– Именно по этой причине я и обратился к вам, – возразил я. – Совсем необязательно читать мне нотации.
– Извините, я и не думал читать нотаций.
– Я прекрасно осознаю пределы своих возможностей.
– Тогда все в порядке. Просто не забывайте, что вы играете на моем поле.
– Это понятно, – заверил его я. – Больше того: если вы возьметесь за это дело и будет согласие моего клиента, я совсем выйду из игры.
– Нет, нет, – поспешно возразил Уиллоби.
– Почему же «нет»?
– Из того, что вы рассказали, ясно, что у вашего клиента за душой ни гроша…
– Да нет же, он вполне платежеспособен. У него собственное дело по сбору и продаже подержанных вещей.
– И он в состоянии оплатить услуги лучшего адвоката по уголовным делам в Калузе?
– В Калузе лучший адвокат по уголовным делам – Бенни Фрейд.
– Это удар ниже пояса, Мэттью. Если Бенни такой замечательный, так и отправляйтесь к Бенни.
– Он мне дал от ворот поворот.
– Можно узнать, почему?
– Считает, что Харпер виновен.
– Ну и что? Извините меня, Мэттью, но это совершенно непрофессионально. Какое имеет значение, виновен или нет ваш подзащитный? Вопрос в том, согласны ли вы сами сыграть роль гладиатора. Хватит ли у вас мужества выйти на арену и рискнуть своей репутацией, – даже если не уверены в исходе процесса. Иначе заплывете жиром, обленитесь, и этот сукин сын в свое удовольствие станет отправлять людей за решетку или на электрический стул. Мне наплевать, пусть хоть тысяча людей видела, как ваш парень мясницким ножом кромсал свою жену на мелкие кусочки…
– Ее сожгли заживо.
– А кого интересует, что именно с ней сделали: зарезали, застрелили, удавили, повесили, – кого все это интересует? Фокус состоит в том, чтобы убедить присяжных, что ваш парень ни сном ни духом не замешан в этом деле. В этом-то вся загвоздка, Мэттью.
Мне показалось странным, что моя попытка спасти жизнь Харпера вызывает такое необузданное веселье, но я промолчал. Я нуждался в помощи Уиллоби, и он это прекрасно знал.
– Но чтобы ответить на ваш вопрос, – продолжал он, – причина…
– Я уже успел позабыть, какой был вопрос, – прервал его я.
– Вопрос, в сущности, такой: зачем вы мне нужны? Я нуждаюсь в вас потому, что мое обычное вознаграждение намного больше той суммы, которую в состоянии заплатить ваш нищий клиент.
– Если это дело кажется вам таким «занятным», он должен назначать цену.
– Опять вы язвите, Мэттью. Может, вам стоило бы превратить свою фирму в благотворительную организацию…
– Вы нашли бы общий язык с моим партнером.
– Он разделяет мою точку зрения? Главная загвоздка в том, что Большое жюри вынесло обвинительное заключение. Поскольку Большое жюри вынесло решение о привлечении Харпера к уголовной ответственности и передаче дела в суд, у нас в запасе две-три недели, чтобы подготовиться к процессу. На суде мы, конечно, заявим: «Не виновен» и будем просить рассматривать это дело в суде присяжных. Если учесть, сколько дел назначено к слушанию, наше будут рассматривать не раньше первой половины января. Но главное, Мэттью, вот в чем, если мое вознаграждение не будет соответствовать затраченным мною усилиям, я не смогу уделять этому делу столько времени и энергии, сколько необходимо для подготовки наступательной защиты. Поскольку номинально это дело ваше, я возьмусь за него только в том случае, если вы займетесь всей подготовительной работой…
– Постойте…
– Конечно, под моим наблюдением. Я объясню, что нам нужно, а вы добудете это. Согласны?
– Но…
– Придется вам принять мои условия, Мэттью. Иначе на мою помощь не рассчитывайте. Не предлагаю вам взять на себя всю черновую работу. Наймите сыщиков, которые отыщут нужных нам свидетелей, может, у себя в конторе найдете подходящего служащего, чтобы снять с этих свидетелей показания под присягой… это, конечно, в том случае, если не предпочтете делать все сами, – тогда рассматривайте эту работу как профобучение без отрыва от постоянного места службы.
– Весьма признателен, – поблагодарил я.
– Я определю самую умеренную ставку своего гонорара, которая будет зависеть от того, сколько часов уйдет у меня на это дело до суда, плюс то время, которое проведу в суде.
– А сколько времени, по-вашему, продлится процесс?
– В суде? По обычному убийству? Неделю, дней десять.
– А каков ваш почасовой гонорар, Джим?
– Уверен, не больше вашего.
– Мне кажется, Харпер это не потянет.
– Тогда найдите другого защитника, – предложил Уиллоби.
– Давайте договоримся так, – предложил я, – если вы вытащите Харпера…
– Никаких договоров, – отрезал Уиллоби. – Это не благотворительный базар, это дело об убийстве. – Он посмотрел на часы. – На двенадцать у меня назначена встреча, – сказал он. – Мы договорились? Ваша фирма берет на себя всю подготовительную работу, – под моим наблюдением, – а в суде дело буду вести я сам. Мне будет выплачен мой обычный почасовой гонорар за все то время, которое затрачу на это дело до суда и во время суда, как бы долго он ни продлился. Устраивает вас это?
– А у меня есть выбор?
– У нас в городе есть и другие адвокаты, – сухо ответил Уиллоби. – Может, и не такие блестящие, как Бенни Фрейд…
– Ладно, ладно, – поспешно прервал его я.
– Договорились, – сказал он. – Так вот с чего мне хотелось бы начать.
– Начать? Харперу ведь даже не вручили обвинительного заключения.
– Вручат. Так почему бы не опередить окружного прокурора? Поверьте мне, Мэттью, это не пустая трата времени. Любой выигрыш будет стоить затраченных усилий. Обвинительное заключение, несомненно, основывается на следующих фактах: а) Мишель Харпер подала в полицию жалобу, обвинив своего мужа в том, что он избил ее в ночь накануне убийства; б) Харпер купил пятигаллоновую канистру для бензина и наполнил ее бензином за два дня до убийства; в) на этой канистре обнаружены его отпечатки пальцев; и г) какой-то человек опознал в нем того мужчину, который избивал его жену в ночь, когда было совершено убийство. Уверен, что служащий заправочной станции действительно продал Харперу канистру и по его просьбе залил в нее бензин, – парню незачем врать, но почему на канистре не оказалось отпечатков пальцев этого служащего вместе с харперовскими? Поговорите с этим служащим, Мэттью, выясните во всех подробностях, что он делал с этой канистрой, как заливал в нее бензин и так далее. Потолкуйте также с Харпером, выясните, взял ли он эту канистру с собой, когда поехал в Майами. Если взял, это нам в минус, это означает, то канистра была при нем, а не валялась в каком-то месте, где ее мог подобрать любой желающий. Отпечатки пальцев всегда производят впечатление на присяжных, Мэттью, они прочитали слишком много детективных романов и насмотрелись детективных фильмов. Поэтому займитесь этой канистрой и выясните, откуда она появилась и куда исчезла и сколько народу могло бы прибрать ее к рукам до того момента, как она закончила свое существование на пляже, рядом с телом убитой.
Я посмотрел на него и тяжело вздохнул.
– Что касается рыболова, как там, черт побери, его имя…
– Лютер Джексон.
– Белый или черный?
– Белый.
– Неважно. Главный вопрос – действительно ли он видел Харпера на пляже, или нам удастся доказать, что к его опознанию нельзя относиться с доверием. Он первый, с кем вам надо поговорить. Мэттью.
– Ладно, – сказал я и снова вздохнул.
– Теперь что касается Мишель, – продолжал Уиллоби, – у которой, к несчастью, ни о чем не спросишь. Она утверждала, что ее зверски избил муж. Но откуда нам известно, что это был он?
– Так она явилась в мой кабинет…
– Да, и вы отправились с ней в полицию. Но на чьи свидетельства, кроме слов самой Мишель, можем мы опереться, ведь теперь Мишель мертва. Откуда мы знаем, может, ее избил какой-то другой парень? И, между прочим, не он ли прикончил ее следующей ночью?
– Мишель обратилась за советом к соседке, – сказал я. – Эта соседка, очевидно, и направила ее ко мне.
– Выслушав сначала историю Мишель, верно?
– Верно.
– Только одной Мишель, и никого другого. Зайдите, потолкуйте с этой соседкой. Напомните, как ее имя?
– Салли Оуэн.
– Салли Оуэн, верно. Расспросите ее, выясните абсолютно точно, что рассказала ей Мишель в то утро, в понедельник, после того, как муж якобы избил ее до полусмерти, о чем нам известно только со слов Мишель. Может быть, Мишель рассказала что-то еще, чего мы не знаем.
– Сделаю, – пообещал я.
– Но прежде всего найдите этого парня, Лютера Джексона, и расспросите его, что он видел и слышал на том пляже. Он свидетель номер один со стороны обвинения, Мэттью. Не будь его, все остальное можно было бы спустить в унитаз.
– Хорошо, хорошо, – повторил я.
– Все это нам нужно для того, чтобы раздолбить в пух и прах обвинительное заключение, – объяснил Уиллоби, – но это только половина дела. Наша защита целиком и полностью строится на алиби. Харпер утверждает, что он был в Майами, – он только ненадолго съездил в Помпано и Веро-Бич, – итак, он был в Майами с какого-то часа в воскресенье утром до какого-то часа утра во вторник. Хорошо, если он действительно был в воскресенье ночью в Майами, тогда он просто физически не мог находиться здесь, и, следовательно, Мишель избил кто-то другой, а не он, как она написала в своей жалобе. А если он действительно был в Майами и в ночь на понедельник, тогда здесь, на пляже, с ней был кто-то другой, а не Харпер, как утверждает мистер Лютер Джексон. Если алиби Харпера нельзя будет опровергнуть, мы победили. Поговорите с Харпером, Мэттью, потрясите его хорошенько, пусть вспомнит все, что может, о тех днях, которые он провел на Восточном побережье. Найдите какого-нибудь парня, который бы видел, что в воскресенье ночью Харпер писал с пирса; найдите какую-нибудь бабенку, с которой он провел ночь на понедельник, переверните все вверх дном, но добудьте факты и найдите людей, – особенно людей, – нам необходимо доказать, что Харпер не мог находиться в городе, не мог влипнуть в эту заварушку, так как был в это время совсем в другом месте. Понятно?
– Понятно, – ответил я.
– Тогда все в порядке, – улыбнулся Уиллоби, протягивая руку. – Удачи вам, – пожелал он мне на прощание.
У меня было такое ощущение, что я пожимаю руку дьяволу.
В тот же день, около часа, я оказался на причале Санди-Пасс. Предварительно я позвонил в контору администрации, но человек, взявший трубку, не был уверен, сумеет ли сообщить Джексону о том, что я приеду. Он обещал «попытаться», а мне хорошо известно, что тот, кто так говорит, на самом деле собирается идти на ленч. Но лодка (с символическим названием «Молот Лютера» – вероятно, перефраз слов, выбитых на дверях церкви Всех Святых в 1517 году в Виттенберге) оказалась на причале, в одном из слипов, и какой-то мужчина, по моим предположениям сам Джексон, сидел на корточках на корме, ремонтируя сеть. Когда я подошел к лодке, он поднял глаза.
– Мистер Джексон? – спросил я.
– Да, – ответил он.
– Мэттью Хоуп. Я представляю интересы Джорджа Харпера, человека, которого вы…
– Подымайтесь на борт, – предложил он, выпрямившись. На мой взгляд, ему было между шестьюдесятью и семьюдесятью, кожа его лица, казалось, задубела под воздействием солнца, моря и ветра, нос по форме напоминал луковицу и весь был в сизых прожилках, его колючие голубые глаза глубоко запрятались в складках жесткой, как подошва, кожи. Он не протянул мне руки. Вместо этого потянулся к трубке, лежавшей на транце, вытряс за борт остатки табака, набил ее и закурил, а я в это время вскарабкался на палубу.
– Если вы заявились сюда, чтобы доказать, будто я его не видел, – начал Джексон, – так это все впустую: я его видел – и точка.
– Вот об этом-то мне и хотелось поговорить с вами, – сказал я.
– Пустая трата времени.
– Это же мое время, – возразил я.
– И мое – тоже. Сегодня утром уже потратил почти два часа на Большое жюри. Тратить еще два часа на вас нет смысла.
– Мистер Джексон, – сказал я, – в этом деле ставка – жизнь человека.
– Не собираюсь менять своих показаний, я уже рассказал, что видел и слышал. Сначала – в полиции, а потом – Большому жюри. Не вижу причин возвращаться к тому, что уже сказано.
– Учтите только одно обстоятельство: если мы вызовем вас повесткой, чтобы снять письменные показания, вы должны будете рассказать нам все, о чем собираетесь говорить в суде.
– Это с какой же стати?
– Таков закон, мистер Джексон. Так у нас в стране защищают невиновного.
– К вашему парню это не относится, – возразил Джексон. – Я его видел и слышал, что он говорил. Это он убил ее, все правильно.
– Пусть так. Можете вы рассказать мне сейчас, что, как вам показалось, вы видели или слышали той ночью?
– Не «мне показалось», мистер Хоуп. Я это знаю.
– И все же: что именно?
– Если вы собираетесь брать у меня письменные показания, зачем мне рассказывать все это сейчас?
– Мистер Джексон, вы могли бы уже все мне рассказать, мы больше времени потратили на споры.
– Так ведь я вам и рассказываю, – возразил он.
– Вот как? Значит, мне больше не надо тащить у вас слова из глотки? Я по профессии адвокат, а не зубодер.
Джексон улыбнулся.
– Ладно, – согласился он, – что вам надо?
– Я хочу знать, что вы видели и слышали шестнадцатого ночью. Прежде всего, скажите мне, в котором часу это было?
– Где-то около десяти.
– Где вы находились?
– Встал на якорь неподалеку от берега.
– Около острова Уиспер?
– Ага. Услыхал, как морской окунь плескался на мелководье. Забросил крючок и закинул в лодку две штуки.
– А какая это была ночь?
– Полнолуние, так что не думайте, что не видел берега. Можете проверить по газетам. Там написано, что в ту ночь было полнолуние.
– На каком расстоянии от берега вы встали на якорь?
– Сразу же за мелью. Может, футах в двадцати от берега. Не больше.
– И вы утверждаете, что хорошо видели пляж?
– Так же отчетливо, как вас в эту минуту.
– И что же именно увидели, мистер Джексон?
– Черный мужчина и белая женщина бежали по пляжу. Женщина была голая.
– Как она выглядела?
– Длинные черные волосы, кожа белая, как лунный свет.
– А мужчина?
– Здоровенный громила. И черный. Я такого черного ниггера еще не встречал.
Я взял себе на заметку, что когда будем брать показания у Лютера Джексона, следует задать ему несколько вопросов об его отношении к «ниггерам». Также отметил для себя, что надо проверить у Мори Блума, какой оттенок кожи был у тех пятерых полицейских, которых поставили в один ряд с Харпером: был ли среди них хоть один такой же черный, как Харпер. Или же Джексон опознал его на том основании, что Харпер был самым черным из всех?
– Рассмотрели вы лицо мужчины? – спросил я.
– Я его ясно видел, можете не беспокоиться.
– На расстоянии двадцати футов?
– У меня прекрасное зрение, мистер Хоуп. Если я могу заметить в трехстах ярдах от лодки косяк рыбы, то, будь проклят, если не разгляжу лицо человека в двадцати футах от берега.
– Какие у него были волосы? – спросил я.
– Такие же, как у Харпера.
– А какого цвета глаза?
– Глаз не видел. У большинства ниггеров глаза карие, – такие, как у Харпера.
– Когда вы говорите: «здоровенный громила»…
– Как Харпер.
– По-вашему, какого роста?
– Как Харпер.
– Как вы думаете, сколько он весил?
– Столько же, сколько Харпер.
– Так у вас нет ни малейших сомнений, что человек, которого вы видели на пляже, был Джордж Харпер?
– Ни малейших.
– И вы говорите, что видели его здесь в десять часов вечера или около того?
– Около того. Его и женщину, обоих. Поначалу-то заметил женщину, потому что она была голая. Ниггера в темноте нелегко увидеть, понимаете? – сказал он, фыркнув. Я не стал возражать, но для себя отметил вернуться к этому вопросу, когда Джексон будет давать показания под присягой, расспросить его поподробнее относительно того, как трудно разглядеть «ниггера» в темноте.
– Они что, просто гуляли по берегу, или как? – спросил я.
– Бежали по берегу. Женщина впереди, а Харпер – за ней.
– У нее было что-нибудь в руках?
– По-моему, ничего.
– Никакой сумочки, ничего такого?
– Она была совсем голая, – сказал Джексон, кивнув. – Большие титьки прямо светились при луне.
Я помнил, что полицейские нашли сумочку Мишель на песке, по водительским правам, которые были в ее бумажнике, и опознали тело. Именно из-за наличия этой сумочки Мори считал, что Мишель приехала на пляж добровольно. Может, она уронила сумочку на песок около павильона еще до того, как бросилась бежать от своего убийцы?
– Ну, а он? У него в руках что-нибудь было?
– У кого? У Харпера?
– У мужчины, который преследовал ее.
– Не-а. Насколько я видел, ничего.
– Сколько времени вы провели в лодке до того, как увидели этих людей, мистер Джексон?
– Да пару часов. Отсюда отчалил около половины седьмого, сами посчитайте: минут сорок у меня ушло, чтобы дойти до Уиспера. Скажем так, пока я туда доплыл, пока бросил якорь, потом окуни запрыгали рядом с лодкой, – было не меньше половины восьмого.
– Так получается, что прошло два с половиной часа.
– Я и сказал: пару часов.
– Прилив был высоким или начинался отлив?
– Прилив был высоким. Не смог бы я сидеть всего в двадцати футах от берега да еще забросить сеть, если бы был отлив. Проверьте по газетам, если не верите. Прилив, полнолуние.
– А чем занимались эти два с половиной часа?
– Рыбу ловил. А что, по-вашему, я делал? Ведь я – рыбак.
– Поймали что-нибудь?
– Ага. Не так уж много, как рассчитывал, но немного потаскал.
– А чем занимались, когда не было клева?
– Так у меня с собой было несколько банок пива, – так, чтобы убить время. Рыбак привыкает к одиночеству на воде.
– И сколько же банок?
– Да совсем немного. Если думаете, что я был пьян, мистер Хоуп, так лучше забудьте об этом. Ни одному рыбаку во всей Калузе не напоить меня допьяна.
– Так сколько же банок у вас было?
– Влил в себя пару упаковок по шесть штук.
– Двенадцать банок?
– Приблизительно.
– Так сколько же банок пива было у вас, мистер Джексон? Больше или меньше двенадцати?
– Может, вскрыл еще одну упаковку, только начал ее. На рыбалке особо нечем заняться, если нет клева.
– Таким образом, вы за два с половиной часа выпили от двенадцати до восемнадцати банок пива, а уж потом заметили на берегу мужчину и женщину.
– Но это не значит, что я был пьян.
– Никто и не говорит этого. А костер на берегу вы видели?
– Не-а. Никакого огня не видел.
– Но вы видели, что мужчина с женщиной дрались?
– Ага. Он схватил ее за руку, рванул. Принялся лупить ее, – кажется, так: не очень-то хорошо было видно, как они там катались по песку. Но я слышат удары, и еще услышал, как он выкрикнул ее имя.
– И какое же имя вы услышали?
– Мишель.
– Что еще вы слышали?
– Он обозвал ее дешевой шлюхой. Кричал, что она всегда была шлюхой, кричал, что шлюхе доверять нельзя.
– Вы все это слышали со своей лодки?
– Точно. Ветер дул с востока, можете проверить по газетам. Ветер с востока, прилив, полнолуние.
– А что говорила женщина?
– Ничего. Только хныкала, когда он лупил ее.
– Что потом?
– Он уволок ее прочь.
– По песку?
– По песку. За руки, – вроде так. У нее руки были связаны, он тащил ее за руки.
– А что вы делали?
– Да то же, что и раньше.
– Что именно?
– Штаны протирал.
– Почему?
– Рыба-то не клевала, какой резон был мне торчать там? Вытащил крючки и отправился восвояси.
– Сообщили полиции о том, что видели?
– Только после того, как услыхал про убийство.
– Когда это было?
– Во вторник. Услыхал по радио. Сразу подумал: может, это то самое, что видел на пляже в понедельник ночью?
– Но огня на берегу вы не видели?
– Нет.
– Ни после того, как заметили людей на берегу, ни в то время, как уплывали оттуда?
– Не-а. Я-то плыл на юг. А они передвигались к северу, к павильону, – знаете, где потом нашли ее тело.
– Мистер Джексон, я попросил бы вас прийти в мою контору, чтобы повторить под присягой все, что вы только что рассказали мне. Вы не против того, чтобы подписать свои показания?
– Нисколечко. Не стану я помогать вашему парню. Видел его там, на пляже, слышал, как он обзывал ее всякими грязными именами, слышал, как он бил ее, видел, как волок по песку. Я точно видел Харпера, и никого другого, и присягну в этом на Библии.
– Благодарю вас, мистер Джексон, – сказал я.
– За что? – удивился он.
Салли чернокожая, очень приятной наружности женщина, ей чуть больше тридцати. На ней были слаксы, босоножки на высоких каблуках и белый рабочий халат, который развевался над слаксами как мини-юбочка. У Салли африканская стрижка, вошедшая в моду благодаря Анджеле Дэвис. В ушах болтались серьги с рубинами, которые, на мой взгляд, скорее подошли бы к какому-нибудь ночному клубу, а не к стерильному декору ее салона. Косметический салон был расположен в Новом городе, в черном квартале Калузы, неподалеку от той улицы, где жила Мишель со своим мужем. Салли попросила меня посидеть, и я стал наблюдать, как она заплетает волосы своей клиентке в бесчисленное множество тонюсеньких косичек, – прическа, которую ввела в моду Бо Дерек в фильме «10».
Женщина, над которой трудилась Салли, не заслуживала оценки больше «шести», – если определять стоимость женщины, исходя исключительно из ее внешних данных. Дейл с презрением отнеслась к этому фильму. А потом, как бы оправдываясь, все спрашивала меня, понравилось бы мне, если бы меня оценивали по десятибалльной системе. Дейл уверяла, что режиссер Блейк Эдвардс, этакая свинья, должно быть, женоненавистник. Я объяснил ей, что мне фильм показался забавным, но не более того, а вот Бо Дерек действительно очень красивая женщина. По какой-то совершенно недоступной мне логике вслед за этим Дейл спросила, как-то робко и даже застенчиво, а какую оценку я поставил бы ей, если бы меня попросили об этом. Без малейших колебаний я ответил, что она, конечно, получила бы двадцать баллов только за свои внешние данные и дополнительные двадцать баллов за свой интеллект. В ответ на мои слова Дейл сказала: «Врунишка», но прижалась ко мне теснее (мы разговаривали, лежа в ее кровати).
Не закончив украшение прически тесьмой, Салли подошла ко мне.
– Не знала, что ей нужна такая прическа, – извинилась она. – Пока все закончу, пройдет не меньше часа. Неудобно заставлять вас ждать, поговорим лучше сейчас.
Мы перебрались в уголок салона, подальше от кресел, сушилок для волос и раковин для мытья головы. На низком столике между нашими креслами пестрели обложки журналов «Вог», «Харперс Базар» и «Эбони». Салли предложила мне сигарету и закурила сама.
– Вот какие дела, – сказала она.
У Салли удивительно красивые глаза, янтарный блеск которых оттеняет светло-коричневая кожа. Левый глаз слегка косит, – это легкое косоглазие придает ее лицу какое-то задумчивое выражение, почему-то делая его чрезвычайно сексуальным. У нее неплохая фигурка, рост около пяти футов шести дюймов. Она сидела рядом со мной, скрестив ноги, и рубиновые серьги гармонировали с босоножками на высоких каблуках.
– Встречаешься с человеком, а потом случается вот такое, – произнесла она, покачав головой, и затянулась сигаретой.
– Вы были хорошо знакомы с Мишель? – спросил я.
– Довольно хорошо. Ладила с ней больше, чем с другими соседками. Вы же знаете, она жила всего через три дома от нас. Единственная белая женщина в нашем квартале.
– И она была для вас только соседкой?
– Извините, я и не думал читать нотаций.
– Я прекрасно осознаю пределы своих возможностей.
– Тогда все в порядке. Просто не забывайте, что вы играете на моем поле.
– Это понятно, – заверил его я. – Больше того: если вы возьметесь за это дело и будет согласие моего клиента, я совсем выйду из игры.
– Нет, нет, – поспешно возразил Уиллоби.
– Почему же «нет»?
– Из того, что вы рассказали, ясно, что у вашего клиента за душой ни гроша…
– Да нет же, он вполне платежеспособен. У него собственное дело по сбору и продаже подержанных вещей.
– И он в состоянии оплатить услуги лучшего адвоката по уголовным делам в Калузе?
– В Калузе лучший адвокат по уголовным делам – Бенни Фрейд.
– Это удар ниже пояса, Мэттью. Если Бенни такой замечательный, так и отправляйтесь к Бенни.
– Он мне дал от ворот поворот.
– Можно узнать, почему?
– Считает, что Харпер виновен.
– Ну и что? Извините меня, Мэттью, но это совершенно непрофессионально. Какое имеет значение, виновен или нет ваш подзащитный? Вопрос в том, согласны ли вы сами сыграть роль гладиатора. Хватит ли у вас мужества выйти на арену и рискнуть своей репутацией, – даже если не уверены в исходе процесса. Иначе заплывете жиром, обленитесь, и этот сукин сын в свое удовольствие станет отправлять людей за решетку или на электрический стул. Мне наплевать, пусть хоть тысяча людей видела, как ваш парень мясницким ножом кромсал свою жену на мелкие кусочки…
– Ее сожгли заживо.
– А кого интересует, что именно с ней сделали: зарезали, застрелили, удавили, повесили, – кого все это интересует? Фокус состоит в том, чтобы убедить присяжных, что ваш парень ни сном ни духом не замешан в этом деле. В этом-то вся загвоздка, Мэттью.
Мне показалось странным, что моя попытка спасти жизнь Харпера вызывает такое необузданное веселье, но я промолчал. Я нуждался в помощи Уиллоби, и он это прекрасно знал.
– Но чтобы ответить на ваш вопрос, – продолжал он, – причина…
– Я уже успел позабыть, какой был вопрос, – прервал его я.
– Вопрос, в сущности, такой: зачем вы мне нужны? Я нуждаюсь в вас потому, что мое обычное вознаграждение намного больше той суммы, которую в состоянии заплатить ваш нищий клиент.
– Если это дело кажется вам таким «занятным», он должен назначать цену.
– Опять вы язвите, Мэттью. Может, вам стоило бы превратить свою фирму в благотворительную организацию…
– Вы нашли бы общий язык с моим партнером.
– Он разделяет мою точку зрения? Главная загвоздка в том, что Большое жюри вынесло обвинительное заключение. Поскольку Большое жюри вынесло решение о привлечении Харпера к уголовной ответственности и передаче дела в суд, у нас в запасе две-три недели, чтобы подготовиться к процессу. На суде мы, конечно, заявим: «Не виновен» и будем просить рассматривать это дело в суде присяжных. Если учесть, сколько дел назначено к слушанию, наше будут рассматривать не раньше первой половины января. Но главное, Мэттью, вот в чем, если мое вознаграждение не будет соответствовать затраченным мною усилиям, я не смогу уделять этому делу столько времени и энергии, сколько необходимо для подготовки наступательной защиты. Поскольку номинально это дело ваше, я возьмусь за него только в том случае, если вы займетесь всей подготовительной работой…
– Постойте…
– Конечно, под моим наблюдением. Я объясню, что нам нужно, а вы добудете это. Согласны?
– Но…
– Придется вам принять мои условия, Мэттью. Иначе на мою помощь не рассчитывайте. Не предлагаю вам взять на себя всю черновую работу. Наймите сыщиков, которые отыщут нужных нам свидетелей, может, у себя в конторе найдете подходящего служащего, чтобы снять с этих свидетелей показания под присягой… это, конечно, в том случае, если не предпочтете делать все сами, – тогда рассматривайте эту работу как профобучение без отрыва от постоянного места службы.
– Весьма признателен, – поблагодарил я.
– Я определю самую умеренную ставку своего гонорара, которая будет зависеть от того, сколько часов уйдет у меня на это дело до суда, плюс то время, которое проведу в суде.
– А сколько времени, по-вашему, продлится процесс?
– В суде? По обычному убийству? Неделю, дней десять.
– А каков ваш почасовой гонорар, Джим?
– Уверен, не больше вашего.
– Мне кажется, Харпер это не потянет.
– Тогда найдите другого защитника, – предложил Уиллоби.
– Давайте договоримся так, – предложил я, – если вы вытащите Харпера…
– Никаких договоров, – отрезал Уиллоби. – Это не благотворительный базар, это дело об убийстве. – Он посмотрел на часы. – На двенадцать у меня назначена встреча, – сказал он. – Мы договорились? Ваша фирма берет на себя всю подготовительную работу, – под моим наблюдением, – а в суде дело буду вести я сам. Мне будет выплачен мой обычный почасовой гонорар за все то время, которое затрачу на это дело до суда и во время суда, как бы долго он ни продлился. Устраивает вас это?
– А у меня есть выбор?
– У нас в городе есть и другие адвокаты, – сухо ответил Уиллоби. – Может, и не такие блестящие, как Бенни Фрейд…
– Ладно, ладно, – поспешно прервал его я.
– Договорились, – сказал он. – Так вот с чего мне хотелось бы начать.
– Начать? Харперу ведь даже не вручили обвинительного заключения.
– Вручат. Так почему бы не опередить окружного прокурора? Поверьте мне, Мэттью, это не пустая трата времени. Любой выигрыш будет стоить затраченных усилий. Обвинительное заключение, несомненно, основывается на следующих фактах: а) Мишель Харпер подала в полицию жалобу, обвинив своего мужа в том, что он избил ее в ночь накануне убийства; б) Харпер купил пятигаллоновую канистру для бензина и наполнил ее бензином за два дня до убийства; в) на этой канистре обнаружены его отпечатки пальцев; и г) какой-то человек опознал в нем того мужчину, который избивал его жену в ночь, когда было совершено убийство. Уверен, что служащий заправочной станции действительно продал Харперу канистру и по его просьбе залил в нее бензин, – парню незачем врать, но почему на канистре не оказалось отпечатков пальцев этого служащего вместе с харперовскими? Поговорите с этим служащим, Мэттью, выясните во всех подробностях, что он делал с этой канистрой, как заливал в нее бензин и так далее. Потолкуйте также с Харпером, выясните, взял ли он эту канистру с собой, когда поехал в Майами. Если взял, это нам в минус, это означает, то канистра была при нем, а не валялась в каком-то месте, где ее мог подобрать любой желающий. Отпечатки пальцев всегда производят впечатление на присяжных, Мэттью, они прочитали слишком много детективных романов и насмотрелись детективных фильмов. Поэтому займитесь этой канистрой и выясните, откуда она появилась и куда исчезла и сколько народу могло бы прибрать ее к рукам до того момента, как она закончила свое существование на пляже, рядом с телом убитой.
Я посмотрел на него и тяжело вздохнул.
– Что касается рыболова, как там, черт побери, его имя…
– Лютер Джексон.
– Белый или черный?
– Белый.
– Неважно. Главный вопрос – действительно ли он видел Харпера на пляже, или нам удастся доказать, что к его опознанию нельзя относиться с доверием. Он первый, с кем вам надо поговорить. Мэттью.
– Ладно, – сказал я и снова вздохнул.
– Теперь что касается Мишель, – продолжал Уиллоби, – у которой, к несчастью, ни о чем не спросишь. Она утверждала, что ее зверски избил муж. Но откуда нам известно, что это был он?
– Так она явилась в мой кабинет…
– Да, и вы отправились с ней в полицию. Но на чьи свидетельства, кроме слов самой Мишель, можем мы опереться, ведь теперь Мишель мертва. Откуда мы знаем, может, ее избил какой-то другой парень? И, между прочим, не он ли прикончил ее следующей ночью?
– Мишель обратилась за советом к соседке, – сказал я. – Эта соседка, очевидно, и направила ее ко мне.
– Выслушав сначала историю Мишель, верно?
– Верно.
– Только одной Мишель, и никого другого. Зайдите, потолкуйте с этой соседкой. Напомните, как ее имя?
– Салли Оуэн.
– Салли Оуэн, верно. Расспросите ее, выясните абсолютно точно, что рассказала ей Мишель в то утро, в понедельник, после того, как муж якобы избил ее до полусмерти, о чем нам известно только со слов Мишель. Может быть, Мишель рассказала что-то еще, чего мы не знаем.
– Сделаю, – пообещал я.
– Но прежде всего найдите этого парня, Лютера Джексона, и расспросите его, что он видел и слышал на том пляже. Он свидетель номер один со стороны обвинения, Мэттью. Не будь его, все остальное можно было бы спустить в унитаз.
– Хорошо, хорошо, – повторил я.
– Все это нам нужно для того, чтобы раздолбить в пух и прах обвинительное заключение, – объяснил Уиллоби, – но это только половина дела. Наша защита целиком и полностью строится на алиби. Харпер утверждает, что он был в Майами, – он только ненадолго съездил в Помпано и Веро-Бич, – итак, он был в Майами с какого-то часа в воскресенье утром до какого-то часа утра во вторник. Хорошо, если он действительно был в воскресенье ночью в Майами, тогда он просто физически не мог находиться здесь, и, следовательно, Мишель избил кто-то другой, а не он, как она написала в своей жалобе. А если он действительно был в Майами и в ночь на понедельник, тогда здесь, на пляже, с ней был кто-то другой, а не Харпер, как утверждает мистер Лютер Джексон. Если алиби Харпера нельзя будет опровергнуть, мы победили. Поговорите с Харпером, Мэттью, потрясите его хорошенько, пусть вспомнит все, что может, о тех днях, которые он провел на Восточном побережье. Найдите какого-нибудь парня, который бы видел, что в воскресенье ночью Харпер писал с пирса; найдите какую-нибудь бабенку, с которой он провел ночь на понедельник, переверните все вверх дном, но добудьте факты и найдите людей, – особенно людей, – нам необходимо доказать, что Харпер не мог находиться в городе, не мог влипнуть в эту заварушку, так как был в это время совсем в другом месте. Понятно?
– Понятно, – ответил я.
– Тогда все в порядке, – улыбнулся Уиллоби, протягивая руку. – Удачи вам, – пожелал он мне на прощание.
У меня было такое ощущение, что я пожимаю руку дьяволу.
* * *
Согласно закону отдел окружного прокурора обязан предоставить в распоряжение защиты имена и адреса всех свидетелей, которых должны вызвать в суд для дачи показаний. И хотя я приступил к делу раньше положенного срока, у меня не было причин опасаться, что мне станут чинить препятствия. Что бы там ни говорил Уиллоби, не было в городе ни одного адвоката, который усомнился бы в честности Скайя Баннистера, – не слишком удачное имя[17] для окружного прокурора, – и не испытывал бы уважения к этому человеку, давшему клятву защищать законы этой страны. В отделе окружного прокурора мне незамедлительно сообщили название лодки Лютера Джексона и сказали, на каком причале ее можно найти, а затем с той же готовностью дали имена и адреса Ллойда Дэвиса и матери Харпера в Майами. Как ни странно, и тот человек, который говорил со мной по телефону, пожелал мне удачи, прежде чем положил трубку. Все сегодня желали мне удачи. Я начал и сам думать, что удача мне не помешала бы.В тот же день, около часа, я оказался на причале Санди-Пасс. Предварительно я позвонил в контору администрации, но человек, взявший трубку, не был уверен, сумеет ли сообщить Джексону о том, что я приеду. Он обещал «попытаться», а мне хорошо известно, что тот, кто так говорит, на самом деле собирается идти на ленч. Но лодка (с символическим названием «Молот Лютера» – вероятно, перефраз слов, выбитых на дверях церкви Всех Святых в 1517 году в Виттенберге) оказалась на причале, в одном из слипов, и какой-то мужчина, по моим предположениям сам Джексон, сидел на корточках на корме, ремонтируя сеть. Когда я подошел к лодке, он поднял глаза.
– Мистер Джексон? – спросил я.
– Да, – ответил он.
– Мэттью Хоуп. Я представляю интересы Джорджа Харпера, человека, которого вы…
– Подымайтесь на борт, – предложил он, выпрямившись. На мой взгляд, ему было между шестьюдесятью и семьюдесятью, кожа его лица, казалось, задубела под воздействием солнца, моря и ветра, нос по форме напоминал луковицу и весь был в сизых прожилках, его колючие голубые глаза глубоко запрятались в складках жесткой, как подошва, кожи. Он не протянул мне руки. Вместо этого потянулся к трубке, лежавшей на транце, вытряс за борт остатки табака, набил ее и закурил, а я в это время вскарабкался на палубу.
– Если вы заявились сюда, чтобы доказать, будто я его не видел, – начал Джексон, – так это все впустую: я его видел – и точка.
– Вот об этом-то мне и хотелось поговорить с вами, – сказал я.
– Пустая трата времени.
– Это же мое время, – возразил я.
– И мое – тоже. Сегодня утром уже потратил почти два часа на Большое жюри. Тратить еще два часа на вас нет смысла.
– Мистер Джексон, – сказал я, – в этом деле ставка – жизнь человека.
– Не собираюсь менять своих показаний, я уже рассказал, что видел и слышал. Сначала – в полиции, а потом – Большому жюри. Не вижу причин возвращаться к тому, что уже сказано.
– Учтите только одно обстоятельство: если мы вызовем вас повесткой, чтобы снять письменные показания, вы должны будете рассказать нам все, о чем собираетесь говорить в суде.
– Это с какой же стати?
– Таков закон, мистер Джексон. Так у нас в стране защищают невиновного.
– К вашему парню это не относится, – возразил Джексон. – Я его видел и слышал, что он говорил. Это он убил ее, все правильно.
– Пусть так. Можете вы рассказать мне сейчас, что, как вам показалось, вы видели или слышали той ночью?
– Не «мне показалось», мистер Хоуп. Я это знаю.
– И все же: что именно?
– Если вы собираетесь брать у меня письменные показания, зачем мне рассказывать все это сейчас?
– Мистер Джексон, вы могли бы уже все мне рассказать, мы больше времени потратили на споры.
– Так ведь я вам и рассказываю, – возразил он.
– Вот как? Значит, мне больше не надо тащить у вас слова из глотки? Я по профессии адвокат, а не зубодер.
Джексон улыбнулся.
– Ладно, – согласился он, – что вам надо?
– Я хочу знать, что вы видели и слышали шестнадцатого ночью. Прежде всего, скажите мне, в котором часу это было?
– Где-то около десяти.
– Где вы находились?
– Встал на якорь неподалеку от берега.
– Около острова Уиспер?
– Ага. Услыхал, как морской окунь плескался на мелководье. Забросил крючок и закинул в лодку две штуки.
– А какая это была ночь?
– Полнолуние, так что не думайте, что не видел берега. Можете проверить по газетам. Там написано, что в ту ночь было полнолуние.
– На каком расстоянии от берега вы встали на якорь?
– Сразу же за мелью. Может, футах в двадцати от берега. Не больше.
– И вы утверждаете, что хорошо видели пляж?
– Так же отчетливо, как вас в эту минуту.
– И что же именно увидели, мистер Джексон?
– Черный мужчина и белая женщина бежали по пляжу. Женщина была голая.
– Как она выглядела?
– Длинные черные волосы, кожа белая, как лунный свет.
– А мужчина?
– Здоровенный громила. И черный. Я такого черного ниггера еще не встречал.
Я взял себе на заметку, что когда будем брать показания у Лютера Джексона, следует задать ему несколько вопросов об его отношении к «ниггерам». Также отметил для себя, что надо проверить у Мори Блума, какой оттенок кожи был у тех пятерых полицейских, которых поставили в один ряд с Харпером: был ли среди них хоть один такой же черный, как Харпер. Или же Джексон опознал его на том основании, что Харпер был самым черным из всех?
– Рассмотрели вы лицо мужчины? – спросил я.
– Я его ясно видел, можете не беспокоиться.
– На расстоянии двадцати футов?
– У меня прекрасное зрение, мистер Хоуп. Если я могу заметить в трехстах ярдах от лодки косяк рыбы, то, будь проклят, если не разгляжу лицо человека в двадцати футах от берега.
– Какие у него были волосы? – спросил я.
– Такие же, как у Харпера.
– А какого цвета глаза?
– Глаз не видел. У большинства ниггеров глаза карие, – такие, как у Харпера.
– Когда вы говорите: «здоровенный громила»…
– Как Харпер.
– По-вашему, какого роста?
– Как Харпер.
– Как вы думаете, сколько он весил?
– Столько же, сколько Харпер.
– Так у вас нет ни малейших сомнений, что человек, которого вы видели на пляже, был Джордж Харпер?
– Ни малейших.
– И вы говорите, что видели его здесь в десять часов вечера или около того?
– Около того. Его и женщину, обоих. Поначалу-то заметил женщину, потому что она была голая. Ниггера в темноте нелегко увидеть, понимаете? – сказал он, фыркнув. Я не стал возражать, но для себя отметил вернуться к этому вопросу, когда Джексон будет давать показания под присягой, расспросить его поподробнее относительно того, как трудно разглядеть «ниггера» в темноте.
– Они что, просто гуляли по берегу, или как? – спросил я.
– Бежали по берегу. Женщина впереди, а Харпер – за ней.
– У нее было что-нибудь в руках?
– По-моему, ничего.
– Никакой сумочки, ничего такого?
– Она была совсем голая, – сказал Джексон, кивнув. – Большие титьки прямо светились при луне.
Я помнил, что полицейские нашли сумочку Мишель на песке, по водительским правам, которые были в ее бумажнике, и опознали тело. Именно из-за наличия этой сумочки Мори считал, что Мишель приехала на пляж добровольно. Может, она уронила сумочку на песок около павильона еще до того, как бросилась бежать от своего убийцы?
– Ну, а он? У него в руках что-нибудь было?
– У кого? У Харпера?
– У мужчины, который преследовал ее.
– Не-а. Насколько я видел, ничего.
– Сколько времени вы провели в лодке до того, как увидели этих людей, мистер Джексон?
– Да пару часов. Отсюда отчалил около половины седьмого, сами посчитайте: минут сорок у меня ушло, чтобы дойти до Уиспера. Скажем так, пока я туда доплыл, пока бросил якорь, потом окуни запрыгали рядом с лодкой, – было не меньше половины восьмого.
– Так получается, что прошло два с половиной часа.
– Я и сказал: пару часов.
– Прилив был высоким или начинался отлив?
– Прилив был высоким. Не смог бы я сидеть всего в двадцати футах от берега да еще забросить сеть, если бы был отлив. Проверьте по газетам, если не верите. Прилив, полнолуние.
– А чем занимались эти два с половиной часа?
– Рыбу ловил. А что, по-вашему, я делал? Ведь я – рыбак.
– Поймали что-нибудь?
– Ага. Не так уж много, как рассчитывал, но немного потаскал.
– А чем занимались, когда не было клева?
– Так у меня с собой было несколько банок пива, – так, чтобы убить время. Рыбак привыкает к одиночеству на воде.
– И сколько же банок?
– Да совсем немного. Если думаете, что я был пьян, мистер Хоуп, так лучше забудьте об этом. Ни одному рыбаку во всей Калузе не напоить меня допьяна.
– Так сколько же банок у вас было?
– Влил в себя пару упаковок по шесть штук.
– Двенадцать банок?
– Приблизительно.
– Так сколько же банок пива было у вас, мистер Джексон? Больше или меньше двенадцати?
– Может, вскрыл еще одну упаковку, только начал ее. На рыбалке особо нечем заняться, если нет клева.
– Таким образом, вы за два с половиной часа выпили от двенадцати до восемнадцати банок пива, а уж потом заметили на берегу мужчину и женщину.
– Но это не значит, что я был пьян.
– Никто и не говорит этого. А костер на берегу вы видели?
– Не-а. Никакого огня не видел.
– Но вы видели, что мужчина с женщиной дрались?
– Ага. Он схватил ее за руку, рванул. Принялся лупить ее, – кажется, так: не очень-то хорошо было видно, как они там катались по песку. Но я слышат удары, и еще услышал, как он выкрикнул ее имя.
– И какое же имя вы услышали?
– Мишель.
– Что еще вы слышали?
– Он обозвал ее дешевой шлюхой. Кричал, что она всегда была шлюхой, кричал, что шлюхе доверять нельзя.
– Вы все это слышали со своей лодки?
– Точно. Ветер дул с востока, можете проверить по газетам. Ветер с востока, прилив, полнолуние.
– А что говорила женщина?
– Ничего. Только хныкала, когда он лупил ее.
– Что потом?
– Он уволок ее прочь.
– По песку?
– По песку. За руки, – вроде так. У нее руки были связаны, он тащил ее за руки.
– А что вы делали?
– Да то же, что и раньше.
– Что именно?
– Штаны протирал.
– Почему?
– Рыба-то не клевала, какой резон был мне торчать там? Вытащил крючки и отправился восвояси.
– Сообщили полиции о том, что видели?
– Только после того, как услыхал про убийство.
– Когда это было?
– Во вторник. Услыхал по радио. Сразу подумал: может, это то самое, что видел на пляже в понедельник ночью?
– Но огня на берегу вы не видели?
– Нет.
– Ни после того, как заметили людей на берегу, ни в то время, как уплывали оттуда?
– Не-а. Я-то плыл на юг. А они передвигались к северу, к павильону, – знаете, где потом нашли ее тело.
– Мистер Джексон, я попросил бы вас прийти в мою контору, чтобы повторить под присягой все, что вы только что рассказали мне. Вы не против того, чтобы подписать свои показания?
– Нисколечко. Не стану я помогать вашему парню. Видел его там, на пляже, слышал, как он обзывал ее всякими грязными именами, слышал, как он бил ее, видел, как волок по песку. Я точно видел Харпера, и никого другого, и присягну в этом на Библии.
– Благодарю вас, мистер Джексон, – сказал я.
– За что? – удивился он.
* * *
Из конторы администратора я позвонил Салли Оуэн и нашел ее в косметическом салоне, где она работала, в плотном кольце клиенток. Салли сказала, что в два часа к ней должна прийти клиентка, и попросила подъехать в салон к половине третьего, к этому времени она скорее всего освободится. Когда я явился туда без двадцати три, она все еще трудилась над прической своей клиентки.Салли чернокожая, очень приятной наружности женщина, ей чуть больше тридцати. На ней были слаксы, босоножки на высоких каблуках и белый рабочий халат, который развевался над слаксами как мини-юбочка. У Салли африканская стрижка, вошедшая в моду благодаря Анджеле Дэвис. В ушах болтались серьги с рубинами, которые, на мой взгляд, скорее подошли бы к какому-нибудь ночному клубу, а не к стерильному декору ее салона. Косметический салон был расположен в Новом городе, в черном квартале Калузы, неподалеку от той улицы, где жила Мишель со своим мужем. Салли попросила меня посидеть, и я стал наблюдать, как она заплетает волосы своей клиентке в бесчисленное множество тонюсеньких косичек, – прическа, которую ввела в моду Бо Дерек в фильме «10».
Женщина, над которой трудилась Салли, не заслуживала оценки больше «шести», – если определять стоимость женщины, исходя исключительно из ее внешних данных. Дейл с презрением отнеслась к этому фильму. А потом, как бы оправдываясь, все спрашивала меня, понравилось бы мне, если бы меня оценивали по десятибалльной системе. Дейл уверяла, что режиссер Блейк Эдвардс, этакая свинья, должно быть, женоненавистник. Я объяснил ей, что мне фильм показался забавным, но не более того, а вот Бо Дерек действительно очень красивая женщина. По какой-то совершенно недоступной мне логике вслед за этим Дейл спросила, как-то робко и даже застенчиво, а какую оценку я поставил бы ей, если бы меня попросили об этом. Без малейших колебаний я ответил, что она, конечно, получила бы двадцать баллов только за свои внешние данные и дополнительные двадцать баллов за свой интеллект. В ответ на мои слова Дейл сказала: «Врунишка», но прижалась ко мне теснее (мы разговаривали, лежа в ее кровати).
Не закончив украшение прически тесьмой, Салли подошла ко мне.
– Не знала, что ей нужна такая прическа, – извинилась она. – Пока все закончу, пройдет не меньше часа. Неудобно заставлять вас ждать, поговорим лучше сейчас.
Мы перебрались в уголок салона, подальше от кресел, сушилок для волос и раковин для мытья головы. На низком столике между нашими креслами пестрели обложки журналов «Вог», «Харперс Базар» и «Эбони». Салли предложила мне сигарету и закурила сама.
– Вот какие дела, – сказала она.
У Салли удивительно красивые глаза, янтарный блеск которых оттеняет светло-коричневая кожа. Левый глаз слегка косит, – это легкое косоглазие придает ее лицу какое-то задумчивое выражение, почему-то делая его чрезвычайно сексуальным. У нее неплохая фигурка, рост около пяти футов шести дюймов. Она сидела рядом со мной, скрестив ноги, и рубиновые серьги гармонировали с босоножками на высоких каблуках.
– Встречаешься с человеком, а потом случается вот такое, – произнесла она, покачав головой, и затянулась сигаретой.
– Вы были хорошо знакомы с Мишель? – спросил я.
– Довольно хорошо. Ладила с ней больше, чем с другими соседками. Вы же знаете, она жила всего через три дома от нас. Единственная белая женщина в нашем квартале.
– И она была для вас только соседкой?