– Мама! Ты не можешь! Я поеду с тобой, я непременно поеду с тобой!
– Кто-то должен править в мое отсутствие, Цезарион.
– Но не я! Я еще слишком юный!
– Достаточно взрослый, и хватит об этом. В Тарс ты не поедешь.
Этот приговор больно уязвил пятилетнего ребенка. Такую боль может почувствовать только ребенок, когда ему не разрешают приобрести какой-то новый и очень желанный опыт. Он разревелся, и мать подошла, чтобы успокоить его, но он сильно оттолкнул ее, так что она пошатнулась, и выбежал из комнаты.
– Он переживет это, – спокойно сказала Клеопатра, – ведь он сильный.
«Переживет ли?» – подумала Тах-а, которая увидела другого Цезариона, гонимого, лишенного отца, до боли одинокого. Он – Цезарь, не Клеопатра, и она не понимает его. Он хотел в Тарс не для того, чтобы ходить перед всеми с важным видом как царь. Он хотел увидеть новые места, хоть ненадолго вырваться из тесного мирка, в котором живет.
Два дня спустя царский флот собрался в Большой гавани. Гигантская баржа «Филопатор» была пришвартована к пристани в небольшом рукаве, называемом Царской гаванью.
– О боги! – воскликнул Деллий, увидев ее. – Неужели в Египте все больших размеров, чем в остальном мире?
– Нам нравится так думать, – ответил Цезарион, который по причинам, известным только ему, повсюду следовал за Деллием.
– Это же баржа! Она утонет, если волны раскачают ее.
– Это корабль, а не баржа, – поправил Цезарион. – У корабля есть киль, а у баржи его нет, – продолжал он, подражая школьному учителю. – Киль «Филопатора» был вырублен из огромного цельного ливанского кедра – мы тогда владели Сирией. «Филопатор» правильно построен, с кильсоном, скуловыми килями и плоскодонным корпусом. На нижней палубе есть несколько комнат. И посмотри: оба ряда весел в выносных уключинах. Корабль не потеряет устойчивости даже из-за тяжести уключин. Высота мачты сто футов. Капитан Агафокл приказал держать на борту треугольный парус на случай сильного ветра. Видишь фигуру на носу? Это сам Филопатор. Он идет впереди.
– Ты много знаешь, – сказал Деллий, который ничего не понимал в кораблях, даже после этого урока.
– Наш флот доходит до Индии и острова Тапробана. Мама обещала мне, что, когда я стану старше, она возьмет меня в Аравийский залив посмотреть, как корабли спускают на воду. Как я хотел бы поплыть с ними!
Вдруг мальчик напрягся, готовый рвануться с места.
– Моя няня идет! Отвратительно иметь няню!
И он убежал, чтобы не встречаться с бедной женщиной, не справляющейся со своим подопечным.
Вскоре после этого пришел слуга за Квинтом Деллием. Пора идти на корабль, но не на «Филопатор». Деллий не знал, радоваться этому или огорчаться: корабль царицы несомненно отстанет от остальных, несмотря на всю его роскошь.
Деллий не знал, что корабельные мастера Клеопатры внесли изменения в ее корабль, успешно прошедший испытания на море. Корабль был триста пятьдесят футов в длину и сорок футов в ширину. Передвинув оба ряда весел в выносные уключины, мастера увеличили пространство нижней палубы. Но фараона нельзя помещать рядом с работниками, поэтому нижнюю палубу занял экипаж корабля в сто пятьдесят человек, большинство из которых испытывали ужас при одной мысли о море.
Старая гостиная на корме была переделана в покои фараона, там размещались просторная спальня, комнаты для Хармиан и Ирас и столовая на двадцать одно ложе. Аркада колонн с капителями в форме лотоса, оставшаяся на месте, переходила перед мачтой в возвышение под крышей из фаянсовой плитки, поддерживаемой четырьмя новыми колоннами. Далее располагалась гостиная, несколько уменьшенная по сравнению с былыми временами, чтобы Сосиген и Ха-эм могли иметь собственные комнаты. И совсем близко к носу находилась хитро спрятанная открытая кухня. Во время плавания по реке еда большей частью готовилась на суше; огонь всегда был опасен для деревянного корабля. Но в море не найти берегов для приготовления пищи.
Клеопатра взяла с собой Хармиан и Ирас, двух светловолосых македонок безупречного происхождения, ее компаньонок с самого раннего детства. Им предстояло выбрать тридцать молодых девушек для сопровождения фараона в Тарс, красивых лицом и с роскошными формами, но при этом не проституток. Плата была десять золотых драхм, целое состояние, но не плата примирила их с неизвестным, а одежда, которую им выдали для того, чтобы они носили ее в Тарсе: тончайшие золотые и серебряные ткани, сверкающая металлическими нитями парча, прозрачный лен всех оттенков радуги, шерсть настолько тонкая, что облегала тело, словно мокрая. В Пелузии, на рынке рабов, были куплены десять симпатичных мальчиков и пятнадцать очень высоких мужчин хорошего телосложения из варварских племен. На рынке мужчины были выставлены в юбках, вышитых на манер павлиньих хвостов, и Клеопатра решила, что павлин станет отличительным признаком «Филопатора». Золота на покупку павлиньих перьев было потрачено столько, что Антоний заплакал бы от зависти.
В первый день мая флот отплыл. «Филопатор» шел впереди под парусом, надменно демонстрируя остальным кораблям свою корму. Только пассаты могли бы помешать им плыть на север, но в это время года пассаты не дули. Свежий юговосточный бриз наполнял паруса кораблей, облегчая работу гребцов. Никакой шторм не заставлял их укрываться в ближайшей бухте, а лоцман на борту «Филопатора» безошибочно узнавал все мысы по побережью Сирии. У мыса Геркулеса, напротив узкого конца Кипра, он пришел к Клеопатре.
– Царица, у нас есть две возможности, – встав на колени, доложил он.
– Какие, Паламед?
– Можно продолжать следовать вдоль сирийского берега до Розосского мыса, затем пересечь верхнюю часть Исского залива до устьев больших рек Киликии Педии. Но там обязательно встретятся наносные песчаные острова и мели, и мы будем плыть медленно.
– А другая возможность?
– Выйти в открытое море прямо здесь и поплыть на северо-запад – может быть, с этим ветром, – пока мы не достигнем Киликии где-нибудь около устья реки Кидн.
– Какова разница во времени, если мы поплывем морем, Паламед?
– Трудно сказать, царица, но примерно десять дней. Реки Киликии Педии разольются – это дополнительное препятствие, если мы будем держаться берега. Но ты должна понять, что второй вариант опасен. Шторм или перемена ветра могут отнести нас куда-нибудь далеко, от Ливии до Греции.
– Мы рискнем и поплывем морем.
И речные боги Египта, неожиданно для римского Нептуна появившиеся на широких просторах его царства, оказались достаточно сильными, так что флот благополучно доплыл до устья реки Кидн. А возможно, Нептун, римский бог, заключил договор со своими египетскими братьями. Каковы бы ни были причины, на десятый день мая флот собрался у отмели реки Кидн. Разбухший поток не давал подойти к берегу. Гребцам пришлось потрудиться, чтобы заработать свои деньги. Проход был четко обозначен крашеными сваями. Между ними неутомимо трудились баржи, освобождая проход от песка и грязи. У всех кораблей была низкая посадка, особенно у «коротконогого» «Филопатора», построенного для плавания по рекам. Клеопатра приказала флоту плыть впереди нее, чтобы Деллий успел сообщить Антонию, что она прибыла.
Антоний был не в духе, не находил себе места, но все еще оставался трезвым.
– Ну? – нетерпеливо спросил он, глядя на Деллия и показывая на стол, заваленный свитками и бумагами. – Взгляни-ка сюда! И все это или счета, или плохие новости! Тебе удалось? Клеопатра приедет?
– Клеопатра уже здесь, Антоний. Я плыл с ее флотом, сейчас вставшим на якоре в низовьях реки. Двадцать трирем, все военные – боюсь, никакой возможности сторговаться.
Скрипнуло кресло. Антоний встал и прошел к окну. Его движения показали Деллию, какими грациозными могут быть крупные люди.
– Где она? Надеюсь, ты велел начальнику порта пришвартовать ее на лучшее место?
– Да, но на это понадобится некоторое время. Ее корабль по длине равен трем старинным греческим военным галерам, поэтому она не может встать между двумя торговыми кораблями, уже пришвартованными. Начальнику порта придется передвинуть семь кораблей – он не в восторге, но он это сделает. Я говорил от твоего имени.
– Корабль для титана, вот как? Когда я смогу посмотреть его? – мрачно спросил Антоний.
– Завтра утром, через час после рассвета. – Деллий вздохнул. – Она приехала без всяких возражений и с большой помпой. Я думаю, она хочет произвести на тебя впечатление.
– Тогда я постараюсь, чтобы ей это не удалось. Самонадеянная свиноматка!
Вот почему, едва солнце поднялось над деревьями восточнее Тарса, Антоний прогулялся верхом к дальней отмели реки Кидн, закутавшись в темно-коричневый плащ и без сопровождения. Увидеть врага первым – значит получить преимущество; этому его научила армейская служба у Цезаря. «О, какой приятный воздух! Что я делаю в этом разграбленном городе, когда меня ждут походы и битвы? – спросил он себя, зная ответ. – Я все еще здесь, чтобы увидеть, собирается ли царица Египта ответить на мои обвинения. А другая самонадеянная свиноматка, Глафира, начинает изводить меня, используя приемы, которыми восточные женщины владеют в совершенстве: ласки и слезы, приправленные вздохами и нытьем. Не то что Фульвия! Когда она изводит тебя, это грохот, рычание, рев! Она может и оплеуху получить, если ты не против почувствовать, как в ответ пять ногтей, словно грабли, царапают тебе грудь».
А, вот здесь удобное место! Он отъехал в сторону, спешился и направился к плоскому камню высотой в несколько футов над отмелью. Сидя на нем, он хорошо разглядит корабль Клеопатры, плывущий вверх по Кидну к месту швартовки. Антоний находился не далее пятидесяти шагов от речного канала, так близко, что он мог видеть маленькую яркую птичку, свившую гнездо под карнизом пакгауза у причала.
«Филопатор» медленно плыл по реке со скоростью бегущего пешехода, и задолго до того, как он поравнялся с Антонием, у того челюсть отвисла от удивления. На носу корабля он увидел огромную фигуру, окруженную таинственным золотым сиянием. Фигура изображала темнокожего мужчину в белой юбке, вороте и кушаке из золота и драгоценных камней и в огромном красно-белом головном уборе. Его босые ноги скользили по волнам, расходящимся по обе стороны от корабля, правая рука с золотым копьем вздымалась вверх. Фигуры на носу корабля были известны, но не такие массивные и не являвшиеся частью носа. Этот мужчина – какой-нибудь древний царь? – сам был кораблем и нес его за собой, как надутый ветром плащ.
Все казалось золотым. Корабль был покрыт золотом от ватерлинии до макушки мачты, а что не было золотом, то было выкрашено в цвет павлиньих перьев – синий и зеленый – и мерцало нанесенным на все золотым порошком. Крыши строений на палубе были покрыты фаянсовыми плитками синего и зеленого цвета, вдоль всей палубы тянулась аркада колонн с капителями в форме лотоса. Даже весла были золотые! И повсюду сверкали драгоценные камни! Один этот корабль стоил десять тысяч талантов золота!
Ветерок доносил аромат благовоний, звуки лиры и свирели, пение невидимого хора. Красивые девушки в газовых одеждах бросали цветы из золотых корзин, множество красивых мальчиков в юбках павлиньих цветов раскачивались на белоснежных канатах. Наполненный ветром парус, помогающий гребцам справиться с течением, был белее белого, на нем были вышиты сплетенные головы гюрзы и ястреба и еще странный глаз, из которого капала длинная черная слеза.
Павлиньи перья виднелись везде, но больше всего их было вокруг высокого золотого возвышения перед мачтой. На троне сидела женщина, одетая в платье из павлиньих перьев и с такой же красно-белой короной на голове, что у фигуры на носу корабля. На широком золотом воротнике, покрывающем плечи, сверкали драгоценности, такой же широкий пояс стягивал ее талию. К груди царица прижимала перекрещенные пастуший посох и цеп из золота, покрытого ляпис-лазурью. Лицо ее, раскрашенное так, что невозможно было узнать, как она выглядит на самом деле, хранило невозмутимое выражение.
Корабль проплыл мимо достаточно близко, чтобы можно было увидеть, какой он широкий и красивый. Палуба оказалась вымощена зелеными и синими фаянсовыми плитками под цвет крыши. Корабль-павлин, царица-павлин. «Ну хорошо, – подумал Антоний, почему-то рассердившись, – она увидит, кто хозяин положения в Тарсе!»
Он галопом промчался по мосту в город, рывком остановил коня у входа во дворец губернатора, вошел и крикнул слуг.
– Тогу и ликторов, живо!
И когда царица послала своего управляющего, евнуха Филона, сообщить Марку Антонию, что она прибыла, Филону сказали, что Марк Антоний сейчас на агоре слушает дела о растратах и не может принять ее величество до завтрашнего утра.
Антоний действительно намеревался посвятить несколько дней этому занятию. На агоре официально было вывешено объявление, так что, заняв свое место на трибунале, он увидел то, что и ожидал: сотню истцов и ответчиков, по крайней мере столько же адвокатов, несколько сотен зрителей и несколько десятков продавцов напитков, легких закусок, зонтов и вееров. Даже в мае в Тарсе было жарко. По этой причине территория суда была защищена малиновым навесом, по краям которого через равные промежутки висели вымпелы с буквами SPQR. На каменном трибунале сидел сам Антоний на курульном кресле из слоновой кости, по обе стороны которого расположились двенадцать ликторов в малиновых туниках. Тут же, за столом, заваленным свитками, сидел Луцилий. Новым действующим лицом в этой драме был седовласый центурион, стоявший в углу трибунала. На нем была кольчуга из золотых пластин, золотые наголенники, на груди фалеры, армиллы и ожерелья, на голове золотой шлем с алым конским гребнем в форме веера. Но не грудь, украшенная наградами за военные подвиги, собрала эту толпу зрителей. Причиной был длинный галльский меч, который центурион держал в руках, воткнув конец в землю. Он демонстрировал гражданам Тарса, что Марк Антоний обладает imperium maius и может казнить любого за любую провинность. Если ему придет в голову приказать кого-нибудь казнить, этот центурион тут же, на месте выполнит приказ. Антоний не собирался никого казнить, но восточные люди привыкли, что их правители казнят регулярно, просто из прихоти, так зачем разочаровывать их?
Некоторые дела были интересными, некоторые даже забавными. Антоний разбирал их с деловитостью и беспристрастностью, каковыми, кажется, обладают все римляне, будь они из пролетариев или из аристократов. Все они знают закон, метод, порядок, дисциплину, хотя Антоний был наделен этими истинно римскими качествами меньше, чем большинство из них. Несмотря на это, он выполнял свою задачу энергично и порой даже с рвением.
Внезапно люди в толпе зашевелились, и очередной истец чуть не потерял равновесие как раз в тот момент, когда хотел передать свое дело высокооплачиваемому адвокату, стоявшему рядом. Марк Антоний повернул голову, нахмурился.
Толпа расступилась в благоговейном страхе, образуя проход для небольшой процессии, возглавляемой темнокожим бритоголовым человеком в белом одеянии с золотыми цепями на шее стоимостью в целое состояние. За ним шел управляющий Филон, одетый в льняное платье голубого и зеленого цветов, с легким макияжем на лице, сверкая драгоценными камнями. Но все это было ничто по сравнению с транспортным средством, следовавшим за ними. Это был просторный паланкин из золота, с крышей из фаянсовых плиток, с развевающимися на углах плюмажами из павлиньих перьев. Паланкин несли восемь огромных мужчин, черных, как виноград, с таким же пурпурным оттенком кожи. На них были юбки из павлиньих перьев, воротники и браслеты из золота и сверкающие золотые головные уборы.
Царица Клеопатра дождалась, когда носильщики мягко опустят паланкин, без чьей-либо помощи грациозно ступила на землю и подошла к ступеням римского трибунала.
– Марк Антоний, ты позвал меня в Тарс. Я здесь, – произнесла она чистым, звонким голосом.
– Твоего имени нет в моем списке дел на сегодня! Тебе придется подать заявление секретарю, но я уверяю тебя, что прослежу, чтобы твое имя было первым в списке на завтра, – сказал Антоний с достоинством монарха и без всякого почтения.
Внутри у нее все кипело. Как смеет этот римский грубиян обращаться с ней как с остальными! Она пришла на агору, чтобы показать ему, какой он деревенщина, показать свой высочайший статус и полномочия жителям Тарса, которые оценят ее положение и не будут думать хорошо об Антонии, поскольку он метафорически плюнул в нее. Он сейчас не на Римском Форуме, и люди, собравшиеся здесь, не римские предприниматели (все они покинули этот район как неприбыльный). Эти люди сродни ее александрийцам, они трепетно относятся к прерогативам и правам монархов. Стали бы они возражать против того, чтобы их отодвинули в сторону ради царицы Египта? Напротив, они были бы счастливы оказать ей уважение! Они бегали на пристань полюбоваться «Филопатором» и пришли на агору, рассчитывая услышать, что рассмотрение их дел отложено. Антоний, несомненно, полагал, что они оценят его демократические принципы, если он сначала рассмотрит их дела, но восточный умственный аппарат работал не так. Они были потрясены и взволнованы, они не одобрили его поступок. Униженно стоя у подножия его трибунала, Клеопатра продемонстрировала жителям Тарса, насколько высокомерны римляне.
– Благодарю тебя, Марк Антоний, – сказала она. – Если у тебя нет планов на обед, не хотел бы ты вечером присоединиться ко мне на моем корабле? Скажем, с наступлением темноты? Удобнее принимать пищу после того, как спадет жара.
Он гневно взглянул на нее с высоты трибунала. Каким-то образом она поставила его в глупое положение. Антоний увидел это на лицах людей, которые подобострастно склонились в поклоне, стараясь держаться подальше от царской персоны.
В Риме толпа окружила бы ее, но здесь? Здесь это было невозможно. Проклятая баба!
– У меня нет никаких планов на обед, – отрывисто ответил он. – Можешь ожидать меня с наступлением сумерек.
– Я пришлю за тобой паланкин, полководец Антоний. Если пожелаешь, возьми с собой Квинта Деллия, Луция Попликолу, братьев Сакса, Марка Барбатия и еще пятьдесят пять твоих друзей.
Клеопатра легко села в паланкин. Носильщики подняли его и развернули кругом, поскольку это был не просто паланкин, у него имелись подголовник и подножие, чтобы пассажир был хорошо виден.
– Продолжай, Меланф, – сказал Антоний истцу, которого прибытие царицы остановило на полуслове.
Трясущийся Меланф беспомощно повернулся к своему высокооплачиваемому адвокату и в замешательстве развел руками. Адвокат продемонстрировал поразительную компетентность, продолжив его речь так, словно никакого перерыва и не было.
Слугам Антония понадобилось некоторое время, чтобы найти тунику, достаточно чистую для обеда на корабле. В объемистой тоге неудобно было обедать, ее полагалось снимать. И обувь (его любимые походные ботинки) тоже не подходила: слишком долго расшнуровывать и зашнуровывать. О, если бы у него был на голове дубовый венок за храбрость! Цезарь носил свои дубовые листья на всех публичных мероприятиях. Еще совсем молодым человеком получил он эту награду за храбрость в бою. Но у Антония, как и у Помпея Великого, никогда не было такого венка, хотя он и отличался храбростью.
Паланкин ждал. Делая вид, что это очень забавно, Антоний сел в него и приказал компании своих дружков, смеющихся и отпускающих шуточки, идти пешком возле паланкина. Это транспортное средство всех восхитило, но не так, как носильщики – редкость потрясающая. Даже на самых оживленных рынках рабов черные люди не продавались. В Италии они попадались так редко, что скульпторы буквально хватались за них, но то были женщины и дети, и почти никогда такие чистокровные, как носильщики Клеопатры. Красота их кожи, привлекательность лиц и достоинство осанки поражали. Как взбудоражили бы они Рим! «Хотя, – подумал Антоний, – несомненно, они были с ней, когда она жила в Риме. Просто я никогда их не видел».
Трап был сделан из золота, кроме перил из редчайшего цитрусового дерева, а фаянсовая палуба усыпана лепестками роз, испускавшими слабый аромат, когда на них наступали. Все подставки, на которых стояли золотые вазы с павлиньими перьями или бесценные произведения искусства, были выполнены из слоновой кости, инкрустированной золотом. Красивые девушки, чьи формы просвечивали сквозь тончайшие ткани, провели гостей между колоннами к большой двустворчатой двери, украшенной мастерски выполненным барельефом. За дверью оказалась огромная комната с распахнутыми для вечернего бриза ставнями; на стенах из цитрусового дерева красовались великолепные инкрустированные узоры, на полу толстым слоем лежали розовые лепестки.
«Она смеется надо мной, – подумал Антоний. – Смеется надо мной!»
Клеопатра ждала, одетая теперь в несколько слоев газа разных оттенков, от темного янтаря нижнего слоя до цвета бледной соломы сверху. Стиль не греческий, не римский и не азиатский, а ее собственный – в талию, с широкой юбкой и узким лифом, обтягивающим ее небольшую грудь. Тонкие руки были скрыты широкими рукавами до локтей, оставляющими место для браслетов на предплечьях. На шее – золотая цепь, с которой свисала жемчужина размера и цвета клубники, заключенная в сетку из тончайшей золотой проволоки. Антоний сразу же обратил на нее внимание. Открыв рот от изумления, он перевел взгляд на лицо Клеопатры.
– Я знаю эту побрякушку, – сказал он.
– Наверняка знаешь. Цезарь дал ее Сервилии много лет назад как откупную, когда разорвал помолвку Брута со своей дочерью. Но Юлия умерла, потом Брут тоже умер, а Сервилия потеряла все свои деньги в гражданской войне. Старый Фаберий из Жемчужного портика оценил жемчужину в шесть миллионов сестерциев, но когда Сервилия пришла продавать ее, она запросила десять миллионов. Глупая женщина! Я заплатила бы двадцать миллионов, лишь бы заполучить ее! Но и десяти миллионов было недостаточно, чтобы покрыть все ее долги. Брут и Кассий проиграли войну, что лишило ее половины состояния, а Ватия и Лепид выжали из нее все остальное, – закончила Клеопатра с явным удовольствием.
– Это правда, она сейчас на содержании у Аттика.
– А жена Цезаря, я слышала, покончила с собой.
– Кальпурния? Ее отец, Пизон, хотел выдать ее замуж за какого-то богача, готового заплатить состояние за привилегию лечь в постель с вдовой Цезаря, но она очень не хотела покидать Общественный дом. Вскрыла себе вены.
– Бедная женщина. Мне она всегда нравилась. Кстати, мне и Сервилия нравилась. Мне только не нравились жены «новых людей».
– Теренция Цицерона, Валерия Мессала Педия, Фабия Гиртия. Я могу это понять, – с усмешкой заметил Антоний.
Пока они разговаривали, девушки подвели группу восхищенных друзей Антония к соответствующим ложам. Когда гости расселись по местам, Клеопатра взяла Антония за руку, провела его к ложу внизу буквы «U» и посадила на locus consularis.
– Ты не против, если мы будем сидеть только вдвоем, без третьего? – спросила она.
– Конечно не против.
Как только он сел, внесли первую перемену блюд – такие деликатесы, что несколько известных гурманов из его компании в восторге зааплодировали. Крошечные птички, приготовленные для съедения целиком, с костями; яйца, фаршированные неописуемыми начинками; креветки жареные, копченые, тушеные и вареные с гигантскими каперсами и грибами; устрицы и гребешки, галопом доставленные с берега, и сотня других столь же восхитительных блюд, которые надо было есть руками. Затем внесли основные блюда: целые ягнята, жаренные на вертеле, каплуны, фазаны, мясо новорожденного крокодила (оно было великолепно, привело в восторг гурманов), тушеное мясо с незнакомыми приправами и целиком зажаренные павлины на золотых блюдах, заново покрытые перьями в том же порядке и с распущенными хвостами.
– В Риме Гортензий первым подал на банкете жареного павлина, – со смехом вспомнил Антоний. – Цезарь сказал, что на вкус он похож на старый армейский ботинок, только ботинок мягче.
Клеопатра тихо засмеялась.
– Это похоже на Цезаря! Дай Цезарю кашу из сушеного гороха, нута или чечевицы с солониной, и он уже счастлив. Гурманом не был.
– Однажды он макнул хлеб в прогорклое масло и даже не заметил.
– Но ты, Марк Антоний, ценишь хорошую еду.
– Да, иногда.
– Вино хиосское. Его пьют неразбавленным.
– Я хочу остаться трезвым, царица.
– И почему же?
– Потому что мужчине, имеющему с тобой дело, нужны мозги.
– Я считаю это комплиментом.
– Возраст не улучшил твою внешность, – заметил Антоний, явно не думая о том, как женщина может воспринять такие слова.
– Я очаровываю не внешностью, – спокойно ответила Клеопатра. – Цезаря привлекал мой голос, мой ум и мой статус царицы. Особенно ему нравилась моя способность к языкам, как и у него. Он научил меня латыни, а я научила его демотическому и классическому египетскому.
– Твой латинский безупречный.
– Как и у Цезаря. Поэтому и мой безупречен.
– Ты не привезла его сына.
– Цезарион – фараон. Я оставила его править.
– В пять лет?!
– Ему почти шесть, но он умен как в шестьдесят. Замечательный мальчик. Я думаю, ты сдержишь обещание и представишь его сенату как наследника Цезаря в Египте. Он имеет неоспоримое право на трон, а значит, Октавиан должен понять, что Цезарион не представляет угрозы для Рима. Судьба Цезариона – Египет, и надо, чтобы Октавиан понял это.
– Кто-то должен править в мое отсутствие, Цезарион.
– Но не я! Я еще слишком юный!
– Достаточно взрослый, и хватит об этом. В Тарс ты не поедешь.
Этот приговор больно уязвил пятилетнего ребенка. Такую боль может почувствовать только ребенок, когда ему не разрешают приобрести какой-то новый и очень желанный опыт. Он разревелся, и мать подошла, чтобы успокоить его, но он сильно оттолкнул ее, так что она пошатнулась, и выбежал из комнаты.
– Он переживет это, – спокойно сказала Клеопатра, – ведь он сильный.
«Переживет ли?» – подумала Тах-а, которая увидела другого Цезариона, гонимого, лишенного отца, до боли одинокого. Он – Цезарь, не Клеопатра, и она не понимает его. Он хотел в Тарс не для того, чтобы ходить перед всеми с важным видом как царь. Он хотел увидеть новые места, хоть ненадолго вырваться из тесного мирка, в котором живет.
Два дня спустя царский флот собрался в Большой гавани. Гигантская баржа «Филопатор» была пришвартована к пристани в небольшом рукаве, называемом Царской гаванью.
– О боги! – воскликнул Деллий, увидев ее. – Неужели в Египте все больших размеров, чем в остальном мире?
– Нам нравится так думать, – ответил Цезарион, который по причинам, известным только ему, повсюду следовал за Деллием.
– Это же баржа! Она утонет, если волны раскачают ее.
– Это корабль, а не баржа, – поправил Цезарион. – У корабля есть киль, а у баржи его нет, – продолжал он, подражая школьному учителю. – Киль «Филопатора» был вырублен из огромного цельного ливанского кедра – мы тогда владели Сирией. «Филопатор» правильно построен, с кильсоном, скуловыми килями и плоскодонным корпусом. На нижней палубе есть несколько комнат. И посмотри: оба ряда весел в выносных уключинах. Корабль не потеряет устойчивости даже из-за тяжести уключин. Высота мачты сто футов. Капитан Агафокл приказал держать на борту треугольный парус на случай сильного ветра. Видишь фигуру на носу? Это сам Филопатор. Он идет впереди.
– Ты много знаешь, – сказал Деллий, который ничего не понимал в кораблях, даже после этого урока.
– Наш флот доходит до Индии и острова Тапробана. Мама обещала мне, что, когда я стану старше, она возьмет меня в Аравийский залив посмотреть, как корабли спускают на воду. Как я хотел бы поплыть с ними!
Вдруг мальчик напрягся, готовый рвануться с места.
– Моя няня идет! Отвратительно иметь няню!
И он убежал, чтобы не встречаться с бедной женщиной, не справляющейся со своим подопечным.
Вскоре после этого пришел слуга за Квинтом Деллием. Пора идти на корабль, но не на «Филопатор». Деллий не знал, радоваться этому или огорчаться: корабль царицы несомненно отстанет от остальных, несмотря на всю его роскошь.
Деллий не знал, что корабельные мастера Клеопатры внесли изменения в ее корабль, успешно прошедший испытания на море. Корабль был триста пятьдесят футов в длину и сорок футов в ширину. Передвинув оба ряда весел в выносные уключины, мастера увеличили пространство нижней палубы. Но фараона нельзя помещать рядом с работниками, поэтому нижнюю палубу занял экипаж корабля в сто пятьдесят человек, большинство из которых испытывали ужас при одной мысли о море.
Старая гостиная на корме была переделана в покои фараона, там размещались просторная спальня, комнаты для Хармиан и Ирас и столовая на двадцать одно ложе. Аркада колонн с капителями в форме лотоса, оставшаяся на месте, переходила перед мачтой в возвышение под крышей из фаянсовой плитки, поддерживаемой четырьмя новыми колоннами. Далее располагалась гостиная, несколько уменьшенная по сравнению с былыми временами, чтобы Сосиген и Ха-эм могли иметь собственные комнаты. И совсем близко к носу находилась хитро спрятанная открытая кухня. Во время плавания по реке еда большей частью готовилась на суше; огонь всегда был опасен для деревянного корабля. Но в море не найти берегов для приготовления пищи.
Клеопатра взяла с собой Хармиан и Ирас, двух светловолосых македонок безупречного происхождения, ее компаньонок с самого раннего детства. Им предстояло выбрать тридцать молодых девушек для сопровождения фараона в Тарс, красивых лицом и с роскошными формами, но при этом не проституток. Плата была десять золотых драхм, целое состояние, но не плата примирила их с неизвестным, а одежда, которую им выдали для того, чтобы они носили ее в Тарсе: тончайшие золотые и серебряные ткани, сверкающая металлическими нитями парча, прозрачный лен всех оттенков радуги, шерсть настолько тонкая, что облегала тело, словно мокрая. В Пелузии, на рынке рабов, были куплены десять симпатичных мальчиков и пятнадцать очень высоких мужчин хорошего телосложения из варварских племен. На рынке мужчины были выставлены в юбках, вышитых на манер павлиньих хвостов, и Клеопатра решила, что павлин станет отличительным признаком «Филопатора». Золота на покупку павлиньих перьев было потрачено столько, что Антоний заплакал бы от зависти.
В первый день мая флот отплыл. «Филопатор» шел впереди под парусом, надменно демонстрируя остальным кораблям свою корму. Только пассаты могли бы помешать им плыть на север, но в это время года пассаты не дули. Свежий юговосточный бриз наполнял паруса кораблей, облегчая работу гребцов. Никакой шторм не заставлял их укрываться в ближайшей бухте, а лоцман на борту «Филопатора» безошибочно узнавал все мысы по побережью Сирии. У мыса Геркулеса, напротив узкого конца Кипра, он пришел к Клеопатре.
– Царица, у нас есть две возможности, – встав на колени, доложил он.
– Какие, Паламед?
– Можно продолжать следовать вдоль сирийского берега до Розосского мыса, затем пересечь верхнюю часть Исского залива до устьев больших рек Киликии Педии. Но там обязательно встретятся наносные песчаные острова и мели, и мы будем плыть медленно.
– А другая возможность?
– Выйти в открытое море прямо здесь и поплыть на северо-запад – может быть, с этим ветром, – пока мы не достигнем Киликии где-нибудь около устья реки Кидн.
– Какова разница во времени, если мы поплывем морем, Паламед?
– Трудно сказать, царица, но примерно десять дней. Реки Киликии Педии разольются – это дополнительное препятствие, если мы будем держаться берега. Но ты должна понять, что второй вариант опасен. Шторм или перемена ветра могут отнести нас куда-нибудь далеко, от Ливии до Греции.
– Мы рискнем и поплывем морем.
И речные боги Египта, неожиданно для римского Нептуна появившиеся на широких просторах его царства, оказались достаточно сильными, так что флот благополучно доплыл до устья реки Кидн. А возможно, Нептун, римский бог, заключил договор со своими египетскими братьями. Каковы бы ни были причины, на десятый день мая флот собрался у отмели реки Кидн. Разбухший поток не давал подойти к берегу. Гребцам пришлось потрудиться, чтобы заработать свои деньги. Проход был четко обозначен крашеными сваями. Между ними неутомимо трудились баржи, освобождая проход от песка и грязи. У всех кораблей была низкая посадка, особенно у «коротконогого» «Филопатора», построенного для плавания по рекам. Клеопатра приказала флоту плыть впереди нее, чтобы Деллий успел сообщить Антонию, что она прибыла.
Антоний был не в духе, не находил себе места, но все еще оставался трезвым.
– Ну? – нетерпеливо спросил он, глядя на Деллия и показывая на стол, заваленный свитками и бумагами. – Взгляни-ка сюда! И все это или счета, или плохие новости! Тебе удалось? Клеопатра приедет?
– Клеопатра уже здесь, Антоний. Я плыл с ее флотом, сейчас вставшим на якоре в низовьях реки. Двадцать трирем, все военные – боюсь, никакой возможности сторговаться.
Скрипнуло кресло. Антоний встал и прошел к окну. Его движения показали Деллию, какими грациозными могут быть крупные люди.
– Где она? Надеюсь, ты велел начальнику порта пришвартовать ее на лучшее место?
– Да, но на это понадобится некоторое время. Ее корабль по длине равен трем старинным греческим военным галерам, поэтому она не может встать между двумя торговыми кораблями, уже пришвартованными. Начальнику порта придется передвинуть семь кораблей – он не в восторге, но он это сделает. Я говорил от твоего имени.
– Корабль для титана, вот как? Когда я смогу посмотреть его? – мрачно спросил Антоний.
– Завтра утром, через час после рассвета. – Деллий вздохнул. – Она приехала без всяких возражений и с большой помпой. Я думаю, она хочет произвести на тебя впечатление.
– Тогда я постараюсь, чтобы ей это не удалось. Самонадеянная свиноматка!
Вот почему, едва солнце поднялось над деревьями восточнее Тарса, Антоний прогулялся верхом к дальней отмели реки Кидн, закутавшись в темно-коричневый плащ и без сопровождения. Увидеть врага первым – значит получить преимущество; этому его научила армейская служба у Цезаря. «О, какой приятный воздух! Что я делаю в этом разграбленном городе, когда меня ждут походы и битвы? – спросил он себя, зная ответ. – Я все еще здесь, чтобы увидеть, собирается ли царица Египта ответить на мои обвинения. А другая самонадеянная свиноматка, Глафира, начинает изводить меня, используя приемы, которыми восточные женщины владеют в совершенстве: ласки и слезы, приправленные вздохами и нытьем. Не то что Фульвия! Когда она изводит тебя, это грохот, рычание, рев! Она может и оплеуху получить, если ты не против почувствовать, как в ответ пять ногтей, словно грабли, царапают тебе грудь».
А, вот здесь удобное место! Он отъехал в сторону, спешился и направился к плоскому камню высотой в несколько футов над отмелью. Сидя на нем, он хорошо разглядит корабль Клеопатры, плывущий вверх по Кидну к месту швартовки. Антоний находился не далее пятидесяти шагов от речного канала, так близко, что он мог видеть маленькую яркую птичку, свившую гнездо под карнизом пакгауза у причала.
«Филопатор» медленно плыл по реке со скоростью бегущего пешехода, и задолго до того, как он поравнялся с Антонием, у того челюсть отвисла от удивления. На носу корабля он увидел огромную фигуру, окруженную таинственным золотым сиянием. Фигура изображала темнокожего мужчину в белой юбке, вороте и кушаке из золота и драгоценных камней и в огромном красно-белом головном уборе. Его босые ноги скользили по волнам, расходящимся по обе стороны от корабля, правая рука с золотым копьем вздымалась вверх. Фигуры на носу корабля были известны, но не такие массивные и не являвшиеся частью носа. Этот мужчина – какой-нибудь древний царь? – сам был кораблем и нес его за собой, как надутый ветром плащ.
Все казалось золотым. Корабль был покрыт золотом от ватерлинии до макушки мачты, а что не было золотом, то было выкрашено в цвет павлиньих перьев – синий и зеленый – и мерцало нанесенным на все золотым порошком. Крыши строений на палубе были покрыты фаянсовыми плитками синего и зеленого цвета, вдоль всей палубы тянулась аркада колонн с капителями в форме лотоса. Даже весла были золотые! И повсюду сверкали драгоценные камни! Один этот корабль стоил десять тысяч талантов золота!
Ветерок доносил аромат благовоний, звуки лиры и свирели, пение невидимого хора. Красивые девушки в газовых одеждах бросали цветы из золотых корзин, множество красивых мальчиков в юбках павлиньих цветов раскачивались на белоснежных канатах. Наполненный ветром парус, помогающий гребцам справиться с течением, был белее белого, на нем были вышиты сплетенные головы гюрзы и ястреба и еще странный глаз, из которого капала длинная черная слеза.
Павлиньи перья виднелись везде, но больше всего их было вокруг высокого золотого возвышения перед мачтой. На троне сидела женщина, одетая в платье из павлиньих перьев и с такой же красно-белой короной на голове, что у фигуры на носу корабля. На широком золотом воротнике, покрывающем плечи, сверкали драгоценности, такой же широкий пояс стягивал ее талию. К груди царица прижимала перекрещенные пастуший посох и цеп из золота, покрытого ляпис-лазурью. Лицо ее, раскрашенное так, что невозможно было узнать, как она выглядит на самом деле, хранило невозмутимое выражение.
Корабль проплыл мимо достаточно близко, чтобы можно было увидеть, какой он широкий и красивый. Палуба оказалась вымощена зелеными и синими фаянсовыми плитками под цвет крыши. Корабль-павлин, царица-павлин. «Ну хорошо, – подумал Антоний, почему-то рассердившись, – она увидит, кто хозяин положения в Тарсе!»
Он галопом промчался по мосту в город, рывком остановил коня у входа во дворец губернатора, вошел и крикнул слуг.
– Тогу и ликторов, живо!
И когда царица послала своего управляющего, евнуха Филона, сообщить Марку Антонию, что она прибыла, Филону сказали, что Марк Антоний сейчас на агоре слушает дела о растратах и не может принять ее величество до завтрашнего утра.
Антоний действительно намеревался посвятить несколько дней этому занятию. На агоре официально было вывешено объявление, так что, заняв свое место на трибунале, он увидел то, что и ожидал: сотню истцов и ответчиков, по крайней мере столько же адвокатов, несколько сотен зрителей и несколько десятков продавцов напитков, легких закусок, зонтов и вееров. Даже в мае в Тарсе было жарко. По этой причине территория суда была защищена малиновым навесом, по краям которого через равные промежутки висели вымпелы с буквами SPQR. На каменном трибунале сидел сам Антоний на курульном кресле из слоновой кости, по обе стороны которого расположились двенадцать ликторов в малиновых туниках. Тут же, за столом, заваленным свитками, сидел Луцилий. Новым действующим лицом в этой драме был седовласый центурион, стоявший в углу трибунала. На нем была кольчуга из золотых пластин, золотые наголенники, на груди фалеры, армиллы и ожерелья, на голове золотой шлем с алым конским гребнем в форме веера. Но не грудь, украшенная наградами за военные подвиги, собрала эту толпу зрителей. Причиной был длинный галльский меч, который центурион держал в руках, воткнув конец в землю. Он демонстрировал гражданам Тарса, что Марк Антоний обладает imperium maius и может казнить любого за любую провинность. Если ему придет в голову приказать кого-нибудь казнить, этот центурион тут же, на месте выполнит приказ. Антоний не собирался никого казнить, но восточные люди привыкли, что их правители казнят регулярно, просто из прихоти, так зачем разочаровывать их?
Некоторые дела были интересными, некоторые даже забавными. Антоний разбирал их с деловитостью и беспристрастностью, каковыми, кажется, обладают все римляне, будь они из пролетариев или из аристократов. Все они знают закон, метод, порядок, дисциплину, хотя Антоний был наделен этими истинно римскими качествами меньше, чем большинство из них. Несмотря на это, он выполнял свою задачу энергично и порой даже с рвением.
Внезапно люди в толпе зашевелились, и очередной истец чуть не потерял равновесие как раз в тот момент, когда хотел передать свое дело высокооплачиваемому адвокату, стоявшему рядом. Марк Антоний повернул голову, нахмурился.
Толпа расступилась в благоговейном страхе, образуя проход для небольшой процессии, возглавляемой темнокожим бритоголовым человеком в белом одеянии с золотыми цепями на шее стоимостью в целое состояние. За ним шел управляющий Филон, одетый в льняное платье голубого и зеленого цветов, с легким макияжем на лице, сверкая драгоценными камнями. Но все это было ничто по сравнению с транспортным средством, следовавшим за ними. Это был просторный паланкин из золота, с крышей из фаянсовых плиток, с развевающимися на углах плюмажами из павлиньих перьев. Паланкин несли восемь огромных мужчин, черных, как виноград, с таким же пурпурным оттенком кожи. На них были юбки из павлиньих перьев, воротники и браслеты из золота и сверкающие золотые головные уборы.
Царица Клеопатра дождалась, когда носильщики мягко опустят паланкин, без чьей-либо помощи грациозно ступила на землю и подошла к ступеням римского трибунала.
– Марк Антоний, ты позвал меня в Тарс. Я здесь, – произнесла она чистым, звонким голосом.
– Твоего имени нет в моем списке дел на сегодня! Тебе придется подать заявление секретарю, но я уверяю тебя, что прослежу, чтобы твое имя было первым в списке на завтра, – сказал Антоний с достоинством монарха и без всякого почтения.
Внутри у нее все кипело. Как смеет этот римский грубиян обращаться с ней как с остальными! Она пришла на агору, чтобы показать ему, какой он деревенщина, показать свой высочайший статус и полномочия жителям Тарса, которые оценят ее положение и не будут думать хорошо об Антонии, поскольку он метафорически плюнул в нее. Он сейчас не на Римском Форуме, и люди, собравшиеся здесь, не римские предприниматели (все они покинули этот район как неприбыльный). Эти люди сродни ее александрийцам, они трепетно относятся к прерогативам и правам монархов. Стали бы они возражать против того, чтобы их отодвинули в сторону ради царицы Египта? Напротив, они были бы счастливы оказать ей уважение! Они бегали на пристань полюбоваться «Филопатором» и пришли на агору, рассчитывая услышать, что рассмотрение их дел отложено. Антоний, несомненно, полагал, что они оценят его демократические принципы, если он сначала рассмотрит их дела, но восточный умственный аппарат работал не так. Они были потрясены и взволнованы, они не одобрили его поступок. Униженно стоя у подножия его трибунала, Клеопатра продемонстрировала жителям Тарса, насколько высокомерны римляне.
– Благодарю тебя, Марк Антоний, – сказала она. – Если у тебя нет планов на обед, не хотел бы ты вечером присоединиться ко мне на моем корабле? Скажем, с наступлением темноты? Удобнее принимать пищу после того, как спадет жара.
Он гневно взглянул на нее с высоты трибунала. Каким-то образом она поставила его в глупое положение. Антоний увидел это на лицах людей, которые подобострастно склонились в поклоне, стараясь держаться подальше от царской персоны.
В Риме толпа окружила бы ее, но здесь? Здесь это было невозможно. Проклятая баба!
– У меня нет никаких планов на обед, – отрывисто ответил он. – Можешь ожидать меня с наступлением сумерек.
– Я пришлю за тобой паланкин, полководец Антоний. Если пожелаешь, возьми с собой Квинта Деллия, Луция Попликолу, братьев Сакса, Марка Барбатия и еще пятьдесят пять твоих друзей.
Клеопатра легко села в паланкин. Носильщики подняли его и развернули кругом, поскольку это был не просто паланкин, у него имелись подголовник и подножие, чтобы пассажир был хорошо виден.
– Продолжай, Меланф, – сказал Антоний истцу, которого прибытие царицы остановило на полуслове.
Трясущийся Меланф беспомощно повернулся к своему высокооплачиваемому адвокату и в замешательстве развел руками. Адвокат продемонстрировал поразительную компетентность, продолжив его речь так, словно никакого перерыва и не было.
Слугам Антония понадобилось некоторое время, чтобы найти тунику, достаточно чистую для обеда на корабле. В объемистой тоге неудобно было обедать, ее полагалось снимать. И обувь (его любимые походные ботинки) тоже не подходила: слишком долго расшнуровывать и зашнуровывать. О, если бы у него был на голове дубовый венок за храбрость! Цезарь носил свои дубовые листья на всех публичных мероприятиях. Еще совсем молодым человеком получил он эту награду за храбрость в бою. Но у Антония, как и у Помпея Великого, никогда не было такого венка, хотя он и отличался храбростью.
Паланкин ждал. Делая вид, что это очень забавно, Антоний сел в него и приказал компании своих дружков, смеющихся и отпускающих шуточки, идти пешком возле паланкина. Это транспортное средство всех восхитило, но не так, как носильщики – редкость потрясающая. Даже на самых оживленных рынках рабов черные люди не продавались. В Италии они попадались так редко, что скульпторы буквально хватались за них, но то были женщины и дети, и почти никогда такие чистокровные, как носильщики Клеопатры. Красота их кожи, привлекательность лиц и достоинство осанки поражали. Как взбудоражили бы они Рим! «Хотя, – подумал Антоний, – несомненно, они были с ней, когда она жила в Риме. Просто я никогда их не видел».
Трап был сделан из золота, кроме перил из редчайшего цитрусового дерева, а фаянсовая палуба усыпана лепестками роз, испускавшими слабый аромат, когда на них наступали. Все подставки, на которых стояли золотые вазы с павлиньими перьями или бесценные произведения искусства, были выполнены из слоновой кости, инкрустированной золотом. Красивые девушки, чьи формы просвечивали сквозь тончайшие ткани, провели гостей между колоннами к большой двустворчатой двери, украшенной мастерски выполненным барельефом. За дверью оказалась огромная комната с распахнутыми для вечернего бриза ставнями; на стенах из цитрусового дерева красовались великолепные инкрустированные узоры, на полу толстым слоем лежали розовые лепестки.
«Она смеется надо мной, – подумал Антоний. – Смеется надо мной!»
Клеопатра ждала, одетая теперь в несколько слоев газа разных оттенков, от темного янтаря нижнего слоя до цвета бледной соломы сверху. Стиль не греческий, не римский и не азиатский, а ее собственный – в талию, с широкой юбкой и узким лифом, обтягивающим ее небольшую грудь. Тонкие руки были скрыты широкими рукавами до локтей, оставляющими место для браслетов на предплечьях. На шее – золотая цепь, с которой свисала жемчужина размера и цвета клубники, заключенная в сетку из тончайшей золотой проволоки. Антоний сразу же обратил на нее внимание. Открыв рот от изумления, он перевел взгляд на лицо Клеопатры.
– Я знаю эту побрякушку, – сказал он.
– Наверняка знаешь. Цезарь дал ее Сервилии много лет назад как откупную, когда разорвал помолвку Брута со своей дочерью. Но Юлия умерла, потом Брут тоже умер, а Сервилия потеряла все свои деньги в гражданской войне. Старый Фаберий из Жемчужного портика оценил жемчужину в шесть миллионов сестерциев, но когда Сервилия пришла продавать ее, она запросила десять миллионов. Глупая женщина! Я заплатила бы двадцать миллионов, лишь бы заполучить ее! Но и десяти миллионов было недостаточно, чтобы покрыть все ее долги. Брут и Кассий проиграли войну, что лишило ее половины состояния, а Ватия и Лепид выжали из нее все остальное, – закончила Клеопатра с явным удовольствием.
– Это правда, она сейчас на содержании у Аттика.
– А жена Цезаря, я слышала, покончила с собой.
– Кальпурния? Ее отец, Пизон, хотел выдать ее замуж за какого-то богача, готового заплатить состояние за привилегию лечь в постель с вдовой Цезаря, но она очень не хотела покидать Общественный дом. Вскрыла себе вены.
– Бедная женщина. Мне она всегда нравилась. Кстати, мне и Сервилия нравилась. Мне только не нравились жены «новых людей».
– Теренция Цицерона, Валерия Мессала Педия, Фабия Гиртия. Я могу это понять, – с усмешкой заметил Антоний.
Пока они разговаривали, девушки подвели группу восхищенных друзей Антония к соответствующим ложам. Когда гости расселись по местам, Клеопатра взяла Антония за руку, провела его к ложу внизу буквы «U» и посадила на locus consularis.
– Ты не против, если мы будем сидеть только вдвоем, без третьего? – спросила она.
– Конечно не против.
Как только он сел, внесли первую перемену блюд – такие деликатесы, что несколько известных гурманов из его компании в восторге зааплодировали. Крошечные птички, приготовленные для съедения целиком, с костями; яйца, фаршированные неописуемыми начинками; креветки жареные, копченые, тушеные и вареные с гигантскими каперсами и грибами; устрицы и гребешки, галопом доставленные с берега, и сотня других столь же восхитительных блюд, которые надо было есть руками. Затем внесли основные блюда: целые ягнята, жаренные на вертеле, каплуны, фазаны, мясо новорожденного крокодила (оно было великолепно, привело в восторг гурманов), тушеное мясо с незнакомыми приправами и целиком зажаренные павлины на золотых блюдах, заново покрытые перьями в том же порядке и с распущенными хвостами.
– В Риме Гортензий первым подал на банкете жареного павлина, – со смехом вспомнил Антоний. – Цезарь сказал, что на вкус он похож на старый армейский ботинок, только ботинок мягче.
Клеопатра тихо засмеялась.
– Это похоже на Цезаря! Дай Цезарю кашу из сушеного гороха, нута или чечевицы с солониной, и он уже счастлив. Гурманом не был.
– Однажды он макнул хлеб в прогорклое масло и даже не заметил.
– Но ты, Марк Антоний, ценишь хорошую еду.
– Да, иногда.
– Вино хиосское. Его пьют неразбавленным.
– Я хочу остаться трезвым, царица.
– И почему же?
– Потому что мужчине, имеющему с тобой дело, нужны мозги.
– Я считаю это комплиментом.
– Возраст не улучшил твою внешность, – заметил Антоний, явно не думая о том, как женщина может воспринять такие слова.
– Я очаровываю не внешностью, – спокойно ответила Клеопатра. – Цезаря привлекал мой голос, мой ум и мой статус царицы. Особенно ему нравилась моя способность к языкам, как и у него. Он научил меня латыни, а я научила его демотическому и классическому египетскому.
– Твой латинский безупречный.
– Как и у Цезаря. Поэтому и мой безупречен.
– Ты не привезла его сына.
– Цезарион – фараон. Я оставила его править.
– В пять лет?!
– Ему почти шесть, но он умен как в шестьдесят. Замечательный мальчик. Я думаю, ты сдержишь обещание и представишь его сенату как наследника Цезаря в Египте. Он имеет неоспоримое право на трон, а значит, Октавиан должен понять, что Цезарион не представляет угрозы для Рима. Судьба Цезариона – Египет, и надо, чтобы Октавиан понял это.