Страница:
Потей и Терлецкий по возвращении из Рима старались делать и с своей стороны все, что могли, против врагов привезенной ими унии и вообще против не соглашавшихся принять ее. Один из священников Луцкого владыки, Михаил, состоявший при нем проповедником, принес 3 марта в Жидичинский монастырь письмо на имя Львовского епископа Гедеона и отдал письмо племяннику Гедеонову, управлявшему монастырем, Григорию Балабану. Письмо писано было Потеем и Терлецким еще 29 декабря 1595 г. из Рима и заключало в себе известия о их путешествии, пребывании в Риме и сношениях с папою. Как только Григорий распечатал это письмо и поднес к свече, чтобы прочитать подписи, его тотчас обдало каким-то порошком, от которого он впал в расслабление и едва не умер. Князь Острожский, ехавший тогда на варшавский сейм и остановившийся в Жидичинском монастыре, видел Григория в его смертельной болезни и помог ему своими лекарствами. Несколько оправившись, Григорий послал (17 марта) в гродский владимирский уряд протестацию против Терлецкого и самое его письмо для внесения в актовые книги. А впоследствии начал было против Терлецкого и формальное дело в луцком гродском уряде; когда же уряд объявил, что дело ему не подлежит, то подал апелляцию в главный люблинский трибунал. Отрава чрез письмо назначалась ревнителями унии, конечно, не Григорию, а Гедеону Балабану, изменившему унии, и трудно отвергнуть подлинность этого события. В своих епархиях Потей и Терлецкий употребляли все меры, чтобы привлекать на свою сторону духовенство и мирян. Священников, которые не соглашались на унию, изгоняли из приходов, лишали сана, заключали в темницы, а на мирян, не покорявшихся убеждениям, изрекали анафему. Разительный случай тому был в Бресте. Члены брестского церковного братства по примеру братства виленского Троицкого решительно вооружились против унии и не хотели слушать своего владыки. Они перестали даже ходить в свои церкви, где по приказанию его совершалось богослужение с поминовением папы, а предпочитали собираться на молитву по домам, тайно, некоторые же посещали и протестантские кирхи. Никакие убеждения Потея, ни словесные, ни письменные, не могли поколебать этих людей, твердых к вере своих отцов. Тогда Потей дал указ (3 октября) протопопу и всем священникам брестским, чтобы они под страхом клятвы и отлучения не ходили в домы ни к одному из этих непослушных, не крестили их детей, не преподавали им Святых Тайн Христовых, не погребали их умерших и вообще не совершали для них никаких церковных треб, а признавали всех их за еретиков, проклятых Церковию. И несчастные братчики принуждены были за неимением священников сами читать молитвы родильницам, крестить детей, проповедовать слово Божие и пр.
Слух о принятии унии в Риме некоторыми западнорусскими владыками скоро достиг и отдаленного Востока. Многие из русских писали об этом к Константинопольскому патриарху и просили его прислать к ним кого-либо из ученых людей на помощь. И помощь с Востока была подана. Александрийский патриарх Мелетий Пигас написал (от 30 августа) обширное послание на имя князя К. К. Острожского и прочих православных князей и панов, священников и всего христоименитого православного народа в Малой (т. е. Западной) России. В этом послании первосвятитель восхвалял всех благоверных русских за их твердость в благоверии и непреклонность к унии и убеждал их оставаться твердыми до конца, резко обличал отступивших от православия и предавшихся папе, довольно подробно говорил против главенства папы и его нововведений и в защиту бедствующей Восточной Церкви, наконец, приглашал отступников покаяться и возвратиться в лоно своей родной матери, православной Церкви, а в случае их нераскаянности, давал православным совет избрать себе нового митрополита и епископов. Как ни строго было приказание короля не пропускать в Литву никаких посланий от Восточных патриархов, но это послание было получено князем Острожским и впоследствии напечатано. Еще важнее для православных западноруссов было то, что патриарх Мелетий вместе с своим посланием прислал к ним и своего уполномоченного, протосинкелла Александрийской Церкви, ученого Кирилла Лукариса, которого присылал к ним и в 1594 г. с подобным посланием. В то же время прибыл в Литву и уполномоченный от Константинопольского престола, великий протосинкелл Константинопольской Церкви Никифор, лицо весьма замечательное. За его ум и познания его называли мудрейшим (??????????), и хотя по своему сану он был не более как архидиакон при патриархе, но удостоился целые три года управлять в качестве местоблюстителя всею Цареградскою патриархиею, пред последним вступлением патриарха Иеремии II на кафедру и в продолжение путешествия его в Россию. А вскоре по возвращении Иеремии Константинопольский Собор, бывший под его председательством в 1592 г., облек Никифора, как "мужа, исполненного всякой науки и мудрейшего", властию занимать первое место на всех Соборах в пределах Цареградского патриархата, иметь преимущество чести пред самими митрополитами и именем Вселенского патриарха решать на Соборах все вопросы, касающиеся веры и Церкви. Пред прибытием в Литву он долго находился в Молдавии и там по дарованной ему власти председательствовал на Соборе двух митрополитов, Валашского и Молдавского, и четырех епископов, бывшем против унии, и под соборною грамотою (от 17 августа 1595 г.) подписался "местоблюстителем" святейшего Константинопольского престола. Из Молдавии Никифор отправился в Литву, но на границе вследствие королевской грамоты не пропускать послов от Цареградского патриарха был задержан и заключен в Хотине, хотя тому были и другие причины, как сам он свидетельствует. Из этого заключения, которое продолжалось довольно долго, Никифор, однако ж, вовремя успел освободиться, может быть, благодаря содействию русских. Ибо сами русские и писали к Никифору в Молдавию, и просили его поспешить к ним немедленно, и, как только он прибыл в Литву, князь Острожский и все паны волынские приняли его с радостию и послали двух знатных своих шляхтичей уведомить о прибытии его короля. Присутствие Никифора на приближавшемся Брестском Соборе имело для русских величайшую важность: по чрезвычайной уполномоченности Никифора ему принадлежало преимущество пред самим митрополитом Рагозою и председательствование на Соборе. Еще недели за три до Собора Никифор в качестве экзарха Константинопольского престола написал Рагозе (от 13 сентября): "Извещаем твою святыню, что Вселенский патриарх, узнав о замешательствах, произведенных в вашей Церкви некоторыми владыками и нововведениями, прислал нас сюда как своего экзарха для прекращения этих замешательств, а когда мы сюда прибыли, то получили о том разные донесения. Одни поведали нам, что твоя святыня еще поминаешь имя патриарха в церковных молитвах и вообще держишься прежнего порядка; другие же донесли, что ты уже совсем не поминаешь имя патриарха и не следуешь св. обычаям и догматам Восточной Церкви, чему, однако ж, мы не верим. Посему просим твою святыню, чтобы ты изложил нам в своем писании всю правду и тем дал нам возможность разобрать и прекратить происшедшие у вас замешательства и водворить между Церквами покой и чтобы ты всячески постарался поскорее увидеться с нами в каком-либо месте". Можно судить, как тяжело было митрополиту Рагозе узнать в такое время о появлении в Литве этого патриаршего экзарха.
Настал, наконец, Собор, столь давно желанный, - Собор, далеко превосходящий все прежние Соборы Западнорусской Церкви и по важности предмета, о котором должен был рассуждать, и по оригинальному, или необычному, своему составу, и по многочисленности лиц, съехавшихся на Собор. Предметом рассуждений Собора был вопрос о перемене одного вероисповедания на другое, православного на латинское целым народом, иначе вопрос об унии западноруссов с Римом. В состав Собора должны были войти, с одной стороны, лица, уже признавшие унию и решившиеся принять ее, равно как покровительствующие им латиняне, а с другой - православные, твердые в своем исповедании и противившиеся унии, которых, однако ж, надеялись привлечь к ней. По числу членов обе стороны были весьма неравны. На стороне православных находились: 1) два патриарших экзарха: Никифор от патриарха Цареградского и Кирилл Лукарис от Александрийского - и, кроме того, из Цареградской же патриархии: Лука, митрополит Белградский, Макарий, архимандрит монастыря Симона - Петра на Святой горе, по поручению Паисия, епископа Веноцкого, и Матфей, архимандрит святогорского Пантелеимонова монастыря, по поручению Амфилохия, епископа Мукацкого; 2) два западнорусских епископа: Гедеон Балабан, епископ Львовский, и Михаил Копыстенский, епископ Перемышльский - и с ними девять архимандритов: киево-печерский Никифор Тур, дерманский, супрасльский, пинский и другие, два игумена и множество протоиереев, священников, монахов, по одному свидетельству, до 106, а по другому, более 200; 3) многие государственные сановники и послы, или депутаты. В числе первых были князь К. К. Острожский с сыном своим Александром, воеводою волынским; князь Александр Полубенский, каштелян новогродский; стольник земли Волынской Андрей Боговитин, судья земский луцкий Чаплич, судья гродский владимирский Павлович и другие. В числе послов одни были от воеводств и поветов: Литовского, Киевского, Русского, Волынского, Брацлавского, Перемышльского, Пинского, другие - от городов: Вильны, Львова, Пинска, Бельска, Бреста, Каменца Подольского, Киева, Владимира, Минска, Слуцка и пр., третьи - от братств: виленского и львовского. Не должно удивляться, что на Собор съехалось такое множество не одних духовных, но и мирян: сам король и потом митрополит приглашали на этот Собор своими грамотами всех православных, а митрополит еще прибавлял, что если кто не может приехать, то прислал бы своих послов, да и Собор касался вопроса, слишком близкого всякому православному. На стороне униатов находились:
1. представители Западнорусской Церкви: митрополит Михаил Рагоза, владыки - Владимирский Ипатий Потей, Луцкий Кирилл Терлецкий, Полоцкий Герман, Пинский Иона Гоголь, Холмский Дионисий Збируйский и с ними, вероятно, несколько других духовных, из которых, впрочем, известны только три архимандрита: браславский, лаврашевский и минский;
2. послы папы, им самим назначенные: Ян - Дмитрий Соликовский, арцибискуп Львовский, Бернард Мациевский, бискуп Луцкий, Станислав Гомолицкий, бискуп Холмский, и с ними четыре иезуита: знаменитый Скарга, друг короля, товарищ Скарги Иуст Роб, Максим Латерна, бывший духовник Стефана Батория, и Каспар Нагай;
3. послы короля, прибывшие, впрочем, только на второй день Собора: гетман литовский, князь Христофор - Николай Радзивилл, канцлер литовский Лев Сапега и подскарбий литовский, староста брестский Димитрий Халецкий и, кроме того, великое множество других лиц, знатных и незнатных, имена которых остались неизвестными.
Надобно заметить, что при съезде на Собор допущено было двоякое нарушение королевской грамоты, которою разрешалось созывание Собора. Грамота говорила, чтобы, кроме католиков и православных, на Собор не допускались никакие иноверцы. Между тем к стороне православных, и без того многочисленной, присоединились еще многие протестанты, может быть, из местных же жителей города Бреста. Впрочем, они только оказывали внимание православным, подкрепляли их своими советами, возбуждали против латинян по своей обычной вражде к последним, но в решении дел православным духовенством на Соборе не принимали ни малейшего участия. Грамота требовала еще, чтобы все приходили на Собор как можно скромнее и не приводили с собою толпы. Между тем князь Острожский и другие православные паны явились с множеством вооруженных людей, с татарами, гайдуками, казаками и даже с пушками. Но это было только мерою предосторожности. Православные знали, с кем имеют дело; знали, что если они явятся без подобной охраны, то против них на Соборе могут употребить насилие и если не принудят их к принятию унии, то непременно воспрепятствуют им составить свой Собор для осуждения унии.
Съехавшись в Брест несколько прежде срока, назначенного для открытия Собора, православные посылали к митрополиту свои посольства как для приветствования его, так и для узнания от него о месте, времени, порядке собраний и других делах Собора. Но посланные были отпускаемы митрополитом или совсем без ответов, или с ответами очень неприятными и нимало не клонившимися к любви и согласию, даже с совершенным огорчением. Накануне Собора, т. е. 5 октября, посылали к митрополиту и находившимся с ним владыкам и протосинкеллы Никифор и Кирилл свою грамоту с приветствием от себя и с напоминанием, чтобы митрополит и владыки явились представителям патриархов для засвидетельствования должного почтения и для предварительных совещаний относительно Собора. Но послам дан был ответ: "Подумаем, если следует явиться, явимся" - и не явились. Князь Острожский также посылал к митрополиту знатных людей, желая с ним видеться, но митрополит на то не согласился, а просил князя, чтобы он постарался увидеться с ним и с владыкою Владимирским в доме последнего.
Очень понятно, почему митрополит с своими единомышленниками накануне Собора действовал так уклончиво, нерешительно, боязливо: положение их было крайне затруднительное. Для них вопрос об унии был уже решен окончательно, и они шли на Собор затем только, чтобы повторить там исповедание веры, которое произнесли в Риме Потей и Терлецкий, и дать торжественную клятву на покорность папе. А для православных вопрос этот вовсе не был решен, и они съехались на Собор, чтобы еще рассуждать об унии и с нескрываемым намерением совершенно ее отвергнуть. Что ж вышло бы, если бы эти люди с такими противоположными целями и намерениями сошлись вместе для совокупных рассуждений? В то же время митрополит ясно понимал, что если он согласится с православными составить один Собор, в таком случае председательство на Соборе должно принадлежать не ему, митрополиту, а уполномоченному от Цареградского патриарха, протосинкеллу Никифору, и тогда при многочисленности православных на Соборе не только дело унии может совершенно расстроиться, но и он сам, митрополит, и единомысленные с ним владыки могут подвергнуться с позором соборному суду и осуждению за измену православию. Наконец, митрополит и бывшие с ним владыки находились в большом страхе ввиду той военной силы, какую привели с собою православные, и не зная, в ком искать себе охраны и защиты, так как королевские послы тогда еще на Собор не прибыли.
Наступило и 6 октября. Необходимо было открыть Собор - и что же придумал митрополит? Не давая никакого известия православным, он с одними своими единомышленниками отправился в соборную церковь св. Николая и выслушал там литургию, потом прочитал молитвы с призыванием Святого Духа, которые обыкновенно читались пред началом Собора, и, таким образом совершив открытие Собора, приказал записать этот первый соборный акт публичному нотарию; более ничего в тот день на Соборе не было. Между тем православные с наступлением 6 октября не имея никакого распоряжения от митрополита, не знали, что делать и где собираться. Некоторые непременно желали собраться в какой-либо церкви, но все церкви в Бресте по приказанию местного владыки Ипатия Потея были заперты. И православные, не желая насильно ворваться в какую-либо церковь и произвесть смятение, решились собраться в частном доме у пана Райского, где, кажется, была квартира князя Острожского и находилась весьма обширная зала, служившая протестантскою молельною. Собрались здесь православные первоначально с тою целию, чтобы ожидать приглашения от митрополита и перейти в другое место, если оно будет митрополитом указано. Но они прождали до самой вечерни и ничего не дождались. Тогда "мы, рассказывают сами православные, - послали к его милости, отцу арцибискупу Львовскому (Соликовскому), объявить ему о нашем желании и готовности приступить к делам Собора, удивляясь при этом и жалуясь, что митрополит не делает никакого приступа к Собору в тот день, который и сам он в окружной своей грамоте назначил к открытию Собора, и дает проходить определенному сроку. Посланные по нашему поручению с таким же объявлением ездили и к митрополиту, но не нашли его ни дома, ни в церкви, ни в других местах, на которые им указывали. Однако ж, чтобы он не мог отговориться неведением, посланные объявили о своем посольстве владыке Пинскому (Гоголю) и просили его передать о том митрополиту, когда найдет его где-нибудь". Депутация, посланная по предложению протосинкелла Никифора к митрополиту, состояла из шести лиц: двух архимандритов, одного протопопа и трех пресвитеров, а при них находился нотарий Григорий и имел при себе грамоту - парагностик, которым митрополит и владыки приглашались явиться пред лицо патриарших экзархов, чтобы потом вместе с ними пойти в какую-либо церковь и там открыть заседание Собора. Отправив свою депутацию и вскоре за тем, вероятно, узнав случайно, что митрополит уже открыл в соборной церкви свой отдельный Собор, с одними своими единомысленниками, православные положили немедленно открыть еще до возвращения депутации и свой особый Собор в той самой зале, или молельне, в которой находились. С этою целию прежде всего разделились на две половины, или кола: коло духовное и коло светское. То и другое коло должны были заседать особо.
Духовные избрали себе двух примикириев: протопопа заблудовского Нестора для наблюдения за порядком в заседаниях кола и острожского пресвитера и проповедника Игнатия для заведования соборными нотариями. Светские избрали из среды своей Демьяна Гулевича, бывшего послом из Волыни, чтобы он был маршалком в их коле. Потом духовные освятили залу по-православному; прочитали молитвы, обычные пред открытием Собора, и посредине своего духовного кола положили на аналое святое Евангелие. Как только все устроилось, первым заговорил Гедеон, епископ Львовский, и, с одной стороны, свидетельствуя о преданности святой Восточной Церкви всех прибывших на Собор, а с другой - осуждая митрополита Рагозу и других владык за то, что они не предстали пред лицо патриарших уполномоченных, предложил начать рассмотрение дела, которое они, владыки, затеяли. Все присутствовавшие изъявили было согласие. Но вспомнили, что надо пождать возвращения депутации и ответа от митрополита. Тут выступили было некоторые из послов, прибывших от разных воеводств, поветов, городов, и выражали желание заявить Собору данные им инструкции. Но было уже поздно, и Собор отложил слушание инструкций. Таким образом, в первый день, назначенный для открытия Собора, открыты два отдельные Собора: униатский и православный, но ни на том, ни на другом не было еще ничего определено и решено.
На другой день, 7 октября, в четверг, православные опять собрались в залу своих заседаний и начали ожидать, не пришлет ли к ним кого митрополит с объяснением о вчерашнем своем поступке и с приглашением их на совещания, но ожидания были напрасны. Тогда Белградский митрополит Лука сказал: "Ваша святость ясно изволите видеть, что митрополит с владыками сам себя осуждает; он, очевидно, не осмеливается предстать пред Собор вследствие дел, им затеянных". Все сознавали справедливость этих слов, но по предложению председателя Никифора отправили к Рагозе новое посольство из шести новых духовных лиц: трех архимандритов, двух протопопов и одного пресвитера, нотария Андрея, которому и вручен был парагностик. Между тем в этот день прибыли королевские послы, и находившиеся на Соборе бискупы прежде всего просили послов охранить и обезопасить Собор от той вооруженной толпы, которую привели с собою православные. Послы снеслись с князем Острожским, и он дал им слово, что спокойствие отнюдь не будет нарушено. Затем послы условились с бискупами и владыками, что заседания Собора должны происходить в соборной Николаевской церкви, и письменное объявление об этом велели прибить к дверям как самой Николаевской церкви, так и римского костела. Но в то время, когда королевские послы еще совещались с епископами, им дано было знать, что какое-то посольство отыскивает митрополита и направилось к дому Владимирского владыки. Послы поспешили к митрополиту и застали там посланных от православного Собора с грамотою, которую и велели прочитать вслух. В грамоте порицали митрополита за то, что он пристал к латинянам и составил с ними Собор без совещания с православными; отвергали этот Собор, отказывали митрополиту в послушании и грозили проклятием и низложением с кафедры, если он не раскается вместе с своими сообщниками. Королевские послы отправили трех своих панов спросить князя Острожского, с его ли ведома и согласия была та грамота и посольство к митрополиту, и, когда князь отвечал утвердительно, сами приехали к князю и, находясь у него, дали знать православному Собору, что явятся в его заседание. Послов долго ждали, но они не явились, может быть, потому, что были уже сумерки. Между тем возвратились ходившие к митрополиту от лица Собора и объявили, что митрополит принял их с яростию и презрением и сказал, что им не дано будет никакого ответа. Так окончился второй день Собора, и ни на униатском, ни на православном Соборе не сделано было почти ничего.
В третий день, пятницу, 8 октября, на православном Соборе была уже большая деятельность. Лишь только открылось заседание, как поднялись сильные голоса против митрополита за то, что он оставил без внимания две грамоты к нему патриарших экзархов Никифора и Кирилла (от 13 сентября и 5 октября), которые тут же и были прочитаны, и два соборные приглашения. Но председатель Собора, держась строго правил церковных, предложил послать к митрополиту и владыкам еще третий позыв, или приглашение, для чего избраны были: три архимандрита, четыре протопопа и при них нотарий Григорий с парагностиком. На этот раз посланные возвратились скоро и принесли ответ: "Что сделано, то уже сделано, и иначе быть или переделаться не может; хорошо или худо мы поступили, только мы отдались Западной Церкви". После такого ответа не оставалось ждать ничего более, и протосинкелл Никифор обратился к Собору с обширною речью. Он резко осуждал митрополита и единомысленных с ним владык за их явное пренебрежение к Цареградскому патриарху и за те волнения, какие они произвели в Церкви своим отступничеством; хвалил православных того и другого соборного кола, духовного и светского, за их твердость в православии; укорял тех из их собратий, которые ради земных выгод и почестей или из боязни изменили вере своих отцов; защищал себя против возражений своих врагов, будто он не имеет права председательствовать на Брестском Соборе, и наконец спросил: когда и каким образом митрополит и владыки начали хлопотать об отступничестве? Киево-печерский архимандрит Никифор Тур отвечал, что это началось с того времени, как патриарх Иеремия года четыре тому назад наложил на митрополита Рагозу запрещение за рукоположение им в священный сан двоеженцев, многоженцев и явных прелюбодеев и за многие другие беззаконные его поступки и пригрозил, если не исправится, даже низвергнуть его с кафедры, как низвергнут был митрополит Онисифор. С того-то времени Рагоза и вступил в замысл с другими владыками отдаться папе; посылал к нему двух послов своих для принятия унии, а теперь, по возвращении их, думает привлечь к тому и всех мирян. Но все мы, сказал в заключение Никифор, православные, не только находящиеся здесь на Соборе, но и оставшиеся по домам, решительно не желаем унии, и в доказательство своих слов сослался на инструкции, привезенные земскими послами. Тогда Собор приступил к слушанию этих инструкций. Их было несколько десятков, но все они сходились в трех следующих статьях: 1) духовные, отступившие от власти патриархов, должны быть наказаны лишением сана, какой имели до подчинения их папской власти; 2) Поместный Собор в Бресте не вправе постановить решение о соединении с Римскою Церковью без согласия патриархов и всей Восточной Церкви, без основательного соглашения всех разностей по вере между обеими Церквами и только на основании, положенном двумя владыками, желавшими чрез отступничество в унию прикрыть свои преступления и приобресть себе выгоды и почести; напротив, древнее христианское вероисповедание, переданное нашим предкам от Церкви Восточной и содержимое доселе, подтвержденное законами, привилегиями, конфедерациями и присягами королевскими, должно быть оставлено в целости и подтверждено без перемены обрядов и прежней патриаршей власти; 3) не принимать нового календаря, явно противного церковным правилам, а сохранить ненарушимо употребление старого календаря согласно с указами короля Стефана и другими о том постановлениями. По выслушании Собором инструкций киево-печерский архимандрит высказал свое мнение, что с отступниками следует поступить по канонам и определениям святых отцов, и председатель признал мнение справедливым.
Слух о принятии унии в Риме некоторыми западнорусскими владыками скоро достиг и отдаленного Востока. Многие из русских писали об этом к Константинопольскому патриарху и просили его прислать к ним кого-либо из ученых людей на помощь. И помощь с Востока была подана. Александрийский патриарх Мелетий Пигас написал (от 30 августа) обширное послание на имя князя К. К. Острожского и прочих православных князей и панов, священников и всего христоименитого православного народа в Малой (т. е. Западной) России. В этом послании первосвятитель восхвалял всех благоверных русских за их твердость в благоверии и непреклонность к унии и убеждал их оставаться твердыми до конца, резко обличал отступивших от православия и предавшихся папе, довольно подробно говорил против главенства папы и его нововведений и в защиту бедствующей Восточной Церкви, наконец, приглашал отступников покаяться и возвратиться в лоно своей родной матери, православной Церкви, а в случае их нераскаянности, давал православным совет избрать себе нового митрополита и епископов. Как ни строго было приказание короля не пропускать в Литву никаких посланий от Восточных патриархов, но это послание было получено князем Острожским и впоследствии напечатано. Еще важнее для православных западноруссов было то, что патриарх Мелетий вместе с своим посланием прислал к ним и своего уполномоченного, протосинкелла Александрийской Церкви, ученого Кирилла Лукариса, которого присылал к ним и в 1594 г. с подобным посланием. В то же время прибыл в Литву и уполномоченный от Константинопольского престола, великий протосинкелл Константинопольской Церкви Никифор, лицо весьма замечательное. За его ум и познания его называли мудрейшим (??????????), и хотя по своему сану он был не более как архидиакон при патриархе, но удостоился целые три года управлять в качестве местоблюстителя всею Цареградскою патриархиею, пред последним вступлением патриарха Иеремии II на кафедру и в продолжение путешествия его в Россию. А вскоре по возвращении Иеремии Константинопольский Собор, бывший под его председательством в 1592 г., облек Никифора, как "мужа, исполненного всякой науки и мудрейшего", властию занимать первое место на всех Соборах в пределах Цареградского патриархата, иметь преимущество чести пред самими митрополитами и именем Вселенского патриарха решать на Соборах все вопросы, касающиеся веры и Церкви. Пред прибытием в Литву он долго находился в Молдавии и там по дарованной ему власти председательствовал на Соборе двух митрополитов, Валашского и Молдавского, и четырех епископов, бывшем против унии, и под соборною грамотою (от 17 августа 1595 г.) подписался "местоблюстителем" святейшего Константинопольского престола. Из Молдавии Никифор отправился в Литву, но на границе вследствие королевской грамоты не пропускать послов от Цареградского патриарха был задержан и заключен в Хотине, хотя тому были и другие причины, как сам он свидетельствует. Из этого заключения, которое продолжалось довольно долго, Никифор, однако ж, вовремя успел освободиться, может быть, благодаря содействию русских. Ибо сами русские и писали к Никифору в Молдавию, и просили его поспешить к ним немедленно, и, как только он прибыл в Литву, князь Острожский и все паны волынские приняли его с радостию и послали двух знатных своих шляхтичей уведомить о прибытии его короля. Присутствие Никифора на приближавшемся Брестском Соборе имело для русских величайшую важность: по чрезвычайной уполномоченности Никифора ему принадлежало преимущество пред самим митрополитом Рагозою и председательствование на Соборе. Еще недели за три до Собора Никифор в качестве экзарха Константинопольского престола написал Рагозе (от 13 сентября): "Извещаем твою святыню, что Вселенский патриарх, узнав о замешательствах, произведенных в вашей Церкви некоторыми владыками и нововведениями, прислал нас сюда как своего экзарха для прекращения этих замешательств, а когда мы сюда прибыли, то получили о том разные донесения. Одни поведали нам, что твоя святыня еще поминаешь имя патриарха в церковных молитвах и вообще держишься прежнего порядка; другие же донесли, что ты уже совсем не поминаешь имя патриарха и не следуешь св. обычаям и догматам Восточной Церкви, чему, однако ж, мы не верим. Посему просим твою святыню, чтобы ты изложил нам в своем писании всю правду и тем дал нам возможность разобрать и прекратить происшедшие у вас замешательства и водворить между Церквами покой и чтобы ты всячески постарался поскорее увидеться с нами в каком-либо месте". Можно судить, как тяжело было митрополиту Рагозе узнать в такое время о появлении в Литве этого патриаршего экзарха.
Настал, наконец, Собор, столь давно желанный, - Собор, далеко превосходящий все прежние Соборы Западнорусской Церкви и по важности предмета, о котором должен был рассуждать, и по оригинальному, или необычному, своему составу, и по многочисленности лиц, съехавшихся на Собор. Предметом рассуждений Собора был вопрос о перемене одного вероисповедания на другое, православного на латинское целым народом, иначе вопрос об унии западноруссов с Римом. В состав Собора должны были войти, с одной стороны, лица, уже признавшие унию и решившиеся принять ее, равно как покровительствующие им латиняне, а с другой - православные, твердые в своем исповедании и противившиеся унии, которых, однако ж, надеялись привлечь к ней. По числу членов обе стороны были весьма неравны. На стороне православных находились: 1) два патриарших экзарха: Никифор от патриарха Цареградского и Кирилл Лукарис от Александрийского - и, кроме того, из Цареградской же патриархии: Лука, митрополит Белградский, Макарий, архимандрит монастыря Симона - Петра на Святой горе, по поручению Паисия, епископа Веноцкого, и Матфей, архимандрит святогорского Пантелеимонова монастыря, по поручению Амфилохия, епископа Мукацкого; 2) два западнорусских епископа: Гедеон Балабан, епископ Львовский, и Михаил Копыстенский, епископ Перемышльский - и с ними девять архимандритов: киево-печерский Никифор Тур, дерманский, супрасльский, пинский и другие, два игумена и множество протоиереев, священников, монахов, по одному свидетельству, до 106, а по другому, более 200; 3) многие государственные сановники и послы, или депутаты. В числе первых были князь К. К. Острожский с сыном своим Александром, воеводою волынским; князь Александр Полубенский, каштелян новогродский; стольник земли Волынской Андрей Боговитин, судья земский луцкий Чаплич, судья гродский владимирский Павлович и другие. В числе послов одни были от воеводств и поветов: Литовского, Киевского, Русского, Волынского, Брацлавского, Перемышльского, Пинского, другие - от городов: Вильны, Львова, Пинска, Бельска, Бреста, Каменца Подольского, Киева, Владимира, Минска, Слуцка и пр., третьи - от братств: виленского и львовского. Не должно удивляться, что на Собор съехалось такое множество не одних духовных, но и мирян: сам король и потом митрополит приглашали на этот Собор своими грамотами всех православных, а митрополит еще прибавлял, что если кто не может приехать, то прислал бы своих послов, да и Собор касался вопроса, слишком близкого всякому православному. На стороне униатов находились:
1. представители Западнорусской Церкви: митрополит Михаил Рагоза, владыки - Владимирский Ипатий Потей, Луцкий Кирилл Терлецкий, Полоцкий Герман, Пинский Иона Гоголь, Холмский Дионисий Збируйский и с ними, вероятно, несколько других духовных, из которых, впрочем, известны только три архимандрита: браславский, лаврашевский и минский;
2. послы папы, им самим назначенные: Ян - Дмитрий Соликовский, арцибискуп Львовский, Бернард Мациевский, бискуп Луцкий, Станислав Гомолицкий, бискуп Холмский, и с ними четыре иезуита: знаменитый Скарга, друг короля, товарищ Скарги Иуст Роб, Максим Латерна, бывший духовник Стефана Батория, и Каспар Нагай;
3. послы короля, прибывшие, впрочем, только на второй день Собора: гетман литовский, князь Христофор - Николай Радзивилл, канцлер литовский Лев Сапега и подскарбий литовский, староста брестский Димитрий Халецкий и, кроме того, великое множество других лиц, знатных и незнатных, имена которых остались неизвестными.
Надобно заметить, что при съезде на Собор допущено было двоякое нарушение королевской грамоты, которою разрешалось созывание Собора. Грамота говорила, чтобы, кроме католиков и православных, на Собор не допускались никакие иноверцы. Между тем к стороне православных, и без того многочисленной, присоединились еще многие протестанты, может быть, из местных же жителей города Бреста. Впрочем, они только оказывали внимание православным, подкрепляли их своими советами, возбуждали против латинян по своей обычной вражде к последним, но в решении дел православным духовенством на Соборе не принимали ни малейшего участия. Грамота требовала еще, чтобы все приходили на Собор как можно скромнее и не приводили с собою толпы. Между тем князь Острожский и другие православные паны явились с множеством вооруженных людей, с татарами, гайдуками, казаками и даже с пушками. Но это было только мерою предосторожности. Православные знали, с кем имеют дело; знали, что если они явятся без подобной охраны, то против них на Соборе могут употребить насилие и если не принудят их к принятию унии, то непременно воспрепятствуют им составить свой Собор для осуждения унии.
Съехавшись в Брест несколько прежде срока, назначенного для открытия Собора, православные посылали к митрополиту свои посольства как для приветствования его, так и для узнания от него о месте, времени, порядке собраний и других делах Собора. Но посланные были отпускаемы митрополитом или совсем без ответов, или с ответами очень неприятными и нимало не клонившимися к любви и согласию, даже с совершенным огорчением. Накануне Собора, т. е. 5 октября, посылали к митрополиту и находившимся с ним владыкам и протосинкеллы Никифор и Кирилл свою грамоту с приветствием от себя и с напоминанием, чтобы митрополит и владыки явились представителям патриархов для засвидетельствования должного почтения и для предварительных совещаний относительно Собора. Но послам дан был ответ: "Подумаем, если следует явиться, явимся" - и не явились. Князь Острожский также посылал к митрополиту знатных людей, желая с ним видеться, но митрополит на то не согласился, а просил князя, чтобы он постарался увидеться с ним и с владыкою Владимирским в доме последнего.
Очень понятно, почему митрополит с своими единомышленниками накануне Собора действовал так уклончиво, нерешительно, боязливо: положение их было крайне затруднительное. Для них вопрос об унии был уже решен окончательно, и они шли на Собор затем только, чтобы повторить там исповедание веры, которое произнесли в Риме Потей и Терлецкий, и дать торжественную клятву на покорность папе. А для православных вопрос этот вовсе не был решен, и они съехались на Собор, чтобы еще рассуждать об унии и с нескрываемым намерением совершенно ее отвергнуть. Что ж вышло бы, если бы эти люди с такими противоположными целями и намерениями сошлись вместе для совокупных рассуждений? В то же время митрополит ясно понимал, что если он согласится с православными составить один Собор, в таком случае председательство на Соборе должно принадлежать не ему, митрополиту, а уполномоченному от Цареградского патриарха, протосинкеллу Никифору, и тогда при многочисленности православных на Соборе не только дело унии может совершенно расстроиться, но и он сам, митрополит, и единомысленные с ним владыки могут подвергнуться с позором соборному суду и осуждению за измену православию. Наконец, митрополит и бывшие с ним владыки находились в большом страхе ввиду той военной силы, какую привели с собою православные, и не зная, в ком искать себе охраны и защиты, так как королевские послы тогда еще на Собор не прибыли.
Наступило и 6 октября. Необходимо было открыть Собор - и что же придумал митрополит? Не давая никакого известия православным, он с одними своими единомышленниками отправился в соборную церковь св. Николая и выслушал там литургию, потом прочитал молитвы с призыванием Святого Духа, которые обыкновенно читались пред началом Собора, и, таким образом совершив открытие Собора, приказал записать этот первый соборный акт публичному нотарию; более ничего в тот день на Соборе не было. Между тем православные с наступлением 6 октября не имея никакого распоряжения от митрополита, не знали, что делать и где собираться. Некоторые непременно желали собраться в какой-либо церкви, но все церкви в Бресте по приказанию местного владыки Ипатия Потея были заперты. И православные, не желая насильно ворваться в какую-либо церковь и произвесть смятение, решились собраться в частном доме у пана Райского, где, кажется, была квартира князя Острожского и находилась весьма обширная зала, служившая протестантскою молельною. Собрались здесь православные первоначально с тою целию, чтобы ожидать приглашения от митрополита и перейти в другое место, если оно будет митрополитом указано. Но они прождали до самой вечерни и ничего не дождались. Тогда "мы, рассказывают сами православные, - послали к его милости, отцу арцибискупу Львовскому (Соликовскому), объявить ему о нашем желании и готовности приступить к делам Собора, удивляясь при этом и жалуясь, что митрополит не делает никакого приступа к Собору в тот день, который и сам он в окружной своей грамоте назначил к открытию Собора, и дает проходить определенному сроку. Посланные по нашему поручению с таким же объявлением ездили и к митрополиту, но не нашли его ни дома, ни в церкви, ни в других местах, на которые им указывали. Однако ж, чтобы он не мог отговориться неведением, посланные объявили о своем посольстве владыке Пинскому (Гоголю) и просили его передать о том митрополиту, когда найдет его где-нибудь". Депутация, посланная по предложению протосинкелла Никифора к митрополиту, состояла из шести лиц: двух архимандритов, одного протопопа и трех пресвитеров, а при них находился нотарий Григорий и имел при себе грамоту - парагностик, которым митрополит и владыки приглашались явиться пред лицо патриарших экзархов, чтобы потом вместе с ними пойти в какую-либо церковь и там открыть заседание Собора. Отправив свою депутацию и вскоре за тем, вероятно, узнав случайно, что митрополит уже открыл в соборной церкви свой отдельный Собор, с одними своими единомысленниками, православные положили немедленно открыть еще до возвращения депутации и свой особый Собор в той самой зале, или молельне, в которой находились. С этою целию прежде всего разделились на две половины, или кола: коло духовное и коло светское. То и другое коло должны были заседать особо.
Духовные избрали себе двух примикириев: протопопа заблудовского Нестора для наблюдения за порядком в заседаниях кола и острожского пресвитера и проповедника Игнатия для заведования соборными нотариями. Светские избрали из среды своей Демьяна Гулевича, бывшего послом из Волыни, чтобы он был маршалком в их коле. Потом духовные освятили залу по-православному; прочитали молитвы, обычные пред открытием Собора, и посредине своего духовного кола положили на аналое святое Евангелие. Как только все устроилось, первым заговорил Гедеон, епископ Львовский, и, с одной стороны, свидетельствуя о преданности святой Восточной Церкви всех прибывших на Собор, а с другой - осуждая митрополита Рагозу и других владык за то, что они не предстали пред лицо патриарших уполномоченных, предложил начать рассмотрение дела, которое они, владыки, затеяли. Все присутствовавшие изъявили было согласие. Но вспомнили, что надо пождать возвращения депутации и ответа от митрополита. Тут выступили было некоторые из послов, прибывших от разных воеводств, поветов, городов, и выражали желание заявить Собору данные им инструкции. Но было уже поздно, и Собор отложил слушание инструкций. Таким образом, в первый день, назначенный для открытия Собора, открыты два отдельные Собора: униатский и православный, но ни на том, ни на другом не было еще ничего определено и решено.
На другой день, 7 октября, в четверг, православные опять собрались в залу своих заседаний и начали ожидать, не пришлет ли к ним кого митрополит с объяснением о вчерашнем своем поступке и с приглашением их на совещания, но ожидания были напрасны. Тогда Белградский митрополит Лука сказал: "Ваша святость ясно изволите видеть, что митрополит с владыками сам себя осуждает; он, очевидно, не осмеливается предстать пред Собор вследствие дел, им затеянных". Все сознавали справедливость этих слов, но по предложению председателя Никифора отправили к Рагозе новое посольство из шести новых духовных лиц: трех архимандритов, двух протопопов и одного пресвитера, нотария Андрея, которому и вручен был парагностик. Между тем в этот день прибыли королевские послы, и находившиеся на Соборе бискупы прежде всего просили послов охранить и обезопасить Собор от той вооруженной толпы, которую привели с собою православные. Послы снеслись с князем Острожским, и он дал им слово, что спокойствие отнюдь не будет нарушено. Затем послы условились с бискупами и владыками, что заседания Собора должны происходить в соборной Николаевской церкви, и письменное объявление об этом велели прибить к дверям как самой Николаевской церкви, так и римского костела. Но в то время, когда королевские послы еще совещались с епископами, им дано было знать, что какое-то посольство отыскивает митрополита и направилось к дому Владимирского владыки. Послы поспешили к митрополиту и застали там посланных от православного Собора с грамотою, которую и велели прочитать вслух. В грамоте порицали митрополита за то, что он пристал к латинянам и составил с ними Собор без совещания с православными; отвергали этот Собор, отказывали митрополиту в послушании и грозили проклятием и низложением с кафедры, если он не раскается вместе с своими сообщниками. Королевские послы отправили трех своих панов спросить князя Острожского, с его ли ведома и согласия была та грамота и посольство к митрополиту, и, когда князь отвечал утвердительно, сами приехали к князю и, находясь у него, дали знать православному Собору, что явятся в его заседание. Послов долго ждали, но они не явились, может быть, потому, что были уже сумерки. Между тем возвратились ходившие к митрополиту от лица Собора и объявили, что митрополит принял их с яростию и презрением и сказал, что им не дано будет никакого ответа. Так окончился второй день Собора, и ни на униатском, ни на православном Соборе не сделано было почти ничего.
В третий день, пятницу, 8 октября, на православном Соборе была уже большая деятельность. Лишь только открылось заседание, как поднялись сильные голоса против митрополита за то, что он оставил без внимания две грамоты к нему патриарших экзархов Никифора и Кирилла (от 13 сентября и 5 октября), которые тут же и были прочитаны, и два соборные приглашения. Но председатель Собора, держась строго правил церковных, предложил послать к митрополиту и владыкам еще третий позыв, или приглашение, для чего избраны были: три архимандрита, четыре протопопа и при них нотарий Григорий с парагностиком. На этот раз посланные возвратились скоро и принесли ответ: "Что сделано, то уже сделано, и иначе быть или переделаться не может; хорошо или худо мы поступили, только мы отдались Западной Церкви". После такого ответа не оставалось ждать ничего более, и протосинкелл Никифор обратился к Собору с обширною речью. Он резко осуждал митрополита и единомысленных с ним владык за их явное пренебрежение к Цареградскому патриарху и за те волнения, какие они произвели в Церкви своим отступничеством; хвалил православных того и другого соборного кола, духовного и светского, за их твердость в православии; укорял тех из их собратий, которые ради земных выгод и почестей или из боязни изменили вере своих отцов; защищал себя против возражений своих врагов, будто он не имеет права председательствовать на Брестском Соборе, и наконец спросил: когда и каким образом митрополит и владыки начали хлопотать об отступничестве? Киево-печерский архимандрит Никифор Тур отвечал, что это началось с того времени, как патриарх Иеремия года четыре тому назад наложил на митрополита Рагозу запрещение за рукоположение им в священный сан двоеженцев, многоженцев и явных прелюбодеев и за многие другие беззаконные его поступки и пригрозил, если не исправится, даже низвергнуть его с кафедры, как низвергнут был митрополит Онисифор. С того-то времени Рагоза и вступил в замысл с другими владыками отдаться папе; посылал к нему двух послов своих для принятия унии, а теперь, по возвращении их, думает привлечь к тому и всех мирян. Но все мы, сказал в заключение Никифор, православные, не только находящиеся здесь на Соборе, но и оставшиеся по домам, решительно не желаем унии, и в доказательство своих слов сослался на инструкции, привезенные земскими послами. Тогда Собор приступил к слушанию этих инструкций. Их было несколько десятков, но все они сходились в трех следующих статьях: 1) духовные, отступившие от власти патриархов, должны быть наказаны лишением сана, какой имели до подчинения их папской власти; 2) Поместный Собор в Бресте не вправе постановить решение о соединении с Римскою Церковью без согласия патриархов и всей Восточной Церкви, без основательного соглашения всех разностей по вере между обеими Церквами и только на основании, положенном двумя владыками, желавшими чрез отступничество в унию прикрыть свои преступления и приобресть себе выгоды и почести; напротив, древнее христианское вероисповедание, переданное нашим предкам от Церкви Восточной и содержимое доселе, подтвержденное законами, привилегиями, конфедерациями и присягами королевскими, должно быть оставлено в целости и подтверждено без перемены обрядов и прежней патриаршей власти; 3) не принимать нового календаря, явно противного церковным правилам, а сохранить ненарушимо употребление старого календаря согласно с указами короля Стефана и другими о том постановлениями. По выслушании Собором инструкций киево-печерский архимандрит высказал свое мнение, что с отступниками следует поступить по канонам и определениям святых отцов, и председатель признал мнение справедливым.