Страница:
Мысли, которые излагает Иосиф в Словах 13-м и 15-м, не могут быть ему вменяемы: тут он прав. Он доказывает в тринадцатом Слове, что еретиков и отступников, нераскаянных и непокорных, Церковь имеет право осуждать и отлучать или, что то же, - анафематствовать, проклинать; и это право Церкви основывается на Священном Писании и неоспоримо ей принадлежит. Доказывает, что по осуждении таких еретиков и отступников Церковию гражданская власть имеет право подвергать их гражданским наказаниям, даже смертной казни, и справедливо ссылается на царские правила, или законы, об этом, которые, точно, находились в составе Кормчей, действовавшей в нашей Церкви, а равно на примере Вселенских Соборов и греческих императоров. Потому-то против мыслей, изложенных в 13-м Слове, никто из православных у нас тогда не восставал. С ними соглашались и заволжские старцы, писавшие, что нераскаянных еретиков велено заточать; соглашался и князь-старец Вассиан Косой, говоривший, что таких еретиков подобает заточати и казнити. Соглашался и сам Иоанн III, который в 1488 г. вслед за тем, как митрополит Геронтий с Собором епископов по правилам святых апостолов и святых отцов осудил и анафематствовал первых еретиков жидовствующих, присланных Геннадием из Новгорода, предал их по царским правилам градской казни и написал Геннадию, ссылаясь на те же царские правила, чтобы он и других упорных еретиков, которые не раскаются, передавал воеводам для таких же градских наказаний. Если же впоследствии Иоанн выражал опасение Иосифу, не грех ли казнить еретиков, то это могло произойти от долговремененного влияния на него некоторых жидовствующих. Можно не соглашаться с мыслями 13-го Слова; можно, если кто желает, осуждать и порицать их, но в таком случае порицание должно падать не на Иосифа, а на самые законы и систему, издревле действовавшие в православной Церкви, или должно падать не на одного Иосифа, а равно и на заволжских старцев, и на князя-старца Вассиана Косого, и вообще на всех, которые еще прежде Иосифа держались у нас тех же мыслей, следовали той же системе. Равным образом и в 15-м Слове Иосиф совершенно справедливо доказывает, что жидовствующие суть не еретики, а отступники и что по правилам святого Василия Великого и святого Григория Нисского, которые приняты Вселенскою Церковию, такого рода отступников кающихся не следует тотчас допускать во храм наравне с верующими и удостоивать святого причастия, а можно удостоивать святого причастия только под конец их жизни, которую они должны провести в покаянии. Но что касается до мыслей, которые отстаивает Иосиф в 14-м и 16-м своих Словах, то эти мысли должны быть вменяемы уже ему лично. В четырнадцатом Слове он старается доказать, что все православные обязаны всячески, даже употребляя хитрость, испытывать, искать и истязать скрывающихся еретиков, и ссылается на два примера из древней истории Церкви, которые, однако ж, не вполне подтверждают эту мысль и, как частные, не могут быть обязательными для всех христиан. Ссылается потом на царские правила и на слова Златоуста, которыми, однако ж, только запрещается христианам скрывать еретиков, уже известных, молчать об них, когда они явно богохульствуют или действуют против православия, а отнюдь не повелевается разыскивать еретиков, еще неизвестных, и разыскивать всеми возможными мерами. В шестнадцатом же Слове, утверждая, что даже кающихся еретиков и отступников, каковы жидовствующие, если только они начнут каяться уже по осуждении их, следовательно не своею волею, принимать и миловать не должно, Иосиф сам сознается, что прямого свидетельства и основания для этой мысли он не нашел в книгах и потому доказывает ее одними своими соображениями. Надобно, однако ж, заметить, что Иосиф отнюдь не учит в шестнадцатом Слове, чтобы еретиков новгородских, недобровольно кающихся, предавать смерти или жечь на кострах, а говорит только, что для предохранения православных от их пагубного влияния их следует заключать в темницы, ссылать на заточение, где бы они могли каяться до конца своей жизни и лишены были всякой возможности распространять свою ересь и вредить православию - этого только, отнюдь не более, Иосиф требовал и во втором послании своем (в 1511 г.) к великому князю Василию Ивановичу, и по этой именно мысли Василий Иванович наконец и поступил с жидовствующими для пресечения их ереси. Такое строгое отношение преподобного к новгородским еретикам, даже кающимся, едва ли справедливо объяснять духом времени, когда известно, что многие другие православные, в том числе и некоторые владыки, относились тогда к ним совсем иначе и желали их помилования; а вернее, можно объяснить духом самого Иосифа и его убеждений, которые и выразил он в своем 16-м Слове. Он считал жидовствующих злейшими из всех вероотступников, когда-либо бывших; до глубины души был возмущен их дерзкими хулами, их кощунственными действиями против всего святого и чтимого в христианстве; он видел и сознавал, что они уже причинили неисчислимый вред отечественной Церкви, что они никогда не каялись искренно в своей ереси и когда получали снисхождение от властей, то еще усиливали свою деятельность для совращения православных. Он был убежден, что если поверить покаянию жидовствующих, помиловать их, оставить их жить на полной воле, то они совершенно могут погубить и Церковь Русскую и самое государство, и, воодушевленный безграничною ревностию по православию и пламенною любовию к отечеству, говорил и настаивал, что покаянию этих вероотступников верить не должно, что для прекращения их пагубной ереси средство одно - разослать их для покаяния в отдаленные места на заточение или заключить всех в темницы по самый конец их жизни.
Кроме "Просветителя" и разных посланий, написанных преподобным Иосифом по поводу и для опровержения ереси жидовствующих, он оставил немало и других сочинений. В одних он говорит о самом себе, оправдывает себя, просит себе защиты, правды по поводу спора его с архиепископом Новгородским Серапионом, - это уже известные нам послания: а) к митрополиту Симону, б) к великому князю Василию Ивановичу, в) к Борису Васильевичу Кутузову - очень обширное и г) к Ивану Ивановичу Третьякову, также обширное. В других говорит о монашестве и, в частности, о своем монастыре или о том, что имело к ним отношение. Таковы: а) монастырский устав, или "Духовная грамота", которая по своему объему и внутреннему достоинству занимает второе место в ряду сочинений преподобного Иосифа после "Просветителя"; б) наказ одному старцу о соблюдении монастырского устава; в) наказ соборным и прочим братиям не держать хмельных напитков в гостинице - и с этими сочинениями мы уже имели случай познакомиться, Сюда же относятся: а) два послания к какому-то вельможе или князю о постригшемся в чернецы рабе его, б) послание к четырем лицам о расстригшемся чернеце, в) послание к княгине-вдове о монастырских поминовениях и г) две грамоты к великому князю Василию Ивановичу, в которых Иосиф передает монастырь свой под его защиту пред своею кончиною.
В первом послании к вельможе или князю Иосиф просит его не гневаться за пострижение раба его; напоминает ему об обязанности господ заботиться о спасении своих рабов; убеждает вельможу даже радоваться, что "от домочадцев его обратилась душа на покаяние" и что он в лице постригшегося раба "послал дар Богу и Пречистой Богородице паче всех земных приношений"; приводит правило святых отцов: "Аще будет отрок 15 лет, а отроковица 12, ино их пытати государю и, аще хотят, пострищися; аще же не восхотят, ино отрока женити, а отроковицу замуж дати..." и пр. Но когда вельможа, прочитав грамоту Иосифа, выразил пред его слугою свое неудовольствие, тогда Иосиф счел нужным послать вельможе другую, более обширную, грамоту, в которой, повторяя прежние свои мысли, между прочим, писал: "Так, господин, неприлично поступать твоему благородию. Божественное Писание повелевает всякому человеку, любящему Христа, иметь попечение о рабах, как о чадах, и наставлять их всегда на благие дела, на Божий путь спасенный... Ибо все мы созданы рукою Божиею, и все - плоть едина, и все крестились единым крещением, и все равно искуплены Кровию Христовою... Хотя здесь и попустил Господь на малое время одному господствовать, а другому работать, но на Страшном суде Христовом не будет ни раба, ни свободного, а каждый примет по делам своим. И если окажется, что князь или властелин был благ, и праведен, и милостив, и имел рабов своих, как чад, и пекся о душах их, то он приимет за это наследие Царства Небесного... Божественное Писание повелевает всякому боголюбивому человеку подавать Богу десятину от имения, и от чад, и от рабов, если кто из них захочет работать Господу, оставить мирскую прелесть. И вот у вас из множества рабов во многие лета один захотел работать Господу Богу, а ты и то возбраняешь... Если сам не хочешь шествовать этим путем, не возбраняй хотящим, особенно же своим рабам... А может быть, ты помыслишь, что, постригшись, они начнут жить не так, как следует чернецам? Но ведь за это Бог с тебя не взыщет... да если так рассуждать, то не следует никому ни креститься, ни постригаться в чернецы. У Спасителя было двенадцать учеников, да семдесять два добрых, да и многие иные ученики ходили вслед Его, а потом оставили Его, говоря: "Жестоко есть слово Его, кто может Его послушать?" Иуда же предал Его иудеям... И у святого Павла много было учеников, но одни до смерти последовали ему, а другие развратились и убежали... Кто хулит монастыри или святой иноческий образ за то, что многие облекаются в иноческий образ, а не все спасаются, таковые хулят и Господа нашего Иисуса Христа, ибо и Он имел многих учеников, которые не все спаслись; хулят и святого апостола Павла и всех святых апостолов, имевших также многих учеников, которые не все спаслись... Затем мы начнем хулить и святое крещение, так как многие крещаются, но не все спасаются... Потому-то Господь наш Иисус Христос, хотящий спасти всякого человека, зная, что и по крещении мы будем грешить, и повелел святым апостолам и преподобным и богоносным святым отцам нашим предать нам второе крещение, т. е. святой ангельский образ, которым очищаются все грехи, совершенные нами от младенчества..."
Послание о расстригшемся чернеце адресовано Иосифом к четырем лицам: архимандриту Макарию, протопопу Ивану, игумену троицкому Иоакиму и игумену иоакимо-аннинскому Иоакиму. Это, вероятно, были главные духовные особы, как можно догадываться из послания, в том городе, где проживал расстригшийся чернец. Извещая их, что сын какого-то Неровного зимою со слезами упросил постричь его в монашество и потом, спустя немного, бежал из обители и бельцом живет у отца, Иосиф просит означенных лиц, чтобы они не пускали беглеца в свои церкви, да и самого отца его, который "одного сына расстриг, а другому возбраняет ходить в церковь", и чтобы приходский священник не ходил даже к ним на дом. В объяснение своей просьбы преподобный приводит слова Цареградского патриарха Никифора Исповедника: "Аще инок отложит свой иноческий образ, сей есть проклят, якоже еретик, по Божественным правилам", - и затем рассматривает некоторые другие правила, относящиеся к тому же предмету, Халкидонского Собора, Василия Великого и Никона Черногорца.
В послании к княгине Марии Ивановне, вдове князя Андрея Федоровича Голенина, преподобный Иосиф объясняет обычаи своего монастыря относительно поминовения умерших. Эта княгиня в продолжение пятнадцати лет посылала по временам в монастырь разные пожертвования, прося поминать ее скончавшихся родных: отца, потом сына, потом мужа и еще сына, и все они поминались вместе с другими покойниками на общих панихидах и службах. Наконец она выразила желание, чтобы родственники ее поминались еще отдельно от других, на особых панихидах и внесены были в вечный помянник. Когда же ей дали знать, что для вечного поминовения ее родных ей нужно внести в обитель особый вклад, она крайне огорчилась и в письме к Иосифу назвала это грабежом и перечислила все прежние свои жертвы его обители. Иосиф написал княгине ответ, что все ее родные за ее пожертвования записаны "в годовом поминании монастыря и поминаются на каждой заупокойной обедне, бывающей в монастыре ежедневно, по три раза; на каждой из трех панихид, бывающих еженедельно, по три раза и на каждой из девяти литий заупокойных, бывающих еженедельно, по одному разу; да, кроме того, поминаются в синодике и на больших панихидах, бывающих по пятницам, по четыре раза. Объяснил затем, что петь кроме соборных панихид еще особые панихиды и литургии по всяком усопшем, и, следовательно, по родственниках княгини, нет никакой возможности для братии и того не делается и в других монастырях. Наконец, с подробностию раскрыл княгине, что если ей предложили внесть за вечное поминовение ее родных, которого она желает, еще новый вклад в монастырь, то тут нет никакого грабежа: с нею хотят вступить в свободный договор, и она может изъявить свое согласие или несогласие, а монастырь, с своей стороны, считает необходимым такой вклад за труды священнослужащих и на немалые издержки при таких священнослужениях и пр.
Два краткие послания Иосифа о его монастыре к великому князю Василию Ивановичу, из которых одно известно под именем "Духовной грамоты", написаны преподобным в тяжкой болезни, вероятно, незадолго пред его кончиною. В том и другом послании святой старец просит, чтобы и по смерти его великий князь жаловал и "поберег" его обитель, которую воспринял еще прежде под свое покровительство, чтобы не назначала нее игумена из иных монастырей и чтобы как будущий игумен, так и все братия строго исполняли данный им, Иосифом, общежительный устав, а те, кто не станет исполнять устава, были изгоняемы из обители.
Последний класс сочинений преподобного Иосифа составляют его послания, содержащие в себе духовные советы, наставления и убеждения мирянам. Таковы: а) два послания к дмитровскому князю Юрию Ивановичу, б) послание к вельможе о миловании рабов и в) четыре послания об епитимиях к вельможам - духовным детям.
"Ты велел мне, - так начинает Иосиф свое первое послание к брату великого князя Василия Ивановича Юрию дмитровскому, - навещать тебя грамотами и духовными поучениями, так как ты живешь посреде сетей многих, и ходишь посреди огня, и часто приемлешь греховные язвы. Но я, человек грешный и неразумный, не смел писать тебе. А как ты прислал ныне грамоту свою о том же, то я уже не смел ослушаться твоего повеления и дерзнул написать тебе нечто от Божественных Писаний, которые ты и сам ведаешь более всех своим царским остроумием". В послании этом Иосиф излагает две, как выражается, великие заповеди: в первой поучает князя быть милостивым, прощать согрешения людям, покоряться "богодарованному царю" и вместе с ним промышлять и заботиться о народе; во второй убеждает князя бегать блуда и плотской нечистоты, показывает гибельные последствия этого греха и дает советы, как предохранять себя от него.
Другое послание к дмитровскому князю Юрию Иосиф написал по случаю голода, бывшего в 1512 г. Здесь преподобный умолял князя именем Бога и Пречистой Богородицы промыслить о православных христианах; говорил, что обязанность его - не только заботиться о себе и о своих, но и спасать от нужды и скорби всех находящихся под его властию; указывал на примеры прежних православных царей и князей - Константина, Феодосия Великого и других, которые во дни великой нужды и голода пеклись о своих подданных и, если имели много жита, раздавали его неимущим или приказывали продавать недорого и уставляли цену. "Так и ныне, - присовокупил Иосиф, - сотворил брат твой, великий князь всея России Василий Иванович. Если подобно тому поступишь и ты, государь, в своем государстве, то оживишь нищих и убогих людей, ибо уже многие ныне умирают от голода. А кроме тебя, государя, некому той беде пособить..."
В послании к вельможе о миловании рабов преподобный Иосиф писал: "Доходит до меня слух про твое благородство, будто велико твое немилосердие и нежалование к твоим рабам и сиротам домашним, велика им теснота и скудость в удовлетворении потребностей телесных, недовольно им пищи и одежды и они гладом тают и наготою страждут. Посему и дерзнул я, грешный, напомнить о том тебе, моему господину, вспомнив твою веру к Пречистой Богородице, а к нам, нищим, великое твое жалованье и любовь о Христе... Божественные Писания повелевают иметь рабов не как рабов, но как братию, миловать их, питать и одевать их довольно, пещися о спасении душ их и учить их добрым делам, чтобы они не творили убийства, не грабили, не крали, подавали пособие нищим... А если, сын мой, верен слух, что у тебя ныне твои рабы и сироты в такой тесноте, то они не только не могут совершить добрых дел и творить милостыню другим, когда сами истаивают от глада, но не в состоянии удерживаться от злых обычаев, не имея пищи и одежды для тела и испытывая скудость во всяких необходимых потребностях". Сказав затем, что Божественное Писание угрожает страшными муками господам, которые не заботятся о своих рабах, а теснят их и морят голодом, забывая, что "все мы создание Господне, все плоть едина, все помазаны единым миром и все в руце Господней", преподобный продолжает: "И ты, господин, Бога ради побереги себя, ибо и малое небрежение бывает иногда причиною великих бедствий, а особенно бойся страшного оного Божественного прещения к немилостивым и немилосердым... Вот Бог показал на тебе свою милость, и государь великий князь тебя пожаловал; следует и тебе пожаловать твоих клевретов, показать к ним милость, удоволить их пищею и одеждою, упокоить всякими нужными потребами и учить их всегда на благие дела, да приимешь за то от Господа милость в сем веке, а в будущем Царство бесконечное..."
Четыре послания об епитимиях Иосиф написал собственно к детям своим духовным, каким-то вельможам. Тут он учит их, как исполнять возложенные на них епитимий, преподает правила относительно пищи и пития в те или другие дни, относительно постов, молитв, поклонов, раздаяния милостыни и подобное. В посланиях этих, между прочим, достойны замечания слова преподобного Иосифа, выражающие его понятия о важности поста в среду и пяток: "Кто не постится в среду и пяток, таковой равен есть людям, которые Христа распяли", а равно слова о важности монашества: "Аще ли восхощеши вскоре прияти всем грехом прощение, и ты облечися во снятый ангельский иноческий образ", и в другом месте: "А кто пострижется в черницы, ино тому с тех мест впредь епитимии несть".
Не все сочинения преподобного Иосифа имеют одинаковое достоинство, но все показывают в нем человека высокого ума и глубокого благочестия, знатока священных книг, правил церковных и творений отеческих, писателя, которому равного не было между его современниками.
Из числа этих современных Иосифу писателей, естественно, прежде всего останавливают наше внимание те, которые или действовали заодно с ним, были его сторонниками, или противодействовали ему, были его противниками. К числу первых принадлежали, кроме Новгородского архиепископа Геннадия, Димитрий Герасимов и Нил Полев; к числу последних - князь-старец Вассиан Косой, поп Георгий Скрипица и архиепископ Новгородский Серапион.
Димитрий Герасимов, неизвестно где родившийся, еще в детстве обучался в Ливонии или Лифляндии, где и приобрел познания в языках латинском и немецком. Почему и состоял впоследствии переводчиком, или толмачом, при Посольском дворе в Москве и не раз был отправляем в качестве нашего посла в Швецию, Данию, Пруссию, Вену и Рим. Имел ум здравый и гибкий, который еще более образовал во время своих путешествий, постоянно вращаясь в кругу образованного общества. Был весьма искусен как в делах человеческих, так особенно в священных книгах. В 1526 г. его называли шестидесятилетним старцем (sexagenarius senex), хотя это, конечно, не значит, что он имел тогда ровно 60 лет, а не более. Литературная деятельность Димитрия относилась преимущественно ко времени преподобного Иосифа Волоколамского и Новгородского архиепископа Геннадия и обращена была на те же самые предметы, какими занимались они. По поручению Геннадия, заботившегося собирать необходимые книги и сведения для противодействия жидовствовавшим еретикам, Димитрий, еще в молодых годах, отправлялся в Рим и Венецию, где и провел "два лета неких ради нужных взысканиих" и прислал оттуда Геннадию при своем послании какую-то "осмочастную книгу", миротворный круг и Повесть о белом клобуке. Первая книга была, вероятно, грамматика, может быть, святого Иоанна Дамаскина, переведенная еще Иоанном экзархом на славянский язык, под заглавием "Книга... о осми частех слова". Миротворный круг - это, без сомнения, пасхалия, которая нужна была Геннадию особенно тогда, когда он сам занимался продолжением пасхалии на восьмую тысячу лет и объяснял значение миротворного круга, или алфы, именно в 1491 - 1492 гг., - в это-то время, как увидим далее, Димитрий, вероятно, и находился в Риме и Венеции. Что же касается до Повести о белом клобуке, то хотя Димитрий рассказывает в своем послании, будто она написана первоначально на греческом языке и потом переведена на латинский и будто он, Димитрий, едва мог с великим заклинанием выпросить ее у римского книгохранителя Иакова и "подлинно" списал, но гораздо вероятнее, что Повесть выдумана и сочинена самим Димитрием. В ней повествуется с величайшими странностями и несообразностями, будто этот белый клобук вначале пожалован был папе Сильвестру императором Константином Великим по наставлению явившихся ему апостолов Петра и Павла. Сильвестр поставил клобук в церкви на особом месте, оказывал клобуку великую честь и надевал его только в господские праздники. По смерти Сильвестра папы и епископы также оказывали этому клобуку великую честь, пока при царе Карле и папе Формозе латиняне не изменили православию, тогда клобук заложен был в стене, в одном церковном приделе. Спустя много лет какой-то злочестивый папа вздумал открыть стену, чтобы посмотреть на клобук, и от клобука разлилось великое благоухание. Папа хотел сжечь этот клобук, но убоялся народа; послал клобук в заморские страны, чтобы там его истребили, но от клобука на корабле совершились чудеса, корабль разбило, все, бывшие на нем, погибли; спасся чудесно только один человек вместе с клобуком, который потом и возвратил папе. Устрашенный папа не знал, что делать, но явившийся ему грозный ангел повелел, чтобы он отослал этот клобук в Константинополь к патриарху. А патриарху Филофею в то же время явился светлый юноша и заповедал, чтобы он, когда принесут к нему от папы белый клобук, отослал его в Русскую землю, в Великий Новгород архиепископу Василию (хотя, как известно, Василия уже не было в живых, когда Филофей сделался патриархом). Филофей принял клобук с великою честию, сам получил от него исцеление от глазной болезни, поставил его на особом месте в великой церкви и думал удержать у себя. Но во сне явились патриарху царь Константин Великий и папа Сильвестр, открыли ему, что Константинополь скоро падет под власть агарян и что царский венец будет передан из него русскому царю, а белый клобук ныне же должен быть отдан архиепископу Новгородскому. Филофей немедленно послал белый клобук к Новгородскому архиепископу Василию, повелевая ему и всем его преемникам носить этот клобук на главе. А Василию между тем явился во сне ангел в белом клобуке, кратко рассказал владыке историю белого клобука, объяснил, что он "прообразует светлое тридневное Воскресение", и заповедал с честию встретить этот клобук и потом носить на главе. Василий действительно встретил клобук с величайшим церковным торжеством, внес в Софийский собор и когда распечатал здесь ковчежец, в котором клобук находился, то воссиял в церкви пречудный свет и разлилось неизреченное благоухание. Чудились, изумлялись, торжествовали все новгородцы, а Василий семь дней питал священников и церковников города многими брашнами, равно и монахов, нищих и заключенных в темницах. Потом же "от многих град и царств приходяще людие в Великий Новград, аки на некое чудо дивное зряще, видяще архиепископа в белом клобуке ходяща, и дивляхуся, и во всех царствах и странах о сем поведающе". Повесть, очевидно, направлена к одной цели - всячески возвеличить значение белого клобука, а чрез то - и Новгородского владыки и, следовательно, могла быть написана только человеком, который находился почему-либо в близких отношениях к Новгородскому владыке и хотел ему угодить, - таков и был сам Димитрий толмач. А его еще молодые годы в то время и умственная незрелость дают возможность объяснить ту крайнюю необдуманность и легкомыслие, с какими Повесть эта составлена. Составление же ее кем-либо в Греции или в Риме, не имевшим никаких отношений к Новгороду и его владыке, представляется совершено неестественным и непонятным. Достойно замечания, что Московский Собор 1564 г., рассуждавший о белом клобуке и предоставивший право носить его Русскому митрополиту, в своем определении, между прочим, выразился: "Богомолец наш Пимен, архиепископ Великого Новограда и Пскова, носит белый клобук, и прежние архиепископы Новгородские носили белые клобуки, а писания тому нет, которого для случая архиепископы Новгородские белые клобуки носят". Отсюда можно заключать, что или Повесть Димитрия толмача о белом клобуке была только неизвестна отцам Собора, хотя и существовала, оставаясь со времен Геннадия в архиве Новгородского владыки, или она вовсе не существовала тогда, а составлена кем-либо после Собора под именем Димитрия. Через столетие новый Московский Собор (1667) приводит эту повесть уже под именем Димитрия толмача, впрочем не входя в разбор ее подлинности, а следуя только, может быть, господствовавшему мнению, даже ссылается на нее в одном мнении своем об употреблении у нас белого клобука, но в другом месте называет ее вообще писанием "лживым и неправым", которое написал Димитрий толмач "от ветра главы своея", и запрещает ей верить.
Кроме "Просветителя" и разных посланий, написанных преподобным Иосифом по поводу и для опровержения ереси жидовствующих, он оставил немало и других сочинений. В одних он говорит о самом себе, оправдывает себя, просит себе защиты, правды по поводу спора его с архиепископом Новгородским Серапионом, - это уже известные нам послания: а) к митрополиту Симону, б) к великому князю Василию Ивановичу, в) к Борису Васильевичу Кутузову - очень обширное и г) к Ивану Ивановичу Третьякову, также обширное. В других говорит о монашестве и, в частности, о своем монастыре или о том, что имело к ним отношение. Таковы: а) монастырский устав, или "Духовная грамота", которая по своему объему и внутреннему достоинству занимает второе место в ряду сочинений преподобного Иосифа после "Просветителя"; б) наказ одному старцу о соблюдении монастырского устава; в) наказ соборным и прочим братиям не держать хмельных напитков в гостинице - и с этими сочинениями мы уже имели случай познакомиться, Сюда же относятся: а) два послания к какому-то вельможе или князю о постригшемся в чернецы рабе его, б) послание к четырем лицам о расстригшемся чернеце, в) послание к княгине-вдове о монастырских поминовениях и г) две грамоты к великому князю Василию Ивановичу, в которых Иосиф передает монастырь свой под его защиту пред своею кончиною.
В первом послании к вельможе или князю Иосиф просит его не гневаться за пострижение раба его; напоминает ему об обязанности господ заботиться о спасении своих рабов; убеждает вельможу даже радоваться, что "от домочадцев его обратилась душа на покаяние" и что он в лице постригшегося раба "послал дар Богу и Пречистой Богородице паче всех земных приношений"; приводит правило святых отцов: "Аще будет отрок 15 лет, а отроковица 12, ино их пытати государю и, аще хотят, пострищися; аще же не восхотят, ино отрока женити, а отроковицу замуж дати..." и пр. Но когда вельможа, прочитав грамоту Иосифа, выразил пред его слугою свое неудовольствие, тогда Иосиф счел нужным послать вельможе другую, более обширную, грамоту, в которой, повторяя прежние свои мысли, между прочим, писал: "Так, господин, неприлично поступать твоему благородию. Божественное Писание повелевает всякому человеку, любящему Христа, иметь попечение о рабах, как о чадах, и наставлять их всегда на благие дела, на Божий путь спасенный... Ибо все мы созданы рукою Божиею, и все - плоть едина, и все крестились единым крещением, и все равно искуплены Кровию Христовою... Хотя здесь и попустил Господь на малое время одному господствовать, а другому работать, но на Страшном суде Христовом не будет ни раба, ни свободного, а каждый примет по делам своим. И если окажется, что князь или властелин был благ, и праведен, и милостив, и имел рабов своих, как чад, и пекся о душах их, то он приимет за это наследие Царства Небесного... Божественное Писание повелевает всякому боголюбивому человеку подавать Богу десятину от имения, и от чад, и от рабов, если кто из них захочет работать Господу, оставить мирскую прелесть. И вот у вас из множества рабов во многие лета один захотел работать Господу Богу, а ты и то возбраняешь... Если сам не хочешь шествовать этим путем, не возбраняй хотящим, особенно же своим рабам... А может быть, ты помыслишь, что, постригшись, они начнут жить не так, как следует чернецам? Но ведь за это Бог с тебя не взыщет... да если так рассуждать, то не следует никому ни креститься, ни постригаться в чернецы. У Спасителя было двенадцать учеников, да семдесять два добрых, да и многие иные ученики ходили вслед Его, а потом оставили Его, говоря: "Жестоко есть слово Его, кто может Его послушать?" Иуда же предал Его иудеям... И у святого Павла много было учеников, но одни до смерти последовали ему, а другие развратились и убежали... Кто хулит монастыри или святой иноческий образ за то, что многие облекаются в иноческий образ, а не все спасаются, таковые хулят и Господа нашего Иисуса Христа, ибо и Он имел многих учеников, которые не все спаслись; хулят и святого апостола Павла и всех святых апостолов, имевших также многих учеников, которые не все спаслись... Затем мы начнем хулить и святое крещение, так как многие крещаются, но не все спасаются... Потому-то Господь наш Иисус Христос, хотящий спасти всякого человека, зная, что и по крещении мы будем грешить, и повелел святым апостолам и преподобным и богоносным святым отцам нашим предать нам второе крещение, т. е. святой ангельский образ, которым очищаются все грехи, совершенные нами от младенчества..."
Послание о расстригшемся чернеце адресовано Иосифом к четырем лицам: архимандриту Макарию, протопопу Ивану, игумену троицкому Иоакиму и игумену иоакимо-аннинскому Иоакиму. Это, вероятно, были главные духовные особы, как можно догадываться из послания, в том городе, где проживал расстригшийся чернец. Извещая их, что сын какого-то Неровного зимою со слезами упросил постричь его в монашество и потом, спустя немного, бежал из обители и бельцом живет у отца, Иосиф просит означенных лиц, чтобы они не пускали беглеца в свои церкви, да и самого отца его, который "одного сына расстриг, а другому возбраняет ходить в церковь", и чтобы приходский священник не ходил даже к ним на дом. В объяснение своей просьбы преподобный приводит слова Цареградского патриарха Никифора Исповедника: "Аще инок отложит свой иноческий образ, сей есть проклят, якоже еретик, по Божественным правилам", - и затем рассматривает некоторые другие правила, относящиеся к тому же предмету, Халкидонского Собора, Василия Великого и Никона Черногорца.
В послании к княгине Марии Ивановне, вдове князя Андрея Федоровича Голенина, преподобный Иосиф объясняет обычаи своего монастыря относительно поминовения умерших. Эта княгиня в продолжение пятнадцати лет посылала по временам в монастырь разные пожертвования, прося поминать ее скончавшихся родных: отца, потом сына, потом мужа и еще сына, и все они поминались вместе с другими покойниками на общих панихидах и службах. Наконец она выразила желание, чтобы родственники ее поминались еще отдельно от других, на особых панихидах и внесены были в вечный помянник. Когда же ей дали знать, что для вечного поминовения ее родных ей нужно внести в обитель особый вклад, она крайне огорчилась и в письме к Иосифу назвала это грабежом и перечислила все прежние свои жертвы его обители. Иосиф написал княгине ответ, что все ее родные за ее пожертвования записаны "в годовом поминании монастыря и поминаются на каждой заупокойной обедне, бывающей в монастыре ежедневно, по три раза; на каждой из трех панихид, бывающих еженедельно, по три раза и на каждой из девяти литий заупокойных, бывающих еженедельно, по одному разу; да, кроме того, поминаются в синодике и на больших панихидах, бывающих по пятницам, по четыре раза. Объяснил затем, что петь кроме соборных панихид еще особые панихиды и литургии по всяком усопшем, и, следовательно, по родственниках княгини, нет никакой возможности для братии и того не делается и в других монастырях. Наконец, с подробностию раскрыл княгине, что если ей предложили внесть за вечное поминовение ее родных, которого она желает, еще новый вклад в монастырь, то тут нет никакого грабежа: с нею хотят вступить в свободный договор, и она может изъявить свое согласие или несогласие, а монастырь, с своей стороны, считает необходимым такой вклад за труды священнослужащих и на немалые издержки при таких священнослужениях и пр.
Два краткие послания Иосифа о его монастыре к великому князю Василию Ивановичу, из которых одно известно под именем "Духовной грамоты", написаны преподобным в тяжкой болезни, вероятно, незадолго пред его кончиною. В том и другом послании святой старец просит, чтобы и по смерти его великий князь жаловал и "поберег" его обитель, которую воспринял еще прежде под свое покровительство, чтобы не назначала нее игумена из иных монастырей и чтобы как будущий игумен, так и все братия строго исполняли данный им, Иосифом, общежительный устав, а те, кто не станет исполнять устава, были изгоняемы из обители.
Последний класс сочинений преподобного Иосифа составляют его послания, содержащие в себе духовные советы, наставления и убеждения мирянам. Таковы: а) два послания к дмитровскому князю Юрию Ивановичу, б) послание к вельможе о миловании рабов и в) четыре послания об епитимиях к вельможам - духовным детям.
"Ты велел мне, - так начинает Иосиф свое первое послание к брату великого князя Василия Ивановича Юрию дмитровскому, - навещать тебя грамотами и духовными поучениями, так как ты живешь посреде сетей многих, и ходишь посреди огня, и часто приемлешь греховные язвы. Но я, человек грешный и неразумный, не смел писать тебе. А как ты прислал ныне грамоту свою о том же, то я уже не смел ослушаться твоего повеления и дерзнул написать тебе нечто от Божественных Писаний, которые ты и сам ведаешь более всех своим царским остроумием". В послании этом Иосиф излагает две, как выражается, великие заповеди: в первой поучает князя быть милостивым, прощать согрешения людям, покоряться "богодарованному царю" и вместе с ним промышлять и заботиться о народе; во второй убеждает князя бегать блуда и плотской нечистоты, показывает гибельные последствия этого греха и дает советы, как предохранять себя от него.
Другое послание к дмитровскому князю Юрию Иосиф написал по случаю голода, бывшего в 1512 г. Здесь преподобный умолял князя именем Бога и Пречистой Богородицы промыслить о православных христианах; говорил, что обязанность его - не только заботиться о себе и о своих, но и спасать от нужды и скорби всех находящихся под его властию; указывал на примеры прежних православных царей и князей - Константина, Феодосия Великого и других, которые во дни великой нужды и голода пеклись о своих подданных и, если имели много жита, раздавали его неимущим или приказывали продавать недорого и уставляли цену. "Так и ныне, - присовокупил Иосиф, - сотворил брат твой, великий князь всея России Василий Иванович. Если подобно тому поступишь и ты, государь, в своем государстве, то оживишь нищих и убогих людей, ибо уже многие ныне умирают от голода. А кроме тебя, государя, некому той беде пособить..."
В послании к вельможе о миловании рабов преподобный Иосиф писал: "Доходит до меня слух про твое благородство, будто велико твое немилосердие и нежалование к твоим рабам и сиротам домашним, велика им теснота и скудость в удовлетворении потребностей телесных, недовольно им пищи и одежды и они гладом тают и наготою страждут. Посему и дерзнул я, грешный, напомнить о том тебе, моему господину, вспомнив твою веру к Пречистой Богородице, а к нам, нищим, великое твое жалованье и любовь о Христе... Божественные Писания повелевают иметь рабов не как рабов, но как братию, миловать их, питать и одевать их довольно, пещися о спасении душ их и учить их добрым делам, чтобы они не творили убийства, не грабили, не крали, подавали пособие нищим... А если, сын мой, верен слух, что у тебя ныне твои рабы и сироты в такой тесноте, то они не только не могут совершить добрых дел и творить милостыню другим, когда сами истаивают от глада, но не в состоянии удерживаться от злых обычаев, не имея пищи и одежды для тела и испытывая скудость во всяких необходимых потребностях". Сказав затем, что Божественное Писание угрожает страшными муками господам, которые не заботятся о своих рабах, а теснят их и морят голодом, забывая, что "все мы создание Господне, все плоть едина, все помазаны единым миром и все в руце Господней", преподобный продолжает: "И ты, господин, Бога ради побереги себя, ибо и малое небрежение бывает иногда причиною великих бедствий, а особенно бойся страшного оного Божественного прещения к немилостивым и немилосердым... Вот Бог показал на тебе свою милость, и государь великий князь тебя пожаловал; следует и тебе пожаловать твоих клевретов, показать к ним милость, удоволить их пищею и одеждою, упокоить всякими нужными потребами и учить их всегда на благие дела, да приимешь за то от Господа милость в сем веке, а в будущем Царство бесконечное..."
Четыре послания об епитимиях Иосиф написал собственно к детям своим духовным, каким-то вельможам. Тут он учит их, как исполнять возложенные на них епитимий, преподает правила относительно пищи и пития в те или другие дни, относительно постов, молитв, поклонов, раздаяния милостыни и подобное. В посланиях этих, между прочим, достойны замечания слова преподобного Иосифа, выражающие его понятия о важности поста в среду и пяток: "Кто не постится в среду и пяток, таковой равен есть людям, которые Христа распяли", а равно слова о важности монашества: "Аще ли восхощеши вскоре прияти всем грехом прощение, и ты облечися во снятый ангельский иноческий образ", и в другом месте: "А кто пострижется в черницы, ино тому с тех мест впредь епитимии несть".
Не все сочинения преподобного Иосифа имеют одинаковое достоинство, но все показывают в нем человека высокого ума и глубокого благочестия, знатока священных книг, правил церковных и творений отеческих, писателя, которому равного не было между его современниками.
Из числа этих современных Иосифу писателей, естественно, прежде всего останавливают наше внимание те, которые или действовали заодно с ним, были его сторонниками, или противодействовали ему, были его противниками. К числу первых принадлежали, кроме Новгородского архиепископа Геннадия, Димитрий Герасимов и Нил Полев; к числу последних - князь-старец Вассиан Косой, поп Георгий Скрипица и архиепископ Новгородский Серапион.
Димитрий Герасимов, неизвестно где родившийся, еще в детстве обучался в Ливонии или Лифляндии, где и приобрел познания в языках латинском и немецком. Почему и состоял впоследствии переводчиком, или толмачом, при Посольском дворе в Москве и не раз был отправляем в качестве нашего посла в Швецию, Данию, Пруссию, Вену и Рим. Имел ум здравый и гибкий, который еще более образовал во время своих путешествий, постоянно вращаясь в кругу образованного общества. Был весьма искусен как в делах человеческих, так особенно в священных книгах. В 1526 г. его называли шестидесятилетним старцем (sexagenarius senex), хотя это, конечно, не значит, что он имел тогда ровно 60 лет, а не более. Литературная деятельность Димитрия относилась преимущественно ко времени преподобного Иосифа Волоколамского и Новгородского архиепископа Геннадия и обращена была на те же самые предметы, какими занимались они. По поручению Геннадия, заботившегося собирать необходимые книги и сведения для противодействия жидовствовавшим еретикам, Димитрий, еще в молодых годах, отправлялся в Рим и Венецию, где и провел "два лета неких ради нужных взысканиих" и прислал оттуда Геннадию при своем послании какую-то "осмочастную книгу", миротворный круг и Повесть о белом клобуке. Первая книга была, вероятно, грамматика, может быть, святого Иоанна Дамаскина, переведенная еще Иоанном экзархом на славянский язык, под заглавием "Книга... о осми частех слова". Миротворный круг - это, без сомнения, пасхалия, которая нужна была Геннадию особенно тогда, когда он сам занимался продолжением пасхалии на восьмую тысячу лет и объяснял значение миротворного круга, или алфы, именно в 1491 - 1492 гг., - в это-то время, как увидим далее, Димитрий, вероятно, и находился в Риме и Венеции. Что же касается до Повести о белом клобуке, то хотя Димитрий рассказывает в своем послании, будто она написана первоначально на греческом языке и потом переведена на латинский и будто он, Димитрий, едва мог с великим заклинанием выпросить ее у римского книгохранителя Иакова и "подлинно" списал, но гораздо вероятнее, что Повесть выдумана и сочинена самим Димитрием. В ней повествуется с величайшими странностями и несообразностями, будто этот белый клобук вначале пожалован был папе Сильвестру императором Константином Великим по наставлению явившихся ему апостолов Петра и Павла. Сильвестр поставил клобук в церкви на особом месте, оказывал клобуку великую честь и надевал его только в господские праздники. По смерти Сильвестра папы и епископы также оказывали этому клобуку великую честь, пока при царе Карле и папе Формозе латиняне не изменили православию, тогда клобук заложен был в стене, в одном церковном приделе. Спустя много лет какой-то злочестивый папа вздумал открыть стену, чтобы посмотреть на клобук, и от клобука разлилось великое благоухание. Папа хотел сжечь этот клобук, но убоялся народа; послал клобук в заморские страны, чтобы там его истребили, но от клобука на корабле совершились чудеса, корабль разбило, все, бывшие на нем, погибли; спасся чудесно только один человек вместе с клобуком, который потом и возвратил папе. Устрашенный папа не знал, что делать, но явившийся ему грозный ангел повелел, чтобы он отослал этот клобук в Константинополь к патриарху. А патриарху Филофею в то же время явился светлый юноша и заповедал, чтобы он, когда принесут к нему от папы белый клобук, отослал его в Русскую землю, в Великий Новгород архиепископу Василию (хотя, как известно, Василия уже не было в живых, когда Филофей сделался патриархом). Филофей принял клобук с великою честию, сам получил от него исцеление от глазной болезни, поставил его на особом месте в великой церкви и думал удержать у себя. Но во сне явились патриарху царь Константин Великий и папа Сильвестр, открыли ему, что Константинополь скоро падет под власть агарян и что царский венец будет передан из него русскому царю, а белый клобук ныне же должен быть отдан архиепископу Новгородскому. Филофей немедленно послал белый клобук к Новгородскому архиепископу Василию, повелевая ему и всем его преемникам носить этот клобук на главе. А Василию между тем явился во сне ангел в белом клобуке, кратко рассказал владыке историю белого клобука, объяснил, что он "прообразует светлое тридневное Воскресение", и заповедал с честию встретить этот клобук и потом носить на главе. Василий действительно встретил клобук с величайшим церковным торжеством, внес в Софийский собор и когда распечатал здесь ковчежец, в котором клобук находился, то воссиял в церкви пречудный свет и разлилось неизреченное благоухание. Чудились, изумлялись, торжествовали все новгородцы, а Василий семь дней питал священников и церковников города многими брашнами, равно и монахов, нищих и заключенных в темницах. Потом же "от многих град и царств приходяще людие в Великий Новград, аки на некое чудо дивное зряще, видяще архиепископа в белом клобуке ходяща, и дивляхуся, и во всех царствах и странах о сем поведающе". Повесть, очевидно, направлена к одной цели - всячески возвеличить значение белого клобука, а чрез то - и Новгородского владыки и, следовательно, могла быть написана только человеком, который находился почему-либо в близких отношениях к Новгородскому владыке и хотел ему угодить, - таков и был сам Димитрий толмач. А его еще молодые годы в то время и умственная незрелость дают возможность объяснить ту крайнюю необдуманность и легкомыслие, с какими Повесть эта составлена. Составление же ее кем-либо в Греции или в Риме, не имевшим никаких отношений к Новгороду и его владыке, представляется совершено неестественным и непонятным. Достойно замечания, что Московский Собор 1564 г., рассуждавший о белом клобуке и предоставивший право носить его Русскому митрополиту, в своем определении, между прочим, выразился: "Богомолец наш Пимен, архиепископ Великого Новограда и Пскова, носит белый клобук, и прежние архиепископы Новгородские носили белые клобуки, а писания тому нет, которого для случая архиепископы Новгородские белые клобуки носят". Отсюда можно заключать, что или Повесть Димитрия толмача о белом клобуке была только неизвестна отцам Собора, хотя и существовала, оставаясь со времен Геннадия в архиве Новгородского владыки, или она вовсе не существовала тогда, а составлена кем-либо после Собора под именем Димитрия. Через столетие новый Московский Собор (1667) приводит эту повесть уже под именем Димитрия толмача, впрочем не входя в разбор ее подлинности, а следуя только, может быть, господствовавшему мнению, даже ссылается на нее в одном мнении своем об употреблении у нас белого клобука, но в другом месте называет ее вообще писанием "лживым и неправым", которое написал Димитрий толмач "от ветра главы своея", и запрещает ей верить.