– Может быть, это Глория Свонсон? – неуверенно спросил Хейз.
– Нет, я точно знаю, как она выглядит, – сказал Мейер. – Это определенно не она.
– Долорес Дель Рио? – снова спросил Хейз.
– Нет. Долорес выглядела очень сексуально, – сразу отклонил эту версию Карелла. – Кстати, она такой осталась и по сей день. Я видел недавно фильм с ее участием, кажется, в прошлом месяце...
– А что тебя не устраивает в этой девушке? – спросил Мейер. – Мне как раз думается, что она очень сексуальна.
– Норма Тэлмедж, как вы считаете? – не унимался Хейз.
– Да оставь ты в покое эту чертову куклу! – взорвался Мейер.
– Я просто вспоминаю, вот и все, – пожал плечами Хейз и тут же добавил: – А как насчет Мэрион Дэвис?
– Мне кажется, что это не она, – сказал Карелла.
Но ведь какое-то имя у нее должно быть? – заметил Клинг.
– Дженет Гейнор? – снова вставил словечко Хейз.
– Нет.
– Пола Негри?
– Я прекрасно помню ее, – сказал Клинг. – Это была женщина-вамп.
– Тэда Бара тоже была женщина-вамп, – заметил Мейер.
– Да ну? – удивился Клинг.
– Долорес Костелло?
– Нет, нет, и нет!
– Ми Муррей?
– Нет.
Раздался телефонный звонок. Трубку поднял Хейз.
– Восемьдесят седьмой полицейский участок. Детектив Хейз.
Он слушал несколько минут, а затем сказал:
– Пожалуйста, не вешайте трубку. Вам нужно поговорить с детективом Кареллой, – и передал товарищу трубку со словами: – Это из лаборатории. Они составили отчет о результатах экспертизы кроссовки.
Карелла подождал еще секунд десять и, выйдя из подъезда, направился прямиком в магазин Эллиота.
– Кажется, вас только что посетила парочка истинных ценителей искусства? Они что-нибудь купили?
– Нет.
– А что же им было нужно?
– А вам что нужно?
– Несколько ваших ответов на несколько моих вопросов.
– Я уже ответил на все ваши вопросы.
– А почему вы решили, что я задал все свои вопросы?
– Может быть, для начала вам стоит познакомить меня с моими правами?
– Идет следствие, вас не арестовали и не посадили до суда в тюрьму, так что не надо здесь острить по поводу своих прав. Никто их не нарушает. Я хочу задать несколько вопросов и получить на них ответы. Вы не возражаете, Эллиот? Здесь ведь я веду следствие, не так ли?
– Я вам еще раз повторяю, что насчет убийства мне ничего не известно.
– Ваша кроссовка была найдена на месте преступления.
– Кто это вам сказал? – удивленно вскинул брови Эллиот.
– Я так говорю, и лаборатория тоже. Как она туда попала, Эллиот?
– Понятия не имею. Я выкинул эту пару кроссовок еще две недели назад. Наверное, кто-то подобрал одну на мусорке.
– Но когда вчера я забирал кроссовку, вы говорили, что впервые ее видите. Что-то у вас не вяжется, Эллиот. Вы не могли их выбросить две недели назад еще и по той причине, что два дня назад я вас видел в одной из этих кроссовок. Что вы на это скажете? Будете играть честно или хотите совершить поездку в участок?
– А зачем? Вы что, хотите предъявить мне обвинение в убийстве?
– Может быть.
– А мне кажется, что это вам не удастся, – сказал Эллиот. – Я не адвокат, но даже я знаю, что вы не сможете построить обвинение на кроссовке, найденной в заброшенном доме.
– Как вы узнали, где она была найдена?
– Я прочитал об этом в газетах.
– А откуда вы знаете, какое именно убийство я расследую?
– Вы же показали мне фотографию, не так ли? Не нужно быть гением, чтобы сопоставить статью в газете с...
– Надевайте шляпу, Эллиот. Я забираю вас в участок.
– Вы не можете меня арестовать. Кого вы хотите надуть? У вас ничего нет против меня.
– Неужели не могу? – спросил Карелла и продекламировал: «Офицер полиции имеет право арестовать подозреваемого без ордера, если у него есть достаточные основания полагать, что именно он совершил преступление». Что вы скажете по поводу этой выдержки? Она из уголовного кодекса.
– Вашими «достаточными основаниями» является кроссовка?
– У меня есть все основания считать, что преступление было совершено в ночь на восемнадцатое апреля, и мне известно, что предмет вашего туалета был найден на месте преступления. Это достаточный аргумент, чтобы увериться в том, что вы были там до или после преступления. Другими словами, я имею все основания для ареста. Скажите, как это вы умудрились разорвать сухожилие? Ахиллесово, кажется?
– Нет, простое.
– Ну, неужели вы не хотите поведать мне эту историю? Или перенесем разговор в участок?
– Я ничего не хочу вам рассказывать. А если вы меня заберете, то вам придется рассказать мне о моих правах. А как только вы это сделаете, я сразу же откажусь говорить что-либо и...
– Пусть ваша голова поболит об этом в участке.
Наступила пауза. Оба собеседника смотрели друг другу прямо в глаза. Уголки рта Эллиота высокомерно поднялись вверх, во взгляде была уверенность. С трудом сдерживая желание схватить Эллиота за шиворот и потащить в участок, Карелла решил подойти к нему по-другому.
– С сухожилиями у вас все в порядке, – объявил он. – В регистрационном журнале больницы «Буэновиста» записано, что вы обращались туда с ожогами третьей степени на следующее после убийства утро.
– Я никогда не был в больнице «Буэновиста».
– Значит, кто-то в городе использует ваше имя, Эллиот.
– Наверное.
– Вы, конечно, не будете снимать бинты, чтобы показать мне ногу?
– И не подумаю.
– Значит, мне придется выписать новый ордер?
– Да, придется. Почему бы вам не отправиться за ним сразу?
– В одной из комнат остались следы небольшого костра...
– Идите и получите ордер, мне думается, я закончил беседу.
– Уж не там ли произошел с вами этот несчастный случай, Эллиот? Не там ли вы обожгли ногу?
– Идите за ордером. Мне больше нечего вам сказать.
– Хорошо, пусть будет по-вашему, – еле сдерживая ярость, сказал Карелла и открыл дверь. – Но учтите, я еще вернусь.
Сильно хлопнув дверью на прощание, Карелла вышел на улицу, так и не приблизившись к разгадке. Добавились три косвенные улики, но, к сожалению, их было недостаточно для ареста. Кроссовка, найденная в здании, без сомнения принадлежала Эллиоту. Она лежала в углу комнаты, на полу которой остались следы недавнего костра. Эллиот обратился в больницу утром девятнадцатого апреля, сразу после преступления. Карелла надеялся, что Эллиот расколется под давлением этих трех фактов или проболтается о чем-то важном, что позволит вывести следствие на твердую почву.
Но Эллиот оказался крепким орешком. Если бы Карелла обратился теперь в суд с просьбой о выдаче ордера на арест, имея только эти улики, то получил бы отказ уже через пару минут. Более того, это позволило бы юридически укрепить права Эллиота: если его арестовать, то только с предупреждением о том, что он может не отвечать на вопросы, которые могут повредить ему, и тогда он наверняка откажется отвечать на любые вопросы вообще или потребует присутствия адвоката. Ну, а как только адвокат встрянет в дело, так он, конечно, скажет Эллиоту, чтобы тот держал язык за зубами, что опять же вернет следствие на круги своя: доказательства, построенные на одной вещественной и двух косвенных уликах, могут рассыпаться на глазах, как карточный домик.
Карелла быстро направился к своей машине. На сто процентов он был сейчас уверен лишь в одном: если бы Эллиот действительно ничего не знал о случившемся на пятом этаже дома по Норе Гаррисон, 433, в ночь на восемнадцатое апреля, то он бы отвечал на все вопросы охотно и спокойно. Но ведь он отказывался отвечать, а если что-то и говорил, то врал на каждом шагу.
Такое поведение Эллиота вынудило Кареллу обратиться к маленькой девушке с длинными каштановыми волосами, испуганными карими глазками и личиком ангела – Мэри Райн, которую Карелла один раз уже пытался «исповедовать». Тогда Мэри Раин, слава богу, поведала Карелле, что они с Эллиотом вернулись из Бостона в понедельник поздно вечером. А Эллиот на самом деле обратился в больницу «Буэновиста» в понедельник рано утром! Значит, Мэри будет что поведать своему священнику на следующей исповеди. В прошлый раз Карелла заметил, как была напугана Мэри, как дрожало ее хрупкое тельце, поэтому он решил больше не пугать девушку.
Он захлопнул дверцу машины и, повернув ключ зажигания, завел двигатель.
Беда была в том, что Клинг просто не мог оторвать от нее глаз.
Он заехал за Августой ровно в шесть. Хоть она и предупредила его, что может неважно выглядеть после тяжелого рабочего дня, на самом деле была, как всегда, потрясающе красивой. Ее рыжие волосы были еще немного влажными (она призналась, что ей удалось быстренько принять душ в комнате своего шефа). Августа вышла в фойе, протянула для приветствия руку и совершенно неожиданно для Клинга подставила ему щеку для поцелуя. Клинг остолбенел от неожиданности. Ее щека была холодной и гладкой, на ней не было и следа макияжа, только на глазах зеленели тени, и ресницы были слегка подкрашены коричневым броссматиком. На Августе были голубые джинсы, сандалии и джемпер, открывающий плечи. На правом плече болталась синяя кожаная сумочка, которую она быстро перевесила на левую сторону и взяла Клинга под руку.
– Тебе пришлось меня подождать?
– Да нет, я только пришел.
– Что-то случилось?
– Нет. А почему ты спрашиваешь? Что-нибудь не так? – заволновался Клинг.
– Нет, просто ты так на меня посмотрел...
– Нет-нет, все в норме.
Клинг был явно не в порядке. Он не мог оторвать взгляда от Августы Блейер. Из фильмов они выбрали «Пулю». Клинг уже видел его, но Августа заявила, что хочет посмотреть этот детектив в присутствии настоящего полицейского. Клинг едва удержался, чтобы не рассказать о том, что когда он впервые смотрел этот фильм, то, к своему стыду, так и не понял до самого конца, кто же преступник, и мысленно благодарил бога, что не он ведет следствие, потому что даже не подозревал, с какого конца начинать его раскручивать. Особенно его раздражали автомобильные гонки, которыми картина изобиловала. Очевидно, во второй раз этот фильм должен был понравиться ему больше. Клинг действительно получил массу удовольствия, но явно не из-за лихо закрученного сюжета и опасных погонь. Весь фильм он не отрываясь смотрел на Августу. Было уже темно, когда они вышли из кинотеатра. Несколько секунд они шли молча, затем Августа неожиданно сказала:
– Слушай, я думаю, нам стоит расставить точки над "i"?.
– О чем ты? – испугался Клинг, подумав, что она сейчас скажет, что замужем, или обручена, или является любовницей какого-нибудь высокооплачиваемого фотографа.
– Я знаю, что очень красива, – сказала она.
– Что? – еле выдавил от неожиданности Клинг.
– Берт, я – фотомодель, и мне платят именно за то, что я красивая. Я чувствую себя очень неуютно, когда ты постоянно на меня пялишься.
– О'кей, я не...
– Нет, дай мне закончить...
– Прости, я думал, ты уже закончила.
– Я хочу, чтобы между нами не было недоразумений.
– Их не будет. Я тоже знаю, что ты красивая девушка, – сказал Клинг и, немного поколебавшись, добавил: – И, кроме этого, очень скромная.
– О, Берт! Я должна была сказать это несколько деликатнее. Ты...
– Прости, если я заставил тебя почувствовать неловкость, – сказал Клинг. – Но правда в том, что...
– Да-да, так в чем же? – подхватила Августа. – Давай начнем именно с правды.
– А она в том, – решился Клинг, – что я в жизни не встречал такой красивой девушки, как ты. Мне трудно бороться с моими чувствами, поэтому я и смотрю на тебя так. Вот и вся правда.
– Ну, тогда тебе придется перебороть себя.
– Почему? – обреченно спросил Клинг.
– Да потому, что я тоже считаю тебя очень красивым, – не то всерьез, не то в шутку сказала Августа. – Поэтому представь, что это будет, если мы целыми днями будем не отрываясь смотреть друг на друга. – И Августа резко остановилась посередине тротуара. Клинг внимательно посмотрел ей в лицо, надеясь, что она не расценит его взгляд лишь как восхищение ее красотой.
– Я думаю, что мы будем часто видеть друг друга, – произнесла наконец Августа. – И я надеюсь, что потеть мне придется на работе, а не под твоим взглядом. Я ведь могу потеть, ты понимаешь, я ведь человек.
– Да, конечно, – ответил Клинг со смущенной улыбкой.
– Значит, договорились?
– О'кей, договорились.
– Тогда давай перекусим где-нибудь. Я страшно проголодалась.
– Это – Вильма Бэнки, – сказал он.
– Ты уверен? – спросил Мейер.
– Уверен на все сто. Я смотрел «Пробуждение» и «Двое влюбленных» с ее участием, она там снималась вместе с Рональдом Колменом, – сказал, закашлявшись, Бернс. – Я тогда, конечно, был еще совсем пацаном.
– Еще бы, – согласился Мейер.
– Бэнки, – сказал Хейз. – Но не может же он быть таким глупым?
– О чем ты?
– Он что, хочет сказать, что имеет в виду банк?
– Уверен, что так оно и есть! – воскликнул Мейер. – Именно так!
– Черт меня побери, – сказал Бернс. – А ну-ка, Мейер, прикрепи этот фотостат рядом с другими. И давайте подумаем, что у нас есть.
Мейер укрепил последний фотостат рядом с остальными – двумя Гуверами, двумя Вашингтонами и двумя японскими «Зеро». Ряд заключал фотостат мисс Бэнки.
– А вот ее фамилия, – начал Хейз, – может, стоит ее сопоставить с фамилиями людей на других снимках?
– Да, – промычал Мейер. – Может, это подскажет нам название банка, а?
– Ну, давайте попробуем.
– Гувер Вашингтон Зеро Банк, – сказал Бернс. – Ну и ну!
– А давайте попробуем только первые слова.
– Джон Джордж Японский Банк! Еще лучше...
Мужчины мрачно смотрели друг на друга.
– Слушайте, а давайте...
– Правильно, правильно...
– Не такой уж он умник! Если он смог такое придумать, то ведь и у нас имеются мозги, чтобы все это разгадать.
– Конечно!
– Значит, это не первые и не последние слова из названий.
– Но тогда что же? – спросил Бернс.
– Не знаю, – ответил Хейз.
– В любом случае, он не дурак, – заметил Мейер.
– Да, это уж точно.
Мужчины снова уставились на фотостаты.
– Дж. Эдгар Гувер, – произнес Хейз.
– Ну?
– Директор ФБР.
– Так.
– Джордж Вашингтон.
– Дальше.
– Основатель страны.
– Все равно это нам ничего не дает!
– "Зеро", – сказал Мейер.
– Правильно, – отозвался Бернс.
– Давайте начнем сначала, – предложил Хейз.
– Первым пришел фотостат Гувера.
– И что же?
– Потом – Вашингтона и «Зеро».
– Правильно, теперь давайте сопоставим.
– Что?
– Сравним все целиком, не зацикливаясь на одном факте. Что вы подумали, когда я сказал «Вашингтон»?
– Ну, генерал.
– Президент.
– Марта.
– Маунт Верной.
– Округ Колумбия.
– Штат.
– Так, еще раз, сначала. Генерал.
– Революция.
– Валлей Фордж.
– Делавер.
– Вишня, – сказал Мейер.
– Вишня?
– А разве не он срубил вишню?
– Хорошо, а что можно высосать из «Президента»?
– Может, верховная власть?
– Главнокомандующий!
– И опять это ничего нам не дает, – сказал Бернс.
– А как насчет Гувера?
– ФБР.
– Федеральное Бюро...
– Федеральное! – Хейз радостно прищелкнул пальцами. – Федеральный Банк!
– Пожалуй, – согласился Бернс, и снова в комнате воцарилось молчание.
– Федеральный Банк в Вашингтоне?
– Тогда зачем он морочит голову нам?
– А как быть с «Зеро»?
– Да оставь ты пока в покое этот «Зеро», давайте говорить о Вашингтоне.
– Нет, минутку, может, слово «зеро» тоже очень важно для нас.
– Но что это?
– Пока не знаю.
– Ну, давайте попробуем. Итак, «зеро».
– Ничего, пустота.
– Утиное яйцо.
– Зип.
– Зед.
– Зед?
– А разве это слово не так произносят в Англии?
– Зеро? Да нет, по-моему.
– Зеро, зеро...
– Зеро, один, два, три, четыре...
– Лав, – сказал Мейер.
– Лав? «Лав стори»?
– Да нет, просто в теннисе так обозначают цифру «ноль».
– Попробуем привязать к Вашингтону.
– Это должен быть Федеральный Банк в Вашингтоне, – сказал Бернс.
– Тогда зачем же ему присылать нам портрет Вашингтона? Не станет же он раскрывать нам место...
– А банк не означает место?
– Да, но разве не проще было бы послать нам фотографию Белого Дома или Капитолия на худой конец, а?
– А почему ты решил, что он хочет облегчить нам задачу?
– Хорошо, хорошо. Давайте посмотрим, к чему мы пришли. И Федеральный Вашингтонский Зеро тоже.
– Давай, веселись, мели чепуху, Коттон.
– Возможно, это и чепуха, но снимки пришли именно в таком порядке, и вполне может быть...
– А ты уверен, что порядок именно такой?
– Но ведь слово «банк» идет последним!
– Да, но...
– Я поставил его последним, потому что фотостат Бэнки пришел последним.
– А Гувер пришел первым, – сказал Мейер, – ну и что же из этого следует?
– А то и следует, что я ставлю его на первое место!
– Федеральный Вашингтонский Зеро Банк! Замечательно!
– А если предположить, что «Зеро» вообще ничего не значит? Рассматривать его как «ничего», «ноль»? Если это слово совсем отбросить?
– Попробуем.
– Федеральный Вашингтонский Банк.
– Это как раз то, о чем я уже говорил, – вмешался Бернс. – Федеральный Банк в Вашингтоне.
– И опять же, если банк там, то зачем он сообщает об этом именно нам?
– Вашингтон, – задумчиво произнес Хейз.
– Круг опять замкнулся.
– Вашингтон...
– Президент?
– Федеральный Президентский Банк?
– Нет-нет.
– Генерал или генеральный?
– Федеральный Генеральный Банк?
– Федеральный Марта Банк?
– Но, черт возьми, кем еще был Вашингтон помимо генерала и первого президента Соединенных...
– Первый Федеральный Банк! – вдруг выкрикнул Мейер.
– Что?
– Первый президент. Первый чертов Федеральный Банк! Понятно?
– Правильно! – воскликнул Бернс.
– Конечно!
– Именно так!
– Первый Федеральный Банк, – повторил, улыбаясь, Мейер.
– Достань-ка телефонную книгу, – сказал Бернс.
Все были чрезвычайно довольны своими дедуктивными способностями. Мейер просто сиял. Теперь им было известно не только число намеченного ограбления, но и само место преступления. Они принялись листать желтые страницы телефонного справочника в полной уверенности, что дальнейшая работа уже не составит большого труда.
В Айсоле, как выяснилось, находилось двадцать одно отделение Первого Федерального Банка, но на территории их участка не было ни одного.
В Калмз-Пойнте располагалось семнадцать отделений этого банка, в Риверхеде – девять, в Маджесте – двенадцать, наконец, в Бестауне – два. Таким образом, всего в городе оказалось шестьдесят одно отделение банка, намеченного Глухим для ограбления.
Да, временами работа полицейского в большом городе становится просто невыносимой.
Глава 10
– Нет, я точно знаю, как она выглядит, – сказал Мейер. – Это определенно не она.
– Долорес Дель Рио? – снова спросил Хейз.
– Нет. Долорес выглядела очень сексуально, – сразу отклонил эту версию Карелла. – Кстати, она такой осталась и по сей день. Я видел недавно фильм с ее участием, кажется, в прошлом месяце...
– А что тебя не устраивает в этой девушке? – спросил Мейер. – Мне как раз думается, что она очень сексуальна.
– Норма Тэлмедж, как вы считаете? – не унимался Хейз.
– Да оставь ты в покое эту чертову куклу! – взорвался Мейер.
– Я просто вспоминаю, вот и все, – пожал плечами Хейз и тут же добавил: – А как насчет Мэрион Дэвис?
– Мне кажется, что это не она, – сказал Карелла.
Но ведь какое-то имя у нее должно быть? – заметил Клинг.
– Дженет Гейнор? – снова вставил словечко Хейз.
– Нет.
– Пола Негри?
– Я прекрасно помню ее, – сказал Клинг. – Это была женщина-вамп.
– Тэда Бара тоже была женщина-вамп, – заметил Мейер.
– Да ну? – удивился Клинг.
– Долорес Костелло?
– Нет, нет, и нет!
– Ми Муррей?
– Нет.
Раздался телефонный звонок. Трубку поднял Хейз.
– Восемьдесят седьмой полицейский участок. Детектив Хейз.
Он слушал несколько минут, а затем сказал:
– Пожалуйста, не вешайте трубку. Вам нужно поговорить с детективом Кареллой, – и передал товарищу трубку со словами: – Это из лаборатории. Они составили отчет о результатах экспертизы кроссовки.
* * *
Через витрину магазина Карелла наблюдал, как Сэндфорд разговаривает с одним из двух рокеров, находящихся в магазине. Второго из них, курящего сигару тяжеловеса по имени Янк, Карелла знал. Янк бродил по магазину, рассматривая скульптуры, и не обращал практически никакого внимания на Эллиота. Другой рокер стоял напротив Эллиота и тыкал пальцем ему в лицо, как районный судья провинившемуся автомобилисту. Эллиот грустно слушал рокера, опираясь на костыли, время от времени согласно кивая головой. Наконец, незнакомый Карелле рокер отошел от Эллиота, хлопнул Янка по плечу, и они направились к выходу. Карелла быстро укрылся в соседнем с магазином подъезде. Когда рокеры проходили мимо. Карелла успел рассмотреть внешность спутника Янка. Он оказался невысокого роста, шатен, с лицом, покрытым оспенными отметинами, с походкой вразвалочку, словно у моряка, только что ступившего с корабля на землю. Впереди на куртке крупными буквами значилось имя «Бык». Когда они отошли на значительное расстояние, до Кареллы донесся взрыв хохота. По-видимому, смеялся Янк.Карелла подождал еще секунд десять и, выйдя из подъезда, направился прямиком в магазин Эллиота.
– Кажется, вас только что посетила парочка истинных ценителей искусства? Они что-нибудь купили?
– Нет.
– А что же им было нужно?
– А вам что нужно?
– Несколько ваших ответов на несколько моих вопросов.
– Я уже ответил на все ваши вопросы.
– А почему вы решили, что я задал все свои вопросы?
– Может быть, для начала вам стоит познакомить меня с моими правами?
– Идет следствие, вас не арестовали и не посадили до суда в тюрьму, так что не надо здесь острить по поводу своих прав. Никто их не нарушает. Я хочу задать несколько вопросов и получить на них ответы. Вы не возражаете, Эллиот? Здесь ведь я веду следствие, не так ли?
– Я вам еще раз повторяю, что насчет убийства мне ничего не известно.
– Ваша кроссовка была найдена на месте преступления.
– Кто это вам сказал? – удивленно вскинул брови Эллиот.
– Я так говорю, и лаборатория тоже. Как она туда попала, Эллиот?
– Понятия не имею. Я выкинул эту пару кроссовок еще две недели назад. Наверное, кто-то подобрал одну на мусорке.
– Но когда вчера я забирал кроссовку, вы говорили, что впервые ее видите. Что-то у вас не вяжется, Эллиот. Вы не могли их выбросить две недели назад еще и по той причине, что два дня назад я вас видел в одной из этих кроссовок. Что вы на это скажете? Будете играть честно или хотите совершить поездку в участок?
– А зачем? Вы что, хотите предъявить мне обвинение в убийстве?
– Может быть.
– А мне кажется, что это вам не удастся, – сказал Эллиот. – Я не адвокат, но даже я знаю, что вы не сможете построить обвинение на кроссовке, найденной в заброшенном доме.
– Как вы узнали, где она была найдена?
– Я прочитал об этом в газетах.
– А откуда вы знаете, какое именно убийство я расследую?
– Вы же показали мне фотографию, не так ли? Не нужно быть гением, чтобы сопоставить статью в газете с...
– Надевайте шляпу, Эллиот. Я забираю вас в участок.
– Вы не можете меня арестовать. Кого вы хотите надуть? У вас ничего нет против меня.
– Неужели не могу? – спросил Карелла и продекламировал: «Офицер полиции имеет право арестовать подозреваемого без ордера, если у него есть достаточные основания полагать, что именно он совершил преступление». Что вы скажете по поводу этой выдержки? Она из уголовного кодекса.
– Вашими «достаточными основаниями» является кроссовка?
– У меня есть все основания считать, что преступление было совершено в ночь на восемнадцатое апреля, и мне известно, что предмет вашего туалета был найден на месте преступления. Это достаточный аргумент, чтобы увериться в том, что вы были там до или после преступления. Другими словами, я имею все основания для ареста. Скажите, как это вы умудрились разорвать сухожилие? Ахиллесово, кажется?
– Нет, простое.
– Ну, неужели вы не хотите поведать мне эту историю? Или перенесем разговор в участок?
– Я ничего не хочу вам рассказывать. А если вы меня заберете, то вам придется рассказать мне о моих правах. А как только вы это сделаете, я сразу же откажусь говорить что-либо и...
– Пусть ваша голова поболит об этом в участке.
Наступила пауза. Оба собеседника смотрели друг другу прямо в глаза. Уголки рта Эллиота высокомерно поднялись вверх, во взгляде была уверенность. С трудом сдерживая желание схватить Эллиота за шиворот и потащить в участок, Карелла решил подойти к нему по-другому.
– С сухожилиями у вас все в порядке, – объявил он. – В регистрационном журнале больницы «Буэновиста» записано, что вы обращались туда с ожогами третьей степени на следующее после убийства утро.
– Я никогда не был в больнице «Буэновиста».
– Значит, кто-то в городе использует ваше имя, Эллиот.
– Наверное.
– Вы, конечно, не будете снимать бинты, чтобы показать мне ногу?
– И не подумаю.
– Значит, мне придется выписать новый ордер?
– Да, придется. Почему бы вам не отправиться за ним сразу?
– В одной из комнат остались следы небольшого костра...
– Идите и получите ордер, мне думается, я закончил беседу.
– Уж не там ли произошел с вами этот несчастный случай, Эллиот? Не там ли вы обожгли ногу?
– Идите за ордером. Мне больше нечего вам сказать.
– Хорошо, пусть будет по-вашему, – еле сдерживая ярость, сказал Карелла и открыл дверь. – Но учтите, я еще вернусь.
Сильно хлопнув дверью на прощание, Карелла вышел на улицу, так и не приблизившись к разгадке. Добавились три косвенные улики, но, к сожалению, их было недостаточно для ареста. Кроссовка, найденная в здании, без сомнения принадлежала Эллиоту. Она лежала в углу комнаты, на полу которой остались следы недавнего костра. Эллиот обратился в больницу утром девятнадцатого апреля, сразу после преступления. Карелла надеялся, что Эллиот расколется под давлением этих трех фактов или проболтается о чем-то важном, что позволит вывести следствие на твердую почву.
Но Эллиот оказался крепким орешком. Если бы Карелла обратился теперь в суд с просьбой о выдаче ордера на арест, имея только эти улики, то получил бы отказ уже через пару минут. Более того, это позволило бы юридически укрепить права Эллиота: если его арестовать, то только с предупреждением о том, что он может не отвечать на вопросы, которые могут повредить ему, и тогда он наверняка откажется отвечать на любые вопросы вообще или потребует присутствия адвоката. Ну, а как только адвокат встрянет в дело, так он, конечно, скажет Эллиоту, чтобы тот держал язык за зубами, что опять же вернет следствие на круги своя: доказательства, построенные на одной вещественной и двух косвенных уликах, могут рассыпаться на глазах, как карточный домик.
Карелла быстро направился к своей машине. На сто процентов он был сейчас уверен лишь в одном: если бы Эллиот действительно ничего не знал о случившемся на пятом этаже дома по Норе Гаррисон, 433, в ночь на восемнадцатое апреля, то он бы отвечал на все вопросы охотно и спокойно. Но ведь он отказывался отвечать, а если что-то и говорил, то врал на каждом шагу.
Такое поведение Эллиота вынудило Кареллу обратиться к маленькой девушке с длинными каштановыми волосами, испуганными карими глазками и личиком ангела – Мэри Райн, которую Карелла один раз уже пытался «исповедовать». Тогда Мэри Раин, слава богу, поведала Карелле, что они с Эллиотом вернулись из Бостона в понедельник поздно вечером. А Эллиот на самом деле обратился в больницу «Буэновиста» в понедельник рано утром! Значит, Мэри будет что поведать своему священнику на следующей исповеди. В прошлый раз Карелла заметил, как была напугана Мэри, как дрожало ее хрупкое тельце, поэтому он решил больше не пугать девушку.
Он захлопнул дверцу машины и, повернув ключ зажигания, завел двигатель.
Беда была в том, что Клинг просто не мог оторвать от нее глаз.
Он заехал за Августой ровно в шесть. Хоть она и предупредила его, что может неважно выглядеть после тяжелого рабочего дня, на самом деле была, как всегда, потрясающе красивой. Ее рыжие волосы были еще немного влажными (она призналась, что ей удалось быстренько принять душ в комнате своего шефа). Августа вышла в фойе, протянула для приветствия руку и совершенно неожиданно для Клинга подставила ему щеку для поцелуя. Клинг остолбенел от неожиданности. Ее щека была холодной и гладкой, на ней не было и следа макияжа, только на глазах зеленели тени, и ресницы были слегка подкрашены коричневым броссматиком. На Августе были голубые джинсы, сандалии и джемпер, открывающий плечи. На правом плече болталась синяя кожаная сумочка, которую она быстро перевесила на левую сторону и взяла Клинга под руку.
– Тебе пришлось меня подождать?
– Да нет, я только пришел.
– Что-то случилось?
– Нет. А почему ты спрашиваешь? Что-нибудь не так? – заволновался Клинг.
– Нет, просто ты так на меня посмотрел...
– Нет-нет, все в норме.
Клинг был явно не в порядке. Он не мог оторвать взгляда от Августы Блейер. Из фильмов они выбрали «Пулю». Клинг уже видел его, но Августа заявила, что хочет посмотреть этот детектив в присутствии настоящего полицейского. Клинг едва удержался, чтобы не рассказать о том, что когда он впервые смотрел этот фильм, то, к своему стыду, так и не понял до самого конца, кто же преступник, и мысленно благодарил бога, что не он ведет следствие, потому что даже не подозревал, с какого конца начинать его раскручивать. Особенно его раздражали автомобильные гонки, которыми картина изобиловала. Очевидно, во второй раз этот фильм должен был понравиться ему больше. Клинг действительно получил массу удовольствия, но явно не из-за лихо закрученного сюжета и опасных погонь. Весь фильм он не отрываясь смотрел на Августу. Было уже темно, когда они вышли из кинотеатра. Несколько секунд они шли молча, затем Августа неожиданно сказала:
– Слушай, я думаю, нам стоит расставить точки над "i"?.
– О чем ты? – испугался Клинг, подумав, что она сейчас скажет, что замужем, или обручена, или является любовницей какого-нибудь высокооплачиваемого фотографа.
– Я знаю, что очень красива, – сказала она.
– Что? – еле выдавил от неожиданности Клинг.
– Берт, я – фотомодель, и мне платят именно за то, что я красивая. Я чувствую себя очень неуютно, когда ты постоянно на меня пялишься.
– О'кей, я не...
– Нет, дай мне закончить...
– Прости, я думал, ты уже закончила.
– Я хочу, чтобы между нами не было недоразумений.
– Их не будет. Я тоже знаю, что ты красивая девушка, – сказал Клинг и, немного поколебавшись, добавил: – И, кроме этого, очень скромная.
– О, Берт! Я должна была сказать это несколько деликатнее. Ты...
– Прости, если я заставил тебя почувствовать неловкость, – сказал Клинг. – Но правда в том, что...
– Да-да, так в чем же? – подхватила Августа. – Давай начнем именно с правды.
– А она в том, – решился Клинг, – что я в жизни не встречал такой красивой девушки, как ты. Мне трудно бороться с моими чувствами, поэтому я и смотрю на тебя так. Вот и вся правда.
– Ну, тогда тебе придется перебороть себя.
– Почему? – обреченно спросил Клинг.
– Да потому, что я тоже считаю тебя очень красивым, – не то всерьез, не то в шутку сказала Августа. – Поэтому представь, что это будет, если мы целыми днями будем не отрываясь смотреть друг на друга. – И Августа резко остановилась посередине тротуара. Клинг внимательно посмотрел ей в лицо, надеясь, что она не расценит его взгляд лишь как восхищение ее красотой.
– Я думаю, что мы будем часто видеть друг друга, – произнесла наконец Августа. – И я надеюсь, что потеть мне придется на работе, а не под твоим взглядом. Я ведь могу потеть, ты понимаешь, я ведь человек.
– Да, конечно, – ответил Клинг со смущенной улыбкой.
– Значит, договорились?
– О'кей, договорились.
– Тогда давай перекусим где-нибудь. Я страшно проголодалась.
* * *
Фотостат со звездой немого кино опознал сам лейтенант Питер Бернс. Впрочем, этого можно было ожидать, ведь он был самым старшим полицейским в участке.– Это – Вильма Бэнки, – сказал он.
– Ты уверен? – спросил Мейер.
– Уверен на все сто. Я смотрел «Пробуждение» и «Двое влюбленных» с ее участием, она там снималась вместе с Рональдом Колменом, – сказал, закашлявшись, Бернс. – Я тогда, конечно, был еще совсем пацаном.
– Еще бы, – согласился Мейер.
– Бэнки, – сказал Хейз. – Но не может же он быть таким глупым?
– О чем ты?
– Он что, хочет сказать, что имеет в виду банк?
– Уверен, что так оно и есть! – воскликнул Мейер. – Именно так!
– Черт меня побери, – сказал Бернс. – А ну-ка, Мейер, прикрепи этот фотостат рядом с другими. И давайте подумаем, что у нас есть.
Мейер укрепил последний фотостат рядом с остальными – двумя Гуверами, двумя Вашингтонами и двумя японскими «Зеро». Ряд заключал фотостат мисс Бэнки.
– А вот ее фамилия, – начал Хейз, – может, стоит ее сопоставить с фамилиями людей на других снимках?
– Да, – промычал Мейер. – Может, это подскажет нам название банка, а?
– Ну, давайте попробуем.
– Гувер Вашингтон Зеро Банк, – сказал Бернс. – Ну и ну!
– А давайте попробуем только первые слова.
– Джон Джордж Японский Банк! Еще лучше...
Мужчины мрачно смотрели друг на друга.
– Слушайте, а давайте...
– Правильно, правильно...
– Не такой уж он умник! Если он смог такое придумать, то ведь и у нас имеются мозги, чтобы все это разгадать.
– Конечно!
– Значит, это не первые и не последние слова из названий.
– Но тогда что же? – спросил Бернс.
– Не знаю, – ответил Хейз.
– В любом случае, он не дурак, – заметил Мейер.
– Да, это уж точно.
Мужчины снова уставились на фотостаты.
– Дж. Эдгар Гувер, – произнес Хейз.
– Ну?
– Директор ФБР.
– Так.
– Джордж Вашингтон.
– Дальше.
– Основатель страны.
– Все равно это нам ничего не дает!
– "Зеро", – сказал Мейер.
– Правильно, – отозвался Бернс.
– Давайте начнем сначала, – предложил Хейз.
– Первым пришел фотостат Гувера.
– И что же?
– Потом – Вашингтона и «Зеро».
– Правильно, теперь давайте сопоставим.
– Что?
– Сравним все целиком, не зацикливаясь на одном факте. Что вы подумали, когда я сказал «Вашингтон»?
– Ну, генерал.
– Президент.
– Марта.
– Маунт Верной.
– Округ Колумбия.
– Штат.
– Так, еще раз, сначала. Генерал.
– Революция.
– Валлей Фордж.
– Делавер.
– Вишня, – сказал Мейер.
– Вишня?
– А разве не он срубил вишню?
– Хорошо, а что можно высосать из «Президента»?
– Может, верховная власть?
– Главнокомандующий!
– И опять это ничего нам не дает, – сказал Бернс.
– А как насчет Гувера?
– ФБР.
– Федеральное Бюро...
– Федеральное! – Хейз радостно прищелкнул пальцами. – Федеральный Банк!
– Пожалуй, – согласился Бернс, и снова в комнате воцарилось молчание.
– Федеральный Банк в Вашингтоне?
– Тогда зачем он морочит голову нам?
– А как быть с «Зеро»?
– Да оставь ты пока в покое этот «Зеро», давайте говорить о Вашингтоне.
– Нет, минутку, может, слово «зеро» тоже очень важно для нас.
– Но что это?
– Пока не знаю.
– Ну, давайте попробуем. Итак, «зеро».
– Ничего, пустота.
– Утиное яйцо.
– Зип.
– Зед.
– Зед?
– А разве это слово не так произносят в Англии?
– Зеро? Да нет, по-моему.
– Зеро, зеро...
– Зеро, один, два, три, четыре...
– Лав, – сказал Мейер.
– Лав? «Лав стори»?
– Да нет, просто в теннисе так обозначают цифру «ноль».
– Попробуем привязать к Вашингтону.
– Это должен быть Федеральный Банк в Вашингтоне, – сказал Бернс.
– Тогда зачем же ему присылать нам портрет Вашингтона? Не станет же он раскрывать нам место...
– А банк не означает место?
– Да, но разве не проще было бы послать нам фотографию Белого Дома или Капитолия на худой конец, а?
– А почему ты решил, что он хочет облегчить нам задачу?
– Хорошо, хорошо. Давайте посмотрим, к чему мы пришли. И Федеральный Вашингтонский Зеро тоже.
– Давай, веселись, мели чепуху, Коттон.
– Возможно, это и чепуха, но снимки пришли именно в таком порядке, и вполне может быть...
– А ты уверен, что порядок именно такой?
– Но ведь слово «банк» идет последним!
– Да, но...
– Я поставил его последним, потому что фотостат Бэнки пришел последним.
– А Гувер пришел первым, – сказал Мейер, – ну и что же из этого следует?
– А то и следует, что я ставлю его на первое место!
– Федеральный Вашингтонский Зеро Банк! Замечательно!
– А если предположить, что «Зеро» вообще ничего не значит? Рассматривать его как «ничего», «ноль»? Если это слово совсем отбросить?
– Попробуем.
– Федеральный Вашингтонский Банк.
– Это как раз то, о чем я уже говорил, – вмешался Бернс. – Федеральный Банк в Вашингтоне.
– И опять же, если банк там, то зачем он сообщает об этом именно нам?
– Вашингтон, – задумчиво произнес Хейз.
– Круг опять замкнулся.
– Вашингтон...
– Президент?
– Федеральный Президентский Банк?
– Нет-нет.
– Генерал или генеральный?
– Федеральный Генеральный Банк?
– Федеральный Марта Банк?
– Но, черт возьми, кем еще был Вашингтон помимо генерала и первого президента Соединенных...
– Первый Федеральный Банк! – вдруг выкрикнул Мейер.
– Что?
– Первый президент. Первый чертов Федеральный Банк! Понятно?
– Правильно! – воскликнул Бернс.
– Конечно!
– Именно так!
– Первый Федеральный Банк, – повторил, улыбаясь, Мейер.
– Достань-ка телефонную книгу, – сказал Бернс.
Все были чрезвычайно довольны своими дедуктивными способностями. Мейер просто сиял. Теперь им было известно не только число намеченного ограбления, но и само место преступления. Они принялись листать желтые страницы телефонного справочника в полной уверенности, что дальнейшая работа уже не составит большого труда.
В Айсоле, как выяснилось, находилось двадцать одно отделение Первого Федерального Банка, но на территории их участка не было ни одного.
В Калмз-Пойнте располагалось семнадцать отделений этого банка, в Риверхеде – девять, в Маджесте – двенадцать, наконец, в Бестауне – два. Таким образом, всего в городе оказалось шестьдесят одно отделение банка, намеченного Глухим для ограбления.
Да, временами работа полицейского в большом городе становится просто невыносимой.
Глава 10
Воскресенье.
Взгляните на город.
Разве можно его не любить?
Все его пять районов, словно иностранные государства, разделены невидимыми, на первый взгляд, границами. Например, многие жители района Ризола знают улицы английских и французских городов гораздо лучше, чем улицы соседнего района Бестаун, до которого рукой подать, ведь расположен-то через реку. Население города говорит на разных языках. Даже жители района Калмз-Пойнт иногда говорят с таким ужасным акцентом, что кажется, будто они полчаса назад прибыли из Уэльса.
Ну как можно не любить этого неряху?
Город – это сплошные серые стены. Город понастроил небоскребов, которые высятся, словно оборонительные бастионы времен войны с индейцами, хотя индейцы давно канули в лету... Город прячется от солнца, закрывается от зеркал своих рек. (Наверное, за всю историю человечества трудно отыскать город, который бы так наплевательски относился к прелестям своих рек. Если бы можно было сравнить реки города с его любовницами, то, наверняка, они оказались бы самыми неверными женщинами в мире). Город лишь на миг дает возможность оценить всю свою красоту, выставляя себя на обозрение по частям: там кусочек водной глади, там краешек неба, но никогда он не дает возможности насладиться полной панорамой, замыкая пространство серыми щитами стен, возводя новое строительство. И все же нельзя не любить этого сукиного сына с вечно продымленными волосами.
Город бывает шумен и вульгарен. Он умеет щеголять в модной одежде, стройней и красивый (вы знаете, что его можно уговорить на все, что угодно, но вам известно и то, что, поддаваясь на ваши уговоры, он может попросту врать вам в глаза, ибо не вы интересуете его, а ваше внимание – внимание, без которого он не может утвердиться в собственных глазах). Да и поет он иногда душераздирающе громко. Временами он даже прибегает к косметике. Часто ему бывает наплевать, в джинсах он или с голой задницей, он ругается, орет, толкается, толстеет, хромает, падает, бывает банален, скучен, даже надоедлив, может предать, бывает опасен, груб, его легко задеть за живое. Порой его глупость становится невыносимой, но время от времени он проявляет древнюю мудрость. Город может быть расточительным и одновременно скупым до смешного. Но ненавидеть его нельзя, потому что когда он предстает перед вами, пахнущий бензином и цветами, потом и смогом, вином и едой, пылью и смертью, вы припадаете к этим запахам, как к самым изысканным французским духам. Если вы родились и выросли в городе, вам хорошо знаком этот сводящий с ума аромат. Он, конечно, не идет ни в какое сравнение с запахом, исходящим от городков, поселков и тому подобного, назвавшись громко «городами», тешат себя честолюбивыми иллюзиями. Только этим трудно кого-либо провести. В мире, наверное, всего с полдюжины настоящих городов, и этот – один из них. Вы не устоите, если он выйдет к вам с обворожительной улыбкой на лице и скрытой иронией в глазах. Но в этих глазах вам никогда не удастся прочесть непредсказуемые его идеи. И если вы не можете относиться к городу как к живому существу, значит, вы никогда не жили в настоящем городе. Если вы не влюбились в него, не стали нежным и даже немного сентиментальным под его влиянием, значит, вы – иностранец, до сих пор изучающий его язык. Поезжайте тогда хоть в Филадельфию, там вам будет хорошо. Если вы хотите узнать город, вы должны сойтись с ним так близко, чтобы вашу связь можно было сравнить с интимной. Вы должны стать посвященным, вы должны так войти в таинство города, чтобы жить им и дышать.
Взгляните на этот город...
Вы не можете его не любить.
Все комиксы в воскресных газетах были давно прочитаны, и в комнате царила полная тишина.
В кресле сидел негр в возрасте примерно сорока семи-сорока восьми лет, в майке, джинсах и домашних тапочках на босу ногу. Ему удалось сохранить достаточно стройную фигуру. Карие глаза его выглядели непропорционально большими, и у смотрящего на него человека могло создаться впечатление, что на лице мужчины застыли испуг и удивление. От черного входа шел легкий сквозняк. Там игралась его восьмилетняя дочь, называя свое занятие подготовкой домашнего задания. Душистое дыхание ветра напомнило мужчине, что лето уже не за горами. Он зевнул и вдруг почувствовал какую-то тревогу, настолько неясную, что не смог сразу понять ее причину. Может, дело в том, что его жена пошла в гости к соседке по лестничной клетке, и теперь, оставшись совсем один, он почувствовал себя абсолютно покинутым? И почему это она не готовит ему обед, почему она болтает сейчас за стеной в то время, как он проголодался? А тут еще наступает лето, а вместе с ним эта ужасная жара...
Взгляните на город.
Разве можно его не любить?
Все его пять районов, словно иностранные государства, разделены невидимыми, на первый взгляд, границами. Например, многие жители района Ризола знают улицы английских и французских городов гораздо лучше, чем улицы соседнего района Бестаун, до которого рукой подать, ведь расположен-то через реку. Население города говорит на разных языках. Даже жители района Калмз-Пойнт иногда говорят с таким ужасным акцентом, что кажется, будто они полчаса назад прибыли из Уэльса.
Ну как можно не любить этого неряху?
Город – это сплошные серые стены. Город понастроил небоскребов, которые высятся, словно оборонительные бастионы времен войны с индейцами, хотя индейцы давно канули в лету... Город прячется от солнца, закрывается от зеркал своих рек. (Наверное, за всю историю человечества трудно отыскать город, который бы так наплевательски относился к прелестям своих рек. Если бы можно было сравнить реки города с его любовницами, то, наверняка, они оказались бы самыми неверными женщинами в мире). Город лишь на миг дает возможность оценить всю свою красоту, выставляя себя на обозрение по частям: там кусочек водной глади, там краешек неба, но никогда он не дает возможности насладиться полной панорамой, замыкая пространство серыми щитами стен, возводя новое строительство. И все же нельзя не любить этого сукиного сына с вечно продымленными волосами.
Город бывает шумен и вульгарен. Он умеет щеголять в модной одежде, стройней и красивый (вы знаете, что его можно уговорить на все, что угодно, но вам известно и то, что, поддаваясь на ваши уговоры, он может попросту врать вам в глаза, ибо не вы интересуете его, а ваше внимание – внимание, без которого он не может утвердиться в собственных глазах). Да и поет он иногда душераздирающе громко. Временами он даже прибегает к косметике. Часто ему бывает наплевать, в джинсах он или с голой задницей, он ругается, орет, толкается, толстеет, хромает, падает, бывает банален, скучен, даже надоедлив, может предать, бывает опасен, груб, его легко задеть за живое. Порой его глупость становится невыносимой, но время от времени он проявляет древнюю мудрость. Город может быть расточительным и одновременно скупым до смешного. Но ненавидеть его нельзя, потому что когда он предстает перед вами, пахнущий бензином и цветами, потом и смогом, вином и едой, пылью и смертью, вы припадаете к этим запахам, как к самым изысканным французским духам. Если вы родились и выросли в городе, вам хорошо знаком этот сводящий с ума аромат. Он, конечно, не идет ни в какое сравнение с запахом, исходящим от городков, поселков и тому подобного, назвавшись громко «городами», тешат себя честолюбивыми иллюзиями. Только этим трудно кого-либо провести. В мире, наверное, всего с полдюжины настоящих городов, и этот – один из них. Вы не устоите, если он выйдет к вам с обворожительной улыбкой на лице и скрытой иронией в глазах. Но в этих глазах вам никогда не удастся прочесть непредсказуемые его идеи. И если вы не можете относиться к городу как к живому существу, значит, вы никогда не жили в настоящем городе. Если вы не влюбились в него, не стали нежным и даже немного сентиментальным под его влиянием, значит, вы – иностранец, до сих пор изучающий его язык. Поезжайте тогда хоть в Филадельфию, там вам будет хорошо. Если вы хотите узнать город, вы должны сойтись с ним так близко, чтобы вашу связь можно было сравнить с интимной. Вы должны стать посвященным, вы должны так войти в таинство города, чтобы жить им и дышать.
Взгляните на этот город...
Вы не можете его не любить.
Все комиксы в воскресных газетах были давно прочитаны, и в комнате царила полная тишина.
В кресле сидел негр в возрасте примерно сорока семи-сорока восьми лет, в майке, джинсах и домашних тапочках на босу ногу. Ему удалось сохранить достаточно стройную фигуру. Карие глаза его выглядели непропорционально большими, и у смотрящего на него человека могло создаться впечатление, что на лице мужчины застыли испуг и удивление. От черного входа шел легкий сквозняк. Там игралась его восьмилетняя дочь, называя свое занятие подготовкой домашнего задания. Душистое дыхание ветра напомнило мужчине, что лето уже не за горами. Он зевнул и вдруг почувствовал какую-то тревогу, настолько неясную, что не смог сразу понять ее причину. Может, дело в том, что его жена пошла в гости к соседке по лестничной клетке, и теперь, оставшись совсем один, он почувствовал себя абсолютно покинутым? И почему это она не готовит ему обед, почему она болтает сейчас за стеной в то время, как он проголодался? А тут еще наступает лето, а вместе с ним эта ужасная жара...