— Пошевеливайся, бандюга.
Я крепко взял его под руку и свел на дорогу. С мексиканской стороны, перекрывая звуки трубы, донесся пронзительный, как свисток, детский голос: «Adios!»[6]
Глава 19
Глава 20
Я крепко взял его под руку и свел на дорогу. С мексиканской стороны, перекрывая звуки трубы, донесся пронзительный, как свисток, детский голос: «Adios!»[6]
Глава 19
Мы с Шепердом направились по Моньюмент-роуд на восток и дошли до перекрестка. Тут Моньюмент-роуд пересекалась с дорогой, шедшей с севера на юг. Увидев мою машину, Рэнди попятился: она могла в два счета домчать его до тюрьмы.
— Зарубите себе на носу, Рэнди, мне нужны не вы, а то, что вы знаете.
— А мне-то с этого какая корысть?
— Чего вы хотите?
— Хочу, чтоб хоть раз в жизни подвернулось выгодное дельце, — ответил он не задумываясь, с пылом человека, обойденного жизнью. — И хочу, чтоб денег было вдоволь. Думаете, когда карманы пусты, легко соблюдать законы?
— Резонный вопрос.
— Если б меня не обошли, — продолжал он, — я б теперь богачом был. Не стал бы одни маисовые лепешки да перец жрать.
— Как я понимаю, речь идет о деньгах Элдона Свейна?
— Не Свейна это деньги. Они того, кто их найдет. Да и срок давности много лет как истек, — сказал он, щеголяя юридической эрудицией, приобретенной за годы отсидок. — Так что теперь эти деньги того, кто до них первым доберется.
— Где они?
— Где-то тут, — он широким жестом обвел высохшее русло и пустынные поля. — Я в этих местах лет двадцать ковыряюсь. Знаю тут все как свои пять пальцев. — Он мне напомнил старателя, который потерял разум, безуспешно взрывая пустыню в поисках золота. — Мне в немного удачи, и я б всенепременно нашел их месторасположение. Ведь я Элдону Свейну законный наследник.
— Это почему же?
— Уговор у нас такой был. Он интересовался одной родственницей моей. — Очевидно, он говорил о дочери. — Вот мы с ним и уговорились.
Эти воспоминания подбодрили его, и, закинув тюк на заднее сиденье, он без пререканий сел в машину.
— Куда теперь поедем? — сказал он.
— Для начала можем и здесь постоять.
— А потом?
— Потом разойдемся каждый своей дорогой.
Он быстро глянул на меня, словно хотел по лицу определить, не шучу ли я:
— На пушку берете?
— Поживем — увидим. Прежде всего выясним одно: зачем вы сегодня приходили к Джин Траск?
— Помидоры ей привез.
— А замок зачем отмычкой открыли?
— Думал, она спит. Ее не добудишься, особенно когда надерется. Не знал я, что ее убили. Хотел поговорить.
— О Сиднее Хэрроу?
— Не только о нем. Я знал, шпики будут ей вопросы о нем задавать. А если правду сказать, мисс Джин с Сиднеем я познакомил. Вот и хотел просить ее, чтоб она об этом шпикам не говорила.
— Потому что вас подозревали в убийстве Свейна?
— Не только. Я понимал, что они до этого докопаются. А как меня снова в газетах пропечатают, так доберутся до моих делишек со Свейном — и опять заграбастают. Да я со Свейном лет уж тридцать как знаком.
— И поэтому вы не опознали тела?
— Ага.
— Не сказали Джин, что ее отец мертв, и не препятствовали ей искать его?
— Для ее же пользы, — сказал он. — Так она никогда не узнает, как он помер.
— Кто его застрелил?
— Не знаю. Ей-ей, не знаю. Только не я это был.
— Вы упоминали о похищении ребенка.
— Это правда. Вот тут-то наши пути и разошлись. Скрывать не стану, по мелочишке я таскал, но крупные дела не по моей части. А как Свейн задумал похищение, я тут же дал задний ход. Когда в пятьдесят четвертом Свейн вернулся из Мексики, — добавил задумчиво Шеперд, — он был уж не тот. Верно, свихнулся там.
— Свейн похитил Ника Чалмерса?
— Да вроде бы его. Сам-то я мальца и в глаза не видел. К тому времени мы со Свейном уже расплевались. И газеты ничего не печатали. Родители небось замяли.
— Зачем человеку, у которого в кармане полмиллиона долларов, похищать ребенка?
— Откуда мне знать, Свейн и сам отвечал по-разному. Иной раз говорил, что у него есть полмиллиона, а иной раз, что нету. А то говорит, были у меня деньги, да сплыли. А раз сказал, что его обчистили пограничники. А еще нес разные небылицы про мистера Роулинсона. Роулинсон был председателем банка, где Элдон работал. Так вот он заливал, будто Роулинсон присвоил денежки, а вину на него свалил.
— Могло быть такое?
— Не возьму в толк, к чему мистеру Роулинсону свой банк разорять? И потом, он сам с тех пор сидит без гроша. Мне это доподлинно известно — родственница у него моя работает.
— Ваша бывшая жена.
— Ну и быстрый вы парень, — сказал он удивленно. — А вы с ней говорили?
— Немного.
— Что она обо мне рассказывала? — спросил он, заинтересованно наклонившись ко мне.
— Мы о вас не говорили.
Шеперд огорчился, словно от него утаили нечто важное.
— Я иногда с ней вижусь. Я на нее зла не держу, хоть она и развелась со мной, когда я в каталажке сидел. Да я и сам не прочь был с ней развязаться, — сказал он уныло, — в ней ведь есть капля дегтя, вы небось и сами заметили. Ну, а мне такая жена не к чести.
— Мы говорили о деньгах, — напомнил я ему. — Вы уверены, что, после того как Свейн их похитил, они остались у него?
— Уверен. Когда он у Кончиты жил, он их при себе держал. А он к ней поехал сразу, как деньги спер.
— Вы видели деньги?
— Я знаю человека, который их видел.
— Это ваша дочь?
— Нет. Не касайтесь до моей дочери, — добавил он угрожающе, — она не таковская.
— Где она сейчас?
— В Мексике. Она уехала со Свейном в Мексику, да там и застряла, — бойко ответил он, и я усомнился в его словах.
— Почему Свейн вернулся?
— Я так думаю, он с самого начала не собирался там оставаться. Деньги он по эту сторону границы спрятал, он мне сам не раз говорил. Звал меня в партнеры, обещал долю выделить, если я соглашусь его возить и расходы оплачивать. Я уж вам сказал: он вернулся из Мексики совсем не тот. По правде говоря, за ним надо было приглядывать.
— И вы за ним приглядывали?
— Верно. Я ведь у него в долгу сидел. Элдон-то Свейн когда-то славным парнем был. Когда мне вкатили условно, меня никуда брать не хотели, а он садовником взял к себе в Сан-Марино. Шикарный он там себе домик отгрохал. Я ему розы выращивал с кулак величиной — ну точно георгины. И кто бы мог подумать, что такого человека пристрелят как собаку у железнодорожных складов.
— Вы отвезли Свейна в Пасифик-Пойнт в пятьдесят четвертом году?
— Врать не буду — я. Но только он тогда еще и не заикался, что хочет украсть мальчонку. Я в на такое дело его не повез. Ну я тогда сразу дал деру из города. Не хотел мараться.
— А перед тем как удрать, вы часом не застрелили его?
— Нет, сэр, — возмутился он. — Плохо вы меня знаете. Я насильничать не люблю. Для меня первое дело — подальше от беды да от тюрьмы. Я на том твердо стою.
— За что вас посадили?
— За кражу автомобиля. Взлом и проникновение. Но револьвера я отродясь на дело не брал.
— А может быть, Свейна застрелил кто-нибудь другой, а вы только сожгли ему руки?
— Скажете тоже. Чего ради мне такое делать?
— А того ради, чтоб через Свейна не выследили вас. Предположим, что вы у Свейна отняли выкуп?
— Какой еще такой выкуп? Никакого выкупа я и в глаза не видел. Когда он мальчонку украл, я уж давно на границе торчал.
— А что — Элдона Свейна к детям тянуло?
— Возможное дело. — Шеперд искоса посмотрел на небо. — Он и раньше был до молоденьких охоч, ну а с годами и подавно — чем моложе, тем ему лучше. Тут-то и была его погибель.
Я не верил Шеперду. И не мог ему не верить. Умишко, проглядывавший в его мутных глазах, напоминал воду, которая постоянно вспенивалась страхами, вымыслами и алчными планами. Он состарился в отчаянной надежде разбогатеть и теперь был готов на все, лишь бы эта надежда осуществилась.
— Куда вы теперь направляетесь, Рэнди? В Мексику?
Он на миг примолк и посмотрел на солнце, клонившееся к западу.
Реактивный самолет военно-морских сил ласточкой пронесся над нами, оставив позади оглушающий грохот товарного поезда.
Шеперд следил за самолетом, пока он не скрылся из виду, словно тот уносил с собой его счастье.
— Лучше мне не говорить вам, мистер, куда я иду. Если нам нужно будет свидеться, я сам вас разыщу. Только не думайте, что вам удастся пришить мне убийство мисс Джин. Ну, видели вы меня в доме мисс Джин, так ведь выходит, что вы и сами там были.
— Не совсем так. Но я вас не собираюсь выдавать полиции, если не найду для того веских причин.
— Ничего вам не найти. Я чист как стеклышко, И потом, вы же белый человек, — добавил он, взывая к единственному, что у нас было общего, хотя гордиться, на мой взгляд, тут было нечем.
— Как насчет денег на дорожные расходы?
Я дал ему пятьдесят долларов и визитную карточку. Он, похоже, остался доволен, вылез из машины, взял свой тючок, встал у обочины дороги — и стоял там, пока я не перестал видеть его в зеркале машины.
Я вернулся в «Хижины Кончиты» и застал миссис Вильямс за уборкой бывшей комнаты Шеперда. Опустив щетку, она радостно приветствовала меня.
— Вот уж не думала, что вы вернетесь, — сказала она. — Вам, наверно, не удалось его разыскать?
— Я его нашел, и мы поговорили.
— Рэнди любит почесать языком.
Она запнулась, не решаясь спросить, получит ли остальные деньги. Я дал ей еще пятьдесят долларов. Она жеманно взяла бумажку кончиками пальцев, словно поймала редкую бабочку или мотылька, потом сунула ее в лифчик.
— Очень вам благодарна. Мне эти деньги ох как нужны. Да вы и сами знаете, как туго иной раз приходится.
— Знаю, конечно. А вы не хотите мне что-нибудь еще сообщить, миссис Вильямс?
— Что угодно, кроме моего возраста, — улыбнулась она и плюхнулась на ободранный матрас. Под ее тяжестью он застонал и осел. Я опустился на единственный стул. Луч солнца проник в окно и лег между нами ярким зайчиком на потертый линолеум пола; в его свете засверкали мириады блестящих пылинок.
— Что вы хотите узнать?
— Сколько лет Шеперд жил у вас?
— Да он тут с самой войны околачивается. Приезжает, уезжает. Иной раз как до ручки дойдет, так бродит со сборщиками овощей. А то заколачивает доллар-другой тем, что нанимается сады полоть. Он ведь раньше садовником служил.
— Он мне говорил. Шеперд работал в Сан-Марино, у некоего мистера Свейна. Он при вас упоминал когда-нибудь Элдона Свейна?
Мои вопросы огорчили ее. Она опустила глаза и принялась теребить юбку.
— Хотите, чтоб я вам все по правде сказала, как ребята говорят?
— Да, очень вас прошу.
— Так вот, меня это тоже не с очень-то хорошей стороны показывает. В нашем деле какая беда: с годами за деньги начинаешь делать такие вещи, за какие в молодости никогда в не взялась. Да за деньги на все пойдешь.
— Это мне известно. К чему вы клоните, Флоренс?
Она затараторила, словно рассчитывала, что от быстрого рассказа ее вина покажется мне не столь значительной.
— Элдон Свейн здесь останавливался со своей девушкой. Она Рэнди Шеперду дочкой приходилась. Вот почему Рэнди тогда, еще в первый раз, сюда и заявился.
— Когда это было?
— Дайте вспомнить. Как раз перед этой историей с деньгами, перед тем как мистеру Свейну в Мексику сбежать. Я числа плохо помню, но война уже шла к концу, это точно, — и, подумав, добавила: — Тогда велись бои за Окинаву. Мы с Вильямсом следили за боями, ведь у нас много морячков тогда останавливалось.
Я не дал ей отвлечься.
— Что произошло, когда Шеперд к вам явился?
— Ничего особенного. Покричали и перестали. Я волей-неволей их слышала, хоть и не все, конечно. Рэнди требовал, чтобы Свейн ему заплатил за дочку. Он только о деньгах и думал.
— Ну, а что вы скажете о дочке Шеперда?
— Прелестная девочка. — Глаза миссис Вильямс подернулись влагой: старой сводне были не чужды материнские чувства. — Смуглая и очень нежная. Не возьму в толк, почему такая девушка убежала с человеком вдвое старше. — Она уселась поудобнее, старые пружины ритмично зарокотали. — Ясно дело, девчонка на денежки польстилась.
— Но вы ведь сказали, что они останавливались у вас до того, как Свейн похитил деньги?
— Так-то оно так, но Свейн уже давно задумал их похитить.
— Откуда вам это известно, миссис Вильямс?
— Полицейские так говорили. Через неделю после того, как он сбежал, сюда понаехало видимо-невидимо полицейских. Вот они и говорили, будто Свейн похищение еще за год замыслил, не меньше. А мою гостиницу выбрал как отправной пункт для переправы в Мексику.
— Как он перешел через границу?
— Это выяснить не удалось. Может, перемахнул через колючую проволоку, а может, пересек границу под чужим именем. Кое-кто из полицейских думал, что он деньги поблизости припрятал. Наверное, они-то и навели Рэнди на мысль искать деньги здесь.
— Что случилось с девушкой?
— Никто не знает.
— Даже ее отец?
— Вот именно. От такого отца, как Рэнди, любая девушка постарается держаться подальше. Да и жена Рэнди так же к нему относится. Она с ним развелась, когда он в тюрьму в последний раз угодил, так что он, как вышел, сразу сюда явился. И с тех пор уезжает-приезжает, но живет здесь.
Мы немного помолчали. Зайчик на полу заметно удлинился, напоминая нам, что время идет и земля вращается вокруг своей оси.
— Рэнди сюда вернется, как вы считаете? — спросила она меня.
— Не знаю, миссис Вильямс.
— Хорошо бы вернулся. В нем много плохого. Но когда мужчина столько лет рядом живет, привыкаешь к тому, что он тут, под боком. А уж какой он там, тебе все равно.
— Да и, кроме того, он ведь ваш предпоследний постоялец, — сказал я.
— Вы откуда знаете?
— Сами сказали.
— Верно. Да, продала в я свое заведение, если б покупатель нашелся.
Я встал и пошел к двери.
— А кто ваш последний постоялец?
— Да вы его не можете знать.
— Не скажите.
— Молодой совсем паренек, Сидней Хэрроу его зовут. Только и он вот уже неделю глаз не кажет. Его Рэнди Шеперд куда-то послал, у него ведь одна затея глупее другой.
Я вынул фотографию Ника.
— Шеперд дал такую фотографию Хэрроу, миссис Вильямс?
— Может, и дал. Я помню, что Рэнди показывал мне такую карточку. Спрашивал, кого мне напоминает этот паренек.
— Ну и как?
— Ничего не могу сказать. Я лиц не запоминаю.
— Зарубите себе на носу, Рэнди, мне нужны не вы, а то, что вы знаете.
— А мне-то с этого какая корысть?
— Чего вы хотите?
— Хочу, чтоб хоть раз в жизни подвернулось выгодное дельце, — ответил он не задумываясь, с пылом человека, обойденного жизнью. — И хочу, чтоб денег было вдоволь. Думаете, когда карманы пусты, легко соблюдать законы?
— Резонный вопрос.
— Если б меня не обошли, — продолжал он, — я б теперь богачом был. Не стал бы одни маисовые лепешки да перец жрать.
— Как я понимаю, речь идет о деньгах Элдона Свейна?
— Не Свейна это деньги. Они того, кто их найдет. Да и срок давности много лет как истек, — сказал он, щеголяя юридической эрудицией, приобретенной за годы отсидок. — Так что теперь эти деньги того, кто до них первым доберется.
— Где они?
— Где-то тут, — он широким жестом обвел высохшее русло и пустынные поля. — Я в этих местах лет двадцать ковыряюсь. Знаю тут все как свои пять пальцев. — Он мне напомнил старателя, который потерял разум, безуспешно взрывая пустыню в поисках золота. — Мне в немного удачи, и я б всенепременно нашел их месторасположение. Ведь я Элдону Свейну законный наследник.
— Это почему же?
— Уговор у нас такой был. Он интересовался одной родственницей моей. — Очевидно, он говорил о дочери. — Вот мы с ним и уговорились.
Эти воспоминания подбодрили его, и, закинув тюк на заднее сиденье, он без пререканий сел в машину.
— Куда теперь поедем? — сказал он.
— Для начала можем и здесь постоять.
— А потом?
— Потом разойдемся каждый своей дорогой.
Он быстро глянул на меня, словно хотел по лицу определить, не шучу ли я:
— На пушку берете?
— Поживем — увидим. Прежде всего выясним одно: зачем вы сегодня приходили к Джин Траск?
— Помидоры ей привез.
— А замок зачем отмычкой открыли?
— Думал, она спит. Ее не добудишься, особенно когда надерется. Не знал я, что ее убили. Хотел поговорить.
— О Сиднее Хэрроу?
— Не только о нем. Я знал, шпики будут ей вопросы о нем задавать. А если правду сказать, мисс Джин с Сиднеем я познакомил. Вот и хотел просить ее, чтоб она об этом шпикам не говорила.
— Потому что вас подозревали в убийстве Свейна?
— Не только. Я понимал, что они до этого докопаются. А как меня снова в газетах пропечатают, так доберутся до моих делишек со Свейном — и опять заграбастают. Да я со Свейном лет уж тридцать как знаком.
— И поэтому вы не опознали тела?
— Ага.
— Не сказали Джин, что ее отец мертв, и не препятствовали ей искать его?
— Для ее же пользы, — сказал он. — Так она никогда не узнает, как он помер.
— Кто его застрелил?
— Не знаю. Ей-ей, не знаю. Только не я это был.
— Вы упоминали о похищении ребенка.
— Это правда. Вот тут-то наши пути и разошлись. Скрывать не стану, по мелочишке я таскал, но крупные дела не по моей части. А как Свейн задумал похищение, я тут же дал задний ход. Когда в пятьдесят четвертом Свейн вернулся из Мексики, — добавил задумчиво Шеперд, — он был уж не тот. Верно, свихнулся там.
— Свейн похитил Ника Чалмерса?
— Да вроде бы его. Сам-то я мальца и в глаза не видел. К тому времени мы со Свейном уже расплевались. И газеты ничего не печатали. Родители небось замяли.
— Зачем человеку, у которого в кармане полмиллиона долларов, похищать ребенка?
— Откуда мне знать, Свейн и сам отвечал по-разному. Иной раз говорил, что у него есть полмиллиона, а иной раз, что нету. А то говорит, были у меня деньги, да сплыли. А раз сказал, что его обчистили пограничники. А еще нес разные небылицы про мистера Роулинсона. Роулинсон был председателем банка, где Элдон работал. Так вот он заливал, будто Роулинсон присвоил денежки, а вину на него свалил.
— Могло быть такое?
— Не возьму в толк, к чему мистеру Роулинсону свой банк разорять? И потом, он сам с тех пор сидит без гроша. Мне это доподлинно известно — родственница у него моя работает.
— Ваша бывшая жена.
— Ну и быстрый вы парень, — сказал он удивленно. — А вы с ней говорили?
— Немного.
— Что она обо мне рассказывала? — спросил он, заинтересованно наклонившись ко мне.
— Мы о вас не говорили.
Шеперд огорчился, словно от него утаили нечто важное.
— Я иногда с ней вижусь. Я на нее зла не держу, хоть она и развелась со мной, когда я в каталажке сидел. Да я и сам не прочь был с ней развязаться, — сказал он уныло, — в ней ведь есть капля дегтя, вы небось и сами заметили. Ну, а мне такая жена не к чести.
— Мы говорили о деньгах, — напомнил я ему. — Вы уверены, что, после того как Свейн их похитил, они остались у него?
— Уверен. Когда он у Кончиты жил, он их при себе держал. А он к ней поехал сразу, как деньги спер.
— Вы видели деньги?
— Я знаю человека, который их видел.
— Это ваша дочь?
— Нет. Не касайтесь до моей дочери, — добавил он угрожающе, — она не таковская.
— Где она сейчас?
— В Мексике. Она уехала со Свейном в Мексику, да там и застряла, — бойко ответил он, и я усомнился в его словах.
— Почему Свейн вернулся?
— Я так думаю, он с самого начала не собирался там оставаться. Деньги он по эту сторону границы спрятал, он мне сам не раз говорил. Звал меня в партнеры, обещал долю выделить, если я соглашусь его возить и расходы оплачивать. Я уж вам сказал: он вернулся из Мексики совсем не тот. По правде говоря, за ним надо было приглядывать.
— И вы за ним приглядывали?
— Верно. Я ведь у него в долгу сидел. Элдон-то Свейн когда-то славным парнем был. Когда мне вкатили условно, меня никуда брать не хотели, а он садовником взял к себе в Сан-Марино. Шикарный он там себе домик отгрохал. Я ему розы выращивал с кулак величиной — ну точно георгины. И кто бы мог подумать, что такого человека пристрелят как собаку у железнодорожных складов.
— Вы отвезли Свейна в Пасифик-Пойнт в пятьдесят четвертом году?
— Врать не буду — я. Но только он тогда еще и не заикался, что хочет украсть мальчонку. Я в на такое дело его не повез. Ну я тогда сразу дал деру из города. Не хотел мараться.
— А перед тем как удрать, вы часом не застрелили его?
— Нет, сэр, — возмутился он. — Плохо вы меня знаете. Я насильничать не люблю. Для меня первое дело — подальше от беды да от тюрьмы. Я на том твердо стою.
— За что вас посадили?
— За кражу автомобиля. Взлом и проникновение. Но револьвера я отродясь на дело не брал.
— А может быть, Свейна застрелил кто-нибудь другой, а вы только сожгли ему руки?
— Скажете тоже. Чего ради мне такое делать?
— А того ради, чтоб через Свейна не выследили вас. Предположим, что вы у Свейна отняли выкуп?
— Какой еще такой выкуп? Никакого выкупа я и в глаза не видел. Когда он мальчонку украл, я уж давно на границе торчал.
— А что — Элдона Свейна к детям тянуло?
— Возможное дело. — Шеперд искоса посмотрел на небо. — Он и раньше был до молоденьких охоч, ну а с годами и подавно — чем моложе, тем ему лучше. Тут-то и была его погибель.
Я не верил Шеперду. И не мог ему не верить. Умишко, проглядывавший в его мутных глазах, напоминал воду, которая постоянно вспенивалась страхами, вымыслами и алчными планами. Он состарился в отчаянной надежде разбогатеть и теперь был готов на все, лишь бы эта надежда осуществилась.
— Куда вы теперь направляетесь, Рэнди? В Мексику?
Он на миг примолк и посмотрел на солнце, клонившееся к западу.
Реактивный самолет военно-морских сил ласточкой пронесся над нами, оставив позади оглушающий грохот товарного поезда.
Шеперд следил за самолетом, пока он не скрылся из виду, словно тот уносил с собой его счастье.
— Лучше мне не говорить вам, мистер, куда я иду. Если нам нужно будет свидеться, я сам вас разыщу. Только не думайте, что вам удастся пришить мне убийство мисс Джин. Ну, видели вы меня в доме мисс Джин, так ведь выходит, что вы и сами там были.
— Не совсем так. Но я вас не собираюсь выдавать полиции, если не найду для того веских причин.
— Ничего вам не найти. Я чист как стеклышко, И потом, вы же белый человек, — добавил он, взывая к единственному, что у нас было общего, хотя гордиться, на мой взгляд, тут было нечем.
— Как насчет денег на дорожные расходы?
Я дал ему пятьдесят долларов и визитную карточку. Он, похоже, остался доволен, вылез из машины, взял свой тючок, встал у обочины дороги — и стоял там, пока я не перестал видеть его в зеркале машины.
Я вернулся в «Хижины Кончиты» и застал миссис Вильямс за уборкой бывшей комнаты Шеперда. Опустив щетку, она радостно приветствовала меня.
— Вот уж не думала, что вы вернетесь, — сказала она. — Вам, наверно, не удалось его разыскать?
— Я его нашел, и мы поговорили.
— Рэнди любит почесать языком.
Она запнулась, не решаясь спросить, получит ли остальные деньги. Я дал ей еще пятьдесят долларов. Она жеманно взяла бумажку кончиками пальцев, словно поймала редкую бабочку или мотылька, потом сунула ее в лифчик.
— Очень вам благодарна. Мне эти деньги ох как нужны. Да вы и сами знаете, как туго иной раз приходится.
— Знаю, конечно. А вы не хотите мне что-нибудь еще сообщить, миссис Вильямс?
— Что угодно, кроме моего возраста, — улыбнулась она и плюхнулась на ободранный матрас. Под ее тяжестью он застонал и осел. Я опустился на единственный стул. Луч солнца проник в окно и лег между нами ярким зайчиком на потертый линолеум пола; в его свете засверкали мириады блестящих пылинок.
— Что вы хотите узнать?
— Сколько лет Шеперд жил у вас?
— Да он тут с самой войны околачивается. Приезжает, уезжает. Иной раз как до ручки дойдет, так бродит со сборщиками овощей. А то заколачивает доллар-другой тем, что нанимается сады полоть. Он ведь раньше садовником служил.
— Он мне говорил. Шеперд работал в Сан-Марино, у некоего мистера Свейна. Он при вас упоминал когда-нибудь Элдона Свейна?
Мои вопросы огорчили ее. Она опустила глаза и принялась теребить юбку.
— Хотите, чтоб я вам все по правде сказала, как ребята говорят?
— Да, очень вас прошу.
— Так вот, меня это тоже не с очень-то хорошей стороны показывает. В нашем деле какая беда: с годами за деньги начинаешь делать такие вещи, за какие в молодости никогда в не взялась. Да за деньги на все пойдешь.
— Это мне известно. К чему вы клоните, Флоренс?
Она затараторила, словно рассчитывала, что от быстрого рассказа ее вина покажется мне не столь значительной.
— Элдон Свейн здесь останавливался со своей девушкой. Она Рэнди Шеперду дочкой приходилась. Вот почему Рэнди тогда, еще в первый раз, сюда и заявился.
— Когда это было?
— Дайте вспомнить. Как раз перед этой историей с деньгами, перед тем как мистеру Свейну в Мексику сбежать. Я числа плохо помню, но война уже шла к концу, это точно, — и, подумав, добавила: — Тогда велись бои за Окинаву. Мы с Вильямсом следили за боями, ведь у нас много морячков тогда останавливалось.
Я не дал ей отвлечься.
— Что произошло, когда Шеперд к вам явился?
— Ничего особенного. Покричали и перестали. Я волей-неволей их слышала, хоть и не все, конечно. Рэнди требовал, чтобы Свейн ему заплатил за дочку. Он только о деньгах и думал.
— Ну, а что вы скажете о дочке Шеперда?
— Прелестная девочка. — Глаза миссис Вильямс подернулись влагой: старой сводне были не чужды материнские чувства. — Смуглая и очень нежная. Не возьму в толк, почему такая девушка убежала с человеком вдвое старше. — Она уселась поудобнее, старые пружины ритмично зарокотали. — Ясно дело, девчонка на денежки польстилась.
— Но вы ведь сказали, что они останавливались у вас до того, как Свейн похитил деньги?
— Так-то оно так, но Свейн уже давно задумал их похитить.
— Откуда вам это известно, миссис Вильямс?
— Полицейские так говорили. Через неделю после того, как он сбежал, сюда понаехало видимо-невидимо полицейских. Вот они и говорили, будто Свейн похищение еще за год замыслил, не меньше. А мою гостиницу выбрал как отправной пункт для переправы в Мексику.
— Как он перешел через границу?
— Это выяснить не удалось. Может, перемахнул через колючую проволоку, а может, пересек границу под чужим именем. Кое-кто из полицейских думал, что он деньги поблизости припрятал. Наверное, они-то и навели Рэнди на мысль искать деньги здесь.
— Что случилось с девушкой?
— Никто не знает.
— Даже ее отец?
— Вот именно. От такого отца, как Рэнди, любая девушка постарается держаться подальше. Да и жена Рэнди так же к нему относится. Она с ним развелась, когда он в тюрьму в последний раз угодил, так что он, как вышел, сразу сюда явился. И с тех пор уезжает-приезжает, но живет здесь.
Мы немного помолчали. Зайчик на полу заметно удлинился, напоминая нам, что время идет и земля вращается вокруг своей оси.
— Рэнди сюда вернется, как вы считаете? — спросила она меня.
— Не знаю, миссис Вильямс.
— Хорошо бы вернулся. В нем много плохого. Но когда мужчина столько лет рядом живет, привыкаешь к тому, что он тут, под боком. А уж какой он там, тебе все равно.
— Да и, кроме того, он ведь ваш предпоследний постоялец, — сказал я.
— Вы откуда знаете?
— Сами сказали.
— Верно. Да, продала в я свое заведение, если б покупатель нашелся.
Я встал и пошел к двери.
— А кто ваш последний постоялец?
— Да вы его не можете знать.
— Не скажите.
— Молодой совсем паренек, Сидней Хэрроу его зовут. Только и он вот уже неделю глаз не кажет. Его Рэнди Шеперд куда-то послал, у него ведь одна затея глупее другой.
Я вынул фотографию Ника.
— Шеперд дал такую фотографию Хэрроу, миссис Вильямс?
— Может, и дал. Я помню, что Рэнди показывал мне такую карточку. Спрашивал, кого мне напоминает этот паренек.
— Ну и как?
— Ничего не могу сказать. Я лиц не запоминаю.
Глава 20
Я вернулся в Сан-Диего и поехал по Бейвью-авеню, к дому Джорджа Траска.
Солнце только что село, и все вокруг казалось багровым, словно в краски заката подмешали крови, растекавшейся по кухне Трасков.
На подъездной дорожке у дома Трасков стоял черный «фольксваген» с помятым крылом. Я где-то видел его, но не мог вспомнить где. У обочины я заметил полицейскую машину с сан-диегским номером. Я не стал останавливаться и вернулся в больницу.
В справочном столе мне сообщили, что Ник находится в 211 палате, на третьем этаже.
— Но к нему пускают только близких родственников.
Я все же решил подняться. В холле напротив лифта читала журнал миссис Смизерэм, жена психиатра. Через спинку стула было переброшено пальто, подкладкой наружу. Увидев ее, я обрадовался сам не знаю чему, пересек холл и сел рядом с ней.
Оказалось, она не читает, а просто держит журнал. Миссис Смизерэм смотрела на меня невидящим взглядом. В ее голубых глазах отражалась напряженная работа мысли, отчего красивое лицо ее сразу стало строгим. Сначала она только отметила, что в комнату вошли, потом узнала меня.
— Мистер Арчер!
— И я не ожидал вас здесь увидеть.
— Мне захотелось прокатиться, вот я и приехала, — сказала она. — В войну я несколько лет прожила в Сан-Диего, а потом здесь не бывала.
— С тех пор много воды утекло.
Она опустила голову.
— Я сейчас вспомнила эти годы и все с ними связанное. Но вас вряд ли интересует моя биография.
— Интересует, и даже очень. Вы были замужем, когда жили здесь?
— И да и нет. Муж почти все время был в плавании. Он служил военным врачом на конвойном авианосце, — в голосе ее звучала невеселая гордость, видно, относившаяся к далекому прошлому.
— А вы, оказывается, старше, чем я думал.
— Я рано вышла замуж. Слишком рано.
Женщина мне нравилась, и потом захотелось хоть раз в кои веки поговорить о чем-то, не имеющем отношения к убийствам. Но она вновь вернула разговор к надоевшей теме:
— Судя по последним прогнозам, Ник выкарабкается. Вопрос только, какие будут последствия.
— А что думает ваш муж?
— Ральф пока еще не может ничего сказать. Сейчас он совещается с нейрохирургом и невропатологом.
— Разве при отравлении снотворным делают операции мозга? Поправьте меня, если я ошибаюсь.
— Увы, у Ника не только отравление, но еще и сотрясение мозга. Он, должно быть, ударился затылком при падении.
— А может, его ударили?
— И это возможно. Кстати, как он попал в Сан-Диего?
— Не знаю.
— Муж говорил, что в больницу его привезли вы.
— Верно. Но в Сан-Диего я его не привозил.
— Где вы его нашли?
Я промолчал.
— Не хотите сказать?
— Совершенно верно. Родители Ника здесь? — не слишком ловко переменил я тему.
— Мать дежурит около него. Отец скоро прибудет. Ему ни вы, ни я ничем помочь не можем.
Я встал:
— Мы могли бы пообедать.
— Где?
— В здешнем кафе, если не возражаете. Кормят тут прилично.
Она скорчила гримаску.
— Я по горло сыта больничными обедами.
— Я думал, может, вам не хочется заходить далеко, — фраза прозвучала двусмысленно: мы оба это заметили.
— Отчего бы и нет? — сказала она. — Ральф освободится не скоро. Почему бы нам не съездить в Ла-Джоллу?
— Вы там жили во время войны?
— От вас ничего не скроешь.
Я подал ей пальто; серо-голубая норка выгодно оттеняла седую прядь. В лифте она сказала:
— Ставлю одно условие: не спрашивайте меня о Нике и его семействе. На некоторые вопросы я не могу отвечать — так же, как и вы, так что не стоит портить друг другу настроение.
— Я не собираюсь портить вам настроение, миссис Смизерэм.
— Меня зовут Мойра.
За обедом она рассказала, что родилась в Чикаго и окончила университетские курсы по психиатрии для работников социального обеспечения при мичиганской больнице. Там она познакомилась с Ральфом Смизерэмом, который заканчивал ординатуру по психиатрии. Потом его призвали во флот, он получил назначение в санд-иегский военно-морской госпиталь, и она переехала в Калифорнию вслед за ним.
— Мы жили здесь, в Ла-Джолле, в стареньком отеле. Отель был не из лучших, но мне он нравился. Я хочу после обеда сходить посмотреть, не снесли ли его.
— Мы можем сходить вместе.
— Я пошла на риск, вернувшись в эти края. Вы не можете даже представить, какая здесь была красота. Я в первый раз увидела океан. Когда на заре мы приходили в эту бухточку, я чувствовала себя Евой в раю. Такое тут было приволье, таким все казалось свежим и новым. Не то что здесь.
И она пренебрежительно обвела рукой зал: пошлый псевдогавайский интерьер, официантов в черных фраках, ретрансляторы, из которых лилась музыка, — обязательный гарнир к пятнадцатидолларовым бифштексам.
— Да, эту часть города не узнать, — согласился я.
— А вы помните Ла-Джоллу в сороковые годы?
— Помню и в тридцатые. Я тогда жил на Лонг-Бич. А сюда и в Сан-Онофре мы приезжали заниматься серфингом.
— Мы — это вы с женой?
— С приятелями, — сказал я, — жена серфингом не интересовалась.
— Прошедшее время?
— Доисторическое. Она развелась со мной в тех самых сороковых. Я ее не виню. Ей хотелось размеренной жизни и оседлого мужа, а не вечного странника.
Мойра выслушала меня молча и немного погодя сказала, обращаясь скорее к себе:
— Кажется, все б отдала, чтобы развестись тогда, — и, посмотрев мне в глаза, спросила: — Ну а вы чего вы хотите?
— Вот этого.
— Вы имеете в виду — быть здесь, со мной? — Мне показалось, она набивается на комплимент, но потом я понял: она меня поддразнивала. — В качестве награды за труды всей жизни я не гожусь.
— Жизнь сама по себе награда, — парировал я. — Мне нравится вторгаться в жизнь людей, а потом расставаться с ними навсегда. Мне быстро наскучило бы жить в одном месте и постоянно видеть одни и те же лица.
— Но ведь не из-за этого же вы выбрали свою профессию. Я знаю людей вашего склада. Не отрицайте, вами движет тайная страсть к справедливости.
— Мною движет тайная страсть к милосердию, — сказал я. — Но жизнь устроена так, что от справедливости никому не уйти.
Склонившись ко мне, она сказала с тем женским ехидством, которым обычно маскируют интерес к собеседнику:
— Знаете, чем вы кончите? Состаритесь и превратитесь в дряхлую развалину. Ну, и как вы считаете, это будет справедливо?
— Я умру раньше. И не знаю, будет ли это справедливо, но милосердно, во всяком случае, будет.
— В вас ужасно много детского, вам это известно?
— Ужасно много.
— Неужели я вас не разозлила?
— Я злюсь, когда ко мне враждебны. А вы не враждебны. Напротив, вами руководит обычное в женщине желание нянчить мужчину. Вы, собственно, хотели сказать, что мне пора жениться, не то некому будет нянчить меня и лелеять мою одинокую старость.
— Ах, вы... — выпалила она, но, не договорив, расхохоталась.
Пообедав, мы оставили машину у ресторана и пошли по главной улице к морю. Прибой выл, то набегая на берег, то отступая, как морж, испугавшийся собственного рева.
Почти у самого берега мы повернули направо и, миновав недавно построенное многоэтажное административное здание, подошли к мотелю, стоявшему на углу следующего квартала. Мойра остановилась как вкопанная и долго смотрела на мотель.
— Мне казалось, это тот самый угол. Видно, я ошиблась. Никакого мотеля здесь тогда не было, — но тут ее осенило: — Ну конечно, мы стоим на том же углу, верно? Просто наш отель снесли, а на его месте построили мотель, — сказала она горько, словно вместе со старым зданием ушла в небытие частичка ее прошлого.
— Это не тот, что назывался «Магнолия»?
— Он самый, «Магнолия». Вы здесь останавливались?
— Нет, — сказал я, — но, видно, в вашей жизни он много значил.
— Значил и значит. Я здесь прожила два года, после того как Ральф ушел в плавание. Теперь мне кажется, что только тогда я и жила настоящей жизнью. Я никому никогда об этом не рассказывала.
— Даже мужу?
— Еще бы, — отрезала она. — Когда пытаешься что-то объяснить Ральфу, он тебя не слышит. Он вникает в твои побуждения, вернее, в то, что ему кажется твоими побуждениями. Кое-как вникает в подтекст. Но тебя он просто-напросто не слышит. Это профессиональная болезнь психиатров.
— Вы недовольны мужем.
— И вы туда же! — Однако она продолжала: — Да, недовольна и им, и собой. И это недовольство давно во мне накапливается.
Она замолчала и, схватив меня за руку, потащила через освещенный перекресток и дальше — вниз по склону — к морю. Водяная пыль радужными облаками клубилась вокруг разбросанных там и сям фонарей. На поросшей травой пустоши и прибрежной тропке не было ни души. Мы спустились на тропку.
— Сначала я грызла себя за то, — снова заговорила она, — что поступаю нехорошо. Мне едва исполнилось девятнадцать, и меня терзало чувство вины — обычная вещь в молодости. А потом за то, что не довела все до логического конца.
— Вы что-то утаиваете.
Она подняла воротник шубки, защищаясь от брызг. Воротник полумаской закрыл лицо Мойры, придавая ей разбойничий вид.
— Так оно и есть.
— А мне кажется, вам хочется излить душу.
— Что толку? Все это в далеком прошлом, куда возврата нет, — сказала она горько и быстрыми шагами пошла прочь.
Я бросился за ней. Ее настроение то и дело менялось. С женщинами, пытающимися на склоне лет отыскать смысл своей жизни, такое случается.
На темной и узкой тропе можно было ненароком оступиться и рухнуть с кручи в бурлящее море. Я догнал миссис Смизерэм уже в бухте, свидетельнице счастливых дней ее молодости. Белые гребни разбивались о крутой берег. Мойра сняла туфли, я спустился по ступенькам вслед за ней. Мы остановились у самой кромки прибоя.
— Держи меня.
Я не понял, к кому она обращалась: ко мне или к тому, другому.
— Вы любили человека, который погиб на войне?
— Нет. Просто мальчика — он работал на почте.
— Это с ним вы сюда приходили, с ним чувствовали себя Евой в раю?
— С ним. И меня до сих пор гложет вина. Я жила здесь с тем мальчиком, пока Ральф сражался за родину. — Когда она говорила о муже, в голосе ее звучали саркастические нотки.
— Ральф писал мне длинные — как и положено мужу — письма, но это ничего не меняло. Мне только хотелось сбить с него спесь — такой он был самоуверенный, такой всезнайка. Думаете, я немного сумасшедшая?
— Нет.
— Знаете, а Сынок был сумасшедший. По-настоящему.
— Сынок?
— Ну, тот мальчик, с которым я жила в «Магнолии». Он ведь был пациентом Ральфа, я через мужа с ним познакомилась. Ральф просил меня приглядывать за ним. Вот вам ирония судьбы.
— Остановитесь, Мойра. Вы накличете беду.
— Некоторые могут сами накликать беду. Других она настигает. Если б можно было вернуть то время, я бы, наверное, поступила иначе...
— Что бы вы изменили?
— Не знаю, — сказала она уныло, — давайте не будем больше об этом говорить. — И зашагала прочь. От ее обнаженных ступней на песке оставались следы, посредине узенькие, словно осиная талия. Я залюбовался ее грациозной походкой, но она тут же неуклюже пошла на меня спиной. Она пятилась назад, тщетно стараясь попадать в свои следы. Вскоре она налетела на меня, и моя рука уткнулась в ее прикрытую мехом грудь. Я обнял Мойру и притянул ее к себе. Лицо ее было мокрым — от брызг или от слез, не знаю. Во всяком случае, я почувствовал на губах вкус соли.
Солнце только что село, и все вокруг казалось багровым, словно в краски заката подмешали крови, растекавшейся по кухне Трасков.
На подъездной дорожке у дома Трасков стоял черный «фольксваген» с помятым крылом. Я где-то видел его, но не мог вспомнить где. У обочины я заметил полицейскую машину с сан-диегским номером. Я не стал останавливаться и вернулся в больницу.
В справочном столе мне сообщили, что Ник находится в 211 палате, на третьем этаже.
— Но к нему пускают только близких родственников.
Я все же решил подняться. В холле напротив лифта читала журнал миссис Смизерэм, жена психиатра. Через спинку стула было переброшено пальто, подкладкой наружу. Увидев ее, я обрадовался сам не знаю чему, пересек холл и сел рядом с ней.
Оказалось, она не читает, а просто держит журнал. Миссис Смизерэм смотрела на меня невидящим взглядом. В ее голубых глазах отражалась напряженная работа мысли, отчего красивое лицо ее сразу стало строгим. Сначала она только отметила, что в комнату вошли, потом узнала меня.
— Мистер Арчер!
— И я не ожидал вас здесь увидеть.
— Мне захотелось прокатиться, вот я и приехала, — сказала она. — В войну я несколько лет прожила в Сан-Диего, а потом здесь не бывала.
— С тех пор много воды утекло.
Она опустила голову.
— Я сейчас вспомнила эти годы и все с ними связанное. Но вас вряд ли интересует моя биография.
— Интересует, и даже очень. Вы были замужем, когда жили здесь?
— И да и нет. Муж почти все время был в плавании. Он служил военным врачом на конвойном авианосце, — в голосе ее звучала невеселая гордость, видно, относившаяся к далекому прошлому.
— А вы, оказывается, старше, чем я думал.
— Я рано вышла замуж. Слишком рано.
Женщина мне нравилась, и потом захотелось хоть раз в кои веки поговорить о чем-то, не имеющем отношения к убийствам. Но она вновь вернула разговор к надоевшей теме:
— Судя по последним прогнозам, Ник выкарабкается. Вопрос только, какие будут последствия.
— А что думает ваш муж?
— Ральф пока еще не может ничего сказать. Сейчас он совещается с нейрохирургом и невропатологом.
— Разве при отравлении снотворным делают операции мозга? Поправьте меня, если я ошибаюсь.
— Увы, у Ника не только отравление, но еще и сотрясение мозга. Он, должно быть, ударился затылком при падении.
— А может, его ударили?
— И это возможно. Кстати, как он попал в Сан-Диего?
— Не знаю.
— Муж говорил, что в больницу его привезли вы.
— Верно. Но в Сан-Диего я его не привозил.
— Где вы его нашли?
Я промолчал.
— Не хотите сказать?
— Совершенно верно. Родители Ника здесь? — не слишком ловко переменил я тему.
— Мать дежурит около него. Отец скоро прибудет. Ему ни вы, ни я ничем помочь не можем.
Я встал:
— Мы могли бы пообедать.
— Где?
— В здешнем кафе, если не возражаете. Кормят тут прилично.
Она скорчила гримаску.
— Я по горло сыта больничными обедами.
— Я думал, может, вам не хочется заходить далеко, — фраза прозвучала двусмысленно: мы оба это заметили.
— Отчего бы и нет? — сказала она. — Ральф освободится не скоро. Почему бы нам не съездить в Ла-Джоллу?
— Вы там жили во время войны?
— От вас ничего не скроешь.
Я подал ей пальто; серо-голубая норка выгодно оттеняла седую прядь. В лифте она сказала:
— Ставлю одно условие: не спрашивайте меня о Нике и его семействе. На некоторые вопросы я не могу отвечать — так же, как и вы, так что не стоит портить друг другу настроение.
— Я не собираюсь портить вам настроение, миссис Смизерэм.
— Меня зовут Мойра.
За обедом она рассказала, что родилась в Чикаго и окончила университетские курсы по психиатрии для работников социального обеспечения при мичиганской больнице. Там она познакомилась с Ральфом Смизерэмом, который заканчивал ординатуру по психиатрии. Потом его призвали во флот, он получил назначение в санд-иегский военно-морской госпиталь, и она переехала в Калифорнию вслед за ним.
— Мы жили здесь, в Ла-Джолле, в стареньком отеле. Отель был не из лучших, но мне он нравился. Я хочу после обеда сходить посмотреть, не снесли ли его.
— Мы можем сходить вместе.
— Я пошла на риск, вернувшись в эти края. Вы не можете даже представить, какая здесь была красота. Я в первый раз увидела океан. Когда на заре мы приходили в эту бухточку, я чувствовала себя Евой в раю. Такое тут было приволье, таким все казалось свежим и новым. Не то что здесь.
И она пренебрежительно обвела рукой зал: пошлый псевдогавайский интерьер, официантов в черных фраках, ретрансляторы, из которых лилась музыка, — обязательный гарнир к пятнадцатидолларовым бифштексам.
— Да, эту часть города не узнать, — согласился я.
— А вы помните Ла-Джоллу в сороковые годы?
— Помню и в тридцатые. Я тогда жил на Лонг-Бич. А сюда и в Сан-Онофре мы приезжали заниматься серфингом.
— Мы — это вы с женой?
— С приятелями, — сказал я, — жена серфингом не интересовалась.
— Прошедшее время?
— Доисторическое. Она развелась со мной в тех самых сороковых. Я ее не виню. Ей хотелось размеренной жизни и оседлого мужа, а не вечного странника.
Мойра выслушала меня молча и немного погодя сказала, обращаясь скорее к себе:
— Кажется, все б отдала, чтобы развестись тогда, — и, посмотрев мне в глаза, спросила: — Ну а вы чего вы хотите?
— Вот этого.
— Вы имеете в виду — быть здесь, со мной? — Мне показалось, она набивается на комплимент, но потом я понял: она меня поддразнивала. — В качестве награды за труды всей жизни я не гожусь.
— Жизнь сама по себе награда, — парировал я. — Мне нравится вторгаться в жизнь людей, а потом расставаться с ними навсегда. Мне быстро наскучило бы жить в одном месте и постоянно видеть одни и те же лица.
— Но ведь не из-за этого же вы выбрали свою профессию. Я знаю людей вашего склада. Не отрицайте, вами движет тайная страсть к справедливости.
— Мною движет тайная страсть к милосердию, — сказал я. — Но жизнь устроена так, что от справедливости никому не уйти.
Склонившись ко мне, она сказала с тем женским ехидством, которым обычно маскируют интерес к собеседнику:
— Знаете, чем вы кончите? Состаритесь и превратитесь в дряхлую развалину. Ну, и как вы считаете, это будет справедливо?
— Я умру раньше. И не знаю, будет ли это справедливо, но милосердно, во всяком случае, будет.
— В вас ужасно много детского, вам это известно?
— Ужасно много.
— Неужели я вас не разозлила?
— Я злюсь, когда ко мне враждебны. А вы не враждебны. Напротив, вами руководит обычное в женщине желание нянчить мужчину. Вы, собственно, хотели сказать, что мне пора жениться, не то некому будет нянчить меня и лелеять мою одинокую старость.
— Ах, вы... — выпалила она, но, не договорив, расхохоталась.
Пообедав, мы оставили машину у ресторана и пошли по главной улице к морю. Прибой выл, то набегая на берег, то отступая, как морж, испугавшийся собственного рева.
Почти у самого берега мы повернули направо и, миновав недавно построенное многоэтажное административное здание, подошли к мотелю, стоявшему на углу следующего квартала. Мойра остановилась как вкопанная и долго смотрела на мотель.
— Мне казалось, это тот самый угол. Видно, я ошиблась. Никакого мотеля здесь тогда не было, — но тут ее осенило: — Ну конечно, мы стоим на том же углу, верно? Просто наш отель снесли, а на его месте построили мотель, — сказала она горько, словно вместе со старым зданием ушла в небытие частичка ее прошлого.
— Это не тот, что назывался «Магнолия»?
— Он самый, «Магнолия». Вы здесь останавливались?
— Нет, — сказал я, — но, видно, в вашей жизни он много значил.
— Значил и значит. Я здесь прожила два года, после того как Ральф ушел в плавание. Теперь мне кажется, что только тогда я и жила настоящей жизнью. Я никому никогда об этом не рассказывала.
— Даже мужу?
— Еще бы, — отрезала она. — Когда пытаешься что-то объяснить Ральфу, он тебя не слышит. Он вникает в твои побуждения, вернее, в то, что ему кажется твоими побуждениями. Кое-как вникает в подтекст. Но тебя он просто-напросто не слышит. Это профессиональная болезнь психиатров.
— Вы недовольны мужем.
— И вы туда же! — Однако она продолжала: — Да, недовольна и им, и собой. И это недовольство давно во мне накапливается.
Она замолчала и, схватив меня за руку, потащила через освещенный перекресток и дальше — вниз по склону — к морю. Водяная пыль радужными облаками клубилась вокруг разбросанных там и сям фонарей. На поросшей травой пустоши и прибрежной тропке не было ни души. Мы спустились на тропку.
— Сначала я грызла себя за то, — снова заговорила она, — что поступаю нехорошо. Мне едва исполнилось девятнадцать, и меня терзало чувство вины — обычная вещь в молодости. А потом за то, что не довела все до логического конца.
— Вы что-то утаиваете.
Она подняла воротник шубки, защищаясь от брызг. Воротник полумаской закрыл лицо Мойры, придавая ей разбойничий вид.
— Так оно и есть.
— А мне кажется, вам хочется излить душу.
— Что толку? Все это в далеком прошлом, куда возврата нет, — сказала она горько и быстрыми шагами пошла прочь.
Я бросился за ней. Ее настроение то и дело менялось. С женщинами, пытающимися на склоне лет отыскать смысл своей жизни, такое случается.
На темной и узкой тропе можно было ненароком оступиться и рухнуть с кручи в бурлящее море. Я догнал миссис Смизерэм уже в бухте, свидетельнице счастливых дней ее молодости. Белые гребни разбивались о крутой берег. Мойра сняла туфли, я спустился по ступенькам вслед за ней. Мы остановились у самой кромки прибоя.
— Держи меня.
Я не понял, к кому она обращалась: ко мне или к тому, другому.
— Вы любили человека, который погиб на войне?
— Нет. Просто мальчика — он работал на почте.
— Это с ним вы сюда приходили, с ним чувствовали себя Евой в раю?
— С ним. И меня до сих пор гложет вина. Я жила здесь с тем мальчиком, пока Ральф сражался за родину. — Когда она говорила о муже, в голосе ее звучали саркастические нотки.
— Ральф писал мне длинные — как и положено мужу — письма, но это ничего не меняло. Мне только хотелось сбить с него спесь — такой он был самоуверенный, такой всезнайка. Думаете, я немного сумасшедшая?
— Нет.
— Знаете, а Сынок был сумасшедший. По-настоящему.
— Сынок?
— Ну, тот мальчик, с которым я жила в «Магнолии». Он ведь был пациентом Ральфа, я через мужа с ним познакомилась. Ральф просил меня приглядывать за ним. Вот вам ирония судьбы.
— Остановитесь, Мойра. Вы накличете беду.
— Некоторые могут сами накликать беду. Других она настигает. Если б можно было вернуть то время, я бы, наверное, поступила иначе...
— Что бы вы изменили?
— Не знаю, — сказала она уныло, — давайте не будем больше об этом говорить. — И зашагала прочь. От ее обнаженных ступней на песке оставались следы, посредине узенькие, словно осиная талия. Я залюбовался ее грациозной походкой, но она тут же неуклюже пошла на меня спиной. Она пятилась назад, тщетно стараясь попадать в свои следы. Вскоре она налетела на меня, и моя рука уткнулась в ее прикрытую мехом грудь. Я обнял Мойру и притянул ее к себе. Лицо ее было мокрым — от брызг или от слез, не знаю. Во всяком случае, я почувствовал на губах вкус соли.