– Что, если Антоний попытается высадиться в Брундизии? – спросил Сальвидиен, чтобы немного уйти от темы.
– Брундизий очень хорошо укреплен, он не пропустит в гавань за заградительную цепь ни одного транспорта с войском, – сказал Агриппа. – Я сам наблюдал за укреплением Брундизия, ты это знаешь, Сальвидиен.
– Есть другие места, где он может высадиться.
– И несомненно высадится, но не со всеми своими войсками, – спокойно заметил Октавиан. – Однако, Меценат, я жду тебя обратно из Агригента как можно быстрее.
– Ветер неблагоприятный, – уныло ответил Меценат.
Кому хочется проводить часть лета в такой помойной яме, как сицилийский Агригент Секста Помпея?
– Тем лучше, скорее вернешься домой. А что касается дороги туда – гребите! Возьми шлюпку до Путеол и найми самый быстрый корабль и самых сильных гребцов, каких сможешь найти. Заплати им двойную цену. Давай, Меценат, давай!
Итак, группа распалась. Остался только Агриппа.
– Каковы последние сведения о количестве легионов, которые мы должны противопоставить Антонию?
– Десять, Цезарь. Но это не имеет значения, если бы даже у нас было три или четыре. Ни одна сторона не будет сражаться. Я все время повторяю это, но все глухи, кроме тебя и Сальвидиена.
– Я слышал тебя, потому что в этом наше спасение. Я отказываюсь верить, что меня побьют, – сказал Октавиан. Он вздохнул, улыбнулся печально. – Ох, Агриппа, я надеюсь, что эту женщину Либона можно будет выносить! С женами мне не везет.
– Их выбирали для тебя другие люди, и это было не более чем политической целесообразностью. Придет день, Цезарь, и ты сам выберешь себе женщину, и она не будет ни Сервилией Ватией, ни Клодией. И я думаю, ни Скрибонией Либоной, если сделка с Секстом состоится. – Агриппа кашлянул с нерешительным видом. – Меценат знал, но предоставил мне сообщить тебе новость из Афин.
– Новость? Какую?
– Фульвия вскрыла себе вены.
Октавиан долго молчал, только пристально смотрел на Большой цирк, и Агриппа подумал, что он пребывает где-то в другом мире. Цезарь был само противоречие. Даже мысленно Агриппа никогда не называл его Октавианом. Он был первым, кто стал называть Октавиана его принятым именем, хотя сейчас это делали уже все его сторонники. Октавиан отличался от всех своей холодностью, жесткостью, даже жестокостью. Но сейчас, глядя на него, было понятно, что он горюет о Фульвии, женщине, которую презирал.
– Она была частью истории Рима, – наконец проговорил Октавиан, – и заслуживала лучшего конца. Ее прах доставили домой? У нее есть гробница?
– Насколько мне известно, ни то ни другое.
Октавиан встал.
– Я поговорю с Аттиком. Мы с ним устроим достойные похороны, подобающие ее положению. Ее дети от Антония совсем маленькие?
– Антиллу пять лет, а Иуллу два года.
– Тогда я попрошу мою сестру присмотреть за ними. Троих собственных для Октавии недостаточно, она всегда присматривает еще за чьими-то детьми.
«Включая твою сводную сестру Марцию, – мрачно подумал Агриппа. – Я никогда не забуду тот день на вершине Петры, когда мы шли на встречу с Брутом и Кассием, не забуду, как Гай заливался слезами, скорбя об умершей матери. Но она жива! Она – жена его сводного брата, Луция Марция Филиппа. Еще одно его противоречие: он может горевать о Фульвии и в то же время делает вид, что его матери не существует. О, я знаю почему. Она лишь месяц проносила траур по отцу и завела роман с пасынком. Это можно было бы замять, если бы она не забеременела. В тот день в Петре он получил от своей сестры письмо, в котором она умоляла его понять трудное положение их матери. Но он не хочет понимать. Для него Атия – проститутка, аморальная женщина, недостойная быть матерью сына бога. Поэтому он принудил Атию и Филиппа уехать на виллу Филиппа в Мизене и запретил им появляться в Риме. Приказ он так и не отменил, хотя Атия больна и ее грудная девочка постоянно находится в детской Октавии. Однажды все это вернется, чтобы преследовать его, но он не понимает этого. Ведь и сам он однажды увлекся своей сводной сестрой. Красивая девочка, светлая, как все в роду Юлиев, хотя ее отец такой смуглый».
Затем из Дальней Галлии пришло письмо, которое выбросило из головы Октавиана все мысли об Антонии и его мертвой жене и отложило дату свадьбы, организуемой для него Меценатом в Агригенте.
Он послал за Агриппой и сократил его срок городского преторства, чтобы тот мог надолго уезжать. Городской претор не имел права отсутствовать в Риме больше десяти дней подряд.
– Забудь обо всем! – крикнул Октавиан, протягивая письмо. – Прочти это и порадуйся!
– Одиннадцать легионов ветеранов! – прошептал Агриппа, сразу оценив открывающиеся возможности. – Тебе нужно достичь Нарбона прежде Поллиона и Вентидия. Им ближе до Нарбона, так что молись, чтобы новость еще не дошла до них. В военном деле молодой Кален недостоин шнурка на ботинке своего отца. – Агриппа помахал листком бумаги. – Вообрази, Цезарь! Дальняя Галлия готова покорно лечь к твоим ногам!
– Мы возьмем с собой Сальвидиена, – сказал Октавиан.
– Это разумно?
В серых глазах отразилось изумление.
– Что заставило тебя усомниться в разумности моего предложения?
– Ничего, на что я мог бы указать, кроме того, что губернатор Дальней Галлии – это еще и командующий. Сальвидиену это может вскружить голову. Ведь ты, я думаю, намерен дать ему эту должность?
– Может, возьмешь Дальнюю Галлию себе? Если хочешь, она твоя.
– Нет, Цезарь, не хочу. Слишком далеко от Италии и от тебя. – Он вздохнул, пожал плечами, словно сдаваясь. – Я больше никого не могу предложить. Тавр слишком молод, что касается остальных, нельзя надеяться, что они будут умно вести дела с белловаками и свевами.
– Сальвидиен справится, – уверенно сказал Октавиан, похлопав своего самого дорогого друга по руке. – Мы отправимся в Дальнюю Галлию завтра на рассвете и поедем так, как ездил мой отец-бог, – галопом в двуколках, запряженных в четыре мула. Это значит, Эмилиева дорога и Домициева дорога. Чтобы быть уверенными, что частая смена мулов не станет проблемой, мы возьмем эскадрон германской кавалерии.
– У тебя должна быть круглосуточная охрана, Цезарь.
– Не сейчас, я слишком занят. Кроме того, у меня нет денег.
Агриппа удалился. Октавиан прошел через Палатин к кливусу Победы и к дому Гая Клавдия Марцелла-младшего, своего шурина. Неспособный и нерешительный консул в тот год, когда Цезарь перешел Рубикон, Марцелл был братом и двоюродным братом двух человек, чья ненависть к Цезарю переходила пределы разумного. Он скрывался в Италии, пока Цезарь воевал против Помпея Великого, и после победы Цезаря был вознагражден, получив руку Октавии. Для Марцелла этот союз был и любовью, и целесообразностью. Брачный союз с семьей Цезаря означал защиту для самого Клавдия Марцелла и огромного состояния, перешедшего в его собственность.
И он действительно любил свою жену, бесценное сокровище. Октавия родила ему девочку, Марцеллу-старшую, мальчика, которого все называли Марцеллом, и вторую девочку, Марцеллу-младшую, известную как Целлина.
В доме было неестественно тихо. Марцелл был очень болен, и его жена, обычно мягкая, строго-настрого приказала, чтобы слуги не болтали громко и не гремели.
– Как он? – спросил Октавиан сестру, целуя ее в щеку.
– Врачи говорят, вопрос нескольких дней. Опухоль плохая, она разъедает его изнутри.
В больших аквамариновых глазах стояли слезы, проливавшиеся только на подушку, когда Октавия ложилась спать. Она искренне любила этого человека, которого ее приемный отец выбрал с полного одобрения ее брата. Клавдии Марцеллы не были патрициями, но принадлежали к очень старинному и знатному плебейскому роду, что сделало Марцелла-младшего подходящим мужем для женщины из рода Юлиев. А Цезарю Марцелл не нравился, и он не одобрял этой партии.
Ее красота еще больше расцвела, подумал ее брат, жалея, что не может разделить с ней горе. Ибо хотя он и согласился на этот брак, он так и не смог примириться с человеком, который обладал его любимой Октавией. Кроме того, у него были планы, и смерть Марцелла-младшего могла содействовать их осуществлению. Октавия переживет эту потерю. Старше его на четыре года, она наследовала все черты Юлиев: золотистые волосы, глаза с голубизной, высокие скулы, красивый рот и выражение лучистого покоя, которое притягивало к ней людей. Что важнее, она в полной мере обладала знаменитым даром большинства женщин из рода Юлиев: она делала своих мужчин счастливыми.
Целлина была еще грудной, Октавия сама нянчила ребенка, и это удовольствие она не уступала няне. Поэтому она почти не покидала дом и часто не выходила к гостям. Как и ее брат, Октавия была скромна до пуританства. Ни перед одним мужчиной, кроме мужа, она не оголяла грудь, чтобы покормить ребенка. Для Октавиана она была олицетворением богини Ромы, и когда он стал неоспоримым хозяином Рима, он захотел поставить ее статуи в общественных местах – неслыханная честь для женщины.
– Можно мне увидеть Марцелла? – спросил Октавиан.
– Он не хочет никаких визитеров, даже тебя. – Она поморщилась. – Это гордость, Цезарь, гордость щепетильного человека. В его комнате стоит запах, как бы слуги ни чистили и сколько бы ароматических палочек я ни жгла. Врачи называют это запахом смерти и говорят, что его не уничтожить.
Он обнял ее, поцеловал ее волосы.
– Сестричка, любимая, могу ли я чем-нибудь помочь тебе?
– Ничем, Цезарь. Ты утешаешь меня, но ничто уже не утешит его.
Ну что ж, тогда никаких нежностей.
– Я должен уехать, наверное, на месяц, – сообщил Октавиан.
Октавия ахнула.
– Вот как! Ты должен? Да ведь он и полмесяца не протянет!
– Да, я должен.
– Кто же организует похороны? Найдет владельца похоронного бюро? Найдет нужного человека для произнесения надгробного слова? Наша семья стала такой маленькой! Войны, убийства… Может быть, Меценат?
– Он в Агригенте.
– Тогда кто? Домиций Кальвин? Сервилий Ватия?
Он взял ее за подбородок, поднял голову, с плохо скрываемой болью посмотрел ей в глаза и медленно произнес:
– Я думаю, это будет Луций Марций Филипп. Это не мой выбор, но в общественном отношении единственный, который не вызовет толков в Риме. Поскольку никто не верит, что наша мать мертва, какое это имеет значение? Я напишу ему и скажу, что он может возвратиться в Рим и поселиться в доме своего отца.
– У него может появиться желание бросить эдикт тебе в лицо.
– Хм! Только не он! Он подчинится. Он соблазнил мать триумвира Цезаря, сына бога! И только она спасла его шкуру.
О, как бы я хотел состряпать дело об измене и угостить этим его эпикурейское нёбо! Даже мое терпение имеет границы, и ему это хорошо известно. Он подчинится, – повторил Октавиан.
– Хочешь посмотреть маленькую Марцию? – дрожащим голосом спросила Октавия. – Она такая милая, Цезарь, честно!
– Нет, не хочу, – резко ответил Октавиан.
– Но она наша сестра! Кровь связывает, Цезарь, даже со стороны Марция. Бабушка бога Юлия была Марцией.
– Будь она хоть Юнона, мне все равно! – в ярости крикнул Октавиан и вышел из комнаты.
Боже мой! Ушел, а она даже не успела сказать ему, что на некоторое время два мальчика Фульвии от Антония будут жить в ее детской. Когда она пошла в их дом посмотреть на детей, она была потрясена: за детьми никто не присматривал, а десятилетний Курион совсем одичал. У нее не было полномочий взять Куриона под свое крыло и укротить его, но она могла взять Антилла и Иулла просто из доброты. Бедная, бедная Фульвия! Дух демагога Форума, запертый в оболочке женщины. Подруга Октавии Пилия утверждала, что Антоний избил Фульвию в Афинах, даже пинал ее ногами, но Октавия не могла этому поверить. В конце концов, она хорошо знала Антония, он ей очень нравился. Частично ее симпатия объяснялась тем фактом, что он так отличался от других мужчин, окружавших ее. Так утомительно общаться только с умными, хитрыми, неискренними мужчинами. Жить с Антонием, наверное, это риск, но бить свою жену? Нет, он никогда бы этого не сделал! Никогда.
Она вернулась в детскую и тихо поплакала там, стараясь, чтобы Марцелла, Марцелл и Антилл, уже достаточно большие, не увидели ее слез. Успокаиваясь, она подумала, как все же будет замечательно, если мама вернется! Мама так страдала от боли в костях, что вынуждена была отослать маленькую Марцию в Рим к Октавии, но в дальнейшем она будет жить совсем рядом, за углом, и сможет видеть своих дочерей. Только когда брат Цезарь все поймет? И поймет ли когда-нибудь?
Почему-то Октавия так не думала. Он был твердо убежден, что поступок мамы простить нельзя.
Потом она вспомнила о Марцелле и сразу пошла в его комнату. Женившись на Октавии в сорок пять лет, он был в расцвете сил, худощавый, сильный, образованный, с хорошей внешностью в духе Цезаря. Жесткость, свойственная мужчинам из рода Юлиев, совершенно отсутствовала в нем, хотя была определенная хитрость, уклончивость, которая позволила ему избежать плена, когда Италия сходила с ума по Цезарю богу Юлию, и дала ему возможность заключить великолепный брак, который ввел его в лагерь Цезаря «необщипанным». За это он должен был благодарить Антония, и он никогда этого не забывал. Поэтому Октавия знала Антония, часто бывавшего у них.
Теперь эта красивая двадцатисемилетняя жена вглядывалась в неподвижного мужа, которого болезнь высушила, изгрызла, пережевала изнутри. Его любимый раб Адмет сидел возле кровати, держа исхудавшую руку Марцелла, но, когда вошла Октавия, Адмет быстро поднялся и уступил ей место.
– Как он? – прошептала она.
– Спит после макового сиропа, госпожа. Больше ничего не успокаивает боль, к сожалению. Боль затемняет его рассудок.
– Я знаю, – сказала Октавия, усаживаясь. – Поешь и поспи. Твоя смена может наступить быстрее, чем ты думаешь. Если бы он разрешил кому-нибудь еще дежурить возле него! Но он не хочет.
– Если бы я умирал так медленно и с такой болью, госпожа, я бы хотел, открывая глаза, видеть лицо, которое хочу видеть.
– Именно, Адмет. А теперь, пожалуйста, иди. Поешь и поспи. Он освобождает тебя в своем завещании. Он говорил мне. Ты будешь Гаем Клавдием Адметом, но я надеюсь, ты останешься со мной.
От волнения молодой грек ничего не смог сказать, только поцеловал руку Октавии.
Проходили часы, их молчание нарушилось, лишь когда няня принесла Целлину для кормления. К счастью, она была спокойным ребенком, не плакала громко, даже если была голодна. Марцелл продолжал пребывать в забытьи.
Вдруг он пошевелился, открыл полубессознательные глаза, прояснившиеся, когда он увидел жену.
– Октавия, любовь моя! – прохрипел он.
– Марцелл, любимый, – радостно улыбаясь, сказала она и поднялась, чтобы взять кубок со сладким вином, разбавленным водой.
Он чуть отпил его через соломинку. Затем она принесла таз с водой и полотенце. Сняла простыню с его тела, от которого остались только кожа да кости, убрала грязную пеленку и стала мыть его, осторожно касаясь тела, тихо разговаривая с мужем. Где бы она ни находилась в комнате, его глаза, полные любви, следовали за ней.
– Старики не должны жениться на молодых девушках, – прошептал он.
– Я не согласна. Если молоденькие девушки выходят замуж за молодых людей, они никогда не взрослеют и ничему не учатся, кроме банальных вещей, потому что оба они зеленые. – Она убрала таз. – Вот! Теперь хорошо?
– Да, – соврал он, потом вдруг тело его задергалось, зубы стиснулись. – О Юпитер, Юпитер! Какая боль! Мой сироп, где мой сироп?
Она дала ему маковый сироп и снова села, глядя, как он засыпает, до тех пор пока не пришел Адмет сменить ее.
Меценату легко было выполнить поручение Октавиана, потому что Секст Помпей обиделся на Марка Антония за то, как он отреагировал на полученное предложение. «Пират», ну и ну! Хочет согласиться на ненадежный тайный союз, чтобы подразнить Октавиана, но не хочет объявлять о союзе! Секст Помпей не считал себя пиратом, ни в коем случае! Однажды осознав, что любит море и хочет командовать тремя-четырьмя сотнями военных кораблей, он видел себя Цезарем на море, неспособным проиграть сражение. Да, непобедимый на море и грозный претендент на титул Первого человека в Риме. В этом отношении он боялся и Антония, и Октавиана, еще более грозных соперников. Ему нужен был союз с одним из них против другого, чтобы уменьшить число соперников с трех до двух. В действительности он ни разу не видел Антония, его даже не было в толпе у дверей сената, когда Антоний произносил громовую речь против республиканцев в качестве ручного плебейского трибуна Цезаря. У шестнадцатилетнего юноши было чем заняться помимо этого, а политикой Секст не увлекался ни тогда, ни сейчас. Но вот Октавиана он встретил однажды в небольшом порту на «подъеме» италийского «сапога» и разглядел опасного противника под маской симпатичного юноши двадцати лет против его двадцати пяти. Первое, что поразило его в Октавиане, – он увидел настоящего изгоя, который никогда не поставит себя в такое положение, когда его могут объявить вне закона. Они обсудили кое-какие вопросы, затем Октавиан возобновил свой поход в Брундизий, а Секст уплыл. С тех пор система соподчинений изменилась. Брут и Кассий были разбиты и мертвы, мир принадлежал триумвирам.
Секст не мог поверить в близорукость Антония, который решил сосредоточиться на Востоке. Любой мало-мальски соображающий человек понимает, что Восток – это ловушка, золотая наживка на ужасном, зазубренном крючке. Власть над миром будет у того, кто контролирует Запад и Италию, а это Октавиан. Конечно, здесь требуется делать самую тяжелую работу, совершенно непопулярную, поэтому Лепид удрал в Африку с шестью легионами Луция Антония и стал ждать развития событий, попутно набирая войско. Еще один дурак. Да, больше всех бояться надо Октавиана, потому что он не уклоняется от трудной работы.
Если бы Антоний согласился заключить союз, он облегчил бы Сексту задачу стать Первым человеком в Риме. Но нет, он отказался объединяться с пиратом!
– Значит, пусть все остается как есть, – сказал Секст Либону. Синие глаза его словно застыли. – Просто понадобится больше времени, чтобы одолеть Октавиана.
– Дорогой мой Секст, ты никогда не одолеешь Октавиана, – сказал Меценат, появившись в Агригенте несколько дней спустя. – У него нет слабостей, на которых ты мог бы сыграть.
– Чушь! – огрызнулся Секст. – Начать с того, что у него нет кораблей и нет адмиралов, достойных этой должности. Вообрази, посылать такого изнеженного грека-вольноотпущенника, как Гелен, чтобы отобрать у меня Сардинию! Кстати, этот человек у меня здесь. Он цел и невредим. Корабли и адмиралы – это уже две слабости. У него нет денег – это третья слабость. Повсюду враги – это четвертая слабость. Мне продолжать?
– Это не слабости, это просто нехватка, – ответил Меценат, запихивая в рот креветки. – О, они великолепны! Почему они намного вкуснее тех, что я ем в Риме?
– Больше ила в воде, более питательная среда.
– Ты много знаешь о море.
– Достаточно знать, что Октавиан не сумеет победить меня на море, даже если найдет несколько кораблей. Организация морского боя – искусство само по себе, а я лучший в этой области во всей истории Рима. Мой брат Гней был превосходен, но до меня ему далеко.
Секст самодовольно откинулся в кресле.
«Что происходит с нынешним поколением молодых людей? – с удивлением спросил себя Меценат. – В школе нас учили, что никогда больше не будет другого Сципиона Африканского и другого Сципиона Эмилиана, но их разделяли поколения, и каждый из них был уникален в свое время. Сегодня все не так. Молодым людям выпал шанс показать, на что они способны, потому что столько сорокалетних и пятидесятилетних умерли или уехали в постоянную ссылку. Этому субъекту нет и тридцати».
Вдоволь налюбовавшись собой, Секст вернулся к действительности.
– Должен сказать, Меценат, я разочарован, что твой хозяин не приехал лично со мной встретиться. Слишком важный, да?
– Нет, уверяю тебя, – ответил Меценат самым елейным голосом, на какой был способен. – Он передает тебе самые искренние извинения, но кое-какие события в Дальней Галлии потребовали его присутствия там.
– Да, я узнал об этом, наверное, даже раньше его. Дальняя Галлия! Какой рог изобилия богатств будет принадлежать ему! Лучшие легионы ветеранов, зерно, ветчина и солонина, сахарная свекла… Не говоря уже о сухопутном маршруте в обе Испании, хотя Италийской Галлии он еще не получил. Без сомнения, он получит ее, когда Поллион решит надеть свои консульские регалии, хотя слух идет, что это случится не сейчас. Еще говорят, что Поллион ведет семь легионов по Адриатическому побережью, чтобы помочь Антонию, когда он высадится в Брундизии.
Меценат удивился.
– Разве Антонию нужна военная помощь, чтобы высадиться в Италии? Как старший триумвир, он свободно может передвигаться повсюду.
– Но не в Брундизии. Почему жители Брундизия так ненавидят Антония? Они готовы плюнуть на его прах.
– Он очень жестоко обошелся с ними, когда бог Юлий оставил его там, чтобы переправить остальные легионы через Адриатику за год до Фарсала, – объяснил Меценат, не обращая внимания на то, как потемнело лицо Секста при упоминании о битве, в которой его отец потерпел поражение, изменившее мир. – Антоний бывает безрассудным, а когда бог Юлий дышал ему в спину, это проявлялось особенно сильно. Кроме того, военная дисциплина у него была ослаблена. Он дал легионерам волю насиловать и грабить. Затем, когда бог Юлий сделал его начальником конницы, он выместил на Брундизии свое раздражение Брундизием.
– Тогда понятно, – усмехнулся Секст. – Однако, когда триумвир берет с собой всю свою армию, это несколько похоже на вторжение.
– Демонстрация силы, знак императору Цезарю…
– Кому?
– Императору Цезарю. Мы не зовем его Октавианом. И Рим тоже не зовет. – Меценат сделался очень серьезным. – Может быть, поэтому Поллион не пошел на Рим, даже в качестве выбранного младшего консула.
– Вот менее приятная новость для императора Цезаря, чем Дальняя Галлия, – язвительно заметил Секст. – Поллион переманил Агенобарба на сторону Антония. Это не понравится императору Цезарю!
– Ох, стороны, стороны, – воскликнул Меценат, но как-то равнодушно. – Единственная сторона – это Рим. Агенобарб – горячая голова, Секст, тебе это хорошо известно. Он принадлежит только самому себе, и он с удовольствием бороздит свой участок моря, считая себя Нептуном. Не означает ли это, что у тебя у самого в будущем прибавится забот с Агенобарбом?
– Не знаю, – ответил Секст с непроницаемым лицом.
– Ближе к делу. Этот многоглазый, многоязыкий хищник Слух говорит, что ты сейчас не ладишь с Луцием Стаем Мурком, – сказал Меценат, демонстрируя свою осведомленность не способной это оценить аудитории.
– Мурк хочет командовать на равных правах, – вырвалось у Секста.
Это было характерно для Мецената: он усыплял бдительность слушателей, и его начинали воспринимать не как ставленника Октавиана, а как друга, достойного доверия. Досадуя на свою неосторожность, Секст попытался исправить ошибку:
– Конечно, он не может разделить со мной командование, так как я в нем не уверен. Я добился успеха, потому что сам принимаю все решения. Мурк – апулийский козопас, который возомнил себя римским аристократом.
«Глядите-ка, кто это говорит, – подумал Меценат. – Значит, прощай, Мурк, да? К этому времени в следующем году он будет мертв, обвиненный в каком-нибудь проступке. Этот высокомерный молодой негодяй не терпит равных, отсюда его пристрастие к адмиралам-вольноотпущенникам. Его роман с Агенобарбом продлится лишь до тех пор, пока Агенобарб не назовет его пиценским выскочкой».
Вся полезная информация получена, но он здесь не для этого. Отказавшись от креветок и от вылавливания новостей, Меценат перешел к своему главному заданию – убедить Секста Помпея помочь выжить Октавиану и Италии. Для Италии это означает полные желудки. Для Октавиана – сохранение того, что он имеет.
– Секст Помпей, – очень серьезно начал Меценат два дня спустя, – не мое дело судить тебя или кого-то еще. Но ты не можешь отрицать, что крысы Сицилии питаются лучше, чем народ Италии, твоей собственной страны, от Пицена, Умбрии и Этрурии до Бруттия и Калабрии. Страны твоего города, который твой отец украшал долгие годы. За шесть лет после сражения у Мунды ты нажил тысячи миллионов сестерциев, перепродавая пшеницу, значит, это не вопрос денег. Но если это вопрос, как заставить сенат и народ Рима восстановить твое гражданство и все сопутствующие права, то ты, конечно, понимаешь, что тебе потребуются мощные союзники в Риме. Фактически есть только два человека, имеющие власть, необходимую, чтобы помочь тебе, – Марк Антоний и император Цезарь. Почему ты так уверен, что это будет Антоний, менее рациональный и, если можно так сказать, менее надежный человек, чем император Цезарь? Антоний назвал тебя пиратом, не захотел слушать Луция Либона, которого ты прислал с предложением союза. А сейчас такое предложение делает император Цезарь. Не говорит ли это о его искренности, его заинтересованности в тебе, его желании помочь тебе? От императора Цезаря ты не услышишь обвинений в пиратстве. Встань на его сторону! Антоний не заинтересован, и это неоспоримо. Если есть стороны, из которых надо выбирать, тогда выбирай правильную сторону.
– Брундизий очень хорошо укреплен, он не пропустит в гавань за заградительную цепь ни одного транспорта с войском, – сказал Агриппа. – Я сам наблюдал за укреплением Брундизия, ты это знаешь, Сальвидиен.
– Есть другие места, где он может высадиться.
– И несомненно высадится, но не со всеми своими войсками, – спокойно заметил Октавиан. – Однако, Меценат, я жду тебя обратно из Агригента как можно быстрее.
– Ветер неблагоприятный, – уныло ответил Меценат.
Кому хочется проводить часть лета в такой помойной яме, как сицилийский Агригент Секста Помпея?
– Тем лучше, скорее вернешься домой. А что касается дороги туда – гребите! Возьми шлюпку до Путеол и найми самый быстрый корабль и самых сильных гребцов, каких сможешь найти. Заплати им двойную цену. Давай, Меценат, давай!
Итак, группа распалась. Остался только Агриппа.
– Каковы последние сведения о количестве легионов, которые мы должны противопоставить Антонию?
– Десять, Цезарь. Но это не имеет значения, если бы даже у нас было три или четыре. Ни одна сторона не будет сражаться. Я все время повторяю это, но все глухи, кроме тебя и Сальвидиена.
– Я слышал тебя, потому что в этом наше спасение. Я отказываюсь верить, что меня побьют, – сказал Октавиан. Он вздохнул, улыбнулся печально. – Ох, Агриппа, я надеюсь, что эту женщину Либона можно будет выносить! С женами мне не везет.
– Их выбирали для тебя другие люди, и это было не более чем политической целесообразностью. Придет день, Цезарь, и ты сам выберешь себе женщину, и она не будет ни Сервилией Ватией, ни Клодией. И я думаю, ни Скрибонией Либоной, если сделка с Секстом состоится. – Агриппа кашлянул с нерешительным видом. – Меценат знал, но предоставил мне сообщить тебе новость из Афин.
– Новость? Какую?
– Фульвия вскрыла себе вены.
Октавиан долго молчал, только пристально смотрел на Большой цирк, и Агриппа подумал, что он пребывает где-то в другом мире. Цезарь был само противоречие. Даже мысленно Агриппа никогда не называл его Октавианом. Он был первым, кто стал называть Октавиана его принятым именем, хотя сейчас это делали уже все его сторонники. Октавиан отличался от всех своей холодностью, жесткостью, даже жестокостью. Но сейчас, глядя на него, было понятно, что он горюет о Фульвии, женщине, которую презирал.
– Она была частью истории Рима, – наконец проговорил Октавиан, – и заслуживала лучшего конца. Ее прах доставили домой? У нее есть гробница?
– Насколько мне известно, ни то ни другое.
Октавиан встал.
– Я поговорю с Аттиком. Мы с ним устроим достойные похороны, подобающие ее положению. Ее дети от Антония совсем маленькие?
– Антиллу пять лет, а Иуллу два года.
– Тогда я попрошу мою сестру присмотреть за ними. Троих собственных для Октавии недостаточно, она всегда присматривает еще за чьими-то детьми.
«Включая твою сводную сестру Марцию, – мрачно подумал Агриппа. – Я никогда не забуду тот день на вершине Петры, когда мы шли на встречу с Брутом и Кассием, не забуду, как Гай заливался слезами, скорбя об умершей матери. Но она жива! Она – жена его сводного брата, Луция Марция Филиппа. Еще одно его противоречие: он может горевать о Фульвии и в то же время делает вид, что его матери не существует. О, я знаю почему. Она лишь месяц проносила траур по отцу и завела роман с пасынком. Это можно было бы замять, если бы она не забеременела. В тот день в Петре он получил от своей сестры письмо, в котором она умоляла его понять трудное положение их матери. Но он не хочет понимать. Для него Атия – проститутка, аморальная женщина, недостойная быть матерью сына бога. Поэтому он принудил Атию и Филиппа уехать на виллу Филиппа в Мизене и запретил им появляться в Риме. Приказ он так и не отменил, хотя Атия больна и ее грудная девочка постоянно находится в детской Октавии. Однажды все это вернется, чтобы преследовать его, но он не понимает этого. Ведь и сам он однажды увлекся своей сводной сестрой. Красивая девочка, светлая, как все в роду Юлиев, хотя ее отец такой смуглый».
Затем из Дальней Галлии пришло письмо, которое выбросило из головы Октавиана все мысли об Антонии и его мертвой жене и отложило дату свадьбы, организуемой для него Меценатом в Агригенте.
Уважаемый Цезарь, пишу, чтобы сообщить тебе, что мой любимый отец Квинт Фуфий Кален умер в Нарбоне. Конечно, ему было уже пятьдесят девять лет, но он ничем не болел. И вдруг упал замертво. В один миг все было кончено. Как его старший легат, я теперь отвечаю за одиннадцать легионов, расположенных по всей Дальней Галлии: четыре легиона в Агединке, четыре в Нарбоне и три в Глане. Сейчас галлы спокойны, мой отец подавил восстание аквитанов в прошлом году, но я боюсь думать, что может случиться, если галлы узнают, что я командую легионами, не имея опыта. Я счел нужным сообщить тебе, а не Марку Антонию, хотя галлы принадлежат ему. Он очень далеко. Пожалуйста, пришли мне нового губернатора с необходимыми военными навыками, чтобы сохранить здесь мир. Лучше бы скорее, поскольку мне хотелось бы лично привезти в Рим прах моего отца.Октавиан читал и перечитывал довольно смелое послание, сердце его колотилось в груди. На этот раз от радости. Наконец-то поворот судьбы в его пользу! Кто бы мог поверить, что Кален умрет?
Он послал за Агриппой и сократил его срок городского преторства, чтобы тот мог надолго уезжать. Городской претор не имел права отсутствовать в Риме больше десяти дней подряд.
– Забудь обо всем! – крикнул Октавиан, протягивая письмо. – Прочти это и порадуйся!
– Одиннадцать легионов ветеранов! – прошептал Агриппа, сразу оценив открывающиеся возможности. – Тебе нужно достичь Нарбона прежде Поллиона и Вентидия. Им ближе до Нарбона, так что молись, чтобы новость еще не дошла до них. В военном деле молодой Кален недостоин шнурка на ботинке своего отца. – Агриппа помахал листком бумаги. – Вообрази, Цезарь! Дальняя Галлия готова покорно лечь к твоим ногам!
– Мы возьмем с собой Сальвидиена, – сказал Октавиан.
– Это разумно?
В серых глазах отразилось изумление.
– Что заставило тебя усомниться в разумности моего предложения?
– Ничего, на что я мог бы указать, кроме того, что губернатор Дальней Галлии – это еще и командующий. Сальвидиену это может вскружить голову. Ведь ты, я думаю, намерен дать ему эту должность?
– Может, возьмешь Дальнюю Галлию себе? Если хочешь, она твоя.
– Нет, Цезарь, не хочу. Слишком далеко от Италии и от тебя. – Он вздохнул, пожал плечами, словно сдаваясь. – Я больше никого не могу предложить. Тавр слишком молод, что касается остальных, нельзя надеяться, что они будут умно вести дела с белловаками и свевами.
– Сальвидиен справится, – уверенно сказал Октавиан, похлопав своего самого дорогого друга по руке. – Мы отправимся в Дальнюю Галлию завтра на рассвете и поедем так, как ездил мой отец-бог, – галопом в двуколках, запряженных в четыре мула. Это значит, Эмилиева дорога и Домициева дорога. Чтобы быть уверенными, что частая смена мулов не станет проблемой, мы возьмем эскадрон германской кавалерии.
– У тебя должна быть круглосуточная охрана, Цезарь.
– Не сейчас, я слишком занят. Кроме того, у меня нет денег.
Агриппа удалился. Октавиан прошел через Палатин к кливусу Победы и к дому Гая Клавдия Марцелла-младшего, своего шурина. Неспособный и нерешительный консул в тот год, когда Цезарь перешел Рубикон, Марцелл был братом и двоюродным братом двух человек, чья ненависть к Цезарю переходила пределы разумного. Он скрывался в Италии, пока Цезарь воевал против Помпея Великого, и после победы Цезаря был вознагражден, получив руку Октавии. Для Марцелла этот союз был и любовью, и целесообразностью. Брачный союз с семьей Цезаря означал защиту для самого Клавдия Марцелла и огромного состояния, перешедшего в его собственность.
И он действительно любил свою жену, бесценное сокровище. Октавия родила ему девочку, Марцеллу-старшую, мальчика, которого все называли Марцеллом, и вторую девочку, Марцеллу-младшую, известную как Целлина.
В доме было неестественно тихо. Марцелл был очень болен, и его жена, обычно мягкая, строго-настрого приказала, чтобы слуги не болтали громко и не гремели.
– Как он? – спросил Октавиан сестру, целуя ее в щеку.
– Врачи говорят, вопрос нескольких дней. Опухоль плохая, она разъедает его изнутри.
В больших аквамариновых глазах стояли слезы, проливавшиеся только на подушку, когда Октавия ложилась спать. Она искренне любила этого человека, которого ее приемный отец выбрал с полного одобрения ее брата. Клавдии Марцеллы не были патрициями, но принадлежали к очень старинному и знатному плебейскому роду, что сделало Марцелла-младшего подходящим мужем для женщины из рода Юлиев. А Цезарю Марцелл не нравился, и он не одобрял этой партии.
Ее красота еще больше расцвела, подумал ее брат, жалея, что не может разделить с ней горе. Ибо хотя он и согласился на этот брак, он так и не смог примириться с человеком, который обладал его любимой Октавией. Кроме того, у него были планы, и смерть Марцелла-младшего могла содействовать их осуществлению. Октавия переживет эту потерю. Старше его на четыре года, она наследовала все черты Юлиев: золотистые волосы, глаза с голубизной, высокие скулы, красивый рот и выражение лучистого покоя, которое притягивало к ней людей. Что важнее, она в полной мере обладала знаменитым даром большинства женщин из рода Юлиев: она делала своих мужчин счастливыми.
Целлина была еще грудной, Октавия сама нянчила ребенка, и это удовольствие она не уступала няне. Поэтому она почти не покидала дом и часто не выходила к гостям. Как и ее брат, Октавия была скромна до пуританства. Ни перед одним мужчиной, кроме мужа, она не оголяла грудь, чтобы покормить ребенка. Для Октавиана она была олицетворением богини Ромы, и когда он стал неоспоримым хозяином Рима, он захотел поставить ее статуи в общественных местах – неслыханная честь для женщины.
– Можно мне увидеть Марцелла? – спросил Октавиан.
– Он не хочет никаких визитеров, даже тебя. – Она поморщилась. – Это гордость, Цезарь, гордость щепетильного человека. В его комнате стоит запах, как бы слуги ни чистили и сколько бы ароматических палочек я ни жгла. Врачи называют это запахом смерти и говорят, что его не уничтожить.
Он обнял ее, поцеловал ее волосы.
– Сестричка, любимая, могу ли я чем-нибудь помочь тебе?
– Ничем, Цезарь. Ты утешаешь меня, но ничто уже не утешит его.
Ну что ж, тогда никаких нежностей.
– Я должен уехать, наверное, на месяц, – сообщил Октавиан.
Октавия ахнула.
– Вот как! Ты должен? Да ведь он и полмесяца не протянет!
– Да, я должен.
– Кто же организует похороны? Найдет владельца похоронного бюро? Найдет нужного человека для произнесения надгробного слова? Наша семья стала такой маленькой! Войны, убийства… Может быть, Меценат?
– Он в Агригенте.
– Тогда кто? Домиций Кальвин? Сервилий Ватия?
Он взял ее за подбородок, поднял голову, с плохо скрываемой болью посмотрел ей в глаза и медленно произнес:
– Я думаю, это будет Луций Марций Филипп. Это не мой выбор, но в общественном отношении единственный, который не вызовет толков в Риме. Поскольку никто не верит, что наша мать мертва, какое это имеет значение? Я напишу ему и скажу, что он может возвратиться в Рим и поселиться в доме своего отца.
– У него может появиться желание бросить эдикт тебе в лицо.
– Хм! Только не он! Он подчинится. Он соблазнил мать триумвира Цезаря, сына бога! И только она спасла его шкуру.
О, как бы я хотел состряпать дело об измене и угостить этим его эпикурейское нёбо! Даже мое терпение имеет границы, и ему это хорошо известно. Он подчинится, – повторил Октавиан.
– Хочешь посмотреть маленькую Марцию? – дрожащим голосом спросила Октавия. – Она такая милая, Цезарь, честно!
– Нет, не хочу, – резко ответил Октавиан.
– Но она наша сестра! Кровь связывает, Цезарь, даже со стороны Марция. Бабушка бога Юлия была Марцией.
– Будь она хоть Юнона, мне все равно! – в ярости крикнул Октавиан и вышел из комнаты.
Боже мой! Ушел, а она даже не успела сказать ему, что на некоторое время два мальчика Фульвии от Антония будут жить в ее детской. Когда она пошла в их дом посмотреть на детей, она была потрясена: за детьми никто не присматривал, а десятилетний Курион совсем одичал. У нее не было полномочий взять Куриона под свое крыло и укротить его, но она могла взять Антилла и Иулла просто из доброты. Бедная, бедная Фульвия! Дух демагога Форума, запертый в оболочке женщины. Подруга Октавии Пилия утверждала, что Антоний избил Фульвию в Афинах, даже пинал ее ногами, но Октавия не могла этому поверить. В конце концов, она хорошо знала Антония, он ей очень нравился. Частично ее симпатия объяснялась тем фактом, что он так отличался от других мужчин, окружавших ее. Так утомительно общаться только с умными, хитрыми, неискренними мужчинами. Жить с Антонием, наверное, это риск, но бить свою жену? Нет, он никогда бы этого не сделал! Никогда.
Она вернулась в детскую и тихо поплакала там, стараясь, чтобы Марцелла, Марцелл и Антилл, уже достаточно большие, не увидели ее слез. Успокаиваясь, она подумала, как все же будет замечательно, если мама вернется! Мама так страдала от боли в костях, что вынуждена была отослать маленькую Марцию в Рим к Октавии, но в дальнейшем она будет жить совсем рядом, за углом, и сможет видеть своих дочерей. Только когда брат Цезарь все поймет? И поймет ли когда-нибудь?
Почему-то Октавия так не думала. Он был твердо убежден, что поступок мамы простить нельзя.
Потом она вспомнила о Марцелле и сразу пошла в его комнату. Женившись на Октавии в сорок пять лет, он был в расцвете сил, худощавый, сильный, образованный, с хорошей внешностью в духе Цезаря. Жесткость, свойственная мужчинам из рода Юлиев, совершенно отсутствовала в нем, хотя была определенная хитрость, уклончивость, которая позволила ему избежать плена, когда Италия сходила с ума по Цезарю богу Юлию, и дала ему возможность заключить великолепный брак, который ввел его в лагерь Цезаря «необщипанным». За это он должен был благодарить Антония, и он никогда этого не забывал. Поэтому Октавия знала Антония, часто бывавшего у них.
Теперь эта красивая двадцатисемилетняя жена вглядывалась в неподвижного мужа, которого болезнь высушила, изгрызла, пережевала изнутри. Его любимый раб Адмет сидел возле кровати, держа исхудавшую руку Марцелла, но, когда вошла Октавия, Адмет быстро поднялся и уступил ей место.
– Как он? – прошептала она.
– Спит после макового сиропа, госпожа. Больше ничего не успокаивает боль, к сожалению. Боль затемняет его рассудок.
– Я знаю, – сказала Октавия, усаживаясь. – Поешь и поспи. Твоя смена может наступить быстрее, чем ты думаешь. Если бы он разрешил кому-нибудь еще дежурить возле него! Но он не хочет.
– Если бы я умирал так медленно и с такой болью, госпожа, я бы хотел, открывая глаза, видеть лицо, которое хочу видеть.
– Именно, Адмет. А теперь, пожалуйста, иди. Поешь и поспи. Он освобождает тебя в своем завещании. Он говорил мне. Ты будешь Гаем Клавдием Адметом, но я надеюсь, ты останешься со мной.
От волнения молодой грек ничего не смог сказать, только поцеловал руку Октавии.
Проходили часы, их молчание нарушилось, лишь когда няня принесла Целлину для кормления. К счастью, она была спокойным ребенком, не плакала громко, даже если была голодна. Марцелл продолжал пребывать в забытьи.
Вдруг он пошевелился, открыл полубессознательные глаза, прояснившиеся, когда он увидел жену.
– Октавия, любовь моя! – прохрипел он.
– Марцелл, любимый, – радостно улыбаясь, сказала она и поднялась, чтобы взять кубок со сладким вином, разбавленным водой.
Он чуть отпил его через соломинку. Затем она принесла таз с водой и полотенце. Сняла простыню с его тела, от которого остались только кожа да кости, убрала грязную пеленку и стала мыть его, осторожно касаясь тела, тихо разговаривая с мужем. Где бы она ни находилась в комнате, его глаза, полные любви, следовали за ней.
– Старики не должны жениться на молодых девушках, – прошептал он.
– Я не согласна. Если молоденькие девушки выходят замуж за молодых людей, они никогда не взрослеют и ничему не учатся, кроме банальных вещей, потому что оба они зеленые. – Она убрала таз. – Вот! Теперь хорошо?
– Да, – соврал он, потом вдруг тело его задергалось, зубы стиснулись. – О Юпитер, Юпитер! Какая боль! Мой сироп, где мой сироп?
Она дала ему маковый сироп и снова села, глядя, как он засыпает, до тех пор пока не пришел Адмет сменить ее.
Меценату легко было выполнить поручение Октавиана, потому что Секст Помпей обиделся на Марка Антония за то, как он отреагировал на полученное предложение. «Пират», ну и ну! Хочет согласиться на ненадежный тайный союз, чтобы подразнить Октавиана, но не хочет объявлять о союзе! Секст Помпей не считал себя пиратом, ни в коем случае! Однажды осознав, что любит море и хочет командовать тремя-четырьмя сотнями военных кораблей, он видел себя Цезарем на море, неспособным проиграть сражение. Да, непобедимый на море и грозный претендент на титул Первого человека в Риме. В этом отношении он боялся и Антония, и Октавиана, еще более грозных соперников. Ему нужен был союз с одним из них против другого, чтобы уменьшить число соперников с трех до двух. В действительности он ни разу не видел Антония, его даже не было в толпе у дверей сената, когда Антоний произносил громовую речь против республиканцев в качестве ручного плебейского трибуна Цезаря. У шестнадцатилетнего юноши было чем заняться помимо этого, а политикой Секст не увлекался ни тогда, ни сейчас. Но вот Октавиана он встретил однажды в небольшом порту на «подъеме» италийского «сапога» и разглядел опасного противника под маской симпатичного юноши двадцати лет против его двадцати пяти. Первое, что поразило его в Октавиане, – он увидел настоящего изгоя, который никогда не поставит себя в такое положение, когда его могут объявить вне закона. Они обсудили кое-какие вопросы, затем Октавиан возобновил свой поход в Брундизий, а Секст уплыл. С тех пор система соподчинений изменилась. Брут и Кассий были разбиты и мертвы, мир принадлежал триумвирам.
Секст не мог поверить в близорукость Антония, который решил сосредоточиться на Востоке. Любой мало-мальски соображающий человек понимает, что Восток – это ловушка, золотая наживка на ужасном, зазубренном крючке. Власть над миром будет у того, кто контролирует Запад и Италию, а это Октавиан. Конечно, здесь требуется делать самую тяжелую работу, совершенно непопулярную, поэтому Лепид удрал в Африку с шестью легионами Луция Антония и стал ждать развития событий, попутно набирая войско. Еще один дурак. Да, больше всех бояться надо Октавиана, потому что он не уклоняется от трудной работы.
Если бы Антоний согласился заключить союз, он облегчил бы Сексту задачу стать Первым человеком в Риме. Но нет, он отказался объединяться с пиратом!
– Значит, пусть все остается как есть, – сказал Секст Либону. Синие глаза его словно застыли. – Просто понадобится больше времени, чтобы одолеть Октавиана.
– Дорогой мой Секст, ты никогда не одолеешь Октавиана, – сказал Меценат, появившись в Агригенте несколько дней спустя. – У него нет слабостей, на которых ты мог бы сыграть.
– Чушь! – огрызнулся Секст. – Начать с того, что у него нет кораблей и нет адмиралов, достойных этой должности. Вообрази, посылать такого изнеженного грека-вольноотпущенника, как Гелен, чтобы отобрать у меня Сардинию! Кстати, этот человек у меня здесь. Он цел и невредим. Корабли и адмиралы – это уже две слабости. У него нет денег – это третья слабость. Повсюду враги – это четвертая слабость. Мне продолжать?
– Это не слабости, это просто нехватка, – ответил Меценат, запихивая в рот креветки. – О, они великолепны! Почему они намного вкуснее тех, что я ем в Риме?
– Больше ила в воде, более питательная среда.
– Ты много знаешь о море.
– Достаточно знать, что Октавиан не сумеет победить меня на море, даже если найдет несколько кораблей. Организация морского боя – искусство само по себе, а я лучший в этой области во всей истории Рима. Мой брат Гней был превосходен, но до меня ему далеко.
Секст самодовольно откинулся в кресле.
«Что происходит с нынешним поколением молодых людей? – с удивлением спросил себя Меценат. – В школе нас учили, что никогда больше не будет другого Сципиона Африканского и другого Сципиона Эмилиана, но их разделяли поколения, и каждый из них был уникален в свое время. Сегодня все не так. Молодым людям выпал шанс показать, на что они способны, потому что столько сорокалетних и пятидесятилетних умерли или уехали в постоянную ссылку. Этому субъекту нет и тридцати».
Вдоволь налюбовавшись собой, Секст вернулся к действительности.
– Должен сказать, Меценат, я разочарован, что твой хозяин не приехал лично со мной встретиться. Слишком важный, да?
– Нет, уверяю тебя, – ответил Меценат самым елейным голосом, на какой был способен. – Он передает тебе самые искренние извинения, но кое-какие события в Дальней Галлии потребовали его присутствия там.
– Да, я узнал об этом, наверное, даже раньше его. Дальняя Галлия! Какой рог изобилия богатств будет принадлежать ему! Лучшие легионы ветеранов, зерно, ветчина и солонина, сахарная свекла… Не говоря уже о сухопутном маршруте в обе Испании, хотя Италийской Галлии он еще не получил. Без сомнения, он получит ее, когда Поллион решит надеть свои консульские регалии, хотя слух идет, что это случится не сейчас. Еще говорят, что Поллион ведет семь легионов по Адриатическому побережью, чтобы помочь Антонию, когда он высадится в Брундизии.
Меценат удивился.
– Разве Антонию нужна военная помощь, чтобы высадиться в Италии? Как старший триумвир, он свободно может передвигаться повсюду.
– Но не в Брундизии. Почему жители Брундизия так ненавидят Антония? Они готовы плюнуть на его прах.
– Он очень жестоко обошелся с ними, когда бог Юлий оставил его там, чтобы переправить остальные легионы через Адриатику за год до Фарсала, – объяснил Меценат, не обращая внимания на то, как потемнело лицо Секста при упоминании о битве, в которой его отец потерпел поражение, изменившее мир. – Антоний бывает безрассудным, а когда бог Юлий дышал ему в спину, это проявлялось особенно сильно. Кроме того, военная дисциплина у него была ослаблена. Он дал легионерам волю насиловать и грабить. Затем, когда бог Юлий сделал его начальником конницы, он выместил на Брундизии свое раздражение Брундизием.
– Тогда понятно, – усмехнулся Секст. – Однако, когда триумвир берет с собой всю свою армию, это несколько похоже на вторжение.
– Демонстрация силы, знак императору Цезарю…
– Кому?
– Императору Цезарю. Мы не зовем его Октавианом. И Рим тоже не зовет. – Меценат сделался очень серьезным. – Может быть, поэтому Поллион не пошел на Рим, даже в качестве выбранного младшего консула.
– Вот менее приятная новость для императора Цезаря, чем Дальняя Галлия, – язвительно заметил Секст. – Поллион переманил Агенобарба на сторону Антония. Это не понравится императору Цезарю!
– Ох, стороны, стороны, – воскликнул Меценат, но как-то равнодушно. – Единственная сторона – это Рим. Агенобарб – горячая голова, Секст, тебе это хорошо известно. Он принадлежит только самому себе, и он с удовольствием бороздит свой участок моря, считая себя Нептуном. Не означает ли это, что у тебя у самого в будущем прибавится забот с Агенобарбом?
– Не знаю, – ответил Секст с непроницаемым лицом.
– Ближе к делу. Этот многоглазый, многоязыкий хищник Слух говорит, что ты сейчас не ладишь с Луцием Стаем Мурком, – сказал Меценат, демонстрируя свою осведомленность не способной это оценить аудитории.
– Мурк хочет командовать на равных правах, – вырвалось у Секста.
Это было характерно для Мецената: он усыплял бдительность слушателей, и его начинали воспринимать не как ставленника Октавиана, а как друга, достойного доверия. Досадуя на свою неосторожность, Секст попытался исправить ошибку:
– Конечно, он не может разделить со мной командование, так как я в нем не уверен. Я добился успеха, потому что сам принимаю все решения. Мурк – апулийский козопас, который возомнил себя римским аристократом.
«Глядите-ка, кто это говорит, – подумал Меценат. – Значит, прощай, Мурк, да? К этому времени в следующем году он будет мертв, обвиненный в каком-нибудь проступке. Этот высокомерный молодой негодяй не терпит равных, отсюда его пристрастие к адмиралам-вольноотпущенникам. Его роман с Агенобарбом продлится лишь до тех пор, пока Агенобарб не назовет его пиценским выскочкой».
Вся полезная информация получена, но он здесь не для этого. Отказавшись от креветок и от вылавливания новостей, Меценат перешел к своему главному заданию – убедить Секста Помпея помочь выжить Октавиану и Италии. Для Италии это означает полные желудки. Для Октавиана – сохранение того, что он имеет.
– Секст Помпей, – очень серьезно начал Меценат два дня спустя, – не мое дело судить тебя или кого-то еще. Но ты не можешь отрицать, что крысы Сицилии питаются лучше, чем народ Италии, твоей собственной страны, от Пицена, Умбрии и Этрурии до Бруттия и Калабрии. Страны твоего города, который твой отец украшал долгие годы. За шесть лет после сражения у Мунды ты нажил тысячи миллионов сестерциев, перепродавая пшеницу, значит, это не вопрос денег. Но если это вопрос, как заставить сенат и народ Рима восстановить твое гражданство и все сопутствующие права, то ты, конечно, понимаешь, что тебе потребуются мощные союзники в Риме. Фактически есть только два человека, имеющие власть, необходимую, чтобы помочь тебе, – Марк Антоний и император Цезарь. Почему ты так уверен, что это будет Антоний, менее рациональный и, если можно так сказать, менее надежный человек, чем император Цезарь? Антоний назвал тебя пиратом, не захотел слушать Луция Либона, которого ты прислал с предложением союза. А сейчас такое предложение делает император Цезарь. Не говорит ли это о его искренности, его заинтересованности в тебе, его желании помочь тебе? От императора Цезаря ты не услышишь обвинений в пиратстве. Встань на его сторону! Антоний не заинтересован, и это неоспоримо. Если есть стороны, из которых надо выбирать, тогда выбирай правильную сторону.