Страница:
А еще полгода спустя его тело нашли в подвальной комнате жилого дома.
По лицу миссис Эрнандес бежали слезы, она еще раз горестно и безнадежно вздохнула. Клингу хотелось только одного – убежать из квартиры, в которую прокралась смерть.
– Мария, – проговорила она сквозь рыдания, – Мария приучила его.
– Ваша дочь? – спросил недоверчиво Клинг.
– Моя дочь, да, моя дочь. Оба они наркоманы. Они...
Слезы мешали ей говорить. Полицейские ждали.
– Ничего не понимаю, – наконец сказала она. – У меня хороший муж. Он работает всю свою жизнь. Он и сейчас, когда мы говорим, тоже работает. А что я плохого сделала? Разве я учила дурному своих детей? Я учила их ходить в церковь, я учила их верить в Бога, я учила их уважать родителей. – Потом добавила с гордостью: – Мои дети говорили по-английски лучше всех в barrio[2]. Я хотела сделать их американцами... Американцами. – Она покачала головой. – Город дал нам много. Работу для мужа. Чистый дом. Но город одной рукой дает, а другой берет. Все это, сеньоры, – чистую ванну, телевизор в гостиной – я отдам, чтобы вернуть то время, когда мои дети играли в тени форта.
Она прикусила губу. Почти до крови, как показалось Карелле. Потом выпрямилась на стуле и продолжала.
– Город, – произнесла она медленно, – принял нас. Как равных? Не совсем, но это я могу понять. Мы новички, мы чужие. Так ведь всегда бывает с новыми людьми, верно? Даже если они хорошие. Они плохие просто потому, что новички. Но это можно простить. Это можно простить, потому что у тебя есть друзья и родственники, а в субботние вечера здесь совсем как на острове – люди смеются и играют на гитарах. По воскресеньям ты идешь в церковь, здороваешься на улице с соседями, и тебе хорошо, очень хорошо, и ты почти все можешь простить. Ты чувствуешь благодарность. Почти за все. Но ты не можешь благодарить город за то, что он сделал с твоими детьми. За наркотики. Ведь я помню, хорошо помню мою доченьку с молодыми грудями, чистыми ногами и счастливыми глазами, пока эти... эти bastardos[3], эти chulos[4] не забрали ее у меня. А теперь вот мой сын. Умер. Умер, умер, умер.
– Миссис Эрнандес, – сказал Карелла, пытаясь дотянуться до ее руки, – мы...
– А то, что мы пуэрториканцы, вам не помешает? – неожиданно спросила она. – Не помешает найти убийцу?
– Если его убили, мы найдем убийцу, – пообещал Карелла.
– Muchas gracias[5], – сказала миссис Эрнандес. – Я... я знаю, что вы думаете. Дети ее наркоманы, дочь – проститутка. Но поверьте мне, мы...
– Вы сказали, ваша дочь...
– Si, si, чтобы наркотики покупать.
Ее лицо неожиданно сморщилось. Только что оно было спокойным, а тут женщина глубоко вздохнула, из груди вырвался всхлип, казалось, она вот-вот разрыдается. У Ка-реллы сжалось сердце. Миссис Эрнандес взяла себя в руки и снова посмотрела на сыщиков.
– Perdoneme, – прошептала она. – Простите меня.
– Можно нам поговорить с вашей дочерью? – спросил Карелла.
– Por favor. Пожалуйста. Вдруг она поможет. Вы найдете ее в «Эль Сентро». Знаете, где это?
– Да.
– Она там. Она... может помочь. Если захочет говорить с вами.
– Мы постараемся, – сказал Карелла и встал. Клинг тоже поднялся со стула.
– Большое спасибо, миссис Эрнандес, – сказал Клинг.
– De nada[6], – ответила она и повернулась к окну. – Смотрите. Уже утро. Солнце всходит.
Детективы ушли. Пока спускались по лестнице, ни один не проронил ни слова.
У Кареллы было такое чувство, будто солнце уже никогда не станет сиять для матери Анибала Эрнандеса.
Глава 4
Глава 5
По лицу миссис Эрнандес бежали слезы, она еще раз горестно и безнадежно вздохнула. Клингу хотелось только одного – убежать из квартиры, в которую прокралась смерть.
– Мария, – проговорила она сквозь рыдания, – Мария приучила его.
– Ваша дочь? – спросил недоверчиво Клинг.
– Моя дочь, да, моя дочь. Оба они наркоманы. Они...
Слезы мешали ей говорить. Полицейские ждали.
– Ничего не понимаю, – наконец сказала она. – У меня хороший муж. Он работает всю свою жизнь. Он и сейчас, когда мы говорим, тоже работает. А что я плохого сделала? Разве я учила дурному своих детей? Я учила их ходить в церковь, я учила их верить в Бога, я учила их уважать родителей. – Потом добавила с гордостью: – Мои дети говорили по-английски лучше всех в barrio[2]. Я хотела сделать их американцами... Американцами. – Она покачала головой. – Город дал нам много. Работу для мужа. Чистый дом. Но город одной рукой дает, а другой берет. Все это, сеньоры, – чистую ванну, телевизор в гостиной – я отдам, чтобы вернуть то время, когда мои дети играли в тени форта.
Она прикусила губу. Почти до крови, как показалось Карелле. Потом выпрямилась на стуле и продолжала.
– Город, – произнесла она медленно, – принял нас. Как равных? Не совсем, но это я могу понять. Мы новички, мы чужие. Так ведь всегда бывает с новыми людьми, верно? Даже если они хорошие. Они плохие просто потому, что новички. Но это можно простить. Это можно простить, потому что у тебя есть друзья и родственники, а в субботние вечера здесь совсем как на острове – люди смеются и играют на гитарах. По воскресеньям ты идешь в церковь, здороваешься на улице с соседями, и тебе хорошо, очень хорошо, и ты почти все можешь простить. Ты чувствуешь благодарность. Почти за все. Но ты не можешь благодарить город за то, что он сделал с твоими детьми. За наркотики. Ведь я помню, хорошо помню мою доченьку с молодыми грудями, чистыми ногами и счастливыми глазами, пока эти... эти bastardos[3], эти chulos[4] не забрали ее у меня. А теперь вот мой сын. Умер. Умер, умер, умер.
– Миссис Эрнандес, – сказал Карелла, пытаясь дотянуться до ее руки, – мы...
– А то, что мы пуэрториканцы, вам не помешает? – неожиданно спросила она. – Не помешает найти убийцу?
– Если его убили, мы найдем убийцу, – пообещал Карелла.
– Muchas gracias[5], – сказала миссис Эрнандес. – Я... я знаю, что вы думаете. Дети ее наркоманы, дочь – проститутка. Но поверьте мне, мы...
– Вы сказали, ваша дочь...
– Si, si, чтобы наркотики покупать.
Ее лицо неожиданно сморщилось. Только что оно было спокойным, а тут женщина глубоко вздохнула, из груди вырвался всхлип, казалось, она вот-вот разрыдается. У Ка-реллы сжалось сердце. Миссис Эрнандес взяла себя в руки и снова посмотрела на сыщиков.
– Perdoneme, – прошептала она. – Простите меня.
– Можно нам поговорить с вашей дочерью? – спросил Карелла.
– Por favor. Пожалуйста. Вдруг она поможет. Вы найдете ее в «Эль Сентро». Знаете, где это?
– Да.
– Она там. Она... может помочь. Если захочет говорить с вами.
– Мы постараемся, – сказал Карелла и встал. Клинг тоже поднялся со стула.
– Большое спасибо, миссис Эрнандес, – сказал Клинг.
– De nada[6], – ответила она и повернулась к окну. – Смотрите. Уже утро. Солнце всходит.
Детективы ушли. Пока спускались по лестнице, ни один не проронил ни слова.
У Кареллы было такое чувство, будто солнце уже никогда не станет сиять для матери Анибала Эрнандеса.
Глава 4
Границей 87-го участка на севере были река Гарб и шоссе, повторявшее ее извилистый путь. Идя на юг, проходя Айсолу квартал за кварталом, вы сначала попадаете на Силвермайн-роуд с ее красивыми жилыми домами, выходящими на реку, а потом в Силвермайн-парк. Продолжая двигаться к югу, вы пересечете Стем, Эйнсли-авеню, Калвер-авеню и короткий Мейсон, который пуэрториканцы назвали La Via de Putas[7].
Зная профессию Марии Эрнандес, можно было предположить, что «Эль Сентро» находится именно на этой Улице шлюх. Он, однако, притулился в боковой улочке, в одном из тридцати пяти кварталов 87-го участка, раскинувшихся с востока на запад. И хотя на территории участка жили итальянцы, евреи и много ирландцев, «Эль Сентро» находился на улице пуэрториканцев.
В городе были заведения, где можно получить все – от порции кокаина до гулящей девки, – и «Эль Сентро» был одним из них.
Владелец «Эль Сентро» жил за рекой, в другом штате. Он редко заходил в свое заведение, препоручив его заботам Терри Донахью, громадного ирландца с массивными кулаками. В характере Донахью было кое-что необычное для местного ирландца: он любил пуэрториканцев. Нет, не только пуэрториканок – их он, конечно, тоже любил, и не он один: многие здешние «американцы», возмущаясь нашествием «иностранцев», втайне восхищались плотными ягодицами «их» женщин. Терри любил и пуэрториканцев и пуэрториканок. А еще он любил работать в «Эль Сентро». За свою жизнь в каких только забегаловках он не работал, и хуже «Эль Сентро», по его собственным словам, не встречал, но все равно любил его.
На самом деле, Терри Донахью любил все на свете. Принимая во внимание характер его заведения, было бы удивительно, если бы он любил и полицейских, – но он любил Стива Кареллу и, когда Стив в тот же день появился у него, тепло поздоровался с ним.
– Эй, вислоухий черт! – заорал он. – Ты, я слышал, женился?
– Это точно, – ответил Карелла, глупо ухмыляясь.
– Девчонка, должно быть, чокнутая, – сказал Терри, качая большой головой. – Надо будет выразить ей соболезнование.
– С мозгами у девчонки все в порядке, – возразил Карелла. – Она получила лучшего мужика во всем городе.
– Заливай! – продолжал орать Терри. – Как ее зовут, парень?
– Тедди.
– Терри? – недоверчиво переспросил Терри. – Неужели Терри?
– Тедди. Уменьшительное от Теодоры.
– А Теодора, это от чего?
– Думаю, что от Франклина.
Терри склонил голову набок.
– Может, красотка ирландских кровей?
– Ну уж дудки! – сказал Карелла.
– Куда тебе, такому увальню, жениться на ирландской милашке, – усомнился Терри.
– Она шотландка, – признался Карелла.
– Вот это здорово! – заревел Терри. – Я ведь ирландец всего на четыре пятых, а одна пятая часть во мне шотландская, за счет виски.
– М-м-да.
Терри почесал затылок.
– Другие полицейские над этой шуткой обычно смеются. Что будешь пить, Стив?
– Ничего. Я здесь по делу.
– Немного спиртного делу еще никогда не вредило.
– Ты Марию Эрнандес не видел сегодня?
– Слушай, Стив, – сказал Терри, – имея шотландскую красотку дома, зачем тебе...
– Работа, – пояснил Карелла.
– Ладно, – согласился Терри. – Приятно встретить честного человека в городе, где все обманывают.
– Ты ведь тоже не обманываешь.
– Мария еще не приходила, – сказал Терри. – Это из-за брата?
– Да.
– Он тоже зельем баловался?
– Да.
– Что меня печалит, – сообщил Терри, – так это наркотики. Ты когда-нибудь в моем заведении видел толкача?
– Нет, – ответил Карелла. – Зато их полно у входа, на тротуаре.
– Ясное дело, ведь клиент всегда прав и должен получить то, что ему нужно. Но в моем заведении ты ни одного из этих грязных ублюдков не видел и не увидишь.
– Когда ее можно ждать?
– Раньше двух она здесь не появляется. А может и вообще не прийти. Ты же знаешь этих наркоманов, Стив. Шустрят, шустрят, все время шустрят. Богом клянусь, что президенту «Дженерал моторс» не приходится проявлять столько выдумки, сколько ее требуется обычному наркоману.
Карелла взглянул на часы. Было 12.27.
– Я еще приду, – сказал он. – А пока мне надо где-то перекусить.
– Ты меня обижаешь, – огорчился Терри.
– Обижаю?
– Ты что, моей вывески не читал? «Бар и гриль». Вон там, в глубине, стол для горячих обедов. Лучшая еда в городе.
– Не шутишь?
– Сегодня у меня arroz con polio[8]. Наше фирменное блюдо. Нанял маленькую пуэрториканочку, которая его и готовит. – Терри ухмыльнулся. – Днем она готовит, а ночью любовь крутит, но arroz con polio у нее райского вкуса.
– И как девочка?
Ухмылка Терри стала еще шире.
– Не знаю, пробовал только дневные блюда.
– Ладно, – сказал Карелла, – неси. Не ты первый меня пытаешься отравить.
Карелла не был знаком с Марией Эрнандес. Когда она вошла, он оторвал взгляд от своего бокала и увидел хрупкую черноволосую и темноглазую девушку в зеленом плаще и скромных туфлях. Плащ был расстегнут, под ним виднелись белый свитер и черная юбка.
– Вот она, – сказал Терри. Карелла кивнул.
Мария села на высокий табурет у дальнего конца стойки. Поздоровавшись с Терри, окинула взглядом Кареллу, оценивая его как возможного клиента, и уставилась через витринное стекло на улицу. Карелла подошел к ней.
– Мисс Эрнандес? – спросил он.
Мария повернулась на табурете.
– Да, – сказала она застенчиво. – Меня зовут Мария.
– Я из полиции, – сообщил Карелла сразу, чтобы она не тратила лишних усилий.
– Я не знаю, почему мой брат наложил на себя руки, – откликнулась она совсем другим тоном, уже без всякой застенчивости. – Еще вопросы есть?
– Есть. Давай пойдем за тот столик.
– Мне и здесь нравится.
– А мне нет. Либо там, либо в полицейском участке. Выбирай.
– Только давай побыстрей.
– Постараюсь.
Мария слезла с табурета. Они прошли в отгороженное от зала помещение. Девушка сняла плащ и села напротив Кареллы.
– Я слушаю, – сказала она.
– Сколько времени ты уже на игле?
– Какое отношение это имеет к моему брату?
– Так сколько?
– Около трех лет.
– Зачем ты его втянула в это?
– Он сам попросил.
– Не верю.
– К чему мне врать? Один раз он пришел в ванную, когда я занималась этим. Вдохнуть небольшую дозу – дело нехитрое, но настоящего кайфа не дает. Он хотел знать, что я делаю, и я дала ему понюхать.
– А потом?
– Ему понравилось. Он захотел еще. Дальше ты сам знаешь.
– Не знаю. Расскажи.
– Через пару недель он сел на иглу. Больше мне нечего сказать.
– Когда ты начала торговать собой?
– Эй, слушай... – возмутилась Мария.
– Я могу это выяснить и без тебя.
– Вскоре после того, как привыкла к героину. Сам понимаешь, на это нужны деньги.
– Еще бы. У кого ты получала товар?
– Брось, не считай меня за дурочку.
– У кого брал наркотики твой брат?
Мария молчала.
– Твой брат умер, хоть это ты знаешь? – сказал Карелла грубо.
– Знаю, – ответила Мария. – И что прикажешь мне делать? Если этот маленький глупыш лишил себя жизни...
– Может, он не сам лишил себя жизни.
Мария удивленно заморгала.
– Не сам? – повторила она осторожно.
– Вот именно. Кто давал ему наркотики?
– Какая теперь разница?
– Есть разница, и, возможно, немалая.
– Я все равно не знаю. – Она немного помолчала. – Слушай, оставь меня в покое. Знаю я вас, держиморд.
– Знаешь?
– Еще как. Ты хочешь получить все бесплатно. Надеешься запугать меня, и тогда...
– Я хочу получить только сведения о твоем брате.
– Держи карман шире.
– Держу, – сказал Карелла.
Мария, нахмурившись, смотрела на него.
– Я знаю полицейских, которые... – начала она.
– Я знаю проституток, которые заражали клиентов сифилисом, – произнес Карелла решительно.
– Слушай, какое ты имеешь право...
– Тогда не виляй, – перебил он. – Мне нужны сведения.
– А я все равно ничего не знаю, – ответила Мария.
– Ты сказала, что приучила его к наркотикам.
– Сказала.
– Хорошо, тогда ты, наверное, связала его с толкачом, когда он сел на иглу. С кем?
– Ни с кем я его не связывала. Он всегда сам все решал.
– Мария...
– Что ты хочешь от меня? – неожиданно взорвалась она. – Я ничего не знаю о брате. Даже о его смерти я узнала случайно от постороннего. Я уже около года не была дома, откуда мне знать, кто снабжал или не снабжал его наркотиками? А может, он сам кого-то снабжал.
– Он был толкачом?
– Ничего я не знаю. Я в последнее время вообще его не видела. Если бы встретила его сейчас на улице, то не узнала бы. Вот сколько я знаю о собственном брате.
– Ты врешь, – сказал Карелла.
– Зачем мне врать? Кого выгораживать? Он повесился, поэтому...
– Я уже говорил тебе, что, возможно, он и не повесился.
– Ты стараешься раздуть большое дело из смерти паршивого наркомана, – сказала Мария. – Зачем так убиваться? – Ее глаза мгновенно затуманились. – Поверь мне, даже хорошо, что он умер.
– Хорошо? – переспросил Карелла. Над столом повисла тишина. – Ты что-то скрываешь, Мария. Что?
– Ничего.
– Ты что-то знаешь. Что?
– Ничего.
Их взгляды встретились. Карелла испытующе смотрел ей в глаза. Он знал, что выражает ее взгляд, знал он и то, что она ему больше ничего не скажет. Не глаза; а два темных колодца.
– Ладно, – сказал Карелла.
– Почему они вас прислали? – спросил он. – Неужели не могли подождать официального отчета? Что за спешка?
– Карелла попросил меня поговорить с вами, мистер Соумс, – сказал Клинг. – Я не знаю почему, но ему нужны сведения уже сейчас, и он решил не ждать официального отчета.
– Не понимаю, почему он не может ждать, – сказал Соумс. – Все другие ждут. За все годы моей работы здесь не было случая, чтобы кто-то не ждал отчета. Почему же Карелла не может подождать?
– Я был бы вам признателен, если...
– Вы почему-то думаете, будто всякий имеет право ворваться в лабораторию и требовать немедленных результатов. Может, по-вашему, нам делать нечего? А вы знаете, сколько трупов у нас ждут исследования?
– Сколько? – спросил Клинг.
– Не надо вдаваться в детали, – посоветовал Соумс. – Я хочу только сказать, что вы ведете себя дерзко. Если бы я не был врачом и джентльменом, то сказал бы, что у меня от вас уже в заднице свербит.
– Сожалею, что беспокою вас. Но...
– Если бы вы действительно сожалели, то и не беспокоили бы. Может, вы думаете, что мне приятно печатать отчет? Я печатаю двумя пальцами, как и все остальные мои сотрудники. Вы знаете, сколько мне не хватает сотрудников? И могу ли я в таких условиях уделять каждому случаю специальное внимание? Все приходится делать как на конвейере. Маленький сбой в работе, и все летит к чертям. Почему вам не подождать отчета?
– Потому что...
– Хорошо, хорошо, хорошо, – сказал Соумс с раздражением. – Устроить столько шума из-за какого-то паршивого наркомана! Карелла считает это самоубийством?
– Он... мне кажется, ждет вашего заключения на этот счет. Вот почему он...
– Вы хотите сказать, что он сомневается?
– Ну, по... по внешним признакам... короче говоря, он не совсем уверен, что мальчишка умер от асфиксии.
– А как вы думаете, мистер Клинг?
– Я?
– Да. – Соумс сдержанно улыбнулся. – Вы.
– Я... я не знаю. Я в первый раз... в первый раз видел повешенного.
– Вы знаете, что такое странгуляция?
– Нет, сэр, – сказал Клинг.
– Может, вы думаете, что я прочитаю вам курс патологической анатомии? Может, нам следует проводить семинары, для каждого невежественного детектива?
– Нет, сэр. Я не хотел...
– Речь не идет об обычном повешении, – перебил его Соумс. – Я имею в виду повешение на виселице палачом, когда неожиданность падения ломает жертве шею. Мы говорим о странгуляции, о смерти от асфиксии. Вы хоть что-нибудь знаете об асфиксии, мистер Клинг?
– Нет, сэр. С удушением я...
– Никто не говорит об удушении, мистер Клинг, – сказал Соумс, которого равно раздражали и незнакомцы, и их невежество. – Удушение в криминологии подразумевает использование рук. Самого себя задушить невозможно. Мы обсуждаем сейчас асфиксию, вызванную сдавливанием шейных артерий и вен с помощью веревок, проводов, полотенец, подтяжек, ремней, бинтов, чулок и других подручных предметов. В случае с Анибалом Эрнандесом средством странгуляции, насколько я понимаю, была веревка.
– Да, – подтвердил Клинг, – веревка.
– Если бы мы имели дело со странгуляцией, давление веревки на шейные артерии... – Соумс сделал паузу. – Шейные артерии, мистер Клинг, снабжают мозг кровью. Если их перекрыть, кровоток останавливается, что приводит к кислородному голоданию мозга и потере сознания.
– Понял, – сказал Клинг.
– Поняли? Давление в черепной коробке возрастает, а поскольку веревка перекрывает и вены, прекращается отток крови от мозга. В конце концов наступает собственно странгуляция, или асфиксия, которая и вызывает смерть потерявшего сознание человека.
– Да, – сказал Клинг, сглотнув слюну.
– Асфиксия, мистер Клинг, определяется как терминальное состояние, вызываемое недостатком в крови кислорода и избытком двуокиси углерода.
– Это... это очень интересно, – вяло пробормотал Клинг.
– Я в этом убежден. Мое медицинское образование стоило моим родителям около двадцати тысяч долларов. Ваше медицинское образование обходится вам дешевле. Вы пока тратите только свое время, впрочем, и мое тоже.
– Я прошу прощения, если...
– Цианоз при асфиксии весьма обычен. Однако...
– Цианоз?
– Синюшность трупа. Однако, чтобы определить, явилась ли причиной смерти асфиксия, требуются дополнительные исследования. К примеру, горла. Тестов великое множество. И конечно, цианоз наблюдается при различных отравлениях.
– Вот как?
– Да. Изучая возможность отравления, мы исследовали мочу, содержимое желудка и кишечника, кровь, мозг, печень, почки, кости, легкие, волосы, ногти и мышечную ткань. – Соумс помолчал, а потом сухо добавил: – Мы здесь иногда работаем.
– Да я, собственно...
– А не занимаемся, как многие считают, некрофилией.
– Я так не считаю, – вставил Клинг, не совсем уверенный в значении слова «некрофилия».
– И что же? – спросил Соумс. – Что вы получите, сопоставив все данные? Асфиксию?
– А что получили вы? – поинтересовался Клинг.
– Вам следует дождаться отчета, – сказал Соумс. – Я не собираюсь отвечать на подобные вопросы.
– Так это асфиксия?
– Нет. Не асфиксия.
– Тогда что же?
– Алкалоидное отравление.
– Какое?
– Передозировка героина, если быть совсем уж точным. Значительная передозировка. Намного больше смертельной дозы в две десятых грамма. – Соумс помолчал. – Того героина, который получил наш молодой друг Эрнандес, достаточно, чтобы убить – прошу прощения за грубое сравнение, мистер Клинг, – быка.
Зная профессию Марии Эрнандес, можно было предположить, что «Эль Сентро» находится именно на этой Улице шлюх. Он, однако, притулился в боковой улочке, в одном из тридцати пяти кварталов 87-го участка, раскинувшихся с востока на запад. И хотя на территории участка жили итальянцы, евреи и много ирландцев, «Эль Сентро» находился на улице пуэрториканцев.
В городе были заведения, где можно получить все – от порции кокаина до гулящей девки, – и «Эль Сентро» был одним из них.
Владелец «Эль Сентро» жил за рекой, в другом штате. Он редко заходил в свое заведение, препоручив его заботам Терри Донахью, громадного ирландца с массивными кулаками. В характере Донахью было кое-что необычное для местного ирландца: он любил пуэрториканцев. Нет, не только пуэрториканок – их он, конечно, тоже любил, и не он один: многие здешние «американцы», возмущаясь нашествием «иностранцев», втайне восхищались плотными ягодицами «их» женщин. Терри любил и пуэрториканцев и пуэрториканок. А еще он любил работать в «Эль Сентро». За свою жизнь в каких только забегаловках он не работал, и хуже «Эль Сентро», по его собственным словам, не встречал, но все равно любил его.
На самом деле, Терри Донахью любил все на свете. Принимая во внимание характер его заведения, было бы удивительно, если бы он любил и полицейских, – но он любил Стива Кареллу и, когда Стив в тот же день появился у него, тепло поздоровался с ним.
– Эй, вислоухий черт! – заорал он. – Ты, я слышал, женился?
– Это точно, – ответил Карелла, глупо ухмыляясь.
– Девчонка, должно быть, чокнутая, – сказал Терри, качая большой головой. – Надо будет выразить ей соболезнование.
– С мозгами у девчонки все в порядке, – возразил Карелла. – Она получила лучшего мужика во всем городе.
– Заливай! – продолжал орать Терри. – Как ее зовут, парень?
– Тедди.
– Терри? – недоверчиво переспросил Терри. – Неужели Терри?
– Тедди. Уменьшительное от Теодоры.
– А Теодора, это от чего?
– Думаю, что от Франклина.
Терри склонил голову набок.
– Может, красотка ирландских кровей?
– Ну уж дудки! – сказал Карелла.
– Куда тебе, такому увальню, жениться на ирландской милашке, – усомнился Терри.
– Она шотландка, – признался Карелла.
– Вот это здорово! – заревел Терри. – Я ведь ирландец всего на четыре пятых, а одна пятая часть во мне шотландская, за счет виски.
– М-м-да.
Терри почесал затылок.
– Другие полицейские над этой шуткой обычно смеются. Что будешь пить, Стив?
– Ничего. Я здесь по делу.
– Немного спиртного делу еще никогда не вредило.
– Ты Марию Эрнандес не видел сегодня?
– Слушай, Стив, – сказал Терри, – имея шотландскую красотку дома, зачем тебе...
– Работа, – пояснил Карелла.
– Ладно, – согласился Терри. – Приятно встретить честного человека в городе, где все обманывают.
– Ты ведь тоже не обманываешь.
– Мария еще не приходила, – сказал Терри. – Это из-за брата?
– Да.
– Он тоже зельем баловался?
– Да.
– Что меня печалит, – сообщил Терри, – так это наркотики. Ты когда-нибудь в моем заведении видел толкача?
– Нет, – ответил Карелла. – Зато их полно у входа, на тротуаре.
– Ясное дело, ведь клиент всегда прав и должен получить то, что ему нужно. Но в моем заведении ты ни одного из этих грязных ублюдков не видел и не увидишь.
– Когда ее можно ждать?
– Раньше двух она здесь не появляется. А может и вообще не прийти. Ты же знаешь этих наркоманов, Стив. Шустрят, шустрят, все время шустрят. Богом клянусь, что президенту «Дженерал моторс» не приходится проявлять столько выдумки, сколько ее требуется обычному наркоману.
Карелла взглянул на часы. Было 12.27.
– Я еще приду, – сказал он. – А пока мне надо где-то перекусить.
– Ты меня обижаешь, – огорчился Терри.
– Обижаю?
– Ты что, моей вывески не читал? «Бар и гриль». Вон там, в глубине, стол для горячих обедов. Лучшая еда в городе.
– Не шутишь?
– Сегодня у меня arroz con polio[8]. Наше фирменное блюдо. Нанял маленькую пуэрториканочку, которая его и готовит. – Терри ухмыльнулся. – Днем она готовит, а ночью любовь крутит, но arroz con polio у нее райского вкуса.
– И как девочка?
Ухмылка Терри стала еще шире.
– Не знаю, пробовал только дневные блюда.
– Ладно, – сказал Карелла, – неси. Не ты первый меня пытаешься отравить.
* * *
В тот день Мария Эрнандес пришла в «Эль Сентро» только в три часа дня. Какой-нибудь простак из приличного района, отправившийся на поиски романтических приключений, мог принять ее за невинную старшеклассницу. Хотя принято считать, что все проститутки одеваются в обтягивающие шелковые платья с разрезом до пупа, это не так. Большинство проституток 87-го участка одевалось лучше и моднее честных женщин. Они были хорошо вышколены, часто вежливы и обходительны, так что многие девчонки в округе принимали шлюх за сливки местного общества. Коричневая бумага почтовой бандероли скрывает от глаз ее содержимое; так было и с благопристойной личиной этих девиц: только познакомившись с ними поближе, можно узнать, что там на самом деле.Карелла не был знаком с Марией Эрнандес. Когда она вошла, он оторвал взгляд от своего бокала и увидел хрупкую черноволосую и темноглазую девушку в зеленом плаще и скромных туфлях. Плащ был расстегнут, под ним виднелись белый свитер и черная юбка.
– Вот она, – сказал Терри. Карелла кивнул.
Мария села на высокий табурет у дальнего конца стойки. Поздоровавшись с Терри, окинула взглядом Кареллу, оценивая его как возможного клиента, и уставилась через витринное стекло на улицу. Карелла подошел к ней.
– Мисс Эрнандес? – спросил он.
Мария повернулась на табурете.
– Да, – сказала она застенчиво. – Меня зовут Мария.
– Я из полиции, – сообщил Карелла сразу, чтобы она не тратила лишних усилий.
– Я не знаю, почему мой брат наложил на себя руки, – откликнулась она совсем другим тоном, уже без всякой застенчивости. – Еще вопросы есть?
– Есть. Давай пойдем за тот столик.
– Мне и здесь нравится.
– А мне нет. Либо там, либо в полицейском участке. Выбирай.
– Только давай побыстрей.
– Постараюсь.
Мария слезла с табурета. Они прошли в отгороженное от зала помещение. Девушка сняла плащ и села напротив Кареллы.
– Я слушаю, – сказала она.
– Сколько времени ты уже на игле?
– Какое отношение это имеет к моему брату?
– Так сколько?
– Около трех лет.
– Зачем ты его втянула в это?
– Он сам попросил.
– Не верю.
– К чему мне врать? Один раз он пришел в ванную, когда я занималась этим. Вдохнуть небольшую дозу – дело нехитрое, но настоящего кайфа не дает. Он хотел знать, что я делаю, и я дала ему понюхать.
– А потом?
– Ему понравилось. Он захотел еще. Дальше ты сам знаешь.
– Не знаю. Расскажи.
– Через пару недель он сел на иглу. Больше мне нечего сказать.
– Когда ты начала торговать собой?
– Эй, слушай... – возмутилась Мария.
– Я могу это выяснить и без тебя.
– Вскоре после того, как привыкла к героину. Сам понимаешь, на это нужны деньги.
– Еще бы. У кого ты получала товар?
– Брось, не считай меня за дурочку.
– У кого брал наркотики твой брат?
Мария молчала.
– Твой брат умер, хоть это ты знаешь? – сказал Карелла грубо.
– Знаю, – ответила Мария. – И что прикажешь мне делать? Если этот маленький глупыш лишил себя жизни...
– Может, он не сам лишил себя жизни.
Мария удивленно заморгала.
– Не сам? – повторила она осторожно.
– Вот именно. Кто давал ему наркотики?
– Какая теперь разница?
– Есть разница, и, возможно, немалая.
– Я все равно не знаю. – Она немного помолчала. – Слушай, оставь меня в покое. Знаю я вас, держиморд.
– Знаешь?
– Еще как. Ты хочешь получить все бесплатно. Надеешься запугать меня, и тогда...
– Я хочу получить только сведения о твоем брате.
– Держи карман шире.
– Держу, – сказал Карелла.
Мария, нахмурившись, смотрела на него.
– Я знаю полицейских, которые... – начала она.
– Я знаю проституток, которые заражали клиентов сифилисом, – произнес Карелла решительно.
– Слушай, какое ты имеешь право...
– Тогда не виляй, – перебил он. – Мне нужны сведения.
– А я все равно ничего не знаю, – ответила Мария.
– Ты сказала, что приучила его к наркотикам.
– Сказала.
– Хорошо, тогда ты, наверное, связала его с толкачом, когда он сел на иглу. С кем?
– Ни с кем я его не связывала. Он всегда сам все решал.
– Мария...
– Что ты хочешь от меня? – неожиданно взорвалась она. – Я ничего не знаю о брате. Даже о его смерти я узнала случайно от постороннего. Я уже около года не была дома, откуда мне знать, кто снабжал или не снабжал его наркотиками? А может, он сам кого-то снабжал.
– Он был толкачом?
– Ничего я не знаю. Я в последнее время вообще его не видела. Если бы встретила его сейчас на улице, то не узнала бы. Вот сколько я знаю о собственном брате.
– Ты врешь, – сказал Карелла.
– Зачем мне врать? Кого выгораживать? Он повесился, поэтому...
– Я уже говорил тебе, что, возможно, он и не повесился.
– Ты стараешься раздуть большое дело из смерти паршивого наркомана, – сказала Мария. – Зачем так убиваться? – Ее глаза мгновенно затуманились. – Поверь мне, даже хорошо, что он умер.
– Хорошо? – переспросил Карелла. Над столом повисла тишина. – Ты что-то скрываешь, Мария. Что?
– Ничего.
– Ты что-то знаешь. Что?
– Ничего.
Их взгляды встретились. Карелла испытующе смотрел ей в глаза. Он знал, что выражает ее взгляд, знал он и то, что она ему больше ничего не скажет. Не глаза; а два темных колодца.
– Ладно, – сказал Карелла.
* * *
Судебно-медицинский эксперт не любил новых людей. Так уж он был воспитан. Он ненавидел новые лица и не имел обыкновения сообщать секреты незнакомцам. А секретом он владел немалым, но Берт Клинг был явный чужак. Изучая его лицо, эксперт медленно перебирал в уме факты и решал, какими из них он может поделиться.– Почему они вас прислали? – спросил он. – Неужели не могли подождать официального отчета? Что за спешка?
– Карелла попросил меня поговорить с вами, мистер Соумс, – сказал Клинг. – Я не знаю почему, но ему нужны сведения уже сейчас, и он решил не ждать официального отчета.
– Не понимаю, почему он не может ждать, – сказал Соумс. – Все другие ждут. За все годы моей работы здесь не было случая, чтобы кто-то не ждал отчета. Почему же Карелла не может подождать?
– Я был бы вам признателен, если...
– Вы почему-то думаете, будто всякий имеет право ворваться в лабораторию и требовать немедленных результатов. Может, по-вашему, нам делать нечего? А вы знаете, сколько трупов у нас ждут исследования?
– Сколько? – спросил Клинг.
– Не надо вдаваться в детали, – посоветовал Соумс. – Я хочу только сказать, что вы ведете себя дерзко. Если бы я не был врачом и джентльменом, то сказал бы, что у меня от вас уже в заднице свербит.
– Сожалею, что беспокою вас. Но...
– Если бы вы действительно сожалели, то и не беспокоили бы. Может, вы думаете, что мне приятно печатать отчет? Я печатаю двумя пальцами, как и все остальные мои сотрудники. Вы знаете, сколько мне не хватает сотрудников? И могу ли я в таких условиях уделять каждому случаю специальное внимание? Все приходится делать как на конвейере. Маленький сбой в работе, и все летит к чертям. Почему вам не подождать отчета?
– Потому что...
– Хорошо, хорошо, хорошо, – сказал Соумс с раздражением. – Устроить столько шума из-за какого-то паршивого наркомана! Карелла считает это самоубийством?
– Он... мне кажется, ждет вашего заключения на этот счет. Вот почему он...
– Вы хотите сказать, что он сомневается?
– Ну, по... по внешним признакам... короче говоря, он не совсем уверен, что мальчишка умер от асфиксии.
– А как вы думаете, мистер Клинг?
– Я?
– Да. – Соумс сдержанно улыбнулся. – Вы.
– Я... я не знаю. Я в первый раз... в первый раз видел повешенного.
– Вы знаете, что такое странгуляция?
– Нет, сэр, – сказал Клинг.
– Может, вы думаете, что я прочитаю вам курс патологической анатомии? Может, нам следует проводить семинары, для каждого невежественного детектива?
– Нет, сэр. Я не хотел...
– Речь не идет об обычном повешении, – перебил его Соумс. – Я имею в виду повешение на виселице палачом, когда неожиданность падения ломает жертве шею. Мы говорим о странгуляции, о смерти от асфиксии. Вы хоть что-нибудь знаете об асфиксии, мистер Клинг?
– Нет, сэр. С удушением я...
– Никто не говорит об удушении, мистер Клинг, – сказал Соумс, которого равно раздражали и незнакомцы, и их невежество. – Удушение в криминологии подразумевает использование рук. Самого себя задушить невозможно. Мы обсуждаем сейчас асфиксию, вызванную сдавливанием шейных артерий и вен с помощью веревок, проводов, полотенец, подтяжек, ремней, бинтов, чулок и других подручных предметов. В случае с Анибалом Эрнандесом средством странгуляции, насколько я понимаю, была веревка.
– Да, – подтвердил Клинг, – веревка.
– Если бы мы имели дело со странгуляцией, давление веревки на шейные артерии... – Соумс сделал паузу. – Шейные артерии, мистер Клинг, снабжают мозг кровью. Если их перекрыть, кровоток останавливается, что приводит к кислородному голоданию мозга и потере сознания.
– Понял, – сказал Клинг.
– Поняли? Давление в черепной коробке возрастает, а поскольку веревка перекрывает и вены, прекращается отток крови от мозга. В конце концов наступает собственно странгуляция, или асфиксия, которая и вызывает смерть потерявшего сознание человека.
– Да, – сказал Клинг, сглотнув слюну.
– Асфиксия, мистер Клинг, определяется как терминальное состояние, вызываемое недостатком в крови кислорода и избытком двуокиси углерода.
– Это... это очень интересно, – вяло пробормотал Клинг.
– Я в этом убежден. Мое медицинское образование стоило моим родителям около двадцати тысяч долларов. Ваше медицинское образование обходится вам дешевле. Вы пока тратите только свое время, впрочем, и мое тоже.
– Я прошу прощения, если...
– Цианоз при асфиксии весьма обычен. Однако...
– Цианоз?
– Синюшность трупа. Однако, чтобы определить, явилась ли причиной смерти асфиксия, требуются дополнительные исследования. К примеру, горла. Тестов великое множество. И конечно, цианоз наблюдается при различных отравлениях.
– Вот как?
– Да. Изучая возможность отравления, мы исследовали мочу, содержимое желудка и кишечника, кровь, мозг, печень, почки, кости, легкие, волосы, ногти и мышечную ткань. – Соумс помолчал, а потом сухо добавил: – Мы здесь иногда работаем.
– Да я, собственно...
– А не занимаемся, как многие считают, некрофилией.
– Я так не считаю, – вставил Клинг, не совсем уверенный в значении слова «некрофилия».
– И что же? – спросил Соумс. – Что вы получите, сопоставив все данные? Асфиксию?
– А что получили вы? – поинтересовался Клинг.
– Вам следует дождаться отчета, – сказал Соумс. – Я не собираюсь отвечать на подобные вопросы.
– Так это асфиксия?
– Нет. Не асфиксия.
– Тогда что же?
– Алкалоидное отравление.
– Какое?
– Передозировка героина, если быть совсем уж точным. Значительная передозировка. Намного больше смертельной дозы в две десятых грамма. – Соумс помолчал. – Того героина, который получил наш молодой друг Эрнандес, достаточно, чтобы убить – прошу прощения за грубое сравнение, мистер Клинг, – быка.
Глава 5
Дел было невпроворот.
Питеру Бернсу казалось, что дел всегда больше, чем времени и сил, и он часто жалел, что у него не две головы и не четыре руки. С одной стороны, он понимал, что нечто подобное может быть во всякой профессии, а с другой стороны, не очень-то считаясь с логикой, убеждал себя, что таких крысиных бегов, как в полиции, нигде больше нет.
Лейтенант Питер Бернс командовал детективами, которые считали 87-й участок своим домом. В каком-то смысле это и был их дом – примерно в том, в каком ржавое десантное судно на Филиппинах в конце концов становится домом для моряка из Детройта.
Здание, в котором помещался полицейский участок, очень уютным не назовешь. Вы не нашли бы в нем каких-то особых ситцевых занавесок, ни уютной кухни, ни современного мусоропровода, ни удобных стульев, ни собаки по кличке Рекс, которая влетает в гостиную с домашними тапочками в зубах. Его холодный каменный фасад выходил на Гровер-парк, по которому на юге проходила граница участка. Войдя в подъезд, вы попадали в квадратное помещение с голым деревянным полом и барьером, похожим на те, что ставят в суде. На барьере стояла строгая табличка:
«За барьер не заходить». Вошедшего встречал дежурный лейтенант или дежурный сержант, оба вежливые, энергичные и очень внимательные.
На первом этаже находились также камеры предварительного заключения, а на втором, за затянутыми сеткой окнами (окрестные мальчишки имели обыкновение швырять камни во все, хоть как-то связанное с законом) – раздевалка, канцелярия, следственный отдел и другие разнообразные клетушки, среди которых упоминания заслуживают мужской туалет (с писсуарами) и кабинет лейтенанта Бернса (без таковых).
Лейтенант любил свой кабинет. Он занимал его уже много лет и привык уважать это помещение, как садовник уважает старую истрепанную перчатку, которой для прополки пользуются невесть сколько. В таком участке, как 87-й, сорняки разрастались иногда слишком уж буйно, и в такие моменты Бернс жалел, что у него нет еще одной головы и лишней пары рук.
День Благодарения прошел трудно, а наступающее Рождество обещало быть еще хуже. Казалось, что каждый приближающийся праздник жители участка Бернса старались отметить многочисленными преступлениями. Поножовщиной в Гровер-парке никого не удивишь, но с приближением праздников его зеленые лужайки то и дело окрашивались кровью. За прошедшую неделю в парке было зарегистрировано шестнадцать драк с поножовщиной.
Из любимых занятий жителей участка следует назвать скупку и продажу краденого на Калвер-авеню. Там можно было купить все – от старой африканской маски до новейшего взбивателя яичных белков – если, конечно, прийти вовремя и с деньгами. И это несмотря на то, что закон считал скупку краденого мелким (если стоимость товаров меньше сотни долларов) и даже тяжким (если свыше сотни) преступлением. Закон не смущал профессиональных магазинных воров, которые промышляли днем и торговали ночью. Не смущал он и наркоманов, которые воровали, чтобы купить себе зелье. Не смущал он и тех, кто скупал краденое. В их глазах Калвер-авеню была самым большим в городе магазином уцененных товаров. Закон волновал только полицейских. Особенно он их волновал перед праздниками. В эти дни универмаги были переполнены покупателями, и воры в такой толпе чувствовали себя как рыба в воде. Покупателей ворованного тоже было предостаточно – как-никак всем предстояло делать рождественские подарки, а ничто так не подстегивает вора на новые подвиги, как быстрый сбыт. В этом году все, похоже, решили сделать рождественские покупки заблаговременно, так что Бернс и его ребята без работы не сидели.
Проститутки с Улицы шлюх тоже без работы не сидели. Что заставляло мужчин искать в Рождество экзотических развлечений, Бернс не мог понять. Во всяком случае, Улица Шлюх была для этого подходящим местом, и ночные вылазки очень часто кончались тем, что любителей приключений избивали и обворовывали в темных переулках.
В предпраздничные дни и пьяных становилось больше. Что, черт возьми, мужчина не может промочить глотку в праздники? Конечно, может, закон не запрещает. Но пьянство слишком часто ведет к вспыльчивости, и не каждый может совладать с собой.
Так что же, мужчинам нельзя и подраться в праздник?
Конечно, можно.
Но когда пьянство приводит к мордобою, раздается полицейский свисток.
А от полицейских свистков у Бернса начинала болеть голова. Он любил музыку, но считал свисток очень скучным инструментом.
Бернс был религиозным человеком, и он благодарил Бога, что Рождество празднуется только раз в году. Ибо на Рождество шпаны в следственном отделе становилось заметно больше. Бог свидетель, что недостатка в ней никогда не было! Бернс не любил шпану.
Нечестность он воспринимал как личное оскорбление. Он зарабатывал деньги с двенадцати лет, и тот, кто считал работу глупым способом прокормить себя, не понял бы его. Бернс любил работать. Даже когда работы было много, когда от нее начинала болеть голова, когда приходилось расследовать самоубийство или убийство наркомана, Бернс все равно любил ее.
Зазвонил телефон. Бернс поморщился, потом поднял трубку и произнес:
– Бернс слушает.
Дежурный сержант, сидящий на пульте внизу, сказал:
– Ваша жена, лейтенант.
– Соединяй, – ответил Бернс угрюмо.
Он ждал. Вскоре послышался голос его жены Харриет:
Питеру Бернсу казалось, что дел всегда больше, чем времени и сил, и он часто жалел, что у него не две головы и не четыре руки. С одной стороны, он понимал, что нечто подобное может быть во всякой профессии, а с другой стороны, не очень-то считаясь с логикой, убеждал себя, что таких крысиных бегов, как в полиции, нигде больше нет.
Лейтенант Питер Бернс командовал детективами, которые считали 87-й участок своим домом. В каком-то смысле это и был их дом – примерно в том, в каком ржавое десантное судно на Филиппинах в конце концов становится домом для моряка из Детройта.
Здание, в котором помещался полицейский участок, очень уютным не назовешь. Вы не нашли бы в нем каких-то особых ситцевых занавесок, ни уютной кухни, ни современного мусоропровода, ни удобных стульев, ни собаки по кличке Рекс, которая влетает в гостиную с домашними тапочками в зубах. Его холодный каменный фасад выходил на Гровер-парк, по которому на юге проходила граница участка. Войдя в подъезд, вы попадали в квадратное помещение с голым деревянным полом и барьером, похожим на те, что ставят в суде. На барьере стояла строгая табличка:
«За барьер не заходить». Вошедшего встречал дежурный лейтенант или дежурный сержант, оба вежливые, энергичные и очень внимательные.
На первом этаже находились также камеры предварительного заключения, а на втором, за затянутыми сеткой окнами (окрестные мальчишки имели обыкновение швырять камни во все, хоть как-то связанное с законом) – раздевалка, канцелярия, следственный отдел и другие разнообразные клетушки, среди которых упоминания заслуживают мужской туалет (с писсуарами) и кабинет лейтенанта Бернса (без таковых).
Лейтенант любил свой кабинет. Он занимал его уже много лет и привык уважать это помещение, как садовник уважает старую истрепанную перчатку, которой для прополки пользуются невесть сколько. В таком участке, как 87-й, сорняки разрастались иногда слишком уж буйно, и в такие моменты Бернс жалел, что у него нет еще одной головы и лишней пары рук.
День Благодарения прошел трудно, а наступающее Рождество обещало быть еще хуже. Казалось, что каждый приближающийся праздник жители участка Бернса старались отметить многочисленными преступлениями. Поножовщиной в Гровер-парке никого не удивишь, но с приближением праздников его зеленые лужайки то и дело окрашивались кровью. За прошедшую неделю в парке было зарегистрировано шестнадцать драк с поножовщиной.
Из любимых занятий жителей участка следует назвать скупку и продажу краденого на Калвер-авеню. Там можно было купить все – от старой африканской маски до новейшего взбивателя яичных белков – если, конечно, прийти вовремя и с деньгами. И это несмотря на то, что закон считал скупку краденого мелким (если стоимость товаров меньше сотни долларов) и даже тяжким (если свыше сотни) преступлением. Закон не смущал профессиональных магазинных воров, которые промышляли днем и торговали ночью. Не смущал он и наркоманов, которые воровали, чтобы купить себе зелье. Не смущал он и тех, кто скупал краденое. В их глазах Калвер-авеню была самым большим в городе магазином уцененных товаров. Закон волновал только полицейских. Особенно он их волновал перед праздниками. В эти дни универмаги были переполнены покупателями, и воры в такой толпе чувствовали себя как рыба в воде. Покупателей ворованного тоже было предостаточно – как-никак всем предстояло делать рождественские подарки, а ничто так не подстегивает вора на новые подвиги, как быстрый сбыт. В этом году все, похоже, решили сделать рождественские покупки заблаговременно, так что Бернс и его ребята без работы не сидели.
Проститутки с Улицы шлюх тоже без работы не сидели. Что заставляло мужчин искать в Рождество экзотических развлечений, Бернс не мог понять. Во всяком случае, Улица Шлюх была для этого подходящим местом, и ночные вылазки очень часто кончались тем, что любителей приключений избивали и обворовывали в темных переулках.
В предпраздничные дни и пьяных становилось больше. Что, черт возьми, мужчина не может промочить глотку в праздники? Конечно, может, закон не запрещает. Но пьянство слишком часто ведет к вспыльчивости, и не каждый может совладать с собой.
Так что же, мужчинам нельзя и подраться в праздник?
Конечно, можно.
Но когда пьянство приводит к мордобою, раздается полицейский свисток.
А от полицейских свистков у Бернса начинала болеть голова. Он любил музыку, но считал свисток очень скучным инструментом.
Бернс был религиозным человеком, и он благодарил Бога, что Рождество празднуется только раз в году. Ибо на Рождество шпаны в следственном отделе становилось заметно больше. Бог свидетель, что недостатка в ней никогда не было! Бернс не любил шпану.
Нечестность он воспринимал как личное оскорбление. Он зарабатывал деньги с двенадцати лет, и тот, кто считал работу глупым способом прокормить себя, не понял бы его. Бернс любил работать. Даже когда работы было много, когда от нее начинала болеть голова, когда приходилось расследовать самоубийство или убийство наркомана, Бернс все равно любил ее.
Зазвонил телефон. Бернс поморщился, потом поднял трубку и произнес:
– Бернс слушает.
Дежурный сержант, сидящий на пульте внизу, сказал:
– Ваша жена, лейтенант.
– Соединяй, – ответил Бернс угрюмо.
Он ждал. Вскоре послышался голос его жены Харриет: