Страница:
Моретта не поехала проводить меня на вокзал. И правильно: нечего инициировать лишние слухи и домыслы. Уже у нашего салона-вагона Вильгельм крепко берет меня за руку:
– И так, мой друг, решено: не позднее Рождества мы будем у вас.
– Нашего Рождества, кузен?
– Разумеется, вашего. Было бы просто невозможно уехать из столицы на Рождество, – он широко улыбается, и берет меня за локоть. – Но что я могу вам обещать: за эти три месяца мы все постараемся вышвырнуть этого мерзавца Баттенберга из Берлина, да и с территории Рейха.
Он еще раз широко улыбается, от чего его знаменитые (в будущем) усы топорщатся и воинственно приподнимаются вверх. Эге, если он собирается вышвырнуть Баттенберга, то значит помолвка… Нет, какой я все-таки молодец! За три недели решил вопрос, над которым Европа, сколько я помню билась больше трех лет!
Кузен Вилли радостно сообщает мне, что кайзер рассчитывает на помолвку после Рождества. На его лице светится такое детское счастье, что плюнув на маскировку, я обнимаюсь с Вильгельмом. Правильно про него было… нет, будет написано: "Последний император был истинным рыцарем, не смотря на несколько взбалмошный характер…" Или не будет написано, а появятся строки, прославляющие гений, благородство и уникальные способности к прозрению третьего (но отнюдь не последнего) императора Второго Рейха.
Вот так, господа исследователи времени. Исправлять теперь мои дела будет ой как непросто: попробуйте-ка разорвать такие отношения! Эдак вы из Вильгельма законченного русофоба сделаете. В общем куда ни кинь – везде клин!..
Под звуки духового оркестра поезд медленно трогается. Я стою у окна и машу рукой Вильгельму, который отдает мне честь. Вот, промелькнули здания вокзала, прощай, Германская сторона. Так, теперь стоит сесть и все хорошенько обдумать, как будем вести себя дома…
– Ваше Высочество, разрешите?
– Заходите, Павел Карлович, прошу.
Ренненкампф проходит в салон, и останавливается передо мной.
– Государь, мы тут с князем посоветовались…
– Постойте, Павел Карлович, как вы меня назвали? – или я ослышался и принял желаемое за действительное, или… Или мои действия приносят первые плоды?
– Простите, Ваше Высочество – Ренненкампф смотрит на меня своими прозрачно-серыми глазами прямо и твердо, не отводя взгляд. – Простите, но между собой мы уже давно называем вас "государь". А теперь вот просто как-то само слетело с языка.
Понятно. "Просто слетело с языка" – это здорово. Такой вот изощренный метод подхалимажа. Ну, ладно, надо все-таки узнать, о чем они там советовались…
– Мы тут посоветовались, Ваше Высочество: будет лучше, если вы не сообщите императорской чете, да и всем вашим родственникам о том, что было в Берлине…
Ха, я и сам думал об этом, вот только как это "не сообщать"? Ведь отчет давать все равно придется.
– Как вы себе это представляете, Павел Карлович?
– Все очень просто – он чуть понижает голос. – Это не вы ухаживали за принцессой, а я. Или князь.
А в этом что-то есть. Можно попробовать, по крайней мере иметь, как запасной вариант. Молодцы.
– Итак, я резюмирую: иновременной донор отказывается добровольно покинуть реципиента, и предпринимает действия, переводящие бифуркационный узел из разряда второго рода в первый. Попытка войти в контакт с ИД, предпринятая магистром Крупиной, чуть было не привела к гибели последней. Считаю необходимым провести операцию по насильственному возвращению ИД в его временной кластер. Проведение поручаю доктору Фалину и доктору Берштейну…
Глава 7
Мой венценосный рара спокойно передал мне часть своих обязанностей. Он лишь поцокал языком и, стиснув мои плечи, прорычал: "Гляди-ка, Николя, человеком становишься! А я-то думал, ты у меня дурачком удался!" Нельзя сказать, чтобы венценосный алкаш был совсем не прав: прежний Ники был не просто дурачком, а вполне законченным кретином. Последний блаженный в русской церкви. М-да уж, нынешнего вряд ли канонизируют, хотя… неисповедимы пути Господни … а уж церковные – и подавно…
Утро. Рука сунулась под подушку, где, начиная с той памятной ночи Светланиного визита, лежит себе, полеживает миленький короткорылый "бульдожка" бельгийской национальности. Так, на всякий пожарный…
Ох, как же неохота вылезать из постели. Вот так бы и проваляться до Петропавловской пушки, ощущая задницей мягкость перины. Как не так! Сам этот порядок завел…
– Ваше Высочество! – грохот каблуков и громкие голоса. – Ваше Высочество, извольте подниматься. Биться пожалуйте.
Это Шелихов с Махаевым явились с утречка пораньше. Ну, вот и повалялся. Прыжком выбрасываю себя из постели. После памятного визита Светланочки, я, наплевав на все условности, сплю в армейском нижнем белье. Так, рожу ополоснуть, шаровары надеть, сапоги на портянки натянуть. Вот он я, готов, оппоненты дорогие…
Мы в хорошем темпе бегом проносимся по коридорам дворца. А вот и зал для фехтования. На стенах еще висят маски, нагрудники, рапиры, сабли, но на пол уже давно навалены маты. Мягкие сапоги-ичиги, казачьи шаровары и льняная исподняя рубаха – отличная форма для занятий рукопашным боем. Привычно надеваю шлем из кожи – необходимая предосторожность. Не прошло и трех месяцев, как я пугал венценосных родителей замечательно громадным бланшем, поставленным мне услужливым Филей Махаевым. Ну, понеслась…
Махаев пытается достать меня крюком справа. Не смотря на свои невеликие года, в родном Саратове он числился в непобедимых кулачных бойцах. Он меня почти достает, негодяй. Можно бы поаплодировать, но некогда. Перекатом ухожу назад, и пытаюсь из положения лежа подсечь ему ноги. Раньше этот фокус проходил на ура, но Шелихов кое-чему подучил своего коллегу, и унтер стрелок успевает подпрыгнуть. Когда он приземляется, я уже стою на ногах. Н-на! Эх, чуть-чуть не дотянулся… Уй! А вот он – дотянулся. Вот ты ж, зараза, как больно своего будущего государя саданул… О-ба! Примите мои уверения в совершеннейшем к вам почтении. Этот удар мне сам Махаев и поставил – полновесный прямой справа. Он как-то задумчиво прикладывается отдохнуть. Нокаут. Что-то я сегодня быстро с ним разделался – придется еще с Шелиховым поспаринговать.
Невысокий Егор катится вокруг меня, как мячик, состоящий из мускулов. Ну-ка, ну-ка, что это ты замыслил, казачья твоя душа? Ага, ты меня, значит, на бросок решил поймать! Так это мы еще будем поглядеть, кто кого поймает… Поглядели, мать твою так! Поймал, зараза! В последний момент поменял направление броска и кинул меня влево, хотя обозначал атаку вправо. Э-эх, все! У него не вырвешься…
– Хорош, Егор, хорош. Сдаюсь! Посмотри, там Махаев не очухался? Филимон, ты живой?
Слабое мычание означает, что унтер-офицер Махаев приходит в себя. Рядом яростно валяют друга-дружку Васильчиков и Ренненкампф. Ну, это у них надолго. Странно: Егор с Филимоном не ревнуют меня, напротив – каждый старается показать приятеля в выгодном свете. А вот князь Сергей и Павел Карлович – друзья, друзья, а до дела дойдет – ревнуют меня хуже, чем Отелло Дездемону. Вот и сейчас каждый старается выйти победителем, ведь я вижу схватку.
Хотя во всех остальных случаях действуют они дружно, так сказать единым фронтом. К внутреннему, ближнему кругу добавились еще два человека: капитан Хабалов, который не знает, да, надеюсь, никогда и не узнает, что в феврале 1917 он будет, фактически, единственным человеком, пытавшимся штыками столичного гарнизона переломить ситуацию, и военно-морской адъютант – лейтенант Эссен. Этого скоро придется отпустить в академию, но пусть запомнит, что государь у него – я! Именно сейчас Хабалов активно загоняет чуть растерявшегося Эссена в угол зала. Ничего, ничего, Николай Оттович, держитесь! Учитесь выпутываться из сложных боевых ситуаций…
Так, пора заканчивать этот марлезонский балет. Кажется Ренненкампф стал сдавать, и теперь он становится способен на любые, абсолютно противозаконные действия. Эдак ведь ухлопает еще Васильчикова сгоряча. Или тот его…
– Господа офицеры! – ох, ты! Подскочили, как ошпаренные котята. – Вольно, вольно! На сегодня достаточно. Пойдемте завтракать, господа.
Вот так. Эта парочка снова не выяснила, кто же из них сильнее. И не выяснит, уж я-то постараюсь. Нечего их в искус вводить.
Мы шагаем по переходам Зимнего дворца. Адъютанты переговариваются, а ординарцы жарко обсуждают перипетии сегодняшней тренировки. Можно пока расслабиться. Что у нас там на сегодня запланировано? Вроде бы к Титову на верфь собирался съездить…
Одно из первых производств, которые мне удалось совершить с помощью "Водки Плюс" было присвоение Петру Акиндиновичу Титову чина генерал-майора по флоту. Этот громадный человечище, похожий на былинного Илью Муромца – талантливый судостроитель-самоучка. Я постараюсь его использовать по полной программе. Он у меня еще министром военного кораблестроения станет…
… В моей комнате нас ждет завтрак. Ну что ж – на семерых даже вроде и не очень много. Яичница аппетитно шипит, копченое мясо в меру солоно, а чай просто изумительно ароматен. Мы все дружно набрасываемся на еду. Это мой порядок: офицеры и унтера – за одним столом. Так надо. Тонняга Ренненкампф сперва морщился, но потом смирился, и, по непроверенным данным иногда завтракает со своим ординарцем. Привычка – хуже болезни…
Мы уже заканчиваем, когда Васильчиков неожиданно меняется в лице. Князь Сергей смотрит на всех оторопелым взглядом, потом хватается руками за голову, и трясет ей так, словно пытается оторвать.
– Князь, что с вами? Что случилось?!
Взвыв, он валится на пол, яростно сжимая свои виски. Припадок? Только этого не хватало…
– Филимон, коньяку, живо! Бегом, твою мать!
Мы с Ренненкампфом больно стукаемся лбами, одновременно наклоняясь к Васильчикову. Да что же это?
– Государь! Вот коньяк! – Хабалов, отбросив к чертям и этикет, и секретность, протягивает мне бутылку, которую мгновенно раздобыл где-то Махаев.
– Зубы ему разожмите! Да не ножом, Николай Оттович, ложкой! Вот так… Голову приподнимите, – коньяк янтарной струйкой течет в приоткрытый рот. – Сергей, вы меня слышите?.. Слышишь меня, Серега?!
По лицу Васильчикова разливается мертвенная бледность, и тут же сменяется лихорадочным румянцем. Он изумленно смотрит на нас и тих спрашивает:
– А где этот? Ну, который…
– Какой "который", Сергей? – Ренненкампфа просто-таки трясет от переживаний за друга-соперника. – Здесь никого не было.
– Никого, – нестройным хором подтверждают все остальные, включая меня.
Но Васильчиков уже нас не слышит. Он без сознания. Господи, воля Твоя, что это было?..
– …Психоматрица ближайшего окружения ИД изменена настолько, что попытка доктора Берштейна внедриться в одного из потенциальных реципиентов едва не окончилась фатально. Из-за отсутствия резонанса колебаний биологических полей реципиент оказал столь мощное сопротивление, что психоматрица доктора Берштейна едва не была уничтожена. Проверка зондированием психоматриц остальных трех потенциальных реципиентов показала значительные расхождения с имевшимися эталонными образцами. Отдел психосканирования сделал предположение, что внедрение в эти сознания невозможно, по причине не вычисляемого, спорадического и скачкообразного изменения картины биоколебаний под внешним воздействием цесаревича, узурпированного ИД.
– А что с Берштейном? – солидный голос, привыкший задавать солидные вопросы.
– Доктор Берштейн в настоящий момент находится в нашей клинике, в блоке интенсивной терапии, – не менее солидный голос, привыкший давать солидные ответы. – В настоящий момент его состояние не внушает опасений, и шансы на то, что психонема восстановится в полном объеме, весьма велики…
– …И понимаете, государь, я почувствовал себя сразу двумя людьми. Одновременно! – Он понижает голос почти до шепота, – Ничего более странного я не испытывал. Один из этих двоих был я сам, а второй, второй… Понимаете, государь, я был каким-то ученым, что-ли… вертятся в голове какие-то странные слова: "Психокарта, иновременной донор, экстремум развития"…
Он удрученно смотрит на меня, глазами больной собаки. Ничего, ничего, князь. Вы не понимаете, зато я все понял. Приходил взвод карателей. Только, похоже, не вышло. Крепость оказалась не по зубам…
Глава 8
Но вот чего я почти совсем не переношу, так это когда маменька начинает привлекать себе в помощь всю камарилью великих князей, княжон и прочую погань. Если императрицу я не могу послать сексуально-пешеходным маршрутом, то с великими князьями у меня разговор короткий: мои адъютанты просто их не пропускают ко мне. А Сергею Михайловичу гвардейские офицеры просто фыркают в след, и над его визитом в Стрелковый батальон императорской фамилии до сих пор хихикает весь Петербург. Сей славный муж приперся на строевые учения и начал рассказывать мне гадости о пруссаках, заодно пытаясь пополнить мои познания в военном деле. Причем свои советы по тактике и стратегии он подкреплял жутко перевранными цитатами из Клаузевица и Жомини. Моего терпения хватило минут на двадцать, по истечении которых я предложил "милому кузену" пойти и почитать вместо Клаузевица что-нибудь более доступное его пониманию. Азбуку, например, но только чтобы с большими картинками, а то может и не одолеть. Любо-дорого было посмотреть, как "кузен Сереженька" пошел красными пятнами и умчался с глаз долой, точно наскипидаренный. А вечером того же дня меня отчитывал на удивление трезвый венценосец. Он громыхал своим утробным басом, объясняя неразумному чаду о важности родственных связей, но в глазах у него скакали веселые чертики, и потому взыскания никакого я не получил. Даже жаль моего "папашу": ведь когда трезвый – куда как разумен! Э-эх, водка-водка, сколько ж ты людей стоящих загубила…
Кстати сказать, сам Александр III ничего не имеет против моего брака с принцессой из дома Гогенцоллернов. Его принципиальное согласие я получил даже без помощи "заряженной водки". Он вполне согласен с тем простым фактом, что союз с Германией имеет смысл всемерно укреплять и поддерживать. А уж если к этому приплелась еще и любовь – так и вовсе хорошо. Ведь самодержец действительно без ума от своей супруги, и совершенно не может взять в толк: почему это его наследнику нельзя жениться по любви, если это не противоречит интересам государства? Вот только подкаблучник он абсолютный. И раз Марии Федоровне этот брак не по душе, то он будет ругать сына и уговаривать подчиниться матери…
Самое интересное то, что в последний момент выясняется: надвигающийся визит значительно серьезнее, чем предполагалось ранее. Это не просто приезд двух членов правящей фамилии. Куда там! Намечается официальный визит кайзера, канцлера, кронпринца, военного министра. Ну и в числе многочисленных сопровождающих – принц Вильгельм и принцесса Виктория. Так что предпраздничный Питер гудит как растревоженный улей…
Лично у меня не вызывает сомнений, что мудрый старый кайзер в компании со своим канцлером, оценив выгоды от намечающегося союза между принцессой из Гогенцоллернов и наследником Российского престола, активно способствуют ему. И когда они выяснили, что у наследника возникли некоторые проблемы, то организовали прибытие на поле боя тяжелой артиллерии, пары танковых армий и тактического ядерного оружия. В своем лице. Но если судить по восторженной телеграмме Вильгельма-младшего, то все это организовал он, ценой беспримерного героизма и титанических усилий.
Я тихо улыбаюсь своим мыслям. Ах, этот прекрасный, наивный XIX век. В нем еще остались рыцари, верящие в прекрасные порывы души. И прекрасные души тоже сохранились…
Все те три месяца, которые прошли без Ники, она провела в непрерывных мучениях. Мать, а с ее подачи и отец, пытались доказать ей, что любовь к "азиату" просто позорит принцессу Рейха. "В конце концов, если ты разлюбила порядочного и добродетельного Баттенберга, это еще не повод, чтобы связываться с этим "византийцем"! Неужели ты не видишь, что эти русские – просто варвары?! Ты слышала, что твой Ники натворил на одном из приемов?! Он назвала твою бабушку, великую королеву Викторию – старой шлюхой!" Боже мой, мама, можно подумать, что ей есть дело до того, как он кого назвал?! Ее Ники может называть кого угодно и как угодно, но ее это не касается. На Рождество он прислал ей чудный подарок – русский костюм с настоящими der kokshnik и der sarafan, премило украшенными жемчугом, соболями и золотым шитьем. Когда она появилась в них на маскараде – впечатление было неизгладимое! Дедушка был восхищен, и бабушка тоже. А братец Вилли сказал, что этот костюм – истинное произведение искусства, и красота всегда тянется к красоте.
Вот, скоро уже замелькают в окне вагона домики петербуржского предместья. Вот, вот будет вокзал. Он ждет ее на перроне? Там, конечно, будет официальная встреча, но он – он придет встречать ее?
Нервной походкой она промчалась в салон, откинула крышку рояля и заиграла ту самую песню, что услышала в их первый вечер.
– Что, сестренка, не спокойна? – Вильгельм вошел, грохоча сапогами. – А что мне будет, если я дам тебе что-то очень важное, что должно тебя успокоить?
– Говори, говори! – она кинулась к брату.
Тот засмеялся, обхватил ее своей здоровой рукой, закружил по салону. Она замолотила его в грудь кулачками:
– Говори, говори скорее! Ну, что же ты молчишь? Злой!
Вильгельм, хохоча, оторвал ее от себя и вытащил из-за отворота мундира небольшой бумажный конвертик. Он потянулась к нему, но брат ловко убрал руку, словно играя с котенком. Она попыталась схватить, но он снова и снова убирал от нее вожделенный конверт. Наконец, когда она готова была уже разрыдаться, Вилли широким жестом протянул ей конверт:
– Вот, возьми, сестричка, только не надо плакать.
Она лихорадочно пробежала две строки из Гейне:
Сохнут жаркие уста,
В одиночестве тоскуя.
А ниже – приписка: "Я постарел на сто лет, ибо каждый день в разлуке был для меня годом". От записки тонко пахло сиренью. Она прижала письмо к губам, и ей показалось, что бумага еще хранит тепло его рук…
Потом был вокзал в Петербурге, и оркестр, гремящий медью гимны двух держав, и выстроенные шпалерами русские гвардейцы. Дедушка медленно шел вдоль строя, а рядом с ним шагал громадный человек – русский император. За ними тяжело шел отец. В последнее время кронпринц чувствовал себя неважно и постоянно был раздражительным и грубоватым. Но русского наследника рядом с ним не было. Она не поверила своим глазам: неужели он не приехал? Слезы навернулись на глаза против ее воли, но тут же исчезли – к ней торопливо, наплевав на придворный этикет, шел, нет – бежал Ники. Не смотря на холод, он был в одном мундире и в руках – огромный букет ее любимых чайных роз.
Спешившие позади него адъютанты загородили их от всех, и он просто обнял и даже чуть приподнял ее над землей. В этот момент она поняла, что счастливее ее на земле человека нет…
– Ты скучал без меня? – самый разумный вопрос, который может задать девушка.
– Я не скучал, – ее лицо вытягивается, глаза широко открываются. – Я просто без тебя был мертвым.
Она расцветает и, видимо тоже забыв обо всех правилах этикета, обнимает меня. Из-за спины слышен страшный шепот Ренненкампфа:
– Ваше Высочество! Идите к Их Величеству! Они уже сердятся…
Ага. Венценосец действительно крутит головой, грозно сверкая глазами. Рядом, словно из-под земли вырастает Победоносцев:
– Ваше Высочество! Я понимаю ваши чувства, но…
Да ладно, ладно, уже иду. Ну, вот он я, наследник Престола Российского, собственной персоной. Я подхожу к кронпринцу:
– Ваше Высочество, – отдаю ему честь.
Он поворачивается ко мне, и чуть наклоняет голову. От этого он становится похожим на больную, нахохленную ворону, которую по какому-то капризу обрядили в синий мундир. Очень светлые, почти бесцветные глаза уставились на меня безо всякого выражения. Хотя нет, выражение есть. Нехорошее такое выражение… Вот ведь зараза! Не можешь никак простить мне доченьку, англофил гребанный? М-да, стоящий был бы кайзер, особенно для меня. Хорошо, что я знаю… Ну, что ты уставился на меня, метастаза ходячая? Я единственный здесь, кто знает: кайзером тебе быть чуть более трех месяцев. У тебя уже неоперабельный рак горла, понял ты, колбаса немецкая?
А, вот и мой "сердечный друг", "кузен" Вилли. Стоит чуть поодаль, пытается сделать вид, что ему совершенно неинтересно. А завидует ведь, принц Гогенцоллерн. Что делать, друг мой, что делать… Кронпринцем тебе, практически, не быть. Это я тебе мог бы сказать. Только не скажу. А вот прием нафиг испорчу. Прямо сейчас.
Я подхожу к Вильгельму и протягиваю ему руку. Он стискивает ее в железном рукопожатии. Левой рукой я приобнимаю его за плечо:
– Я чертовски рад, кузен, принимать тебя. Думаю, ты оценишь, насколько русские могут быть благодарны и как умеют принимать своих друзей.
– Здравствуй, кузен! – его голос дрожит от волнения. Еще бы, чтобы так нарушать все традиции ради него! – Я очень… я тоже чертовски рад тебя видеть!
Краем глаза я вижу, как улыбается старый кайзер. Старикан не слишком любит своего сына, зато души не чает во внуке. Отто фон Бисмарк тоже чуть усмехается в знаменитые усы. А вот батюшка, кажется недоволен. Правда, по физиономии Александра III почти невозможно судить о его настроении, но все-таки мне сердце вещует – недоволен, самодержец, недоволен…
– И так, мой друг, решено: не позднее Рождества мы будем у вас.
– Нашего Рождества, кузен?
– Разумеется, вашего. Было бы просто невозможно уехать из столицы на Рождество, – он широко улыбается, и берет меня за локоть. – Но что я могу вам обещать: за эти три месяца мы все постараемся вышвырнуть этого мерзавца Баттенберга из Берлина, да и с территории Рейха.
Он еще раз широко улыбается, от чего его знаменитые (в будущем) усы топорщатся и воинственно приподнимаются вверх. Эге, если он собирается вышвырнуть Баттенберга, то значит помолвка… Нет, какой я все-таки молодец! За три недели решил вопрос, над которым Европа, сколько я помню билась больше трех лет!
Кузен Вилли радостно сообщает мне, что кайзер рассчитывает на помолвку после Рождества. На его лице светится такое детское счастье, что плюнув на маскировку, я обнимаюсь с Вильгельмом. Правильно про него было… нет, будет написано: "Последний император был истинным рыцарем, не смотря на несколько взбалмошный характер…" Или не будет написано, а появятся строки, прославляющие гений, благородство и уникальные способности к прозрению третьего (но отнюдь не последнего) императора Второго Рейха.
Вот так, господа исследователи времени. Исправлять теперь мои дела будет ой как непросто: попробуйте-ка разорвать такие отношения! Эдак вы из Вильгельма законченного русофоба сделаете. В общем куда ни кинь – везде клин!..
Под звуки духового оркестра поезд медленно трогается. Я стою у окна и машу рукой Вильгельму, который отдает мне честь. Вот, промелькнули здания вокзала, прощай, Германская сторона. Так, теперь стоит сесть и все хорошенько обдумать, как будем вести себя дома…
– Ваше Высочество, разрешите?
– Заходите, Павел Карлович, прошу.
Ренненкампф проходит в салон, и останавливается передо мной.
– Государь, мы тут с князем посоветовались…
– Постойте, Павел Карлович, как вы меня назвали? – или я ослышался и принял желаемое за действительное, или… Или мои действия приносят первые плоды?
– Простите, Ваше Высочество – Ренненкампф смотрит на меня своими прозрачно-серыми глазами прямо и твердо, не отводя взгляд. – Простите, но между собой мы уже давно называем вас "государь". А теперь вот просто как-то само слетело с языка.
Понятно. "Просто слетело с языка" – это здорово. Такой вот изощренный метод подхалимажа. Ну, ладно, надо все-таки узнать, о чем они там советовались…
– Мы тут посоветовались, Ваше Высочество: будет лучше, если вы не сообщите императорской чете, да и всем вашим родственникам о том, что было в Берлине…
Ха, я и сам думал об этом, вот только как это "не сообщать"? Ведь отчет давать все равно придется.
– Как вы себе это представляете, Павел Карлович?
– Все очень просто – он чуть понижает голос. – Это не вы ухаживали за принцессой, а я. Или князь.
А в этом что-то есть. Можно попробовать, по крайней мере иметь, как запасной вариант. Молодцы.
Интерлюдия 3
Яркий свет, напряженный гул голосов…– Итак, я резюмирую: иновременной донор отказывается добровольно покинуть реципиента, и предпринимает действия, переводящие бифуркационный узел из разряда второго рода в первый. Попытка войти в контакт с ИД, предпринятая магистром Крупиной, чуть было не привела к гибели последней. Считаю необходимым провести операцию по насильственному возвращению ИД в его временной кластер. Проведение поручаю доктору Фалину и доктору Берштейну…
Глава 7
Рассказывает Олег Таругин
Наше возвращение было легким. Васильчиков действительно мужественно принял на себя обвинения в легкости поведения, но теперь, хотя бы, надо мной не висит дамокловым мечем попытка заключить союз с "вероятным противником". И то хлеб. А тем временем я получил еще одно очень важное право: теперь я присутствую на заседаниях Государственного и Императорского советов так сказать официально. Фактически, с правом голоса.Мой венценосный рара спокойно передал мне часть своих обязанностей. Он лишь поцокал языком и, стиснув мои плечи, прорычал: "Гляди-ка, Николя, человеком становишься! А я-то думал, ты у меня дурачком удался!" Нельзя сказать, чтобы венценосный алкаш был совсем не прав: прежний Ники был не просто дурачком, а вполне законченным кретином. Последний блаженный в русской церкви. М-да уж, нынешнего вряд ли канонизируют, хотя… неисповедимы пути Господни … а уж церковные – и подавно…
Утро. Рука сунулась под подушку, где, начиная с той памятной ночи Светланиного визита, лежит себе, полеживает миленький короткорылый "бульдожка" бельгийской национальности. Так, на всякий пожарный…
Ох, как же неохота вылезать из постели. Вот так бы и проваляться до Петропавловской пушки, ощущая задницей мягкость перины. Как не так! Сам этот порядок завел…
– Ваше Высочество! – грохот каблуков и громкие голоса. – Ваше Высочество, извольте подниматься. Биться пожалуйте.
Это Шелихов с Махаевым явились с утречка пораньше. Ну, вот и повалялся. Прыжком выбрасываю себя из постели. После памятного визита Светланочки, я, наплевав на все условности, сплю в армейском нижнем белье. Так, рожу ополоснуть, шаровары надеть, сапоги на портянки натянуть. Вот он я, готов, оппоненты дорогие…
Мы в хорошем темпе бегом проносимся по коридорам дворца. А вот и зал для фехтования. На стенах еще висят маски, нагрудники, рапиры, сабли, но на пол уже давно навалены маты. Мягкие сапоги-ичиги, казачьи шаровары и льняная исподняя рубаха – отличная форма для занятий рукопашным боем. Привычно надеваю шлем из кожи – необходимая предосторожность. Не прошло и трех месяцев, как я пугал венценосных родителей замечательно громадным бланшем, поставленным мне услужливым Филей Махаевым. Ну, понеслась…
Махаев пытается достать меня крюком справа. Не смотря на свои невеликие года, в родном Саратове он числился в непобедимых кулачных бойцах. Он меня почти достает, негодяй. Можно бы поаплодировать, но некогда. Перекатом ухожу назад, и пытаюсь из положения лежа подсечь ему ноги. Раньше этот фокус проходил на ура, но Шелихов кое-чему подучил своего коллегу, и унтер стрелок успевает подпрыгнуть. Когда он приземляется, я уже стою на ногах. Н-на! Эх, чуть-чуть не дотянулся… Уй! А вот он – дотянулся. Вот ты ж, зараза, как больно своего будущего государя саданул… О-ба! Примите мои уверения в совершеннейшем к вам почтении. Этот удар мне сам Махаев и поставил – полновесный прямой справа. Он как-то задумчиво прикладывается отдохнуть. Нокаут. Что-то я сегодня быстро с ним разделался – придется еще с Шелиховым поспаринговать.
Невысокий Егор катится вокруг меня, как мячик, состоящий из мускулов. Ну-ка, ну-ка, что это ты замыслил, казачья твоя душа? Ага, ты меня, значит, на бросок решил поймать! Так это мы еще будем поглядеть, кто кого поймает… Поглядели, мать твою так! Поймал, зараза! В последний момент поменял направление броска и кинул меня влево, хотя обозначал атаку вправо. Э-эх, все! У него не вырвешься…
– Хорош, Егор, хорош. Сдаюсь! Посмотри, там Махаев не очухался? Филимон, ты живой?
Слабое мычание означает, что унтер-офицер Махаев приходит в себя. Рядом яростно валяют друга-дружку Васильчиков и Ренненкампф. Ну, это у них надолго. Странно: Егор с Филимоном не ревнуют меня, напротив – каждый старается показать приятеля в выгодном свете. А вот князь Сергей и Павел Карлович – друзья, друзья, а до дела дойдет – ревнуют меня хуже, чем Отелло Дездемону. Вот и сейчас каждый старается выйти победителем, ведь я вижу схватку.
Хотя во всех остальных случаях действуют они дружно, так сказать единым фронтом. К внутреннему, ближнему кругу добавились еще два человека: капитан Хабалов, который не знает, да, надеюсь, никогда и не узнает, что в феврале 1917 он будет, фактически, единственным человеком, пытавшимся штыками столичного гарнизона переломить ситуацию, и военно-морской адъютант – лейтенант Эссен. Этого скоро придется отпустить в академию, но пусть запомнит, что государь у него – я! Именно сейчас Хабалов активно загоняет чуть растерявшегося Эссена в угол зала. Ничего, ничего, Николай Оттович, держитесь! Учитесь выпутываться из сложных боевых ситуаций…
Так, пора заканчивать этот марлезонский балет. Кажется Ренненкампф стал сдавать, и теперь он становится способен на любые, абсолютно противозаконные действия. Эдак ведь ухлопает еще Васильчикова сгоряча. Или тот его…
– Господа офицеры! – ох, ты! Подскочили, как ошпаренные котята. – Вольно, вольно! На сегодня достаточно. Пойдемте завтракать, господа.
Вот так. Эта парочка снова не выяснила, кто же из них сильнее. И не выяснит, уж я-то постараюсь. Нечего их в искус вводить.
Мы шагаем по переходам Зимнего дворца. Адъютанты переговариваются, а ординарцы жарко обсуждают перипетии сегодняшней тренировки. Можно пока расслабиться. Что у нас там на сегодня запланировано? Вроде бы к Титову на верфь собирался съездить…
Одно из первых производств, которые мне удалось совершить с помощью "Водки Плюс" было присвоение Петру Акиндиновичу Титову чина генерал-майора по флоту. Этот громадный человечище, похожий на былинного Илью Муромца – талантливый судостроитель-самоучка. Я постараюсь его использовать по полной программе. Он у меня еще министром военного кораблестроения станет…
… В моей комнате нас ждет завтрак. Ну что ж – на семерых даже вроде и не очень много. Яичница аппетитно шипит, копченое мясо в меру солоно, а чай просто изумительно ароматен. Мы все дружно набрасываемся на еду. Это мой порядок: офицеры и унтера – за одним столом. Так надо. Тонняга Ренненкампф сперва морщился, но потом смирился, и, по непроверенным данным иногда завтракает со своим ординарцем. Привычка – хуже болезни…
Мы уже заканчиваем, когда Васильчиков неожиданно меняется в лице. Князь Сергей смотрит на всех оторопелым взглядом, потом хватается руками за голову, и трясет ей так, словно пытается оторвать.
– Князь, что с вами? Что случилось?!
Взвыв, он валится на пол, яростно сжимая свои виски. Припадок? Только этого не хватало…
– Филимон, коньяку, живо! Бегом, твою мать!
Мы с Ренненкампфом больно стукаемся лбами, одновременно наклоняясь к Васильчикову. Да что же это?
– Государь! Вот коньяк! – Хабалов, отбросив к чертям и этикет, и секретность, протягивает мне бутылку, которую мгновенно раздобыл где-то Махаев.
– Зубы ему разожмите! Да не ножом, Николай Оттович, ложкой! Вот так… Голову приподнимите, – коньяк янтарной струйкой течет в приоткрытый рот. – Сергей, вы меня слышите?.. Слышишь меня, Серега?!
По лицу Васильчикова разливается мертвенная бледность, и тут же сменяется лихорадочным румянцем. Он изумленно смотрит на нас и тих спрашивает:
– А где этот? Ну, который…
– Какой "который", Сергей? – Ренненкампфа просто-таки трясет от переживаний за друга-соперника. – Здесь никого не было.
– Никого, – нестройным хором подтверждают все остальные, включая меня.
Но Васильчиков уже нас не слышит. Он без сознания. Господи, воля Твоя, что это было?..
Интерлюдия 4
…Яркий, ослепительно яркий свет режет глаза. Так тихо, что кажется, можно услышать, как бьются сердца собравшихся.– …Психоматрица ближайшего окружения ИД изменена настолько, что попытка доктора Берштейна внедриться в одного из потенциальных реципиентов едва не окончилась фатально. Из-за отсутствия резонанса колебаний биологических полей реципиент оказал столь мощное сопротивление, что психоматрица доктора Берштейна едва не была уничтожена. Проверка зондированием психоматриц остальных трех потенциальных реципиентов показала значительные расхождения с имевшимися эталонными образцами. Отдел психосканирования сделал предположение, что внедрение в эти сознания невозможно, по причине не вычисляемого, спорадического и скачкообразного изменения картины биоколебаний под внешним воздействием цесаревича, узурпированного ИД.
– А что с Берштейном? – солидный голос, привыкший задавать солидные вопросы.
– Доктор Берштейн в настоящий момент находится в нашей клинике, в блоке интенсивной терапии, – не менее солидный голос, привыкший давать солидные ответы. – В настоящий момент его состояние не внушает опасений, и шансы на то, что психонема восстановится в полном объеме, весьма велики…
* * *
…Тем же вечером мы с Васильчиковым сидим в моем кабинете. Он уже отошел от утреннего припадка и теперь пытается объяснить мне, что же, в конце концов, с ним произошло.– …И понимаете, государь, я почувствовал себя сразу двумя людьми. Одновременно! – Он понижает голос почти до шепота, – Ничего более странного я не испытывал. Один из этих двоих был я сам, а второй, второй… Понимаете, государь, я был каким-то ученым, что-ли… вертятся в голове какие-то странные слова: "Психокарта, иновременной донор, экстремум развития"…
Он удрученно смотрит на меня, глазами больной собаки. Ничего, ничего, князь. Вы не понимаете, зато я все понял. Приходил взвод карателей. Только, похоже, не вышло. Крепость оказалась не по зубам…
Глава 8
Рассказывает Олег Таругин
Вот и Рождество подошло. Императорская фамилия готовится к встрече праздника, в связи с чем активно украшается дворец, с лихорадочной поспешностью шьются бальные платья, новые мундиры, на свет божий извлекаются драгоценности и развязываются мошны, для покупки новых… Ну, а у меня забот еще больше: ведь мне нужно подготовиться к приезду Вилли и Моретты. Надо подобрать подарки, разработать программу пребывания высоких гостей в России, нейтрализовать маменьку Дагмару, которая все-таки прознала о том, что в Берлине все было не совсем так, как ей было доложено. Маman яростно взвилась на меня, грешного, и целый месяц рассказывала мне о зверствах прусской армии в Дании, о безобразных нравах Берлинского двора, о своих святых чувствах к этой "омерзительной нации", которые, по ее мнению, должен испытывать "каждый человек, которому она хоть немного дорога"! Честно говоря, мне до чертиков надоели эти разговоры, но не могу же я, по крайней мере сейчас, сказать ей в лицо, куда ей нужно отправляться со своей пруссофобией! А жаль! Вот бы взглянуть на ее физиономию, после примерно такой вот отповеди: "Ваше Императорское Величество! Я сейчас пойду на х…, а Вы соблаговолите последовать за мной, только никуда не сворачивайте!" Но, мечты мечтами, а делать-то что-то надо. Поэтому я вот уже целый месяц рассказываю ей о своей "неземной любви", взываю к ее материнскому сердцу и привожу кучу идиотских примеров из мировой литературы. Господи Вседержитель, кого я только не призывал на помощь: и Шекспира, и Гомера, и Пушкина, и Шеридана, и Гете и даже Сервантеса. Хорошо все-таки, что память у меня неплохая! Постепенно венценосная особа начинает оттаивать, но до решительной победы еще очень и очень далеко. Впрочем, я особенно и не рассчитывал на взаимопонимание в самодержавном семействе: начитаны-с и в курсе об их самодурстве.Но вот чего я почти совсем не переношу, так это когда маменька начинает привлекать себе в помощь всю камарилью великих князей, княжон и прочую погань. Если императрицу я не могу послать сексуально-пешеходным маршрутом, то с великими князьями у меня разговор короткий: мои адъютанты просто их не пропускают ко мне. А Сергею Михайловичу гвардейские офицеры просто фыркают в след, и над его визитом в Стрелковый батальон императорской фамилии до сих пор хихикает весь Петербург. Сей славный муж приперся на строевые учения и начал рассказывать мне гадости о пруссаках, заодно пытаясь пополнить мои познания в военном деле. Причем свои советы по тактике и стратегии он подкреплял жутко перевранными цитатами из Клаузевица и Жомини. Моего терпения хватило минут на двадцать, по истечении которых я предложил "милому кузену" пойти и почитать вместо Клаузевица что-нибудь более доступное его пониманию. Азбуку, например, но только чтобы с большими картинками, а то может и не одолеть. Любо-дорого было посмотреть, как "кузен Сереженька" пошел красными пятнами и умчался с глаз долой, точно наскипидаренный. А вечером того же дня меня отчитывал на удивление трезвый венценосец. Он громыхал своим утробным басом, объясняя неразумному чаду о важности родственных связей, но в глазах у него скакали веселые чертики, и потому взыскания никакого я не получил. Даже жаль моего "папашу": ведь когда трезвый – куда как разумен! Э-эх, водка-водка, сколько ж ты людей стоящих загубила…
Кстати сказать, сам Александр III ничего не имеет против моего брака с принцессой из дома Гогенцоллернов. Его принципиальное согласие я получил даже без помощи "заряженной водки". Он вполне согласен с тем простым фактом, что союз с Германией имеет смысл всемерно укреплять и поддерживать. А уж если к этому приплелась еще и любовь – так и вовсе хорошо. Ведь самодержец действительно без ума от своей супруги, и совершенно не может взять в толк: почему это его наследнику нельзя жениться по любви, если это не противоречит интересам государства? Вот только подкаблучник он абсолютный. И раз Марии Федоровне этот брак не по душе, то он будет ругать сына и уговаривать подчиниться матери…
Самое интересное то, что в последний момент выясняется: надвигающийся визит значительно серьезнее, чем предполагалось ранее. Это не просто приезд двух членов правящей фамилии. Куда там! Намечается официальный визит кайзера, канцлера, кронпринца, военного министра. Ну и в числе многочисленных сопровождающих – принц Вильгельм и принцесса Виктория. Так что предпраздничный Питер гудит как растревоженный улей…
Лично у меня не вызывает сомнений, что мудрый старый кайзер в компании со своим канцлером, оценив выгоды от намечающегося союза между принцессой из Гогенцоллернов и наследником Российского престола, активно способствуют ему. И когда они выяснили, что у наследника возникли некоторые проблемы, то организовали прибытие на поле боя тяжелой артиллерии, пары танковых армий и тактического ядерного оружия. В своем лице. Но если судить по восторженной телеграмме Вильгельма-младшего, то все это организовал он, ценой беспримерного героизма и титанических усилий.
Я тихо улыбаюсь своим мыслям. Ах, этот прекрасный, наивный XIX век. В нем еще остались рыцари, верящие в прекрасные порывы души. И прекрасные души тоже сохранились…
Рассказывает принцесса Виктория фон Гогенцоллерн (Моретта)
Поезд мерно постукивал колесами, а ее сердце колотилось, как сумасшедшее, с такой силой, что казалось вот-вот вырвется из груди и помчится вперед, обгоняя локомотив. С самого утра она не находила себе места, пытаясь представить: какой она будет, эта долгожданная встреча?Все те три месяца, которые прошли без Ники, она провела в непрерывных мучениях. Мать, а с ее подачи и отец, пытались доказать ей, что любовь к "азиату" просто позорит принцессу Рейха. "В конце концов, если ты разлюбила порядочного и добродетельного Баттенберга, это еще не повод, чтобы связываться с этим "византийцем"! Неужели ты не видишь, что эти русские – просто варвары?! Ты слышала, что твой Ники натворил на одном из приемов?! Он назвала твою бабушку, великую королеву Викторию – старой шлюхой!" Боже мой, мама, можно подумать, что ей есть дело до того, как он кого назвал?! Ее Ники может называть кого угодно и как угодно, но ее это не касается. На Рождество он прислал ей чудный подарок – русский костюм с настоящими der kokshnik и der sarafan, премило украшенными жемчугом, соболями и золотым шитьем. Когда она появилась в них на маскараде – впечатление было неизгладимое! Дедушка был восхищен, и бабушка тоже. А братец Вилли сказал, что этот костюм – истинное произведение искусства, и красота всегда тянется к красоте.
Вот, скоро уже замелькают в окне вагона домики петербуржского предместья. Вот, вот будет вокзал. Он ждет ее на перроне? Там, конечно, будет официальная встреча, но он – он придет встречать ее?
Нервной походкой она промчалась в салон, откинула крышку рояля и заиграла ту самую песню, что услышала в их первый вечер.
– Что, сестренка, не спокойна? – Вильгельм вошел, грохоча сапогами. – А что мне будет, если я дам тебе что-то очень важное, что должно тебя успокоить?
– Говори, говори! – она кинулась к брату.
Тот засмеялся, обхватил ее своей здоровой рукой, закружил по салону. Она замолотила его в грудь кулачками:
– Говори, говори скорее! Ну, что же ты молчишь? Злой!
Вильгельм, хохоча, оторвал ее от себя и вытащил из-за отворота мундира небольшой бумажный конвертик. Он потянулась к нему, но брат ловко убрал руку, словно играя с котенком. Она попыталась схватить, но он снова и снова убирал от нее вожделенный конверт. Наконец, когда она готова была уже разрыдаться, Вилли широким жестом протянул ей конверт:
– Вот, возьми, сестричка, только не надо плакать.
Она лихорадочно пробежала две строки из Гейне:
Сохнут жаркие уста,
В одиночестве тоскуя.
А ниже – приписка: "Я постарел на сто лет, ибо каждый день в разлуке был для меня годом". От записки тонко пахло сиренью. Она прижала письмо к губам, и ей показалось, что бумага еще хранит тепло его рук…
Потом был вокзал в Петербурге, и оркестр, гремящий медью гимны двух держав, и выстроенные шпалерами русские гвардейцы. Дедушка медленно шел вдоль строя, а рядом с ним шагал громадный человек – русский император. За ними тяжело шел отец. В последнее время кронпринц чувствовал себя неважно и постоянно был раздражительным и грубоватым. Но русского наследника рядом с ним не было. Она не поверила своим глазам: неужели он не приехал? Слезы навернулись на глаза против ее воли, но тут же исчезли – к ней торопливо, наплевав на придворный этикет, шел, нет – бежал Ники. Не смотря на холод, он был в одном мундире и в руках – огромный букет ее любимых чайных роз.
Спешившие позади него адъютанты загородили их от всех, и он просто обнял и даже чуть приподнял ее над землей. В этот момент она поняла, что счастливее ее на земле человека нет…
Рассказывает Олег Таругин
…Я поставил задохнувшуюся от счастья Викторию-Моретту на землю и протянул ей розы. Да уж, похоже, что Вильгельм был прав, когда в 1887 сказал (вернее должен был бы сказать, но теперь не скажет никогда), что она просто очень хочет замуж, и все равно за кого, лишь бы подходящего пола. Странно, неужели эта воспитанная немочка действительно так рвалась в брачные узы?– Ты скучал без меня? – самый разумный вопрос, который может задать девушка.
– Я не скучал, – ее лицо вытягивается, глаза широко открываются. – Я просто без тебя был мертвым.
Она расцветает и, видимо тоже забыв обо всех правилах этикета, обнимает меня. Из-за спины слышен страшный шепот Ренненкампфа:
– Ваше Высочество! Идите к Их Величеству! Они уже сердятся…
Ага. Венценосец действительно крутит головой, грозно сверкая глазами. Рядом, словно из-под земли вырастает Победоносцев:
– Ваше Высочество! Я понимаю ваши чувства, но…
Да ладно, ладно, уже иду. Ну, вот он я, наследник Престола Российского, собственной персоной. Я подхожу к кронпринцу:
– Ваше Высочество, – отдаю ему честь.
Он поворачивается ко мне, и чуть наклоняет голову. От этого он становится похожим на больную, нахохленную ворону, которую по какому-то капризу обрядили в синий мундир. Очень светлые, почти бесцветные глаза уставились на меня безо всякого выражения. Хотя нет, выражение есть. Нехорошее такое выражение… Вот ведь зараза! Не можешь никак простить мне доченьку, англофил гребанный? М-да, стоящий был бы кайзер, особенно для меня. Хорошо, что я знаю… Ну, что ты уставился на меня, метастаза ходячая? Я единственный здесь, кто знает: кайзером тебе быть чуть более трех месяцев. У тебя уже неоперабельный рак горла, понял ты, колбаса немецкая?
А, вот и мой "сердечный друг", "кузен" Вилли. Стоит чуть поодаль, пытается сделать вид, что ему совершенно неинтересно. А завидует ведь, принц Гогенцоллерн. Что делать, друг мой, что делать… Кронпринцем тебе, практически, не быть. Это я тебе мог бы сказать. Только не скажу. А вот прием нафиг испорчу. Прямо сейчас.
Я подхожу к Вильгельму и протягиваю ему руку. Он стискивает ее в железном рукопожатии. Левой рукой я приобнимаю его за плечо:
– Я чертовски рад, кузен, принимать тебя. Думаю, ты оценишь, насколько русские могут быть благодарны и как умеют принимать своих друзей.
– Здравствуй, кузен! – его голос дрожит от волнения. Еще бы, чтобы так нарушать все традиции ради него! – Я очень… я тоже чертовски рад тебя видеть!
Краем глаза я вижу, как улыбается старый кайзер. Старикан не слишком любит своего сына, зато души не чает во внуке. Отто фон Бисмарк тоже чуть усмехается в знаменитые усы. А вот батюшка, кажется недоволен. Правда, по физиономии Александра III почти невозможно судить о его настроении, но все-таки мне сердце вещует – недоволен, самодержец, недоволен…