На этот раз Верджил ради разнообразия плотно прикрыл дверь. Присцилла тут же напряглась.
– Ну и что ты думаешь обо всем этом? – неуверенно спросила она меня.
Некоторые соображения у меня имелись, и я не сомневался, что имеются они и у Присс, но предпочел смолчать. Пусть Верджил сам разбирается. Что он, в общем-то, и сделал в своей собственной манере. Примерно через пятнадцать минут шериф выскочил из кухни с еще более мрачным, чем обычно, видом. Глаза его упирались в пол, а складки по краям губ напоминали уже не каньоны, а бездонные пропасти. Присс при появлении Верджила поспешно вскочила и уставилась на него с таким же выражением, какое бывает у близких родственников больного перед палатой реанимации в тот момент, когда из палаты со скорбной миной выходит врач.
Диагноз Верджила не был благоприятным.
– Ох, Присс! – прошептал он. – Думаю, Руби на всякий случай следует поговорить с адвокатом.
Глаза Присциллы превратились в блюдца. Хорошо, что Верджил перешел на шепот, потому что следом за ним из кухни выскочила сияющая Руби и суетливо сунула шерифу какой-то сверток. Подозреваю, что это были остатки орехового пирога.
– Вердж, ты обязательно должен скоро зайти еще раз. Обещаешь?
Видимо, бедняжке и в голову не приходило, что следующий визит может оказаться не таким уж приятным.
Шериф старательно изучал свои башмаки.
– Обещаю, – ответил он траурным тоном.
Вся честная компания выкатилась на лестничную площадку. Я наблюдал, как Верджил шаркает вниз по лестнице, и в голове моей внезапно раздался легкий щелчок.
Что-то из услышанного сегодня было лишено логики. Вот только что?
Глава девятая
– Ну и что ты думаешь обо всем этом? – неуверенно спросила она меня.
Некоторые соображения у меня имелись, и я не сомневался, что имеются они и у Присс, но предпочел смолчать. Пусть Верджил сам разбирается. Что он, в общем-то, и сделал в своей собственной манере. Примерно через пятнадцать минут шериф выскочил из кухни с еще более мрачным, чем обычно, видом. Глаза его упирались в пол, а складки по краям губ напоминали уже не каньоны, а бездонные пропасти. Присс при появлении Верджила поспешно вскочила и уставилась на него с таким же выражением, какое бывает у близких родственников больного перед палатой реанимации в тот момент, когда из палаты со скорбной миной выходит врач.
Диагноз Верджила не был благоприятным.
– Ох, Присс! – прошептал он. – Думаю, Руби на всякий случай следует поговорить с адвокатом.
Глаза Присциллы превратились в блюдца. Хорошо, что Верджил перешел на шепот, потому что следом за ним из кухни выскочила сияющая Руби и суетливо сунула шерифу какой-то сверток. Подозреваю, что это были остатки орехового пирога.
– Вердж, ты обязательно должен скоро зайти еще раз. Обещаешь?
Видимо, бедняжке и в голову не приходило, что следующий визит может оказаться не таким уж приятным.
Шериф старательно изучал свои башмаки.
– Обещаю, – ответил он траурным тоном.
Вся честная компания выкатилась на лестничную площадку. Я наблюдал, как Верджил шаркает вниз по лестнице, и в голове моей внезапно раздался легкий щелчок.
Что-то из услышанного сегодня было лишено логики. Вот только что?
Глава девятая
– Ну разве не чудесно, что Верджил ко мне заглянул?! – вопросила Руби, уютно устроившись в антикварном кресле. Лицо ее сияло радостью. – Он всегда был таким внимательным мальчиком!
Я поймал себя на том, что трясу головой, как китайский болванчик. Да-да, Верджил всегда был чертовски заботлив. А как же.
Невероятно, но Присс тоже изображала китайскую безделушку.
– Совершенно верно, Верджил просто душка, – рассеянно подхватила она, затем глянула на меня. – Мне нужно позвонить. Через минуту вернусь.
Старательно лавируя меж золотых орлов и кленовых столиков, Присцилла скрылась в кухне. Дверь она за собой плотно притворила.
Я, разумеется, знал, кому собирается звонить Присс. Воспользовавшись советом Верджила, она поспешила связаться со сладкоречивым Элтоном Габбардом, адвокатом семейства Вандеверт. Должно быть, Присцилла не собиралась оповещать об этом свою улыбчивую родительницу, решив ограждать Руби от неприятностей до последней возможности.
Что говорило лишь в пользу Присс.
Но я не знал, насколько долго ей удастся держать мать в неведении. Если шериф явится с ордером на арест Руби, то как объяснить мамочке сей казус? Что Верджилу снова потребовалась нянька?
По-моему, в это даже Руби вряд ли поверит.
Миссис Улыбка проследила, как Присс вышла из комнаты, и повернула голову в мою сторону. Я тяжко вздохнул и переместился подальше, готовясь к тому, что она начнет допытываться, кому это звонит Присс.
Я ошибся. У Руби в загашнике имелась куда более интересная тема. Как только за дочерью закрылась дверь, она заговорщицки глянула на меня, вскочила с места и на цыпочках подкралась к двери, чтобы убедиться, действительно ли та закрыта. Затем Руби все так же на цыпочках ринулась ко мне.
– Вы ведь не женаты? – прошептала она. Боже! Если бы я предвидел этот вопрос, то мог бы его предотвратить, а сейчас чувствовал себя так, будто меня внезапно переехал грузовик. Не знаю, откуда это свойство у женщин Пиджин-Форка, но нюх на холостяков у них отменный. Они слетаются на неженатых мужчин, как пчелы на мед. Поразительно! По моему разумению, все женское население Пиджин-Форка может смело участвовать в игре «Охота на холостяка».
– Я разведен. – Только чудом мне удалось не заскрипеть зубами.
Руби, казалось, сдерживает себя, чтобы не разразиться аплодисментами.
– Вы знаете, Присс тоже разведена!
Я выдавил кислую улыбку и протянул:
– Вот это да.
Вообще-то я даже не знал, что Присс была замужем. Руби прищелкнула языком и грустно встряхнула сахарной ватой.
– Присс уже два года как одна. Последнее предложение она произнесла таким же тоном, каким могла бы сообщить мне о смертельной болезни дочери. Я терялся в догадках, каким образом можно выглядеть такой печальной и при этом сохранять на лице сияющую улыбку.
– Правда? – вежливо спросил я. – Целых два года?
Руби покивала, глаза ее еще больше погрустнели. Она придвинулась ко мне поближе.
– Мне, наверное, не следует этого говорить, но я утверждаю, что из вас с Присс получится отличная пара!
Вторая кислая улыбка далась мне с огромным трудом.
Ямочки на щеках Руби пустились в пляс.
– В том, что Присс пришлось развестись, ее вины нет. Ее муж Чак оказался такой же свиньей, как и Джейкоб! – проворковала Руби нежным голоском. – Точно говорю вам, лучшей жены, чем Присс, не сыскать. Но разве Чак это ценил? Ни капельки!
Она все говорила и говорила. Я начал полегоньку ерзать на стуле, прекрасно понимая, что если Присс сейчас вдруг войдет, то снова примется за старое – начнет хлопать дверями.
Кухонная дверь скрипнула, когда Руби, размахивая руками, воспевала кулинарные таланты Присциллы.
– Глядя на нее, вы, может, этого и не скажете, но моя дочь способна приготовить такой мясной рулет, что вы умрете от счастья! Он будет таять у вас во рту…
Тут дверь отворилась. Руби замолчала, кенгуриным прыжком отскочила от меня и, потупившись, как ни в чем не бывало принялась теребить фартук.
Присцилла успела сменить темно-синий деловой костюм на линялые облегающие джинсы, серый спортивный джемпер, который был ей велик, и видавшие виды замшевые туфли. Теперь ее было не отличить от той Присс, что я помнил со школы.
Глянув на лицо Руби, она тотчас догадалась, о чем тут разглагольствовала ее родительница.
– Мама, – сказала Присс, – мы с Хаскеллом проведаем его собаку. Мы ненадолго.
Я был приятно изумлен, так как ни минуты не сомневался, что она совершенно забыла о том, что надо проведать Рипа. У нее и так забот полон рот.
Узнав, что моя собака не кормлена, Руби пришла в жуткое волнение.
– Так это же чудесно! – вскрикнула она, всплескивая пухлыми ручками. – Конечно, поезжайте, молодые люди. Конечно! Желаю хорошо повеселиться!
Интересно, что может быть веселого в кормлении моей собаки? Должно быть, Руби считала, что кормежка оголодавшего пса – лучшее развлечение для парочки влюбленных голубков.
Присцилла за спиной Руби закатила глаза.
Когда мы уселись в машину, она сказала:
– Элтон Габбард приедет ко мне на работу завтра в одиннадцать утра. Только, пожалуйста, Хаскелл, не говори об этом маме, хорошо? Я не хочу, чтобы она расстраивалась из-за пустяков.
Хотя у меня имелось сомнение, что слово «пустяк» применимо к убийству, я кивнул. Не глядя на меня, Присс добавила:
– Кстати, ты должен простить маму. Со дня моего развода она спит и видит, как бы выдать меня замуж. Иногда мне даже кажется, что с нее станется поместить объявление в «Пиджин-Форк газетт».
Я включил фары и вырулил на дорогу, чувствуя себя последним ослом. Что прикажете отвечать в таких случаях? «Желаю удачи»? Вместо этого я сказал:
– Не знал, что ты в разводе.
Умею я поддержать разговор, что ни говори.
– Да, – сухо отозвалась Присс.
С умением вести светскую беседу дело у нее обстояло так же блестяще, как и у меня. Но я испытал облегчение. Главное, что мы заговорили о чем-то другом, помимо видов Руби на нашу совместную жизнь.
– Я и сам разведен. Уже почти полтора года. По выражению на лице Присс было ясно, что она в курсе. Наверное, ей об этом донесло пиджин-форкское бюро слухов. Присцилла едва заметно улыбнулась, старательно не встречаясь со мной взглядом.
– Говорят, жена у тебя была первый сорт, – заметила она.
Я пожал плечами. Не знаю, что в точности означает «первый сорт», но если флиртовать со всем, что движется, и тратить деньги напропалую, то Клодзилла, безусловно, подходила под определение «высший».
Может, потому, что во время пятнадцатиминутной поездки до моего дома ни один из нас не нашел другой темы для разговора, а может, потому, что мы оба избегали говорить об убийстве Джейкоба, но, как бы то ни было, беседа протекала в том же русле – о наших бывших супругах.
Выяснилось, что Клодзилла и Чак с большим успехом могли бы быть близнецами. Оба светловолосые, оба далеко не уроды, оба обладали врожденным даром швырять деньги направо и налево, и оба были начисто лишены способности зарабатывать эти самые деньги.
А также не отличались верностью.
– Да они созданы друг для друга! – воскликнула Присс. – Может, нам стоит их познакомить?
К тому времени мы немного расслабились. Ничто лучше не сближает людей, чем болтовня о бывших супругах и о том, насколько эти бывшие супруги им противны. Отличная основа для дружеских отношений.
У Присциллы даже имелось любовное прозвище для своего бывшего мужа, как у меня для Клодин. Присс звала своего ненаглядного довольно замысловато – Унитазус.
Должен признаться, несмотря на заверения Руби, что, дескать, брак Присс преждевременно скончался исключительно по вине незабвенного Унитазуса, у меня оставались сомнения. В конце концов, именно за Присциллой я гонялся сегодня утром по коридорам, когда она в бешенстве носилась туда-сюда. Подобное поведение вряд ли способствует укреплению брака. Лишь после того, как Присс упомянула об одной детали, я начал верить, что Унитазус заслуживал своего прозвища.
– Наверное, мы и сейчас были бы вместе, у меня хватало для этого глупости, – вздохнула Присс, – если бы не одно обстоятельство. Мой отец предложил Унитазусу двадцать пять тысяч долларов, чтобы он убрался из моей жизни, и тот их взял.
Я следил за дорогой, слушал Присс и чувствовал себя довольно непринужденно. Но при этих словах чуть не выпустил руль.
– Что твой отец сделал? Присс пожала плечами:
– Папа с самого начала возненавидел моего Унитазуса. Вечно твердил, что он недостаточно хорош для меня, что его не интересует ничего, кроме денег. Когда я объявила, что все равно выйду за Чака, папа ответил, что в особняке Вандевертов для нас места нет. Представляешь? Эту идиотку Лизбет отец встретил с распростертыми объятиями, а Чака даже на порог не пустил.
Я не отрывал глаз от черной ленты шоссе, но мысли мои были далеко-далеко. Версия Присс изрядно отличалась от версии Джейкоба. Ныне покойный куриный магнат представил дело так, будто Присс сама взбрыкнула и отказалась жить под родительским кровом.
После паузы Присс продолжила:
– На этот раз отец оказался прав. Он доказал это, дав Унитазусу отступного.
Последовало неловкое молчание, во время которого я шарил у себя в голове в поисках подходящих слов. Но, как ни странно, ничего там не нашел. У Присс определенно появился еще один мотив для убийства папаши. Даже если считать, что Джейкоб пытался помочь дочери, все-таки это крайне неприятно, когда от твоего мужа откупаются. Может возникнуть желание отомстить. Я молчал, почти жалея, что Присс мне об этом рассказала.
– В общем, папочка сделал доброе дело, – добавила Присс. – Наверное, единственное доброе дело, которое он сделал для меня. Помог мне увидеть подлинное лицо человека, за которого я вышла замуж.
По счастью, мы к этому времени свернули на подъездную дорожку и Присс сменила тему. Она заговорила о том, о чем заговаривает всякий, кто впервые оказывается на подступах к моему дому.
– Бог ты мой! Как же ты по ней ездишь?
Моя подъездная дорожка несколько длинновата. Точнее, она имеет около четверти мили в длину и идет почти вертикально вверх сквозь густой лес. Те, кому случается приезжать ко мне, имеют утомительную привычку обрушивать на мою голову поток жалоб, а то и проклятий.
Дорожка делает в конце резкий поворот, и внезапно вы оказываетесь перед небольшим островерхим каркасным домом, который мы с Рипом сейчас называем своим жилищем. Здесь, в окружении огромных старых дубов и кленов, мы получаем изрядную порцию уединения. По мне, так это здорово, поскольку у нас не бывает посетителей, кроме тех, кого я сам приглашаю. Но вот Рипу, по-моему, такое положение вещей не очень нравится. У него совсем нет поводов полаять.
Наверное, именно поэтому Рип давным-давно решил лаять всякий раз при моем появлении. Сейчас я тоже услышал его голос, не успели мы добраться до середины подъема. Рип лаял. И выл. И бесновался.
Можно было вообразить, что на дом напала шайка грабителей.
Мне хотелось думать, что Рип вел себя столь неподобающим образом лишь потому, что из-за темноты не узнал моей машины. Как только заходит солнце, в нашем лесу воцаряется кромешный мрак. Единственное слабое место этой гипотезы заключается в том, что Рип ведет себя точно так же и посреди белого дня. К тому же по обе стороны от входной двери висят фонари, которые автоматически включаются, как только становится достаточно темно. И я прекрасно видел, что оба фонаря горели, освещая дворик перед домом и значительную часть подъездной дорожки.
А Рип все лаял и лаял.
Когда тебя облаивает твоя собственная собака, это очень раздражает. Особенно если ты приехал не один.
Не успели мы сделать и двух шагов в направлении дома, как Присс улыбнулась.
– Он всегда тебя не узнает? – спросила она.
– Узнает, конечно, – возразил я. – Рип, прекрати! Это я! Рип! Это я. Ну прекрати же!!!
Рип не обращал на меня никакого внимания. Он сидел у самой лестницы и увлеченно лаял, временами переходя на пронзительный скулеж. Думаю, лаем Рип давал мне понять, как сердит на мое опоздание, а визгом – в каком он отчаянии.
Еще больше меня раздражала предстоящая процедура – взгромоздить здоровенного пса себе на горб и стащить его с крыльца. Да еще в присутствии свидетеля! Чувствуешь себя полным идиотом. Особенно когда обезумевший от радости пес весь извивается в твоих руках, так и норовя лизнуть в ухо или куда-нибудь еще.
– Рип, не надо. Перестань. Да прекратишь ты или нет?!
Рип снова пропустил мои слова мимо ушей.
Присцилла больше не улыбалась. Теперь она выглядела так, словно изо всех сил старалась не расхохотаться.
– Господи, – прыснула она, – тяжелая у бедняги, должно быть, жизнь?
– Отнюдь, – угрюмо ответил я, в конце концов стащив Рипа на землю. – Это у меня тяжелая жизнь.
Присцилла быстро отвернулась, но все-таки я сумел заметить, как она затряслась от смеха.
Сделав свои дела, Рип, не мешкая, пристроился у моих ног и уставился мне в лицо. Давая понять, что пора возвращаться домой. На моем опять же горбу. На этот раз он, похоже, догадался о моем раздражении, поскольку, попытавшись разок лизнуть меня в ухо, но промахнувшись, оставил эту затею и поудобнее устроился у меня на руках.
Присцилла уже успела подняться на террасу и теперь стояла у входной двери, ожидая, когда я отопру. И напрасно. Я никогда не запираю двери. Равно как и мои соседи. Если уж воры доберутся сюда, то они заслуживают небольшого вознаграждения за свои усилия.
Впрочем, большого вознаграждения они все равно бы не получили. У меня почти нечего красть, разве что телевизор да микроволновую печь. Ничтожная добыча в сравнении с тем временем, которое надо потратить, чтобы взобраться на эту гору.
Я опустил Рипа на пол, и мы всей компанией вошли в дом.
Присс прошла в гостиную и – вот чудо из чудес – не побледнела, когда огляделась по сторонам. Правда, мой дом в отличие от офиса все-таки не Бермудский прямоугольник, но можно сказать, что над ним поработал тот же оформитель. Однако Присс вовсе не выглядела потрясенной, как это случается с другими моими гостями, просто на секунду задержалась в дверях, словно в поисках места, куда бы сесть. Вот и все. У нее даже губы не скривились от отвращения.
Эта женщина начинала мне нравиться.
Надо сказать, что выбор у Присс был небольшой. Имелся лишь стул, обитый клетчатой тканью, на котором высилась огромная стопка журналов, да диванчик, заваленный старыми газетами. Вообще-то лучше бы Присс не останавливалась. Рип, воспользовавшись предлогом, сделал то, что всегда делает, когда к нам приходят гости.
Он обнюхал ее туфли.
Поскольку Рип ростом с немецкую овчарку и имеет соответствующего размера острые зубы, я заметил, что некоторые женщины напряженно застывают, когда Рип это проделывает. Да и мужчины подчас ведут себя несколько нервно.
– Рип, фу! – Я шагнул к нему. – Не бойся, Присс. Он не кусается.
Присцилла глянула на меня, рассмеялась, нагнулась и почесала Рипа за ушами.
– Конечно, ты умница! – сказала она. Я было обалдел, но тут же сообразил, что она разговаривает с Рипом. – Конечно же, ты меня не укусишь. У меня в детстве была собака – ну точь-в-точь как ты!
Застыла не Присс, застыл Рип. На пару секунд. Он смотрел на Присс так, словно она сошла с ума. Затем, видимо сообразив, что у них с Присс есть много общего, Рип начал извиваться, хвост его застучал по полу словно молот.
Должно быть, так он изображал злющего сторожевого пса. Дескать, сейчас напугаю ее до смерти и стану из нее веревки вить.
Я потянулся к ошейнику, чтобы оттащить глупую собаку, но Присс остановила меня.
– Не надо, Хаскелл, он мне совсем не мешает. Чудный пес! – Она продолжала почесывать Рипа за ушами, глядя ему прямо в глаза. – Ты же умница, правда? Ты хорошенькая старенькая киска?
Любая другая собака сочла бы эти слова оскорбительными. Однако Рипу, похоже, не пришло в голову, что его оскорбляют. Более того, можно было подумать, что этого тупицу никогда не чесали за ушами. Рип стремительно погружался в собачью нирвану. Язык его вывалился, глаза сладострастно закатились.
Я потрясенно смотрел на собственного пса. В жизни не видел более омерзительной картины.
С меня довольно! Я вышел из комнаты, плюхнул в миску Рипа еду и принялся собирать вещи, которые мне могут понадобиться ночью. Зубная щетка, бритвенный прибор и все такое. Одежду я брать не стал, решив, что утром все равно заскочу домой.
По-моему, Рип даже не заметил, что я вышел из комнаты, – он был слишком занят тем, что с обожанием таращился на Присс. Нельзя же быть таким падким на лесть!
Когда я вернулся, Рип лежал на спине, бесстыдно раскинув лапы, а Присс почесывала ему живот и улыбалась. Глаза Присциллы скользнули по бритвенному прибору, который я держал в руках. Глаза Рипа, разумеется, не отрывались от лица Присс.
Я приготовился к тому, что Присс опять заведет свою шарманку: ей не нужен телохранитель и не слишком ли далеко я захожу. Вместо этого она лишь пожала плечами:
– Ты готов?
Стараясь не показывать своего удивления, я коротко ответил:
– Конечно.
И мы поехали. Сцена расставания была уже явным перебором – Рип выл и бесновался, но в остальном все прошло довольно гладко.
Как и на следующее утро.
Руби приготовила настоящий деревенский завтрак – ветчина, колбаса, яйца, тосты, соус, яблочное повидло и бог знает что еще. Глядя на такой завтрак, удивляешься, как это фермеры вообще выходят на поля.
Мне казалось, что мы с Присциллой ясно дали понять, зачем я остался на ночь, но Руби, похоже, пришла к совсем иным выводам. Она суетилась вокруг со своей неизменной лучезарной улыбкой, а когда я поглощал третий тост с повидлом, прочирикала:
– Правда, Присс, чудесно, когда в доме есть мужчина?
Я перестал жевать.
Присс, расправлявшаяся с яичницей, тоже перестала жевать и твердо отчеканила:
– Мама, Хаскелл здесь потому, что выполняет работу. Понятно? Ему за это платят.
Я подумал, что теперь все стало на свои, чисто торгашеские, места. Большое спасибо, Присцилла, дорогая.
Руби лишь загадочно улыбнулась и весело пропела:
– Ну конечно, милая, конечно!
Вместо того чтобы рассердиться, Присс улыбнулась. Она попыталась прикрыть улыбку салфеткой, но я-то все равно углядел, как ее губы поползли в разные стороны.
– Нам лучше поторопиться, сказала она. – Офис открывается только в восемь, но я люблю приходить пораньше. Стараюсь появляться на работе хотя бы за полчаса до остальных, чтобы просмотреть почту.
Улыбка исчезла. Я догадался, о чем она думает. Веселенькое дельце – тащиться к бройлерам на следующий день после убийства их властелина.
Присс мгновение помешкала, потом продолжила:
– И еще нам нужно проведать Рипа.
Похоже, я ее недооценивал. Все утро я твердил себе, что надо напомнить о Рипе, а Присс опередила меня и сама напомнила. Всякий, кто способен отнестись с симпатией к безмозглому псу, не может быть у меня на плохом счету.
Рип всего пару раз гавкнул, когда мы с Присс вышли из машины. Причем оба гавканья предназначались мне, и стрелка моего раздражения тотчас зашкалила. Все остальное время Рип с такой силой вилял задом, что хвост так и мелькал в воздухе. Движения Рипового зада были обращены, конечно же, к Присс. И, судя по всему, она была рада этому глупому псу не меньше, чем он ей, потому что, не обращая внимания на свой элегантный деловой костюм, стащила Рипа по ступенькам.
Видимо, у нас с Рипом есть что-то общее – к нам обоим давненько не прикасались женские руки. Я даже испугался, что с этим дуралеем от восторга случится сердечный приступ.
И еще надо признаться кое в чем. Меня грызла ревность. Я почти подозревал, что Присс с Рипом собираются сбежать, бросив меня на произвол судьбы.
Испустив тяжкий вздох, я покинул влюбленных голубков и побрел переодеваться. Пока я шуровал в спальне, мне не давал покоя один вопрос: с какой стати с Присциллой произошла столь невероятная метаморфоза? Куда подевалось все ее высокомерие и надменность? Снизу донесся веселый смех. Я прислушался. Так могут смеяться лишь счастливые девчонки, которым нет дела до тягот этого мира.
Опустившись на кровать, я предался скорбным размышлениям. Интересно, кто вызывает у меня большую ревность: Рип, который начисто забыл о моем существовании, или же Присс, сосредоточившая все свое внимание на моем глупом псе?
Похоже, стоит поучиться у старого греховодника Рипа, как следует производить впечатление на дам. А что? Может, и мне не мешает наловчиться так же закатывать глаза и вываливать язык?
Поскольку предстояло весь день провести в офисе, я решил, что джинсы и видавшие виды кроссовки следует сменить на что-нибудь более изысканное. В шкафу отыскалась рубашка кремового цвета, из тех, что не нужно гладить. Порывшись, я обнаружил тонкие коричневые брюки, на которых каким-то чудом сохранилась складка. Настроение мое улучшилось. Брюки превосходно сочетались со спортивной курткой. Сие клетчатое творение американской текстильной промышленности мне всучили на распродаже, уверив, что это самая модная модель. Случилось это, правда, лет пять назад. Я оделся и осмотрел в зеркале франтоватого типа с веснушчатой физиономией. Хорошего понемножку. С этой благой мыслью я решительно отказался от галстука. Умеренность – вот девиз настоящего мужчины. Не хватало только, чтобы меня перепутали с Р.Л.
Я нацепил кобуру и уже застегивал куртку, когда зазвонил телефон. Сняв трубку, я тотчас понял, что это, должно быть, та разъяренная особа, о которой рассказывала Мельба. Видимо, эта упорная женщина сумела не растранжирить с тех пор запасы злобности.
В трубке раздался рык:
– Хаскелл, это Белинда Ренфроу!
Бог мой, эта женщина неистовствовала, даже называя свое имя.
Как я уже упоминал, супруги Ренфроу – мои ближайшие соседи. Те самые, что живут в бревенчатой хижине. По моим догадкам, Ренфроу в шестидесятые годы изображали хиппи, сохранив эту утомительную привычку и поныне. Сводилось это к тому, что они питались собственноручно выращенной репой, которую запекали в золе, и поминутно упоминали черта. Грядки с репой Ренфроу удобряли из огромной компостной кучи, к которой питал слабость мой Рип. Я надеялся, что не это последнее обстоятельство довело Белинду до белого каления. Неужели у них какой-нибудь особый, антикварный компост, собиравшийся по крупице два десятка лет?
– Да, Белинда, что могу для вас сделать? Я старался говорить бодрым тоном, словно не замечая, что Белинда вот-вот расплавится от ярости. Прекрасный прием, который я отточил, живя с Клодзиллой.
Белинда сразу взяла быка за рога:
– Почему, черт возьми, вы мне не перезвонили?!
Чтобы это объяснить, пришлось бы пересказывать все с самого начала.
– Честно говоря, я и не знал, что вы ждете звонка.
– Как это не знали?! – рявкнула Белинда. – Я же сказала вашей чертовой секретарше!
Вот это да. Надо бы бросить Мельбу под автобус.
– Моя секретарша мне ничего не передавала.
– Ну да, конечно! – ядовито отозвалась Белинда.
Похоже, уровень достоверности в моем голосе равнялся нулю.
– Так вот. – Белинда выдержала паузу, которой позавидовал бы сам Станиславский. – Я звоню по поводу вашего чертова пса! Вчера он заявился сюда и задушил двух моих уток. Двух!!!
От изумления у меня на пару минут отнялся язык. Я судорожно сглотнул, потом еще разок и наконец просипел:
– Белинда, это не мог быть Рип. Вы же знаете, что он никогда не спускается с веранды.
Ренфроу, как и все соседи, были наслышаны о лестницефобии моего пса. Точнее, сами о Рипе и сплетничали по всей округе и, насколько я знал, при этом имели привычку заливаться хохотом.
Я поймал себя на том, что трясу головой, как китайский болванчик. Да-да, Верджил всегда был чертовски заботлив. А как же.
Невероятно, но Присс тоже изображала китайскую безделушку.
– Совершенно верно, Верджил просто душка, – рассеянно подхватила она, затем глянула на меня. – Мне нужно позвонить. Через минуту вернусь.
Старательно лавируя меж золотых орлов и кленовых столиков, Присцилла скрылась в кухне. Дверь она за собой плотно притворила.
Я, разумеется, знал, кому собирается звонить Присс. Воспользовавшись советом Верджила, она поспешила связаться со сладкоречивым Элтоном Габбардом, адвокатом семейства Вандеверт. Должно быть, Присцилла не собиралась оповещать об этом свою улыбчивую родительницу, решив ограждать Руби от неприятностей до последней возможности.
Что говорило лишь в пользу Присс.
Но я не знал, насколько долго ей удастся держать мать в неведении. Если шериф явится с ордером на арест Руби, то как объяснить мамочке сей казус? Что Верджилу снова потребовалась нянька?
По-моему, в это даже Руби вряд ли поверит.
Миссис Улыбка проследила, как Присс вышла из комнаты, и повернула голову в мою сторону. Я тяжко вздохнул и переместился подальше, готовясь к тому, что она начнет допытываться, кому это звонит Присс.
Я ошибся. У Руби в загашнике имелась куда более интересная тема. Как только за дочерью закрылась дверь, она заговорщицки глянула на меня, вскочила с места и на цыпочках подкралась к двери, чтобы убедиться, действительно ли та закрыта. Затем Руби все так же на цыпочках ринулась ко мне.
– Вы ведь не женаты? – прошептала она. Боже! Если бы я предвидел этот вопрос, то мог бы его предотвратить, а сейчас чувствовал себя так, будто меня внезапно переехал грузовик. Не знаю, откуда это свойство у женщин Пиджин-Форка, но нюх на холостяков у них отменный. Они слетаются на неженатых мужчин, как пчелы на мед. Поразительно! По моему разумению, все женское население Пиджин-Форка может смело участвовать в игре «Охота на холостяка».
– Я разведен. – Только чудом мне удалось не заскрипеть зубами.
Руби, казалось, сдерживает себя, чтобы не разразиться аплодисментами.
– Вы знаете, Присс тоже разведена!
Я выдавил кислую улыбку и протянул:
– Вот это да.
Вообще-то я даже не знал, что Присс была замужем. Руби прищелкнула языком и грустно встряхнула сахарной ватой.
– Присс уже два года как одна. Последнее предложение она произнесла таким же тоном, каким могла бы сообщить мне о смертельной болезни дочери. Я терялся в догадках, каким образом можно выглядеть такой печальной и при этом сохранять на лице сияющую улыбку.
– Правда? – вежливо спросил я. – Целых два года?
Руби покивала, глаза ее еще больше погрустнели. Она придвинулась ко мне поближе.
– Мне, наверное, не следует этого говорить, но я утверждаю, что из вас с Присс получится отличная пара!
Вторая кислая улыбка далась мне с огромным трудом.
Ямочки на щеках Руби пустились в пляс.
– В том, что Присс пришлось развестись, ее вины нет. Ее муж Чак оказался такой же свиньей, как и Джейкоб! – проворковала Руби нежным голоском. – Точно говорю вам, лучшей жены, чем Присс, не сыскать. Но разве Чак это ценил? Ни капельки!
Она все говорила и говорила. Я начал полегоньку ерзать на стуле, прекрасно понимая, что если Присс сейчас вдруг войдет, то снова примется за старое – начнет хлопать дверями.
Кухонная дверь скрипнула, когда Руби, размахивая руками, воспевала кулинарные таланты Присциллы.
– Глядя на нее, вы, может, этого и не скажете, но моя дочь способна приготовить такой мясной рулет, что вы умрете от счастья! Он будет таять у вас во рту…
Тут дверь отворилась. Руби замолчала, кенгуриным прыжком отскочила от меня и, потупившись, как ни в чем не бывало принялась теребить фартук.
Присцилла успела сменить темно-синий деловой костюм на линялые облегающие джинсы, серый спортивный джемпер, который был ей велик, и видавшие виды замшевые туфли. Теперь ее было не отличить от той Присс, что я помнил со школы.
Глянув на лицо Руби, она тотчас догадалась, о чем тут разглагольствовала ее родительница.
– Мама, – сказала Присс, – мы с Хаскеллом проведаем его собаку. Мы ненадолго.
Я был приятно изумлен, так как ни минуты не сомневался, что она совершенно забыла о том, что надо проведать Рипа. У нее и так забот полон рот.
Узнав, что моя собака не кормлена, Руби пришла в жуткое волнение.
– Так это же чудесно! – вскрикнула она, всплескивая пухлыми ручками. – Конечно, поезжайте, молодые люди. Конечно! Желаю хорошо повеселиться!
Интересно, что может быть веселого в кормлении моей собаки? Должно быть, Руби считала, что кормежка оголодавшего пса – лучшее развлечение для парочки влюбленных голубков.
Присцилла за спиной Руби закатила глаза.
Когда мы уселись в машину, она сказала:
– Элтон Габбард приедет ко мне на работу завтра в одиннадцать утра. Только, пожалуйста, Хаскелл, не говори об этом маме, хорошо? Я не хочу, чтобы она расстраивалась из-за пустяков.
Хотя у меня имелось сомнение, что слово «пустяк» применимо к убийству, я кивнул. Не глядя на меня, Присс добавила:
– Кстати, ты должен простить маму. Со дня моего развода она спит и видит, как бы выдать меня замуж. Иногда мне даже кажется, что с нее станется поместить объявление в «Пиджин-Форк газетт».
Я включил фары и вырулил на дорогу, чувствуя себя последним ослом. Что прикажете отвечать в таких случаях? «Желаю удачи»? Вместо этого я сказал:
– Не знал, что ты в разводе.
Умею я поддержать разговор, что ни говори.
– Да, – сухо отозвалась Присс.
С умением вести светскую беседу дело у нее обстояло так же блестяще, как и у меня. Но я испытал облегчение. Главное, что мы заговорили о чем-то другом, помимо видов Руби на нашу совместную жизнь.
– Я и сам разведен. Уже почти полтора года. По выражению на лице Присс было ясно, что она в курсе. Наверное, ей об этом донесло пиджин-форкское бюро слухов. Присцилла едва заметно улыбнулась, старательно не встречаясь со мной взглядом.
– Говорят, жена у тебя была первый сорт, – заметила она.
Я пожал плечами. Не знаю, что в точности означает «первый сорт», но если флиртовать со всем, что движется, и тратить деньги напропалую, то Клодзилла, безусловно, подходила под определение «высший».
Может, потому, что во время пятнадцатиминутной поездки до моего дома ни один из нас не нашел другой темы для разговора, а может, потому, что мы оба избегали говорить об убийстве Джейкоба, но, как бы то ни было, беседа протекала в том же русле – о наших бывших супругах.
Выяснилось, что Клодзилла и Чак с большим успехом могли бы быть близнецами. Оба светловолосые, оба далеко не уроды, оба обладали врожденным даром швырять деньги направо и налево, и оба были начисто лишены способности зарабатывать эти самые деньги.
А также не отличались верностью.
– Да они созданы друг для друга! – воскликнула Присс. – Может, нам стоит их познакомить?
К тому времени мы немного расслабились. Ничто лучше не сближает людей, чем болтовня о бывших супругах и о том, насколько эти бывшие супруги им противны. Отличная основа для дружеских отношений.
У Присциллы даже имелось любовное прозвище для своего бывшего мужа, как у меня для Клодин. Присс звала своего ненаглядного довольно замысловато – Унитазус.
Должен признаться, несмотря на заверения Руби, что, дескать, брак Присс преждевременно скончался исключительно по вине незабвенного Унитазуса, у меня оставались сомнения. В конце концов, именно за Присциллой я гонялся сегодня утром по коридорам, когда она в бешенстве носилась туда-сюда. Подобное поведение вряд ли способствует укреплению брака. Лишь после того, как Присс упомянула об одной детали, я начал верить, что Унитазус заслуживал своего прозвища.
– Наверное, мы и сейчас были бы вместе, у меня хватало для этого глупости, – вздохнула Присс, – если бы не одно обстоятельство. Мой отец предложил Унитазусу двадцать пять тысяч долларов, чтобы он убрался из моей жизни, и тот их взял.
Я следил за дорогой, слушал Присс и чувствовал себя довольно непринужденно. Но при этих словах чуть не выпустил руль.
– Что твой отец сделал? Присс пожала плечами:
– Папа с самого начала возненавидел моего Унитазуса. Вечно твердил, что он недостаточно хорош для меня, что его не интересует ничего, кроме денег. Когда я объявила, что все равно выйду за Чака, папа ответил, что в особняке Вандевертов для нас места нет. Представляешь? Эту идиотку Лизбет отец встретил с распростертыми объятиями, а Чака даже на порог не пустил.
Я не отрывал глаз от черной ленты шоссе, но мысли мои были далеко-далеко. Версия Присс изрядно отличалась от версии Джейкоба. Ныне покойный куриный магнат представил дело так, будто Присс сама взбрыкнула и отказалась жить под родительским кровом.
После паузы Присс продолжила:
– На этот раз отец оказался прав. Он доказал это, дав Унитазусу отступного.
Последовало неловкое молчание, во время которого я шарил у себя в голове в поисках подходящих слов. Но, как ни странно, ничего там не нашел. У Присс определенно появился еще один мотив для убийства папаши. Даже если считать, что Джейкоб пытался помочь дочери, все-таки это крайне неприятно, когда от твоего мужа откупаются. Может возникнуть желание отомстить. Я молчал, почти жалея, что Присс мне об этом рассказала.
– В общем, папочка сделал доброе дело, – добавила Присс. – Наверное, единственное доброе дело, которое он сделал для меня. Помог мне увидеть подлинное лицо человека, за которого я вышла замуж.
По счастью, мы к этому времени свернули на подъездную дорожку и Присс сменила тему. Она заговорила о том, о чем заговаривает всякий, кто впервые оказывается на подступах к моему дому.
– Бог ты мой! Как же ты по ней ездишь?
Моя подъездная дорожка несколько длинновата. Точнее, она имеет около четверти мили в длину и идет почти вертикально вверх сквозь густой лес. Те, кому случается приезжать ко мне, имеют утомительную привычку обрушивать на мою голову поток жалоб, а то и проклятий.
Дорожка делает в конце резкий поворот, и внезапно вы оказываетесь перед небольшим островерхим каркасным домом, который мы с Рипом сейчас называем своим жилищем. Здесь, в окружении огромных старых дубов и кленов, мы получаем изрядную порцию уединения. По мне, так это здорово, поскольку у нас не бывает посетителей, кроме тех, кого я сам приглашаю. Но вот Рипу, по-моему, такое положение вещей не очень нравится. У него совсем нет поводов полаять.
Наверное, именно поэтому Рип давным-давно решил лаять всякий раз при моем появлении. Сейчас я тоже услышал его голос, не успели мы добраться до середины подъема. Рип лаял. И выл. И бесновался.
Можно было вообразить, что на дом напала шайка грабителей.
Мне хотелось думать, что Рип вел себя столь неподобающим образом лишь потому, что из-за темноты не узнал моей машины. Как только заходит солнце, в нашем лесу воцаряется кромешный мрак. Единственное слабое место этой гипотезы заключается в том, что Рип ведет себя точно так же и посреди белого дня. К тому же по обе стороны от входной двери висят фонари, которые автоматически включаются, как только становится достаточно темно. И я прекрасно видел, что оба фонаря горели, освещая дворик перед домом и значительную часть подъездной дорожки.
А Рип все лаял и лаял.
Когда тебя облаивает твоя собственная собака, это очень раздражает. Особенно если ты приехал не один.
Не успели мы сделать и двух шагов в направлении дома, как Присс улыбнулась.
– Он всегда тебя не узнает? – спросила она.
– Узнает, конечно, – возразил я. – Рип, прекрати! Это я! Рип! Это я. Ну прекрати же!!!
Рип не обращал на меня никакого внимания. Он сидел у самой лестницы и увлеченно лаял, временами переходя на пронзительный скулеж. Думаю, лаем Рип давал мне понять, как сердит на мое опоздание, а визгом – в каком он отчаянии.
Еще больше меня раздражала предстоящая процедура – взгромоздить здоровенного пса себе на горб и стащить его с крыльца. Да еще в присутствии свидетеля! Чувствуешь себя полным идиотом. Особенно когда обезумевший от радости пес весь извивается в твоих руках, так и норовя лизнуть в ухо или куда-нибудь еще.
– Рип, не надо. Перестань. Да прекратишь ты или нет?!
Рип снова пропустил мои слова мимо ушей.
Присцилла больше не улыбалась. Теперь она выглядела так, словно изо всех сил старалась не расхохотаться.
– Господи, – прыснула она, – тяжелая у бедняги, должно быть, жизнь?
– Отнюдь, – угрюмо ответил я, в конце концов стащив Рипа на землю. – Это у меня тяжелая жизнь.
Присцилла быстро отвернулась, но все-таки я сумел заметить, как она затряслась от смеха.
Сделав свои дела, Рип, не мешкая, пристроился у моих ног и уставился мне в лицо. Давая понять, что пора возвращаться домой. На моем опять же горбу. На этот раз он, похоже, догадался о моем раздражении, поскольку, попытавшись разок лизнуть меня в ухо, но промахнувшись, оставил эту затею и поудобнее устроился у меня на руках.
Присцилла уже успела подняться на террасу и теперь стояла у входной двери, ожидая, когда я отопру. И напрасно. Я никогда не запираю двери. Равно как и мои соседи. Если уж воры доберутся сюда, то они заслуживают небольшого вознаграждения за свои усилия.
Впрочем, большого вознаграждения они все равно бы не получили. У меня почти нечего красть, разве что телевизор да микроволновую печь. Ничтожная добыча в сравнении с тем временем, которое надо потратить, чтобы взобраться на эту гору.
Я опустил Рипа на пол, и мы всей компанией вошли в дом.
Присс прошла в гостиную и – вот чудо из чудес – не побледнела, когда огляделась по сторонам. Правда, мой дом в отличие от офиса все-таки не Бермудский прямоугольник, но можно сказать, что над ним поработал тот же оформитель. Однако Присс вовсе не выглядела потрясенной, как это случается с другими моими гостями, просто на секунду задержалась в дверях, словно в поисках места, куда бы сесть. Вот и все. У нее даже губы не скривились от отвращения.
Эта женщина начинала мне нравиться.
Надо сказать, что выбор у Присс был небольшой. Имелся лишь стул, обитый клетчатой тканью, на котором высилась огромная стопка журналов, да диванчик, заваленный старыми газетами. Вообще-то лучше бы Присс не останавливалась. Рип, воспользовавшись предлогом, сделал то, что всегда делает, когда к нам приходят гости.
Он обнюхал ее туфли.
Поскольку Рип ростом с немецкую овчарку и имеет соответствующего размера острые зубы, я заметил, что некоторые женщины напряженно застывают, когда Рип это проделывает. Да и мужчины подчас ведут себя несколько нервно.
– Рип, фу! – Я шагнул к нему. – Не бойся, Присс. Он не кусается.
Присцилла глянула на меня, рассмеялась, нагнулась и почесала Рипа за ушами.
– Конечно, ты умница! – сказала она. Я было обалдел, но тут же сообразил, что она разговаривает с Рипом. – Конечно же, ты меня не укусишь. У меня в детстве была собака – ну точь-в-точь как ты!
Застыла не Присс, застыл Рип. На пару секунд. Он смотрел на Присс так, словно она сошла с ума. Затем, видимо сообразив, что у них с Присс есть много общего, Рип начал извиваться, хвост его застучал по полу словно молот.
Должно быть, так он изображал злющего сторожевого пса. Дескать, сейчас напугаю ее до смерти и стану из нее веревки вить.
Я потянулся к ошейнику, чтобы оттащить глупую собаку, но Присс остановила меня.
– Не надо, Хаскелл, он мне совсем не мешает. Чудный пес! – Она продолжала почесывать Рипа за ушами, глядя ему прямо в глаза. – Ты же умница, правда? Ты хорошенькая старенькая киска?
Любая другая собака сочла бы эти слова оскорбительными. Однако Рипу, похоже, не пришло в голову, что его оскорбляют. Более того, можно было подумать, что этого тупицу никогда не чесали за ушами. Рип стремительно погружался в собачью нирвану. Язык его вывалился, глаза сладострастно закатились.
Я потрясенно смотрел на собственного пса. В жизни не видел более омерзительной картины.
С меня довольно! Я вышел из комнаты, плюхнул в миску Рипа еду и принялся собирать вещи, которые мне могут понадобиться ночью. Зубная щетка, бритвенный прибор и все такое. Одежду я брать не стал, решив, что утром все равно заскочу домой.
По-моему, Рип даже не заметил, что я вышел из комнаты, – он был слишком занят тем, что с обожанием таращился на Присс. Нельзя же быть таким падким на лесть!
Когда я вернулся, Рип лежал на спине, бесстыдно раскинув лапы, а Присс почесывала ему живот и улыбалась. Глаза Присциллы скользнули по бритвенному прибору, который я держал в руках. Глаза Рипа, разумеется, не отрывались от лица Присс.
Я приготовился к тому, что Присс опять заведет свою шарманку: ей не нужен телохранитель и не слишком ли далеко я захожу. Вместо этого она лишь пожала плечами:
– Ты готов?
Стараясь не показывать своего удивления, я коротко ответил:
– Конечно.
И мы поехали. Сцена расставания была уже явным перебором – Рип выл и бесновался, но в остальном все прошло довольно гладко.
Как и на следующее утро.
Руби приготовила настоящий деревенский завтрак – ветчина, колбаса, яйца, тосты, соус, яблочное повидло и бог знает что еще. Глядя на такой завтрак, удивляешься, как это фермеры вообще выходят на поля.
Мне казалось, что мы с Присциллой ясно дали понять, зачем я остался на ночь, но Руби, похоже, пришла к совсем иным выводам. Она суетилась вокруг со своей неизменной лучезарной улыбкой, а когда я поглощал третий тост с повидлом, прочирикала:
– Правда, Присс, чудесно, когда в доме есть мужчина?
Я перестал жевать.
Присс, расправлявшаяся с яичницей, тоже перестала жевать и твердо отчеканила:
– Мама, Хаскелл здесь потому, что выполняет работу. Понятно? Ему за это платят.
Я подумал, что теперь все стало на свои, чисто торгашеские, места. Большое спасибо, Присцилла, дорогая.
Руби лишь загадочно улыбнулась и весело пропела:
– Ну конечно, милая, конечно!
Вместо того чтобы рассердиться, Присс улыбнулась. Она попыталась прикрыть улыбку салфеткой, но я-то все равно углядел, как ее губы поползли в разные стороны.
– Нам лучше поторопиться, сказала она. – Офис открывается только в восемь, но я люблю приходить пораньше. Стараюсь появляться на работе хотя бы за полчаса до остальных, чтобы просмотреть почту.
Улыбка исчезла. Я догадался, о чем она думает. Веселенькое дельце – тащиться к бройлерам на следующий день после убийства их властелина.
Присс мгновение помешкала, потом продолжила:
– И еще нам нужно проведать Рипа.
Похоже, я ее недооценивал. Все утро я твердил себе, что надо напомнить о Рипе, а Присс опередила меня и сама напомнила. Всякий, кто способен отнестись с симпатией к безмозглому псу, не может быть у меня на плохом счету.
Рип всего пару раз гавкнул, когда мы с Присс вышли из машины. Причем оба гавканья предназначались мне, и стрелка моего раздражения тотчас зашкалила. Все остальное время Рип с такой силой вилял задом, что хвост так и мелькал в воздухе. Движения Рипового зада были обращены, конечно же, к Присс. И, судя по всему, она была рада этому глупому псу не меньше, чем он ей, потому что, не обращая внимания на свой элегантный деловой костюм, стащила Рипа по ступенькам.
Видимо, у нас с Рипом есть что-то общее – к нам обоим давненько не прикасались женские руки. Я даже испугался, что с этим дуралеем от восторга случится сердечный приступ.
И еще надо признаться кое в чем. Меня грызла ревность. Я почти подозревал, что Присс с Рипом собираются сбежать, бросив меня на произвол судьбы.
Испустив тяжкий вздох, я покинул влюбленных голубков и побрел переодеваться. Пока я шуровал в спальне, мне не давал покоя один вопрос: с какой стати с Присциллой произошла столь невероятная метаморфоза? Куда подевалось все ее высокомерие и надменность? Снизу донесся веселый смех. Я прислушался. Так могут смеяться лишь счастливые девчонки, которым нет дела до тягот этого мира.
Опустившись на кровать, я предался скорбным размышлениям. Интересно, кто вызывает у меня большую ревность: Рип, который начисто забыл о моем существовании, или же Присс, сосредоточившая все свое внимание на моем глупом псе?
Похоже, стоит поучиться у старого греховодника Рипа, как следует производить впечатление на дам. А что? Может, и мне не мешает наловчиться так же закатывать глаза и вываливать язык?
Поскольку предстояло весь день провести в офисе, я решил, что джинсы и видавшие виды кроссовки следует сменить на что-нибудь более изысканное. В шкафу отыскалась рубашка кремового цвета, из тех, что не нужно гладить. Порывшись, я обнаружил тонкие коричневые брюки, на которых каким-то чудом сохранилась складка. Настроение мое улучшилось. Брюки превосходно сочетались со спортивной курткой. Сие клетчатое творение американской текстильной промышленности мне всучили на распродаже, уверив, что это самая модная модель. Случилось это, правда, лет пять назад. Я оделся и осмотрел в зеркале франтоватого типа с веснушчатой физиономией. Хорошего понемножку. С этой благой мыслью я решительно отказался от галстука. Умеренность – вот девиз настоящего мужчины. Не хватало только, чтобы меня перепутали с Р.Л.
Я нацепил кобуру и уже застегивал куртку, когда зазвонил телефон. Сняв трубку, я тотчас понял, что это, должно быть, та разъяренная особа, о которой рассказывала Мельба. Видимо, эта упорная женщина сумела не растранжирить с тех пор запасы злобности.
В трубке раздался рык:
– Хаскелл, это Белинда Ренфроу!
Бог мой, эта женщина неистовствовала, даже называя свое имя.
Как я уже упоминал, супруги Ренфроу – мои ближайшие соседи. Те самые, что живут в бревенчатой хижине. По моим догадкам, Ренфроу в шестидесятые годы изображали хиппи, сохранив эту утомительную привычку и поныне. Сводилось это к тому, что они питались собственноручно выращенной репой, которую запекали в золе, и поминутно упоминали черта. Грядки с репой Ренфроу удобряли из огромной компостной кучи, к которой питал слабость мой Рип. Я надеялся, что не это последнее обстоятельство довело Белинду до белого каления. Неужели у них какой-нибудь особый, антикварный компост, собиравшийся по крупице два десятка лет?
– Да, Белинда, что могу для вас сделать? Я старался говорить бодрым тоном, словно не замечая, что Белинда вот-вот расплавится от ярости. Прекрасный прием, который я отточил, живя с Клодзиллой.
Белинда сразу взяла быка за рога:
– Почему, черт возьми, вы мне не перезвонили?!
Чтобы это объяснить, пришлось бы пересказывать все с самого начала.
– Честно говоря, я и не знал, что вы ждете звонка.
– Как это не знали?! – рявкнула Белинда. – Я же сказала вашей чертовой секретарше!
Вот это да. Надо бы бросить Мельбу под автобус.
– Моя секретарша мне ничего не передавала.
– Ну да, конечно! – ядовито отозвалась Белинда.
Похоже, уровень достоверности в моем голосе равнялся нулю.
– Так вот. – Белинда выдержала паузу, которой позавидовал бы сам Станиславский. – Я звоню по поводу вашего чертова пса! Вчера он заявился сюда и задушил двух моих уток. Двух!!!
От изумления у меня на пару минут отнялся язык. Я судорожно сглотнул, потом еще разок и наконец просипел:
– Белинда, это не мог быть Рип. Вы же знаете, что он никогда не спускается с веранды.
Ренфроу, как и все соседи, были наслышаны о лестницефобии моего пса. Точнее, сами о Рипе и сплетничали по всей округе и, насколько я знал, при этом имели привычку заливаться хохотом.