– Точно. Сейчас живет в Риверхеде. В одном из небогатых пригородов. Будете его брать?
– Он же стрелял в Кареллу, верно? – спросил Бернс. Он достал бумажник и вынул десятидолларовую бумажку. – Вот, Дэнни, это тебе.
Денни покачал головой.
– Нет, лейтенант, спасибо.
Бернс недоверчиво уставился на него.
Смущенный Дэнни сказал:
– Но в одном деле вы можете мне помочь.
– В каком деле?
– Я хочу подняться наверх. Увидеть Стива.
Бернс колебался недолго. Он подошел к регистратуре и сказал:
– Я лейтенант Бернс. Этот человек работает с нами. Я бы хотел, чтобы его пропустили наверх.
– Да, сэр, – ответила девушка и посмотрела на Дэнни Гимпа, который улыбался до ушей.
Глава 15
Глава 16
– Он же стрелял в Кареллу, верно? – спросил Бернс. Он достал бумажник и вынул десятидолларовую бумажку. – Вот, Дэнни, это тебе.
Денни покачал головой.
– Нет, лейтенант, спасибо.
Бернс недоверчиво уставился на него.
Смущенный Дэнни сказал:
– Но в одном деле вы можете мне помочь.
– В каком деле?
– Я хочу подняться наверх. Увидеть Стива.
Бернс колебался недолго. Он подошел к регистратуре и сказал:
– Я лейтенант Бернс. Этот человек работает с нами. Я бы хотел, чтобы его пропустили наверх.
– Да, сэр, – ответила девушка и посмотрела на Дэнни Гимпа, который улыбался до ушей.
Глава 15
Дикки Коллинза взяли в сочельник.
Его арестовали, когда он выходил из церкви, где ставил свечку своей покойной бабушке.
Его привели в комнату следственного отдела, там было четверо детективов. Одним из них Питер Бернс. Остальные – Хэвиленд, Мейер и Уиллис.
– Как тебя зовут? – спросил Уиллис.
– Дикки Коллинз. Ричард.
– Под какими другими именами тебя еще знают?
– Ни под какими.
– У тебя есть оружие? – спросил Мейер.
– Нет. И не было.
– Ты знаешь Анибала Эрнандеса? – спросил Бернс.
– Имя знакомое.
– Ты знал его или не знал?
– Кажется, знал. Я многих здесь знаю.
– Когда ты переехал отсюда?
– Пару месяцев назад.
– Почему?
– Мой старик получил новую работу. А я всегда с ним живу.
– А сам ты хотел переехать?
– Мне все равно. Я человек свободный. Куда хочу, туда и езжу. А чего вы на меня накинулись? Что я такого сделал?
– Что ты делал вечером семнадцатого декабря?
– Откуда я знаю? Когда, вы сказали?
– Ровно неделю назад.
– Не помню.
– Может, был у Эрнандеса?
– Не помню.
– Начинай вспоминать.
– Нет, у Эрнандеса я не был. А что такого особенного случилось в субботу вечером?
– Это было в воскресенье вечером.
– Нет, я не был у него.
– А где ты был?
– В церкви.
– Где?
– По воскресеньям вечером я хожу в церковь. Ставлю свечки бабушке.
– Сколько времени ты пробыл в церкви?
– Около часа. Я еще помолился там.
– В какое время?
– С... десяти до одиннадцати.
– А что потом?
– Гулял.
– Кто видел, как ты гулял?
– Никто. Зачем мне свидетели? Вы что, пытаетесь повесить на меня убийство Эрнандеса?
– А откуда ты знаешь, что его убили?
– Он повесился, – сказал Коллинз.
– Хорошо, но почему ты назвал это убийством?
– Самоубийство – это ведь тоже убийство, разве не так?
– А зачем нам вешать на тебя самоубийство?
– Кто вас знает! С какой стати вы тогда притащили меня сюда? Зачем спрашиваете, знал ли я Аннабелля?
– Значит, ты знал его?
– Конечно, знал.
– Здесь познакомились или в морском клубе?
– Каком клубе?
– В Риверхеде.
– А-а, вы имеете в виду «Молодых моряков». Только это не морской клуб.
– Так где ты с ним познакомился?
– Мы здоровались, когда я жил в этом районе. А потом, когда я встретил его у «Молодых моряков», мы подружились.
– Почему ты сказал, что, кажется, знал его? Если вы дружили, то ты наверняка его знал.
– Ладно, я его знал. Это что, преступление?
– Зачем ты ходил к «Молодым морякам»?
– Просто так. Чтобы посмотреть, как они маршируют. Люблю смотреть, как маршируют.
– Там, куда тебя отправят, все время маршируют, – сказал Хэвиленд.
– Ты сначала отправь меня туда, гад. Я еще не слышал ни одного обвинения. На пушку берете?
– Ты толкач, Коллинз?
– Это вам приснилось.
– Мы взяли троих ребят, которые покупали у тебя. Один из них готов тебя опознать.
– Да? Как его зовут?
– Хемингуэй.
– А двух других? Синклер Льюис и Уильям Фолкнер?
– Ты много читаешь, Коллинз.
– Достаточно.
– А этот парень Хемингуэй не читает. Он наркоман. Он купил у тебя одну шестнадцатую унцию героина днем двадцатого декабря. Один из наших детективов арестовал его сразу после этой покупки.
– Так вот почему за мной еле... – Коллинз осекся.
– Что?
– Ничего. Если ваш Хемингуэй и купил героин, то не у меня.
– А он говорит, что у тебя.
– Я даже не знаю, как выглядит одна шестнадцатая унции героина.
– Ты знал, что Эрнандес – наркоман?
– Да.
– Ты когда-нибудь с ним кололся?
– Нет.
– А видел, как он колется?
– Нет.
– Тогда откуда ты знаешь, что он наркоман?
– Говорят.
– Видел его с другими наркоманами?
– Конечно.
– С кем?
– Их имен я не знаю.
– Ты видел его когда-нибудь с наркоманом, которого зовут Ларри Бернс? – спросил Бернс.
Коллинз заморгал.
– Я сказал – Ларри Бернс, – повторил Бернс.
– Никогда не слышал о таком, – сказал Коллинз.
– Подумай хорошенько. Это мой сын.
– Не шутите? Я и не знал, что сыновья полицейских балуются наркотиками.
– Ты видел моего сына вечером семнадцатого декабря?
– Я вашего сына в глаза не видел.
– А утром восемнадцатого?
– Сказал, что не видел. Ни утром, ни вечером.
– Они были знакомы с Эрнандесом.
– Многие были с ним знакомы. Эрнандес был толкачом, вы что, не знаете? – Коллинз помолчал. – Он сбывал наркотики даже на занятиях «Молодых моряков».
– Мы знаем. А ты откуда знаешь?
– Видел пару раз, как он продавал.
– Кому?
– Не помню. Послушайте, может, вы думаете, что я вожу знакомство со всеми наркоманами в округе? Сам я никогда этим зельем не увлекался.
– Ты увлекался им, Коллинз, двадцатого декабря. Два дня спустя после того, как мы нашли Эрнандеса мертвым. Этот Хемингуэй был одним из клиентов Эрнандеса.
– Да? А может, он купил себе дозу у призрака Эрнандеса?
– Он купил ее у тебя.
– Пупок у вас развяжется, прежде чем докажете.
– Может, и не развяжется. Один из наших людей ходил за тобой несколько дней.
– Так и ходил?
– Да.
– Тогда почему он не сцапал меня? Послушайте, разве у меня были наркотики, когда вы меня взяли? За что меня арестовали? Я требую адвоката.
– Ты задержан по подозрению в убийстве, – сказал Бернс.
– Ты хочешь сказать... – И Коллинз снова осекся.
– Что, Коллинз?
– Ничего. Эрнандес повесился. Попробуйте доказать, что это я его повесил.
– Эрнандес умер от передозировки наркотика.
– Да? Значит, сам виноват.
– Кто завязал ему веревку вокруг шеи, Коллинз?
– Может, ваш сын, лейтенант. А?
– Здесь никто не обращался ко мне по званию, Коллинз. Откуда ты знаешь, что я лейтенант?
– Догадался. Вы держитесь как хозяин, вот я и сообразил, кто здесь босс. Ну, как?
– Ларри говорит, что знает тебя, – солгал Бернс.
– Кто такой Ларри?
– Мой сын.
– Да? Меня многие знают. Я человек популярный.
– Почему? Потому что наркотики продаешь?
– Единственная вещь, которую я продал за всю свою жизнь, – это детская коляска моей сестры. Перестаньте. Тут вам много не нарыть.
– Попробуем зайти с другой стороны, Коллинз. Попробуем карты.
– Что? Хотите сыграть?
– А ты играешь в карты?
– Конечно.
– Ты когда-нибудь играл с парнем, которого зовут Бэтман Ди Лука?
– Конечно.
– Кто еще играл тогда с вами?
– Когда?
– В тот вечер, когда вы играли.
– Я много раз играл с Бэтманом. Он очень плохо играет и всегда проигрывает.
– Что значит оболтус, Коллинз?
– А?
– Оболтус.
Коллинз снова заморгал.
– Молодой бездельник.
– Повтори это слово.
– Оболтус. Эй, это что, школьный урок?
– Когда ты узнал, что значит слово оболтус?
– Всегда знал.
– Тебе сказали в тот вечер, когда вы играли в карты, так?
– Нет. Я всегда знал.
– О каком вечере идет речь, Коллинз?
– А?
– Ты сказал, что знал значение слова оболтус еще до того вечера, когда вы играли в карты. О каком вечере идет речь?
– Наверно... наверно, о том, когда мы в последний раз играли в карты.
– И когда это было?
– Недели две назад.
– И кто играл?
– Я, Бэтман и еще один парень.
– Кто был тот третий парень?
– Не помню.
– Бэтман говорит, что это ты его привел.
– Я? Нет, это Бэтман. Он был другом Бэтмана.
– Не был, и сейчас он ему не друг. Почему ты защищаешь его, Коллинз?
– Я никого не защищаю. Я даже не знаю, кто был тот парень. Послушайте, я не могу понять, куда вы клоните. Вы что, думаете...
– Попридержи язык!
– У меня есть право...
– Что случилось в тот вечер, когда вы играли в карты?
– Ничего.
– Кто первый упомянул слово оболтус?
– Я не помню, чтобы кто-нибудь вообще его употреблял.
– Тогда почему ты произнес его с ошибкой?
– Я не произносил его с ошибкой.
– Ты его правильно произносил?
– Конечно.
– Как ты его произносил?
– Оболтус.
– Когда?
– В тот вечер... – Коллинз остановился. – Я всегда его так произносил.
– Ты сказал, что в тот вечер это слово не произносилось.
– Я сказал, что не слышал его. Может, кто-нибудь его и употребил. Откуда я знаю?
– Если его никто не употреблял, то как ты получил прозвище Болто?
– Болто? Кого зовут Болто? Все зовут меня Дикки.
– Кроме тех трех ребят, которые приходили к тебе за наркотиком.
– Вот как? Тогда все понятно. Вы схватили не того, кого ищете. Вы ищете Болто. А меня зовут Дикки. Дикки Коллинз. Здесь-то вы и допустили промашку.
– Ладно, хватит, – резко сказал Хэвиленд.
– Но я...
– Мы знаем, как вы играли в карты. Знаем, как ты сглупил, как хохотали над тобой остальные и как тебя звали Болто весь оставшийся вечер. Бэтман рассказал нам об этом и подтвердил под присягой. Остальное мы, парень, так себе представляем. Ты воспользовался прозвищем Болто, когда стал толкачом и взял себе клиентов Эрнандеса, потому что не хотел, чтобы тебя знали под настоящим именем. Эти ребята искали Болто и нашли его, один из них купил у тебя шестнадцатую, он тоже подтвердит это под присягой. А как насчет остального?
– Чего остального?
– Как насчет стрельбы в полицейского?
– Что?
– Как насчет веревки вокруг шеи Эрнандеса?
– Что?
– Как насчет зарезанной Марии?
– Слушайте, слушайте, я не...
– Как насчет старухи, которую сбросили в вентиляционную шахту?
– Я? Боже, я никого не...
– Кого ты да?
– Никого! Вы что?
– Ты стрелял в полицейского, Болто!
– Нет.
– Мы знаем, что стрелял. Он сам сказал.
– Он ничего вам не сказал.
– Кто?
– Полицейский, о котором вы говорите. Он не мог вам ничего такого сказать, потому что я не имею к этому никакого отношения.
– Ты ко всему этому имеешь отношение, Болто.
– Хватит называть меня Болто. Меня зовут Дикки.
– Ладно, Дикки. Зачем ты убил Эрнандеса? Чтобы получить его паршивое дело?
– Будет чушь городить!
– Тогда почему? – заорал Бернс. – Чтобы втянуть в это моего сына? Как отпечатки пальцев Ларри оказались на том шприце?
– Откуда я знаю? На каком шприце?
– На шприце, найденном рядом с Эрнандесом.
– Я даже не знал, что там нашли шприц.
– Нашли. Как ты подвесил Эрнандеса?
– Я его не подвешивал.
– Ты хотел подстроить улики против моего сына?
– Отстаньте от меня с вашим сыном. Чтоб он сдох, не знаю я никакого сына.
– Что за человек звонит мне, Болто?
– Спросите у своей секретарши.
– Если ты, вонючий сопляк...
– Я не знаю, о ком вы говорите.
– Кто-то позвонил мне и рассказал о моем сыне и о том шприце. Этот кто-то что-то задумал. Это тот самый парень, с которым ты играл в карты?
– Я не знаю того человека.
– Это он звонил мне?
– Не знаю, кто звонил.
– Тот самый, кто помог тебе убить Эрнандеса?
– Я никого не убивал.
– Ни Марию, ни старуху?
– Я никого не убивал.
– Ты убил полицейского, – выпалил Уиллис.
– Он умер? – спросил Коллинз.
– Это ты расскажи нам, парень.
– Вы сказали мне, что кто-то стрелял в детектива, но что он умер, не говорили.
– Нет, не говорили.
– Ну, так как же я мог узнать о смерти этого проклятого детектива? Вы сказали, что в него стреляли, а не то, что его убили.
– Мы не говорили тебе и того, что он детектив, – сказал Берн.
– Что?
– Мы говорили о полицейском. Почему ты думаешь, что он именно детектив?
– Я не знаю, так показалось.
– Его зовут Стив Карелла, – сказал Уиллис. – Ты стрелял в него в пятницу, Коллинз, и он до сих пор между жизнью и смертью. Он сказал нам, что это ты стрелял в него. Почему бы тебе не рассказать всего остального, чтобы облегчить свою участь?
– Мне нечего рассказывать. Я чист. Если ваш полицейский умрет, никаких улик против меня у вас не будет. У меня нет пистолета, наркотиков вы тоже не нашли. Так что ничего вы мне не сделаете.
– Сделаем, парень, – сказал Хэвиленд. – Сейчас я из тебя все дерьмо выбью.
– Валяй. Посмотрим, что из этого выйдет. Я ни в чем не замешан. Ваш полицейский с ума сошел. Я не стрелял в него и никакого отношения к Эрнандесу не имею. А дружба с молодыми моряками – это вроде бы не уголовное преступление?
– Нет, – сказал Уиллис, – а вот убийство, которое мы докажем, поскольку обнаружили на месте преступления следы твоей обуви, – это совсем другое дело.
– Какие следы?
– Которые мы нашли рядом с телом Кареллы, – солгал Уиллис. – Мы сравним их со всей обувью, которую найдем у тебя. Если они совпадут, то...
– Но мы стояли на камне! – закричал Коллинз.
Вот оно.
Он заморгал, понимая, что пути назад уже нет.
– Ладно, – сказал он, – я стрелял в него. Но только потому, что он пытался арестовать меня. А во всем остальном я никак не замешан. Не имею никакого отношения к убийству Эрнандеса и его сестры. А старухи я вообще никогда не видел.
– Кто убил их?
Коллинз немного помолчал.
– Дуглас Пэтт, – наконец вымолвил он. Уиллис уже потянулся к своему плащу.
– Нет, – сказал Бернс, – оставь его мне. Где он живет, Коллинз?
Его арестовали, когда он выходил из церкви, где ставил свечку своей покойной бабушке.
Его привели в комнату следственного отдела, там было четверо детективов. Одним из них Питер Бернс. Остальные – Хэвиленд, Мейер и Уиллис.
– Как тебя зовут? – спросил Уиллис.
– Дикки Коллинз. Ричард.
– Под какими другими именами тебя еще знают?
– Ни под какими.
– У тебя есть оружие? – спросил Мейер.
– Нет. И не было.
– Ты знаешь Анибала Эрнандеса? – спросил Бернс.
– Имя знакомое.
– Ты знал его или не знал?
– Кажется, знал. Я многих здесь знаю.
– Когда ты переехал отсюда?
– Пару месяцев назад.
– Почему?
– Мой старик получил новую работу. А я всегда с ним живу.
– А сам ты хотел переехать?
– Мне все равно. Я человек свободный. Куда хочу, туда и езжу. А чего вы на меня накинулись? Что я такого сделал?
– Что ты делал вечером семнадцатого декабря?
– Откуда я знаю? Когда, вы сказали?
– Ровно неделю назад.
– Не помню.
– Может, был у Эрнандеса?
– Не помню.
– Начинай вспоминать.
– Нет, у Эрнандеса я не был. А что такого особенного случилось в субботу вечером?
– Это было в воскресенье вечером.
– Нет, я не был у него.
– А где ты был?
– В церкви.
– Где?
– По воскресеньям вечером я хожу в церковь. Ставлю свечки бабушке.
– Сколько времени ты пробыл в церкви?
– Около часа. Я еще помолился там.
– В какое время?
– С... десяти до одиннадцати.
– А что потом?
– Гулял.
– Кто видел, как ты гулял?
– Никто. Зачем мне свидетели? Вы что, пытаетесь повесить на меня убийство Эрнандеса?
– А откуда ты знаешь, что его убили?
– Он повесился, – сказал Коллинз.
– Хорошо, но почему ты назвал это убийством?
– Самоубийство – это ведь тоже убийство, разве не так?
– А зачем нам вешать на тебя самоубийство?
– Кто вас знает! С какой стати вы тогда притащили меня сюда? Зачем спрашиваете, знал ли я Аннабелля?
– Значит, ты знал его?
– Конечно, знал.
– Здесь познакомились или в морском клубе?
– Каком клубе?
– В Риверхеде.
– А-а, вы имеете в виду «Молодых моряков». Только это не морской клуб.
– Так где ты с ним познакомился?
– Мы здоровались, когда я жил в этом районе. А потом, когда я встретил его у «Молодых моряков», мы подружились.
– Почему ты сказал, что, кажется, знал его? Если вы дружили, то ты наверняка его знал.
– Ладно, я его знал. Это что, преступление?
– Зачем ты ходил к «Молодым морякам»?
– Просто так. Чтобы посмотреть, как они маршируют. Люблю смотреть, как маршируют.
– Там, куда тебя отправят, все время маршируют, – сказал Хэвиленд.
– Ты сначала отправь меня туда, гад. Я еще не слышал ни одного обвинения. На пушку берете?
– Ты толкач, Коллинз?
– Это вам приснилось.
– Мы взяли троих ребят, которые покупали у тебя. Один из них готов тебя опознать.
– Да? Как его зовут?
– Хемингуэй.
– А двух других? Синклер Льюис и Уильям Фолкнер?
– Ты много читаешь, Коллинз.
– Достаточно.
– А этот парень Хемингуэй не читает. Он наркоман. Он купил у тебя одну шестнадцатую унцию героина днем двадцатого декабря. Один из наших детективов арестовал его сразу после этой покупки.
– Так вот почему за мной еле... – Коллинз осекся.
– Что?
– Ничего. Если ваш Хемингуэй и купил героин, то не у меня.
– А он говорит, что у тебя.
– Я даже не знаю, как выглядит одна шестнадцатая унции героина.
– Ты знал, что Эрнандес – наркоман?
– Да.
– Ты когда-нибудь с ним кололся?
– Нет.
– А видел, как он колется?
– Нет.
– Тогда откуда ты знаешь, что он наркоман?
– Говорят.
– Видел его с другими наркоманами?
– Конечно.
– С кем?
– Их имен я не знаю.
– Ты видел его когда-нибудь с наркоманом, которого зовут Ларри Бернс? – спросил Бернс.
Коллинз заморгал.
– Я сказал – Ларри Бернс, – повторил Бернс.
– Никогда не слышал о таком, – сказал Коллинз.
– Подумай хорошенько. Это мой сын.
– Не шутите? Я и не знал, что сыновья полицейских балуются наркотиками.
– Ты видел моего сына вечером семнадцатого декабря?
– Я вашего сына в глаза не видел.
– А утром восемнадцатого?
– Сказал, что не видел. Ни утром, ни вечером.
– Они были знакомы с Эрнандесом.
– Многие были с ним знакомы. Эрнандес был толкачом, вы что, не знаете? – Коллинз помолчал. – Он сбывал наркотики даже на занятиях «Молодых моряков».
– Мы знаем. А ты откуда знаешь?
– Видел пару раз, как он продавал.
– Кому?
– Не помню. Послушайте, может, вы думаете, что я вожу знакомство со всеми наркоманами в округе? Сам я никогда этим зельем не увлекался.
– Ты увлекался им, Коллинз, двадцатого декабря. Два дня спустя после того, как мы нашли Эрнандеса мертвым. Этот Хемингуэй был одним из клиентов Эрнандеса.
– Да? А может, он купил себе дозу у призрака Эрнандеса?
– Он купил ее у тебя.
– Пупок у вас развяжется, прежде чем докажете.
– Может, и не развяжется. Один из наших людей ходил за тобой несколько дней.
– Так и ходил?
– Да.
– Тогда почему он не сцапал меня? Послушайте, разве у меня были наркотики, когда вы меня взяли? За что меня арестовали? Я требую адвоката.
– Ты задержан по подозрению в убийстве, – сказал Бернс.
– Ты хочешь сказать... – И Коллинз снова осекся.
– Что, Коллинз?
– Ничего. Эрнандес повесился. Попробуйте доказать, что это я его повесил.
– Эрнандес умер от передозировки наркотика.
– Да? Значит, сам виноват.
– Кто завязал ему веревку вокруг шеи, Коллинз?
– Может, ваш сын, лейтенант. А?
– Здесь никто не обращался ко мне по званию, Коллинз. Откуда ты знаешь, что я лейтенант?
– Догадался. Вы держитесь как хозяин, вот я и сообразил, кто здесь босс. Ну, как?
– Ларри говорит, что знает тебя, – солгал Бернс.
– Кто такой Ларри?
– Мой сын.
– Да? Меня многие знают. Я человек популярный.
– Почему? Потому что наркотики продаешь?
– Единственная вещь, которую я продал за всю свою жизнь, – это детская коляска моей сестры. Перестаньте. Тут вам много не нарыть.
– Попробуем зайти с другой стороны, Коллинз. Попробуем карты.
– Что? Хотите сыграть?
– А ты играешь в карты?
– Конечно.
– Ты когда-нибудь играл с парнем, которого зовут Бэтман Ди Лука?
– Конечно.
– Кто еще играл тогда с вами?
– Когда?
– В тот вечер, когда вы играли.
– Я много раз играл с Бэтманом. Он очень плохо играет и всегда проигрывает.
– Что значит оболтус, Коллинз?
– А?
– Оболтус.
Коллинз снова заморгал.
– Молодой бездельник.
– Повтори это слово.
– Оболтус. Эй, это что, школьный урок?
– Когда ты узнал, что значит слово оболтус?
– Всегда знал.
– Тебе сказали в тот вечер, когда вы играли в карты, так?
– Нет. Я всегда знал.
– О каком вечере идет речь, Коллинз?
– А?
– Ты сказал, что знал значение слова оболтус еще до того вечера, когда вы играли в карты. О каком вечере идет речь?
– Наверно... наверно, о том, когда мы в последний раз играли в карты.
– И когда это было?
– Недели две назад.
– И кто играл?
– Я, Бэтман и еще один парень.
– Кто был тот третий парень?
– Не помню.
– Бэтман говорит, что это ты его привел.
– Я? Нет, это Бэтман. Он был другом Бэтмана.
– Не был, и сейчас он ему не друг. Почему ты защищаешь его, Коллинз?
– Я никого не защищаю. Я даже не знаю, кто был тот парень. Послушайте, я не могу понять, куда вы клоните. Вы что, думаете...
– Попридержи язык!
– У меня есть право...
– Что случилось в тот вечер, когда вы играли в карты?
– Ничего.
– Кто первый упомянул слово оболтус?
– Я не помню, чтобы кто-нибудь вообще его употреблял.
– Тогда почему ты произнес его с ошибкой?
– Я не произносил его с ошибкой.
– Ты его правильно произносил?
– Конечно.
– Как ты его произносил?
– Оболтус.
– Когда?
– В тот вечер... – Коллинз остановился. – Я всегда его так произносил.
– Ты сказал, что в тот вечер это слово не произносилось.
– Я сказал, что не слышал его. Может, кто-нибудь его и употребил. Откуда я знаю?
– Если его никто не употреблял, то как ты получил прозвище Болто?
– Болто? Кого зовут Болто? Все зовут меня Дикки.
– Кроме тех трех ребят, которые приходили к тебе за наркотиком.
– Вот как? Тогда все понятно. Вы схватили не того, кого ищете. Вы ищете Болто. А меня зовут Дикки. Дикки Коллинз. Здесь-то вы и допустили промашку.
– Ладно, хватит, – резко сказал Хэвиленд.
– Но я...
– Мы знаем, как вы играли в карты. Знаем, как ты сглупил, как хохотали над тобой остальные и как тебя звали Болто весь оставшийся вечер. Бэтман рассказал нам об этом и подтвердил под присягой. Остальное мы, парень, так себе представляем. Ты воспользовался прозвищем Болто, когда стал толкачом и взял себе клиентов Эрнандеса, потому что не хотел, чтобы тебя знали под настоящим именем. Эти ребята искали Болто и нашли его, один из них купил у тебя шестнадцатую, он тоже подтвердит это под присягой. А как насчет остального?
– Чего остального?
– Как насчет стрельбы в полицейского?
– Что?
– Как насчет веревки вокруг шеи Эрнандеса?
– Что?
– Как насчет зарезанной Марии?
– Слушайте, слушайте, я не...
– Как насчет старухи, которую сбросили в вентиляционную шахту?
– Я? Боже, я никого не...
– Кого ты да?
– Никого! Вы что?
– Ты стрелял в полицейского, Болто!
– Нет.
– Мы знаем, что стрелял. Он сам сказал.
– Он ничего вам не сказал.
– Кто?
– Полицейский, о котором вы говорите. Он не мог вам ничего такого сказать, потому что я не имею к этому никакого отношения.
– Ты ко всему этому имеешь отношение, Болто.
– Хватит называть меня Болто. Меня зовут Дикки.
– Ладно, Дикки. Зачем ты убил Эрнандеса? Чтобы получить его паршивое дело?
– Будет чушь городить!
– Тогда почему? – заорал Бернс. – Чтобы втянуть в это моего сына? Как отпечатки пальцев Ларри оказались на том шприце?
– Откуда я знаю? На каком шприце?
– На шприце, найденном рядом с Эрнандесом.
– Я даже не знал, что там нашли шприц.
– Нашли. Как ты подвесил Эрнандеса?
– Я его не подвешивал.
– Ты хотел подстроить улики против моего сына?
– Отстаньте от меня с вашим сыном. Чтоб он сдох, не знаю я никакого сына.
– Что за человек звонит мне, Болто?
– Спросите у своей секретарши.
– Если ты, вонючий сопляк...
– Я не знаю, о ком вы говорите.
– Кто-то позвонил мне и рассказал о моем сыне и о том шприце. Этот кто-то что-то задумал. Это тот самый парень, с которым ты играл в карты?
– Я не знаю того человека.
– Это он звонил мне?
– Не знаю, кто звонил.
– Тот самый, кто помог тебе убить Эрнандеса?
– Я никого не убивал.
– Ни Марию, ни старуху?
– Я никого не убивал.
– Ты убил полицейского, – выпалил Уиллис.
– Он умер? – спросил Коллинз.
– Это ты расскажи нам, парень.
– Вы сказали мне, что кто-то стрелял в детектива, но что он умер, не говорили.
– Нет, не говорили.
– Ну, так как же я мог узнать о смерти этого проклятого детектива? Вы сказали, что в него стреляли, а не то, что его убили.
– Мы не говорили тебе и того, что он детектив, – сказал Берн.
– Что?
– Мы говорили о полицейском. Почему ты думаешь, что он именно детектив?
– Я не знаю, так показалось.
– Его зовут Стив Карелла, – сказал Уиллис. – Ты стрелял в него в пятницу, Коллинз, и он до сих пор между жизнью и смертью. Он сказал нам, что это ты стрелял в него. Почему бы тебе не рассказать всего остального, чтобы облегчить свою участь?
– Мне нечего рассказывать. Я чист. Если ваш полицейский умрет, никаких улик против меня у вас не будет. У меня нет пистолета, наркотиков вы тоже не нашли. Так что ничего вы мне не сделаете.
– Сделаем, парень, – сказал Хэвиленд. – Сейчас я из тебя все дерьмо выбью.
– Валяй. Посмотрим, что из этого выйдет. Я ни в чем не замешан. Ваш полицейский с ума сошел. Я не стрелял в него и никакого отношения к Эрнандесу не имею. А дружба с молодыми моряками – это вроде бы не уголовное преступление?
– Нет, – сказал Уиллис, – а вот убийство, которое мы докажем, поскольку обнаружили на месте преступления следы твоей обуви, – это совсем другое дело.
– Какие следы?
– Которые мы нашли рядом с телом Кареллы, – солгал Уиллис. – Мы сравним их со всей обувью, которую найдем у тебя. Если они совпадут, то...
– Но мы стояли на камне! – закричал Коллинз.
Вот оно.
Он заморгал, понимая, что пути назад уже нет.
– Ладно, – сказал он, – я стрелял в него. Но только потому, что он пытался арестовать меня. А во всем остальном я никак не замешан. Не имею никакого отношения к убийству Эрнандеса и его сестры. А старухи я вообще никогда не видел.
– Кто убил их?
Коллинз немного помолчал.
– Дуглас Пэтт, – наконец вымолвил он. Уиллис уже потянулся к своему плащу.
– Нет, – сказал Бернс, – оставь его мне. Где он живет, Коллинз?
Глава 16
На крыше было очень холодно, пожалуй, холоднее, чем где бы то ни было в городе. Ветер свистел между труб и пробирал до мозга костей. С крыши был виден почти весь город со всеми его "огнями и мелкими тайнами.
Он постоял минуту, глядя поверх крыши и пытаясь понять, почему все пошло прахом. План казался таким хорошим, а вот на тебе – провалился. «Слишком много людей», – подумал он. Когда людей слишком много, дело не ладится.
Он вздохнул и повернулся спиной к колючему ветру, проникавшему сквозь все швы одежды и все оконные щели. Он чувствовал себя очень усталым и одиноким. С таким прекрасным планом можно было рассчитывать на лучшее. Понурившись, он поплелся к голубятне. Вынул ключ из кармана, отпер замок, повесил его снова на скобу. Голуби встрепенулись, захлопали крыльями, но вскоре успокоились.
Трубастую голубку он увидел сразу.
Она лежала на полу голубятни, и он тотчас же понял – умерла.
Он осторожно нагнулся, поднял птицу на вытянутых руках и посмотрел так, словно взгляд его мог возвратить ее к жизни.
Неожиданно все опротивело. Это и должно было закончиться жестокой, нелепой смертью его трубастой голубки.
Он продолжал держать ее на вытянутых руках. Руки теперь дрожали, и он не мог унять дрожь. Он вышел из голубятни с птицей в руках. Подошел к краю крыши и сел, опираясь спиной о трубу. Осторожно положил голубку возле ног, а затем, словно не зная, чем занять руки, поднял обломок кирпича и стал вертеть его в руках. Этим он и занимался, когда на крыше появился другой мужчина.
Мужчина огляделся и прямиком направился к сидящему человеку.
– Дуглас Пэтт? – спросил мужчина.
– Что вам угодно? – ответил сидящий. Он посмотрел в глаза подошедшему. Суровые глаза.
Мужчина стоял, чуть подавшись вперед против ветра и держа руки в карманах плаща.
– Я лейтенант Бернс, – сказал мужчина.
Они молча смотрели друг на друга. Пэтт даже не пытался встать. Он по-прежнему медленно вертел в руках обломок кирпича. Мертвая птица лежала у ног.
– Как ты добрался до меня? – спросил он наконец.
– Дикки Коллинз, – объяснил Бернс.
– М-м-м, – сказал Пэтт. Ему уже было все равно. – Я так и думал, что он сломается, если вы доберетесь до него.
Пэтт покачал головой.
– Слишком много людей, – сказал он и бросил взгляд на птицу. Рука его крепче сжала кирпич.
– Чего ты хотел добиться, Пэтт?
– Я? – переспросил Пэтт и начал подниматься. Бернс двигался быстро, и к тому времени, как Пэтт встал на колени, на него уже смотрело дуло револьвера. Но Пэтт вроде бы и не замечал оружия. Он не отрывал взгляда от лежащей перед ним птицы.
– Я? Чего я хотел добиться? Хорошей жизни, лейтенант.
– Каким образом?
– Этот мальчишка, Болто... Ты ведь уже знаешь о Болто? Какая глупость! Странно это... но этот сопляк Болто пришел ко мне и говорит: «Как тебе нравится? Аннабелль говорит, что у него есть приятель-наркоман, отец которого командует детективами восемьдесят седьмого участка». Вот что рассказал мне Болто, лейтенант.
Бернс внимательно следил за ним. Пэтт медленно поднял кирпич и так же медленно, почти нежно, опустил его на тельце мертвой птицы. Он поднимал и опускал кирпич снова и снова. Кирпич покрылся кровью и перьями. Казалось, что Пэтт не осознает, что делает.
– Я вот что решил, лейтенант. Я решил, что заманю твоего сына в ловушку, достаточно серьезную, а потом приду к тебе, лейтенант, и выложу карты на стол: «Вот какие дела, лейтенант. Если ты не станешь мне помогать, о твоем сыне напишут все газеты». А поскольку сына твоего будут обвинять в убийстве, то никуда ты не денешься. Будешь помогать как миленький.
Он все бил и бил кирпичом. Бернс отвел взгляд от кровавых останков птицы.
– Какой помощи ты от меня ожидал?
– Я толкач, – сказал Пэтт. – Но я боюсь. Я мог бы легко расширить дело, если бы не боялся. Я боюсь ареста. Мне нужна была твоя помощь. Я хотел, чтобы ни ты, ни кто-то из твоих сыщиков меня и пальцем тронуть не могли. Я хотел свободно ходить по участку и продавать товар там, где захочу, не боясь ареста. Вот чего я хотел, лейтенант.
– Ты бы этого никогда не добился, – сказал Бернс. – Ни от меня, ни от любого другого полицейского.
– Может, от тебя и не добился бы. Но как же это было бы здорово, лейтенант. Я пообещал этому придурку Аннабеллю много товара. А за товар, сказал я ему, мне нужен только шприц с отпечатками пальцев твоего сына. Он заманил твоего сына к себе, дал ему дозу бесплатно, а перед тем, как тот ушел, поменял шприцы. После ухода твоего сына я наведался к Аннабеллю. Он уже клевал носом. Я зарядил шприц дозой героина, которая могла бы убить троих сразу. Он даже не почувствовал, как я колю его. Потом я взял шприц твоего сына из кармана Аннабелля и положил его на койку рядом с ним.
– А зачем веревка? – спросил Бернс.
Пэтт продолжал молотить кирпичом, разбрызгивая кровь по гудрону крыши.
– Эта идея пришла мне в голову потом. Вдруг меня осенило: а что, если подумают, будто это самоубийство? Или же просто случайная передозировка? Что останется от подстроенного убийства? Тогда-то я и обвязал веревкой шею Аннабелля. Полиция, решил я, быстро поймет, что веревку завязали уже после убийства. Я хотел, чтобы они знали, что это убийство, потому что мне нужен был твой сын. Он стал бы отмычкой к свободному участку.
– К свободному участку, – повторил Бернс.
– Да, – подтвердил Пэтт. – Но не выгорело. Потом еще Мария и старуха – почему все так запуталось?
Он поднял кирпич и глянул на птицу. Она превратилась в месиво из мяса и перьев. Кирпич и руки Пэтта были в крови. Он посмотрел на кирпич, потом на свои руки – так, будто видел их впервые. И вдруг, совершенно, неожиданно, разрыдался.
– Пошли со мной, – мягко сказал Бернс.
Его поместили в камеру предварительного заключения 87-го участка и предъявили обвинение в трех убийствах. После этого Бернс поднялся в свой кабинет и постоял у окна, глядя на деревья. Часы на парковой башне показывали, что до полуночи осталось пять минут.
Пять минут до Рождества.
Он подошел к телефону.
– Слушаю, – сказал дежурный сержант.
– Это лейтенант Бернс. Дай мне город, пожалуйста.
– Да, сэр.
Он подождал зуммера, потом набрал номер своей квартиры в Калмз-Пойнте. Трубку подняла Харриет.
– Привет, Харриет.
– Привет, Питер.
– Как он?
– Думаю, что все будет в порядке, – сказала она.
– Ему лучше?
– Лучше, Питер. Его больше не рвет, и он уже не бесится. Физически он, кажется, выбрался, Питер. А остальное зависит от него.
– Можно с ним поговорить?
– Конечно, дорогой.
– Харриет?
– Да?
– Я очень много работал, но хочу, чтобы ты знала... Вся эта беготня в последние дни...
– Питер, – сказала она нежно, – я выходила замуж за полицейского.
– Знаю. И признателен тебе за это. Счастливого Рождества, Харриет.
– Приходи быстрее, дорогой. Я позову Ларри.
Бернс подождал. Вскоре к телефону подошел его сын.
– Папа?
– Привет, Ларри. Как ты себя чувствуешь?
– Намного лучше, папа.
– Хорошо, хорошо.
Наступило долгое молчание.
– Папа?
– Да?
– Я прошу прощения за... ты сам знаешь за что. Все будет по-другому.
– Многое будет по-другому, Ларри, – пообещал Бернс.
– Ты скоро придешь?
– Мне здесь кое-что надо закончить... – Бернс замолчал. – Да, я скоро приду. Я только забегу в больницу, а потом сразу домой.
– Мы ждем тебя, папа.
– Вот и прекрасно. Ты действительно чувствуешь себя нормально, Ларри?
– Да, я стремлюсь к этому, – сказал Ларри, и Бернс по его голосу почувствовал, что он улыбается.
– Хорошо. Счастливого Рождества, сын.
– Мы ждем.
Бернс повесил трубку и надел плащ. Он неожиданно повеселел. Они поймали Пэтта, поймали Коллинза, сын его выздоравливает, оставался только Карелла, и он был уверен, что Карелла тоже выберется. Черт возьми, нельзя же, чтобы умирали такие полицейские, как Карелла!
В больницу он пошел пешком. Температура была почти нулевая, но он прошел пешком всю дорогу, пожелав счастливого Рождества двум встретившимся пьяницам. Когда он пришел в больницу, лицо его горело, ноги гудели, но он как никогда был уверен, что все будет хорошо.
Поднявшись на лифте на восьмой этаж, он оказался в коридоре. Вспомнив, куда идти, направился к палате Кареллы. И тут его настигло новое ощущение. В прохладной стерильной атмосфере больницы он потерял уверенность, что со Стивом Кареллой все обойдется. В душу закрались сомнения, и он замедлил шаг.
И в эту минуту он заметил Тедди.
Сначала она была маленькой фигуркой в конце коридора, но постепенно росла и росла. Руки ее были сжаты, голова и плечи покорно опущены. Сердце Бернса сжалось в дурном предчувствии.
«Карелла, – мелькнуло в голове, – нет, Боже, нет...»
Он бросился к ней, она подняла к нему заплаканное лицо. Увидев слезы на ее лице, Бернс похолодел. Ему захотелось бежать отсюда, бежать от горя и ужаса.
И тогда он увидел ее губы.
Губы ее улыбались. Она улыбалась. Слезы текли по ее щекам, но она счастливо улыбалась. Он взял ее за плечи и сказал, отчетливо выговаривая слова:
– Стив? Все в порядке?
Она прочитала слова по губам, слабо кивнула, потом кивнула преувеличенно радостно и бросилась на грудь Бернсу. Он прижал ее к себе, словно дочь, и с удивлением обнаружил, что тоже плачет.
За больничной стеной раздались удары колоколов.
Наступило Рождество, и на мир снизошла благодать.
Он постоял минуту, глядя поверх крыши и пытаясь понять, почему все пошло прахом. План казался таким хорошим, а вот на тебе – провалился. «Слишком много людей», – подумал он. Когда людей слишком много, дело не ладится.
Он вздохнул и повернулся спиной к колючему ветру, проникавшему сквозь все швы одежды и все оконные щели. Он чувствовал себя очень усталым и одиноким. С таким прекрасным планом можно было рассчитывать на лучшее. Понурившись, он поплелся к голубятне. Вынул ключ из кармана, отпер замок, повесил его снова на скобу. Голуби встрепенулись, захлопали крыльями, но вскоре успокоились.
Трубастую голубку он увидел сразу.
Она лежала на полу голубятни, и он тотчас же понял – умерла.
Он осторожно нагнулся, поднял птицу на вытянутых руках и посмотрел так, словно взгляд его мог возвратить ее к жизни.
Неожиданно все опротивело. Это и должно было закончиться жестокой, нелепой смертью его трубастой голубки.
Он продолжал держать ее на вытянутых руках. Руки теперь дрожали, и он не мог унять дрожь. Он вышел из голубятни с птицей в руках. Подошел к краю крыши и сел, опираясь спиной о трубу. Осторожно положил голубку возле ног, а затем, словно не зная, чем занять руки, поднял обломок кирпича и стал вертеть его в руках. Этим он и занимался, когда на крыше появился другой мужчина.
Мужчина огляделся и прямиком направился к сидящему человеку.
– Дуглас Пэтт? – спросил мужчина.
– Что вам угодно? – ответил сидящий. Он посмотрел в глаза подошедшему. Суровые глаза.
Мужчина стоял, чуть подавшись вперед против ветра и держа руки в карманах плаща.
– Я лейтенант Бернс, – сказал мужчина.
Они молча смотрели друг на друга. Пэтт даже не пытался встать. Он по-прежнему медленно вертел в руках обломок кирпича. Мертвая птица лежала у ног.
– Как ты добрался до меня? – спросил он наконец.
– Дикки Коллинз, – объяснил Бернс.
– М-м-м, – сказал Пэтт. Ему уже было все равно. – Я так и думал, что он сломается, если вы доберетесь до него.
Пэтт покачал головой.
– Слишком много людей, – сказал он и бросил взгляд на птицу. Рука его крепче сжала кирпич.
– Чего ты хотел добиться, Пэтт?
– Я? – переспросил Пэтт и начал подниматься. Бернс двигался быстро, и к тому времени, как Пэтт встал на колени, на него уже смотрело дуло револьвера. Но Пэтт вроде бы и не замечал оружия. Он не отрывал взгляда от лежащей перед ним птицы.
– Я? Чего я хотел добиться? Хорошей жизни, лейтенант.
– Каким образом?
– Этот мальчишка, Болто... Ты ведь уже знаешь о Болто? Какая глупость! Странно это... но этот сопляк Болто пришел ко мне и говорит: «Как тебе нравится? Аннабелль говорит, что у него есть приятель-наркоман, отец которого командует детективами восемьдесят седьмого участка». Вот что рассказал мне Болто, лейтенант.
Бернс внимательно следил за ним. Пэтт медленно поднял кирпич и так же медленно, почти нежно, опустил его на тельце мертвой птицы. Он поднимал и опускал кирпич снова и снова. Кирпич покрылся кровью и перьями. Казалось, что Пэтт не осознает, что делает.
– Я вот что решил, лейтенант. Я решил, что заманю твоего сына в ловушку, достаточно серьезную, а потом приду к тебе, лейтенант, и выложу карты на стол: «Вот какие дела, лейтенант. Если ты не станешь мне помогать, о твоем сыне напишут все газеты». А поскольку сына твоего будут обвинять в убийстве, то никуда ты не денешься. Будешь помогать как миленький.
Он все бил и бил кирпичом. Бернс отвел взгляд от кровавых останков птицы.
– Какой помощи ты от меня ожидал?
– Я толкач, – сказал Пэтт. – Но я боюсь. Я мог бы легко расширить дело, если бы не боялся. Я боюсь ареста. Мне нужна была твоя помощь. Я хотел, чтобы ни ты, ни кто-то из твоих сыщиков меня и пальцем тронуть не могли. Я хотел свободно ходить по участку и продавать товар там, где захочу, не боясь ареста. Вот чего я хотел, лейтенант.
– Ты бы этого никогда не добился, – сказал Бернс. – Ни от меня, ни от любого другого полицейского.
– Может, от тебя и не добился бы. Но как же это было бы здорово, лейтенант. Я пообещал этому придурку Аннабеллю много товара. А за товар, сказал я ему, мне нужен только шприц с отпечатками пальцев твоего сына. Он заманил твоего сына к себе, дал ему дозу бесплатно, а перед тем, как тот ушел, поменял шприцы. После ухода твоего сына я наведался к Аннабеллю. Он уже клевал носом. Я зарядил шприц дозой героина, которая могла бы убить троих сразу. Он даже не почувствовал, как я колю его. Потом я взял шприц твоего сына из кармана Аннабелля и положил его на койку рядом с ним.
– А зачем веревка? – спросил Бернс.
Пэтт продолжал молотить кирпичом, разбрызгивая кровь по гудрону крыши.
– Эта идея пришла мне в голову потом. Вдруг меня осенило: а что, если подумают, будто это самоубийство? Или же просто случайная передозировка? Что останется от подстроенного убийства? Тогда-то я и обвязал веревкой шею Аннабелля. Полиция, решил я, быстро поймет, что веревку завязали уже после убийства. Я хотел, чтобы они знали, что это убийство, потому что мне нужен был твой сын. Он стал бы отмычкой к свободному участку.
– К свободному участку, – повторил Бернс.
– Да, – подтвердил Пэтт. – Но не выгорело. Потом еще Мария и старуха – почему все так запуталось?
Он поднял кирпич и глянул на птицу. Она превратилась в месиво из мяса и перьев. Кирпич и руки Пэтта были в крови. Он посмотрел на кирпич, потом на свои руки – так, будто видел их впервые. И вдруг, совершенно, неожиданно, разрыдался.
– Пошли со мной, – мягко сказал Бернс.
Его поместили в камеру предварительного заключения 87-го участка и предъявили обвинение в трех убийствах. После этого Бернс поднялся в свой кабинет и постоял у окна, глядя на деревья. Часы на парковой башне показывали, что до полуночи осталось пять минут.
Пять минут до Рождества.
Он подошел к телефону.
– Слушаю, – сказал дежурный сержант.
– Это лейтенант Бернс. Дай мне город, пожалуйста.
– Да, сэр.
Он подождал зуммера, потом набрал номер своей квартиры в Калмз-Пойнте. Трубку подняла Харриет.
– Привет, Харриет.
– Привет, Питер.
– Как он?
– Думаю, что все будет в порядке, – сказала она.
– Ему лучше?
– Лучше, Питер. Его больше не рвет, и он уже не бесится. Физически он, кажется, выбрался, Питер. А остальное зависит от него.
– Можно с ним поговорить?
– Конечно, дорогой.
– Харриет?
– Да?
– Я очень много работал, но хочу, чтобы ты знала... Вся эта беготня в последние дни...
– Питер, – сказала она нежно, – я выходила замуж за полицейского.
– Знаю. И признателен тебе за это. Счастливого Рождества, Харриет.
– Приходи быстрее, дорогой. Я позову Ларри.
Бернс подождал. Вскоре к телефону подошел его сын.
– Папа?
– Привет, Ларри. Как ты себя чувствуешь?
– Намного лучше, папа.
– Хорошо, хорошо.
Наступило долгое молчание.
– Папа?
– Да?
– Я прошу прощения за... ты сам знаешь за что. Все будет по-другому.
– Многое будет по-другому, Ларри, – пообещал Бернс.
– Ты скоро придешь?
– Мне здесь кое-что надо закончить... – Бернс замолчал. – Да, я скоро приду. Я только забегу в больницу, а потом сразу домой.
– Мы ждем тебя, папа.
– Вот и прекрасно. Ты действительно чувствуешь себя нормально, Ларри?
– Да, я стремлюсь к этому, – сказал Ларри, и Бернс по его голосу почувствовал, что он улыбается.
– Хорошо. Счастливого Рождества, сын.
– Мы ждем.
Бернс повесил трубку и надел плащ. Он неожиданно повеселел. Они поймали Пэтта, поймали Коллинза, сын его выздоравливает, оставался только Карелла, и он был уверен, что Карелла тоже выберется. Черт возьми, нельзя же, чтобы умирали такие полицейские, как Карелла!
В больницу он пошел пешком. Температура была почти нулевая, но он прошел пешком всю дорогу, пожелав счастливого Рождества двум встретившимся пьяницам. Когда он пришел в больницу, лицо его горело, ноги гудели, но он как никогда был уверен, что все будет хорошо.
Поднявшись на лифте на восьмой этаж, он оказался в коридоре. Вспомнив, куда идти, направился к палате Кареллы. И тут его настигло новое ощущение. В прохладной стерильной атмосфере больницы он потерял уверенность, что со Стивом Кареллой все обойдется. В душу закрались сомнения, и он замедлил шаг.
И в эту минуту он заметил Тедди.
Сначала она была маленькой фигуркой в конце коридора, но постепенно росла и росла. Руки ее были сжаты, голова и плечи покорно опущены. Сердце Бернса сжалось в дурном предчувствии.
«Карелла, – мелькнуло в голове, – нет, Боже, нет...»
Он бросился к ней, она подняла к нему заплаканное лицо. Увидев слезы на ее лице, Бернс похолодел. Ему захотелось бежать отсюда, бежать от горя и ужаса.
И тогда он увидел ее губы.
Губы ее улыбались. Она улыбалась. Слезы текли по ее щекам, но она счастливо улыбалась. Он взял ее за плечи и сказал, отчетливо выговаривая слова:
– Стив? Все в порядке?
Она прочитала слова по губам, слабо кивнула, потом кивнула преувеличенно радостно и бросилась на грудь Бернсу. Он прижал ее к себе, словно дочь, и с удивлением обнаружил, что тоже плачет.
За больничной стеной раздались удары колоколов.
Наступило Рождество, и на мир снизошла благодать.