Страница:
2. чтобы паны римляне церквей наших и их имений на свои костелы не отбирали;
3. чтобы по заключении унии они не принимали тех из наших, которые захотели бы перейти в католичество, а особенно не принуждали к тому при заключении браков, как обыкновенно делают;
4. чтобы духовные наши были в таком же почете, как их, а особенно чтобы наш митрополит и владыки имели место в раде и на сеймах, хотя и не все;
5. нужно переслаться с патриархами, чтобы и они склонились к унии и мы единым сердцем и едиными устами хвалили Господа Бога;
6. нужно послать к московскому и к волохам, чтобы и они вместе с нами согласились на унию: всего лучше, по моему мнению, в Москву послать отца епископа Владимирского, а к волохам - Львовского;
7. нужны также исправления некоторых вещей в церквах наших, особенно касательно людских вымыслов;
8. весьма нужно позаботиться о школах и свободных науках, особенно для образования духовенства, чтобы мы могли иметь ученых пресвитеров и хороших проповедников, ибо оттого, что нет наук, в нашем духовенстве великая грубость умножалась".
Таким образом, побуждением к унии для князя К. К. Острожского была единственно его любовь к своей Церкви и к своему народу, та любовь, которая не могла без горести видеть их крайне тяжкого положения в Литве и надеялась найти в унии последнее средство к улучшению этого положения. А главнейшим условием для желаемой унии князь считал, чтобы она была заключена с Римом с согласия духовных представителей всей православной Церкви, а не одних литовских иерархов.
Ни письма князя Острожского, ни его записки об унии, писанных дня за три до Брестского Собора, Потей никому на Соборе не показал. Как человек сведущий в церковных делах, он понял, что в таком обширном объеме уния неосуществима, что ни на Востоке, ни тем более в Москве никогда не согласятся признать папу главою Церкви. Потому отвечал двум посланцам князя, принесшим его письмо: "Дал бы Бог, чтобы когда-нибудь исполнилось то, чего желает его княжеская милость, но на нашем веку того не случится, и если князь не написал об этом митрополиту, то я не смею и слова молвить о таких вещах, ибо митрополит не расположен к римлянам". А ехать в Москву Потей решительно отказался, ссылаясь на то, что там его могут подвергнуть истязаниям и казни. Не такой унии желали в Литве, особенно правительство: здесь имели в виду собственно унию местную; старались привлечь в унию только тот русский и вообще православный народ, который жил в литовско-польских владениях, чтобы совершенно оторвать его от Москвы, к которой влекло его единоверие, и сблизить, сроднить с Польшею, от которой отталкивало его латинство, и потом мало-помалу всецело его окатоличить и ополячить. На такую-то местную унию и изъявляли уже свое согласие некоторые литовско-русские владыки, как мы видели из ответной грамоты к ним короля. Предложение об унии в смысле князя Острожского, если бы оно и объявлено было епископом Потеем на Брестском Соборе, едва ли бы встретило сочувствие со стороны и прочих отцов Собора.
Чем же занимались на этом Соборе? Из всех деяний Собора 1593 г. нам известно только одно решение его о Львовском епископе Гедеоне, который не переставал вести борьбу с братством или, точнее, с самим митрополитом. Мы уже упомянули, что Гедеон упросил короля назначить комиссию для решения вопроса, кому должна принадлежать власть над церквами львовского братства. Эта комиссия, состоявшая из четырех латинян под председательством православного епископа открыла свои действия 6 февраля и единогласно решила, что обе братские церкви со всем имуществом и самое братство должны подлежать власти епископа Гедеона, а не митрополита, хотя председатель почему-то решения не подписал. Братство подало апелляцию королю. А митрополит, крайне огорченный такими происками своего викария, послал (15 февраля) Гедеону не только от себя, но и полученное от патриарха запрещение править епархиею за то, что он, епископ, упорно отвергает все бывшие постановления патриарха и Соборов относительно львовского братства и вопреки церковных правил перенес это дело на светский королевский суд. Гедеон, однако ж, не хотел повиноваться. Тогда митрополит отправил к нему позыв явиться на соборный суд в Бресте. Гедеон не явился, и Собор судил его заочно и 27 июня осудил на отлучение. Решение Собора вручено было Гедеону возным при двух свидетелях из шляхты, но не произвело на владыку никакого действия. Такая непокорность, самонадеянность и своеволие Гедеона остались бы для нас необъяснимыми, если бы мы не знали торжественного обещания, данного ему и трем другим епископам, изъявившим желание принять унию, королем Сигизмундом III, что никакие клятвы и запрещения со стороны патриарха или митрополита не причинят им ни малейшего вреда.
Наступил 1594 год, и митрополит, получая известия, что Гедеон не перестает архиерействовать, послал к нему (16 генваря) еще позыв явиться лично на суд Собора, имеющего открыться в Бресте 24 июня. Но Гедеон не явился и теперь, а отправил в Брест только своего уполномоченного, который заявил на Соборе в самый день его открытия, что Собор незаконен, так как на нем с митрополитом всего два епископа, Владимирский и Луцкий, и созван он в отсутствие и без ведома короля, находившегося тогда в Швеции, и что такой Собор не вправе производить суд над епископом. Несмотря, однако ж, на протест, Собор осудил Гедеона заочно, и вследствие соборного решения 10 июля митрополит, седши сам в брестской соборной церкви на амвоне, при собрании великого множества народа всех сословий приказал архидиакону возгласить, что Львовский епископ Гедеон "отлучается от всех справ святительских до того часу, аж ся церкви Божой справит". Когда же вскоре за тем поступили новые жалобы на Гедеона, что он насильно завладел Уневским монастырем и жестоко обходится с монахами, вовсе не помышляя о каком-либо исправлении, то митрополит созвал Собор у себя в Новогрудке и в 26-й день сентября по определению Собора, на основании прежних решений патриарших и соборных низложил Гедеона "с стану епископского и от всего сана святительскаго". А на следующий день написал к канцлеру Польши Яну Замойскому послание, в котором, довольно подробно изложив весь ход дела, как Гедеон притеснял львовское братство и посягал на права своего архипастыря-митрополита, как два раза подвергался за это осуждению и запрещению от патриарха, два раза подвергался тому же от Соборов, как, несмотря на троекратные позвы, не хотел явиться на суд духовный и как, наконец, действительно низложен, митрополит просил канцлера предупредить короля, чтобы он, если Гедеон обратится к нему с жалобою, отнюдь не отменял соборного решения, помня свою присягу, данную при коронации, не нарушать прав духовенства, как римского, так и греческого. Совершенно произвольна догадка, будто митрополит преследовал Гедеона за его склонность к унии, которой сам не сочувствовал, и отстаивал братство, как противившееся унии. Митрополит отстаивал не столько братство, сколько самого себя, свою власть, свои права, на которые посягал его своевольный викарий; митрополит преследовал силою церковных законов епископа, который не хотел подчиняться не только своему архипастырю, но и Соборам и самому патриарху. Об унии тут не было и помину.
Собор 1594 г., открывшийся в Бресте с 24 июня, действительно не мог иметь законной силы, потому что король Сигизмунд III находился тогда в Швеции, а сеймовою конституциею предшествовавшего года запрещены были всякие съезды, сеймы или Соборы в отсутствие короля. На эту конституцию в самом начале Собора указал епископ Луцкий Кирилл Терлецкий, и в то же время митрополит получил письменное напоминание о ней от примаса королевства Гнезненского архиепископа. Потому собравшиеся на Собор решили, что так как они съехались к урочному дню на Собор в надежде возвращения в этому времени короля, а король доселе не возвратился, да и не все епископы приехали, то Собор, имея в виду означенную конституцию, не будет заниматься никакими делами, кроме дел судных, которых конституция та не запретила (разумелся суд над епископом Гедеоном). Снисходя, однако ж, на просьбы послов виленского Свято-Троицкого братства, прибывших с инструкциею, подписанною панами сенаторами и другими знатными членами братства, и желая облегчить работу будущего Собора, настоящий Собор решился рассмотреть эти просьбы и сделать по ним свое постановление в виде проекта, который имел быть утвержден на Соборе последующего года. В проекте было определено:
1. оставляем в силе лишь те церковные братства, которые имеют благословение от святейших патриархов и одобрены митрополитом и всеми епископами, и желаем не только не препятствовать, но и всячески содействовать их процветанию, а все иные церковные братства, противные этим, хотя бы получили начало от какого-либо епископа, знать не хочем и возбраняем;
2. священники братских церквей должны во всех епархиях находиться под властию местных архиереев, кроме братской Успенской церкви в Львове и львовского Онуфриевского монастыря, состоящих под благословением митрополита;
3. так как священники Троицкого братства в Вильне терпят препятствия в отправлении церковных служб от священников бурмистровских, то благословляем братству построить свою церковь на братской земле, по данной ему королем грамоте, а пока церковь построится, священники братские пусть служат в Троицком монастыре, впрочем, и после построения церкви Сретенский придел в Троицком монастыре по благословению патриарха и грамоте короля должен навсегда оставаться за братством для отправления церковных служб;
4. оставляем две главнейшие школы, одну в Вильне, другую во Львове, при церковных братствах под верховною властию митрополита, а все иные, малые, школы, основанные в подрыв этим братским школам, не должны существовать; только для помочи священникам дозволяется при каждой церкви иметь и обучать двух-трех детей;
5. утверждаем типографии согласно с определением Собора 1591 г., но с условием, чтобы в епархии митрополита ничего не печаталось и не издавалось без его воли, равно как и во Львове, а в епархиях епископов - без воли епископов;
6. признаем справедливою мысль, чтобы митрополит и епископы посылали своих уполномоченных на сеймики для участия в избрании кандидатов на архиерейские вакансии, и будем стараться, чтобы на то последовало разрешение короля. Под этою соборною грамотою из архиереев подписались только митрополит и Ипатий Потей, а Кирилл Терлецкий не подписался, хотя и он поименован в начале грамоты, и неизвестно, было ли впоследствии утверждено изложенное в ней постановление.
Из этой же соборной грамоты узнаем, что число церковных братств тогда очень увеличилось. На Соборе, по свидетельству ее, вместе с духовенством присутствовали послы от братств не только нам уже известных, виленского, львовского, брестского, но и бывших доселе неизвестными: красноставского, гольшанского, Городецкого, галицкого, бельского и "многих" других. Самое младшее из них было братство бельское, которое хотя уже образовалось, но получило благословение от своего епископа только после Собора. В своей благословенной грамоте от 29 июня Ипатий Потей дозволял этому братству принять чин и порядок братств львовского и виленского, отдавал братству бельскую соборную церковь святого Богоявления со всем имуществом, разрешал построить при церкви школу, больницу, гошпиталь, избирать для своей церкви священников и для школы учителей, предоставлял братству внутреннее самоуправление и грозил проклятием всякому, кто сделался бы соблазнителем и разорителем братства. Сохранился "реестр" лиц, вписавшихся в виленское Троицкое братство, на 1594 г., и здесь на первом месте стоит имя самого митрополита Михаила Рагозы, потом следуют имена: Федора Скумина - воеводы новогродского, Филона Кмиты Чернобыльского - воеводы смоленского и других вельможных панов и паней - Сапег, Сангушковной, Мстиславских, Соколинских, Полубенских, Масальских, Огинских и множество других лиц обоего пола разных сословий. Общее число братчиков простиралось до 368 Материальные средства этого братства также умножались. От князя Александра Полубенского оно получило в дар (1593) фольварк Судерви в Виленскем повете на содержание братских священников и школы, а у виленского купца Павла Михайловича Снипки купило (1594) за триста коп грошей дом по соседству с двумя другими, которыми оно уже владело на большой улице близ Острой брамы. Часть денег, следующих за дом, Снипка уступил своим завещанием братству, с тем чтобы оно ежегодно отпускало по три копы грошей на Троицкий гошпиталь и по две копы на росский. Но священники братства действительно терпели стеснения от виленских бурмистров и радцев, владевших Троицким монастырем. Узнав однажды, что эти священники отслужили вечерню у большого Троицкого алтаря с дозволения митрополита, бурмистры и радцы явились (24 января 1594 г.) к самому митрополиту и объявили, что он поступил вопреки их права, данного им королями на все виленские церкви и на Троицкий монастырь, а затем просили, чтобы впредь без их ведома владыка так не распоряжался, - и митрополит счел за лучшее уступить.
II
Прошло три года, как четыре православных епископа в Литве решились принять унию на известных условиях и заявить о том своему королю, и около двух лет, как король дал епископам торжественное обещание выполнить предложенные ими условия, насколько будет зависеть от него, и с тех пор дело как будто остановилось, и мы не видим никаких следов его. Знаем только, что в 1592 г. многие и из мирян в Галиции при виде плачевного состояния своей Церкви желали согласиться на унию, и папа принимал там некоторые меры для привлечения русских; знаем еще, что в 1593 г. на Владимирскую кафедру возведен был известный ревнитель унии Потей и сам князь Острожский писал к нему послание об унии, - и больше ничего. А между тем дело, начатое четырьмя епископами и королем, отнюдь не прекращалось: оно велось тайно и, хотя медленно, подвигалось вперед при участии, с одной стороны, епископов Кирилла Терлецкого и Ипатия Потея, а с другой - короля и его сенаторов, как духовных, т. е. латинских прелатов, так и светских. В 21-й день мая 1594 г. в гродский владимирский уряд явился со своими крылошаяами владыка Луцкий Кирилл и просил внести в актовые книги лист, начинавшийся следующими словами: "Я, Кирилл Терлецкий, милостию Божиею экзарх, епископ Луцкий и Острожский, и мы, капитула, или крылошане, луцкой соборной церкви св. Иоанна Богослова, объявляем всем и каждому, что, по воле и промышлению Бога, в Троице славимого, и при усердном старании и содействии его королевской милости, пана нашего милостивого Сигизмунда III, и панов рад, духовных и светских, наступило давно желанное примирение и соединение, восстановилась братская любовь между двумя столько времени разрозненными по вере Церквами, Восточною и Западною, с признанием святейшего папы Римского верховным пастырем и наместником апостольским. А чтобы точнее утвердить это соединение и засвидетельствовать покорность святейшему отцу папе, его королевская милость определил послать в Рим двух особ, в Бозе велебного отца Ипатия Потея, прототрона, епископа Владимирского и Брестского, и меня, епископа Луцкого, и на разные дорожные потребности позволил мне своею грамотою заложить одно из церковных имений". Далее говорилось в листе, что Кирилл действительно заложил церковное имение Водирари на сорок лет гродскому владимирскому писарю Станиславу Кандыбе, заняв у него 2000 польских злотых. Вот до чего уже доведено было дело об унии! И однако ж, в нем недоставало еще самого главного и самого существенного. Король с своими сенаторами дал согласие на соединение Русской Церкви, находившейся в его владениях, с Римскою, но необходимо еще было согласие самих иерархов Западнорусской Церкви и во главе их митрополита: от их только лица и можно было вести речь об унии с Римским первосвященником. Король назначил послать в Рим двух депутатов из среды русских же святителей, но необходимо было, чтобы этим депутатам дали от себя уполномоченность все остальные их собратия. Верно, надеялись легко и скоро получить их согласие, почему король и разрешил Кириллу Терлецкому заложить церковное имение для путевых издержек. А между тем потребовалось более года и стоило многих хлопот и усилий, чтобы добиться от русских владык того, чего от них желали. Более всех, разумеется, пришлось хлопотать Ипатию Потею и Кириллу Терлецкому, уже назначенным депутатами к папе. Что делали они для этой цели с 21 мая, когда огласилось их назначение, по декабрь 1594 г., с точностию неизвестно. Может быть, они объезжали, как и говорится у некоторых польских историков, литовские и польские города, собирали на съезды православное духовенство и шляхту и убеждали их изъявлять согласие на унию. Достоверно только, что в начале декабря Потей и Терлецкий составили от лица всех русских иерархов следующий декрет, или приговор: "Мы, нижеподписавшиеся, глубоко чувствуем лежащую на нас обязанность вести словесных овец Христовых к тому единству в вере, которому научил нас Христос, и особенно в настоящее несчастное время, когда между людьми так умножились ереси и многие отступают от нашей православной веры наиболее потому, что мы разъединены с римлянами, детьми одной и той же матери - кафолической Церкви, и не можем пособлять друг другу. По уставу мы всегда просим Бога в молитвах наших о соединении веры, на деле же никогда о том не старались, а смотрели только на наших старших (т. е. патриархов), ожидая, что они постараются. Но надежда на них все более и более ослабевает, потому что они находятся в поганской неволе и ничего не могут сделать, хотя бы и хотели. От времен Христа Спасителя и апостолов предки наши всегда признавали одного старшего первопрестольника и пастыря в Церкви Божией - святейшего папу Римского, и, доколе то было, в Церкви существовал порядок и ересям трудно было распространяться. Но когда настало много старших и первопрестольников, которые начали себе приписывать ту власть, теперь мы видим, до какого разделения пришла Церковь Божия и какую силу берут еретические секты. Потому, не желая, чтобы и впредь гибли человеческие души от такого разделения, мы умыслили, с Божиею помощию, соединиться, как было и прежде, с братиею нашею римлянами под одним видимым верховным пастырем и даем себе пред Господом Богом обет, что мы всем сердцем и со всею ревностию будем стараться, каждый порознь, о приведении и прочего нашего духовенства и всего народа к тому же соединению. А для большего возбуждения себя к тому мы составили между собою настоящий письменный акт, которым и свидетельствуем нашу полную и неизменную волю на соединение с Римским Костелом", Акт этот написан 2 декабря 1594 г. и подписан в подлиннике только двумя епископами: Владимирским Ипатием Потеем и Луцким Кириллом Терлецким, которых потому и следует признать его составителями. Но затем они старались собрать подписи и прочих иерархов, так как по другому современному же списку под актом этим подписались еще кроме Потея и Терлецкого: Михаил, митрополит Киевский, и Галицкий, и всея Руси; Григорий архиепископ, владыка Полоцкий и Витебский; Леонтий Пельчицкий, епископ Пинский и Туровский; Дионисий Збируйский, епископ Холмский и Белзский; Иона Гоголь, архимандрит кобринский, и тот же Иона Гоголь, нареченный епископ Пинский и Туровский. Из этих подписей необходимо заключить, что собирание их производилось очень долго, потому что, например, Григорий, архиепископ Полоцкий, мог подписаться только после 5 мая 1595 г., когда он сделан коадъютором Полоцкого архиепископа Нафанаила Селицкого (вовсе не подписавшегося) или, вернее, только после 22 сентября, когда сделался его преемником; равно и Иона Гоголь, хотя мог бы и подписаться нареченным епископом Пинским и Туровским еще при жизни Пинского епископа Леонтия Пельчицкого, но преемником его сделался только после 22 сентября 1595 г. А это было уже, как увидим, пред отъездом Потея и Терлецкого в Рим. И потому легко понять, отчего под актом нет подписей епископов - Львовского Гедеона Балабана и Перемышльского Михаила Копыстенского: к тому времени оба они уже отказались от всякого участия в унии. Таким образом, настоящий акт, придуманный Потеем и Терлецким, при появлении своем не мог иметь никакого влияния на дело унии.
Гораздо важнее было другое событие, совершившееся к концу того же 1594 г. под влиянием Луцкого владыки Кирилла Терлецкого. По его приглашению съехались в город Сокаль епископы: Львовский Гедеон, Персмышльский Михаил и Холмский Дионисий. Здесь Кирилл старался изобразить пред ними плачевное состояние православной Церкви, и особенно порицал ее главных архипастырей Восточных патриархов, и своими хитрыми словами довел епископов до того, что они, во-первых, составили и подписали приговор, в котором выражали свое согласие на принятие унии и который решили послать чрез самого же Кирилла Терлецкого к митрополиту, прося его благословения, а во-вторых, написали условия (артикулы), на основании которых соглашались принять унию, и поручили, вероятно, тому же Луцкому владыке изложить эти условия пред королем. В начале своих условий епископы говорили: "Видим мы в наших старших, т. е. патриархах, великое нестроение и незаботливость о Церкви Божией; сами они в неволе, и вместо четырех патриархов теперь явилось их уже восемь (чего прежде никогда не бывало). Видим, как они живут там, на своих кафедрах и подкупаются друг под другом, как утратили свои соборные церкви. А, приезжая к нам, они не ведут никаких диспутов с иноверными и не хотят давать ответов от Священного Писания, хотя бы кто и требовал, а лишь собирают с нас свои пожитки более, нежели сколько следовало бы, и, набрав откуда ни попало денег, подкупают друг друга там, в земле поганской. Потому мы, не желая более оставаться под таким их пастырством, единодушно согласились и желаем приступить к соединению веры и признать святейшего папу Римского нашим единым верховным пастырем. Только просим, чтобы господарь обеспечил нас с нашими епископиями своею грамотою и навсегда утвердил следующие артикулы: а) чтобы обряды и церемонии в наших церквах не нарушались ни в чем до скончания века, б) чтобы русские владычества, церкви, монастыри и их имущества оставались в целости и все духовенство, по стародавнему обычаю, под властию, благословением и подаваньем епископов; в) чтобы все церковные дела и служба Божия не нарушались никем ни из духовных, ни из светских и отправлялись по старому календарю; г) чтоб господарь благоволил дать нам почет на сейме и место в раде (сенате); д) чтобы проклятия, какие могут быть на нас от патриарха, не причинили никакого вреда ни нам, ни нашему духовенству; е) чтобы монахи из Греции, которые приезжают сюда грабить нас и которых мы смело можем назвать шпионами, никакой власти над нами больше не имели; ж) чтобы листы и привилегии, какие понадавали у нас патриархи ради прибытков своих братствам и на разные справы в народе, от чего размножились секты и ереси, были уничтожены; з) чтобы каждый новоизбранный епископ был посвящаем от митрополита Киевского, а самого митрополита посвящали все епископы с благословения папы Римского и без всякой платы; и) чтобы все эти артикулы король утвердил нам своими грамотами, одною на латинском, а другою на русском языке; к) чтобы король постарался об утверждении тех же артикулов и грамотою святейшего папы и чтобы мы удостоены были таких же вольностей, какими пользуются в Короне Польской и великом княжестве Литовском арцибискупы, бискупы, прелаты и все римское духовенство".
Когда владыка Луцкий Кирилл по поручению епископов, собиравшихся в Сокале, явился к митрополиту с их посланием и приговором об унии, митрополит изъявил на нее и с своей стороны согласие и собственноручно написал свои "пункты", по которым поручил тому же Кириллу, отправлявшемуся к королю с "артикулами" от епископов, ходатайствовать пред польским канцлером и гетманом Замойским. "Прежде всего, - писал Рагоза, - по несогласию самих наших старших, патриархов, я хочу с иными некоторыми епископами признать верховную власть святейшего папы Римского, сохранивши в целости все обычаи и обряды нашей Восточной Церкви. А его милость пана гетмана просить, да обеспечит нас король своею грамотою, чтобы я, митрополит, оставался на своей митрополии до конца жизни, во всякой чести, уважении и покое; чтобы я по примеру моих предместников имел место в раде и все вольности наравне с римскими духовными; чтобы неблагословенные листы на нас от патриархов, если какие будут принесены, не имели никакой силы и значения; чтобы монахи из Греции больше у нас не бывали и в неприятельскую Московскую землю не пропускались. Особенно просить пана гетмана, чтобы не пускали с листами к нам от патриархов людей перехожих и проезжих, ибо мы справедливо признаем их шпионами". Легко приметить, что митрополит изложил в своих пунктах, хотя короче, те же главные мысли, какие были изложены в артикулах епископов, и даже воспользовался кое-где теми же выражениями знак, что артикулы епископов были ему показаны и им прочитаны. Эта собственноручная записка Рагозы, уцелевшая доселе, служит неопровержимым доказательством, что еще к концу 1594 г. он изъявил свое согласие на унию, и изъявил из-за своих личных выгод. Но, вручая Кириллу Терлецкому эту свою записку, митрополит позаботился упросить его, чтобы он не открывал о происходившем между ними и о данном им, митрополитом, согласии на унию никому из православных, даже самому Ипатию Потею. Когда последний в генваре следующего (1595 г.), находясь в Торчине у князя бискупа Луцкого Бернарда Мацеевского, встретился там с Терлецким и спросил его о свидании его с митрополитом после съезда епископов в Сокале, то Кирилл отвечал, что хотя он был у митрополита, но о съезде ему и о тайных решениях съезда ничего не сказал. И потому Потей спешил (от 16 генваря) сообщить митрополиту за новость, которую с трудом будто бы выведал от Кирилла, что в Сокале "все уже епископы списались" приступить к соединению с римлянами и что о том дано уже знать кое-кому и из верховных лиц. Затем Потей продолжал: "Когда я имел об этом разговор с князем бискупом Луцким, то он просил меня и владыку Луцкого, чтобы мы привели к тому же и Вашу милость, указывая на немалые от того выгоды для Церкви Божией. Я говорил с князем о великих обидах, которые мы терпим не только от них, католиков, но и от своих; говорил, что нет у нас согласия; старшего своего, митрополита, считаем ни за что, против него бунтуем, на его грамоты и проклятия не обращаем внимания и вовсе не хотим иметь над собою старшего. Бискуп мне отвечал: "Знаю, знаю, но отчего же это так делается? Оттого, что порядка между вами нет, а ваши патриархи об этом не заботятся; только затем сюда приезжают, чтобы вас грабить и сеять между вами несогласия, выдавая грамоты на грамоты. Но когда будете в унии, тогда все пойдет иначе: старший будет иметь большее значение, и все будут его слушать и бояться". Говорили далее о том, чтобы приступить к унии без насилия совести и веры нашей, вспомнили и о месте в раде и на все получили добрый ответ и обещание помогать нам. Говорили и о том, что Ваша милость хотя бы и хотел привести дела в порядок, но средств не имеет по обеднению старшей кафедры. Бискуп отвечал: "Это последнее дело; будем стараться, чтобы та кафедра для большей важности получила хорошее содержание" - и сам указал на Печерский, говоря: "Приличнее управлять им митрополиту Киевскому, нежели живущим там пьяницам". И просил нас о том, чтобы мы сами ехали к Вашей милости и обо всем с Вами договорились. "А когда согласитесь, сказал, - дайте нам тихонько знать, а мы уже не только от короля, но и от самого папы послов к вам иметь будем с приглашением Вас к унии, и синод от короля будет назначен; там, на том синоде, будем трактовать с вами, как бы прежде всего согласиться в том, в чем мы не сходимся; там же обеспечено будет Вам, чего вы желаете, относительно целости вашей веры и ваших церемоний". С тем мы и расстались, обещавшись ехать к Вашей милости. И потому прошу: сделайте милость, уведомьте нас, где можем Вас найти..." Далее Потей уведомлял митрополита: "Я видел у Луцкого владыки грамоту коронного канцлера, в которой пишет, что король желает видеться с Вашею милостью и чтобы владыка Луцкий также ехал к королю (то недаром), но Луцкий обещался не ехать, пока не увидимся с Вашею милостью". Это значило, что Кирилл Терлецкий успел уже исполнить возложенное на него поручение от митрополита и епископов и побывал у коронного канцлера и короля, который потому-то и приглашал теперь к себе митрополита вместе с Кириллом. В заключение Потей прибавлял: "А письма этого, покорно прошу, никому. Ваша милость, не показывай, ибо я поверяю то Вашей милости как старшему пастырю". Таким образом, и митрополит скрытничал, и Кирилл Терлецкий, и Потей - все чего-то опасались. Едва ли мы ошибемся, если скажем, что опасались они наиболее своих же могущественных мирян, которые могли своим влиянием повредить им и замышляемому ими делу, каковы особенно были воеводы: киевский князь Острожский и новогродский Скумин-Тышкевич. Вот что, например, писал к последнему митрополит от 20 генваря, после того как получил чрез Терлецкого приговор епископов, собиравшихся в Сокале, и сам вручил Терлецкому такое же от себя согласие на унию: "Православный, вельможный и милостивый пан воевода! Стараясь давать знать Вашей милости как столпу Церкви нашей обо всех новостях, касающихся Церкви и меня, извещаю Вас о новой новинке, никогда не слыханной предками нашими и Вашею милостию: посылаю Вам в копии лист, писанный ко мне отцами епископами, о намерении их подчиниться Римскому Костелу. Посмотри сам. Ваша милость, как пан мудрый и осмотрительный, и, что тебе покажется, поскорей отпиши мне. А я без воли Божией и Вашей милости и не думаю на то согласиться, опасаясь какого-либо подступу и прелести для нашей Церкви и утешаясь мыслию: Если весь мир приобрету, а душу свою потеряю, чем выкуплю?" (Мф. 16. 26).
3. чтобы по заключении унии они не принимали тех из наших, которые захотели бы перейти в католичество, а особенно не принуждали к тому при заключении браков, как обыкновенно делают;
4. чтобы духовные наши были в таком же почете, как их, а особенно чтобы наш митрополит и владыки имели место в раде и на сеймах, хотя и не все;
5. нужно переслаться с патриархами, чтобы и они склонились к унии и мы единым сердцем и едиными устами хвалили Господа Бога;
6. нужно послать к московскому и к волохам, чтобы и они вместе с нами согласились на унию: всего лучше, по моему мнению, в Москву послать отца епископа Владимирского, а к волохам - Львовского;
7. нужны также исправления некоторых вещей в церквах наших, особенно касательно людских вымыслов;
8. весьма нужно позаботиться о школах и свободных науках, особенно для образования духовенства, чтобы мы могли иметь ученых пресвитеров и хороших проповедников, ибо оттого, что нет наук, в нашем духовенстве великая грубость умножалась".
Таким образом, побуждением к унии для князя К. К. Острожского была единственно его любовь к своей Церкви и к своему народу, та любовь, которая не могла без горести видеть их крайне тяжкого положения в Литве и надеялась найти в унии последнее средство к улучшению этого положения. А главнейшим условием для желаемой унии князь считал, чтобы она была заключена с Римом с согласия духовных представителей всей православной Церкви, а не одних литовских иерархов.
Ни письма князя Острожского, ни его записки об унии, писанных дня за три до Брестского Собора, Потей никому на Соборе не показал. Как человек сведущий в церковных делах, он понял, что в таком обширном объеме уния неосуществима, что ни на Востоке, ни тем более в Москве никогда не согласятся признать папу главою Церкви. Потому отвечал двум посланцам князя, принесшим его письмо: "Дал бы Бог, чтобы когда-нибудь исполнилось то, чего желает его княжеская милость, но на нашем веку того не случится, и если князь не написал об этом митрополиту, то я не смею и слова молвить о таких вещах, ибо митрополит не расположен к римлянам". А ехать в Москву Потей решительно отказался, ссылаясь на то, что там его могут подвергнуть истязаниям и казни. Не такой унии желали в Литве, особенно правительство: здесь имели в виду собственно унию местную; старались привлечь в унию только тот русский и вообще православный народ, который жил в литовско-польских владениях, чтобы совершенно оторвать его от Москвы, к которой влекло его единоверие, и сблизить, сроднить с Польшею, от которой отталкивало его латинство, и потом мало-помалу всецело его окатоличить и ополячить. На такую-то местную унию и изъявляли уже свое согласие некоторые литовско-русские владыки, как мы видели из ответной грамоты к ним короля. Предложение об унии в смысле князя Острожского, если бы оно и объявлено было епископом Потеем на Брестском Соборе, едва ли бы встретило сочувствие со стороны и прочих отцов Собора.
Чем же занимались на этом Соборе? Из всех деяний Собора 1593 г. нам известно только одно решение его о Львовском епископе Гедеоне, который не переставал вести борьбу с братством или, точнее, с самим митрополитом. Мы уже упомянули, что Гедеон упросил короля назначить комиссию для решения вопроса, кому должна принадлежать власть над церквами львовского братства. Эта комиссия, состоявшая из четырех латинян под председательством православного епископа открыла свои действия 6 февраля и единогласно решила, что обе братские церкви со всем имуществом и самое братство должны подлежать власти епископа Гедеона, а не митрополита, хотя председатель почему-то решения не подписал. Братство подало апелляцию королю. А митрополит, крайне огорченный такими происками своего викария, послал (15 февраля) Гедеону не только от себя, но и полученное от патриарха запрещение править епархиею за то, что он, епископ, упорно отвергает все бывшие постановления патриарха и Соборов относительно львовского братства и вопреки церковных правил перенес это дело на светский королевский суд. Гедеон, однако ж, не хотел повиноваться. Тогда митрополит отправил к нему позыв явиться на соборный суд в Бресте. Гедеон не явился, и Собор судил его заочно и 27 июня осудил на отлучение. Решение Собора вручено было Гедеону возным при двух свидетелях из шляхты, но не произвело на владыку никакого действия. Такая непокорность, самонадеянность и своеволие Гедеона остались бы для нас необъяснимыми, если бы мы не знали торжественного обещания, данного ему и трем другим епископам, изъявившим желание принять унию, королем Сигизмундом III, что никакие клятвы и запрещения со стороны патриарха или митрополита не причинят им ни малейшего вреда.
Наступил 1594 год, и митрополит, получая известия, что Гедеон не перестает архиерействовать, послал к нему (16 генваря) еще позыв явиться лично на суд Собора, имеющего открыться в Бресте 24 июня. Но Гедеон не явился и теперь, а отправил в Брест только своего уполномоченного, который заявил на Соборе в самый день его открытия, что Собор незаконен, так как на нем с митрополитом всего два епископа, Владимирский и Луцкий, и созван он в отсутствие и без ведома короля, находившегося тогда в Швеции, и что такой Собор не вправе производить суд над епископом. Несмотря, однако ж, на протест, Собор осудил Гедеона заочно, и вследствие соборного решения 10 июля митрополит, седши сам в брестской соборной церкви на амвоне, при собрании великого множества народа всех сословий приказал архидиакону возгласить, что Львовский епископ Гедеон "отлучается от всех справ святительских до того часу, аж ся церкви Божой справит". Когда же вскоре за тем поступили новые жалобы на Гедеона, что он насильно завладел Уневским монастырем и жестоко обходится с монахами, вовсе не помышляя о каком-либо исправлении, то митрополит созвал Собор у себя в Новогрудке и в 26-й день сентября по определению Собора, на основании прежних решений патриарших и соборных низложил Гедеона "с стану епископского и от всего сана святительскаго". А на следующий день написал к канцлеру Польши Яну Замойскому послание, в котором, довольно подробно изложив весь ход дела, как Гедеон притеснял львовское братство и посягал на права своего архипастыря-митрополита, как два раза подвергался за это осуждению и запрещению от патриарха, два раза подвергался тому же от Соборов, как, несмотря на троекратные позвы, не хотел явиться на суд духовный и как, наконец, действительно низложен, митрополит просил канцлера предупредить короля, чтобы он, если Гедеон обратится к нему с жалобою, отнюдь не отменял соборного решения, помня свою присягу, данную при коронации, не нарушать прав духовенства, как римского, так и греческого. Совершенно произвольна догадка, будто митрополит преследовал Гедеона за его склонность к унии, которой сам не сочувствовал, и отстаивал братство, как противившееся унии. Митрополит отстаивал не столько братство, сколько самого себя, свою власть, свои права, на которые посягал его своевольный викарий; митрополит преследовал силою церковных законов епископа, который не хотел подчиняться не только своему архипастырю, но и Соборам и самому патриарху. Об унии тут не было и помину.
Собор 1594 г., открывшийся в Бресте с 24 июня, действительно не мог иметь законной силы, потому что король Сигизмунд III находился тогда в Швеции, а сеймовою конституциею предшествовавшего года запрещены были всякие съезды, сеймы или Соборы в отсутствие короля. На эту конституцию в самом начале Собора указал епископ Луцкий Кирилл Терлецкий, и в то же время митрополит получил письменное напоминание о ней от примаса королевства Гнезненского архиепископа. Потому собравшиеся на Собор решили, что так как они съехались к урочному дню на Собор в надежде возвращения в этому времени короля, а король доселе не возвратился, да и не все епископы приехали, то Собор, имея в виду означенную конституцию, не будет заниматься никакими делами, кроме дел судных, которых конституция та не запретила (разумелся суд над епископом Гедеоном). Снисходя, однако ж, на просьбы послов виленского Свято-Троицкого братства, прибывших с инструкциею, подписанною панами сенаторами и другими знатными членами братства, и желая облегчить работу будущего Собора, настоящий Собор решился рассмотреть эти просьбы и сделать по ним свое постановление в виде проекта, который имел быть утвержден на Соборе последующего года. В проекте было определено:
1. оставляем в силе лишь те церковные братства, которые имеют благословение от святейших патриархов и одобрены митрополитом и всеми епископами, и желаем не только не препятствовать, но и всячески содействовать их процветанию, а все иные церковные братства, противные этим, хотя бы получили начало от какого-либо епископа, знать не хочем и возбраняем;
2. священники братских церквей должны во всех епархиях находиться под властию местных архиереев, кроме братской Успенской церкви в Львове и львовского Онуфриевского монастыря, состоящих под благословением митрополита;
3. так как священники Троицкого братства в Вильне терпят препятствия в отправлении церковных служб от священников бурмистровских, то благословляем братству построить свою церковь на братской земле, по данной ему королем грамоте, а пока церковь построится, священники братские пусть служат в Троицком монастыре, впрочем, и после построения церкви Сретенский придел в Троицком монастыре по благословению патриарха и грамоте короля должен навсегда оставаться за братством для отправления церковных служб;
4. оставляем две главнейшие школы, одну в Вильне, другую во Львове, при церковных братствах под верховною властию митрополита, а все иные, малые, школы, основанные в подрыв этим братским школам, не должны существовать; только для помочи священникам дозволяется при каждой церкви иметь и обучать двух-трех детей;
5. утверждаем типографии согласно с определением Собора 1591 г., но с условием, чтобы в епархии митрополита ничего не печаталось и не издавалось без его воли, равно как и во Львове, а в епархиях епископов - без воли епископов;
6. признаем справедливою мысль, чтобы митрополит и епископы посылали своих уполномоченных на сеймики для участия в избрании кандидатов на архиерейские вакансии, и будем стараться, чтобы на то последовало разрешение короля. Под этою соборною грамотою из архиереев подписались только митрополит и Ипатий Потей, а Кирилл Терлецкий не подписался, хотя и он поименован в начале грамоты, и неизвестно, было ли впоследствии утверждено изложенное в ней постановление.
Из этой же соборной грамоты узнаем, что число церковных братств тогда очень увеличилось. На Соборе, по свидетельству ее, вместе с духовенством присутствовали послы от братств не только нам уже известных, виленского, львовского, брестского, но и бывших доселе неизвестными: красноставского, гольшанского, Городецкого, галицкого, бельского и "многих" других. Самое младшее из них было братство бельское, которое хотя уже образовалось, но получило благословение от своего епископа только после Собора. В своей благословенной грамоте от 29 июня Ипатий Потей дозволял этому братству принять чин и порядок братств львовского и виленского, отдавал братству бельскую соборную церковь святого Богоявления со всем имуществом, разрешал построить при церкви школу, больницу, гошпиталь, избирать для своей церкви священников и для школы учителей, предоставлял братству внутреннее самоуправление и грозил проклятием всякому, кто сделался бы соблазнителем и разорителем братства. Сохранился "реестр" лиц, вписавшихся в виленское Троицкое братство, на 1594 г., и здесь на первом месте стоит имя самого митрополита Михаила Рагозы, потом следуют имена: Федора Скумина - воеводы новогродского, Филона Кмиты Чернобыльского - воеводы смоленского и других вельможных панов и паней - Сапег, Сангушковной, Мстиславских, Соколинских, Полубенских, Масальских, Огинских и множество других лиц обоего пола разных сословий. Общее число братчиков простиралось до 368 Материальные средства этого братства также умножались. От князя Александра Полубенского оно получило в дар (1593) фольварк Судерви в Виленскем повете на содержание братских священников и школы, а у виленского купца Павла Михайловича Снипки купило (1594) за триста коп грошей дом по соседству с двумя другими, которыми оно уже владело на большой улице близ Острой брамы. Часть денег, следующих за дом, Снипка уступил своим завещанием братству, с тем чтобы оно ежегодно отпускало по три копы грошей на Троицкий гошпиталь и по две копы на росский. Но священники братства действительно терпели стеснения от виленских бурмистров и радцев, владевших Троицким монастырем. Узнав однажды, что эти священники отслужили вечерню у большого Троицкого алтаря с дозволения митрополита, бурмистры и радцы явились (24 января 1594 г.) к самому митрополиту и объявили, что он поступил вопреки их права, данного им королями на все виленские церкви и на Троицкий монастырь, а затем просили, чтобы впредь без их ведома владыка так не распоряжался, - и митрополит счел за лучшее уступить.
II
Прошло три года, как четыре православных епископа в Литве решились принять унию на известных условиях и заявить о том своему королю, и около двух лет, как король дал епископам торжественное обещание выполнить предложенные ими условия, насколько будет зависеть от него, и с тех пор дело как будто остановилось, и мы не видим никаких следов его. Знаем только, что в 1592 г. многие и из мирян в Галиции при виде плачевного состояния своей Церкви желали согласиться на унию, и папа принимал там некоторые меры для привлечения русских; знаем еще, что в 1593 г. на Владимирскую кафедру возведен был известный ревнитель унии Потей и сам князь Острожский писал к нему послание об унии, - и больше ничего. А между тем дело, начатое четырьмя епископами и королем, отнюдь не прекращалось: оно велось тайно и, хотя медленно, подвигалось вперед при участии, с одной стороны, епископов Кирилла Терлецкого и Ипатия Потея, а с другой - короля и его сенаторов, как духовных, т. е. латинских прелатов, так и светских. В 21-й день мая 1594 г. в гродский владимирский уряд явился со своими крылошаяами владыка Луцкий Кирилл и просил внести в актовые книги лист, начинавшийся следующими словами: "Я, Кирилл Терлецкий, милостию Божиею экзарх, епископ Луцкий и Острожский, и мы, капитула, или крылошане, луцкой соборной церкви св. Иоанна Богослова, объявляем всем и каждому, что, по воле и промышлению Бога, в Троице славимого, и при усердном старании и содействии его королевской милости, пана нашего милостивого Сигизмунда III, и панов рад, духовных и светских, наступило давно желанное примирение и соединение, восстановилась братская любовь между двумя столько времени разрозненными по вере Церквами, Восточною и Западною, с признанием святейшего папы Римского верховным пастырем и наместником апостольским. А чтобы точнее утвердить это соединение и засвидетельствовать покорность святейшему отцу папе, его королевская милость определил послать в Рим двух особ, в Бозе велебного отца Ипатия Потея, прототрона, епископа Владимирского и Брестского, и меня, епископа Луцкого, и на разные дорожные потребности позволил мне своею грамотою заложить одно из церковных имений". Далее говорилось в листе, что Кирилл действительно заложил церковное имение Водирари на сорок лет гродскому владимирскому писарю Станиславу Кандыбе, заняв у него 2000 польских злотых. Вот до чего уже доведено было дело об унии! И однако ж, в нем недоставало еще самого главного и самого существенного. Король с своими сенаторами дал согласие на соединение Русской Церкви, находившейся в его владениях, с Римскою, но необходимо еще было согласие самих иерархов Западнорусской Церкви и во главе их митрополита: от их только лица и можно было вести речь об унии с Римским первосвященником. Король назначил послать в Рим двух депутатов из среды русских же святителей, но необходимо было, чтобы этим депутатам дали от себя уполномоченность все остальные их собратия. Верно, надеялись легко и скоро получить их согласие, почему король и разрешил Кириллу Терлецкому заложить церковное имение для путевых издержек. А между тем потребовалось более года и стоило многих хлопот и усилий, чтобы добиться от русских владык того, чего от них желали. Более всех, разумеется, пришлось хлопотать Ипатию Потею и Кириллу Терлецкому, уже назначенным депутатами к папе. Что делали они для этой цели с 21 мая, когда огласилось их назначение, по декабрь 1594 г., с точностию неизвестно. Может быть, они объезжали, как и говорится у некоторых польских историков, литовские и польские города, собирали на съезды православное духовенство и шляхту и убеждали их изъявлять согласие на унию. Достоверно только, что в начале декабря Потей и Терлецкий составили от лица всех русских иерархов следующий декрет, или приговор: "Мы, нижеподписавшиеся, глубоко чувствуем лежащую на нас обязанность вести словесных овец Христовых к тому единству в вере, которому научил нас Христос, и особенно в настоящее несчастное время, когда между людьми так умножились ереси и многие отступают от нашей православной веры наиболее потому, что мы разъединены с римлянами, детьми одной и той же матери - кафолической Церкви, и не можем пособлять друг другу. По уставу мы всегда просим Бога в молитвах наших о соединении веры, на деле же никогда о том не старались, а смотрели только на наших старших (т. е. патриархов), ожидая, что они постараются. Но надежда на них все более и более ослабевает, потому что они находятся в поганской неволе и ничего не могут сделать, хотя бы и хотели. От времен Христа Спасителя и апостолов предки наши всегда признавали одного старшего первопрестольника и пастыря в Церкви Божией - святейшего папу Римского, и, доколе то было, в Церкви существовал порядок и ересям трудно было распространяться. Но когда настало много старших и первопрестольников, которые начали себе приписывать ту власть, теперь мы видим, до какого разделения пришла Церковь Божия и какую силу берут еретические секты. Потому, не желая, чтобы и впредь гибли человеческие души от такого разделения, мы умыслили, с Божиею помощию, соединиться, как было и прежде, с братиею нашею римлянами под одним видимым верховным пастырем и даем себе пред Господом Богом обет, что мы всем сердцем и со всею ревностию будем стараться, каждый порознь, о приведении и прочего нашего духовенства и всего народа к тому же соединению. А для большего возбуждения себя к тому мы составили между собою настоящий письменный акт, которым и свидетельствуем нашу полную и неизменную волю на соединение с Римским Костелом", Акт этот написан 2 декабря 1594 г. и подписан в подлиннике только двумя епископами: Владимирским Ипатием Потеем и Луцким Кириллом Терлецким, которых потому и следует признать его составителями. Но затем они старались собрать подписи и прочих иерархов, так как по другому современному же списку под актом этим подписались еще кроме Потея и Терлецкого: Михаил, митрополит Киевский, и Галицкий, и всея Руси; Григорий архиепископ, владыка Полоцкий и Витебский; Леонтий Пельчицкий, епископ Пинский и Туровский; Дионисий Збируйский, епископ Холмский и Белзский; Иона Гоголь, архимандрит кобринский, и тот же Иона Гоголь, нареченный епископ Пинский и Туровский. Из этих подписей необходимо заключить, что собирание их производилось очень долго, потому что, например, Григорий, архиепископ Полоцкий, мог подписаться только после 5 мая 1595 г., когда он сделан коадъютором Полоцкого архиепископа Нафанаила Селицкого (вовсе не подписавшегося) или, вернее, только после 22 сентября, когда сделался его преемником; равно и Иона Гоголь, хотя мог бы и подписаться нареченным епископом Пинским и Туровским еще при жизни Пинского епископа Леонтия Пельчицкого, но преемником его сделался только после 22 сентября 1595 г. А это было уже, как увидим, пред отъездом Потея и Терлецкого в Рим. И потому легко понять, отчего под актом нет подписей епископов - Львовского Гедеона Балабана и Перемышльского Михаила Копыстенского: к тому времени оба они уже отказались от всякого участия в унии. Таким образом, настоящий акт, придуманный Потеем и Терлецким, при появлении своем не мог иметь никакого влияния на дело унии.
Гораздо важнее было другое событие, совершившееся к концу того же 1594 г. под влиянием Луцкого владыки Кирилла Терлецкого. По его приглашению съехались в город Сокаль епископы: Львовский Гедеон, Персмышльский Михаил и Холмский Дионисий. Здесь Кирилл старался изобразить пред ними плачевное состояние православной Церкви, и особенно порицал ее главных архипастырей Восточных патриархов, и своими хитрыми словами довел епископов до того, что они, во-первых, составили и подписали приговор, в котором выражали свое согласие на принятие унии и который решили послать чрез самого же Кирилла Терлецкого к митрополиту, прося его благословения, а во-вторых, написали условия (артикулы), на основании которых соглашались принять унию, и поручили, вероятно, тому же Луцкому владыке изложить эти условия пред королем. В начале своих условий епископы говорили: "Видим мы в наших старших, т. е. патриархах, великое нестроение и незаботливость о Церкви Божией; сами они в неволе, и вместо четырех патриархов теперь явилось их уже восемь (чего прежде никогда не бывало). Видим, как они живут там, на своих кафедрах и подкупаются друг под другом, как утратили свои соборные церкви. А, приезжая к нам, они не ведут никаких диспутов с иноверными и не хотят давать ответов от Священного Писания, хотя бы кто и требовал, а лишь собирают с нас свои пожитки более, нежели сколько следовало бы, и, набрав откуда ни попало денег, подкупают друг друга там, в земле поганской. Потому мы, не желая более оставаться под таким их пастырством, единодушно согласились и желаем приступить к соединению веры и признать святейшего папу Римского нашим единым верховным пастырем. Только просим, чтобы господарь обеспечил нас с нашими епископиями своею грамотою и навсегда утвердил следующие артикулы: а) чтобы обряды и церемонии в наших церквах не нарушались ни в чем до скончания века, б) чтобы русские владычества, церкви, монастыри и их имущества оставались в целости и все духовенство, по стародавнему обычаю, под властию, благословением и подаваньем епископов; в) чтобы все церковные дела и служба Божия не нарушались никем ни из духовных, ни из светских и отправлялись по старому календарю; г) чтоб господарь благоволил дать нам почет на сейме и место в раде (сенате); д) чтобы проклятия, какие могут быть на нас от патриарха, не причинили никакого вреда ни нам, ни нашему духовенству; е) чтобы монахи из Греции, которые приезжают сюда грабить нас и которых мы смело можем назвать шпионами, никакой власти над нами больше не имели; ж) чтобы листы и привилегии, какие понадавали у нас патриархи ради прибытков своих братствам и на разные справы в народе, от чего размножились секты и ереси, были уничтожены; з) чтобы каждый новоизбранный епископ был посвящаем от митрополита Киевского, а самого митрополита посвящали все епископы с благословения папы Римского и без всякой платы; и) чтобы все эти артикулы король утвердил нам своими грамотами, одною на латинском, а другою на русском языке; к) чтобы король постарался об утверждении тех же артикулов и грамотою святейшего папы и чтобы мы удостоены были таких же вольностей, какими пользуются в Короне Польской и великом княжестве Литовском арцибискупы, бискупы, прелаты и все римское духовенство".
Когда владыка Луцкий Кирилл по поручению епископов, собиравшихся в Сокале, явился к митрополиту с их посланием и приговором об унии, митрополит изъявил на нее и с своей стороны согласие и собственноручно написал свои "пункты", по которым поручил тому же Кириллу, отправлявшемуся к королю с "артикулами" от епископов, ходатайствовать пред польским канцлером и гетманом Замойским. "Прежде всего, - писал Рагоза, - по несогласию самих наших старших, патриархов, я хочу с иными некоторыми епископами признать верховную власть святейшего папы Римского, сохранивши в целости все обычаи и обряды нашей Восточной Церкви. А его милость пана гетмана просить, да обеспечит нас король своею грамотою, чтобы я, митрополит, оставался на своей митрополии до конца жизни, во всякой чести, уважении и покое; чтобы я по примеру моих предместников имел место в раде и все вольности наравне с римскими духовными; чтобы неблагословенные листы на нас от патриархов, если какие будут принесены, не имели никакой силы и значения; чтобы монахи из Греции больше у нас не бывали и в неприятельскую Московскую землю не пропускались. Особенно просить пана гетмана, чтобы не пускали с листами к нам от патриархов людей перехожих и проезжих, ибо мы справедливо признаем их шпионами". Легко приметить, что митрополит изложил в своих пунктах, хотя короче, те же главные мысли, какие были изложены в артикулах епископов, и даже воспользовался кое-где теми же выражениями знак, что артикулы епископов были ему показаны и им прочитаны. Эта собственноручная записка Рагозы, уцелевшая доселе, служит неопровержимым доказательством, что еще к концу 1594 г. он изъявил свое согласие на унию, и изъявил из-за своих личных выгод. Но, вручая Кириллу Терлецкому эту свою записку, митрополит позаботился упросить его, чтобы он не открывал о происходившем между ними и о данном им, митрополитом, согласии на унию никому из православных, даже самому Ипатию Потею. Когда последний в генваре следующего (1595 г.), находясь в Торчине у князя бискупа Луцкого Бернарда Мацеевского, встретился там с Терлецким и спросил его о свидании его с митрополитом после съезда епископов в Сокале, то Кирилл отвечал, что хотя он был у митрополита, но о съезде ему и о тайных решениях съезда ничего не сказал. И потому Потей спешил (от 16 генваря) сообщить митрополиту за новость, которую с трудом будто бы выведал от Кирилла, что в Сокале "все уже епископы списались" приступить к соединению с римлянами и что о том дано уже знать кое-кому и из верховных лиц. Затем Потей продолжал: "Когда я имел об этом разговор с князем бискупом Луцким, то он просил меня и владыку Луцкого, чтобы мы привели к тому же и Вашу милость, указывая на немалые от того выгоды для Церкви Божией. Я говорил с князем о великих обидах, которые мы терпим не только от них, католиков, но и от своих; говорил, что нет у нас согласия; старшего своего, митрополита, считаем ни за что, против него бунтуем, на его грамоты и проклятия не обращаем внимания и вовсе не хотим иметь над собою старшего. Бискуп мне отвечал: "Знаю, знаю, но отчего же это так делается? Оттого, что порядка между вами нет, а ваши патриархи об этом не заботятся; только затем сюда приезжают, чтобы вас грабить и сеять между вами несогласия, выдавая грамоты на грамоты. Но когда будете в унии, тогда все пойдет иначе: старший будет иметь большее значение, и все будут его слушать и бояться". Говорили далее о том, чтобы приступить к унии без насилия совести и веры нашей, вспомнили и о месте в раде и на все получили добрый ответ и обещание помогать нам. Говорили и о том, что Ваша милость хотя бы и хотел привести дела в порядок, но средств не имеет по обеднению старшей кафедры. Бискуп отвечал: "Это последнее дело; будем стараться, чтобы та кафедра для большей важности получила хорошее содержание" - и сам указал на Печерский, говоря: "Приличнее управлять им митрополиту Киевскому, нежели живущим там пьяницам". И просил нас о том, чтобы мы сами ехали к Вашей милости и обо всем с Вами договорились. "А когда согласитесь, сказал, - дайте нам тихонько знать, а мы уже не только от короля, но и от самого папы послов к вам иметь будем с приглашением Вас к унии, и синод от короля будет назначен; там, на том синоде, будем трактовать с вами, как бы прежде всего согласиться в том, в чем мы не сходимся; там же обеспечено будет Вам, чего вы желаете, относительно целости вашей веры и ваших церемоний". С тем мы и расстались, обещавшись ехать к Вашей милости. И потому прошу: сделайте милость, уведомьте нас, где можем Вас найти..." Далее Потей уведомлял митрополита: "Я видел у Луцкого владыки грамоту коронного канцлера, в которой пишет, что король желает видеться с Вашею милостью и чтобы владыка Луцкий также ехал к королю (то недаром), но Луцкий обещался не ехать, пока не увидимся с Вашею милостью". Это значило, что Кирилл Терлецкий успел уже исполнить возложенное на него поручение от митрополита и епископов и побывал у коронного канцлера и короля, который потому-то и приглашал теперь к себе митрополита вместе с Кириллом. В заключение Потей прибавлял: "А письма этого, покорно прошу, никому. Ваша милость, не показывай, ибо я поверяю то Вашей милости как старшему пастырю". Таким образом, и митрополит скрытничал, и Кирилл Терлецкий, и Потей - все чего-то опасались. Едва ли мы ошибемся, если скажем, что опасались они наиболее своих же могущественных мирян, которые могли своим влиянием повредить им и замышляемому ими делу, каковы особенно были воеводы: киевский князь Острожский и новогродский Скумин-Тышкевич. Вот что, например, писал к последнему митрополит от 20 генваря, после того как получил чрез Терлецкого приговор епископов, собиравшихся в Сокале, и сам вручил Терлецкому такое же от себя согласие на унию: "Православный, вельможный и милостивый пан воевода! Стараясь давать знать Вашей милости как столпу Церкви нашей обо всех новостях, касающихся Церкви и меня, извещаю Вас о новой новинке, никогда не слыханной предками нашими и Вашею милостию: посылаю Вам в копии лист, писанный ко мне отцами епископами, о намерении их подчиниться Римскому Костелу. Посмотри сам. Ваша милость, как пан мудрый и осмотрительный, и, что тебе покажется, поскорей отпиши мне. А я без воли Божией и Вашей милости и не думаю на то согласиться, опасаясь какого-либо подступу и прелести для нашей Церкви и утешаясь мыслию: Если весь мир приобрету, а душу свою потеряю, чем выкуплю?" (Мф. 16. 26).