Эд Макбейн
На глазах у сорока миллионов
Глава 1
Когда в ту среду Майлс Воллнер вернулся с обеда, в приемной его кабинета сидел мужчина. Воллнер бросил взгляд на него, потом вопросительно посмотрел на свою секретаршу. Девушка едва заметно пожала плечами и вернулась к печатной машинке. Войдя в свой кабинет, он связался с ней по селектору.
– Кто там сидит в приемной? – спросил он.
– Не знаю, сэр, – ответила секретарша.
– Что значит, не знаете?
– Он не называет себя, сэр.
– А вы спрашивали?
– Спрашивала.
– И что он говорит?
– Сэр, он сидит рядом, – почти прошептала секретарша. – Мне бы не хотелось...
– Что с вами? – настаивал Воллнер. – Это моя контора, а не его. Что он отвечает на ваш вопрос о том, кто он такой?
– Он говорит, чтобы я шла к... черту, сэр.
– Что?
– Да, сэр.
– Я сейчас приду, – сказал Воллнер.
Он вышел не сразу. Его внимание привлекло письмо на столе – дневную почту секретарша положила на его стол за пять минут до его прихода. Он распечатал письмо, быстро пробежал его глазами и улыбнулся, поскольку это был большой заказ от розничного торговца со Среднего Запада, от фирмы, которую Воллнер хотел заполучить в качестве клиента последние полгода. Компания, возглавляемая Воллнером, была небольшой, но растущей. Она специализировалась на компонентах аудио-визуального оборудования. Ее фабрика находилась на другом берегу реки Гарб, в соседнем штате, а деловые и административные службы располагались здесь, на Шеферд-стрит. В административных службах работали четырнадцать человек – десять мужчин и четыре женщины. На фабрике двести шесть человек. Воллнер надеялся, что в следующем году число работающих на фабрике и в конторе удвоится, а еще через год – утроится. Большой заказ от торговца со Среднего Запада оправдывал его ожидания и радовал. Но тут он вспомнил о мужчине в приемной, и улыбка сползла с его лица. Вздохнув, он направился к двери и по коридору дошел до приемной.
Мужчина сидел на прежнем месте.
На вид этому мускулистому человеку с бледным лицом и глубоко посаженными карими глазами было не больше двадцати двух-двадцати трех лет. Он был чисто выбрит и хорошо одет, под расстегнутым серым плащом виднелся темно-серый костюм. На голове красовалась перламутрово-серая фетровая шляпа. Он сидел, скрестив руки на груди и свободно вытянув ноги. Воллнер подошел и стал перед ним.
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросил он.
– Нет.
– Что вам здесь надо?
– Не ваше дело, – ответил мужчина.
– Простите, – сказал Воллнер, – это мое дело. Я – хозяин этой компании.
– Да? – Он оглядел приемную и улыбнулся. – Хорошая у вас компания.
Секретарша за столом перестала печатать и наблюдала за происходящим. Воллнер чувствовал ее присутствие у себя за спиной.
– Если вы не хотите говорить, что вам здесь надо, боюсь, я должен попросить вас уйти.
Мужчина все еще улыбался.
– Ладно, – сказал он, – я не намерен говорить вам, что мне здесь надо, но и уходить отсюда я не собираюсь.
На какой-то миг Воллнер потерял дар речи. Он бросил взгляд на секретаршу, потом снова повернулся к мужчине.
– Тогда, – сказал он, – мне придется вызвать полицию.
– Вызывайте, но предупреждаю, вы об этом пожалеете.
– Посмотрим, – сказал Воллнер. – Мисс Ди Санто, соедините меня с полицией, пожалуйста.
Мужчина встал со скамьи. Он оказался выше, чем можно было подумать, когда он сидел на скамье: что-то около шести футов и двух или трех дюймов, с широкими плечами и громадными ручищами. Приблизившись к столу и все еще улыбаясь, он произнес:
– Мисс Ди Санто, на вашем месте я бы не притронулся к этой трубке.
Мисс Ди Санто облизала губы и посмотрела на Воллнера.
– Звоните в полицию, – сказал Воллнер.
– Мисс Ди Санто, если вы прикоснетесь к телефону, я сломаю вам руку. Клянусь.
Мисс Ди Санто колебалась. Она снова взглянула на Воллнера, тот нахмурился и пробормотал: “Ну, что ж, мисс Ди Санто” и, не говоря больше ни слова, вышел из приемной и направился к лифту. Гнев кипел в нем. Он хотел было вызвать полицию по телефону-автомату, но потом решил найти на улице дежурного полицейского и самому привести его наверх.
Было два часа дня, улицы кишели покупателями. Воллнер нашел полицейского на углу Шеферд-стрит и Седьмой улицы, тот регулировал движение. Воллнер вышел на перекресток и сказал:
– Простите, я...
– Подождите минутку, сэр, – сказал полицейский. Он свистнул в свисток и махнул рукой подъезжающим автомобилям. Потом повернулся к Воллнеру и спросил: – Так в чем дело?
– В мою контору пришел мужчина и не говорит, что ему надо.
– Ну? – пробурчал регулировщик.
– Он угрожает мне и моей секретарше и не уходит.
– Ну? – регулировщик смотрел на Воллнера с любопытством, словно не веря ему.
– Я хотел, чтобы вы пошли со мной и помогли мне выдворить его.
– Вот как?
– Да.
– А кто будет регулировать движение?
– Этот человек угрожает нам, – сказал Воллнер. – Это важнее, чем...
– Это один из самых оживленных перекрестков в этой части города, а вы хотите, чтобы я оставил его.
– А разве вы не должны...
– Хватит мне мозги пудрить, – сказал регулировщик и свистнул в свой свисток, потом поднял руку, повернулся и просигналил машинам направо.
– Какой у вас номер жетона? – спросил Воллнер.
– Не тратьте время на жалобы, – ответил регулировщик. – Это мой пост, и я не имею права его оставить. Если вам нужен полицейский, позвоните в полицию по телефону.
– Спасибо, – сказал Воллнер обидчиво. – Большое спасибо.
– Не стоит благодарности, – отозвался весело регулировщик и вернулся к своим делам.
Воллнер возвратился на тротуар и собрался уже войти в табачный магазин на углу, но тут увидел еще одного полицейского. Все еще не уняв возбуждения, он быстро подошел к нему и выпалил:
– В моем учреждении сидит мужчина, который отказывается его покинуть и угрожает моим сотрудникам. Что, черт возьми, вы предлагаете мне сделать с ним?
Полицейский не сразу нашелся, что ответить на демарш Воллнера. Он был молод, в полиции служил недавно. Поморгав, он сказал:
– Где ваше учреждение, сэр? Я иду с вами.
– Сюда, – сказал Воллнер и зашагал к зданию.
Полицейский представился Ронни Фэарчайлдом. Он действовал быстро и решительно, пока они не вошли в фойе. Здесь он проявил первые признаки неуверенности.
– Этот человек вооружен? – спросил он.
– Не думаю, – ответил Воллнер.
– Потому что, если он вооружен, мне следует позвать еще одного полицейского на помощь.
– Мне кажется, вы справитесь, – сказал Воллнер.
– Вы думаете? – переспросил недоверчиво Фэарчайлд, но Воллнер уже вошел с ним в лифт. Они вышли из лифта на десятом этаже, и здесь Фэарчайлд снова занервничал: – Может, мне следует зарегистрировать этот вызов. В конце концов...
– К тому времени, как вы зарегистрируете вызов, этот человек убьет кого-нибудь, – предположил Воллнер.
– Да, пожалуй. Верно, – произнес неуверенно Фэарчайлд, думая, что если он не зарегистрирует вызов и не попросит о подмоге, убитым может оказаться он сам. Он помедлил у дверей кабинета Воллнера: – Он здесь, да?
– Здесь.
– О’кей, пошли.
Они вошли в приемную. Воллнер направился к мужчине, который снова сидел на скамейке, и сказал:
– Это он.
Фэарчайлд распрямил плечи и подошел к скамейке.
– Так, в чем тут дело? – спросил он.
– Ни в чем.
– Этот человек говорит, что вы отказываетесь покинуть его офис.
– Верно. Я пришел сюда повидаться с девушкой.
– Ах, вот что, – сказал Фэарчайлд, готовый теперь уйти, раз дело касается романтической истории. – Если так...
– С какой девушкой? – вмешался Воллнер.
– С Синди.
– Позовите сюда Синди, – сказал он секретарше, и она тут же поднялась и заспешила по коридору. – Почему вы не сказали мне, что вы друг Синди?
– А вы у меня не спрашивали, – ответил мужчина.
– Послушайте, если речь идет о личном деле... – начал Фэарчайлд.
– Нет, подождите минутку, – попросил Воллнер, кладя руку на его плечо. – Синди будет здесь через минуту.
– Хорошо, – сказал мужчина. – Именно ее-то я и хочу видеть.
– Кто вы такой? – спросил Воллнер.
– А вы кто такой?
– Я – Майлс Воллнер. Послушайте, молодой человек...
– Рад встретиться с вами, мистер Воллнер, – сказал мужчина и снова улыбнулся.
– Как вас зовут?
– Мне не хочется говорить вам этого.
– Сержант, спросите, как его зовут.
– Как вас звать, мистер? – сказал Фэарчайлд, и в этот момент возвратилась секретарша, за которой шла высокая блондинка в голубом платье и туфлях на высоких каблуках. Она остановилась у стола секретарши и спросила:
– Вы звали меня, мистер Воллнер?
– Да, Синди. К вам пришел друг.
Синди оглядела приемную. Эта двадцатидвухлетняя девушка с высокой грудью, широкими бедрами и васильковыми глазами под цвет своего платья была удивительно хороша. Она внимательно посмотрела на Фэарчайлда, а потом на мужчину в сером. С озабоченным взглядом она вновь повернулась к Воллнеру.
– Мой друг? – переспросила она.
– Этот мужчина говорит, что пришел к вам.
– Ко мне?
– И что он ваш друг.
Синди еще раз осмотрела мужчину и пожала плечами.
– Я его не знаю, – сказала она.
– Нет? – спросил незваный гость.
– Нет.
– Это скверно.
– Послушайте, что это значит? – вмешался Фэарчайлд.
– Ты обязательно меня узнаешь, бэби, – сказал мужчина.
Холодно взглянув на него, Синди заметила:
– Очень в этом сомневаюсь. – Отвернувшись, она пошла прочь.
Мужчина быстро вскочил со скамьи и схватил ее за руку.
– Секундочку, – сказал он.
– Отпустите меня.
– Радость моя, я тебя никогда не отпущу.
– Оставьте девушку в покое, – сказал Фэарчайлд.
– А вот в полицейском дерьме мы здесь совсем не нуждаемся. Исчезни, – отозвался мужчина.
Фэарчайлд сделал шаг в его сторону и поднял дубинку. Мужчина неожиданно нырнул и резко ударил левой Фэарчайлду в живот. Фэарчайлд согнулся, мужчина мощным апперкотом в челюсть отбросил его к стене. Теряя сознание, Фэарчайлд потянулся за своим пистолетом. Мужчина стал бить его ногами по голове и груди. Секретарша завизжала. Синди побежала по коридору, зовя на помощь. Воллнер стоял, сжав кулаки, готовый отразить атаку мужчины.
Но мужчина, повернувшись, только улыбнулся и сказал:
– Передайте Синди, что я еще зайду к ней. – И вышел из офиса.
Воллнер подбежал к телефону. Люди входили и выходили из комнат. Секретарша все еще визжала. Воллнер быстро набрал номер полиции, его соединили с 87-м участком.
Сержант Мерчисон посоветовал Воллнеру отослать избитого полицейского в участок, детектив будет у него сегодня или завтра утром.
Воллнер поблагодарил его и повесил трубку. Руки его дрожали, секретарша продолжала визжать.
Было немного странно почти каждый день видеть среди трущоб дюжины высокообразованных, хорошо одетых рекламных и телевизионных специалистов, создающих еженедельный комедийный час Джиффорда. Жители окрестных домов с подозрением следили за процессией творцов; впрочем, передача выходила в эфир уже три года подряд, и они привыкли видеть в своей среде чужаков. Почти никогда не возникало проблем между умниками из центра и жителями окраины, и, возможно, никогда и не возникло бы – в трущобах достаточно проблем и без ссор с телевизионными компаниями. Кроме того, большинство людей в округе любили шоу Стэна Джиффорда и всегда спешили домой ко времени этой передачи. Раз все эти доходяги нужны, чтобы подготовить еженедельное шоу, так почему они должны жаловаться? Это хорошее шоу, и смотреть его может каждый.
Хорошее шоу, которое может смотреть каждый, репетировали с предыдущей пятницы в складе на Северной Одиннадцатой улице, а сейчас было без четверти четыре, среда, а это означало, что ровно через четыре часа и пятнадцать минут на телеэкранах всей страны объявят шоу Стэна Джиффорда, а затем после рекламного ролика послышится вступительная музыкальная тема, после чего из приблизительно двадцати миллионов телевизоров понесется организованный бедлам. Телевизионная сеть, отдавая лучшее время потенциальным спонсорам, оценила, что в каждом доме с телевизором его смотрят по крайней мере двое, а это означает, что каждую среду в восемь часов вечера восемьдесят миллионов глаз уставятся на улыбающегося Стэна Джиффорда, который махнет рукой с экрана и скажет: “Ну что, еще хотите, а?” В устах другого, менее популярного человека – даже произнесенная с улыбкой – такая вводная фраза заставила бы многих зрителей переключить телевизор на другую программу или же вообще выключить его. Но Стэн Джиффорд был очарователен, умен и обладал врожденным чувством комичного. Он знал, что смешно, а что – нет, он мог даже дурную шутку превратить в хорошую, просто признавшись в неудаче кивком или виноватым взглядом на своих поклонников. Он демонстрировал легкость, которая казалась врожденной, и спокойствие, которое могло быть только естественным.
– Куда, черт возьми, пропал Арт Уэзерли? – заорал он как бешеный на помощника режиссера.
– Всего минуту назад он был здесь, мистер Джиффорд, – проорал в ответ помощник режиссера, а затем крикнул: “Тише!”. Восстановив на миг тишину в студии, он сам же ее и нарушил криком: – Арт Уэзерли! Вас ждут в студии, в центре справа!
Уэзерли, маленький сочинитель смешных историй, куривший на одной из пожарных лестниц, появился в студии и подошел к Джиффорду:
– Что стряслось, Стэн?
Джиффорд был высокий человек с заметными залысинами – их вполне уже можно было считать лысиной, но сам Джиффорд предпочитал все же слово “залысины”, – проницательными карими глазами и большим ртом. Когда он улыбался, глаза его излучали столько тепла, что он становился похож на безбородого Санта Клауса, который принес подарки для бедных сирот. Сейчас он не улыбался, Уэзерли видел неулыбающегося Джиффорда достаточно часто, чтобы понимать, что его серьезная мина ничего хорошего ему не сулит.
– Это что, у тебя шуткой называется? – спросил Джиффорд. Говорил он вежливо и тихо, но в его голосе слышалась нешуточная угроза.
Уэзерли, который тоже умел быть вежливым, как любой из телевизионщиков, тихо сказал:
– Какую из них ты имеешь в виду, Стэн?
– Я имею в виду всю тему тещи, – сказал Джиффорд. – Я считал, что шутки о тещах умерли вместе с изобретением ядерной бомбы.
– Я бы хотел, чтобы моя теща умерла от ядерной бомбы, – произнес Уэзерли и тут же понял, что сейчас не время умножать плохие шутки. – Мы можем выбросить эту линию, – добавил он быстро.
– Я не хочу ее выбрасывать. Я хочу ее заменить.
– Это я и имел в виду.
– Тогда почему ты сразу не говоришь то, что имеешь в виду? – Джиффорд бросил взгляд через всю студию на стенные часы, которые неумолимо отстукивали минуты, остающиеся до эфира. – Я бы на твоем месте поторопился, – сказал он. – Не трогай тещ, не трогай Лиз Тейлор и не трогай астронавтов.
– Ничего себе, – сказал Уэзерли. – Что же тогда остается?
– А ведь, наверное, еще есть люди, которые считают тебя остроумным? – сказал Джиффорд, потом повернулся к нему широкой спиной и ушел.
Помощник режиссера, стоявший неподалеку во время разговора, тяжело вздохнул и сказал:
– Надеюсь, он остынет.
– Я надеюсь, что он сдохнет, – отозвался Уэзерли.
– Ты красивая, – сказал он, но поскольку голову она склонила над кофейником, губ его она видеть не могла. Он протянул руку и дотронулся до ее подбородка, она удивленно подняла голову с полуулыбкой на губах. – Тедди, ты красивая. – На сей раз она видела его губы, поняла его слова и кивнула в ответ. А затем, словно его голос прорвал ее молчаливый мир, словно она весь день терпеливо ждала возможности поговорить, она быстро задвигала пальцами, говоря языком глухонемых.
Он наблюдал за ее руками, пока она рассказывала ему о событиях дня. Лицо ее при разговоре играло роль задника на сцене, внимательные карие глаза добавляли смысл в каждое молчаливое слово, черноволосая головка, подчеркивая мысль, неожиданно склонялась, губы складывались в гримаску или же вдруг счастливо улыбались. Он смотрел на ее лицо и руки, изредка вставляя слово или хмыканье, а то и останавливая ее, если она слишком быстро изображала предложение. Ему нравилась предельная концентрация ее глаз, удивительное оживление, которое она привносила даже в самый бесхитростный рассказ. Когда наступала ее очередь слушать, она следила за его губами с крайним вниманием, словно боясь пропустить хотя бы один слог, ее лицо отражало все услышанное. Поскольку интонаций и тонких модуляций голоса она никогда не слышала, ее воображение дорисовывало эмоциональное содержание, которого порой и не было вовсе. Ее можно было довести до слез или смеха самым простым сообщением; она была похожа на ребенка, который слушает сказку, дополняя ее невысказанными фантастическими деталями. Их беседа за ужином являла странную смесь домашних планов и рассказов о мелких воришках, проблемах с мясником и агентурной информации, платья, купленного подешевле, и пистолета подозреваемого 38-го калибра. Карелла говорил тихо. Громкость для Тедди не имела никакого значения, а в соседней комнате спали близняшки. В кухне было приятно и тепло, что отражало настроение города, готовящегося к ночи.
Через десять минут в двадцати миллионах домов сорок миллионов людей увидят восьмьюдесятью миллионами глаз улыбающегося Стэна Джиффорда, который посмотрит на них и скажет: “Ну, что, еще хотите, а?”
Карелла, который вообще-то не любил смотреть телевизор, должен был признать, что является одним из сорока миллионов поклонников, которые каждый вечер в среду включают канал Джиффорда. Вытирая посуду, он бессознательно следил за часами. Какими бы ни были причины, он испытывал большое удовольствие от начальной издевательской фразы Джиффорда и считал себя обделенным, если не успевал включить телевизор вовремя. Его реакция на Джиффорда удивляла его самого. Большинство телевизионных передач казались ему скучными, это отношение, без сомнения, он разделял с Тедди, которая не получала от домашнего экрана почти никакого удовольствия. Она могла читать на экране по губам при крупных планах говорящего. Но когда актер отворачивался или же режиссер избирал общий план, она теряла нить и начинала задавать вопросы Карелле. Следить за ее руками и экраном одновременно – задача невыполнимая. Ее огорчение вызывало его замешательство, которое, в свою очередь, лишь увеличивало ее огорчение, так что он решил: “Черт с ним, с телевизором”.
За исключением Стэна Джиффорда.
Без трех минут восемь в ту среду Карелла включил телевизор и устроился поудобней в кресле. Тедди читала. Он посмотрел заключительные кадры передачи, предшествующей Джиффорду (какая-то толстуха выиграла холодильник), а потом увидел заставку СМОТРИТЕ СТЭНА ДЖИФФОРДА, а затем за коммерческой рекламой (очень красивый блондин занимался любовью с сигаретой) послышалась музыкальная тема передачи Джиффорда.
– Не возражаешь, если я потушу верхний свет? – спросил Карелла. Тедди, поглощенная чтением, не видела, что он говорит. Он нежно притронулся к ее руке, и она взглянула на него. – Не возражаешь, если я выключу свет? – снова спросил он, и она кивнула в тот момент, когда лицо Джиффорда появилось на экране.
Его улыбка блеснула, как молния во время грозы.
“Еще хотите, а?” – произнес Джиффорд, и Карелла, рассмеявшись, потушил свет. Единственная лампа за стулом Тедди заполняла комнату мягким светом. Прямо напротив нее холодный свет электронной трубки отбрасывал голубоватый четырехугольник света на пол. Джиффорд подошел к столу, сел и тут же заговорил. Именно так он начинал свое шоу.
– Я тут на днях говорил с Юлием, – сказал он, и тут же вместе засмеялись аудитория в студии и Карелла. – У него мания преследования. Клянусь. Законченный параноик. – Снова смех. – Я говорю ему: “Послушай, Юл” – я зову его Юл, поскольку знакомы мы очень много лет, некоторые говорят, что я ему как сын. “Послушай, Юл, – говорю я, – ты почему такой смурной? Какой-то вшивый предсказатель останавливает тебя на пути в Форум и плетет какую-то чушь о Мартовских идах, а ты огорчаешься? Юл, детка, люди любят тебя”. Он поворачивается ко мне и говорит: “Брут, я знаю, ты думаешь, я глупец, но...”
И далее в таком же духе. Десять минут подряд. Джиффорд останавливался, только чтобы переждать смех или же виновато улыбнуться, когда шутка не находила понимания. В конце этих десяти минут он объявил танцевальный ансамбль, который занимал сцену еще пять минут. Затем он представил свою первую гостью, пышную голливудскую блондинку, которая спела с ним зажигательную песню и разыграла юмористическую сценку. И прежде чем кто-нибудь из телезрителей успел это осознать, первая половина шоу уже закончилась. Студию отключили, на экранах появился рекламный ролик. Карелла вынул из холодильника бутылку пива и снова уселся, чтобы насладиться еще одним получасом передачи.
Появился Джиффорд и представил группу народных певцов, которые спели комбинацию цветных песен: “Зеленые рукава” и “Алые ленты”. Как только они кончили, Стэн снова принялся за работу. Следующим его гостем был мужчина из Голливуда. Мужчина из Голливуда сначала немного растерялся, потому как не умел ни петь, ни танцевать, ни, как считали некоторые критики, даже играть. Но Джиффорд втянул его в какую-то высокосветскую болтовню на несколько минут, и пока голливудский визитер ушел переодеваться для обещанной сценки, сам начал рекламный скетч о трижды прожаренном кофе. Он закончил скетч и двинулся к кому-то, стоящему за камерой. Служащий вынес стул. Джиффорд кивком поблагодарил его и поставил стул в центре громадной пустой сцены.
Он был перед камерой к тому времени пять минут, относительно небольшое время, и все удивились, когда он, сев на стул, тяжело вздохнул. Он сидел на стуле молча и неподвижно. Музыки тоже никакой не было. Просто человек сидел на стуле в середине пустой сцены, но Карелла уже начал улыбаться, поскольку знал, что Джиффорд собирается сыграть одну из своих пантомим. Он тронул Тедди за руку, она подняла голову.
– Пантомима, – сказал он.
Она отложила книгу и посмотрела на экран. Джиффорд продолжал сидеть неподвижно. Он просто сидел и смотрел на публику. Но, кажется, что-то заметил вдалеке. Это что-то приближалось. Вдруг Джиффорд вскочил со стула, отшвырнул его и вперился во что-то, что с ревом пронеслось мимо. Он вытер лоб, поставил стул в противоположном направлении и снова сел. Теперь он наклонился вперед. Это что-то приближалось с противоположной стороны. Вот оно ближе, ближе, и снова Джиффорд вскочил и отшвырнул стул в последний момент, а затем смотрел, как воображаемое что-то промчалось мимо. Он снова сел, поменяв направление.
Карелла рассмеялся, когда Джиффорд в очередной раз заметил, как это что-то опять надвигается на него. На этот раз он встал со стула с решительным и свирепым выражением лица. Он поставил стул перед собой, словно укротитель львов, решив бросить вызов тому, что атаковало. Но в последний момент снова отпрянул и пропустил то, что с ревом проносилось мимо. Теперь это было слева от него. Он повернулся вместе со стулом. Камера дала крупный план озадаченного и совершенно беспомощного его лица. Какое-то новое выражение появилось на нем. Камера продолжала держать крупный план и неожиданно поймала какую-то мгновенную размытость на его лице. Джиффорд чуть покачнулся, потом закрыл глаза рукой, словно он не мог видеть отчетливо, будто то, что проносилось мимо, лишало его способности видеть истинные размеры вещей. Он потер глаза, покачал головой, а затем, сделав несколько шагов назад, выронил стул, словно неведомое что-то промелькнуло еще раз.
Карелла засмеялся.
Джиффорд потянулся за стулом. Крупный план на одной камере сменился общим планом на другой. Пальцы его обхватили стул. Он плюхнулся на сиденье, свесив голову, и аудитория снова взревела, но Карелла теперь напряженно наклонился вперед, наблюдая за Джиффордом холодным немигающим бесстрастным взглядом.
Джиффорд схватился за живот, словно его кто-то ударил. Неожиданно лицо его побелело, и он чуть не упал со стула. И только сейчас сразу все сорок миллионов пар глаз увидели, что ему по-настоящему плохо. Камера на миг застыла в нерешительности, показав всем его немощь, и только после этого вырубилась.
– Кто там сидит в приемной? – спросил он.
– Не знаю, сэр, – ответила секретарша.
– Что значит, не знаете?
– Он не называет себя, сэр.
– А вы спрашивали?
– Спрашивала.
– И что он говорит?
– Сэр, он сидит рядом, – почти прошептала секретарша. – Мне бы не хотелось...
– Что с вами? – настаивал Воллнер. – Это моя контора, а не его. Что он отвечает на ваш вопрос о том, кто он такой?
– Он говорит, чтобы я шла к... черту, сэр.
– Что?
– Да, сэр.
– Я сейчас приду, – сказал Воллнер.
Он вышел не сразу. Его внимание привлекло письмо на столе – дневную почту секретарша положила на его стол за пять минут до его прихода. Он распечатал письмо, быстро пробежал его глазами и улыбнулся, поскольку это был большой заказ от розничного торговца со Среднего Запада, от фирмы, которую Воллнер хотел заполучить в качестве клиента последние полгода. Компания, возглавляемая Воллнером, была небольшой, но растущей. Она специализировалась на компонентах аудио-визуального оборудования. Ее фабрика находилась на другом берегу реки Гарб, в соседнем штате, а деловые и административные службы располагались здесь, на Шеферд-стрит. В административных службах работали четырнадцать человек – десять мужчин и четыре женщины. На фабрике двести шесть человек. Воллнер надеялся, что в следующем году число работающих на фабрике и в конторе удвоится, а еще через год – утроится. Большой заказ от торговца со Среднего Запада оправдывал его ожидания и радовал. Но тут он вспомнил о мужчине в приемной, и улыбка сползла с его лица. Вздохнув, он направился к двери и по коридору дошел до приемной.
Мужчина сидел на прежнем месте.
На вид этому мускулистому человеку с бледным лицом и глубоко посаженными карими глазами было не больше двадцати двух-двадцати трех лет. Он был чисто выбрит и хорошо одет, под расстегнутым серым плащом виднелся темно-серый костюм. На голове красовалась перламутрово-серая фетровая шляпа. Он сидел, скрестив руки на груди и свободно вытянув ноги. Воллнер подошел и стал перед ним.
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросил он.
– Нет.
– Что вам здесь надо?
– Не ваше дело, – ответил мужчина.
– Простите, – сказал Воллнер, – это мое дело. Я – хозяин этой компании.
– Да? – Он оглядел приемную и улыбнулся. – Хорошая у вас компания.
Секретарша за столом перестала печатать и наблюдала за происходящим. Воллнер чувствовал ее присутствие у себя за спиной.
– Если вы не хотите говорить, что вам здесь надо, боюсь, я должен попросить вас уйти.
Мужчина все еще улыбался.
– Ладно, – сказал он, – я не намерен говорить вам, что мне здесь надо, но и уходить отсюда я не собираюсь.
На какой-то миг Воллнер потерял дар речи. Он бросил взгляд на секретаршу, потом снова повернулся к мужчине.
– Тогда, – сказал он, – мне придется вызвать полицию.
– Вызывайте, но предупреждаю, вы об этом пожалеете.
– Посмотрим, – сказал Воллнер. – Мисс Ди Санто, соедините меня с полицией, пожалуйста.
Мужчина встал со скамьи. Он оказался выше, чем можно было подумать, когда он сидел на скамье: что-то около шести футов и двух или трех дюймов, с широкими плечами и громадными ручищами. Приблизившись к столу и все еще улыбаясь, он произнес:
– Мисс Ди Санто, на вашем месте я бы не притронулся к этой трубке.
Мисс Ди Санто облизала губы и посмотрела на Воллнера.
– Звоните в полицию, – сказал Воллнер.
– Мисс Ди Санто, если вы прикоснетесь к телефону, я сломаю вам руку. Клянусь.
Мисс Ди Санто колебалась. Она снова взглянула на Воллнера, тот нахмурился и пробормотал: “Ну, что ж, мисс Ди Санто” и, не говоря больше ни слова, вышел из приемной и направился к лифту. Гнев кипел в нем. Он хотел было вызвать полицию по телефону-автомату, но потом решил найти на улице дежурного полицейского и самому привести его наверх.
Было два часа дня, улицы кишели покупателями. Воллнер нашел полицейского на углу Шеферд-стрит и Седьмой улицы, тот регулировал движение. Воллнер вышел на перекресток и сказал:
– Простите, я...
– Подождите минутку, сэр, – сказал полицейский. Он свистнул в свисток и махнул рукой подъезжающим автомобилям. Потом повернулся к Воллнеру и спросил: – Так в чем дело?
– В мою контору пришел мужчина и не говорит, что ему надо.
– Ну? – пробурчал регулировщик.
– Он угрожает мне и моей секретарше и не уходит.
– Ну? – регулировщик смотрел на Воллнера с любопытством, словно не веря ему.
– Я хотел, чтобы вы пошли со мной и помогли мне выдворить его.
– Вот как?
– Да.
– А кто будет регулировать движение?
– Этот человек угрожает нам, – сказал Воллнер. – Это важнее, чем...
– Это один из самых оживленных перекрестков в этой части города, а вы хотите, чтобы я оставил его.
– А разве вы не должны...
– Хватит мне мозги пудрить, – сказал регулировщик и свистнул в свой свисток, потом поднял руку, повернулся и просигналил машинам направо.
– Какой у вас номер жетона? – спросил Воллнер.
– Не тратьте время на жалобы, – ответил регулировщик. – Это мой пост, и я не имею права его оставить. Если вам нужен полицейский, позвоните в полицию по телефону.
– Спасибо, – сказал Воллнер обидчиво. – Большое спасибо.
– Не стоит благодарности, – отозвался весело регулировщик и вернулся к своим делам.
Воллнер возвратился на тротуар и собрался уже войти в табачный магазин на углу, но тут увидел еще одного полицейского. Все еще не уняв возбуждения, он быстро подошел к нему и выпалил:
– В моем учреждении сидит мужчина, который отказывается его покинуть и угрожает моим сотрудникам. Что, черт возьми, вы предлагаете мне сделать с ним?
Полицейский не сразу нашелся, что ответить на демарш Воллнера. Он был молод, в полиции служил недавно. Поморгав, он сказал:
– Где ваше учреждение, сэр? Я иду с вами.
– Сюда, – сказал Воллнер и зашагал к зданию.
Полицейский представился Ронни Фэарчайлдом. Он действовал быстро и решительно, пока они не вошли в фойе. Здесь он проявил первые признаки неуверенности.
– Этот человек вооружен? – спросил он.
– Не думаю, – ответил Воллнер.
– Потому что, если он вооружен, мне следует позвать еще одного полицейского на помощь.
– Мне кажется, вы справитесь, – сказал Воллнер.
– Вы думаете? – переспросил недоверчиво Фэарчайлд, но Воллнер уже вошел с ним в лифт. Они вышли из лифта на десятом этаже, и здесь Фэарчайлд снова занервничал: – Может, мне следует зарегистрировать этот вызов. В конце концов...
– К тому времени, как вы зарегистрируете вызов, этот человек убьет кого-нибудь, – предположил Воллнер.
– Да, пожалуй. Верно, – произнес неуверенно Фэарчайлд, думая, что если он не зарегистрирует вызов и не попросит о подмоге, убитым может оказаться он сам. Он помедлил у дверей кабинета Воллнера: – Он здесь, да?
– Здесь.
– О’кей, пошли.
Они вошли в приемную. Воллнер направился к мужчине, который снова сидел на скамейке, и сказал:
– Это он.
Фэарчайлд распрямил плечи и подошел к скамейке.
– Так, в чем тут дело? – спросил он.
– Ни в чем.
– Этот человек говорит, что вы отказываетесь покинуть его офис.
– Верно. Я пришел сюда повидаться с девушкой.
– Ах, вот что, – сказал Фэарчайлд, готовый теперь уйти, раз дело касается романтической истории. – Если так...
– С какой девушкой? – вмешался Воллнер.
– С Синди.
– Позовите сюда Синди, – сказал он секретарше, и она тут же поднялась и заспешила по коридору. – Почему вы не сказали мне, что вы друг Синди?
– А вы у меня не спрашивали, – ответил мужчина.
– Послушайте, если речь идет о личном деле... – начал Фэарчайлд.
– Нет, подождите минутку, – попросил Воллнер, кладя руку на его плечо. – Синди будет здесь через минуту.
– Хорошо, – сказал мужчина. – Именно ее-то я и хочу видеть.
– Кто вы такой? – спросил Воллнер.
– А вы кто такой?
– Я – Майлс Воллнер. Послушайте, молодой человек...
– Рад встретиться с вами, мистер Воллнер, – сказал мужчина и снова улыбнулся.
– Как вас зовут?
– Мне не хочется говорить вам этого.
– Сержант, спросите, как его зовут.
– Как вас звать, мистер? – сказал Фэарчайлд, и в этот момент возвратилась секретарша, за которой шла высокая блондинка в голубом платье и туфлях на высоких каблуках. Она остановилась у стола секретарши и спросила:
– Вы звали меня, мистер Воллнер?
– Да, Синди. К вам пришел друг.
Синди оглядела приемную. Эта двадцатидвухлетняя девушка с высокой грудью, широкими бедрами и васильковыми глазами под цвет своего платья была удивительно хороша. Она внимательно посмотрела на Фэарчайлда, а потом на мужчину в сером. С озабоченным взглядом она вновь повернулась к Воллнеру.
– Мой друг? – переспросила она.
– Этот мужчина говорит, что пришел к вам.
– Ко мне?
– И что он ваш друг.
Синди еще раз осмотрела мужчину и пожала плечами.
– Я его не знаю, – сказала она.
– Нет? – спросил незваный гость.
– Нет.
– Это скверно.
– Послушайте, что это значит? – вмешался Фэарчайлд.
– Ты обязательно меня узнаешь, бэби, – сказал мужчина.
Холодно взглянув на него, Синди заметила:
– Очень в этом сомневаюсь. – Отвернувшись, она пошла прочь.
Мужчина быстро вскочил со скамьи и схватил ее за руку.
– Секундочку, – сказал он.
– Отпустите меня.
– Радость моя, я тебя никогда не отпущу.
– Оставьте девушку в покое, – сказал Фэарчайлд.
– А вот в полицейском дерьме мы здесь совсем не нуждаемся. Исчезни, – отозвался мужчина.
Фэарчайлд сделал шаг в его сторону и поднял дубинку. Мужчина неожиданно нырнул и резко ударил левой Фэарчайлду в живот. Фэарчайлд согнулся, мужчина мощным апперкотом в челюсть отбросил его к стене. Теряя сознание, Фэарчайлд потянулся за своим пистолетом. Мужчина стал бить его ногами по голове и груди. Секретарша завизжала. Синди побежала по коридору, зовя на помощь. Воллнер стоял, сжав кулаки, готовый отразить атаку мужчины.
Но мужчина, повернувшись, только улыбнулся и сказал:
– Передайте Синди, что я еще зайду к ней. – И вышел из офиса.
Воллнер подбежал к телефону. Люди входили и выходили из комнат. Секретарша все еще визжала. Воллнер быстро набрал номер полиции, его соединили с 87-м участком.
Сержант Мерчисон посоветовал Воллнеру отослать избитого полицейского в участок, детектив будет у него сегодня или завтра утром.
Воллнер поблагодарил его и повесил трубку. Руки его дрожали, секретарша продолжала визжать.
* * *
В другой части 87-го участка на боковой улице, отходящей от Калвер-авеню, среди трущоб стояло заурядное кирпичное здание, в котором когда-то располагался мебельный склад. Теперь оно громко называлось телевизионной студией. В этом здании каждую неделю, кроме времени летних отпусков, рождалось шоу Стэна Джиффорда.Было немного странно почти каждый день видеть среди трущоб дюжины высокообразованных, хорошо одетых рекламных и телевизионных специалистов, создающих еженедельный комедийный час Джиффорда. Жители окрестных домов с подозрением следили за процессией творцов; впрочем, передача выходила в эфир уже три года подряд, и они привыкли видеть в своей среде чужаков. Почти никогда не возникало проблем между умниками из центра и жителями окраины, и, возможно, никогда и не возникло бы – в трущобах достаточно проблем и без ссор с телевизионными компаниями. Кроме того, большинство людей в округе любили шоу Стэна Джиффорда и всегда спешили домой ко времени этой передачи. Раз все эти доходяги нужны, чтобы подготовить еженедельное шоу, так почему они должны жаловаться? Это хорошее шоу, и смотреть его может каждый.
Хорошее шоу, которое может смотреть каждый, репетировали с предыдущей пятницы в складе на Северной Одиннадцатой улице, а сейчас было без четверти четыре, среда, а это означало, что ровно через четыре часа и пятнадцать минут на телеэкранах всей страны объявят шоу Стэна Джиффорда, а затем после рекламного ролика послышится вступительная музыкальная тема, после чего из приблизительно двадцати миллионов телевизоров понесется организованный бедлам. Телевизионная сеть, отдавая лучшее время потенциальным спонсорам, оценила, что в каждом доме с телевизором его смотрят по крайней мере двое, а это означает, что каждую среду в восемь часов вечера восемьдесят миллионов глаз уставятся на улыбающегося Стэна Джиффорда, который махнет рукой с экрана и скажет: “Ну что, еще хотите, а?” В устах другого, менее популярного человека – даже произнесенная с улыбкой – такая вводная фраза заставила бы многих зрителей переключить телевизор на другую программу или же вообще выключить его. Но Стэн Джиффорд был очарователен, умен и обладал врожденным чувством комичного. Он знал, что смешно, а что – нет, он мог даже дурную шутку превратить в хорошую, просто признавшись в неудаче кивком или виноватым взглядом на своих поклонников. Он демонстрировал легкость, которая казалась врожденной, и спокойствие, которое могло быть только естественным.
– Куда, черт возьми, пропал Арт Уэзерли? – заорал он как бешеный на помощника режиссера.
– Всего минуту назад он был здесь, мистер Джиффорд, – проорал в ответ помощник режиссера, а затем крикнул: “Тише!”. Восстановив на миг тишину в студии, он сам же ее и нарушил криком: – Арт Уэзерли! Вас ждут в студии, в центре справа!
Уэзерли, маленький сочинитель смешных историй, куривший на одной из пожарных лестниц, появился в студии и подошел к Джиффорду:
– Что стряслось, Стэн?
Джиффорд был высокий человек с заметными залысинами – их вполне уже можно было считать лысиной, но сам Джиффорд предпочитал все же слово “залысины”, – проницательными карими глазами и большим ртом. Когда он улыбался, глаза его излучали столько тепла, что он становился похож на безбородого Санта Клауса, который принес подарки для бедных сирот. Сейчас он не улыбался, Уэзерли видел неулыбающегося Джиффорда достаточно часто, чтобы понимать, что его серьезная мина ничего хорошего ему не сулит.
– Это что, у тебя шуткой называется? – спросил Джиффорд. Говорил он вежливо и тихо, но в его голосе слышалась нешуточная угроза.
Уэзерли, который тоже умел быть вежливым, как любой из телевизионщиков, тихо сказал:
– Какую из них ты имеешь в виду, Стэн?
– Я имею в виду всю тему тещи, – сказал Джиффорд. – Я считал, что шутки о тещах умерли вместе с изобретением ядерной бомбы.
– Я бы хотел, чтобы моя теща умерла от ядерной бомбы, – произнес Уэзерли и тут же понял, что сейчас не время умножать плохие шутки. – Мы можем выбросить эту линию, – добавил он быстро.
– Я не хочу ее выбрасывать. Я хочу ее заменить.
– Это я и имел в виду.
– Тогда почему ты сразу не говоришь то, что имеешь в виду? – Джиффорд бросил взгляд через всю студию на стенные часы, которые неумолимо отстукивали минуты, остающиеся до эфира. – Я бы на твоем месте поторопился, – сказал он. – Не трогай тещ, не трогай Лиз Тейлор и не трогай астронавтов.
– Ничего себе, – сказал Уэзерли. – Что же тогда остается?
– А ведь, наверное, еще есть люди, которые считают тебя остроумным? – сказал Джиффорд, потом повернулся к нему широкой спиной и ушел.
Помощник режиссера, стоявший неподалеку во время разговора, тяжело вздохнул и сказал:
– Надеюсь, он остынет.
– Я надеюсь, что он сдохнет, – отозвался Уэзерли.
* * *
Стив Карелла наблюдал, как жена наливает кофе ему в чашку.– Ты красивая, – сказал он, но поскольку голову она склонила над кофейником, губ его она видеть не могла. Он протянул руку и дотронулся до ее подбородка, она удивленно подняла голову с полуулыбкой на губах. – Тедди, ты красивая. – На сей раз она видела его губы, поняла его слова и кивнула в ответ. А затем, словно его голос прорвал ее молчаливый мир, словно она весь день терпеливо ждала возможности поговорить, она быстро задвигала пальцами, говоря языком глухонемых.
Он наблюдал за ее руками, пока она рассказывала ему о событиях дня. Лицо ее при разговоре играло роль задника на сцене, внимательные карие глаза добавляли смысл в каждое молчаливое слово, черноволосая головка, подчеркивая мысль, неожиданно склонялась, губы складывались в гримаску или же вдруг счастливо улыбались. Он смотрел на ее лицо и руки, изредка вставляя слово или хмыканье, а то и останавливая ее, если она слишком быстро изображала предложение. Ему нравилась предельная концентрация ее глаз, удивительное оживление, которое она привносила даже в самый бесхитростный рассказ. Когда наступала ее очередь слушать, она следила за его губами с крайним вниманием, словно боясь пропустить хотя бы один слог, ее лицо отражало все услышанное. Поскольку интонаций и тонких модуляций голоса она никогда не слышала, ее воображение дорисовывало эмоциональное содержание, которого порой и не было вовсе. Ее можно было довести до слез или смеха самым простым сообщением; она была похожа на ребенка, который слушает сказку, дополняя ее невысказанными фантастическими деталями. Их беседа за ужином являла странную смесь домашних планов и рассказов о мелких воришках, проблемах с мясником и агентурной информации, платья, купленного подешевле, и пистолета подозреваемого 38-го калибра. Карелла говорил тихо. Громкость для Тедди не имела никакого значения, а в соседней комнате спали близняшки. В кухне было приятно и тепло, что отражало настроение города, готовящегося к ночи.
Через десять минут в двадцати миллионах домов сорок миллионов людей увидят восьмьюдесятью миллионами глаз улыбающегося Стэна Джиффорда, который посмотрит на них и скажет: “Ну, что, еще хотите, а?”
Карелла, который вообще-то не любил смотреть телевизор, должен был признать, что является одним из сорока миллионов поклонников, которые каждый вечер в среду включают канал Джиффорда. Вытирая посуду, он бессознательно следил за часами. Какими бы ни были причины, он испытывал большое удовольствие от начальной издевательской фразы Джиффорда и считал себя обделенным, если не успевал включить телевизор вовремя. Его реакция на Джиффорда удивляла его самого. Большинство телевизионных передач казались ему скучными, это отношение, без сомнения, он разделял с Тедди, которая не получала от домашнего экрана почти никакого удовольствия. Она могла читать на экране по губам при крупных планах говорящего. Но когда актер отворачивался или же режиссер избирал общий план, она теряла нить и начинала задавать вопросы Карелле. Следить за ее руками и экраном одновременно – задача невыполнимая. Ее огорчение вызывало его замешательство, которое, в свою очередь, лишь увеличивало ее огорчение, так что он решил: “Черт с ним, с телевизором”.
За исключением Стэна Джиффорда.
Без трех минут восемь в ту среду Карелла включил телевизор и устроился поудобней в кресле. Тедди читала. Он посмотрел заключительные кадры передачи, предшествующей Джиффорду (какая-то толстуха выиграла холодильник), а потом увидел заставку СМОТРИТЕ СТЭНА ДЖИФФОРДА, а затем за коммерческой рекламой (очень красивый блондин занимался любовью с сигаретой) послышалась музыкальная тема передачи Джиффорда.
– Не возражаешь, если я потушу верхний свет? – спросил Карелла. Тедди, поглощенная чтением, не видела, что он говорит. Он нежно притронулся к ее руке, и она взглянула на него. – Не возражаешь, если я выключу свет? – снова спросил он, и она кивнула в тот момент, когда лицо Джиффорда появилось на экране.
Его улыбка блеснула, как молния во время грозы.
“Еще хотите, а?” – произнес Джиффорд, и Карелла, рассмеявшись, потушил свет. Единственная лампа за стулом Тедди заполняла комнату мягким светом. Прямо напротив нее холодный свет электронной трубки отбрасывал голубоватый четырехугольник света на пол. Джиффорд подошел к столу, сел и тут же заговорил. Именно так он начинал свое шоу.
– Я тут на днях говорил с Юлием, – сказал он, и тут же вместе засмеялись аудитория в студии и Карелла. – У него мания преследования. Клянусь. Законченный параноик. – Снова смех. – Я говорю ему: “Послушай, Юл” – я зову его Юл, поскольку знакомы мы очень много лет, некоторые говорят, что я ему как сын. “Послушай, Юл, – говорю я, – ты почему такой смурной? Какой-то вшивый предсказатель останавливает тебя на пути в Форум и плетет какую-то чушь о Мартовских идах, а ты огорчаешься? Юл, детка, люди любят тебя”. Он поворачивается ко мне и говорит: “Брут, я знаю, ты думаешь, я глупец, но...”
И далее в таком же духе. Десять минут подряд. Джиффорд останавливался, только чтобы переждать смех или же виновато улыбнуться, когда шутка не находила понимания. В конце этих десяти минут он объявил танцевальный ансамбль, который занимал сцену еще пять минут. Затем он представил свою первую гостью, пышную голливудскую блондинку, которая спела с ним зажигательную песню и разыграла юмористическую сценку. И прежде чем кто-нибудь из телезрителей успел это осознать, первая половина шоу уже закончилась. Студию отключили, на экранах появился рекламный ролик. Карелла вынул из холодильника бутылку пива и снова уселся, чтобы насладиться еще одним получасом передачи.
Появился Джиффорд и представил группу народных певцов, которые спели комбинацию цветных песен: “Зеленые рукава” и “Алые ленты”. Как только они кончили, Стэн снова принялся за работу. Следующим его гостем был мужчина из Голливуда. Мужчина из Голливуда сначала немного растерялся, потому как не умел ни петь, ни танцевать, ни, как считали некоторые критики, даже играть. Но Джиффорд втянул его в какую-то высокосветскую болтовню на несколько минут, и пока голливудский визитер ушел переодеваться для обещанной сценки, сам начал рекламный скетч о трижды прожаренном кофе. Он закончил скетч и двинулся к кому-то, стоящему за камерой. Служащий вынес стул. Джиффорд кивком поблагодарил его и поставил стул в центре громадной пустой сцены.
Он был перед камерой к тому времени пять минут, относительно небольшое время, и все удивились, когда он, сев на стул, тяжело вздохнул. Он сидел на стуле молча и неподвижно. Музыки тоже никакой не было. Просто человек сидел на стуле в середине пустой сцены, но Карелла уже начал улыбаться, поскольку знал, что Джиффорд собирается сыграть одну из своих пантомим. Он тронул Тедди за руку, она подняла голову.
– Пантомима, – сказал он.
Она отложила книгу и посмотрела на экран. Джиффорд продолжал сидеть неподвижно. Он просто сидел и смотрел на публику. Но, кажется, что-то заметил вдалеке. Это что-то приближалось. Вдруг Джиффорд вскочил со стула, отшвырнул его и вперился во что-то, что с ревом пронеслось мимо. Он вытер лоб, поставил стул в противоположном направлении и снова сел. Теперь он наклонился вперед. Это что-то приближалось с противоположной стороны. Вот оно ближе, ближе, и снова Джиффорд вскочил и отшвырнул стул в последний момент, а затем смотрел, как воображаемое что-то промчалось мимо. Он снова сел, поменяв направление.
Карелла рассмеялся, когда Джиффорд в очередной раз заметил, как это что-то опять надвигается на него. На этот раз он встал со стула с решительным и свирепым выражением лица. Он поставил стул перед собой, словно укротитель львов, решив бросить вызов тому, что атаковало. Но в последний момент снова отпрянул и пропустил то, что с ревом проносилось мимо. Теперь это было слева от него. Он повернулся вместе со стулом. Камера дала крупный план озадаченного и совершенно беспомощного его лица. Какое-то новое выражение появилось на нем. Камера продолжала держать крупный план и неожиданно поймала какую-то мгновенную размытость на его лице. Джиффорд чуть покачнулся, потом закрыл глаза рукой, словно он не мог видеть отчетливо, будто то, что проносилось мимо, лишало его способности видеть истинные размеры вещей. Он потер глаза, покачал головой, а затем, сделав несколько шагов назад, выронил стул, словно неведомое что-то промелькнуло еще раз.
* * *
Это все, конечно, было игрой. Это понимал каждый. Но каким-то образом пантомима Джиффорда настолько приблизилась к реальности, что потеряла юмор. В его глазах появилось настоящее смятение, когда безымянное что-то снова начало свою атаку. Камера продолжала держать его крупным планом. Джиффорд посмотрел прямо в камеру, и в его взгляде было что-то умоляющее. Но тут контакт с аудиторией восстановился, и публика засмеялась. Это был все тот же милый и добрый человек, которого преследовала упорная Немезида. Это снова была комедия.Карелла засмеялся.
Джиффорд потянулся за стулом. Крупный план на одной камере сменился общим планом на другой. Пальцы его обхватили стул. Он плюхнулся на сиденье, свесив голову, и аудитория снова взревела, но Карелла теперь напряженно наклонился вперед, наблюдая за Джиффордом холодным немигающим бесстрастным взглядом.
Джиффорд схватился за живот, словно его кто-то ударил. Неожиданно лицо его побелело, и он чуть не упал со стула. И только сейчас сразу все сорок миллионов пар глаз увидели, что ему по-настоящему плохо. Камера на миг застыла в нерешительности, показав всем его немощь, и только после этого вырубилась.