— Но это действительно случилось, милый, — отозвалась она, улыбаясь мне.
— Действительно.
— Я никак не ожидала найти тебя здесь. Я так долго тебя ждала. Очень, очень долго, Стив.
— Меня это тоже удивило, — сказал я в порыве откровенности.
— Но мы будем вместе.
— Как только сможем все устроить, не загубив на корню мой бизнес.
— Пусть она забирает его. На здоровье. Я отдаю его. Он — бесполезная вещь, Стив. Давно уже ею стал. Рэнди забрел в паутину, и она опутала его, а когда он уже не мог пошевелиться, высосала из него все соки. Ты мужчина, Стив. А он уже давно не мужчина. О, я так рада, что мы нашли друг друга! Обними меня покрепче, Стив. Помнишь, что ты сказал этим утром? И знаешь — я сбросила кожу. Теперь я вся золотистая и блестящая. Больше не коричневая мышка.
— Новая кожа великолепна. Она мне нравится. Она лучше прежней. Сверхмягкая. Сверхтонкая. С бессрочной гарантией прочности.
— Перестань меня разглядывать. Ты меня в краску вгоняешь.
— М-м-м... по-моему, краснеть ты начинаешь вот отсюда.
— Стив!
Мы оставались там до летних сумерек, пока светило солнце. И пока не закончилось содержимое термоса. Наши тела становились все тяжелее и медлительнее от сладостной истомы любви на свежем воздухе. Мне было как-то не по себе от этого подразумеваемого вступления в договорные отношения на веки вечные. Но это был плод на ветке, которому случилось расти в пределах досягаемости. И я мог без конца тянуть время под предлогами, которые поначалу будут казаться очень убедительными, но постепенно станут менее убедительными и в конечном счете превратятся в некую условность, которую мы сохраним в качестве рационального обоснования формулы «когда-нибудь». И наконец это прекратится, как прекращались у меня подобные вещи прежде и как они будут прекращаться впредь, потому что удовольствие без цели само себя подпитывать не может, это мертвая вещь.
Мы отправились в обратный путь. Ее лицо так светилось от удовольствия, что я порадовался наступившей темноте. Когда мы подплыли к причалу, там стоял Рэнди, хлипкий и неподвижный.
— Где вы были? — негромко спросил он.
Ноэль засмеялась в тихих сумерках, при этом грубо и точно сымитировав голос Уилмы:
— Да вот, дорогой, устроили что-то вроде пикника. Соскучился по мне?
Он повернулся и пошел прочь. Казалось, в этот уик-энд Рэнди только тем и занимался, что уходил от меня.
— Немножко грубовато, милая, — попрекнул я Ноэль.
— Разве? А что он корчит из себя праведника? Что...
— Тсс, милая. Пожалуйста.
Я подал ей руку и помог выбраться из лодки. Она поднялась на причал, на какой-то момент оперлась о меня, легкая, как пушинка, и прошептала:
— Прости. По-моему, у меня какой-то бесшабашный настрой.
— Сдержи себя. На какое-то время.
— Конечно, милый. Все, что ты скажешь. Все, что угодно.
Тем не менее я присматривал за ней. Ночь была теплее, чем любая из проведенных мной прежде на этом озере. Мы поели. Появились звезды. Потом отнесли бутылки, стаканы, лед и газированную воду на причал. Озеро казалось черным, смех звучал заразительно. На Ноэль напала пьяная смешливость. Уилма предложила потушить свет и искупаться так, как, вероятно, это замыслила природа. Идея понравилась не всем. Джуди, Рэнди и Уоллас Дорн уклонились. Я пошел к электрическому щиту, чтобы выключить освещение. Выключил. Выждал несколько мгновений, а потом снова включил. Раздались крики притворного возмущения. Я выключил свет насовсем и спустился, двигаясь на ощупь. Мы собрались в полном составе, не считая Пола Докерти. Я наткнулся на кого-то в воде. Это была Мэвис, она приняла меня за Гилмана Хайеса. Но мы быстро разобрались, что к чему. Я отыскал Ноэль. Мы лежали на воде, перевернувшись на спины, держась за руки, глядя на звезды. В воде она была гладкая, как рыба. И совсем как ребенок. О, мы были восторженными и беспечными. На какое-то время завязалась беспорядочная игра в салочки, с постоянно усложнявшимися правилами. Рэнди, наверное, тихо исходил злостью. В смехе Мэвис чувствовалась некоторая истеричность. У меня возникло чувство, что мы — стайка цирковых тюленей, выступающих на потеху Уилме.
Но в какой-то момент я удивился — почему Гилман Хайес так громко зовет Уилму?
Глава 5
Глава 6
— Действительно.
— Я никак не ожидала найти тебя здесь. Я так долго тебя ждала. Очень, очень долго, Стив.
— Меня это тоже удивило, — сказал я в порыве откровенности.
— Но мы будем вместе.
— Как только сможем все устроить, не загубив на корню мой бизнес.
— Пусть она забирает его. На здоровье. Я отдаю его. Он — бесполезная вещь, Стив. Давно уже ею стал. Рэнди забрел в паутину, и она опутала его, а когда он уже не мог пошевелиться, высосала из него все соки. Ты мужчина, Стив. А он уже давно не мужчина. О, я так рада, что мы нашли друг друга! Обними меня покрепче, Стив. Помнишь, что ты сказал этим утром? И знаешь — я сбросила кожу. Теперь я вся золотистая и блестящая. Больше не коричневая мышка.
— Новая кожа великолепна. Она мне нравится. Она лучше прежней. Сверхмягкая. Сверхтонкая. С бессрочной гарантией прочности.
— Перестань меня разглядывать. Ты меня в краску вгоняешь.
— М-м-м... по-моему, краснеть ты начинаешь вот отсюда.
— Стив!
Мы оставались там до летних сумерек, пока светило солнце. И пока не закончилось содержимое термоса. Наши тела становились все тяжелее и медлительнее от сладостной истомы любви на свежем воздухе. Мне было как-то не по себе от этого подразумеваемого вступления в договорные отношения на веки вечные. Но это был плод на ветке, которому случилось расти в пределах досягаемости. И я мог без конца тянуть время под предлогами, которые поначалу будут казаться очень убедительными, но постепенно станут менее убедительными и в конечном счете превратятся в некую условность, которую мы сохраним в качестве рационального обоснования формулы «когда-нибудь». И наконец это прекратится, как прекращались у меня подобные вещи прежде и как они будут прекращаться впредь, потому что удовольствие без цели само себя подпитывать не может, это мертвая вещь.
Мы отправились в обратный путь. Ее лицо так светилось от удовольствия, что я порадовался наступившей темноте. Когда мы подплыли к причалу, там стоял Рэнди, хлипкий и неподвижный.
— Где вы были? — негромко спросил он.
Ноэль засмеялась в тихих сумерках, при этом грубо и точно сымитировав голос Уилмы:
— Да вот, дорогой, устроили что-то вроде пикника. Соскучился по мне?
Он повернулся и пошел прочь. Казалось, в этот уик-энд Рэнди только тем и занимался, что уходил от меня.
— Немножко грубовато, милая, — попрекнул я Ноэль.
— Разве? А что он корчит из себя праведника? Что...
— Тсс, милая. Пожалуйста.
Я подал ей руку и помог выбраться из лодки. Она поднялась на причал, на какой-то момент оперлась о меня, легкая, как пушинка, и прошептала:
— Прости. По-моему, у меня какой-то бесшабашный настрой.
— Сдержи себя. На какое-то время.
— Конечно, милый. Все, что ты скажешь. Все, что угодно.
Тем не менее я присматривал за ней. Ночь была теплее, чем любая из проведенных мной прежде на этом озере. Мы поели. Появились звезды. Потом отнесли бутылки, стаканы, лед и газированную воду на причал. Озеро казалось черным, смех звучал заразительно. На Ноэль напала пьяная смешливость. Уилма предложила потушить свет и искупаться так, как, вероятно, это замыслила природа. Идея понравилась не всем. Джуди, Рэнди и Уоллас Дорн уклонились. Я пошел к электрическому щиту, чтобы выключить освещение. Выключил. Выждал несколько мгновений, а потом снова включил. Раздались крики притворного возмущения. Я выключил свет насовсем и спустился, двигаясь на ощупь. Мы собрались в полном составе, не считая Пола Докерти. Я наткнулся на кого-то в воде. Это была Мэвис, она приняла меня за Гилмана Хайеса. Но мы быстро разобрались, что к чему. Я отыскал Ноэль. Мы лежали на воде, перевернувшись на спины, держась за руки, глядя на звезды. В воде она была гладкая, как рыба. И совсем как ребенок. О, мы были восторженными и беспечными. На какое-то время завязалась беспорядочная игра в салочки, с постоянно усложнявшимися правилами. Рэнди, наверное, тихо исходил злостью. В смехе Мэвис чувствовалась некоторая истеричность. У меня возникло чувство, что мы — стайка цирковых тюленей, выступающих на потеху Уилме.
Но в какой-то момент я удивился — почему Гилман Хайес так громко зовет Уилму?
Глава 5
Уоллас Дорн — после
Я, безусловно, был счастлив, что мне не пришлось участвовать в этой недостойной возне с одеванием в темноте, пока Уинсан бежал, чтобы снова включить свет. Я слышал их влажное дыхание. И мне стало немного не по себе, когда я вспомнил, насколько близок был к тому, чтобы присоединиться к их маленькой оргии. У меня и в самом деле на несколько секунд возникло такое искушение, при мысли о темной, мокрой женской плоти в ночи. Это тот бесшабашный настрой, который так умеет создавать Уилма, сама при этом оставаясь довольно холодной, несмотря на создаваемое ею ощущение теплоты.
Я спрашивал себя: интересно, что думала Уилма, когда над ней сомкнулась вода. Зная ее, я бы сказал, что это было чувство крайнего раздражения, сознание того, что кто-то расстроил ее планы. Не страх, как мне представляется, потому что, по-моему, она, подобно ребенку, была абсолютно неспособна объективно думать о своей собственной смерти. Она обладала поразительным умением понемножку умерщвлять других. Но теперь умерла сама. Совсем. И я обнаружил, что мысль об этом на самом деле мне довольно приятна. Мне эта смерть пришлась как нельзя кстати. Наш маленький разговор состоялся. Смерть делала ее решение бессмысленным, а я и собирался каким-то образом сделать его таким.
У меня было чувство, что теперь я могу начать процесс воссоздания своего собственного достоинства. За годы, проведенные с Уилмой, от него мало что осталось. Возможно, ничего, кроме видимости, лишенной сути. Теперь у меня появилась уверенность, что я смогу освободиться от всех этих жутких людей. Освободиться от Рэнди, этой пустой оболочки, этого лишенного всякой этики ничтожества. Конечно, освободиться от Хайеса и от необходимости использовать его совершенно бездарную мазню в программе «Феррис». Освободиться от этой бабенки Джуди Джоны — грубой, неженственной клоунши. Расплеваться наконец-то с Уинсаном, который являет собой утрированную почти до непотребства картину моей собственной потери самоуважения. Пол Докерти — вот кого я оставил бы из всех них, по необходимости. Он — лучший из всей этой братии. Возможно, лучший, потому, что, не считая Гилмана Хайеса, совсем еще новичок. Еще несколько лет, а то и месяцев, и Уилма какими-то окольными путями добралась бы и до него, получив над ним контроль, отобрала бы у него все.
Я знал, что отныне буду иметь дело с Полом, и чувствовал, что он сохранит наше сотрудничество. Мне нечего бояться. Я снова и снова внушал себе это. Совершенно нечего бояться.
Это не было по-настоящему ужасным для меня до тех пор, пока они все не собрались и не стали плавать взад-вперед на лодках, вылавливая ее тело. Но тут перед моим мысленным взором возникли беспощадные крючки, рыщущие в поисках ее плоти. По-моему, у меня слишком богатое воображение.
У меня не было сил за этим наблюдать. Но молодой человек, одетый в штатское и довольно назойливый, сказал, что уехать нельзя. Я пошел в свою комнату. Мне хотелось, чтобы весь этот эпизод меня не коснулся. Облачился в свой излюбленный фланелевый халат, сел в глубокое кресло, раскурил в темноте трубку и попытался думать о работе, которая предстояла мне по возвращении в контору. Но все то время я осознавал, что они там, с фонарями, лодками, крючками и своим ржанием. Я знал, что это попадет в газеты и что мистер Хоуи сочтет необходимым вызвать меня к себе для небольшого разговора.
Прежде мне казалось, что я ему нравлюсь. Теперь, похоже, я ему разонравился. У него язык не повернется сказать, что я не справляюсь с работой. Конечно, это Уилма Феррис настроила его против меня. Несправедливо. Я не охотился за заказом от Феррис. Чего мистер Хоуи, похоже, не осознает, так это что я наиболее эффективен, когда занимаюсь клиентами, которые ведут бизнес по всем правилам. В деловых отношениях нужно быть джентльменом. Спокойствие и тщательное обдумывание могут оказаться гораздо действеннее, нежели все это застенчивое мельтешение в свете. Хороший спокойный ленч, бренди и обсуждение деловых проблем. Я никогда не просил дать мне заказ от Феррис. Никогда не ощущал себя вполне компетентным, чтобы заниматься им, потому что я никогда не мог разговаривать должным образом с этой чертовой бабой. Казалось, что она всегда будет надо мной насмехаться. А я не считаю себя комичным человеком. Я образованный. И довольно прочно стою на ногах. Я наделен здоровьем и, как мне думается, определенным достоинством.
Я не просил об этом заказе, и если бы мне не отдали его, то, вероятно, даже сейчас был бы в гораздо лучших отношениях с Хоуи. Для меня совершенно ясно, что она настроила его против меня. Намеренно, из вредности.
Не понимаю я таких людей. Человек должен иметь добрую волю. Разумеется, временами я вынужден проявлять твердость с разными мелкими сошками, чтобы защитить себя. Но добрая воля — это мое кредо. Если бы все мои клиенты были такими надежными консервативными старыми фирмами, как «Дурбин бразерс», можно было бы жить припеваючи. Мы сходимся во мнениях относительно СМИ. Я никогда не пытаюсь заставить их увеличить общий счет. Мы в полном согласии относительно достоинств материала. А можно ли найти программу, более заслуживающую поддержки? Их «Гражданский форум» оказывает благотворное влияние на умы. «Дурбин бразерс» почитают за честь поддерживать «Форум». Они соответствуют моим представлениям о бизнесмене, осознающем свои обязательства перед обществом, в котором он живет. По правде говоря, это довольно мелкий заказ. Но продукт отличный. Отличный.
Они никогда не стали бы вести себя так, как Уилма в тот ужасный день, когда я отнес новый материал в ее квартиру по ее просьбе. Я приглушил в нем некоторые явные цветистости. И выправил кое-какие довольно неуклюжие обороты. Ее лицо ничего не выражало, пока она читала материал. Я не мог предугадать ее реакцию.
А потом она разорвала статью в клочки и разбросала их по полу. Я недостаточно хорошо ее знал. Поэтому издал встревоженный звук.
Она подскочила ко мне с искаженным лицом и наклонилась так близко ко мне, что я встревоженно подался назад. Она назвала меня Парнем. Едва открывая рот, проговорила:
— Парень, тебе нужно объяснять на пальцах, откуда дети берутся, да? Это замысливалось как материал о парфюмерии. С такой стариковской болтовней ты ничего не продашь даже своей незамужней тетке. Все, что ты должен сделать в этом материале, — это растолковать девчонкам, что чем лучше от них пахнет, тем их чаще будут иметь.
— Ну знаете ли, миссис Феррис!
— Не порть мне дело, самодовольный ноль без палочки. Я сказала — сексуальный материал, и мне нужен сексуальный материал. Я, с этой моей парфюмерной линией, не запахами торгую, а сексом. Но если тебя это так травмирует, Дорн, тогда топай отсюда. Найду кого-нибудь, кто в состоянии понять, о чем я толкую. А может быть, ты не одобряешь секс, ах ты, старая бесчувственная коза!
— Я не могу позволить вам разговаривать со мной в таком тоне.
— Я слышала, что ты сочинял приличные материалы. Иди вон к тому столу и напиши что-нибудь хоть как-то пригодное, а не то ты прослывешь в рекламном деле парнем, который не справился с заказом от Феррис.
Я ничего не мог поделать. Эта женщина просто ошеломила меня. Она продержала меня у себя три часа. Наконец я состряпал нечто такое, что ей понравилось, хотя почти не сомневался, что журналы от этого откажутся. К моему изумлению, они взяли это без комментариев.
Подобные сцены происходили между нами и после. Я никогда не мог предугадать, как она отреагирует. И большую часть времени был выведен из равновесия, потому что задавался вопросом — зачем ей нужно постоянно создавать впечатление того, что она насмехается надо мной. Уилме нужно было властвовать надо мной. Я это чувствовал. И не мог ей помешать это сделать.
Вообще-то мне думается, это мое беспомощное ощущение того, что надо мной господствуют, в конечном счете и привело меня к той роковой ошибке в ее квартире. Я действительно думал, что мы наконец-то поменяемся с ней ролями, скатившись к этой основополагающей форме взаимоотношений между мужчиной и женщиной. И, уверовав в это, провел час дурака в той райской куще, веря в то, что навязываю ей свою волю, в полной мере наслаждаясь ее поистине дивными прелестями. Но потом, когда начал одеваться, ожидая от нее тепла и определенной покорности, к моему полнейшему ужасу, увидел, как она присела на край кровати, начала хихикать и в конце концов, не сдержавшись, взорвалась от смеха. Уилма долго не могла выговорить, что ее так развеселило. Когда же к ней вернулся дар речи, рассказала, что представила себе совершенно непристойные, низменные вещи, по большей части имеющие отношение к моей манере одеваться и держать себя, хотя я всегда считал, что веду себя с достоинством джентльмена.
Так что ожидаемый обмен ролями обернулся лишь еще большим унижением.
Знаю, что это она настроила мистера Хоуи против меня.
Мне не понятен такой человек.
Я очень даже рад, что она мертва.
Я очень рад.
Я ликую.
И я не боюсь.
Я спрашивал себя: интересно, что думала Уилма, когда над ней сомкнулась вода. Зная ее, я бы сказал, что это было чувство крайнего раздражения, сознание того, что кто-то расстроил ее планы. Не страх, как мне представляется, потому что, по-моему, она, подобно ребенку, была абсолютно неспособна объективно думать о своей собственной смерти. Она обладала поразительным умением понемножку умерщвлять других. Но теперь умерла сама. Совсем. И я обнаружил, что мысль об этом на самом деле мне довольно приятна. Мне эта смерть пришлась как нельзя кстати. Наш маленький разговор состоялся. Смерть делала ее решение бессмысленным, а я и собирался каким-то образом сделать его таким.
У меня было чувство, что теперь я могу начать процесс воссоздания своего собственного достоинства. За годы, проведенные с Уилмой, от него мало что осталось. Возможно, ничего, кроме видимости, лишенной сути. Теперь у меня появилась уверенность, что я смогу освободиться от всех этих жутких людей. Освободиться от Рэнди, этой пустой оболочки, этого лишенного всякой этики ничтожества. Конечно, освободиться от Хайеса и от необходимости использовать его совершенно бездарную мазню в программе «Феррис». Освободиться от этой бабенки Джуди Джоны — грубой, неженственной клоунши. Расплеваться наконец-то с Уинсаном, который являет собой утрированную почти до непотребства картину моей собственной потери самоуважения. Пол Докерти — вот кого я оставил бы из всех них, по необходимости. Он — лучший из всей этой братии. Возможно, лучший, потому, что, не считая Гилмана Хайеса, совсем еще новичок. Еще несколько лет, а то и месяцев, и Уилма какими-то окольными путями добралась бы и до него, получив над ним контроль, отобрала бы у него все.
Я знал, что отныне буду иметь дело с Полом, и чувствовал, что он сохранит наше сотрудничество. Мне нечего бояться. Я снова и снова внушал себе это. Совершенно нечего бояться.
Это не было по-настоящему ужасным для меня до тех пор, пока они все не собрались и не стали плавать взад-вперед на лодках, вылавливая ее тело. Но тут перед моим мысленным взором возникли беспощадные крючки, рыщущие в поисках ее плоти. По-моему, у меня слишком богатое воображение.
У меня не было сил за этим наблюдать. Но молодой человек, одетый в штатское и довольно назойливый, сказал, что уехать нельзя. Я пошел в свою комнату. Мне хотелось, чтобы весь этот эпизод меня не коснулся. Облачился в свой излюбленный фланелевый халат, сел в глубокое кресло, раскурил в темноте трубку и попытался думать о работе, которая предстояла мне по возвращении в контору. Но все то время я осознавал, что они там, с фонарями, лодками, крючками и своим ржанием. Я знал, что это попадет в газеты и что мистер Хоуи сочтет необходимым вызвать меня к себе для небольшого разговора.
Прежде мне казалось, что я ему нравлюсь. Теперь, похоже, я ему разонравился. У него язык не повернется сказать, что я не справляюсь с работой. Конечно, это Уилма Феррис настроила его против меня. Несправедливо. Я не охотился за заказом от Феррис. Чего мистер Хоуи, похоже, не осознает, так это что я наиболее эффективен, когда занимаюсь клиентами, которые ведут бизнес по всем правилам. В деловых отношениях нужно быть джентльменом. Спокойствие и тщательное обдумывание могут оказаться гораздо действеннее, нежели все это застенчивое мельтешение в свете. Хороший спокойный ленч, бренди и обсуждение деловых проблем. Я никогда не просил дать мне заказ от Феррис. Никогда не ощущал себя вполне компетентным, чтобы заниматься им, потому что я никогда не мог разговаривать должным образом с этой чертовой бабой. Казалось, что она всегда будет надо мной насмехаться. А я не считаю себя комичным человеком. Я образованный. И довольно прочно стою на ногах. Я наделен здоровьем и, как мне думается, определенным достоинством.
Я не просил об этом заказе, и если бы мне не отдали его, то, вероятно, даже сейчас был бы в гораздо лучших отношениях с Хоуи. Для меня совершенно ясно, что она настроила его против меня. Намеренно, из вредности.
Не понимаю я таких людей. Человек должен иметь добрую волю. Разумеется, временами я вынужден проявлять твердость с разными мелкими сошками, чтобы защитить себя. Но добрая воля — это мое кредо. Если бы все мои клиенты были такими надежными консервативными старыми фирмами, как «Дурбин бразерс», можно было бы жить припеваючи. Мы сходимся во мнениях относительно СМИ. Я никогда не пытаюсь заставить их увеличить общий счет. Мы в полном согласии относительно достоинств материала. А можно ли найти программу, более заслуживающую поддержки? Их «Гражданский форум» оказывает благотворное влияние на умы. «Дурбин бразерс» почитают за честь поддерживать «Форум». Они соответствуют моим представлениям о бизнесмене, осознающем свои обязательства перед обществом, в котором он живет. По правде говоря, это довольно мелкий заказ. Но продукт отличный. Отличный.
Они никогда не стали бы вести себя так, как Уилма в тот ужасный день, когда я отнес новый материал в ее квартиру по ее просьбе. Я приглушил в нем некоторые явные цветистости. И выправил кое-какие довольно неуклюжие обороты. Ее лицо ничего не выражало, пока она читала материал. Я не мог предугадать ее реакцию.
А потом она разорвала статью в клочки и разбросала их по полу. Я недостаточно хорошо ее знал. Поэтому издал встревоженный звук.
Она подскочила ко мне с искаженным лицом и наклонилась так близко ко мне, что я встревоженно подался назад. Она назвала меня Парнем. Едва открывая рот, проговорила:
— Парень, тебе нужно объяснять на пальцах, откуда дети берутся, да? Это замысливалось как материал о парфюмерии. С такой стариковской болтовней ты ничего не продашь даже своей незамужней тетке. Все, что ты должен сделать в этом материале, — это растолковать девчонкам, что чем лучше от них пахнет, тем их чаще будут иметь.
— Ну знаете ли, миссис Феррис!
— Не порть мне дело, самодовольный ноль без палочки. Я сказала — сексуальный материал, и мне нужен сексуальный материал. Я, с этой моей парфюмерной линией, не запахами торгую, а сексом. Но если тебя это так травмирует, Дорн, тогда топай отсюда. Найду кого-нибудь, кто в состоянии понять, о чем я толкую. А может быть, ты не одобряешь секс, ах ты, старая бесчувственная коза!
— Я не могу позволить вам разговаривать со мной в таком тоне.
— Я слышала, что ты сочинял приличные материалы. Иди вон к тому столу и напиши что-нибудь хоть как-то пригодное, а не то ты прослывешь в рекламном деле парнем, который не справился с заказом от Феррис.
Я ничего не мог поделать. Эта женщина просто ошеломила меня. Она продержала меня у себя три часа. Наконец я состряпал нечто такое, что ей понравилось, хотя почти не сомневался, что журналы от этого откажутся. К моему изумлению, они взяли это без комментариев.
Подобные сцены происходили между нами и после. Я никогда не мог предугадать, как она отреагирует. И большую часть времени был выведен из равновесия, потому что задавался вопросом — зачем ей нужно постоянно создавать впечатление того, что она насмехается надо мной. Уилме нужно было властвовать надо мной. Я это чувствовал. И не мог ей помешать это сделать.
Вообще-то мне думается, это мое беспомощное ощущение того, что надо мной господствуют, в конечном счете и привело меня к той роковой ошибке в ее квартире. Я действительно думал, что мы наконец-то поменяемся с ней ролями, скатившись к этой основополагающей форме взаимоотношений между мужчиной и женщиной. И, уверовав в это, провел час дурака в той райской куще, веря в то, что навязываю ей свою волю, в полной мере наслаждаясь ее поистине дивными прелестями. Но потом, когда начал одеваться, ожидая от нее тепла и определенной покорности, к моему полнейшему ужасу, увидел, как она присела на край кровати, начала хихикать и в конце концов, не сдержавшись, взорвалась от смеха. Уилма долго не могла выговорить, что ее так развеселило. Когда же к ней вернулся дар речи, рассказала, что представила себе совершенно непристойные, низменные вещи, по большей части имеющие отношение к моей манере одеваться и держать себя, хотя я всегда считал, что веду себя с достоинством джентльмена.
Так что ожидаемый обмен ролями обернулся лишь еще большим унижением.
Знаю, что это она настроила мистера Хоуи против меня.
Мне не понятен такой человек.
Я очень даже рад, что она мертва.
Я очень рад.
Я ликую.
И я не боюсь.
Глава 6
Рэнди Хесс — до того
Я сказал Ноэль, что Уилма ждет нас обоих на уик-энд, и это положило начало одной из наших вялотекущих, противных маленьких ссор. Ни вдохновенных тирад, ни неистовства. Лишь глухое раздражение. Так было не всегда. До Уилмы такого не случалось. Нервы у меня были крепче. А теперь мы с Ноэль почти чужие друг другу — по-моему, мы уже давным-давно не смеялись вместе. И это не имело для меня особого значения до тех пор, пока шесть месяцев назад на сцене не возник Гилман Хайес. Он почти полностью вытеснил меня из одной сферы, в которой я был полезен для Уилмы. Я думаю об этом и спрашиваю себя: как это мне удалось отбросить всю мою гордость и приличия? И недоумеваю: почему я готов день за днем выполнять эти унизительные задания, которые она мне дает? Неужели исключительно ради тех коротких и редких моментов, когда она открывает свои объятия?
Думая о себе, я удивляюсь, что могу быть настолько свободным от стыда. По-моему, в свое время я был гордым человеком. По крайней мере, у меня сохранились о себе такие воспоминания, хотя иногда кажется, что они принадлежат какому-то другому человеку.
Уилма не плохая. Не злая. Люди ошибаются, считая ее коварной. Она всего лишь Уилма. Помню один случай, когда она разговаривала со мной таким голосом, которого мне прежде не доводилось слышать.
— Я была толстым ребенком, Рэнди. Ужасно толстым ребенком. У меня широкая кость, а на кости много подкладки. Бог мой, я все время ела. И ненавидела свою внешность. Я была уродкой. — Она говорила негромко, лежа рядом со мной в своей постели, ее профиль четко проступал на фоне красного тумана, стоявшего над городом. — Я мечтала о том, чтобы явилась добрая фея. С волшебной палочкой. Дотронется до моего лба и скажет мне, что я прекрасна. И во сне все бежала, бежала, бежала к зеркалу, так что сердце оказывалось в горле, смотрелась, но видела всю ту же толстушку. В итоге я возненавидела мою добрую фею. Возможно, это и подвигло меня к тому, чтобы заняться косметикой, Рэнди. Я размышляла над этим. Волшебная палочка. Слушай, возьми это на заметку, хорошо? Для помады. Может неплохо получиться. Меня слишком разморило, чтобы думать об этом прямо сейчас. Наверное, мои толщина и уродство имели и другие последствия. Понимаешь, я видела, как прелестные маленькие девочки ходят на вечеринки. А я пряталась. Иногда, расхрабрившись, бросалась грязью. Был один мальчик, по которому они все сохли. Бог мой, я тоже по нему сохла. Сердце мое начинало колотиться, стоило только увидеть его в школьном коридоре. Это было так нелепо. Я как-то рассказала обо всем этом моему психоаналитику.
— И что он сказал?
Уилма перевернулась, приподнялась на локте, надвинувшись на меня, так что одна большая безупречная грудь затмила полмира.
— Он сказал, Рэнди, что может идентифицировать причину моей так называемой нимфомании. Посчитал, что она не имеет под собой никакой физиологической основы. Таковая, по его мнению, вообще редко присутствует. Обычно это обусловлено тем, что человек страстно хочет быть любимым, но тому есть какое-то препятствие. У меня это внешность. Бог мой, что у меня творилось в душе! Средоточие безумных желаний. А эта моя семья! Господи! Они давали мне затрещину ни за что — просто за то, что я прошла мимо. Странно кажется, как подумаешь об этом — о том, что ты проводишь всю оставленную жизнь сводя счеты. Но психоаналитик сказал, что именно этим я и занимаюсь. Что я затаила обиду на мужской пол. Они не замечали меня, когда я хотела, чтобы меня заметили. Сказал, что это скверно, потому что теперь я никого не смогу любить по-настоящему. Но, черт возьми, наверное, я вполне без этого обхожусь. Я спросила его, почему у меня такая большая потребность в физической любви. Он объяснил, что это просто символ. Он пообещал меня вылечить, если я дам ему время. Ну, я подумала над этим и ответила: мол, большое спасибо, а я и так проживу. Вот так-то, Рэнди. Я действительно тебя ненавижу. Ты можешь в это поверить?
И, посмотрев на нее, я смог в это поверить. И, несмотря на это, ее понять. И, несмотря на это, даже пожалеть и полюбить того ребенка, которым она когда-то была.
А еще я пожалел себя за то, что мне случилось встать в нужном месте в нужное время, для того чтобы меня переехала эта беспощадная женщина-машина, при всем при том осознавая, что это ни в коей мере меня не оправдывает. Она лишь раскрыла во мне изначальную чувственность, мазохистскую слабину, о которой я не подозревал.
Но Уилма редко так со мной разговаривала. По большей части мне была уготована роль мальчика для битья.
Был еще один случай.
— А Ноэль знает об этом, Рэнди? — как-то поинтересовалась она.
— Я ей не рассказывал, если ты это имеешь в виду.
— Но она знает?
— В этом я совершенно уверен.
— Разве тебя это не тяготит? Ты не хотел бы покончить со всем этим и попытаться снова сделать ее счастливой?
— Я знаю, что мне следовало бы так сделать.
— Но ты будешь это продолжать в том же духе, правда?
— Да. Наверное, так.
— Скажи почему.
— Что ты имеешь в виду?
— Скажи мне, почему ты не собираешься с этим покончить.
— Потому что... я не могу.
— Вот это я и хотела от тебя услышать. Позволь мне рассказать тебе о других, Рэнди. Разве ты не хочешь меня послушать?
— Пожалуйста, не надо, Уилма.
— Мне нравится о них разговаривать. Так же как я разговариваю с ними о тебе.
— Перестань, Уилма.
— Ладно, перестану. Скажи мне, какой ты. Слабый?
— Слабый, грешный и грязный.
— И тебе стыдно?
— Нет. Мне не стыдно.
— А должно быть стыдно?
— Да, должно быть. То, что я делаю, грех в глазах людей и Бога.
— Это чудесно звучит. Ты должен когда-нибудь еще раз так сказать. Но сейчас мы прекратим разговор, правда, Рэнди? Сейчас, дорогой, мы прекратим разговор. Правда? Правда?
И не было никакого спасения, как и всегда. Как будто я хотел греховности. Как будто я стремился к деградации. Как будто мне нужно было и дальше казнить себя за какие-то непонятные преступления, за ту вину, которую мне еще не разъяснили. И я спрашивал себя — убью ли я ее когда-нибудь. Это было единственным возможным выходом. Она была неистощима на мелкие унижения. Заставляла вытряхивать ее пепельницы, сортировать ее одежду для чистки, ухаживать за ее обувью, прибираться за ней. Она была здоровым, крепким животным и разбрасывала все как попало в комнатах, в которых жила. Ей нравилось заставлять меня рассказывать ей про то, каким большим человеком я собирался стать. Иногда заставляла меня пересказывать эти старые мечты, пока я стелил ее постель, в то время как она сидела у туалетного столика, наблюдая за мной в зеркало.
Я знал о других ее романах. Она специально делала так, чтобы я о них узнал. Жаль, что уши нельзя закрыть, как глаза. Но я не был смещен. Я обладал ею в большей степени, чем кто-то другой, и этого было достаточно. До тех пор, пока она не подпустила к себе Гилмана Хайеса.
— Он ни на что не годится, Уилма. Тебе нужно от него избавиться.
— Мы мило побеседуем о нем. Так, как будто ты моя подружка, Рэнди.
— Он ни на что не годится.
— Он — потрясающий художник, дорогой мой.
— Кто это говорит?
— Стив Уинсан это говорит. Я плачу ему за то, чтобы он так говорил, там, где нужно. Там, где это имеет значение. Будь паинькой, Рэнди. И имей терпение. Он — очень самонадеянный молодой человек и великолепное животное, и, после того как мы наденем на него прочную узду, мы отправим его на все четыре стороны и забудем о нем.
— Он стоит тебе слишком больших денег.
— Рэнди, дорогой, ты пилишь меня, как старая карга. Будь мягким и терпеливым, и Уилма скоро вернется. У бедняжки Гила появилась абсурдная идея, что он оказывает мне определенного рода услугу. Я сумею поправить его в этом небольшом заблуждении. А потом, поскольку он несколько скучноват, мы отправим его на все четыре стороны, повзрослевшим и помудревшим.
Уилма посвятила меня в список приглашенных на этот уик-энд. Хайес, Докерти, Стив, Джуди и Уоллас Дорн. Была одержана маленькая победа в том, что касалось Хайеса. Это дало мне время, чтобы проверить состояние ее счетов. И то, что я увидел, мне не понравилось. У меня состоялся разговор с ней во вторник. Я всеми силами старался ее напугать. Говорил не стесняясь в выражениях. Она лишь улыбалась и загибала пальцы:
— Сдать дом в Куэрнаваке. Галочка. Подыскать здесь квартиру поменьше. Может быть. Спровадить Гила и отказаться от тех усилий, которые Стив предпринимает ради нас. Галочка. Перестать тратить так много на другие вещи. Галочка. И ты знаешь, дорогой, раз уж мы производим изменения, Джуди и Уоллас Дорн тоже ужасно мне надоели. Думаю, я произведу кое-какие изменения. А тебе не кажется, что ты тоже дороговато мне обходишься?
— Это тебе решать, — ответил я.
— Мужественный Рэнди. Даже глазом не моргнул. Свяжи меня по телефону с Мэвис, дорогой.
— Ты это серьезно... насчет того, чтобы и со мной тоже распрощаться?
— Ну вот, ты все испортил тем, что разволновался. Ты уж побудь хорошим мальчиком в этот уик-энд. А там посмотрим. Позови Мэвис к телефону, и, пока я буду разговаривать, можешь уехать — на сегодня ты свободен. Скоро явится Гил. Бедняжка, его просто с души воротит, когда он тебя здесь застает. По-моему, ты ему совсем не нравишься.
Я рассчитал время так, чтобы мы приехали пораньше. Гилман Хайес прикатил вместе с Уилмой, в ее машине. Они уже были там к нашему приезду. Уилма сказала, какую комнату нам отвела, с тем чтобы я отнес туда наши вещи. Уверен, она шепнула Хосе, что я ничего собой не представляю, так что мне помогать не нужно. Хосе даже смешивает и подает мне напитки с почти ощутимой неохотой. Это — типичный пример ее штучек.
После приезда Стива Уинсана я понял, по тому, как он все время поглядывал на меня, что он хочет со мной переговорить. Я догадывался о чем. А когда он улучил момент, чтобы попросить меня об этом, согласился. Стив достаточно глуп, чтобы обращаться со мной с презрением. Я держался с ним твердо, все это время надеясь на то, что Уилма ничем не намекнула ему об опасности. А потом ему хватило проницательности, чтобы напрямую заявить, что Уилма и для меня представляет угрозу. Про себя же намекнул, что он прожженный и опасный человек, вполне способный применить любое доступное ему оружие. Вот только я так и не мог сообразить, какое же оружие ему доступно? Уилма сообщила Стиву, что избавляется от него. А она не из тех, кто меняет свои решения.
Мэвис, как обычно, утомляла окружающих бурными проявлениями чувств. Джуди Джона выглядела почти самой собой, но я почувствовал в ней усталость. Пол Докерти казался вообще довольно неуместным в этой нашей маленькой компании. Когда-то, наверное, и со мной было то же самое. Гилман Хайес превзошел самого себя по части хамства, оскорбляя тех, кого он не игнорировал. Одним словом, в воздухе чувствовалась напряженность. Уик-энд не сулил ничего хорошего. У меня это вызывало нервозность. Я старался не забывать о том, что доктор советовал мне не суетиться, не нервничать, стараться по возможности расслабляться. Но мой доктор никогда не проводил уик-энда с Уилмой Феррис. Она большой специалист по части создания напряжения, потому что подпитывается им, так что намеренно устраивает недоразумения, взаимное непонимание.
Думая о себе, я удивляюсь, что могу быть настолько свободным от стыда. По-моему, в свое время я был гордым человеком. По крайней мере, у меня сохранились о себе такие воспоминания, хотя иногда кажется, что они принадлежат какому-то другому человеку.
Уилма не плохая. Не злая. Люди ошибаются, считая ее коварной. Она всего лишь Уилма. Помню один случай, когда она разговаривала со мной таким голосом, которого мне прежде не доводилось слышать.
— Я была толстым ребенком, Рэнди. Ужасно толстым ребенком. У меня широкая кость, а на кости много подкладки. Бог мой, я все время ела. И ненавидела свою внешность. Я была уродкой. — Она говорила негромко, лежа рядом со мной в своей постели, ее профиль четко проступал на фоне красного тумана, стоявшего над городом. — Я мечтала о том, чтобы явилась добрая фея. С волшебной палочкой. Дотронется до моего лба и скажет мне, что я прекрасна. И во сне все бежала, бежала, бежала к зеркалу, так что сердце оказывалось в горле, смотрелась, но видела всю ту же толстушку. В итоге я возненавидела мою добрую фею. Возможно, это и подвигло меня к тому, чтобы заняться косметикой, Рэнди. Я размышляла над этим. Волшебная палочка. Слушай, возьми это на заметку, хорошо? Для помады. Может неплохо получиться. Меня слишком разморило, чтобы думать об этом прямо сейчас. Наверное, мои толщина и уродство имели и другие последствия. Понимаешь, я видела, как прелестные маленькие девочки ходят на вечеринки. А я пряталась. Иногда, расхрабрившись, бросалась грязью. Был один мальчик, по которому они все сохли. Бог мой, я тоже по нему сохла. Сердце мое начинало колотиться, стоило только увидеть его в школьном коридоре. Это было так нелепо. Я как-то рассказала обо всем этом моему психоаналитику.
— И что он сказал?
Уилма перевернулась, приподнялась на локте, надвинувшись на меня, так что одна большая безупречная грудь затмила полмира.
— Он сказал, Рэнди, что может идентифицировать причину моей так называемой нимфомании. Посчитал, что она не имеет под собой никакой физиологической основы. Таковая, по его мнению, вообще редко присутствует. Обычно это обусловлено тем, что человек страстно хочет быть любимым, но тому есть какое-то препятствие. У меня это внешность. Бог мой, что у меня творилось в душе! Средоточие безумных желаний. А эта моя семья! Господи! Они давали мне затрещину ни за что — просто за то, что я прошла мимо. Странно кажется, как подумаешь об этом — о том, что ты проводишь всю оставленную жизнь сводя счеты. Но психоаналитик сказал, что именно этим я и занимаюсь. Что я затаила обиду на мужской пол. Они не замечали меня, когда я хотела, чтобы меня заметили. Сказал, что это скверно, потому что теперь я никого не смогу любить по-настоящему. Но, черт возьми, наверное, я вполне без этого обхожусь. Я спросила его, почему у меня такая большая потребность в физической любви. Он объяснил, что это просто символ. Он пообещал меня вылечить, если я дам ему время. Ну, я подумала над этим и ответила: мол, большое спасибо, а я и так проживу. Вот так-то, Рэнди. Я действительно тебя ненавижу. Ты можешь в это поверить?
И, посмотрев на нее, я смог в это поверить. И, несмотря на это, ее понять. И, несмотря на это, даже пожалеть и полюбить того ребенка, которым она когда-то была.
А еще я пожалел себя за то, что мне случилось встать в нужном месте в нужное время, для того чтобы меня переехала эта беспощадная женщина-машина, при всем при том осознавая, что это ни в коей мере меня не оправдывает. Она лишь раскрыла во мне изначальную чувственность, мазохистскую слабину, о которой я не подозревал.
Но Уилма редко так со мной разговаривала. По большей части мне была уготована роль мальчика для битья.
Был еще один случай.
— А Ноэль знает об этом, Рэнди? — как-то поинтересовалась она.
— Я ей не рассказывал, если ты это имеешь в виду.
— Но она знает?
— В этом я совершенно уверен.
— Разве тебя это не тяготит? Ты не хотел бы покончить со всем этим и попытаться снова сделать ее счастливой?
— Я знаю, что мне следовало бы так сделать.
— Но ты будешь это продолжать в том же духе, правда?
— Да. Наверное, так.
— Скажи почему.
— Что ты имеешь в виду?
— Скажи мне, почему ты не собираешься с этим покончить.
— Потому что... я не могу.
— Вот это я и хотела от тебя услышать. Позволь мне рассказать тебе о других, Рэнди. Разве ты не хочешь меня послушать?
— Пожалуйста, не надо, Уилма.
— Мне нравится о них разговаривать. Так же как я разговариваю с ними о тебе.
— Перестань, Уилма.
— Ладно, перестану. Скажи мне, какой ты. Слабый?
— Слабый, грешный и грязный.
— И тебе стыдно?
— Нет. Мне не стыдно.
— А должно быть стыдно?
— Да, должно быть. То, что я делаю, грех в глазах людей и Бога.
— Это чудесно звучит. Ты должен когда-нибудь еще раз так сказать. Но сейчас мы прекратим разговор, правда, Рэнди? Сейчас, дорогой, мы прекратим разговор. Правда? Правда?
И не было никакого спасения, как и всегда. Как будто я хотел греховности. Как будто я стремился к деградации. Как будто мне нужно было и дальше казнить себя за какие-то непонятные преступления, за ту вину, которую мне еще не разъяснили. И я спрашивал себя — убью ли я ее когда-нибудь. Это было единственным возможным выходом. Она была неистощима на мелкие унижения. Заставляла вытряхивать ее пепельницы, сортировать ее одежду для чистки, ухаживать за ее обувью, прибираться за ней. Она была здоровым, крепким животным и разбрасывала все как попало в комнатах, в которых жила. Ей нравилось заставлять меня рассказывать ей про то, каким большим человеком я собирался стать. Иногда заставляла меня пересказывать эти старые мечты, пока я стелил ее постель, в то время как она сидела у туалетного столика, наблюдая за мной в зеркало.
Я знал о других ее романах. Она специально делала так, чтобы я о них узнал. Жаль, что уши нельзя закрыть, как глаза. Но я не был смещен. Я обладал ею в большей степени, чем кто-то другой, и этого было достаточно. До тех пор, пока она не подпустила к себе Гилмана Хайеса.
— Он ни на что не годится, Уилма. Тебе нужно от него избавиться.
— Мы мило побеседуем о нем. Так, как будто ты моя подружка, Рэнди.
— Он ни на что не годится.
— Он — потрясающий художник, дорогой мой.
— Кто это говорит?
— Стив Уинсан это говорит. Я плачу ему за то, чтобы он так говорил, там, где нужно. Там, где это имеет значение. Будь паинькой, Рэнди. И имей терпение. Он — очень самонадеянный молодой человек и великолепное животное, и, после того как мы наденем на него прочную узду, мы отправим его на все четыре стороны и забудем о нем.
— Он стоит тебе слишком больших денег.
— Рэнди, дорогой, ты пилишь меня, как старая карга. Будь мягким и терпеливым, и Уилма скоро вернется. У бедняжки Гила появилась абсурдная идея, что он оказывает мне определенного рода услугу. Я сумею поправить его в этом небольшом заблуждении. А потом, поскольку он несколько скучноват, мы отправим его на все четыре стороны, повзрослевшим и помудревшим.
Уилма посвятила меня в список приглашенных на этот уик-энд. Хайес, Докерти, Стив, Джуди и Уоллас Дорн. Была одержана маленькая победа в том, что касалось Хайеса. Это дало мне время, чтобы проверить состояние ее счетов. И то, что я увидел, мне не понравилось. У меня состоялся разговор с ней во вторник. Я всеми силами старался ее напугать. Говорил не стесняясь в выражениях. Она лишь улыбалась и загибала пальцы:
— Сдать дом в Куэрнаваке. Галочка. Подыскать здесь квартиру поменьше. Может быть. Спровадить Гила и отказаться от тех усилий, которые Стив предпринимает ради нас. Галочка. Перестать тратить так много на другие вещи. Галочка. И ты знаешь, дорогой, раз уж мы производим изменения, Джуди и Уоллас Дорн тоже ужасно мне надоели. Думаю, я произведу кое-какие изменения. А тебе не кажется, что ты тоже дороговато мне обходишься?
— Это тебе решать, — ответил я.
— Мужественный Рэнди. Даже глазом не моргнул. Свяжи меня по телефону с Мэвис, дорогой.
— Ты это серьезно... насчет того, чтобы и со мной тоже распрощаться?
— Ну вот, ты все испортил тем, что разволновался. Ты уж побудь хорошим мальчиком в этот уик-энд. А там посмотрим. Позови Мэвис к телефону, и, пока я буду разговаривать, можешь уехать — на сегодня ты свободен. Скоро явится Гил. Бедняжка, его просто с души воротит, когда он тебя здесь застает. По-моему, ты ему совсем не нравишься.
* * *
Мы с Ноэль приехали в пятницу, болтая с едва уловимой натянутостью людей, которые познакомились в поезде. Она была мила, элегантна, но для меня это было все равно что смотреть на фотографию девушки, которую я когда-то знал. Я глядел на нее совершенно отстраненно. Весь окружающий мир был пресным, невыразительным и приземленным. Единственным ярким явлением в этом мире, единственной реальностью было требовательное тело с ярлыком «Уилма». В нем мне предстояло найти очередной момент забытья и великой ослепленности, которая перевесит все сожаления.Я рассчитал время так, чтобы мы приехали пораньше. Гилман Хайес прикатил вместе с Уилмой, в ее машине. Они уже были там к нашему приезду. Уилма сказала, какую комнату нам отвела, с тем чтобы я отнес туда наши вещи. Уверен, она шепнула Хосе, что я ничего собой не представляю, так что мне помогать не нужно. Хосе даже смешивает и подает мне напитки с почти ощутимой неохотой. Это — типичный пример ее штучек.
После приезда Стива Уинсана я понял, по тому, как он все время поглядывал на меня, что он хочет со мной переговорить. Я догадывался о чем. А когда он улучил момент, чтобы попросить меня об этом, согласился. Стив достаточно глуп, чтобы обращаться со мной с презрением. Я держался с ним твердо, все это время надеясь на то, что Уилма ничем не намекнула ему об опасности. А потом ему хватило проницательности, чтобы напрямую заявить, что Уилма и для меня представляет угрозу. Про себя же намекнул, что он прожженный и опасный человек, вполне способный применить любое доступное ему оружие. Вот только я так и не мог сообразить, какое же оружие ему доступно? Уилма сообщила Стиву, что избавляется от него. А она не из тех, кто меняет свои решения.
Мэвис, как обычно, утомляла окружающих бурными проявлениями чувств. Джуди Джона выглядела почти самой собой, но я почувствовал в ней усталость. Пол Докерти казался вообще довольно неуместным в этой нашей маленькой компании. Когда-то, наверное, и со мной было то же самое. Гилман Хайес превзошел самого себя по части хамства, оскорбляя тех, кого он не игнорировал. Одним словом, в воздухе чувствовалась напряженность. Уик-энд не сулил ничего хорошего. У меня это вызывало нервозность. Я старался не забывать о том, что доктор советовал мне не суетиться, не нервничать, стараться по возможности расслабляться. Но мой доктор никогда не проводил уик-энда с Уилмой Феррис. Она большой специалист по части создания напряжения, потому что подпитывается им, так что намеренно устраивает недоразумения, взаимное непонимание.