Маканин Владимир. На первом дыхании (сборник)

   Но дело в том, что записную книжку я оставил там, в степях. Слишком шустро бежал оттуда. А прошедшие три года – срок, конечно, немалый. Ни телефонов, ни адресов. Я помнил лишь телефон Вики Журавлевой, потому что последние четыре цифры совпадали с годом моего рождения. Но знакомство с Викой у меня было невыразительное, через других. К тому же она могла быть замужем.
   – Да зачем она тебе? – кипятился Игорь Петров. Этот милый коми понятия не имел, что такое три года в кукуевских степях. Такое не объяснишь. Я затопал в коридор – телефон находился там. Общий, как и ванная. Но без расписания.
   – Ты замужем? – первое, что я ей заорал.
   Во всех комнатах коммуналки стало удивительно тихо. Затаили дыхание.
   – Нет. – И Вика Журавлева засмеялась.
   – Ну тогда приезжай. Поболтать хочется.
   – Как это «приезжай»?
   – Автобусом, метро, такси. Как хочешь.
   – Олег. Не могу я. Я подругу провожаю.
   – Приезжай с подругой.
   – Бестолковый какой. Я же тебе сказала – она улетает сегодня в ночь. В Киев… В другой раз, Олег, я с удовольствием.
   Главное – это долбить как дятел.
   – Нет, Вика. Ты все-таки приезжай – вместе ее проводим. Я ей чемодан нести буду.

* * *

   Они приехали. Подруга была с чемоданчиком. Внешне так себе. Но гордая. Держалась как княжна Тараканова.
   Вика Журавлева, напротив, высказалась этак простецки:
   – Как это вы нас приглашали?.. А стол-то пуст!
   Вика понимала, что к чему. Не ломалась. Три года без замужества делают женщину проще.
   – Сию минуту, – сказал я.
   – Только учти – у нее в два ночи самолет.
   – На Киев? – спросил я.
   – Да, – ответила княжна величаво.
   Я вышел. Толкнулся к непросыхавшему. Он сидел в полном одиночестве: как загипнотизированный.
   – Эй, – тронул его я.
   – Что?
   – Пойдешь в магазин и купишь три бутылки вина. Одну из них возьмешь себе – за труды. Понял?
   Он понял. Он мгновенно понял. Я еще не выложил деньги, а он уже протягивал за ними руку.
   – Подожди, – сказал я. – Если ты вернешься пьяный, без денег и без бутылок, то помни, что у меня в портфеле есть молоток. Я проломлю тебе им голову.
   – Да ладно тебе.
   – Помни: я человек степной. Я сначала бью, а потом думаю.
   Он взял деньги и ушел. Или он видел, что у меня никакого портфеля не было, а стало быть, не было молотка (для пьяницы мелкий факт очень важен). Или же тут действовали более тонкие законы бытового алкоголизма. Не знаю. Но только он не пришел. Как в воду канул. Прошел час, а его все еще не было. Магазины уже были закрыты.
   Я не очень жалел. Вино хорошая штука, но без него иногда пьется чай. Люди несколько скованны, робеют, но в этом-то и суть. Разговор осторожный и ломкий, как тонкий лед. А инстинкты в глубоком пока резерве. Еще успеется.

* * *

   Мы посидели и поболтали. Игорь, Вика Журавлева и я говорили. Княжна мило молчала. Часа через два начали собираться.
   – Надо найти такси.
   – Найдем, – сказал Игорь Петров.
   Он очень хорошо держался. Уверенно.
   Когда мы спускались по лестнице – услышали шум и гам. Потому что этажом ниже шла настоящая гульба. Пьянка классического образца: вечеринка с песнями. И никакого тебе чая. На лестничной клетке два хорошо одетых и хорошо выпивших парня спорили. Они так сыпали словами и столько вкладывали страсти, что я решил – моднючая, мол, разговорная бодяга. Физики и лирики. Стоики и нытики. Оказалось, однако же, совсем не то.
   – Давай его просто выкинем на улицу, – предлагал первый.
   – Неудобно.
   – А в доме держать такую пьянь удобно? И как он сюда попал?
   – Вдруг мы его выкинем, а он окажется их родственником.
   – Нет. Они его тоже впервые видят.
   – Что ты предлагаешь – прямо так вынести и положить его на асфальт?
   – Если ты такой нежный, можно на клумбу.
   – А если мы его вынесем, а он там даст дуба?
   – А если он в доме даст дуба?
   Все это они выкрикивали в темпе скорострельного автоматического оружия. Я еле смекнул, в чем дело.
   – Стоп, – сказал я своей команде. – Это ж о нем речь. Это ж он!
   – Кто?
   И я объяснил – это, мол, наш долгожданный.
   Мы приостановились. Но тут заупрямилась Вика Журавлева – опоздаем, дескать, на самолет. Дескать, как хотите, а в аэропорт доставьте. Она хотела, проводив княжну, возвращаться не одной, а с нами вместе. Ей было далеко ехать. А может, хотелось, чтобы ее проводил льняной Игорь Петров. Поди угадай, чего она хотела.
   Но я при случае тоже упрям.
   – Стоп, братцы.
   И я объяснил им, что это нечестно. Парень все сделал, как обещал, – купил нам вино и даже принес. А если он ошибся этажом, это не умысел. Это беда, а не вина.
   – Да на черта он тебе сдался?! – шумела Вика.
   – Надо его уложить спать.
   – Мы опаздываем!
   Но я не мог его бросить: ведь посылал его я. И потому я бросил не его, а их. Игоря Петрова, некрасивую княжну и шумливую Вику. Я поднялся опять наверх и сказал спорящим на лестничной клетке, что все-таки не надо этого перепившего парня прятать в газон. Все-таки осень. Холодно.
   – Я же ему говорил! – обрадовался поддержке второй. – Вот и друг говорит, что на клумбе будет холодно. Осень есть осень!
   В приоткрытую дверь слышались шум и гам застолья. Я вошел. Непросыхавший сидел на стуле – свесил голову и пускал пузыри. Лыка он не вязал. Я подхватил его и поволок на этаж выше – домой.
   Я совершенно взмок. Я уложил его на постель, пиджак повесил на стул. И зачем-то решил его даже разуть. Люблю, когда держат слово. Для таких я тоже всей душой.
   – А еда в доме есть? – вдруг спросил он тупо. Спутал меня с женой, которая, видно, не один раз доставляла его домой волоком. – Изменять?.. мне? – И он двинул меня в подбородок.
   Если это был не нокаут, то что-то очень на нокаут похожее. Я тут же улегся на пол возле кровати. Когда я очнулся, он плакал. И здорово скрежетал зубами.
   – Гадина!.. Изменять мне с Шариковым!
   А глаза его были закрыты. Я погасил свет и, пошатываясь, кое-как выбрался.

* * *

   Повезло – я тут же схватил такси и примчался в аэропорт. Там я нашел княжну с чемоданчиком. А этой парочки, конечно, уже не было. Княжна сидела, подперев голову рукой. Нет, не спала. Рейс отменили, и она ждала следующего.
   – Это называется, они тебя проводили.
   – Они проводили. – И она спокойно добавила: – Здесь им незачем торчать.
   – Еще бы. Вдвоем им гораздо веселее. Теперь я припоминаю – у Вики Журавлевой всегда была мертвая хватка.
   – Возможно.
   Она не хотела сочувствия. Держалась княжной. Ей не очень-то важно, осталась ли она одна или в компании. Она древнего рода и цену себе знает. Звали ее Валей. Сейчас стало видно, что она некрасивая.
   – Я посижу с тобой до самолета.
   – Посиди, – сказала она.
   А мне до боли захотелось в Киев. Или в Новгород. И самолета захотелось. И еще какого-нибудь города, где я не был. Одичал в степях. Огрубел. Ну? что будем делать?.. Я сбегал в кассу и купил билет – на тот же рейс. Я не сказал княжне, не сообщил, сидел с ней рядышком, вот и все. Она очень удивилась, когда я пошел с ней до самого самолета. И тем более удивилась, когда я вошел внутрь (я приотстал и незаметно предъявил билет).
   – Теперь разрешается провожать, – сказал я княжне, – как в поезде.
   – А я не знала.
   – С мая месяца.
   Когда заревели моторы, она не на шутку испугалась.
   – Иди, иди!
   – Подожди, – говорил я. – Мы же еще не простились.
   И я ее поцеловал. Очень нежно. Я подумал, что она ведь и гордая, и некрасивая – при таком сочетании сахара не поешь. Небось еще ни с кем не целовалась. И я готов был отдать ей душу. И ведь какая гордая. Княжна. Я хотел, чтобы ей было приятно. Я знал, что Галька меня поймет. Я только чуть прикоснулся к ней губами.
   Самолет уже выруливал на дорожку.
   – Иди! – А я сидел с ней рядом, не уходил. Я и просил у кассирши это самое место.
   Когда самолет начал разбегаться, ей стало малость плохо, и пришлось попросить у стюардессы воды. Нам откупорили нарзан. Княжна вздохнула и приоткрыла глаза.
   – Ты потрясающий парень, – шепнула она мне. Она так и осталась в неведении.
   И нас уже принимал киевский аэропорт.
   Она жила под Киевом. На каком-то химкомбинате – совсем не близко. Мы добрались электричкой. Потом с автобуса на автобус. Здесь было еще тепло – даже солнышко слегка грело. Я держался с Валей рыцарем. Помнил о своей любви. Такое со мной бывает.
   Пока ждали проселочного автобуса, сами собой случались этакие искушающие минуты. Кругом были какие-то кусты. Кусты и деревья. Мы бродили.
   – У меня в Брянске дядька. Надо будет заехать к нему обязательно, – машинально говорил я.
   Мы шли в совершенном безлюдье, вдоль какого-то ручья. Мне хотелось ее поцеловать, но я сдерживался. Из-за своей некрасивости она была мне как сестренка – можно было бы, конечно, всласть нацеловаться, но она будет строить планы, думать обо мне, а ведь я не ее люблю.
   Когда мы залезли в мелкую топь, я взял Валю на руки. Перенес. Правда, я упал и уронил ее. Но тут же опять взял на руки. Я сдерживался. Я старался думать о постороннем и ни в коем случае не увлечься ею. Тут главное – не посмотреть ей в глаза…
   – Олег…
   Она позвала еле слышным голосом:
   – Олег…
   Но я отвел глаза. И стал смотреть на верхушки деревьев. И конечно, опять ее уронил.
   – Ты что? Нарочно, что ли? – взвилась она.
   Я ее еле успокоил. Себе я на память здорово расшиб колено. Чтобы я взял ее на руки еще раз, она не захотела. Мы просто шли. Одной рукой я нес чемоданчик, а другой бережно обнимал ее за плечи.
   – Тебе хорошо? – спрашивал я.
   – Да.
   Развязка наступила, когда мы пересаживались на тот автобус, который шел уже до самого химкомбината. Валя сказала, чтоб я не провожал ее дальше. Большое спасибо. И взяла свой чемоданчик.
   – Почему не хочешь, чтобы я проводил до дома?
   – У меня муж.
   Это было несколько неожиданно. Во всяком случае, для меня это прозвучало свежо и ново. Но это было еще не все.
   – Муж?.. Ну и что же, – вполне искренне сказал я. – Я ведь только донесу твой чемодан. Я обещал.
   Но оказалось, что муж у Вали очень ревнив. Ужасно ревнив и подозрителен. Оказалось, что это ее третий муж. И, как сказала Валя, это для нее «еще не вечер». Потому что с ним она тоже жить не будет, уж очень ревнивый. Ошиблась, что поделаешь!..
   Она стояла, гордо подняв голову, и улыбалась. Княжна. Я вдруг увидел, что она очень даже хороша собой.
   – Эх, ты, – ласково пожурила она. – Упустил время! – Чмокнула меня в щеку и рассмеялась. И впрыгнула в автобус. И дверь за ней закрылась.
   Автобус укатил. Я стоял на пыльном перекрестке и некоторое время чесал в затылке. Люблю таких. Потому что учат уму-разуму. Тихо и без нажима учат.

* * *

   С этого пыльного перекрестка я отправился к дядьке в Брянск. Отправился быстро и даже с некоторым желанием его, то есть дядьку, увидеть. Но меня стало сносить в сторону. Как сносит ветром. Сначала с морячком Жорой я поехал в Николаев. Познакомился с ним я на вокзале и жил у него в Николаеве целых два дня. Из Николаева я твердо решил – теперь в Брянск. И отправился с каким-то пареньком на Кубань ловить щук.
   Неделю меня носило и мотало. Я попросту не мог остановиться. Оголодал в степях – соскучился. По людям. По рекам. По городам. Ничто так не освежает, как незапрограммированное мотанье.
   Наконец я добрался до Брянска. Чувствовал себя великолепно. Денег не было ни копейки. Я даже не заметил, куда они делись.
   Еще два слова. Когда меня носило и мотало, я видел часовенку. Слегка разрушенную временем, но еще в теле. Опрятненькая такая – в ста шагах от перекрестка. Не знаю, что это была за часовня и в чью память. Тогда об этом не рассуждали так много. Я, конечно, постоял, вспомнил, что я уралец, – но и не больше. И птички чирикали. Вот и все.
   Если птичек в счет не брать, то было тихо. Я стоял и просто смотрел на часовенку. А она смотрела на меня.

Глава 5

   В Брянске дядька завел свою обычную песню:
   – Кто ты есть? Есть у тебя квартира? Сколько ты получаешь?
   Я уже жалел, что приехал. Дядька был из тех, с кем можно говорить только по междугородному телефону за счет вызываемого.
   – Запомни! – изрекал он, а я слушал. Потому что он был брат моего отца, притом старший брат. С претензиями на главу рода или клана. Дескать, родичи должны держаться вместе. Друг другу помогать. Писать письма. Устраивать племяшей. И так далее. Я бы в жизни к нему не заехал. Матушка умоляла.
   Он изрекал:
   – Запомни. Кто не умеет добиваться положения или хотя бы денег на первом своем дыхании, тот уже никогда этому не научится.
   Я запомнил.
   – Человек, когда он уже на втором дыхании, способен только затыкать прорехи и дыры. И не жизнь у него, а затыкание дыр. Лишь бы не потонуть.
   Меня он считал самой паршивой и самой дрянной овцой в столь многочисленном и сильном (все это в будущем!) клане Чагиных.
   – Где ты живешь?
   Дядька выглядел, как и должен выглядеть всякий солидный человек в очках с золотыми ободочками. И плюс – могучий физически. Курит дорогие сигареты. Носит узкие брюки. Не дурак. Но считает себя совсем уж умницей. Пишет лаконичные поучающие письма родичам. Иногда пишет и в газету.
   – Где ты живешь? В Москве? В Киеве? В Ленинграде?.. Ах, в Кукуевске!
   Это он иронизировал.
   – Даже выговорить неприлично, – улыбался он.
   Я сидел с набитым ртом и молчал. Я решил, что хотя бы наемся у него до отвала.
   – Ты знаешь, что приходит человеку в голову, когда он слышит название – Кукуевск?
   Я кивнул. Я поддакивал. Я совсем не хотел выступать в роли честного парня, презирающего блага и деньги. Мне эта роль уже надоела. Слишком она худосочная и серенькая. Для телевидения. И потому я продуманно набивал рот и только поддакивал. Я хотел спокойно поесть. И ссора возникла случайно – сама собой. Наевшись, я посетил уборную, а когда выходил, по инерции, в духе обычной моей шутовской болтовни спросил, тыча пальцем в рулон туалетной бумаги:
   – Дядь, а бумагу из общественного туалета берут на первом дыхании? Или уже на втором?
   Глупо, конечно. Тем более что он нигде никогда и ничего не брал.
   Он прямо-таки взвыл:
   – Меня?.. Меня назвать вором?
   В глазах его выступили слезы. Вот уж было неожиданно. Такой сильный человек.
   – Вон!.. Я и матери напишу, что я тебя, подлеца, выгнал! – И он меня выгнал.

* * *

   Без билета мне, разумеется, не удалось уехать в Москву с первым же поездом. И с третьим тоже не удалось. Так что время было. На последние копейки я заказал междугородный с матушкой. Брянск связали с Южным Уралом за какие-то двадцать минут.
   – Мама!.. Да, я из Брянска. Уже был у дяди. Все хорошо. Все отлично. Я уже возвращаюсь – я на вокзале.
   В разгар нашего родственного воркованья я сказал:
   – Мамочка, вот еще что. Дядя пришлет большое письмо на твой адрес. Это письмо мне. Там дядины мысли о том, как жить. У нас с ним был большой и серьезный разговор. Ты это письмо вложи в новый конверт и перешли мне в Кукуевск. Хорошо?
   – Хорошо, Олег.
   Матушка была счастлива. Оттого, что я хоть раз поладил с дядей. Поговорил с ним по душам.
   Она даже вздыхала не так часто. Хотя, конечно, вздохнула:
   – Значит, не заедешь? (Раз уж просишь переслать письмо.)
   – Не знаю, мама. Посмотрим…
   А потом я добавил:
   – И не вскрывай письмо, хорошо? Там есть, как бы это тебе сказать… чисто мужские выражения.
   – Бога ради, Олег. Если письмо не мне, я и не вскрою.
   – Правильно, мама.
   Она даже приобиделась:
   – Будто ты меня не знаешь.
   – Знаю, мамочка, знаю… И целую тебя. Нас прерывают.
   Я ее любил. И не хотел огорчать. Главное – это беречь нервы близких тебе людей. Иначе они тебя съедят.
   Но нас не прервали – забыли прервать.
   – Значит, ты сейчас в Москве? – начала спрашивать матушка все заново.
   – Да. В командировке.
   – На месяц?
   – Да.
   – Много работы, Олежек?
   – Не очень – как видишь, я сумел урвать денек-другой и смотаться в Брянск к дядьке. Брянск великолепен! А река! Когда идешь по…
   – А в Москве ты живешь в гостинице? (Она в третий раз это спрашивала.)
   – Конечно.
   – А почему же там нет телефона? (Тоже в третий раз.)
   – Я же объяснил, мама, – в гостинице идет ремонт.
   Она глубоко вздохнула. Заплакала:
   – В Кукуевске трудно работать – да, сынок?
   – Нормально, мама.
   – Олежек, ты не работай слишком много. Не переутомляйся.
   – Хорошо, мама.
   Она робко спросила, в чем цель моей командировки. Я ответил – целей несколько. Научных. Конкретных. Но, если говорить вообще, командировка расширяет кругозор…
   – Ты у меня толковый, Олежка. Я тобой горжусь.
   – Ну-ну, мама, – скромно остановил ее я.
   – И молодой Василий тобой гордится. (Это мой двоюродный братец.)
   – Уже в десятом классе?
   – Да. Во всем тебе подражает. И в тот же институт поступать хочет. Узнал, что ты кофе любишь, – тоже теперь увлекается. Кофе не вредно ему?
   – Пусть пьет, – во мне вдруг прорезался педагог, – но только в меру, в меру! Все хорошо в меру, мама!
   – Он очень часто заходит к нам. Книги твои берет.
   – Но он не сдает их в букинистическом?
   – Бог с тобой, Олежек! Он скромный мальчик – вылитый ты… Когда в другой раз позвонишь, он хотел бы с тобой поговорить – мальчик мечтает о разговоре…
   – Хорошо.
   – Ты вечерами будешь звонить или по утрам?
   – Не знаю.
   – Он так будет рад. Он во всем подражает тебе. Даже в походке. Ты для него идеал… – На слове «идеал» нас прервали.

* * *

   Я приехал в Москву и первым делом кинулся к Игорю Петрову. Узнать о Гальке – вышла ли она, наконец, из транса и ходит ли уже на работу? Но Игоря не было. В дверях, ожидая, торчала записка. Мне.
   «Олег, привет. Галя попала под машину, когда переходила дорогу, – чистая случайность, никто не виноват. Галя в нашей больнице. Предстоит операция. Игорь Петров».
   Шумела вода – кто-то наполнял ванну, соблюдая график коммунального жилья. А из комнаты непросыхавшего доносилось прежнее. Будто он и не прекращал петь.

 
А в терем тот высокий
Нет ходу никому…
 

   Я примчался в больницу. Туда, понятно, не пускали. Не помню, чтоб меня сразу пустили туда, куда я очень хотел. В дверях стоял громадный медбрат. Руки – как у меня ноги. Спрашивал пропуск. Или допуск.
   Плащ я временно возле него и оставил: «забыл» на стуле. Это надежно.
   Я присматривался – ходил и ходил вокруг здания больницы. В Москве уже здорово похолодало. Осень – это осень. И потому окна закрыты. Жива, и хорошо, думал я. Главное, что жива. Могло быть хуже. Могло быть просто темное пятно.
   Я высмотрел открытую створку окна. Оттуда валил пар. Я подошел ближе – кухня. И вроде бы ни души. Я мигом подтянул тело, протиснулся – и был уже на кухне. У плиты. Я вышел в коридор. Я знал, что Галька в одиннадцатом отделении. И что нужно на третий этаж.
   Люблю удачу. Потому что только через нее постигаешь, что одарен фантазией. Когда я сунулся на третий этаж, меня погнали, и довольно грубо. А на втором меня осенило свыше. Врач, совсем молоденький, стоял у окна в коридоре – он мог быть мной, а я им, разве нет? Он смотрел в окно, в сторону морга. А может, принюхивался к запахам кухни. Не знаю.
   – Послушайте, – сказал я с укоризной, – опять на вас грязный халат.
   Он обернулся и захлопал глазами.
   – Вы же врач, – продолжал я. – Сами должны об этом помнить, а не я вас одергивать.
   – Что?
   – Снимайте-ка ваш комбинезон. Халат, халат я имею в виду. Давайте сюда.
   Он быстро и послушно снял халат. Отдал мне. Я взял и мигом удрал на третий.
   Меня беспокоило лишь одно – близость этажей. Хорошо было бы провернуть то же самое где-нибудь на шестом. Но ведь идея захватила меня мгновенно, не до тонкостей было. И потом, удача есть удача. На нее не пеняй.

* * *

   Я прошел коридором – и в палату. Женщины. Четверо. Одна из них тут же предупредила, чтоб я говорил шепотом.
   – Я только гляну.
   – Я ведь не против. Но могут зашуметь сестры, – пояснила она.
   Галька спала.
   – Ей укол наркотика сделали. Спит.
   Лицо было чистое. Ни царапины. Остальное под простыней. Не видно.
   – А почему тянут с операцией?
   – Анализы делают. Снимки делают.
   И тут меня вытурили. Влетела старшая медсестра – и за рукав, и тянет. А когда мы (она, мой рукав, а затем я) оказались за дверью, она в крик:
   – У нас нет посещений. Я вот узнаю, кто это вам выдал халат!
   Я молчал. Я в гневе ушел. Но не совсем. Поболтавшись на лестничных клетках, я тут же вернулся.
   Я зашел в ординаторскую. К врачу. Он уделил мне ровно пять минут. Он сказал, что жизнь вне опасности. Но после операции предстоит длительное лечение. Полное восстановление организма может произойти, а может, и нет. Неизвестно.
   – Что ей нужно? – спросил я.
   Ответ был лаконичен:
   – Гранатовый сок. Икра. Фрукты.
   – Ого! – Я даже растерялся. Это ж какие деньги. И уже конец октября. Скоро снег выпадет.
   Я спустился вниз, надел плащ прямо на халат и вышел из больницы. Я шел куда глаза глядят.
   «Это несправедливо», – бормотал я самому себе. И думал, какая она сейчас там под белой простыней. Это несправедливо. Это они специально сделали. Они наскочили на нее машиной, хотя прекрасно знали, что я приехал, чтоб ее увезти. Они сделали мне это, как делают пакость. Чтоб я согнулся. И чтоб заблеял. Чтоб стал жалконький и тихий. Они знали, что ничем другим меня не подденешь. Суки.
   Я говорил – «они» такие, «они» сякие. Я прекрасно знал, что никакие «они» не существовали и не существуют. Но так мне было легче. «Они» – это случай, судьба, удача и тому подобное.

* * *

   Я очнулся, когда понял, что спешу – спешу к той длинной и высокой коробке в двадцать этажей, которая вся в клеточку – из пластика, стекла и металла.
   Там, в комнатушке на восьмом этаже, сидел лишь тощий подхалим. Один-одинешенек. Тот, что болезненный и кашляющий. Симпатичный. Подхалимом он, разумеется, не был, это уж я так. Для словца. Он был представитель нашей фирмы. Вот именно. И с ним вполне можно было ладить.
   – Громышев скоро придет? – спросил я, здороваясь и усаживаясь на стул.
   – Алексей Иваныч не придет. Алексей Иваныч уже улетел.
   Это была неожиданность.
   – Ты хотел с ним поговорить, Олег?
   – Хотел.
   – К сожалению, он уже…
   – Но если его нет, я буду говорить с вами.
   И я сказал, что я согласен ехать в кукуевские степи. Согласен вернуться к Громышеву. Более того: я еду туда не один, а с невестой. Два специалиста сразу.
   – Олег, да ты просто умница! – вскрикнул болезненный и худой представитель нашей фирмы. Он даже зардел. Его лицо пошло пятнами.
   – Но… – сказал я.
   И сделал дополнительное сообщение. Сказал, что моя невеста, к сожалению, попала на днях под машину. Для жизни опасности нет. Но нужен гранатовый сок. Икра. Фрукты. Все это должен оплатить Громышев (или его представитель в Москве – мне все равно), если он действительно хочет, чтоб мы к нему поехали работать.
   Тощий представитель сразу же стал печальным. Он был хороший человек. И добрый. И делался печальным, если вдруг замечал, что мир не так же прост и честен, как годовалый ребенок.
   – Эх, Олег, – вздохнул он.
   – Колеблетесь. А Громышев согласился бы.
   – Эх, Олег. Может, Алексей Иваныч и согласился бы – не спорю. Но он бы засомневался: хочет ли действительно девушка ехать с тобой. У тебя очень горячая голова, Олег.
   – Вы что же, мне не верите?
   Он молчал. Смотрел в сторону. Это был деликатный, порядочный человек. Он всегда был такой.
   – Но послушайте, Кирилл Сергеевич.
   А он молчал. Затем, глядя куда-то в сторону, тихо прошелестел:
   – Знаешь, что сказал Алексей Иваныч, уезжая?
   – Что?
   – Он сказал, что Олег Чагин под тем или иным предлогом обязательно придет просить денег. И наказал: Олегу Чагину – ни копейки.
   – Но, Кирилл Сергеевич. Вот вам телефон ее лечащего врача. Позвоните сами и убедитесь.
   Он скосил глаза на бумажку с номером телефона. Такие, как он, не выдерживают жесткой игры. Он весь сгорбился, увял. И выписал мне пятьдесят рублей.
   – Что? – взвился я. – Это только на икру и фрукты. А на гранатовый сок?
   – Олег, мы не миллионеры. Ты сам знаешь, как у нас туго сейчас.
   – Жмоты!.. Скряги!.. Я три года на вас батрачил!
   И тут случилось неожиданное. Я сорвался. Со мной всякое бывало, но не такое. Нет, сначала я все-таки сдержался. Я даже получил в кассе пятьдесят рублей (в общем-то, это не мелочь). А затем я вернулся к нему. Я весь дрожал от ярости.
   – Жмоты! Жмоты! Жмоты!
   Я бранился страшными словами. И вдруг оказавшейся под рукой пепельницей – на столике у входа – я запустил в зеркало. Зеркало – вдребезги. Громадное стекло три на два обрушилось вниз стеклянным водопадом. Я кинулся бежать.
   А ведь с ним можно было ладить. Он бы и в другой раз помог. Пятьдесят рублей не валяются. Нервы. Я шел по улице и думал, какая это хитрая вещь – психика. Оказывается, после той записки в двери, ждавшей меня, я только сейчас понял, что жизнь Гальки вне опасности и что она будет жить долго и, может быть, счастливо. Мозг мой давно принял этот факт, а психика только что. Дошло.
   Я пришел к Игорю Петрову. Он что-то мямлил, молчал, не смотрел в глаза, а я как раз был настроен поговорить.
   – Понимаешь, – объяснял я, – денег я больше у них не добуду. Это ясно. А работу нужно найти такую, чтоб они не узнали.
   Я был распален:
   – Я не могу рисковать. Мне надо найти что-то очень надежное.