Страница:
— Я из Ирландии.
— А где вы были все эти годы? — обратилась она с вопросом к Николя, приноравливая ход своего любимца к шагу пеших спутников.
— Путешествовал по миру, — уклончиво ответил тот.
— Мы только что из Калифорнии, — важно пояснил Пэдди. — Дядя Николя очень богат. Он богаче вас, — добавил он, с усилием отводя взгляд от великолепного скакуна и стараясь идти в ногу с Николя.
— У нас есть много денег и большой дом, — заносчиво ответила Дамарис. — А что есть у вас? И почему вы называете, его дядей? Разве вы мой кузен?
— Нет, но он разрешил мне называть его так, — с достоинством ответил Пэдди.
Дамарис задумалась над словами мальчика, стараясь сделать на их основе вывод о том, какие отношения связывают Николя и его спутников. Она время от времени оценивающе поглядывала то на Мару, то на Николя безо всякого стеснения и, наконец, пришла к заключению, которым тут же и поделилась с остальными:
— Она слишком хорошенькая, чтобы быть вашей женой. Она ваша любовница?
Джэми поперхнулась, закашлялась и стала судорожно глотать воздух ртом, чем отвлекла внимание Пэдди. Mapa почувствовала, как против собственной воли постыдно краснеет. Слова девушки неожиданно для нее самой задели Мару. Николя поджал губы и ледяным тоном сказал:
— Немедленно принесите леди свои извинения, Дамарис.
— Простите меня, мадемуазель. Я не хотела оскорбить вас. — Она послушно выполнила приказ Николя, тем более что действительно не имела ничего дурного на уме и сама же расстроилась от собственной бестактности.
— Я знаю. — Mapa заставила себя улыбнуться, но улыбка у нее получилась грустной. — Дело в том, что люди, как правило, не любят слышать о себе правду. Поэтому свое мнение в обществе принято держать при себе. Запомните это на будущее, — посоветовала она девушке.
По мере того как они приближались к дому, Николя невольно ускорил шаг. Пэдди и Джэми, которым было труднее поспеть за ним, чем остальным, изо всех сил старались не отстать. У Мары, воодушевленной мыслью о предстоящем свидании Николя с родственниками, открылось второе дыхание.
У начала подъездной аллеи Николя вдруг резко остановился. Раскидистые дубы, кроны которых переплелись и образовывали зеленый тоннель, стояли, как часовые, вдоль дороги. Николя именно так и описывал Маре это место, разве только розоватый фасад дома окутывал налет какой-то тайной грусти, которая никак не проявлялась внешне, но зато прекрасно чувствовалась. Высокие французские окна, по большей части закрытые ставнями, тянулись вдоль галереи, опоясывающей двухэтажное здание. Шесть массивных белых колонн по фасаду поддерживали величественный карниз.
— Бомарэ… — прошептал Николя, обводя взглядом родной дом.
— Вы отсутствовали слишком долго. — По-детски чистый голос Дамарис разрушил благоговейное молчание гостей. — Когда вы уехали, меня еще на свете не было.
Николя, казалось, не слышал ее, его взгляд все еще был прикован к дому.
— Пойдемте, — наконец, вымолвил он и во главе процессии зашагал к подъезду.
Сквозь густые кроны деревьев Маре удалось разглядеть небольшой фрагмент плантации сахарного тростника, сад плодовых деревьев и цветущую лужайку, спускавшуюся к реке. В действительности они оказались гораздо ближе от берега, чем Mapa предполагала, просто дорога, по которой они шли с пристани, сильно петляла.
— Посмотри, Mapa, они похожи на стариков с длинными седыми бородами! — восхищенно воскликнул Пэдди и смеясь бросился к подножию огромного дуба, ствол которого был изборожден глубокими трещинами, и оторвал от коры большой кусок сизоватого мха.
Возле крыльца Дамарис спешилась и, хлопнув Сорсьера по спине, отправила его в конюшню, а сама взбежала по лестнице и скрылась между двумя колоннами. Белая дверь дома через минуту открылась снова, и на улицу высыпала прислуга. Должно быть, гости появлялись в Бомарэ крайне редко, поэтому работники-негры растерянно сбились в кучу и с любопытством разглядывали прибывших, перешептываясь на своем языке и подавая какие-то знаки тем, кто выглядывал из окон.
Mapa заметила Дамарис, которая наблюдала за происходящим с верхней площадки лестницы в обществе двух дам. Одна из них была лет шестнадцати, с темными волосами и смуглой кожей. Она надменно оттопырила нижнюю губу, что позволяло сделать вывод о ее вздорном характере. Мысок бледно-голубой шелковой туфельки, полускрытый длинным подолом юбки, нетерпеливо бил в мраморный пол, а ветерок подхватывал и теребил голубую ленту, повязанную у нее на талии.
Рядом с девушками находилась пожилая женщина в трауре, которую Mapa справедливо посчитала матерью Дамарис. Копна темно-рыжих волос, выбивавшаяся из-под черной шали, противоречила скорбному облику леди, которая, несмотря на свою бледность и болезненную худобу, сохранила черты былой красоты. На ее точеном лице сияли огромные выразительные глаза, навсегда лишенные горем и тяжким недугом способности смеяться. Тонкие руки женщины, так же как и брови, пребывали в постоянном нервическом движении. Она смотрела на Николя с любопытством и тревогой одновременно, пока, наконец, не узнала его.
— Николя… — вымолвила она тихо и впилась в него страдальческим взглядом. Затем из груди у нее вырвался глухой стон.
— Мама! — взвизгнула темноволосая девушка.
Николя взметнулся вверх по ступеням и подхватил мачеху на руки в тот момент, когда она потеряла сознание и готова была рухнуть на мраморные плиты крыльца. Прижав к груди ее легкое, почти невесомое тело, Николя прошел в дом.
— Кто эти люди? Что случилось? О Боже, она мертва! Я не вынесу этого! — кричала Николь в истерике, затравленно оглядываясь.
— Нет, она просто в обмороке, — рассудительно и полностью владея собой, заявила Дамарис. — А тебе падать в обморок я не советую. Я вовсе не намерена ловить тебя, если ты будешь падать, — добавила она с интонацией, усвоенной у Николя.
— Ты маленькая дрянь! — обратила Николь к своей младшей сестре искаженное гневом лицо. — Что ты в этом понимаешь?! — Она размахнулась и залепила Дамарис пощечину. — Ты понятия ни о чем не имеешь, кроме своего старого мерина! Я скажу маме, чтобы она продала его на бойню.
Губы Дамарис обиженно дрогнули, по щеке расползалось красное пятно от удара, но она не отступила ни на шаг в решимости защитить своего друга.
— Во-первых, он не старый, а во-вторых, никто никогда не посмеет продать его. Он мой, — угрожающе тихо процедила она сквозь стиснутые зубы.
— Вдруг мама снова сляжет после этого обморока? Что мы тогда станем делать? — плаксиво протянула Николь. — А ведь мы только что начали обсуждать фасон моего свадебного платья! Нет, это невозможно! — Она раздраженно топнула ножкой.
Mapa украдкой наблюдала за разговором сестер и ужасалась тому, какие отношения их связывали.
— Не могли бы мы войти в дом? — сказала она вежливо, но настойчиво, косвенно упрекая хозяек в том, что они держат их на пороге, — Мы проделали долгий путь пешком. К тому же я наслышана о радушии, с каким принимают гостей в Бомарэ. Или это всего лишь слухи? — с улыбкой обратилась она к старшей сестре, которая, казалось, только теперь заметила ее присутствие. — Раз ваша мама плохо себя чувствует, вам придется взять на себя роль хозяйки, — с состраданием в голосе, которое заставило Николь ощутить нужную ей в этот момент поддержку взрослого человека, добавила Mapa. — Когда у вас будет свой дом, практика подобного рода вам только пригодится. Я слышала, что вы говорили о своем предстоящем замужестве, не так ли? — продолжала Mapa, замечая, что девушка успокаивается и понемногу приходит в себя. — Я могла бы помочь вам в выборе фасона платья, поскольку неплохо разбираюсь в современной моде. Несколько дней назад я видела в Новом Орлеане поистине королевские модели. Мы могли бы обсудить их за чашечкой чая. Я уже составила представление о цветовой гамме, которая вам подойдет. — Mapa окинула оценивающим взглядом фигуру Николь. — Гм-м, я бы на вашем месте остановила выбор на светло-вишневом.
— Мадемуазель, я бы с радостью поговорила с вами об этом, — возвращаясь в прекрасное расположение духа, заворковала Николь. Она и не мечтала заполучить в собеседницы изысканную леди, которая была бы в курсе новых веяний в моде. — Разумеется, вы найдете самый радушный прием в Бомарэ, вас встретят с распростертыми объятиями. Я сама покажу комнаты вам и вашим спутникам. — Она на миг замялась. — Надеюсь, вы поживете у нас какое-то время? Прекрасно! — искренне отозвалась она на молчаливый кивок Мары. — Но прежде я прикажу подать чай в гостиную, там мы с вами и побеседуем, — закончила она со своей самой обворожительной улыбкой.
Mapa искоса взглянула на Дамарис и поняла, что ее не так легко ввести в заблуждение, как Николь.
— Я пошлю фургон за вашими вещами на пристань, мадемуазель. Только сначала проведаю маму, — сказала младшая сестра.
— Прекрасно сыграно, мисс! Ей-богу прекрасно! — шепнула Маре на ухо Джэми, проходя следом за ней в холл.
Они ступили под прохладную сень сводчатого потолка, их шаги отдавались гулким эхом на мраморных плитах. Mapa восхищенно разглядывала красочные гобелены на стенах, на которые падал приглушенный свет огромной хрустальной люстры, свисающей с потолка на медных цепях. Наверх вела массивная дубовая лестница, возле нее, напротив овального зеркала в позолоченной раме, помешался маленький круглый столик, на котором стояла ваза со свежими цветами.
— Прошу вас сюда, мадемуазель. — Николь ввела Мару в просторную гостиную, застланную толстым обюссонским ковром. На окнах, выходящих в галерею, висели тяжелые бархатные гардины с золотыми кистями, но от внимательного взгляда Мары не укрылось то, что в некоторых местах они были аккуратно заштопаны и кое-где дорогая ткань вытерлась и поизносилась. Николь жестом предложила Маре расположиться на софе, а сама присела на краешек стула.
Вдруг внимание Мары привлек портрет, занимающий простенок между окнами. Она подошла ближе, чтобы получше рассмотреть его. Лицо мужчины, изображенного на картине, хранило отпечаток неподдельного, исконного достоинства. Но более всего в его внешности Мару поразили красиво очерченные чувственные губы и пронзительные изумрудного цвета глаза, такие же как у Николя. Сын был невероятно похож на отца, разве что выражение его лица отличалось большей резкостью. У Мары не осталось сомнений в том, что перед ней прославленный хозяин Бомарэ Филип де Монтань-Шанталь, изгнавший Николя из родного дома пятнадцать лет назад.
— Скажите, это правда… — покусывая губу, нерешительно начала Николь. — Я имею в виду, этот человек, который приехал с вами, действительно Николя, мой сводный брат?
— Реакция вашей мамы, мне кажется, не могла бы убедить вас сильнее, — ответила Mapa, обернувшись.
В гостиную вошел дворецкий в сопровождении двух горничных, которые несли подносы со сладостями, чайным сервизом и серебряным кофейником, распространяющим головокружительный аромат горячего шоколада. Пэдди просиял при виде деликатесов, поданных к чаю, и устремил вожделенный взор на сдобные булочки. Не дожидаясь приглашения, он подошел к Николь и встал поближе к заветному блюду.
— Пэдди, — тихо вымолвила Mapa и сделала ему знак занять место возле нее на софе.
— Ничего, все в порядке, мадемуазель, — отозвалась Николь, мило улыбаясь. — Я сама сластена, поэтому вполне разделяю нетерпение малыша. Я всегда в это время пью шоколад, — призналась она, протягивая Маре чашку. — На и тебе шоколад, Пади, — смешно коверкая его имя, предложила Николь. Пэдди взял из ее рук чашку, но тут же поставил ее на стол и остался рядом с хозяйкой. Николь удивленно приподняла брови.
— Налейте, пожалуйста, чаю и Джэми, мэм, — вежливо попросил он.
Джэми примостилась в углу возле окна, где она никому не мешала, но откуда было удобно наблюдать за всем, что происходило в гостиной, и разложила на коленях рукоделие. Ее должность служанки, компаньонки и гувернантки одновременно лишала ее четко определенного социального статуса, и она предпочитала держаться в тени. Она была до глубины души тронута вниманием Пэдди, который принес ей чай и тарелочку с шоколадными конфетами. Малышу это стоило огромного труда: он осторожно ступал, не сводя глаз с чашки, чтобы не расплескать ее содержимое, и взмок от напряжения, пока преодолел путь от стола к окну, где сидела Джэми.
— Зачем он приехал? Что ему нужно? — внезапно вымолвила Николь, будучи не в силах дольше сдерживать чувства, теснившиеся у нее в груди. — Это же будет настоящий скандал! Он все разрушит! Мой жених очень важная персона, мадемуазель. Жан-Клод — наследник Белль-Соле, что возле Франсисвилля. Его семья владеет несколькими роскошными домами в Новом Орлеане и Натчезе. Мне просто повезло, что я скоро стану членом этой семьи, — с самодовольной важностью сообщила она Маре. — Наша свадьба состоится весной. Уверяю вас, она станет событием года! Торжественная церемония пройдет в соборе Святого Луи, у нас будет почетный караул из швейцарских гвардейцев. Вместо отца к алтарю меня поведет дядя Этьен, Скажите, как вы полагаете, он захочет прийти на свадьбу? — взволнованно спросила она, и в глазах ее мелькнул неподдельный ужас. — Но ведь с ним там никто не станет разговаривать! Он сочтет это оскорбительным и будет вынужден защищать свою честь. Какой скандал! Но ведь это несправедливо, мадемуазель! Неужели этот ужасный человек захочет испортить мне праздник?! — воскликнула Николь, позабыв, что ее собеседница приехала в Бомарэ вместе с «этим ужасным человеком».
— Не беспокойтесь, — постаралась утешить ее Mapa. — Я уверена, что Николя не станет причинять вам неприятности.
— Хорошо еще, что мы с Жан-Клодом не вернемся сюда после свадьбы, а начнем нашу совместную жизнь в Белль-Соле. Я не хотела бы, чтобы кто-либо из моих новых родственников познакомился с Николя. Через несколько недель я уезжаю в Белль-Соле и пробуду там до свадьбы. А Николя, наверное, уже уедет к этому времени… — задумчиво заключила Николь и тут же перевела разговор на другую тему, лишив Мару возможности поинтересоваться, почему отъезд Николя должен зависеть от ее матримониальных прожектов. — Так что же сейчас носят в Европе, мадемуазель? Моя лучшая подруга Леонора недавно вернулась из Парижа и говорит, что там входит в моду укороченный шлейф. Из цветов мне больше всего идут глубокий розовый и бледно-желтый. Когда я выйду замуж, то непременно накуплю себе много дорогих платьев. Мне ужасно надоело постоянно ходить в белом! А вы знаете, что брюссельские кружева…
Mapa притворилась, что внимательно слушает Николь, и время от времени кивала, соглашаясь с мнением хозяйки, но мысли ее были заняты другим: она пыталась представить себе, что происходит в этот момент наверху между Николя и его мачехой.
— Почему ты вернулся? — слабым голосом спросила Селеста, придя в себя на мягких подушках собственной кровати. Ее тонкие, прозрачные пальцы теребили край пледа, которым ее заботливо укутал Николя. — Господи, как ты похож на Филипа! У меня такое чувство, будто я вижу перед собой привидение, — продолжала она, не дав Николя возможности ответить. — Когда Дамарис предложила мне выйти и посмотреть, кто приехал, я ожидала увидеть кого угодно, но только не тебя. И уж тем более не теперь! А когда я узнала тебя, то подумала: нет, этого не может быть! Те же глаза, та же улыбка! — Она перевела дух, поскольку говорить ей было трудно. — Я понимала, что Филип мертв, но в тот момент меня посетило ужасное сомнение. Почему? — Она умоляюще воздела руки к небу. — Почему ты вернулся? Как ты осмелился показаться в Новом Орлеане? После того как ты принес нашей семье столько горя, как у тебя хватило совести вернуться?
— Селеста, послушай, — мягко ответил Николя. — Я не вернулся бы, если бы отец не попросил меня об этом.
— Что?! — Она удивленно воззрилась на Николя. — Но это невозможно! После твоего отъезда он ни разу не упоминал при мне твоего имени. Он просто забыл о твоем существовании. Ты был для него мертв, как и Франсуа. Ты лжешь, Николя. Теперь, когда отца нет в живых, ты думаешь, что можешь заявиться сюда и стать хозяином Бомарэ? Так вот, у тебя нет на него никаких прав! Ты здесь никто! — заключила она яростно, и на лбу у нее выступила синяя прожилка.
Николя сунул руку в карман и вытащил на свет драгоценное письмо от отца, которое получил в Сан-Франциско.
— Вот, возьми. Оно не лжет. Если бы не это письмо, я не вернулся бы ни за что. Я поклялся никогда не переступать порога дома, откуда был изгнан собственным отцом. И только это письмо заставило меня нарушить клятву.
Селеста испуганно смотрела на конверт, словно он мог броситься на нее и ужалить. После минутного колебания она все же протянула к письму дрожащую руку. Николя молча наблюдал за тем, как она осторожно вытащила из конверта письмо и стала читать. Ее глаза торопливо бегали по строчкам, и нервная дрожь в ее руках усилилась.
— Боже, что это значит? — дрожащими губами прошептала Селеста.
— Это значит, что отец поверил в мою невиновность. Он узнал правду о гибели Франсуа. Он простил меня и хотел, чтобы я тоже простил его, — убежденно вымолвил Николя, пристально глядя на мачеху и наблюдая за ее реакцией.
Письмо выпало из ослабевших пальцев Селесты. Она прекрасно знала почерк мужа, и ни о каком подлоге не могло быть и речи. Кроме того, прямой и искренний взгляд Николя заставлял ее поверить в правдивость его слов.
— Но… но он никогда не говорил со мной об этом. Почему?
— Ты ведь была тяжело больна, не так ли?
Селеста уставилась в окно с отсутствующим видом и молча кивнула. Вдруг уголки ее губ скорбно опустились.
— Ты не представляешь себе, что для меня означало быть второй женой Филипа де Монтань-Шанталя! Я всегда вызывала жалость друзей незнакомых, которые знали, как безумно твой отец любил прекрасную Даниэлу. Когда она умерла, его сердце было разбито навеки. Поэтому он хотел, но не мог отдать мне его целиком. Я не выдерживала никакого сравнения со светлой памятью о твоей матери, — тяжело вздохнула Селеста. — А когда выяснилось, что я не могу родить ему наследника, он и вовсе разочаровался во мне. Я это знаю.
— Но ведь винить тебя за это было несправедливо, — сказал Николя.
— Подожди, я посмотрю, что ты скажешь, когда в один прекрасный день поймешь, что у тебя нет сына, которому ты мог бы оставить все, чем владеешь, — горько усмехнулась Селеста. — Все мужчины в этом одинаковы. Представь себе мою радость, когда по прошествии долгих лет я смогла подарить твоему отцу сына. Филип мечтал о сыне с тех пор, как… уже очень давно. Его счастью не было предела, когда родился Жан-Луи. Я боялась, что не выношу его, но Господь не оставил нас. — Селеста сжала виски ладонями и покачала головой, словно не могла поверить в случившееся. — Как-то раз Филип вернулся с обычной верховой прогулки по поместью в неописуемой ярости. Я не могла понять, что с ним стряслось. Он не разговаривал со мной за обедом, а потом закрылся у себя в кабинете и провел там всю ночь. На следующее утро он вышел оттуда совершенно другим человеком. Его невозможно было узнать, и даже Жан-Луи не доставил ему радости. Потом он отправился в Новый Орлеан, и… — Она закончила фразу шепотом, так как слезы душили ее: — И через два дня его не стало.
— Ты не можешь, предположить, что так сильно разгневало отца? — осторожно поинтересовался Николя.
— Нет, я ничего не знаю. Я не знала даже того, что он простил тебя, Николя. Но я рада, что он успел сделать это перед смертью. — Селеста замолчала, и по глазам ее, которые вдруг заволокла серая пелена, было видно, что она готовится высказать что-то важное. — Тем не менее, это письмо ничего не меняет. Может быть, отец и простил тебя, но никакого завещания с упоминанием твоего имени в качестве будущего наследника нет. Бомарэ принадлежит мне, и этот факт ты изменить не можешь, — собрав остатки сил в кулак, решительно заявила она.
— Нам еще о многом надо поговорить, Селеста, — начал Николя, но умолк, прерванный ее усталым жестом.
— Не теперь, Николя, — взмолилась она, откидываясь на подушки. — Мне нужно отдохнуть. Со времени болезни я стала быстро уставать. Мы поговорим позже, Николя. Обещаю тебе. — Она закрыла глаза, и Николя ничего не оставалось делать, кроме как уйти.
— А дневник? Ты знаешь, где он? — спросил он уже с порога комнаты.
— Дневник? — Селеста открыла глаза, с трудом понимая, о чем говорит Николя. — Нет. Теперь я вспомнила про него, но не могу сказать, что он попадался мне. Отец многое записывал в дневник, который всегда лежал у него на столе. Попробуй спросить о нем у Этьена или Алана. Они ведут все дела теперь и могли его видеть.
Николя задумчиво кивнул и вышел за дверь. Когда он спускался вниз по лестнице, его окликнул чей-то знакомый голос:
— Николя! Мне сказали, что ты здесь, но я отказывался верить в это чудо, пока не увидел его собственными глазами.
— Дядя Этьен! ― приветливо разулыбался Николя при виде сухощавого седовласого человека, поджидающего его внизу с распростертыми объятиями. — Вы все такой же! — Он быстро сбежал по лестнице навстречу старику.
И действительно, если не принимать в расчет седину, то дядя Этьен нисколько не изменился с тех пор, как они случайно встретились в Венеции десять лет назад. Он не утратил изящества и элегантности, которые всегда отличали его и делали любимцем женщин.
— Очень мило с твоей стороны, что ты отказываешься замечать мои седины, — с улыбкой сказал Этьен, обнимая племянника. — Лично я уже перестал притворяться, что не вижу их, когда смотрюсь в зеркало. Видеть тебя спускающимся по лестнице в Бомарэ — для меня нет большей радости! Как будто снова вернулась молодость!
— Я счастлив видеть вас, дядя Этьен.
— Для меня отдельное удовольствие видеть тебя стоящим под портретами предков. Я уж и не думал, что доживу до этого дня. — В голубых глазах Этьена, напомнивших Николя глаза его матери, задрожали слезы.
— Я и сам не предполагал, что вернусь в Бомарэ, но мне пришлось это сделать. — Его слова прозвучали как клятва никогда больше не покидать этот дом.
— Ты уже виделся с Селестой? — нахмурившись, спросил Этьен. — Новость о твоем приезде наверняка расстроит ее.
— Уже расстроила, — кивнул Николя. — Едва завидев меня, она упала в обморок. Она считает, что я очень похож на отца.
— Могу себе представить, в каком она была шоке. Честно говоря, для меня это тоже было сюрпризом. Тем более что ты решил вернуться в такое время… — извиняющимся тоном пояснил Этьен.
— Похоже, отец никому не сказал о том, что собирается написать мне.
— Филип послал тебе письмо?! — воскликнул Этьен. — Но это невероятно! Прости меня, Николя, но за все эти годы он ни разу не говорил о тебе, даже имени твоего не произносил. Почему он вдруг решил написать тебе?
— Потому что он простил меня. Ему стала известна истина о гибели Франсуа.
Этьен помолчал в задумчивости с минуту, а потом спросил:
— И какова же эта правда, Николя? Если, конечно, ты не откажешься удовлетворить любопытство старика.
— Правда в том, что я не виновен. По крайней мере в том, что смертельно ранил Франсуа. В том, что я согласился принимать участие в этой безрассудной затее с мнимой дуэлью… в этом я своей вины не отрицаю. Но я не убивал своего брата. И отец узнал имя его настоящего убийцы. — Этьен судорожно глотнул и не нашелся что ответить. — Однако сообщать его в письме он не стал. У отца оставался дневник, в котором наверняка есть какое-то упоминание об этом деле. Он не попадался вам, дядя?
— Дневник? Нет. — Этьен горько улыбнулся и вдруг пристыженно опустил глаза. — Прости меня, Николя.
— Простить? За что?
— За то, что я так плохо думал о тебе. Конечно, я не предполагал, что ты в состоянии хладнокровно убить родного брата из-за наследства и женщины, но у меня не было сомнений в том, что пуля, которая сразила Франсуа, была выпущена из твоего пистолета. Я считал, что это вышло случайно. Вы ведь были так молоды! А в молодости редко задумываешься о том, к чему может привести простая игра. Но если ты говоришь правду, тогда… — Николя послышался оттенок сомнения в его голосе.
— Я понимаю, что поверить в мою невиновность вот так сразу довольно трудно. Но все же существует человек, который совершил преступление, рассчитав все таким образом, что вина пала на меня. Кто бы это мог быть, как вы полагаете? И какие у него были мотивы?
Этьен бросил задумчивый взгляд на племянника, в глазах которого сверкала жестокая непримиримость, и подумал о том, что годы превратили хрупкого мальчика в зрелого мужчину, готового бороться за правду не жалея самого себя и добиваться ее. Не хотелось бы иметь такого человека в числе своих врагов!
— Я не знаю ответов на твои вопросы, Николя.
— Я тоже, — сказал Николя и тихо добавил: — Пока.
— Пойдем, я слышу, что из гостиной доносятся голоса и звон чайной посуды. — Этьен взял его под руку и повел к высоким двойным дверям. — Я не в силах отказаться от аперитива. Что может быть лучше, чем неторопливая, размеренная беседа за рюмочкой бренди! — С этими словами он широко распахнул двери.
— О, дядя Этьен! — воскликнула Николь при его появлении. — А мы здесь с мадемуазель обсуждаем новинки моды, и я уже решила, что… — Она осеклась, увидев Николя, залилась густой краской и, не зная, куда девать глаза, неловко рассмеялась и оглянулась на Мару в поиске поддержки.
Николя сделал вид, что не заметил смущения девушки, прошел следом за дядей к камину и принял из его рук бокал, который тот наполнил с хозяйской щедростью. Этьен не обошел выпивкой и себя, после чего пододвинул стул поближе к чайному столику и расположился на нем со всеми удобствами. Николя сел рядом с Марой на софу, взглянул на оторопевшую Николь и сказал:
— А где вы были все эти годы? — обратилась она с вопросом к Николя, приноравливая ход своего любимца к шагу пеших спутников.
— Путешествовал по миру, — уклончиво ответил тот.
— Мы только что из Калифорнии, — важно пояснил Пэдди. — Дядя Николя очень богат. Он богаче вас, — добавил он, с усилием отводя взгляд от великолепного скакуна и стараясь идти в ногу с Николя.
— У нас есть много денег и большой дом, — заносчиво ответила Дамарис. — А что есть у вас? И почему вы называете, его дядей? Разве вы мой кузен?
— Нет, но он разрешил мне называть его так, — с достоинством ответил Пэдди.
Дамарис задумалась над словами мальчика, стараясь сделать на их основе вывод о том, какие отношения связывают Николя и его спутников. Она время от времени оценивающе поглядывала то на Мару, то на Николя безо всякого стеснения и, наконец, пришла к заключению, которым тут же и поделилась с остальными:
— Она слишком хорошенькая, чтобы быть вашей женой. Она ваша любовница?
Джэми поперхнулась, закашлялась и стала судорожно глотать воздух ртом, чем отвлекла внимание Пэдди. Mapa почувствовала, как против собственной воли постыдно краснеет. Слова девушки неожиданно для нее самой задели Мару. Николя поджал губы и ледяным тоном сказал:
— Немедленно принесите леди свои извинения, Дамарис.
— Простите меня, мадемуазель. Я не хотела оскорбить вас. — Она послушно выполнила приказ Николя, тем более что действительно не имела ничего дурного на уме и сама же расстроилась от собственной бестактности.
— Я знаю. — Mapa заставила себя улыбнуться, но улыбка у нее получилась грустной. — Дело в том, что люди, как правило, не любят слышать о себе правду. Поэтому свое мнение в обществе принято держать при себе. Запомните это на будущее, — посоветовала она девушке.
По мере того как они приближались к дому, Николя невольно ускорил шаг. Пэдди и Джэми, которым было труднее поспеть за ним, чем остальным, изо всех сил старались не отстать. У Мары, воодушевленной мыслью о предстоящем свидании Николя с родственниками, открылось второе дыхание.
У начала подъездной аллеи Николя вдруг резко остановился. Раскидистые дубы, кроны которых переплелись и образовывали зеленый тоннель, стояли, как часовые, вдоль дороги. Николя именно так и описывал Маре это место, разве только розоватый фасад дома окутывал налет какой-то тайной грусти, которая никак не проявлялась внешне, но зато прекрасно чувствовалась. Высокие французские окна, по большей части закрытые ставнями, тянулись вдоль галереи, опоясывающей двухэтажное здание. Шесть массивных белых колонн по фасаду поддерживали величественный карниз.
— Бомарэ… — прошептал Николя, обводя взглядом родной дом.
— Вы отсутствовали слишком долго. — По-детски чистый голос Дамарис разрушил благоговейное молчание гостей. — Когда вы уехали, меня еще на свете не было.
Николя, казалось, не слышал ее, его взгляд все еще был прикован к дому.
— Пойдемте, — наконец, вымолвил он и во главе процессии зашагал к подъезду.
Сквозь густые кроны деревьев Маре удалось разглядеть небольшой фрагмент плантации сахарного тростника, сад плодовых деревьев и цветущую лужайку, спускавшуюся к реке. В действительности они оказались гораздо ближе от берега, чем Mapa предполагала, просто дорога, по которой они шли с пристани, сильно петляла.
— Посмотри, Mapa, они похожи на стариков с длинными седыми бородами! — восхищенно воскликнул Пэдди и смеясь бросился к подножию огромного дуба, ствол которого был изборожден глубокими трещинами, и оторвал от коры большой кусок сизоватого мха.
Возле крыльца Дамарис спешилась и, хлопнув Сорсьера по спине, отправила его в конюшню, а сама взбежала по лестнице и скрылась между двумя колоннами. Белая дверь дома через минуту открылась снова, и на улицу высыпала прислуга. Должно быть, гости появлялись в Бомарэ крайне редко, поэтому работники-негры растерянно сбились в кучу и с любопытством разглядывали прибывших, перешептываясь на своем языке и подавая какие-то знаки тем, кто выглядывал из окон.
Mapa заметила Дамарис, которая наблюдала за происходящим с верхней площадки лестницы в обществе двух дам. Одна из них была лет шестнадцати, с темными волосами и смуглой кожей. Она надменно оттопырила нижнюю губу, что позволяло сделать вывод о ее вздорном характере. Мысок бледно-голубой шелковой туфельки, полускрытый длинным подолом юбки, нетерпеливо бил в мраморный пол, а ветерок подхватывал и теребил голубую ленту, повязанную у нее на талии.
Рядом с девушками находилась пожилая женщина в трауре, которую Mapa справедливо посчитала матерью Дамарис. Копна темно-рыжих волос, выбивавшаяся из-под черной шали, противоречила скорбному облику леди, которая, несмотря на свою бледность и болезненную худобу, сохранила черты былой красоты. На ее точеном лице сияли огромные выразительные глаза, навсегда лишенные горем и тяжким недугом способности смеяться. Тонкие руки женщины, так же как и брови, пребывали в постоянном нервическом движении. Она смотрела на Николя с любопытством и тревогой одновременно, пока, наконец, не узнала его.
— Николя… — вымолвила она тихо и впилась в него страдальческим взглядом. Затем из груди у нее вырвался глухой стон.
— Мама! — взвизгнула темноволосая девушка.
Николя взметнулся вверх по ступеням и подхватил мачеху на руки в тот момент, когда она потеряла сознание и готова была рухнуть на мраморные плиты крыльца. Прижав к груди ее легкое, почти невесомое тело, Николя прошел в дом.
— Кто эти люди? Что случилось? О Боже, она мертва! Я не вынесу этого! — кричала Николь в истерике, затравленно оглядываясь.
— Нет, она просто в обмороке, — рассудительно и полностью владея собой, заявила Дамарис. — А тебе падать в обморок я не советую. Я вовсе не намерена ловить тебя, если ты будешь падать, — добавила она с интонацией, усвоенной у Николя.
— Ты маленькая дрянь! — обратила Николь к своей младшей сестре искаженное гневом лицо. — Что ты в этом понимаешь?! — Она размахнулась и залепила Дамарис пощечину. — Ты понятия ни о чем не имеешь, кроме своего старого мерина! Я скажу маме, чтобы она продала его на бойню.
Губы Дамарис обиженно дрогнули, по щеке расползалось красное пятно от удара, но она не отступила ни на шаг в решимости защитить своего друга.
— Во-первых, он не старый, а во-вторых, никто никогда не посмеет продать его. Он мой, — угрожающе тихо процедила она сквозь стиснутые зубы.
— Вдруг мама снова сляжет после этого обморока? Что мы тогда станем делать? — плаксиво протянула Николь. — А ведь мы только что начали обсуждать фасон моего свадебного платья! Нет, это невозможно! — Она раздраженно топнула ножкой.
Mapa украдкой наблюдала за разговором сестер и ужасалась тому, какие отношения их связывали.
— Не могли бы мы войти в дом? — сказала она вежливо, но настойчиво, косвенно упрекая хозяек в том, что они держат их на пороге, — Мы проделали долгий путь пешком. К тому же я наслышана о радушии, с каким принимают гостей в Бомарэ. Или это всего лишь слухи? — с улыбкой обратилась она к старшей сестре, которая, казалось, только теперь заметила ее присутствие. — Раз ваша мама плохо себя чувствует, вам придется взять на себя роль хозяйки, — с состраданием в голосе, которое заставило Николь ощутить нужную ей в этот момент поддержку взрослого человека, добавила Mapa. — Когда у вас будет свой дом, практика подобного рода вам только пригодится. Я слышала, что вы говорили о своем предстоящем замужестве, не так ли? — продолжала Mapa, замечая, что девушка успокаивается и понемногу приходит в себя. — Я могла бы помочь вам в выборе фасона платья, поскольку неплохо разбираюсь в современной моде. Несколько дней назад я видела в Новом Орлеане поистине королевские модели. Мы могли бы обсудить их за чашечкой чая. Я уже составила представление о цветовой гамме, которая вам подойдет. — Mapa окинула оценивающим взглядом фигуру Николь. — Гм-м, я бы на вашем месте остановила выбор на светло-вишневом.
— Мадемуазель, я бы с радостью поговорила с вами об этом, — возвращаясь в прекрасное расположение духа, заворковала Николь. Она и не мечтала заполучить в собеседницы изысканную леди, которая была бы в курсе новых веяний в моде. — Разумеется, вы найдете самый радушный прием в Бомарэ, вас встретят с распростертыми объятиями. Я сама покажу комнаты вам и вашим спутникам. — Она на миг замялась. — Надеюсь, вы поживете у нас какое-то время? Прекрасно! — искренне отозвалась она на молчаливый кивок Мары. — Но прежде я прикажу подать чай в гостиную, там мы с вами и побеседуем, — закончила она со своей самой обворожительной улыбкой.
Mapa искоса взглянула на Дамарис и поняла, что ее не так легко ввести в заблуждение, как Николь.
— Я пошлю фургон за вашими вещами на пристань, мадемуазель. Только сначала проведаю маму, — сказала младшая сестра.
— Прекрасно сыграно, мисс! Ей-богу прекрасно! — шепнула Маре на ухо Джэми, проходя следом за ней в холл.
Они ступили под прохладную сень сводчатого потолка, их шаги отдавались гулким эхом на мраморных плитах. Mapa восхищенно разглядывала красочные гобелены на стенах, на которые падал приглушенный свет огромной хрустальной люстры, свисающей с потолка на медных цепях. Наверх вела массивная дубовая лестница, возле нее, напротив овального зеркала в позолоченной раме, помешался маленький круглый столик, на котором стояла ваза со свежими цветами.
— Прошу вас сюда, мадемуазель. — Николь ввела Мару в просторную гостиную, застланную толстым обюссонским ковром. На окнах, выходящих в галерею, висели тяжелые бархатные гардины с золотыми кистями, но от внимательного взгляда Мары не укрылось то, что в некоторых местах они были аккуратно заштопаны и кое-где дорогая ткань вытерлась и поизносилась. Николь жестом предложила Маре расположиться на софе, а сама присела на краешек стула.
Вдруг внимание Мары привлек портрет, занимающий простенок между окнами. Она подошла ближе, чтобы получше рассмотреть его. Лицо мужчины, изображенного на картине, хранило отпечаток неподдельного, исконного достоинства. Но более всего в его внешности Мару поразили красиво очерченные чувственные губы и пронзительные изумрудного цвета глаза, такие же как у Николя. Сын был невероятно похож на отца, разве что выражение его лица отличалось большей резкостью. У Мары не осталось сомнений в том, что перед ней прославленный хозяин Бомарэ Филип де Монтань-Шанталь, изгнавший Николя из родного дома пятнадцать лет назад.
— Скажите, это правда… — покусывая губу, нерешительно начала Николь. — Я имею в виду, этот человек, который приехал с вами, действительно Николя, мой сводный брат?
— Реакция вашей мамы, мне кажется, не могла бы убедить вас сильнее, — ответила Mapa, обернувшись.
В гостиную вошел дворецкий в сопровождении двух горничных, которые несли подносы со сладостями, чайным сервизом и серебряным кофейником, распространяющим головокружительный аромат горячего шоколада. Пэдди просиял при виде деликатесов, поданных к чаю, и устремил вожделенный взор на сдобные булочки. Не дожидаясь приглашения, он подошел к Николь и встал поближе к заветному блюду.
— Пэдди, — тихо вымолвила Mapa и сделала ему знак занять место возле нее на софе.
— Ничего, все в порядке, мадемуазель, — отозвалась Николь, мило улыбаясь. — Я сама сластена, поэтому вполне разделяю нетерпение малыша. Я всегда в это время пью шоколад, — призналась она, протягивая Маре чашку. — На и тебе шоколад, Пади, — смешно коверкая его имя, предложила Николь. Пэдди взял из ее рук чашку, но тут же поставил ее на стол и остался рядом с хозяйкой. Николь удивленно приподняла брови.
— Налейте, пожалуйста, чаю и Джэми, мэм, — вежливо попросил он.
Джэми примостилась в углу возле окна, где она никому не мешала, но откуда было удобно наблюдать за всем, что происходило в гостиной, и разложила на коленях рукоделие. Ее должность служанки, компаньонки и гувернантки одновременно лишала ее четко определенного социального статуса, и она предпочитала держаться в тени. Она была до глубины души тронута вниманием Пэдди, который принес ей чай и тарелочку с шоколадными конфетами. Малышу это стоило огромного труда: он осторожно ступал, не сводя глаз с чашки, чтобы не расплескать ее содержимое, и взмок от напряжения, пока преодолел путь от стола к окну, где сидела Джэми.
— Зачем он приехал? Что ему нужно? — внезапно вымолвила Николь, будучи не в силах дольше сдерживать чувства, теснившиеся у нее в груди. — Это же будет настоящий скандал! Он все разрушит! Мой жених очень важная персона, мадемуазель. Жан-Клод — наследник Белль-Соле, что возле Франсисвилля. Его семья владеет несколькими роскошными домами в Новом Орлеане и Натчезе. Мне просто повезло, что я скоро стану членом этой семьи, — с самодовольной важностью сообщила она Маре. — Наша свадьба состоится весной. Уверяю вас, она станет событием года! Торжественная церемония пройдет в соборе Святого Луи, у нас будет почетный караул из швейцарских гвардейцев. Вместо отца к алтарю меня поведет дядя Этьен, Скажите, как вы полагаете, он захочет прийти на свадьбу? — взволнованно спросила она, и в глазах ее мелькнул неподдельный ужас. — Но ведь с ним там никто не станет разговаривать! Он сочтет это оскорбительным и будет вынужден защищать свою честь. Какой скандал! Но ведь это несправедливо, мадемуазель! Неужели этот ужасный человек захочет испортить мне праздник?! — воскликнула Николь, позабыв, что ее собеседница приехала в Бомарэ вместе с «этим ужасным человеком».
— Не беспокойтесь, — постаралась утешить ее Mapa. — Я уверена, что Николя не станет причинять вам неприятности.
— Хорошо еще, что мы с Жан-Клодом не вернемся сюда после свадьбы, а начнем нашу совместную жизнь в Белль-Соле. Я не хотела бы, чтобы кто-либо из моих новых родственников познакомился с Николя. Через несколько недель я уезжаю в Белль-Соле и пробуду там до свадьбы. А Николя, наверное, уже уедет к этому времени… — задумчиво заключила Николь и тут же перевела разговор на другую тему, лишив Мару возможности поинтересоваться, почему отъезд Николя должен зависеть от ее матримониальных прожектов. — Так что же сейчас носят в Европе, мадемуазель? Моя лучшая подруга Леонора недавно вернулась из Парижа и говорит, что там входит в моду укороченный шлейф. Из цветов мне больше всего идут глубокий розовый и бледно-желтый. Когда я выйду замуж, то непременно накуплю себе много дорогих платьев. Мне ужасно надоело постоянно ходить в белом! А вы знаете, что брюссельские кружева…
Mapa притворилась, что внимательно слушает Николь, и время от времени кивала, соглашаясь с мнением хозяйки, но мысли ее были заняты другим: она пыталась представить себе, что происходит в этот момент наверху между Николя и его мачехой.
— Почему ты вернулся? — слабым голосом спросила Селеста, придя в себя на мягких подушках собственной кровати. Ее тонкие, прозрачные пальцы теребили край пледа, которым ее заботливо укутал Николя. — Господи, как ты похож на Филипа! У меня такое чувство, будто я вижу перед собой привидение, — продолжала она, не дав Николя возможности ответить. — Когда Дамарис предложила мне выйти и посмотреть, кто приехал, я ожидала увидеть кого угодно, но только не тебя. И уж тем более не теперь! А когда я узнала тебя, то подумала: нет, этого не может быть! Те же глаза, та же улыбка! — Она перевела дух, поскольку говорить ей было трудно. — Я понимала, что Филип мертв, но в тот момент меня посетило ужасное сомнение. Почему? — Она умоляюще воздела руки к небу. — Почему ты вернулся? Как ты осмелился показаться в Новом Орлеане? После того как ты принес нашей семье столько горя, как у тебя хватило совести вернуться?
— Селеста, послушай, — мягко ответил Николя. — Я не вернулся бы, если бы отец не попросил меня об этом.
— Что?! — Она удивленно воззрилась на Николя. — Но это невозможно! После твоего отъезда он ни разу не упоминал при мне твоего имени. Он просто забыл о твоем существовании. Ты был для него мертв, как и Франсуа. Ты лжешь, Николя. Теперь, когда отца нет в живых, ты думаешь, что можешь заявиться сюда и стать хозяином Бомарэ? Так вот, у тебя нет на него никаких прав! Ты здесь никто! — заключила она яростно, и на лбу у нее выступила синяя прожилка.
Николя сунул руку в карман и вытащил на свет драгоценное письмо от отца, которое получил в Сан-Франциско.
— Вот, возьми. Оно не лжет. Если бы не это письмо, я не вернулся бы ни за что. Я поклялся никогда не переступать порога дома, откуда был изгнан собственным отцом. И только это письмо заставило меня нарушить клятву.
Селеста испуганно смотрела на конверт, словно он мог броситься на нее и ужалить. После минутного колебания она все же протянула к письму дрожащую руку. Николя молча наблюдал за тем, как она осторожно вытащила из конверта письмо и стала читать. Ее глаза торопливо бегали по строчкам, и нервная дрожь в ее руках усилилась.
— Боже, что это значит? — дрожащими губами прошептала Селеста.
— Это значит, что отец поверил в мою невиновность. Он узнал правду о гибели Франсуа. Он простил меня и хотел, чтобы я тоже простил его, — убежденно вымолвил Николя, пристально глядя на мачеху и наблюдая за ее реакцией.
Письмо выпало из ослабевших пальцев Селесты. Она прекрасно знала почерк мужа, и ни о каком подлоге не могло быть и речи. Кроме того, прямой и искренний взгляд Николя заставлял ее поверить в правдивость его слов.
— Но… но он никогда не говорил со мной об этом. Почему?
— Ты ведь была тяжело больна, не так ли?
Селеста уставилась в окно с отсутствующим видом и молча кивнула. Вдруг уголки ее губ скорбно опустились.
— Ты не представляешь себе, что для меня означало быть второй женой Филипа де Монтань-Шанталя! Я всегда вызывала жалость друзей незнакомых, которые знали, как безумно твой отец любил прекрасную Даниэлу. Когда она умерла, его сердце было разбито навеки. Поэтому он хотел, но не мог отдать мне его целиком. Я не выдерживала никакого сравнения со светлой памятью о твоей матери, — тяжело вздохнула Селеста. — А когда выяснилось, что я не могу родить ему наследника, он и вовсе разочаровался во мне. Я это знаю.
— Но ведь винить тебя за это было несправедливо, — сказал Николя.
— Подожди, я посмотрю, что ты скажешь, когда в один прекрасный день поймешь, что у тебя нет сына, которому ты мог бы оставить все, чем владеешь, — горько усмехнулась Селеста. — Все мужчины в этом одинаковы. Представь себе мою радость, когда по прошествии долгих лет я смогла подарить твоему отцу сына. Филип мечтал о сыне с тех пор, как… уже очень давно. Его счастью не было предела, когда родился Жан-Луи. Я боялась, что не выношу его, но Господь не оставил нас. — Селеста сжала виски ладонями и покачала головой, словно не могла поверить в случившееся. — Как-то раз Филип вернулся с обычной верховой прогулки по поместью в неописуемой ярости. Я не могла понять, что с ним стряслось. Он не разговаривал со мной за обедом, а потом закрылся у себя в кабинете и провел там всю ночь. На следующее утро он вышел оттуда совершенно другим человеком. Его невозможно было узнать, и даже Жан-Луи не доставил ему радости. Потом он отправился в Новый Орлеан, и… — Она закончила фразу шепотом, так как слезы душили ее: — И через два дня его не стало.
— Ты не можешь, предположить, что так сильно разгневало отца? — осторожно поинтересовался Николя.
— Нет, я ничего не знаю. Я не знала даже того, что он простил тебя, Николя. Но я рада, что он успел сделать это перед смертью. — Селеста замолчала, и по глазам ее, которые вдруг заволокла серая пелена, было видно, что она готовится высказать что-то важное. — Тем не менее, это письмо ничего не меняет. Может быть, отец и простил тебя, но никакого завещания с упоминанием твоего имени в качестве будущего наследника нет. Бомарэ принадлежит мне, и этот факт ты изменить не можешь, — собрав остатки сил в кулак, решительно заявила она.
— Нам еще о многом надо поговорить, Селеста, — начал Николя, но умолк, прерванный ее усталым жестом.
— Не теперь, Николя, — взмолилась она, откидываясь на подушки. — Мне нужно отдохнуть. Со времени болезни я стала быстро уставать. Мы поговорим позже, Николя. Обещаю тебе. — Она закрыла глаза, и Николя ничего не оставалось делать, кроме как уйти.
— А дневник? Ты знаешь, где он? — спросил он уже с порога комнаты.
— Дневник? — Селеста открыла глаза, с трудом понимая, о чем говорит Николя. — Нет. Теперь я вспомнила про него, но не могу сказать, что он попадался мне. Отец многое записывал в дневник, который всегда лежал у него на столе. Попробуй спросить о нем у Этьена или Алана. Они ведут все дела теперь и могли его видеть.
Николя задумчиво кивнул и вышел за дверь. Когда он спускался вниз по лестнице, его окликнул чей-то знакомый голос:
— Николя! Мне сказали, что ты здесь, но я отказывался верить в это чудо, пока не увидел его собственными глазами.
— Дядя Этьен! ― приветливо разулыбался Николя при виде сухощавого седовласого человека, поджидающего его внизу с распростертыми объятиями. — Вы все такой же! — Он быстро сбежал по лестнице навстречу старику.
И действительно, если не принимать в расчет седину, то дядя Этьен нисколько не изменился с тех пор, как они случайно встретились в Венеции десять лет назад. Он не утратил изящества и элегантности, которые всегда отличали его и делали любимцем женщин.
— Очень мило с твоей стороны, что ты отказываешься замечать мои седины, — с улыбкой сказал Этьен, обнимая племянника. — Лично я уже перестал притворяться, что не вижу их, когда смотрюсь в зеркало. Видеть тебя спускающимся по лестнице в Бомарэ — для меня нет большей радости! Как будто снова вернулась молодость!
— Я счастлив видеть вас, дядя Этьен.
— Для меня отдельное удовольствие видеть тебя стоящим под портретами предков. Я уж и не думал, что доживу до этого дня. — В голубых глазах Этьена, напомнивших Николя глаза его матери, задрожали слезы.
— Я и сам не предполагал, что вернусь в Бомарэ, но мне пришлось это сделать. — Его слова прозвучали как клятва никогда больше не покидать этот дом.
— Ты уже виделся с Селестой? — нахмурившись, спросил Этьен. — Новость о твоем приезде наверняка расстроит ее.
— Уже расстроила, — кивнул Николя. — Едва завидев меня, она упала в обморок. Она считает, что я очень похож на отца.
— Могу себе представить, в каком она была шоке. Честно говоря, для меня это тоже было сюрпризом. Тем более что ты решил вернуться в такое время… — извиняющимся тоном пояснил Этьен.
— Похоже, отец никому не сказал о том, что собирается написать мне.
— Филип послал тебе письмо?! — воскликнул Этьен. — Но это невероятно! Прости меня, Николя, но за все эти годы он ни разу не говорил о тебе, даже имени твоего не произносил. Почему он вдруг решил написать тебе?
— Потому что он простил меня. Ему стала известна истина о гибели Франсуа.
Этьен помолчал в задумчивости с минуту, а потом спросил:
— И какова же эта правда, Николя? Если, конечно, ты не откажешься удовлетворить любопытство старика.
— Правда в том, что я не виновен. По крайней мере в том, что смертельно ранил Франсуа. В том, что я согласился принимать участие в этой безрассудной затее с мнимой дуэлью… в этом я своей вины не отрицаю. Но я не убивал своего брата. И отец узнал имя его настоящего убийцы. — Этьен судорожно глотнул и не нашелся что ответить. — Однако сообщать его в письме он не стал. У отца оставался дневник, в котором наверняка есть какое-то упоминание об этом деле. Он не попадался вам, дядя?
— Дневник? Нет. — Этьен горько улыбнулся и вдруг пристыженно опустил глаза. — Прости меня, Николя.
— Простить? За что?
— За то, что я так плохо думал о тебе. Конечно, я не предполагал, что ты в состоянии хладнокровно убить родного брата из-за наследства и женщины, но у меня не было сомнений в том, что пуля, которая сразила Франсуа, была выпущена из твоего пистолета. Я считал, что это вышло случайно. Вы ведь были так молоды! А в молодости редко задумываешься о том, к чему может привести простая игра. Но если ты говоришь правду, тогда… — Николя послышался оттенок сомнения в его голосе.
— Я понимаю, что поверить в мою невиновность вот так сразу довольно трудно. Но все же существует человек, который совершил преступление, рассчитав все таким образом, что вина пала на меня. Кто бы это мог быть, как вы полагаете? И какие у него были мотивы?
Этьен бросил задумчивый взгляд на племянника, в глазах которого сверкала жестокая непримиримость, и подумал о том, что годы превратили хрупкого мальчика в зрелого мужчину, готового бороться за правду не жалея самого себя и добиваться ее. Не хотелось бы иметь такого человека в числе своих врагов!
— Я не знаю ответов на твои вопросы, Николя.
— Я тоже, — сказал Николя и тихо добавил: — Пока.
— Пойдем, я слышу, что из гостиной доносятся голоса и звон чайной посуды. — Этьен взял его под руку и повел к высоким двойным дверям. — Я не в силах отказаться от аперитива. Что может быть лучше, чем неторопливая, размеренная беседа за рюмочкой бренди! — С этими словами он широко распахнул двери.
— О, дядя Этьен! — воскликнула Николь при его появлении. — А мы здесь с мадемуазель обсуждаем новинки моды, и я уже решила, что… — Она осеклась, увидев Николя, залилась густой краской и, не зная, куда девать глаза, неловко рассмеялась и оглянулась на Мару в поиске поддержки.
Николя сделал вид, что не заметил смущения девушки, прошел следом за дядей к камину и принял из его рук бокал, который тот наполнил с хозяйской щедростью. Этьен не обошел выпивкой и себя, после чего пододвинул стул поближе к чайному столику и расположился на нем со всеми удобствами. Николя сел рядом с Марой на софу, взглянул на оторопевшую Николь и сказал: