МакБейн Эд. Красавица и чудовище

 
Рука в руке гуляли мы
По берегу реки.
Сияли звезды в вышине,
Как юны были мы!
Прошли года, увлек нас вдаль
Безжалостный поток.
Но в сердце все живет печаль:
Забыть тебя не смог!
 

   Мне все это казалось забавным. Фрэнк утверждает, что ведущий передачи не имеет ничего общего с Уильямом Б. Уильямсом, нью-йоркским диск-жокеем.
   Остров Фламинго Фрэнк называет островом Фанданго, так как большинство домов построено в испанском стиле, который пришелся по душе здешним обитателям. Если бы в Калузе существовал «Золотой берег», так, несомненно, он находился бы на острове Фламинго. Дома здесь стоят от пятисот тысяч и выше, а на причале у берега выстроились парусные шлюпки и быстроходные катера, некоторые из них стоят еще дороже. Все дома на Фламинго расположены на так называемых «земельных участках, примыкающих к морю», неважно, стоит ли дом на побережье или на одном из многочисленных каналов, разделяющих идеально обработанные участки. По словам Фрэнка, на Фламинго газоны всегда в таком порядке, будто их каждый день стрижет парикмахер военно-морских сил США. У каждого из нас свои излюбленные сравнения.
   У главных ворот из будки вышел охранник, и я нажал на тормоза своей «карлэннгайа». Время близилось к полуночи, немного поздновато для гостей. Я объяснил, что меня ожидает мисс Рейнольдс, и он, сказав: «Подождите, пожалуйста, минуточку, сэр», вернулся в будку, где, отыскав на листке, пришпиленном к доске, нужный ему номер, поднял трубку висевшего на стене телефона и, пока ждал ответа, спросил:
   – Простите, как ваше имя?
   – Мэттью Хоуп, – ответил я.
   – Мисс Рейнольдс, – произнес он в трубку, – к вам мистер Хоуп. – Выслушал ответ и со словами: «Благодарю вас», – повесил трубку. – Первая улица направо, – объяснил он мне, – Крейн-Уэй, второй дом от угла – двести четвертый.
   Я включил зажигание, доехав до угла, повернул направо и разыскал почтовый ящик с номером 204 на дверях испанской гасиенды, рядом красовалась такая же испанская гасиенда с почтовым ящиком под номером 206. Подъехав к дому, заглушил мотор и направился к дверям. Весь дом сиял огнями. Китти Рейнольдс распахнула дверь до того, как я позвонил.
   – Боялась, что не приедете, – сказала она. – Входите, пожалуйста.
   Она решила продемонстрировать еще одну модель, которая, несомненно, продавалась в «Кошачьем уголке»: голубой пеньюар с длинным разрезом вдоль левого бедра и с низким вырезом на груди. Белокурые волосы в беспорядке рассыпались по плечам. На лице не было косметики. Глаза, того же цвета, что пеньюар, оторвавшись от моего лица, тревожно обшарили лужайку за моей спиной. Мне захотелось обернуться и посмотреть, что же там такое.
   – Входите, – повторила она и, отойдя в сторону, пропустила меня, затем тщательно заперла дверь.
   – Простите за опоздание, – извинился я. – На Сорок первой авария.
   – Я обычно ложусь поздно, – ответила мисс Рейнольдс. – Хотите выпить? Я пью коньяк.
   – От коньяка не откажусь, – согласился я.
   Мисс Рейнольдс провела меня в гостиную, обстановка которой была выдержана исключительно в сине-голубой гамме: голубой ковер, более темные по оттенку портьеры, прозрачные голубые занавески, на белой оштукатуренной стене над камином – полотна Соломона Сида, также в сине-голубой гамме. Голубой, несомненно, любимый цвет хозяйки. Когда я заезжал в магазин, на ней было синее платье, и сейчас она сидела в голубом пеньюаре в комнате, где царствовал сине-голубой цвет. Даже ее атласные домашние туфли на высоких каблуках без задников были синими. Я наблюдал, как она, налив в два суженных кверху бокала коньяк, направляется ко мне. Сам я расположился со всеми удобствами на одном из диванов перед камином.
   – Может, зажечь камин? – спросила хозяйка, протягивая мне один из бокалов. – Как-то промозгло, правда? Не поможете мне? Боюсь, самой мне не справиться.
   Я разорвал на узкие полоски две страницы газеты и положил обрывки бумаги под решетку. На решетку бросил несколько сухих щепок, а сверху положил два полена. Чиркнув спичкой, поджег бумагу. Загорелись сначала щепки, а потом и поленья: одно толстое, сосновое, другое – дубовое.
   – Спасибо, – поблагодарила Китти.
   – Итак, – начал я, загородив камин ширмой, и, разогнувшись, уселся лицом к ней, – что вы хотели сказать мне?
   – Хотелось извиниться перед вами за свое поведение на прошлой неделе, – ответила она.
   – Забудьте об этом, – успокоил ее.
   – Понимаете… вы разворошили прошлое, а мне хотелось бы забыть все это. Как коньяк?
   – Превосходный, – ответил я. – Мисс Рейнольдс, зачем я вам понадобился?
   – Мне страшно.
   – Чего вы боитесь?
   – Эти убийства…
   – Да?
   – Мне стало страшно.
   – Почему?
   – Потому что я – одинокая женщина, кроме меня, в доме ни души…
   – Но позвонили вы совсем не поэтому, правда?
   – Нет.
   – Если вам нужны помощь и утешение, лучше позвонить в полицию, не так ли?
   – Да.
   – Так что я здесь делаю, мисс Рейнольдс?
   – Ну хорошо, я была знакома с Эндрю.
   – Вы говорите об Эндрю Оуэне?
   – Да. А теперь его жена, его бывшая жена убита, и, вполне возможно, все это как-то связано со мной…
   Она оборвала фразу.
   – И с Мишель, вы хотите сказать? – спросил я.
   – Да, с Мишель.
   – Так вы все-таки были знакомы с Мишель?
   – Да, была с ней знакома.
   – Почему бы нам не начать с начала? – предложил я.
   – Это было так давно, прошло уже больше года, – сказала она со вздохом.
   – Поточнее: с какого времени?
   – Ну, с августа, когда застрелили Джерри…
   – Джерри?
   – Толливера. Его полное имя – Гарольд. А сейчас уже декабрь… сегодня ведь первое?
   – Уже второе, – поправил я, взглянув на часы.
   – Так это было… Август, сентябрь, октябрь, ноябрь, – считала она, загибая пальцы, – почти четыре месяца, а всего, должно быть, прошло шестнадцать месяцев.
   Тут до меня дошло, о чем она говорила.
   – Джерри Толливер – тот самый человек, которого застрелил полицейский…
   – Правильнее сказать – убил. Да, тот. У него была мастерская по чистке ковров. Он ехал на похороны сестры, когда офицер полиции…
   – Помню, – сказал я, – так при чем здесь он? Вы с ним тоже были знакомы?
   – Нет.
   – Тогда что…
   – Вот об этом и рассказываю вам. Некоторые члены нашего комитета знали его – или были знакомы с ним при жизни, но я – нет. Я вошла в комитет только потому, что все случившееся показалось мне ужасно несправедливым. Что же получается: человек убит, а полицейский гуляет себе на свободе? Вот почему я присоединилась к этому комитету. Тоже считала, что надо что-то сделать.
   – Какой комитет, мисс Рейнольдс?
   По ее словам, комитет состоял из небольшой группы людей, черных и белых, которые считали, что в деле Джерри Толливера была допущена чудовищная несправедливость. Комитет организовала черная женщина, муж которой был белым, и жили они не здесь, а на Фэтбэке, где у ее мужа была врачебная практика. Сначала в комитет, кроме нее самой и группы белых, разделявших взгляды ее мужа, в основном входили жителя Фэтбэка, но потом состав комитета расширился до двух или трех дюжин жителей разных районов Калузы и других городов Флориды, черных и белых, из самых разных слоев общества. Первое собрание членов комитета, вспоминала Китти, состоялось не здесь, а на Фэтбэке, – это было, наверное, через неделю после создания комитета, – именно там она и познакомилась с Мишель и Джорджем Харперами.
   – Этот доктор с женой пытались объединить в комитете другие смешанные пары, вроде них самих, – объяснила Китти. – Вам, конечно, известно, что в Калузе таких – по пальцам пересчитаешь.
   – Мне так не кажется.
   – Так поверьте на слово, что это так, – заверила меня Китти. – Когда комитет добился успеха, все говорили… На самом деле никакого успеха не было и в помине, потому что полицейский до сих пор гуляет себе как ни в чем не бывало. Но я сейчас не об этом. Единственные смешанные пары, которые откопала жена доктора – вылетела сейчас из памяти ее фамилия, – были: она с мужем, Мишель с Джорджем и еще одна пара из Венайс, так это вообще не наш город. Все остальные не были женаты, то есть хочу сказать, что черные были женаты на черных, а белые – на белых, но других пар перца с солью не было, понимаете?
   Я вспомнил вдруг солонку с перечницей на картине, висевшей в спальне Салли. Но промолчал.
   – Комитет распался недели через три после первой встречи. Можно заседать круглые сутки, но вы же знаете этот город, никогда и ничего здесь не добьешься. Все разбрелись по своим углам проливать слезы над кружкой пива. Женщина эта с богатым доктором – вспомнила теперь ее имя: Наоми Моррис – вернулись к своим орхидеям, каждый занялся своими делами. За исключением…
   Она замолчала.
   – Дальше, – подбодрил я.
   – За время всех этих встреч в комитете некоторые сблизились. Вот мы и продолжали встречаться.
   – А Эндрю и Салли Оуэн бывали на этих встречах?
   – Ну да, они же входили в состав комитета.
   – Так вы там познакомились с Эндрю? На одной из этих встреч?
   – Да, – ответила она едва слышно, отпив глоток коньяка. Одно бревно в камине с треском вдруг рассыпалось искрами. С залива донесся шум моторной лодки.
   – Знаете, – продолжала она, – я была разведена, владела престижным магазином на Сёркл, но в те дни ничего, кроме этого магазина, в моей жизни не было. Может, именно поэтому и вошла в этот комитет, хотелось заняться чем-то важным, иметь цель в жизни, понимаете? Развод – нелегкая штука.
   – Да, знаю.
   – Вы прошли тем же маршрутом?
   – Прошел.
   – Такие вот дела, – сказала она, снова вздохнув. – Эндрю был внимателен ко мне, хорош собой. Вот мы с ним… ну, вы знаете.
   – Когда это случилось?
   – Наверное, в прошлом сентябре. Или в октябре? Где-то осенью.
   – И Салли обо всем узнала.
   – Наверное.
   – Вы не уверены в этом?
   – Ну да, узнала об этом.
   – И тут же подала на развод.
   – Да, так вроде.
   – Но ведь Салли так сделала, верно?
   – Да, да, сделала.
   – Почему вы не решились рассказать мне об этом в нашу прошлую встречу?
   – Все это касаюсь только меня одной.
   – Так и сейчас это касается только вас.
   – Да, но тогда Салли была жива.
   – А Мишель убили.
   – С мужем Мишель меня ничто не связывало.
   – Так, по-вашему, смерть Салли…
   – Нет, нет.
   – Как-то связана с тем, что вы были близки с ее мужем?
   – Нет, конечно, нет.
   – Тогда что же изменилось после ее смерти? Неделю назад вы отказывались говорить со мной на эту тему, а теперь, кажется…
   – Эта смерть заставила меня о многом задуматься, вот и все. Сначала Мишель, потом – Салли, такое впечатление, что это касается всех женщин из ор…
   Она резко оборвала фразу на полуслове. У Китти это просто стало дурной привычкой. В нашу первую встречу все никак не решалась произнести имя «Мишель» и сейчас, как только заговаривала, очевидно, об «организации», тут же сжимала челюсти, как акула, заглотнувшая крючок.
   Я внимательно посмотрел на нее.
   Опустив глаза, она сказала:
   – Вот так все оно и было… ну, в нашем кружке, который образовался после распада комитета, я имею в виду… у нас считали, что влюбляться по-настоящему, как мы с Эндрю, нельзя, мы только всех перебаламутили.
   – Но такая реакция вполне естественна: точно так же к вам отнеслись бы в любом кружке, если бы в него входили люди женатые…
   – Это верно, но реакция Салли… Она ведь из тех, кто рубит сплеча, понимаете? Салли слишком высокого о себе мнения… Так она просто рассвирепела. Ясно дала понять нам обоим, что мы изгнаны из этой группы, заявила, что никто из ор… что никто из наших друзей не станет с нами больше общаться. Вот почему она потребовала развода и в исковом заявлении назвала мое имя. Чтобы добиться нашего изгнания. Изгнать. Навсегда отлучить.
   – Что это за слово, начинающееся с «ор», на котором все время спотыкаетесь…
   – О чем вы?
   – Вы хотели произнести какое-то слово, начинающееся с «ор»…
   – Вам, наверное, показалось.
   – По-моему, я не ослышался.
   – Не может быть, ошибаетесь, – сказала Китти. – Хотите еще коньяка?
   – Спасибо, нет. Итак, насколько я понял, вас изгнали из круга людей, с которыми вы встречались…
   – Да, это все из-за Салли, она добилась этого.
   – А где жили эти люди: в нашем городе?
   – Да. Но не только в Калузе, ведь дело Толливера привлекло много внимания. Были супруги из Венайс, я уже говорила вам о них, кто-то приезжал из Тампы, Майами, Сарасоты… да из разных мест, самый разный народ, все, кто не хотел мириться с этой несправедливостью – оправдательным приговором полицейскому.
   – А кто именно из Майами? – спросил я.
   – Да честно говоря, не помню. Ведь это было так давно.
   – Не входил ли в ваш комитет человек по имени Ллойд Дэвис?
   – Честное слово, не помню всех фамилий.
   – Он служил вместе с Харпером в армии, я только подумал…
   – М-м-м, да.
   – Если Харпер с женой входили в этот комитет, как вы сказали…
   – Да, Харперы в нем участвовали.
   – Тогда, вполне вероятно, что Джордж привлек и Дэвиса, заинтересовал его…
   – Вот теперь, когда вы рассказываете об этом, вспоминаю, что на какой-то встрече был человек с такой фамилией.
   – Ллойд Дэвис?
   – Кажется, да.
   – С женой?
   – Да, наверное.
   – Ее звали Леона?
   – Ей-богу, не помню.
   – Где проходила встреча?
   – По-моему, у Эндрю. Прошел уже целый год, больше года. Кажется, у него. Понимаете, люди вместе боролись за справедливость, у них вошло в привычку встречаться. Не помню, были знакомы с ним Салли и Эндрю или его привел кто-то еще. Понимаете, приходило много народу.
   – Вы говорили, дюжины две-три.
   – Иной раз и больше. По крайней мере сначала. До развала комитета.
   – Понятно. – Я посмотрел на часы. – Мисс Рейнольдс, – сказал я, – мне по-прежнему не…
   – Китти, – поправила она.
   – Мне по-прежнему непонятно, зачем вы просили меня приехать сегодня ночью.
   Она надолго задумалась, явно не зная, что ответить. Потом наконец решилась:
   – Ведь вы – адвокат Джорджа.
   – И что же?
   – Сегодня вечером услышала ваше обращение к нему и подумала: если он позвонит вам…
   – Да?
   – Сказали бы ему, что я не имела ничего общего с… этим.
   – С чем, мисс Рейнольдс?
   – С тем, что началось.
   – А что началось?
   – Неважно, вы только скажите ему. Что бы он ни думал…
   – Что, по-вашему, он думает?
   – По-моему, Джордж докопался и… – Китти покачала головой. – Забудьте об этом, – сказала она.
   – До чего он докопался?
   – Не имеет значения. Просто скажите ему. Если Джордж сбежал из тюрьмы, чтобы разделаться со всеми нами, не хочу оказаться следующей жертвой.
   – С кем это – «всеми нами»?
   – Со всеми женщинами.
   – Какими женщинами?
   – С… нашими подругами, понимаете?
   – Нет. С какими подругами?
   – С теми, кто были подругами. До развода Салли. До того, как Эндрю и Салли расстались.
   – И вы думаете, что Джордж… или кто-то другой убил Салли и Мишель…
   – Это Джордж, – прервала она.
   – Почему так уверены?
   – А кто же еще мог это сделать?
   – Так вы считаете, что Джордж все-таки охотится за теми, кто дружил с вами и Эндрю Оуэном?
   – Ну… да.
   – Ничего не понимаю. Зачем ему…
   – Если не понимаете, о чем говорю…
   – Не понимаю.
   – Тогда забудьте все это, договорились?
   – Почему не расскажете мне все просто и ясно? – спросил я. – Как бы чертовски трудно ни было, просто возьмите и расскажите все.
   – Я и так рассказала более чем достаточно.
   – Так вы в самом деле напуганы? – спросил я.
   – Да. – Китти старательно рассматривала что-то на дне бокала. Она отвечала почти шепотом.
   – Может, вам лучше позвонить в полицию?
   – Нет, – решительно ответила Китти, подняв глаза. – В нашем городе? После всего, что случилось с Джерри? Нет, сэр, никакой полиции, будь она проклята.
   – Что ж, – сказал я со вздохом, поднимаясь с дивана. – Если появится желание рассказать еще что-то, знаете, где меня найти. Если нет…
   – Только передайте это Джорджу, ладно? Когда будете разговаривать с ним.
   – Если буду с ним разговаривать.
   – Я провожу вас, – сказала Китти, стремительно поднимаясь с места, пеньюар при этом распахнулся, обнажив ноги. Она запахнулась плотнее, быстрыми шагами подошла к двери и открыла ее со словами:
   – Спокойной ночи, мистер Хоуп. Спасибо, что приехали.
   – Спокойной ночи, – ответил я, выходя на улицу. Как и обещала Предсказательница погоды, легкий мелкий дождичек моросил с покрытого облаками неба. Я услышал, как за моей спиной щелкнул замок, заботливо смазанный маслом.
   До дома добрался во втором часу ночи.
   Поставив в гараж «гайа», запер дверь, открыл ту дверь, что вела из гаража в кухню, включил на кухне свет, после чего запер и эту дверь. Я стоял в нерешительности, не зная, что предпринять: выпить ли еще стаканчик мартини или ограничиться молоком? Решив вопрос в пользу молока, достал из холодильника бутылку, налил полный стакан и, поставив бутылку на место, со стаканом в руке направился в гостиную. И чуть не умер от страха.
   В гостиной в темноте сидел Джордж Харпер.
   – Господи! – воскликнул я, щелкнув выключателем.
   – Как поживаете, мистер Хоуп? – приветствовал меня Джордж.
   Он сидел в кресле, стиснув колени своими громадными ручищами, спокойный, как смерть, лицом к арке, ведущей на кухню, где стоял я со стаканом молока в руке. Рука у меня дрожала.
   – Как вы сюда попали? – спросил я.
   – Черный ход не был заперт, – ответил он.
   – Нет, был.
   – Тогда, наверное, открыл его силой, – сказал Джордж.
   – Вы меня до смерти напугали. Где вы были?
   – В Майами.
   – И чем занимались?
   – Поехал повидаться с мамой.
   – Значит, сбежали из тюрьмы, чтобы повидаться с мамой, так?
   – Верно, мистер Хоуп. Она из-за меня здорово напереживалась.
   – Знаете, что убита Салли Оуэн?
   – Да, сэр, слыхал об этом.
   – Это вы ее убили?
   – Нет, сэр.
   – А вам известно, что на месте преступления нашли ваш молоток?
   – Да, сэр.
   – Что на нем обнаружены ваши отпечатки пальцев?
   – Так я и понял.
   – Можете объяснить, как он попал туда?
   – Нет, сэр.
   – У кого, кроме вас и Мишель, был ключ от дома?
   – Мне об этом ничего неизвестно.
   – У вас не спрятан где-нибудь снаружи запасной ключ?
   – Нет, сэр.
   – Тогда каким образом ваш молоток выбрался из гаража?
   – Не могу сказать, мистер Хоуп.
   – Вы понимаете, в какой переплет попали?
   – Наверное.
   – Зачем сделали такую глупость: сбежали из тюрьмы?
   – Сказал уже: хотел повидаться с матушкой.
   – По какому поводу?
   – По делу.
   – По какому делу?
   – По личному, мистер Хоуп.
   – Послушайте, мистер Харпер. Бросьте-ка вы лучше к чертовой матери это свое «личное», слышите? Если хотите, чтобы я помог вам, тогда больше никаких «личных» дел. Все карты на стол, мы с вами играем в одной команде, понятно?
   – Да не хочу играть ни в чьей команде, мне тошно от этого, – заявил Харпер.
   – Не хотите, значит? А попасть на электрический стул хотите? Такая перспектива вас привлекает?
   – Не очень. Но чему быть – того не миновать.
   – А зачем этому «быть», мистер Харпер? Если только не попадете на него исключительно по своей доброй воле.
   – Что же, ничего не поделаешь, от смерти не убежишь, – возразил он.
   – Вы сбежали из тюрьмы в прошлый четверг, – сказал я. – Все это время были в Майами?
   – Да, сэр. В город вернулся сегодня ночью и сразу же решил повидаться с вами.
   – Где слушали мое выступление по телевидению?
   – Какое?
   – Разве вы приехали ко мне не потому…
   – Какое? – повторил он.
   – Вы не слышали моего выступления?
   – Нет, сэр.
   – Тогда зачем сюда пожаловали?
   – Так вы же мой адвокат, правда? Подумал, надо бы узнать, как обстоят мои дела.
   – О, ваши дела просто превосходны. Как только попадетесь на глаза любому полицейскому в нашем штате, он тут же, без колебаний, пристрелит вас. Полиция считает, что вы убили этих женщин, сбежали из тюрьмы, украли оружие, кстати, оно еще у вас?
   – Да, сэр.
   – Где?
   – В машине.
   – В какой машине?
   – Машине, которую я подцепил.
   – В машине, которую украли?
   – Да, сэр.
   – Потрясающе, – сказал я.
   – Без машины мне не обойтись, – объяснил Харпер, пожав плечами.
   – Где она?
   – На улице. Не хотел загораживать подъездную дорожку, сообразил, что вам тогда не проехать в гараж.
   – Спасибо за заботу.
   Харпер промолчал.
   – Лучше вам добровольно явиться в полицию, – сказал я.
   – Нет, сэр, не стану делать этого.
   – Если вы не причастны к убийству жены…
   – Не делал я этого.
   – Если вы не причастны к убийству Салли Оуэн…
   – И ее не убивал.
   – Тогда какого черта вы в бегах?
   – Я не в бегах, мистер Хоуп.
   – Так чем вы занимаетесь?
   Он не ответил.
   – Мистер Харпер, – сказал я, – можете объяснить, почему ваша жена явилась ко мне в понедельник утром, шестнадцатого ноября, с жалобой на вас, она утверждала, что предыдущей ночью вы избили ее до полусмерти, и просила подать…
   – Понятия не имею, – перебил Харпер.
   – В то воскресенье вы были в Майами, верно?
   – Правильно.
   – Поехали туда, чтобы встретиться с Ллойдом Дэвисом и повидать мать…
   – Верно, но не застал ни маму, ни Дэвиса.
   – И позвонили старому приятелю по службе в армии…
   – Да, сэр, Ронни Палмеру.
   – Он служит в Майами и ведает вербовкой на военную службу.
   – Да, сэр.
   – И затем поехали в Помпано, а оттуда – в Веро-Бич.
   – Да, сэр.
   – Зачем?
   – Уже говорил вам. Поглядеть на достопримечательности. Посмотреть, что там и как.
   – Где были в понедельник ночью? В ту ночь, когда убили Мишель?
   – Вернулся в Майами и был там. Тоже говорил вам про это.
   – Зачем вернулись в Майами?
   – Подумал, может, найду Ллойда.
   – Мистер Харпер, – сказал я, – вы начинаете действовать мне на нервы.
   – Очень жалко, – сказал он, – но вы кой-чего не знаете.
   – Что мешает рассказать мне все?
   – Не могу, – ответил он.
   – Что вы ищете, мистер Харпер?
   Он не ответил.
   – Китти Рейнольдс считает: вы что-то обнаружили. Что, мистер Харпер?
   Он неподвижно, как скала, возвышался в кресле, молча уставившись на меня.
   – Мистер Харпер, – прервал я молчание, – предлагаю вам пойти вместе со мной в полицию, предлагаю вам явиться туда добровольно, пока какой-нибудь полицейский не прострелил вам голову. Если вы невиновны в этих убийствах, незачем прятаться. Что скажете? Пойдете со мной?
   Он молча сидел в кресле еще целую минуту, обдумывая мои слова.
   Кивнул.
   Неуклюже поднялся на ноги.
   И потом этот сукин сын со всей силы заехал мне по физиономии своим громадным кулачищем.

Глава 10

   Телефон настойчиво трезвонил.
   На улице было дождливо, ветрено и холодно.
   Второе декабря, среда, девять часов утра. Чуть меньше восьми часов прошло с той минуты, как я свалился без сознания от удара Харпера, а он исчез. Я пришел в себя минут через двадцать. На моих часах было 1.46. У меня электронные часы. Никто ведь больше не говорит «без четверти два». Или 1.44, или 1.46. Моей первой мыслью было – позвонить Блуму, но вместо этого с трудом дотащился до постели. Сейчас Блум звонил мне.
   – Я тебя не разбудил? – спросил он.
   – Нет, уже проснулся.
   – Есть известия от Харпера?
   Я помолчал в нерешительности. Потом ответил:
   – Нет.
   – Что ж, придется подождать, пока человек примет решение. И так бывает, – утешил меня Блум. – Может, явится сегодня на похороны.
   – Какие похороны?
   – Салли Оуэн. Должен признаться, Мэттью, мы к ним приготовились, как к визиту президента, – вдруг Харпер решит заглянуть туда. Половина личного состава полиции задействована, самое подходящее время грабануть банк, как считаешь?
   – Для похорон тоже подходящий денечек.
   – Лучше не бывает, – сухо согласился Блум. – Ты придешь?
   – Зачем?
   – Если Харпер объявится, ему снова потребуется адвокат.
   – Очень сомневаюсь, что он объявится, Мори.
   – Вот как? – недовольно произнес Мори, и на линии воцарилось продолжительное молчание. – Почему ты так думаешь?
   – Если бы ты убил Салли, ты пошел бы на похороны?
   – Да знаешь, сколько раз бывало: человек убил кого-то, а потом у него крыша поехала. У меня был такой случай: один парень на Лонг-Айленде зарезал свою жену мясницким ножом, представляешь? Так прямо на следующий день, когда половина округа Нассау разыскивала его, он принес поточить этот нож в мастерскую, можешь представить? Это же все равно что запереть дверь конюшни, когда лошадь твою уже увели, верно? Принести нож с пятнами крови на ручке вокруг всех этих заклепочек, представляешь? Так точильщик унес нож в заднюю комнату, за мастерской, и позвонил нам, а когда мы арестовали парня, он все повторял: «Нож затупился». Люди просто теряют рассудок, Мэттью.
   – Чего не бывает, – согласился я.