Людмила Белякова. Призрак прошлого

   – Ага. – В трубке переливчато рассмеялось. – Не рассказывали тебе? Тут новые язычники праздник летнего солнцестояния устраивают. Уже лет пять, наверное. Через костры голышом скачут – очищаются. Если я смогу вырваться на эту ночь, тоже приду подурачиться.
   – А где это происходит?
   – Ох, это надо уточнить… Они каждый год в разных местах собираются. Смотря по погоде. Там и увидимся. Хорошо?
   – Аня, не исчезай, пожалуйста! Я ужасно… по тебе скучаю.
   – Я тоже скучаю, Андрюшик!.. Но дай мне еще немного времени. Извини, меня отрывают. Я позвоню. Пока!
   В ухе мерзко запищало. Андрей положил трубку и долго сидел за Валиным столом. Вот… Анна позвонила, хотя и не ему… И назначила свидание. Почти точно назначила, да! И какое романтичное – в самую короткую, чуть ли не белую ночь! В грешную, языческую ночь! Нет, ну каково?… А девушка не так уж беспомощна и наивна.
   Андрей почувствовал, как его лицо расползается в счастливой, глупой улыбке. Судьба все-таки на его стороне! Не зря он решил задержаться в редакции… Поймал русалку за хвост! Или почти поймал…
   «И когда у нас Ивашка? – подумал, наконец вставая и глядя на стенной календарь с приторно-зеленым пейзажем. – Сегодня двадцать седьмое мая… До солнцестояния всего ничего!»
   Его забило радостной дрожью – до встречи с Анной оставалось меньше месяца! Чувствуя, что не может сидеть перед дисплеем, Андрей, судорожно кликая мышью, выключил компьютер, закрыл комнату и, под тяжелым взглядом ночного дежурного, вылетел из здания. Уже на улице вспомнил, что забыл листки, присланные Терпсихоровым, но это было не важно. Наукой заниматься сегодня вечером ему хотелось меньше всего.
   Снаружи было сумрачно, свежо и удивительно томно. Андрей только недавно догадался, что это за редкое – только летнее – ощущение, когда совершенно не чувствуешь своего тела, словно растворяешься в воздухе. Это случалось, по всей вероятности, тогда, когда температура окружающего воздуха точнехонько совпадала с температурой кожи и поэтому абсолютно не ощущалась… Вот бы такую погодку да на Ванюшку Купалу!..
   Дома Андрей впервые за эти недели плотненько поел. Потом лежал в темноте одетый, представлял, как будет проходить их с Анной свидание…
   …Зыбкая, теплая ночь, синий, но не черный небосвод в ярких немигающих звездах, возбуждающе-резкие крики языческих менад, прыгающих через костер… Невесомые юбочки взлетают, потайные детали анатомии на миг освещаются рыжим-бесстыжим огнем… Хищные рыки голых по пояс дикарей, вожделенно преследующих юниц, жаждущих избавиться от своей невинности. Он ищет среди них Анну, в сумраке заглядывая в девичьи личики, под длинные светлые волосы, но это все не Анна, не она… А девчонки, переливчато посмеиваясь, слегка касаются его торса шаловливыми пальчиками, загадочно улыбаются, приглашая побегать за собой. Но Андрей ищет Анну, только ее… Рядом чуть слышно плещется то ли река, то ли озеро, там кто-то довольно фыркает, играет, купается… На горизонте уже появилась оранжевая полоска, с каждой минутой разрастается, отодвигает вверх голубеющий небосвод… В зарослях поодаль слышна возня, томные вздохи, хриплое, но очень довольное ворчание. Наверное, кто-то нашел цветущий папоротник и спешно выкапывает зарытый под ним клад. Или что-то другое, еще более ценное?! А Андрей все рыщет по редеющей на глазах толпе празднующих, ищет Анну…
   Он проснулся в полночь с чувством щемящей обиды – так долго ждать, так жестоко страдать и все-таки не найти ее! С облегчением осознал, что это был сон, полежал еще, с удовольствием ощущая, что призрачная обида медленно, неохотно уползает. Никакого неудачного свидания не было. Свидание с Анной впереди, и будет оно сказочным, чудным… великолепным.
   «Да, надо узнать, что там требуется… Дресскод, командировочное удостоверение… Ага, надо получить аккредитацию!» – совсем уж развеселился Андрей, представив на себе именной беджик вместо фигового листа.
   Надо было ложиться спать всерьез, Андрей встал и пошел чистить зубы на ночь. В ванной рассмотрел себя повнимательнее. Не обрюзг за месяцы, которые не ходил качаться в спортзал? Вроде нет… Лицо было заметно усталым или скорее привыкло за последние недели выражать досаду и тоску.
   Он подтянул пальцами чуть опустившиеся уголки рта – так значительно лучше. Разве стоит показывать Анне, что измучился неизвестностью и ожиданием? Он очень хочет ее видеть, но представать перед ней в раздрюзганном, жалком виде – нет.
   «Интересно, где обычно шалят местные язычники? Спросить нешто у Бороды? Ага, навяжет материал делать… Ну и сделаем! Матерьяльчик будет цимес – как говорит ответственный секретарь редакции».
 
   Всю ночь его преследовали сладко-мучительные видения, но проснулся Андрей на удивление бодрым и таким же ввалился в редакцию, где Валя выдавала внештатникам гонорары.
   – Я тебе в стол положила, – мельком глянув на Андрея, сказала она. – К Бороде зайди.
   – Затаился и поджидает, змей? – свирепо прорычал Андрей, вынимая конверт с деньгами из ящика.
   Валя еще раз глянула на него – веселый сегодня?! – и снова уткнулась в ведомость.
   – Привет, герой! – возрадовался главред. – А у меня для тебя темка – блеск!
   – В обмен на информацию, – бранчливо процедил Андрей.
   – А чего хочешь? – подпрыгнул в кресле Борода.
   – А где тут у вас языческие непристойности проводятся?
   – Которые на Ваньку Купальщика? – хитро прищурился главный.
   – Типа да. Хочу посетить, поучаствовать и осветить.
   – Это замечательно!.. Но это не сейчас. Я дам тебе наводку, потом. А ты мне сейчас один матерьяльчик сделай, хорошо?
   – Я уже сделал матерьяльчик про мальчика.
   – А он где? – задрал Борода очки на лоб.
   Тут Андрей вспомнил, что мальчика-то с собачкой не доделал.
   – Сейчас Валя спиногрызов этих разгонит, и я пропущу на печать.
   – Зачем так про наших бесценных помощников? Без внештатников газеты нет.
   – Ладно, я не прав. Говорите, что надо.
   Настроение Андрея с каждым мигом улучшалось. А вот любимый шеф внезапно огорчился и сокрушенно завздыхал:
   – У матушки настоятельницы неприятности, можно сказать, горе…
   – Господи! – почти искренне схватился за сердце Андрей. – Да кто ж посмел ее забидеть?! Порву гада, как Тузик тряпку. Машину дадите?
   Андрей решил, что надо сразу ехать в Голубинский монастырь и воевать с супостатами веры Христовой.
   – Не, к ней пока ехать не надо. Она еще вряд ли готова с прессой говорить. Надо сначала к нашему человечку в органах подскочить.
   – Не пугайте, Михал Юрич.
   – Да-да, – снова вздохнул Борода. – Телефон загашниковский сохранился у тебя?
   – А то как же.
   – Ты позвони, так, тактично, с подходом, от моего имени, попроси дать информацию о событии в Голубинском. Я в тебя верю.
   Борода спрятал пакостно посверкивавшие глаза и отвернулся к дисплею.
   – Ну вы меня и озадачили, Михал Юрич, – протянул Андрей, но, поняв, что сейчас из главного ничего больше не вытянешь, вернулся к себе в комнату.
   «Ох, не к добру это все! Ну да ладно. Работа – главное лекарство от депрессии. Быстрее время пройдет», – подумал Андрей и, найдя номер бравого майора, набрал органы.
   – Ну… да… В монастыре задержан злоумышленник, – как всегда неохотно, заскрипел Загашников. – Вы подъезжайте. Я тут, на месте, поясню.
   Путешествуя в громыхающем трамвае в новый центр города, Андрей попробовал вообразить, на что мог покушаться таинственный злоумышленник, но ничего, кроме банальной кражи старинных икон, придумать не мог.
   «На невинность послушниц покушался? Фу, как мерзко… Но в этом нет ничего загадочного – элементарная уголовщина. Скрутить вражину – да и в узилище! И чего Борода так отчаянно темнит? И сам этот мышиный герой – Загашников?»
   Первое, что сделал Андрей, войдя в кабинет майора, – бросил взгляд на его несчастный, покусанный мышом-трупоедом глазик. На майорском веке все еще был виден маленький розовый шрам.
   «Пустяки, бандитская пуля».
   – Присаживайтесь, товарищ корреспондент, – веско произнес майор, пожав руку.
   «Где б я слышал это, но только не здесь!» – подумал Андрей и нажал клавишу диктофона.
   – Что вы можете сообщить прессе об обстановке в Голубинском монастыре?
   Майор негромко крякнул, скептически глянул на горящий красным глазом прибор.
   – Собственно, э-э, имело место вторжение на закрытую территорию лица мужского пола…
   – Матерь Божья! – невольно воскликнул Андрей.
   – Во-во! – вдруг, расслабившись, хмыкнул майор. – Матерь-то матерь, но не Божья.
   …Чем дальше слушал Андрей Загашникова, тем труднее было ему удерживать челюсть, неотвратимо стремившуюся рухнуть на потертый линолеум майорского кабинета.
   …Максюта Баранов несколько раз пытался поступить в духовную семинарию. Но как не ладилось у него с учебой даже в простой среднероссийской школе, так не получалось отвечать под пристальными взглядами бородатых экзаменаторов. Не учуяли архиереи в нем и особой любви к Господу. А почему? А потому, что не было ее – особенной-то… Нравилось Баранову ходить в церковь потому, что чаровали его парчовые одеяния солидных священников, да и служители помоложе в сверкающих золотым шитьем ризах тоже очень-очень импонировали… К тому же с юности худенький, бледненький, редковолосый мальчик имел странную склонность к женскому белью и колготкам…
   – Ну вот он и решил, – глумливо хохотнув, произнес Загашников, – одним махом убить двух зайцев. Украл у сестры – что-то года на полтора она постарше – паспорт, переоделся в женское, платочек на голову надел и явился к матушке – мол, примите на послушание Христа ради! Фотография похожа – родственники же. Подол ему тоже никто не задирал – кто ж на такое рассчитывал? Ну и пожалели, приняли.
   – А чего он в мужской-то монастырь не пошел? – удивился Андрей.
   – Это ты сам у него спроси, – опять ухмыльнулся майор. – Мы его на семьдесят два часа задержали, так что сегодня к вечеру выпустить должны.
   – А покарать за содеянное? – хищно оскалился журналист.
   – Так вроде и не за что! За хулиганку – так он лучше всех себя там вел, молился, работал. За нарушение режима? Монастырь же не зона. Да и церковь у нас отделена от государства. Шум был, когда они его своими силами выдворять начали, а потом милицию вызвали… Малозначительный проступок. Вот так.
   – А на чем попался? На бритье?
   – Э нет. Он похитрее был. Он лицо этой штукой мазал, которой женщины с ног волосы сводят. А погорел на том, что его знакомые узнали. Прямо там, на службе. Думали спервоначалу, что это его сестрица, а потом прикинули – она ни в какие монашки не записывалась, живет себе, с ребятами гуляет… Так и разоблачили, охальника. Он принялся матушке в ноги кидаться, говорить, что заработает на операцию, станет настоящей женщиной…
   – С матушкой плохо не было?
   – Не знаю – туда дежурный патруль выезжал. Так что? Пойдешь к… этому?
   – Если организуете.
   – Не проблема. Здесь он, не буйный.
   Свидание с Максимом-Мариной состоялось в комнатке для допросов.
   Перед Андреем село странное существо, одетое в темные, кажется фланелевые, одежки – но было оно все-таки в брюках. Длинные, жидкие волосы, прилипшие к черепу, бледное до голубизны лицо. Невеселое зрелище – с учетом чрезвычайно несчастного вида.
   – …Кем вы себя по-настоящему ощущаете? – возможно деликатнее допытывался Андрей. – Мужчиной или женщиной?
   – Зэком я себя ощущаю, – вертя головой, проскрипел монашка-расстрига. – Почему я не могу жить, как хочу? Маринка, сестра моя, – может, а я не могу, да?
   – Ваша сестра живет обычной для молодой женщины жизнью, – мягко произнес Андрей.
   – А может, для меня такая жизнь тоже обычная?
   Он поднял голову и глянул на Андрея блеклыми серыми глазами.
   – Ну хорошо. А монастырь, религия как с этим соотносится?
   – А красиво-то как! Свечи, рясы… Музыка душевная, пение. Мне там хорошо было.
   «Тебе самая дорога в шоу-бизнес, друг. С распростертыми объятиями примут, как своего!» – согласился Андрей, наблюдая, как ожили и заблестели возведенные горе глаза собеседника.
   – В искусстве себя попробовать не хотите?
   – Я некрасивая.
   «Что верно, то верно», – подумал Андрей, но сказал:
   – Это вы напрасно. Да и умелый грим делает чудеса.
   – Я ничего запомнить не могу. Память шибко плохая. Я и молитвы только по книжке читал. «Отче наш» только помню.
   – Да, досадно… И какие же ваши планы на будущее?
   Тот передернул плечами:
   – Не знаю… Может, найду обитель, где таких, как я, принимают. Есть такая, не знаешь?
   «Каких – таких?!»
   – Нет… Но можно поискать. Свяжетесь со мной через несколько дней? – кивнул Андрей, протягивая бедолаге визитку.
   – Деньжат не подкинешь? – понизив голос, попросил тот. – Я без копья. Домой доехать не на что.
   «Пора линять, а то на постой проситься начнет», – забеспокоился Андрей, незаметно вынимая из бумажника две сотенных, – в комнату через окошечко регулярно заглядывал дежурный.
   – Это… много, – нерешительно промямлил маргинал, жадно глядя на купюры.
   – Ничего, берите.
   – А хочешь, я тебе еще что-нибудь расскажу? Там, про детство…
   – Ну, когда выйдете, позвоните – тогда и поговорим.
   – А, – разочаровался тот. – Тогда…
 
   – …Ну и как впечатления? – оживился майор Загашников, увидев Андрея.
   – Да несчастный человек-то. Он же себя вообще никак не ощущает. Впору в приют при монастыре отправлять. Вопрос при каком – при мужском или при женском. Ладно, спасибо за материал. Пришлю на сверку.
 
   – …Как съездил, богатырь?! – радостно обернулся Борода, когда Андрей прибыл в редакцию. – Чего не весел-то? Загашников обидел?
   – Нет, майор просто душка. Но в истории этой смешного, а тем более радостного мало.
   – А чегой-то? – продолжал резвиться главред. – Это ж конфетка – мужик в бабьем подряснике в женском монастыре… Мурмелад! Три месяца там балдел, гад, – и никто не догадывался!
   – Этот Марина-Максима не догадывается, кто оно на самом деле. Это совсем не радует. Я матушке настоятельнице позвоню, Михал Юрич?
   – Звони, сынок! Сегодня съездишь? Машина свободна.
   – Вряд ли. Настроения нет. Я лучше мальчика из холодильника доделаю. А к матушке – как получится.
   О чем, собственно, расспрашивать игуменью, Андрей пока не придумал, сел за компьютер, чтобы просмотреть еще раз статью о маленьком «затворнике». Материал вышел жалостный, но полемичный – за детьми не смотрите, мамы-папы дорогие!
   Видя, что время поджимает, Андрей все-таки набрал номер обители. Сестричка на том конце спросила кого-то, где матушка настоятельница, и через минуту игуменья взяла трубку:
   – Ну, вы, как я понимаю, из-за этого случая с… молодым человеком?
   Тон у нее был суховатый, она явно была не расположена обсуждать тему.
   – В общем да. Это Михал Юрича задание. Но в общем, вы же знаете, я просто пользуюсь любым предлогом, чтобы у вас побывать, оторвать вас от важных дел…
   Андрей подпустил в голос улыбку, не слыша возражений, добавил:
   – Может, вы мне еще что-то расскажете, ну, менее скандальное. А?
   – Ну хорошо, приезжайте. До шести вечера. У нас тут большой молебен с катавасией…
   – С чем, с чем?! – против собственной воли прыснул в трубку Андрей.
   – С катавасией, – повторила матушка терпеливо, но Андрей понял по голосу, что она тоже улыбается. – Приезжайте, я вам разъясню на месте.
 
   Голубинский монастырь выплыл из-за пригорка как всегда – чуть неожиданно и вдохновенно. Теперь его от дороги отделяло не зеленое поле, а широкая полоса лимонно-желтого цвета.
   «Надо спросить, что это такое. Красиво – аж жуть!»
   День был теплый, но не очень солнечный, на фоне бледно-голубого неба желтое поле просто сияло.
   Пройдя на территорию, Андрей обнаружил некое волнение, не свойственное обыкновенному, непраздничному дню. По двору сновали насельницы, к чему-то явно готовясь и нервничая.
   «Это что – и есть катавасия?» – опять ухмыльнулся Андрей, но принял благопристойное выражение лица и прошел в офис.
   – Ну что вам сказать о произошедшем, – вздохнула игуменья. – Психически нездоровый человек воспользовался нашим доверием. Был разоблачен совершенно случайно и закономерно выдворен из обители. Если вы с ним говорили, знаете, пожалуй, больше меня.
   – Не прокляли вы его?
   – Церковь никого никогда не проклинает. Или почти никогда. А у меня вообще нет такого права.
   – А как в принципе православие относится к трансвестизму, перемене пола?
   – Крайне отрицательно. Как Господь распорядился, так тому и быть.
   – Но если человек не может жить таким, каким родился? Не может смириться с данностью?
   – У церкви один рецепт: покаяние, пост и молитва, – нравоучительно отчеканила игуменья. – Все остальное – от лукавого.
   «Во, не зря ездил – хоть теперь знаю, как лечиться от тоски по Анне», – невесело вывел он для себя.
   – Хорошо, спасибо. А что это у вас тут за… катавасия намечается?
   Он едва сдержал неуместный смешок. Матушка тоже едва заметно улыбнулась.
   «Ага, не совсем от суетно-мирского избавилась!» – обрадовался почему-то Андрей.
   – У нас сегодня служит архимандрит Феодосий из Савва-Сторожевского монастыря, что близ Звенигорода. А катавасия – это когда хор нисходит к аналою и поет там. Только и всего.
   – А, простите мое невежество, с чем это связано?
   – Фермер один местный заказал молебен пред иконой святого Селиверста.
   – Того самого?
   – Да. Он считается молитвенником от болезней скота, мора.
   – А что, в районе эпизоотия? – удивился Андрей. – Михал Юрич мне ничего не говорил.
   Матушка чуть замялась:
   – Нет, там несколько иное. Извините, Андрей, мне надо идти готовиться. Если хотите, встретимся после службы.
   – Присутствовать можно?
   – Храм открыт для всех.
   Известие о неведомой беде – такой, что даже священника с другого конца области привезли, – сильно не понравилось Андрею. Какое-то затхлое, погребное дуновение…
   «Матушка что-то говорила тогда о напастях непонятного происхождения – папа Слай вроде по ним спец. Ладно, все потом», – решил Андрей.
   Послушать службу, еще расспросить игуменью, может, этого… архимандрита удастся разговорить.
   Феодосий оказался совсем молодым человеком, высоким, свежим и румяным на лицо, с кудрявой каштановой бородкой. Пел высоким, звонким голосом, резво кадил, позванивая цепочками. Хор дружно и охотно ему подпевал. Потом девушки спустились к отошедшей назад публике, встали перед священником, который, сложив пальцы в некую изящную фигуру, стал ими дирижировать.
   Андрею давно было душно и скучно. Непонятные слова, произносившиеся скороговоркой, эти бесконечные «Господи, помилуй!»…
   «Бездуховная личность – вот я кто!» – вынес Андрей приговор самому себе и стал краем глаза разглядывать публику.
   Он обратил внимание на средних лет плотного человека, стоявшего в первом ряду и усердно крестившегося. Дорогой костюм выглядел на нем неорганично – крестьянский коричневый загар не сочетался с добротной темно-синей тканью.
   «Ох, пойду-ка я…» – вздохнув, сдался он.
   Снаружи было чýдно – чистый воздух, безлюдный двор, покрытый, как плюшем, низенькой густой травкой, засиневшее к вечеру небо, начавшие розоветь облака. Благодать!.. Где-то призывно чирикала еще не севшая на гнездо птичка.
   Гулять Андрею пришлось недолго. Из боковых дверей пошел народ. Пропустив выходивших, Андрей вернулся внутрь. Феодосий, согласно кивая, слушал загорелого мужчину в костюме и что-то говорил ему в ответ. Вклиниваться в беседу было неудобно, тем более что игуменьи, которая могла представить его, не было видно.
   «Ладно, не горит, – решил Андрей и направился в воротам. – Материал закончить мне информации хватит, а про эту… катавасию… потом узнаю».
   – Ну, богатырь, рассказывай, – повернулся к нему Борода, к вечеру, как водится, севший поиграть в шахматы. – Что там матушка?
   – Ну, так… Времени у нее на меня особенно не было. Но что надо, я узнал. Ключи возьмите.
   – Ага… Что-то ты смурной, я гляжу, а?
   – Я просто задумчивый. Новая темка наклевывается… Как вылупится, скажу.
   Борода внимательно посмотрел на Андрея, но дальше рыться в его душе не стал, и Андрей его мысленно за это поблагодарил. Он ведь и сам не слишком хорошо понимал, почему его так задело известие о появлении иногороднего пастыря-молельника Феодосия.
 
   Но утром засесть за новую статью не получилось.
   – Андрюша, сынок! – бросился к нему главный, едва он появился на этаже.
   Глаза у Бороды были красные, отекшие, он усиленно хлюпал носом.
   «Простыл, что ли?» – подумал Андрей.
   – Горе-то какое!
   Сердце у Андрея рухнуло, как камень с обрыва, ноги мерзко обмякли.
   – Пал Никитич преставился! Такой крепенький был, а? Сталь! А преставился!
   Борода горестно покрутил головой и высморкался.
   – Чего – он так из больницы и не вышел?
   – Нет, там и помер. Почти что в одночасье… Некроложек набросай, а? Как ты умеешь, душевно…
   Ты ведь с ним общался. Я сейчас биографическую справочку занесу. Напишешь?
   – Да это-то как раз не проблема, – задумчиво протянул Андрей, направляясь к себе.
   Борода не озадачился его последним замечанием, горестно вздыхая, принялся за свои дела. Андрей направился к своему столу, встретился глазами с Валей, которая что-то набивала. Она тоже была расстроена.
   «Проблема в другом… Неужели это… от того чудища? Водяного скакуна? Три раза встретишь – и с катушек. Да нет… Ерунда, чушь собачья. Но он-то в это верил! Самовнушение? Ведь и лет-то чекисту было немало».
   – Ты в порядке? – неожиданно спросила Валя, и Андрей вздрогнул.
   – Да, а что?
   – Да ты какой-то… Бормочешь что-то…
   – Я работаю, Валя! – едва разжимая сведенные от злости челюсти, сказал Андрей. – И… можно тебя попросить?
   – Да?
   – Немного менее пристально за мной следить. Раздражает.
   Андрей чувствовал, что сейчас заведется не на шутку. Губы у Вали дрогнули.
   – Извините, пожалуйста, господин ведущий автор.
   – Ради бога, госпожа ответственный секретарь.
   Кажется, они повздорили в первый раз. А чего она его сканирует? Так дыр-дыр, туда-сюда! Он не маленький.
   В комнату впал Борода с несколькими листочками в руке.
   – Вот, Андрюша, этапы славного пути усопшего. С нарочным доставили. Извини, что в таком виде. У них там документы в факс не идут – хилые. И по соображениям безопасности.
   Это была бледненькая ксерокопия автобиографии Пал Никитича.
   – Разберешь?
   – Да не волнуйтесь вы так. Все сейчас будет сделано.
   «Ох, вот что надо уточнить – история-то не для печати!»
   – А причину смерти указывать надо? И какую?
   «Во исполнение старинного народного поверья?…»
   Борода грустно покачал всклокоченной головой:
   – Напиши: после непродолжительной, тяжелой болезни. О господи…
   – Не переживайте, Михал Юрич, миленький, – вступила Валя. – Он хорошую жизнь прожил, длинную, полезную, не серую. Всем бы такую.
   – Главное – честную! – воздел палец Борода и уковылял к себе.
   Привычно бегая пальцами по клавишам, Андрей набросал прочувствованный, богатый лирическими отступлениями текст о славном жизненном пути Пал Никитича, подчеркнул, что полковник до последнего дня сохранял активную жизненную позицию, и отнес дискету главному.
   – Ты, сынок, не обессудь, но я сам от себя кой-чего добавлю. Я ж подольше тебя его знал.
   – Я не в претензии.
   – Ты не сходишь в магазин? Веночек заказать от редакции, а? – глянул на него Борода поверх очков. – Это тут недалечко.
   – Ох, ну я не знаю, – буквально застонал Андрей.
   – Я схожу, – кротким голоском сказала Валя, появившаяся в дверях.
   – Да, Валь, сходи, – обернулся к ней Андрей. – Я лучше за телефоном пригляжу или еще чего.
   «Вроде не сердится… Во не свезло мне по-крупному! – стал размышлять Андрей, вернувшись за компьютер. – Аннушка не звонит, Никитич перекинулся, Терпсихоров не может с волосьями этими бурыми разобраться и материала для следующей статьи не шлет… Да, а где мой друг и подельщик Серега Павлючок? Какие нивы окучивает? Может, хоть он меня развлечет своей неизменной веселостью и изобретательностью, пусть не всегда отвечающей букве закона?»
   Решив, что позвонит Павлючку вечером, Андрей слегка успокоился, вернее, перешел из раздраженно-нервозного состояния в печально-подавленное. Погода, что ли, меняется? Куража для изготовления обличительного материала про «монашку» не было. Андрей закрыл файл, так ничего к нему и не добавив.
   «Матушке разве позвонить? Насчет катавасии с выходом?»
   – Михал Юрич, у меня материал не закончен тот, монастырский. Если я созвонюсь – отпустите?
   – Отпущу, чего ж нет, – меланхолично ответствовал Борода. – Попросишь матушку за упокой души помолиться. Спросишь там кого и сколько…
   «Уй, опять влип! Ну никуда от этого не деться!»
   Матушка, нараспев сказала женщина в трубке, была на территории, и, хотя приглашения навестить он не получил, Андрей все-таки поехал в Голубинский. Сидеть в редакции бок о бок с горюющими коллегами было невмоготу.
   Снаружи на Андрея мягко и неотвратимо упало замутившееся до пепельного цвета небо. Солнце виднелось тускло-желтым кругляшиком, но свет от него шел настолько утомительный и неприятный, что Андрею пришлось надеть темные очки. В машине даже на полном ходу было душно – воздух словно обтекал лицо, ничуть его не охлаждая. Собиралась гроза.