Маккалоу Колин. Антоний и Клеопатра

   – Назови их.
   – Я хочу, чтобы пять из одиннадцати легионов Калена переправили ко мне.
   – Не думаю, что возникнет проблема.
   – И я не соглашусь соединять мои силы с силами Октавиана, чтобы убрать с моря Секста Помпея.
   – Это неразумно, Антоний.
   – А мне наплевать! – прорычал Антоний. – Мне пришлось назначить Агенобарба управлять Вифинией, в такой ярости он был из-за условий, которые ты перечислил, а это значит, что у меня недостаточно флота, чтобы что-то предпринять без флота Секста. Он остается на случай, если понадобится мне, это он должен понять.
   – Октавиан согласится, но рад этому не будет.
   – Все, что делает Октавиана несчастливым, делает счастливым меня!
   – Почему ты скрыл, что у Октавиана астма?
   – Тьфу! – плюнул Антоний. – Он девчонка! Только девчонки болеют, все равно какой болезнью. Его астма – это отговорка.
   – Если ты не уступишь с Секстом Помпеем, тебе придется за это заплатить.
   – Заплатить чем?
   – Точно не знаю, – хмуро ответил Поллион. – Просто заплатить.
 
   Реакция Октавиана на условия, которые ему изложил Меценат, была совсем другой. «Интересно, – подумал Меценат, – насколько изменилось его лицо за последние двенадцать месяцев. Исчезла юношеская миловидность, но он не перестал быть красивым. Волосы стали короче, и он больше не переживает из-за торчащих ушей, не старается прикрыть их волосами. Но главная перемена произошла в выражении его глаз, самых замечательных, какие я когда-либо видел, – больших, светящихся и серебристо-серых. Они всегда были непроницаемыми, никогда не выдавали ни чувств, ни мыслей, но теперь за их блеском скрывается какая-то жесткость. И рот, который мне так хотелось поцеловать, зная, что мне никогда не разрешат этого сделать, стал тверже, губы выпрямились. Думаю, это значит, что он повзрослел. Повзрослел? Но он никогда не был мальчиком! За девять дней до октябрьских календ ему исполнилось двадцать три года. А Марку Антонию сейчас сорок четыре. Просто удивительно».
   – Если Антоний отказывается помочь мне с Секстом Помпеем, – сказал Октавиан, – он должен заплатить.
   – Но как? У тебя нет рычага, чтобы заставить его заплатить.
   – Рычаг у меня есть, и дал мне его Секст Помпей.
   – Что же это такое?
   – Брак, – спокойно пояснил Октавиан.
   – Октавия! – прошептал Меценат. – Октавия…
   – Да, моя сестра. Она вдова, нет никаких препятствий.
   – У нее еще не прошло десяти месяцев траура.
   – Прошло шесть месяцев, и весь Рим знает, что она не может быть беременной: Марцелл долго болел перед смертью. Нетрудно будет получить разрешение от коллегии понтификов и семнадцати триб при голосовании в религиозном комиции. – Октавиан самодовольно улыбнулся. – Она сделает все, что предотвратит войну между Антонием и мной. Я предвижу, что в анналах Рима не будет записано более популярного брака.
   – Он не согласится.
   – Антоний? Он готов совокупиться даже с коровой.
   – Ты сам себя слышишь, Цезарь? Я знаю, как сильно ты любишь сестру, и ты хочешь навязать ей Антония? Он же пьяница и бьет жену! Умоляю тебя, подумай хорошо! Октавия самая прекрасная, самая милая, самая славная женщина в Риме. Даже неимущие обожают ее, как они обожали дочь бога Юлия.
   – Звучит так, словно ты сам хочешь жениться на ней, Меценат, – хитро заметил Октавиан.
   Меценат осекся.
   – Как ты можешь шутить о таких… о таких серьезных вещах? Мне нравятся женщины, но мне еще и жалко их. Их жизнь столь монотонна, их единственное политическое значение заключается в браке, и самое лучшее, что ты можешь сказать в защиту римской справедливости, – это то, что большинство женщин сами контролируют собственные деньги. Изгнание на периферию общественной жизни может раздражать таких женщин, как Гортензия и Фульвия, но не раздражает Октавию. Если бы это было иначе, ты не сидел бы здесь такой самодовольный и уверенный в ее покорности. Разве не пора дать ей возможность выйти замуж за человека, которого она сама выберет?
   – Я ее не принуждаю, если ты это имеешь в виду, – ответил спокойно Октавиан. – Я не дурак, знаешь ли, и я много посетил семейных обедов со времени Фарсала, чтобы заметить, что Октавия влюблена в Антония. Она охотно покорится судьбе.
   – Я не верю этому!
   – Это правда. Хотя я не могу понять, что находят женщины в мужчинах, но даю слово, Антоний нравится Октавии. Этот факт и мой собственный союз со Скрибонией подали мне эту идею. Что же касается вина и битья жен, здесь я в Антонии не сомневаюсь. Он мог побить Фульвию, но причина, видимо, была очень серьезной. При всей его напыщенности он очень сентиментален в отношении женщин. Октавия подойдет ему. Как и неимущие, он будет обожать ее.
   – Ведь еще есть египетская царица. Он не будет верным мужем.
   – А какой муж, находящийся за границей, верен? Октавия не станет обвинять его в неверности. Она слишком хорошо воспитана.
   Вскинув вверх руки, Меценат удалился поразмышлять о незавидной доле дипломата. Неужели Октавиан действительно ожидал, что он, Меценат, проведет эти переговоры? Он отказывается! Бросить такую жемчужину, как Октавия, к ногам такой свиньи, как Антоний? Никогда! Никогда!
 
   Октавиан не хотел лишать себя удовольствия самому провести эти переговоры. К этому времени Антоний уже должен был забыть о сцене в его палатке после Филипп, когда Октавиан потребовал голову Брута – и получил ее. Ненависть Антония была так велика, что затмевала все отдельные события. Октавиан не ждал, что брак с Октавией изменит эту ненависть. Наверное, человек поэтического склада, например Меценат, подумает, что именно это движет Октавианом. Но Октавиан был слишком умен, чтобы надеяться на чудо. Став женой Антония, Октавия будет делать то, что захочет Антоний. Она не станет пытаться повлиять на отношение Антония к ее брату. Нет, при заключении этого брака он надеялся единственно на то, чтобы укрепить надежду простых римлян – и легионеров, – что угроза войны миновала. И если настанет день, когда Антоний воспылает страстью к другой женщине и бросит жену, он упадет в глазах миллионов римлян по всему свету. Поскольку Октавиан поклялся, что никогда не будет участвовать в гражданской войне, он должен был разрушить не авторитет Антония, его официальный общественный статус, но его dignitas – общественное положение, которое он занимает благодаря своим личным действиям и достижениям. Когда бог Цезарь перешел Рубикон и начал гражданскую войну, он сделал это, чтобы защитить свое dignitas, которым дорожил больше, чем жизнью. Допустить, чтобы его подвиги были изъяты из официальных хроник Республики, а самого его сослали в вечную ссылку? Для Цезаря это было хуже гражданской войны. Но Октавиан сделан из другого теста, для него гражданская война хуже позора и ссылки. И конечно, он не военный гений, не знающий поражений. Октавиан намерен ослабить dignitas Марка Антония до такого уровня, пока он не перестанет быть угрозой. После этого звезда Октавиана будет продолжать подниматься, и он, а не Антоний станет Первым человеком в Риме. Это произойдет не завтра, понадобится много лет. Но Октавиан может позволить себе ждать. Он младше Антония на двадцать один год. О, впереди годы и годы борьбы за то, чтобы накормить Италию и найти землю для нескончаемого потока ветеранов.
   Он знал цену Антонию. Бог Цезарь сейчас уже стучал бы в дверь дворца царя Орода в Селевкии-на-Тигре, а где сейчас Антоний? Осаждает Брундизий, все еще в пределах страны. Он может нести чепуху, будто, находясь там, он защищает свое звание триумвира, но на самом деле он там, чтобы не быть в Сирии и не драться с парфянами. Антоний может хвастаться, что одержал победу у Филипп, но он знает, что не смог бы победить без легионов Октавиана, состоявших из людей, чьей преданностью он не мог командовать, потому что она принадлежала Октавиану.
   Октавиан написал Антонию письмо и отослал его с курьером-вольноотпущенником.
   «Я все отдал бы за то, – подумал он, – чтобы Фортуна подарила мне какое-нибудь средство навсегда сокрушить Антония. Это не Октавия и, вероятно, не его отказ от нее, если он решит сделать это, устав от ее хороших качеств. Я знаю, что Фортуна улыбается мне, – я так часто и чисто бреюсь, что всегда без бороды. И каждый раз удача ограждала меня от бездны. Как, например, страстное желание Либона найти знаменитого мужа для своей сестры. Как смерть Калена в Нарбоне и письмо его сына-идиота мне, а не Антонию. Как смерть Марцелла. Как назначение Агриппы командовать армиями вместо меня. Как мои спасения от смерти всякий раз, когда астма забирает из меня весь воздух. Как военная казна бога Юлия, которая помогла мне избежать банкротства. Как отказ жителей Брундизия впустить Антония, да пошлют им Либер Патер, Сол Индигет и Теллус мир и процветание в будущем. Я не приказывал городу сделать то, что он сделал, как и не спровоцировал тщетной войны Фульвии против меня. Бедная Фульвия!
   Каждый день я приношу жертву дюжине богов во главе с Фортуной, чтобы они дали мне оружие, необходимое для устранения Антония быстрее, чем это неизбежно сделает возраст. Оружие существует, я знаю это так же точно, как знаю, что я был избран, чтобы поставить Рим на ноги навсегда, достичь длительного мира на границах его империи. Я – воспетый поэтом Мецената Вергилием избранник, который возвестит приход золотого века, о чем твердят все предсказатели Рима. Бог Юлий сделал меня своим сыном, и я оправдаю его доверие, закончу то, что начал он. О, это будет не тот мир, какой получил бы бог Юлий, но он удовлетворит его и понравится ему. Фортуна, дай мне еще сказочной удачи Цезаря! Дай мне оружие и открой мои глаза, чтобы я узнал его, когда оно появится!»
 
   Ответ Антония пришел с тем же курьером. Да, он увидится с Цезарем Октавианом под флагом перемирия. «Но мы не находимся в состоянии войны! – подумал пораженный Октавиан. – Как же устроен его ум, если он считает, что мы воюем?»
   На следующий день Октавиан отправился к Антонию на государственном коне Юлиев. Это был небольшой конь, но очень красивый, кремового окраса, с более темными гривой и хвостом. Если ехать верхом, значит, нельзя будет надеть тогу, но поскольку Октавиан не хотел выглядеть военным, он надел белую тунику с широкой пурпурной каймой сенатора на правом плече.
   Естественно, Антоний встретил его в полном вооружении, в серебряной кольчуге и кирасе с изображением Геркулеса, убивающего немейского льва. Его туника была пурпурного цвета, как и плащ, свисающий с плеч, хотя по правилам плащ должен быть алого цвета. Как всегда, вид у него был внушительный.
   – Никакой обуви на толстой подошве, Октавиан? – усмехаясь, спросил Антоний.
   Он не подал руки, но Октавиан так нарочито протянул правую руку, что Антоний был вынужден взять ее и сжал так, что чуть не раздавил тонкие кости. Октавиан выдержал с неподвижным лицом.
   – Входи, – пригласил Антоний, откинув полог палатки.
   То, что он выбрал для своего пребывания здесь палатку, а не личный дом командующего, свидетельствовало о его уверенности, что осада Брундизия долго не продлится.
   Общая комната палатки оказалась большой, но при опущенном пологе здесь было очень темно. Октавиан воспринял это как свидетельство осторожности Антония. Тот не доверял своему лицу, которое может выдать его эмоции. Но Октавиана это не беспокоило. Его интересовало не выражение лица Антония, а ход мыслей, ибо именно с ними ему придется иметь дело.
   – Я так рад, – сказал он, садясь в глубокое кресло, слишком большое для его некрупной фигуры, – что мы достигли стадии предварительного составления соглашения. Я решил, что лучше всего будет, если мы с тобой наедине детально обсудим те вопросы, по которым нам еще не удалось достигнуть согласия.
   – Деликатно сказано, – заметил Антоний, до конца выпивая из кубка вино, специально разбавленное водой.
   – Красивая вещь, – заметил Октавиан, вертя в руках свой кубок. – Где он сделан? Ручаюсь, не в Путеолах.
   – В стеклодувных мастерских Александрии. Мне нравится пить из стеклянной посуды. Стекло не поглощает аромата старых вин, как это делает керамика. – Он скорчил гримасу. – А металлическая посуда отдает металлом.
   Октавиан сильно удивился.
   – Edepol! Я и не думал, что ты такой знаток посуды, которая просто сохраняет вкус вина!
   – Сарказм никуда тебя не приведет, – заметил Антоний без обиды. – Обо всем этом мне говорила царица Клеопатра.
   – О, тогда понятно. Патриот Александрии?
   Лицо Антония прояснилось.
   – Именно так! Александрия – самый красивый город в мире. Пергам и даже Афины ничего не стоят в сравнении с ней.
   Отпив вина, Октавиан поставил кубок, словно вдруг обжегся. Вот еще один дурак! Зачем восторгаться красотой другого города, когда его собственный город погибает из-за отсутствия заботы?
   – Само собой разумеется, ты можешь получить сколько хочешь легионов Калена, – солгал он. – Собственно говоря, ни одно из твоих условий не беспокоит меня, кроме твоего отказа помочь мне освободить море от Секста Помпея.
   Хмурясь, Антоний поднялся и откинул полог палатки, наверное чтобы видеть лицо Октавиана.
   – Италия – твоя провинция, Октавиан. Разве я просил тебя помочь мне управлять моими провинциями?
   – Нет, не просил, но и не послал долю Рима из восточных даней в казну. Уверен, мне не нужно говорить тебе, триумвиру, что государственная казна должна пополняться данями и платить губернаторам римских провинций жалованье, из которого они финансируют свои легионы и платят за общественные работы в своих провинциях, – прямо сказал Октавиан. – Конечно, я понимаю, что ни один губернатор, а тем более триумвир, не собирает лишь то, что требует казна, – он всегда просит больше, чтобы что-то оставить себе. Это давняя традиция, и я ее не оспариваю. Я тоже триумвир. Однако ты ничего не прислал в Рим за два года твоего губернаторства. Если бы ты присылал, я мог бы купить корабли, необходимые мне для борьбы с Секстом. Возможно, тебе удобно использовать пиратские корабли как свой флот, поскольку все адмиралы, которые были на стороне Брута и Кассия, после Филипп решили стать пиратами. Я не прочь и сам использовать их, если бы они не жирели, выщипывая мою шкуру! Знаешь, чем они занимаются? Доказывают Риму и всей Италии – источнику всех наших лучших солдат, – что миллион солдат не может помочь двум триумвирам, не имеющим кораблей. Ты наверняка получаешь зерно из западных провинций, чтобы жирно кормить свои легионы! Не моя вина, что ты позволил парфянам хозяйничать везде, кроме Вифинии и провинции Азия! Твою шкуру спасает Секст Помпей, пока тебе удобно быть с ним в хороших отношениях. Он продает тебе зерно Италии по умеренной цене, – зерно, напоминаю тебе, купленное Римом и оплаченное из казны Рима! Да, Италия – моя провинция, но мой единственный источник денег – это налоги, которые мне приходится выжимать из всех римских граждан, живущих в Италии. Их недостаточно, чтобы заплатить за корабли и купить украденную пшеницу у Секста Помпея по тридцать сестерциев за модий! Поэтому я снова спрашиваю: где дань с Востока?
   Антоний слушал с возрастающим гневом.
   – Восток – банкрот! – крикнул он. – Нет дани, которую я мог бы послать!
   – Это неправда, и даже самый последний римлянин по всей Италии знает это, – возразил Октавиан. – Например, Пифодор из Тралл привез тебе в Тарс две тысячи талантов серебра. Тир и Сидон заплатили тебе еще тысячу. А грабеж Киликии Педии дал тебе четыре тысячи. Всего сто семьдесят пять миллионов сестерциев! Таковы факты, Антоний! Хорошо известные факты!
   «Зачем я согласился встретиться с этим презренным маленьким гнусом? – с недоумением спросил себя Антоний. – Все, что ему надо было сделать, чтобы получить превосходство надо мной, – это напомнить мне, что о каждом моем шаге на Востоке знает самый последний римлянин в Италии. Не сказав ни слова, он дает мне понять, что моя репутация страдает. Что меня можно критиковать, что сенат и народ Рима может лишить меня всех моих статусов. Да, я могу пойти на Рим, казнить Октавиана и назначить себя диктатором. Но ведь я больше всех остальных выступал против диктаторства! Брундизий доказал, что мои легионеры не будут драться с легионерами Октавиана. Только один этот факт объясняет, почему этот маленький verpa может сидеть здесь и бросать мне вызов, открыто демонстрируя свою неприязнь».
   – То есть в Риме я не очень популярен, – угрюмо произнес он.
   – Откровенно говоря, Антоний, ты вообще не популярен, особенно после осады Брундизия. Ты счел возможным обвинить меня в том, что я якобы велел жителям Брундизия не впускать тебя в порт, но ты хорошо знаешь, что я этого не делал. Зачем мне это? Мне это совсем невыгодно! Своими действиями ты безумно напугал римлян, ожидающих, что ты пойдешь войной на них. Чего ты сделать не можешь! Твои легионы не позволят тебе. Если ты искренне хочешь восстановить свою репутацию, ты должен доказать это Риму, а не мне.
   – Я не пойду вместе с тобой против Секста Помпея, если ты об этом. У меня всего-то и есть что сотня военных кораблей в Афинах, – соврал Антоний. – Этого недостаточно, поскольку у тебя кораблей нет. Дело обстоит так, что Секст Помпей предпочитает меня тебе, и ты никак не сумеешь спровоцировать его. В данный момент он меня не беспокоит.
   – Я и не думал, что ты поможешь мне, – спокойно отреагировал Октавиан. – Нет, я больше думал о вещах, видимых всем римлянам, сверху донизу.
   – О каких?
   – О твоем браке с моей сестрой Октавией.
   Антоний, открыв рот, уставился на своего мучителя.
   – О боги!
   – А что в этом необычного? – тихо спросил Октавиан, улыбаясь. – Я сам только что заключил брачный союз такого же рода, ты ведь знаешь. И я очень доволен. Скрибония хорошая женщина, симпатичная, способная рожать… Я надеюсь, этот брак будет держать Секста на расстоянии, по крайней мере какое-то время. Но Скрибония не идет в сравнение с Октавией, верно? Я предлагаю тебе внучатую племянницу бога Юлия, известную и любимую всеми слоями римских граждан, как и его дочь Юлия. Октавия красива, очень добра и заботлива, послушная жена и мать троих детей, один из которых мальчик. Она вне подозрений, чего бог Юлий ожидал от своей жены. Женись на ней, и Рим поймет, что ты не принесешь Риму вреда.
   – Зачем это нужно?
   – Затем, что, если ты будешь обходиться грубо с такой образцовой женой, как Октавия, в глазах римлян ты станешь чудовищем. Даже не самый умный среди них не простит тебе плохого обращения с Октавией.
   – Понимаю. Да, я понимаю, – медленно проговорил Антоний.
   – Ну так по рукам?
   – По рукам.
   На этот раз Антоний слегка пожал руку Октавиана.
 
   Пакт Брундизия был подписан на двенадцатый день октября на городской площади, в присутствии толпы ликующих жителей, которые бросали цветы к ногам Октавиана и изо всех сил сдерживались, чтобы не плевать под ноги Антонию. Его вероломства не забыли и не простили, но этот день знаменовал победу для Октавиана и Рима. Больше не будет гражданской войны. Это радовало легионеров, которые ходили по городу, еще больше довольные, чем жители Брундизия.
   – И что ты думаешь об этом? – спросил Поллион Мецената, двигаясь по Аппиевой дороге в двуколке, запряженной четырьмя мулами.
   – Что Цезарь Октавиан – мастер интриги и намного лучший переговорщик, чем я.
   – Это ты придумал предложить Антонию любимую сестру Октавиана?
   – Нет-нет! Это была его идея. Мне казалось, шансы на его согласие так ничтожны, что мне это и в голову не приходило. Когда за день до встречи с Антонием он сказал мне о своей идее, я подумал, что он пошлет меня с этим предложением – брр! – и очень испугался. Но нет. Он отправился сам и без сопровождения.
   – Он не мог послать тебя, потому что ему надо было переговорить с Антонием напрямую. То, что сказал он, мог сказать только он сам. Думаю, он намекнул Антонию, что тот потерял любовь и уважение почти всех римлян. И намекнул так, что Антоний поверил ему. Хитрый маленький mentula – прошу прощения! – хитрый маленький, хм, хорек. Затем он дал Антонию шанс восстановить репутацию, женившись на Октавии. Блестяще!
   – Я согласен с тобой, – кивнул Меценат и улыбнулся, представив Октавиана mentula или хорьком.
   – Однажды, – задумчиво сказал Поллион, – я ехал с Октавианом в двуколке из Италийской Галлии в Рим после образования триумвирата. Ему было двадцать лет, но говорил он как почтенный консуляр. О запасах зерна, о том, что из-за Апеннин Риму легче доставлять зерно из Африки и Сицилии, чем из Италийской Галлии. Сыпал цифрами и статистикой, как самый дотошный чиновник. Он не пытался отлынивать от работы, а составлял график работы, которую необходимо сделать. Да, памятное путешествие. Когда Цезарь сделал его своим наследником, я подумал, что через несколько месяцев он будет мертв. То путешествие показало мне, что я ошибался. Никто его не убьет.
 
   Атия, вся в слезах, принесла Октавии новости о ее судьбе.
   – Дорогая моя девочка! – зарыдала она, падая на грудь Октавии. – Мой неблагодарный сын предал тебя! Тебя! Единственного человека в мире, кого я считала застрахованным от его махинаций, от его безразличия!
   – Мама, пожалуйста, говори яснее! – сказала Октавия, помогая Атии сесть. – Что сделал мне маленький Гай?
   – Он помолвил тебя с Марком Антонием! Жестоким человеком, который бил свою жену! Он чудовище!