Страница:
Другое свое послание (от 7 сентября) братчики писали в крайнем недоумении и скорби. Враг братства, епископ Гедеон, сумел каким-то образом добыть от патриарха и прислал братству грамоту, которою Иеремия как бы уничтожил все прежние свои грамоты и привилегии, данные братству, приказывал удалить митрополита как обидчика от заведования братскими монастырями и другими учреждениями и передавал братство в ведение Гедеона. Члены братства не могли понять, каким образом могло это случиться, - факт, действительно бросающий на патриарха невыгодную тень, - опровергали клеветы, взведенные на митрополита, и умоляли, чтобы Иеремия вновь признал во всей крепости свои прежние грамоты братству, а последнюю вменил в ничто, чтобы поручил братство опять попечению митрополита, а не отдавал епископу Гедеону и приказал исследовать все это дело на следующем Соборе в Бресте. Затем братчики продолжали: "Прежде всего да ведает твоя святыня, что у нас так называемые святители, а поистине сквернители, обещавшись иночествовать, живут невозбранно с женами; некоторые многобрачные святительствуют, другие прижили детей с блудницами. Если таковы святители, то каким же быть священникам? Когда митрополит обличал их на Соборе пред всеми и требовал, чтобы они перестали священствовать, они отвечали: "Пусть прежде святители перестанут святительствовать, послушают закона, тогда и мы послушаем". Горе миру от соблазнов! Епископы похитили себе архимандритства и игуменства, ввели в монастыри своих родственников и мирских урядников, истощили все церковные имения и испразднили иночество, так что в монастырях не обретается иноков и священноиноков, но по временам совершают службы мирские священники. Церковь наша православная оказывается исполненною всякого зловерия, и люди смущаются недоумением, не настоит ли время погибели. Многие утвердили совет предаться Римскому единоначальному архиерейству и пребывать под папою Римским, совершая в церкви невозбранно все свое по закону греческой веры. А папа Римский прислал своего иерея и велел во всех здешних костелах совершать службу на квасном хлебе и таким общением соединяться с церквами нашими. Виленский иезуит Петр Скарга напечатал книгу О вере своей и о греческом заблуждении и вручил королю, и власть мирская потрясла все наши города и готовятся совершить по своему хотению. Народ же рассуждает, что вера Христова может правоверно исповедоваться и под римскою властию, как было изначала, потому что в многоначалии нашем безначалие обретается, отеческие законы попраны и ложь лицемерствующих православием учителей покрыла Церковь... Молим твое святительство, не прими всего этого за клевету от нас, но внемли рассудительно и возвести всему честному Собору... А мы, имеющие во граде Львове столько труда с нынешним епископом Балабаном, как прежде имели с его отцом, епископом Львовским, стараемся не о себе, а о своей церкви: у нас есть спокойные жилища в окрестных городах. Попы епископа уже два раза изменяли, отдавая папскому уряду церковные ключи... Если еще в третий раз совершат такую же измену, то, конечно, мы уже не обороним своей церкви, ибо прежде не было в нашем городе иезуитов, которые пооседали много русских церквей, а ныне они живут в нашем городе и, не имея у себя церкви, постоянно выжидают случая, как бы от нас ее похитить". Из этого свидетельства открывается, что в 1592 г. дело об унии принимало уже значительные размеры. Кроме четырех епископов, объявивших королю свою готовность подчиниться папе - о чем, как видно, львовское братство еще не знало, - многие и из православных мирян ввиду крайних беспорядков в своей Церкви гласно выражали точно такое же намерение; папа открыто принимал во Львове свои меры к сближению с православными и к привлечению их; мирская власть готовилась действовать по-своему, и в среде львовского духовенства находились уже лица, изменявшие православию.
Окружное послание, которым в начале года приглашал митрополит Рагоза всех православных делать пожертвования львовскому братству на сооружение церкви и церковных домов, верно, мало принесло пользы. И потому 15 июня братство решилось обратиться с тою же целию к московскому царю Феодору Ивановичу и для большего успеха вместе с собственною челобитною к царю отправило еще три послания Терновского митрополита Дионисия, возвращавшегося тогда из Москвы чрез Львов: одно к самому Феодору Ивановичу, другое к царице Ирине, третье к боярину Борису Годунову - и приложило собственное же послание к думному дьяку Андрею Щелкалову. Во всех этих грамотах выражались нужды братства и просьбы о милостыне на сооружение начатых им построек. Благочестивый царь пожаловал: пять сороков соболей и пять сороков куниц на постройку церкви, пятьдесят венгерских червонцев на позолоту царских врат, двадцать рублей на священников и диаконов и десять рублей на госпиталь. Вскоре за тем братство получило пособие на постройку своей церкви и от молдавского господаря Аарона, к которому обращалось с такою же просьбою. А Цареградский патриарх Иеремия прислал братству грамоту, которою признавал новостроящуюся Успенскую церковь его своею ставропигиею и, следовательно, независимою от местного епископа, подобно тому как прежде признал своею ставропигиею и Онуфриевский монастырь братства. Но едва ли не всего важнее для братства была милость короля Сигизмунда III. Доселе оно существовало только по грамотам патриархов и постановлениям Соборов, а еще не было утверждено королем. Теперь, 15 октября, по ходатайству киевского воеводы Константина Острожского и новогрудского воеводы Федора Скумина Тышкевича король пожаловал братству разом две грамоты: одною утвердил за ним все привилегии, данные ему духовными властями, и в частности право содержать школу и типографию; другою же утвердил за братством Онуфриевский монастырь. К сожалению, королевская милость братству возбудила злобу его недоброжелателей. По приказанию ректора латинской школы во Львове Криштофа ученики его толпами нападали на учеников братской школы, собиравших себе по городу милостыню, отнимали у них собранную милостыню, а самих подвергали тяжким побоям; иных же увлекали в свою школу и бесчеловечно секли или заключали в железные оковы и продерживали целые ночи, чего при прежних ректорах никогда не бывало. Братство принуждено было два раза приносить на это через своих уполномоченных и ректора своей школы Стефана жалобы в львовский замковый суд. А епископ Гедеон, недовольный тем, что и король утвердил за братством Онуфриевский монастырь, упросил короля назначить комиссию под председательством Луцкого епископа Кирилла Терлецкого из двух духовных и двух светских лиц латинской веры для исследования и решения вопроса: чьей власти должны подлежать Онуфриевский монастырь и городская Успенская церковь братства, власти ли митрополита, которому они поручены патриархом, или власти Львовского владыки.
До какой степени львовское братство имело уже значение между православными, по крайней мере в Галиции, можно заключать из письма к нему Перемышльского епископа Михаила Копыстенского (22 декабря 1592 г.). Про этого епископа, равно как про митрополита, злые люди распространили какие-то "дивные, и неподобные, и неслушные речи". Митрополит известил его об этом и советовал, чтобы он написал по поводу тех речей львовскому братству. Копыстенский для подробнейшего объяснения дела послал в Львов к братчикам своего любимого слугу, пана Александра Попеля, и просил верить ему во всем. А сам написал только, что чувствует себя во всех справах, как шляхетных, так и духовных, "годным" и готов показать это пред всеми, что желал бы и сам поехать в Львов для личных объяснений с братиями, но боится какого-то страшного своего врага, похваляющегося убить его на дороге, и что этот враг и другие его помощники всячески стараются отнять у него, Михаила, епископию и предоставить такому, который бы все церковные стяжания отдавал в их руки. В чем состояли неподобные речи про митрополита и Перемышльского епископа, против которых оправдывался последний, из письма его не видно. Но не были ли это слова самого львовского братства, которые поместили они в своем послании (от 6 февраля) к Вселенскому патриарху, что "Перемышльский епископ с женою на епископство возведен"? Во всяком случае мысль, будто это была молва о преклонности Михаила Копыстенского к унии и будто он в своем письме к львовскому братству опровергал эту именно молву, есть совершенно произвольная догадка.
Виленское Свято-Троицкое братство "размножилось": в число членов его вступили Федор Скумин, воевода новогрудский, и Богдан Сапега, воевода минский, со многими другими знатными лицами, как извещало патриарха от 6 февраля львовское братство. Средства виленского братства также увеличивались. Богдан Сапега еще в 1588 г., будучи каштеляном смоленским, подарил братству каменный дом и двор в Вильне, находившийся на Большой замковой улице пред Рыбным рынком и приносивший немалые доходы. В 1591 г. братство купило каменный дом у пана Яна Николая Нарушевича, а в следующем году получило в дар дом от одного из членов своих, кравца Яцка Кондратовича: оба дома стояли рядом, вблизи Троицкого монастыря, на противоположной стороне улицы у Острой брамы. Здесь-то поместило братство свою школу и ее учителей, во главе которых находился Кирилл, прибывший из Львова. А король Сигизмунд III освободил в 1592 г. своею грамотою братские домы от всякого постоя и других городских повинностей. Одно только важное неудобство испытывало братство: оно имело у себя свой церковный причт, но не имело своей церкви, а Троицкий монастырь, при котором оно существовало, братству не принадлежал. Еще в 1584 г., как мы видели, Стефан Баторий предоставил право на этот монастырь виленским бурмистрам, радцам и лавникам греческой веры, которые составляли особое братство, панское, или бурмистровское, или городское, но предоставил с тем, чтобы они вступили в управление монастырем только по смерти митрополита Онисифора. Когда Онисифор оставил митрополию, король Сигизмунд III приказал было (6 августа 1589 г.) немедленно передать монастырь виленским бурмистрам, радцам и лавникам, но приказ не был исполнен, вероятно, потому, что Онисифор заявил о своем праве владеть монастырем до своего живота. В следующем году, однако ж, Онисифор сам добровольно уступил монастырь названным городским властям и выдал им на то свой лист, который тогда же и вписан был в гродские книги. А в 1592 г. лист этот был представлен королю, который по просьбе виленских бурмистров и радцев и утвердил за ними навсегда Троицкий монастырь, чтобы они имели его, как и прочие виленские церкви, в своем "дозоре и подаванье" и употребляли монастырские доходы точно так, как указано было еще в грамоте короля Стефана Батория, данной им на Троицкий монастырь. Вследствие этого церковный причт Свято-Троицкого братства не иначе мог отправлять службы в церкви Троицкого монастыря, как с дозволения бурмистров, радцев и лавников, и хотя они по ходатайству братства дали это позволение, но всегда с неудовольствием смотрели на то, что братское духовенство не признавало над собою их власти, а действовало по распоряжениям своего братства. И вот в октябре 1592 г. бурмистры, радцы и лавники донесли виленскому наместнику митрополита протопопу Ивану Парфеновичу, что вызванные откуда-то Троицким братством священники Симеон и Феодосий с диаконом Герасимом вводят новые церемонии при совершении крещения и венчания. Наместник потребовал у священников отчета; они не захотели ему отвечать, а сказали только: "Мы священники братские и тебе не подчинены, но имеем своих старших - панов братчиков и их одних обязаны слушать, на это у братства есть лист, данный самим митрополитом". Тогда бурмистры решили отложить дело до приезда митрополита в Вильну и просили только отца протопопа записать о том в его урядовые книги. Ввиду таких неудобств и притеснений со стороны бурмистров Свято-Троицкое братство еще в начале октября 1592 г. испросило себе у короля новую грамоту, которою он, подтверждая все прежние права, пожалованные им братству (21 июля 1589 г.) утвердил за ним и оба новые дома и грунты, им приобретенные, и дозволил братчикам "церковь набоженства своего на тых помененных грунтах домов их братских, яковую мети похочут, муром и деревом збудовати и всяких обиходов набоженства их, водлуг звычая христианскаго, свободно и добровольно уживати". Кроме Троицкого братства в Вильне продолжали существовать и другие, прежде основанные, братства, например бурмистровское городское, на которое в настоящем году сестра митрополита Михаила Рагозы Марина Гостомская завещала сто коп литовских грошей. А в других городах возникали новые братства: в Минске образовалось и утверждено грамотою короля (11 сентября 1592 г.) при соборной церкви братство по образцу львовского, виленского Троицкого и брестского, с школою и госпиталем; в Кричеве и Оршеве утверждены (октября 11-го и 15-го) братства в прежнем роде, так называемые "медовые", без училищ. В Перемышле желали основать братство по чину львовского, вместе с училищем, о чем и писали львовскому братству как сам епископ Михаил Копыстенский (от 1 июля и 30 августа 1592 г.), так и граждане (от 19 августа). И училище действительно учредили при помощи присланного из Львова дидаскала отца Александра, но учредили ли также и братство и получили ли на то грамоту от короля, неизвестно.
В высшей церковной иерархии в течение 1592 г. произошла только одна перемена. Скончался Полоцкий архиепископ Афанасий Терлецкий, и король грамотою от 16 февраля пожаловал Полоцкое владычество Богушу Селицкому, с молодых лет постоянно служившему ротмистром в украинских королевских замках, и предоставил ему те же владения, какие держал его предместник, за исключением Мстиславского Онуфриевского монастыря и имения Паныни, отданного королем князю Богдану Озерецкому. Но этот Богуш, в монашестве Нафанаил, был уже человек старый и болезненный, никакого участия в делах об унии не принимал, не ездил даже, подобно своему предместнику, на происходившие тогда Соборы, хотя оставался на кафедре до половины 1595 г. И нельзя не сознаться, что при назначении Богуша Селецкого на архиепископию король водился только желанием наградить его за прежнюю его службу, а вовсе не имел в виду дать в нем поборника унии.
Гораздо важнее была другая перемена в высшей церковной иерархии, случившаяся в начале следующего (1593) года. В 13-й день генваря скончался в одном из имений Киево-Печерской лавры. Городке, киево-печерский архимандрит и епископ Владимирский и Брестский Мелетий Хрептович-Богуринский. Оставшееся после него имение подверглось, как обыкновенно бывало тогда, немалому расхищению от разных лиц, в том числе и от Луцкого владыки Кирилла Терлецкого, который, прибыв лично в Городок, присвоил себе богатую мантию покойного и дорогой клобук и забрал многие бумаги, предав другие огню. Преемником Мелетия на Владимирской кафедре суждено было сделаться человеку, который явился потом одним из самых главных деятелей при введении унии. Адам Потей родился в 1541 г. от православных родителей. Отец его Лев был подскарбием и писарем при короле Сигизмунде I. Образование свое Адам получил в кальвинской школе князя Радзивилла, известного покровителя протестантов, и после в Краковской академии. По окончании воспитания долго служил у того же князя Радзивилла и в это время сделался протестантом, изменив вере отцов. От Радзивилла перешел на королевскую службу и был сначала писарем у короля, потом судьею в Бресте, наконец брестским каштеляном, удостоившись вместе звания сенатора. Был женат на дочери острожецкого князя Феодора Анне, от которой имел несколько детей. В протестантстве оставался довольно продолжительное время; но, как сам говорит, без малого за двадцать лет до своего поступления в духовное звание, следовательно, около 1574 г. снова принял православие, которое всегда содержали его предки. Первые мысли об унии с Римом посеял в Адаме Потее, если верить его биографу, папский нунций кардинал Коммендоний, и в 1588 г., как мы видели, Потей, будучи брестским судьею, уже обнаруживал сильную склонность к принятию унии. Трудно предположить, чтобы он не обнаруживал этой своей склонности и в последующее время среди самих владык и других знатных лиц, собиравшихся в Бресте на Соборы. И неудивительно, если желавшие унии с Римом, как только сделалась свободною Брестская и Владимирская кафедра, поспешили предложить ее Потею и Потей, теперь уже вдовый, охотно принял ее, надеясь в новом сане успешнее повести дело, которому столько сочувствовал. Сам владыка Луцкий Кирилл Терлецкий постриг Адама в монашество, дав ему новое имя Ипатия, и это совершалось торжественно в главном городе епархии - Владимире, в присутствии воеводы киевского и старосты владимирского князя К. К. Острожского, который более всех содействовал возведению Потея в сан епископа Владимирского. В марте, четвертого числа, Сигизмунд III извещал князя Острожского, что дал владычество Владимирское брестскому каштеляну Адаму Потею за его заслуги пред королем и Речью Посполитою, и приказывал сделать распоряжение о передаче Потею всех имений Владимирской кафедры, а двадцатого числа король послал грамоту митрополиту, чтобы он посвятил брестского каштеляна, человека фамилии старожитной, способного, искусного в греческом законе и благочестивого, в сан епископа Владимирского. В лице нового владыки Владимирского уния приобрела себе такого поборника, какого прежде не находила между русскими владыками. Он имел пред ними три важные преимущества. Превосходил их своею знатностию: был сенатором и находился в связях с самыми высшими государственными сановниками. Превосходил своим образованием: хорошо понимал и православие и латинство, владел даром слова и искусством излагать свои мысли, знал язык латинский. Превосходил своею привязанностию к унии, тогда как Кирилл Терлецкий и другие владыки решались принять унию по своекорыстию, искали в ней только собственных выгод, как засвидетельствовала уже первая грамота к ним короля, Потей действовал по убеждению, по крайней мере вначале, и показал свою пламенную ревность об унии еще в то время, когда был светским лицом и не мог ожидать себе от нее личных выгод, хотя впоследствии, в сане епископа и он увлекся тем же своекорыстием. Все эти преимущества, естественно, ставили Потея на одно из первых мест в круге лиц, желавших единения с Римскою Церковию.
К числу таких лиц принадлежал на ту пору и князь К. К. Острожский, хотя он понимал унию несколько иначе, чем другие. Едва прошло около трех месяцев с посвящения Потея во епископа, как Острожский написал к нему послание (от 21 июня). Князь говорил (представим вкоротке сущность этого замечательного послания): "С давнего времени, видя крайний упадок и оскудение матери нашей, святой Восточной Церкви, "всех Церквей начальнейшей", я размышлял и заботился о том, каким бы способом возвратить ее в прежнее, благоустроенное состояние. Сетуя о падении ее и о поругании, какому подвергается она от еретиков и от самих отторгнувшихся от нее римлян, бывших некогда нашими братьями, я осмелился чрез своих старших духовных советоваться о некоторых нужных речах Св. Писания с папским легатом Антонием Поссевином, когда он был здесь, но ничего не вышло. Ныне, все занятый тою же мыслию и заботою о Церкви Божией и отправляясь для поправления моего здоровья в края, соседние с местопребыванием папы, я мог бы кое-что сделать, если бы на то была воля Божия и дозволение наших архипастырей. Если бы все вы одинаково на предстоящем вашем духовном Соборе порадели и порассудили, каким бы образом положить начало к примирению Церквей, тогда я, находясь в тех краях, употребил бы, с Божиею помощию и за началом и благословением вашим, все мои усилия, чтобы повести и наклонить дело к вожделенному соединению. Да хорошо было бы, мне кажется, если бы ты, милостивый отче, сам, своею особою, переговорив с митрополитом и епископами, поехал к московскому великому князю, порассказал там, какое гонение, поругание и уничижение терпит здешний народ русский в церковных порядках и церемониях, и попросил бы великого князя и тамошних духовных, чтобы они вместе с нами позаботились, как бы прекратить такое разделение Церквей и уничижение русского народа. Усердно прошу тебя, как многомилостивого господина и приятеля, а особенно как теплого ревнителя веры Христовой, принять в этом искреннее участие и со всею силою и властию постараться на предстоящем Соборе вместе с прочими владыками, чтобы положить начало если не к соединению Церквей (что всего было бы желательнее), то по крайней мере к улучшению положения православных. Все вы знаете, что люди нашей религии сделались до того равнодушными, ленивыми и невнимательными, что не только не заступаются за Церковь Божию и за веру свою старожитную, но многие сами насмехаются над нею и убегают в разные секты. А все это умножилось преимущественно оттого, что у нас не стало учителей, не стало проповеди слова Божия, не стало науки. Пришло на нас наконец то, что у нас не остается ничего, чем бы мы могли утешиться в нашем законе. Следует нам сказать словами пророка: Кто даст главе нашей воду и очам нашим источник слез, чтобы мы могли оплакивать день и ночь упадок и обнищание нашей веры и закона? Все опроверглось и упало, со всех сторон скорбь, сетование и беда, и, если еще не будем заботиться, Бог весть, что с нами будет. Я с своей стороны в другой и третий раз прошу: Бога ради, и по вашей пастырской обязанности, и из страха мести Божией постарайтесь постановить что-либо доброе и положить какой-либо добрый начаток". К этому письму князь приложил и собственноручную записку о тех условиях, какие считал необходимыми при заключении унии. Он желал: "
1. чтобы прежде всего нам, т. е. православным, всецело оставаться при всех своих обрядах, какие содержит Восточная Церковь;
Окружное послание, которым в начале года приглашал митрополит Рагоза всех православных делать пожертвования львовскому братству на сооружение церкви и церковных домов, верно, мало принесло пользы. И потому 15 июня братство решилось обратиться с тою же целию к московскому царю Феодору Ивановичу и для большего успеха вместе с собственною челобитною к царю отправило еще три послания Терновского митрополита Дионисия, возвращавшегося тогда из Москвы чрез Львов: одно к самому Феодору Ивановичу, другое к царице Ирине, третье к боярину Борису Годунову - и приложило собственное же послание к думному дьяку Андрею Щелкалову. Во всех этих грамотах выражались нужды братства и просьбы о милостыне на сооружение начатых им построек. Благочестивый царь пожаловал: пять сороков соболей и пять сороков куниц на постройку церкви, пятьдесят венгерских червонцев на позолоту царских врат, двадцать рублей на священников и диаконов и десять рублей на госпиталь. Вскоре за тем братство получило пособие на постройку своей церкви и от молдавского господаря Аарона, к которому обращалось с такою же просьбою. А Цареградский патриарх Иеремия прислал братству грамоту, которою признавал новостроящуюся Успенскую церковь его своею ставропигиею и, следовательно, независимою от местного епископа, подобно тому как прежде признал своею ставропигиею и Онуфриевский монастырь братства. Но едва ли не всего важнее для братства была милость короля Сигизмунда III. Доселе оно существовало только по грамотам патриархов и постановлениям Соборов, а еще не было утверждено королем. Теперь, 15 октября, по ходатайству киевского воеводы Константина Острожского и новогрудского воеводы Федора Скумина Тышкевича король пожаловал братству разом две грамоты: одною утвердил за ним все привилегии, данные ему духовными властями, и в частности право содержать школу и типографию; другою же утвердил за братством Онуфриевский монастырь. К сожалению, королевская милость братству возбудила злобу его недоброжелателей. По приказанию ректора латинской школы во Львове Криштофа ученики его толпами нападали на учеников братской школы, собиравших себе по городу милостыню, отнимали у них собранную милостыню, а самих подвергали тяжким побоям; иных же увлекали в свою школу и бесчеловечно секли или заключали в железные оковы и продерживали целые ночи, чего при прежних ректорах никогда не бывало. Братство принуждено было два раза приносить на это через своих уполномоченных и ректора своей школы Стефана жалобы в львовский замковый суд. А епископ Гедеон, недовольный тем, что и король утвердил за братством Онуфриевский монастырь, упросил короля назначить комиссию под председательством Луцкого епископа Кирилла Терлецкого из двух духовных и двух светских лиц латинской веры для исследования и решения вопроса: чьей власти должны подлежать Онуфриевский монастырь и городская Успенская церковь братства, власти ли митрополита, которому они поручены патриархом, или власти Львовского владыки.
До какой степени львовское братство имело уже значение между православными, по крайней мере в Галиции, можно заключать из письма к нему Перемышльского епископа Михаила Копыстенского (22 декабря 1592 г.). Про этого епископа, равно как про митрополита, злые люди распространили какие-то "дивные, и неподобные, и неслушные речи". Митрополит известил его об этом и советовал, чтобы он написал по поводу тех речей львовскому братству. Копыстенский для подробнейшего объяснения дела послал в Львов к братчикам своего любимого слугу, пана Александра Попеля, и просил верить ему во всем. А сам написал только, что чувствует себя во всех справах, как шляхетных, так и духовных, "годным" и готов показать это пред всеми, что желал бы и сам поехать в Львов для личных объяснений с братиями, но боится какого-то страшного своего врага, похваляющегося убить его на дороге, и что этот враг и другие его помощники всячески стараются отнять у него, Михаила, епископию и предоставить такому, который бы все церковные стяжания отдавал в их руки. В чем состояли неподобные речи про митрополита и Перемышльского епископа, против которых оправдывался последний, из письма его не видно. Но не были ли это слова самого львовского братства, которые поместили они в своем послании (от 6 февраля) к Вселенскому патриарху, что "Перемышльский епископ с женою на епископство возведен"? Во всяком случае мысль, будто это была молва о преклонности Михаила Копыстенского к унии и будто он в своем письме к львовскому братству опровергал эту именно молву, есть совершенно произвольная догадка.
Виленское Свято-Троицкое братство "размножилось": в число членов его вступили Федор Скумин, воевода новогрудский, и Богдан Сапега, воевода минский, со многими другими знатными лицами, как извещало патриарха от 6 февраля львовское братство. Средства виленского братства также увеличивались. Богдан Сапега еще в 1588 г., будучи каштеляном смоленским, подарил братству каменный дом и двор в Вильне, находившийся на Большой замковой улице пред Рыбным рынком и приносивший немалые доходы. В 1591 г. братство купило каменный дом у пана Яна Николая Нарушевича, а в следующем году получило в дар дом от одного из членов своих, кравца Яцка Кондратовича: оба дома стояли рядом, вблизи Троицкого монастыря, на противоположной стороне улицы у Острой брамы. Здесь-то поместило братство свою школу и ее учителей, во главе которых находился Кирилл, прибывший из Львова. А король Сигизмунд III освободил в 1592 г. своею грамотою братские домы от всякого постоя и других городских повинностей. Одно только важное неудобство испытывало братство: оно имело у себя свой церковный причт, но не имело своей церкви, а Троицкий монастырь, при котором оно существовало, братству не принадлежал. Еще в 1584 г., как мы видели, Стефан Баторий предоставил право на этот монастырь виленским бурмистрам, радцам и лавникам греческой веры, которые составляли особое братство, панское, или бурмистровское, или городское, но предоставил с тем, чтобы они вступили в управление монастырем только по смерти митрополита Онисифора. Когда Онисифор оставил митрополию, король Сигизмунд III приказал было (6 августа 1589 г.) немедленно передать монастырь виленским бурмистрам, радцам и лавникам, но приказ не был исполнен, вероятно, потому, что Онисифор заявил о своем праве владеть монастырем до своего живота. В следующем году, однако ж, Онисифор сам добровольно уступил монастырь названным городским властям и выдал им на то свой лист, который тогда же и вписан был в гродские книги. А в 1592 г. лист этот был представлен королю, который по просьбе виленских бурмистров и радцев и утвердил за ними навсегда Троицкий монастырь, чтобы они имели его, как и прочие виленские церкви, в своем "дозоре и подаванье" и употребляли монастырские доходы точно так, как указано было еще в грамоте короля Стефана Батория, данной им на Троицкий монастырь. Вследствие этого церковный причт Свято-Троицкого братства не иначе мог отправлять службы в церкви Троицкого монастыря, как с дозволения бурмистров, радцев и лавников, и хотя они по ходатайству братства дали это позволение, но всегда с неудовольствием смотрели на то, что братское духовенство не признавало над собою их власти, а действовало по распоряжениям своего братства. И вот в октябре 1592 г. бурмистры, радцы и лавники донесли виленскому наместнику митрополита протопопу Ивану Парфеновичу, что вызванные откуда-то Троицким братством священники Симеон и Феодосий с диаконом Герасимом вводят новые церемонии при совершении крещения и венчания. Наместник потребовал у священников отчета; они не захотели ему отвечать, а сказали только: "Мы священники братские и тебе не подчинены, но имеем своих старших - панов братчиков и их одних обязаны слушать, на это у братства есть лист, данный самим митрополитом". Тогда бурмистры решили отложить дело до приезда митрополита в Вильну и просили только отца протопопа записать о том в его урядовые книги. Ввиду таких неудобств и притеснений со стороны бурмистров Свято-Троицкое братство еще в начале октября 1592 г. испросило себе у короля новую грамоту, которою он, подтверждая все прежние права, пожалованные им братству (21 июля 1589 г.) утвердил за ним и оба новые дома и грунты, им приобретенные, и дозволил братчикам "церковь набоженства своего на тых помененных грунтах домов их братских, яковую мети похочут, муром и деревом збудовати и всяких обиходов набоженства их, водлуг звычая христианскаго, свободно и добровольно уживати". Кроме Троицкого братства в Вильне продолжали существовать и другие, прежде основанные, братства, например бурмистровское городское, на которое в настоящем году сестра митрополита Михаила Рагозы Марина Гостомская завещала сто коп литовских грошей. А в других городах возникали новые братства: в Минске образовалось и утверждено грамотою короля (11 сентября 1592 г.) при соборной церкви братство по образцу львовского, виленского Троицкого и брестского, с школою и госпиталем; в Кричеве и Оршеве утверждены (октября 11-го и 15-го) братства в прежнем роде, так называемые "медовые", без училищ. В Перемышле желали основать братство по чину львовского, вместе с училищем, о чем и писали львовскому братству как сам епископ Михаил Копыстенский (от 1 июля и 30 августа 1592 г.), так и граждане (от 19 августа). И училище действительно учредили при помощи присланного из Львова дидаскала отца Александра, но учредили ли также и братство и получили ли на то грамоту от короля, неизвестно.
В высшей церковной иерархии в течение 1592 г. произошла только одна перемена. Скончался Полоцкий архиепископ Афанасий Терлецкий, и король грамотою от 16 февраля пожаловал Полоцкое владычество Богушу Селицкому, с молодых лет постоянно служившему ротмистром в украинских королевских замках, и предоставил ему те же владения, какие держал его предместник, за исключением Мстиславского Онуфриевского монастыря и имения Паныни, отданного королем князю Богдану Озерецкому. Но этот Богуш, в монашестве Нафанаил, был уже человек старый и болезненный, никакого участия в делах об унии не принимал, не ездил даже, подобно своему предместнику, на происходившие тогда Соборы, хотя оставался на кафедре до половины 1595 г. И нельзя не сознаться, что при назначении Богуша Селецкого на архиепископию король водился только желанием наградить его за прежнюю его службу, а вовсе не имел в виду дать в нем поборника унии.
Гораздо важнее была другая перемена в высшей церковной иерархии, случившаяся в начале следующего (1593) года. В 13-й день генваря скончался в одном из имений Киево-Печерской лавры. Городке, киево-печерский архимандрит и епископ Владимирский и Брестский Мелетий Хрептович-Богуринский. Оставшееся после него имение подверглось, как обыкновенно бывало тогда, немалому расхищению от разных лиц, в том числе и от Луцкого владыки Кирилла Терлецкого, который, прибыв лично в Городок, присвоил себе богатую мантию покойного и дорогой клобук и забрал многие бумаги, предав другие огню. Преемником Мелетия на Владимирской кафедре суждено было сделаться человеку, который явился потом одним из самых главных деятелей при введении унии. Адам Потей родился в 1541 г. от православных родителей. Отец его Лев был подскарбием и писарем при короле Сигизмунде I. Образование свое Адам получил в кальвинской школе князя Радзивилла, известного покровителя протестантов, и после в Краковской академии. По окончании воспитания долго служил у того же князя Радзивилла и в это время сделался протестантом, изменив вере отцов. От Радзивилла перешел на королевскую службу и был сначала писарем у короля, потом судьею в Бресте, наконец брестским каштеляном, удостоившись вместе звания сенатора. Был женат на дочери острожецкого князя Феодора Анне, от которой имел несколько детей. В протестантстве оставался довольно продолжительное время; но, как сам говорит, без малого за двадцать лет до своего поступления в духовное звание, следовательно, около 1574 г. снова принял православие, которое всегда содержали его предки. Первые мысли об унии с Римом посеял в Адаме Потее, если верить его биографу, папский нунций кардинал Коммендоний, и в 1588 г., как мы видели, Потей, будучи брестским судьею, уже обнаруживал сильную склонность к принятию унии. Трудно предположить, чтобы он не обнаруживал этой своей склонности и в последующее время среди самих владык и других знатных лиц, собиравшихся в Бресте на Соборы. И неудивительно, если желавшие унии с Римом, как только сделалась свободною Брестская и Владимирская кафедра, поспешили предложить ее Потею и Потей, теперь уже вдовый, охотно принял ее, надеясь в новом сане успешнее повести дело, которому столько сочувствовал. Сам владыка Луцкий Кирилл Терлецкий постриг Адама в монашество, дав ему новое имя Ипатия, и это совершалось торжественно в главном городе епархии - Владимире, в присутствии воеводы киевского и старосты владимирского князя К. К. Острожского, который более всех содействовал возведению Потея в сан епископа Владимирского. В марте, четвертого числа, Сигизмунд III извещал князя Острожского, что дал владычество Владимирское брестскому каштеляну Адаму Потею за его заслуги пред королем и Речью Посполитою, и приказывал сделать распоряжение о передаче Потею всех имений Владимирской кафедры, а двадцатого числа король послал грамоту митрополиту, чтобы он посвятил брестского каштеляна, человека фамилии старожитной, способного, искусного в греческом законе и благочестивого, в сан епископа Владимирского. В лице нового владыки Владимирского уния приобрела себе такого поборника, какого прежде не находила между русскими владыками. Он имел пред ними три важные преимущества. Превосходил их своею знатностию: был сенатором и находился в связях с самыми высшими государственными сановниками. Превосходил своим образованием: хорошо понимал и православие и латинство, владел даром слова и искусством излагать свои мысли, знал язык латинский. Превосходил своею привязанностию к унии, тогда как Кирилл Терлецкий и другие владыки решались принять унию по своекорыстию, искали в ней только собственных выгод, как засвидетельствовала уже первая грамота к ним короля, Потей действовал по убеждению, по крайней мере вначале, и показал свою пламенную ревность об унии еще в то время, когда был светским лицом и не мог ожидать себе от нее личных выгод, хотя впоследствии, в сане епископа и он увлекся тем же своекорыстием. Все эти преимущества, естественно, ставили Потея на одно из первых мест в круге лиц, желавших единения с Римскою Церковию.
К числу таких лиц принадлежал на ту пору и князь К. К. Острожский, хотя он понимал унию несколько иначе, чем другие. Едва прошло около трех месяцев с посвящения Потея во епископа, как Острожский написал к нему послание (от 21 июня). Князь говорил (представим вкоротке сущность этого замечательного послания): "С давнего времени, видя крайний упадок и оскудение матери нашей, святой Восточной Церкви, "всех Церквей начальнейшей", я размышлял и заботился о том, каким бы способом возвратить ее в прежнее, благоустроенное состояние. Сетуя о падении ее и о поругании, какому подвергается она от еретиков и от самих отторгнувшихся от нее римлян, бывших некогда нашими братьями, я осмелился чрез своих старших духовных советоваться о некоторых нужных речах Св. Писания с папским легатом Антонием Поссевином, когда он был здесь, но ничего не вышло. Ныне, все занятый тою же мыслию и заботою о Церкви Божией и отправляясь для поправления моего здоровья в края, соседние с местопребыванием папы, я мог бы кое-что сделать, если бы на то была воля Божия и дозволение наших архипастырей. Если бы все вы одинаково на предстоящем вашем духовном Соборе порадели и порассудили, каким бы образом положить начало к примирению Церквей, тогда я, находясь в тех краях, употребил бы, с Божиею помощию и за началом и благословением вашим, все мои усилия, чтобы повести и наклонить дело к вожделенному соединению. Да хорошо было бы, мне кажется, если бы ты, милостивый отче, сам, своею особою, переговорив с митрополитом и епископами, поехал к московскому великому князю, порассказал там, какое гонение, поругание и уничижение терпит здешний народ русский в церковных порядках и церемониях, и попросил бы великого князя и тамошних духовных, чтобы они вместе с нами позаботились, как бы прекратить такое разделение Церквей и уничижение русского народа. Усердно прошу тебя, как многомилостивого господина и приятеля, а особенно как теплого ревнителя веры Христовой, принять в этом искреннее участие и со всею силою и властию постараться на предстоящем Соборе вместе с прочими владыками, чтобы положить начало если не к соединению Церквей (что всего было бы желательнее), то по крайней мере к улучшению положения православных. Все вы знаете, что люди нашей религии сделались до того равнодушными, ленивыми и невнимательными, что не только не заступаются за Церковь Божию и за веру свою старожитную, но многие сами насмехаются над нею и убегают в разные секты. А все это умножилось преимущественно оттого, что у нас не стало учителей, не стало проповеди слова Божия, не стало науки. Пришло на нас наконец то, что у нас не остается ничего, чем бы мы могли утешиться в нашем законе. Следует нам сказать словами пророка: Кто даст главе нашей воду и очам нашим источник слез, чтобы мы могли оплакивать день и ночь упадок и обнищание нашей веры и закона? Все опроверглось и упало, со всех сторон скорбь, сетование и беда, и, если еще не будем заботиться, Бог весть, что с нами будет. Я с своей стороны в другой и третий раз прошу: Бога ради, и по вашей пастырской обязанности, и из страха мести Божией постарайтесь постановить что-либо доброе и положить какой-либо добрый начаток". К этому письму князь приложил и собственноручную записку о тех условиях, какие считал необходимыми при заключении унии. Он желал: "
1. чтобы прежде всего нам, т. е. православным, всецело оставаться при всех своих обрядах, какие содержит Восточная Церковь;