– Деллий, я собираюсь зимовать в Александрии, – объявил он. – Марк Сакса и Каниний могут остаться с войском в Эфесе. Луций Сакса, ты можешь поехать со мной до Антиохии – я назначаю тебя губернатором Сирии. В Антиохии находятся два легиона Кассия, этого тебе будет достаточно. Для начала заставь города Сирии понять, что мне нужна дань. Сейчас, а не потом! Всякий город, заплативший Кассию, должен заплатить и мне. На данный момент я не планирую никаких перемещений: в провинции Азия спокойно, в Македонии вполне справляется Цензорин, и я не вижу необходимости иметь губернатора в Вифинии. – Он ликующе вскинул руки над головой. – Праздник! Новый Дионис устроит настоящий праздник! А какое место лучше подходит для этого, чем двор Афродиты в Египте?
Клеопатре он тоже не написал. О его приезде она узнала через своих агентов, которым удалось предупредить ее за два рыночных интервала. За эти шестнадцать дней она успела послать корабли добывать продовольствие, от сочной ветчины Пиренеев до огромных кругов сыра, поскольку в Египте не было продовольственных складов. Хотя этого не было в обычае, дворцовые повара могли приготовить гарум для придачи особого вкуса соусам, а у заводчиков молочных поросят для римлян, живущих в городе, скупили все свинарники. Собрали в одно место кур, гусей, уток, перепелов и фазанов. Вот только ягнят в это время года не найти. Но что важнее всего, вино должно быть хорошее и в достаточном количестве. Двор Клеопатры почти не употреблял вина, а сама Клеопатра предпочитала египетское ячменное пиво. Но для римлян это должно быть вино, вино, вино.
В Пелузии и Дельте ходили слухи, что в Сирии неспокойно, но никто не мог сказать, в чем там дело. Было известно, что евреи охвачены волнением. Когда Ирод возвратился из Вифинии тетрархом, был вой с обеих сторон синедриона, и фарисеев и саддукеев. То, что его брат Фазель тоже стал тетрархом, казалось, не имело такого большого значения. Ирода ненавидели, Фазеля выносили. Некоторые евреи плели интриги, чтобы свалить Гиркана с трона в пользу его племянника, хасмонейского принца Антигона, или, если не удастся, хотя бы лишить Гиркана статуса верховного жреца и передать этот статус Антигону.
Но поскольку в любой день можно было ожидать приезда Марка Антония, Клеопатра не уделила должного внимания Сирии. А следовало бы, потому что Сирия была совсем рядом.
Больше всего ее беспокоила проблема, связанная с сыном. Ха-эму и Тах-а велено было взять Цезариона в Мемфис и держать его там, пока Антоний не уедет.
– Я не поеду, – спокойно возразил Цезарион, вскинув подбородок.
К сожалению, они были не одни. Поэтому Клеопатра резко ответила:
– Это приказ фараона! Значит, ты поедешь!
– Я тоже фараон. Самый великий римлянин, оставленный живым после убийства моего отца, едет к нам, и мы будем принимать его как представителя другого государства. А это значит, что фараон должен присутствовать в обеих инкарнациях, мужчины и женщины.
– Не спорь, Цезарион. Если будет необходимо, тебя доставят в Мемфис под охраной.
– Хорошо же я буду выглядеть перед нашими подданными!
– Как ты смеешь дерзить мне?
– Я – фараон, помазанный и коронованный. Я – сын Амуна-Ра и сын Исиды. Я – Гор. Я – правитель Верхнего и Нижнего Египта, повелитель Осоки и Пчелы. Мой картуш – над твоим. Не начав войны со мной, ты не можешь лишить меня права сидеть на моем троне. А я буду сидеть, когда мы будем принимать Марка Антония.
В гостиной воцарилась такая тишина, что каждое слово матери и сына гулко отдавалось среди позолоченных стропил. Слуги стояли по углам, Хармиан и Ирас прислуживали царице. Аполлодор стоял на своем месте, а Сосиген сидел за столом, составляя меню. Только Ха-эм и Тах-а отсутствовали, с удовольствием придумывая угощения, которыми они побалуют своего любимого Цезариона, когда он приедет в храм Пта.
Лицо ребенка застыло, зелено-голубые глаза блестели, как полированные камни. Никогда он не был так похож на Цезаря. Но сам он был расслаблен, никаких сжатых кулаков. Он сказал, что хотел, следующий ход за Клеопатрой.
А она сидела в кресле и усиленно думала. Как объяснить этому упрямому незнакомцу, что она действует для его же блага? Если он останется в Царском квартале, то будет свидетелем разных вещей, неподходящих для его возраста: ругательств и богохульств, грубых выходок, обжорства до тошноты. Эти люди слишком похотливы, им все равно, где совокупляться – на ложе или у стены. Они покажут ему тот мир, который она не хотела ему показывать до тех пор, пока он не станет достаточно взрослым, чтобы справиться с ним. Она хорошо помнила собственное детство в этом же дворце. Ее распущенный отец лапал мальчиков-педерастов, вынимал свои гениталии, чтобы их целовали и сосали, устраивал пьяные танцы вокруг, играя на своих идиотских свирелях во главе процессии голых мальчиков и девочек. А она пряталась и молилась, чтобы он не нашел ее и не изнасиловал ради удовольствия. Он мог даже убить ее, как убил Беренику. У него была новая семья от своей молодой сводной сестры. А дочь от жены из династии Митридатидов была расходным материалом. Поэтому годы, которые она провела в Мемфисе с Ха-эмом и Тах-а, остались в ее памяти как самое чудесное время в ее жизни: она была в безопасности и счастлива.
Обеды в Тарсе наглядно показали, какой образ жизни ведет Марк Антоний. Да, сам он оставался сдержанным, но только потому, что ему приходилось поддерживать разговор с женщиной, которая к тому же была монархом. На поведение друзей он не обращал внимания, и кое-кто из них вел себя самым бесстыдным образом.
Но как сказать Цезариону, что он не будет – не может быть – здесь? Интуиция говорила, что Антоний способен забыть о сдержанности и целиком войти в роль нового Диониса. Ведь он приходился ее сыну родственником. Если Цезарион останется в Александрии, их нельзя будет изолировать друг от друга. И очевидно, что Цезарион мечтает о встрече с известным воином, не понимая, что великий воин предстанет в образе великого кутилы.
Молчание продолжалось, пока Сосиген, прочистив горло, не встал с кресла.
– Ваши величества, можно мне сказать? – спросил он.
Ответил Цезарион.
– Говори, – приказал он.
– Молодому фараону сейчас шесть лет, однако он все еще находится во дворце, полном женщин. Только в гимнасии и на ипподроме он вступает в мир мужчин, но они – его подданные. Прежде чем заговорить с ним, они должны пасть ниц перед ним. В этом он не видит ничего странного: он – фараон. Но с приездом Марка Антония у молодого фараона появится шанс общаться с мужчинами, которые не являются его подданными и не будут падать ниц перед ним. Они могут потрепать его волосы, мягко пожурить его, пошутить с ним. Только мужское общество. Фараон Клеопатра, я знаю, почему ты хочешь послать молодого фараона в Мемфис, я понимаю…
Клеопатра резко прервала его:
– Достаточно, Сосиген! Ты забываешься! Мы закончим этот разговор после того, как молодой фараон покинет комнату, что он и сделает немедленно!
– Я не уйду, – сказал Цезарион.
Сосиген продолжил, заметно дрожа от страха. Его работа – и голова тоже – в опасности, но кто-то должен сказать об этом!
– Царица, ты не можешь отослать молодого фараона ни сейчас, чтобы закончить этот разговор, ни потом, чтобы оградить его от римлян. Твой сын – коронованный и помазанный фараон и царь. По годам он ребенок, но по уму – мужчина. Пора ему начать свободно общаться с мужчинами, которые не падают перед ним ниц. Его отец был римлянином. Пора ему узнать больше о Риме и римлянах, чем он успел узнать, будучи младенцем, когда ты жила в Риме.
Клеопатра почувствовала, как вся кровь прилила к лицу. Только не выдать, что она сейчас чувствует! Как посмел этот презренный червяк так открыто выступить на стороне Цезариона! Он знал, как слуги умеют распускать слухи: через час все это будут обсуждать во дворце, а завтра – по всему городу.
Она проиграла. Все присутствующие поняли это.
– Благодарю тебя, Сосиген, – процедила она после длинной паузы. – Я ценю твой совет. Это правильный совет. Молодой фараон должен остаться в Александрии, чтобы общаться с римлянами.
Мальчик не запрыгал от радости, не издал радостного возгласа. Он царственно кивнул и сказал, бесстрастно глядя на мать:
– Спасибо, мама, что решила не воевать со мной.
Аполлодор выпроводил всех из комнаты, включая молодого фараона. Как только Клеопатра оказалась одна с Хармиан и Ирас, она разревелась.
– Это должно было случиться, – сказала практичная Ирас.
– Он был жесток, – заметила сентиментальная Хармиан.
– Да, – сквозь слезы согласилась Клеопатра, – он был жесток. Все мужчины жестоки, это у них в крови. Они не согласны жить на равных условиях с женщинами.
Она промокнула лицо.
– Я потеряла часть своей власти – он силой отнял ее у меня. К тому времени, как ему исполнится двадцать лет, он заберет всю власть.
– Будем надеяться, что Марк Антоний добрый, – сказала Ирас.
– Ты видела его в Тарсе. Тогда ты считала его добрым?
– Да, когда ты позволяла ему. Он был не уверен в себе и поэтому хвастался.
– Исида должна выйти за него замуж, – вздохнув, произнесла Хармиан со слезами в глазах. – Какой мужчина посмеет быть недобрым с Исидой?
– Взять его в мужья не значит отдать власть. Исида сохранит ее, – сказала Клеопатра. – Но что скажет мой сын, когда поймет, что его мать дает ему отчима?
– Он примет это, – ответила Ирас.
Флагман Антония, огромную квинкверему с высокой кормой, ощетинившуюся катапультами, пришвартовали в Царской гавани. И там, на пристани под золотым парадным навесом, его встретили обе инкарнации фараона, хотя и без соответствующих регалий. На Клеопатре было простое платье из розовой шерсти, а на Цезарионе – греческая туника цвета овсяной крупы, окаймленная пурпуром. Он хотел надеть тогу, но Клеопатра сказала ему, что в Александрии ни одна швея не умеет их шить. Она подумала, что это лучше, чем сказать ему правду: ему нельзя носить тогу, потому что он не римский гражданин.
Если Цезарион хотел отнять у матери преимущество, то это ему удалось. Спускаясь по трапу на пристань, Антоний не отрывал взгляда от Цезариона.
– О боги! – воскликнул он, подойдя к ним. – Цезарь с ног до головы! Мальчик, ты его живая копия!
Сам зная, что он высокий для своего возраста, Цезарион вдруг почувствовал себя карликом. Антоний был огромный! Но это перестало иметь значение, когда Антоний склонился над ним, без труда поднял его и посадил на левую руку. Мальчик почувствовал сквозь множество складок тоги, как набухли его мускулы. Позади него сиял Деллий. Ему предоставили право приветствовать Клеопатру. Он подошел к ней, глядя на тех двоих, – откинув назад голову, мальчик смеялся какой-то шутке Антония.
– Они понравились друг другу, – сказал Деллий.
– Да, кажется, – невыразительно ответила она. Затем распрямила плечи. – Марк Антоний не привез с собой столько друзей, сколько я ожидала.
– Много работы, царица. Я знаю, что Антоний надеется встретить знакомых александрийцев.
– Переводчик, писарь, главный судья, счетовод и начальник ночной стражи будут рады служить ему.
– Счетовод?
– Это лишь титулы, Квинт Деллий. Обладать одним из этих титулов – значит быть чистокровным македонцем, потомком соратников Птолемея Сотера. Они – александрийские аристократы, – с довольным видом пояснила Клеопатра.
В конце концов, кто такой Аттик, если не счетовод, но будет ли римлянин из семьи патрициев презирать Аттика?
– Мы не планировали приема на этот вечер, – продолжала Клеопатра. – Только скромный ужин для одного Марка Антония.
– Уверен, ему это понравится, – ровным голосом ответил Деллий.
Когда у Цезариона уже слипались веки, мать решительно отправила его спать, затем отпустила слуг и осталась с Антонием наедине.
В Александрии не бывает настоящей зимы, просто небольшое похолодание после захода солнца, поэтому все ставни были закрыты. После Афин, где было холоднее, Антонию очень понравилось в Александрии. Он почувствовал такое спокойствие, какого не чувствовал уже долгие месяцы. И хозяйка за обедом проявила себя интересным собеседником – когда ей удавалось вставить слово. Цезарион забросал Антония вопросами. Какая она, Галлия? Какие они, Филиппы? Что значит командовать армией? И так далее, и тому подобное.
– Он замучил тебя, – улыбнулась Клеопатра.
– Больше любопытства, чем у гадалки, прежде чем она предскажет тебе твое будущее. Но он умный, Клеопатра. – Гримаса отвращения исказила его лицо. – Такой же не по годам развитый, как и другой наследник Цезаря.
– Которого ты терпеть не можешь.
– Слабо сказано. Скорее, чувствую отвращение.
– Надеюсь, к моему сыну ты сможешь почувствовать симпатию.
– Мне он понравился больше, чем я ожидал. – Он обвел взглядом лампы, зажженные по периметру комнаты, сощурился. – Слишком светло.
В ответ она соскользнула с ложа, взяла щипцы для снятия нагара и погасила все свечи, кроме тех, что не светили прямо в лицо Антонию.
– У тебя болит голова? – спросила она, возвращаясь на ложе.
– Да, действительно.
– Ты хочешь уйти?
– Нет, если я могу тихо лежать здесь и разговаривать с тобой.
– Конечно, можешь.
– Ты не поверила мне, когда я сказал, что полюбил тебя, но я говорил правду.
– У меня есть серебряные зеркала, Антоний, и они говорят мне, что я не принадлежу к тому типу женщин, в которых ты влюбляешься. Таких, как Фульвия.
Антоний усмехнулся, блеснув мелкими белыми зубами.
– И Глафира, хотя ты ее никогда не видела. Восхитительный экземпляр.
– Ясно, что ты не любил ее, если так говоришь о ней. Но Фульвию ты любишь.
– Точнее, любил. Сейчас она невыносима. Развязала войну против Октавиана. Напрасная затея, и к тому же бездарно проводимая.
– Очень красивая женщина.
– Ей уже сорок три. Мы почти одногодки.
– Она родила тебе сыновей.
– Да, но они еще слишком молоды, чтобы понять, что в них заложено. Ее дедом был Гай Гракх, великий человек, поэтому я надеюсь, что они хорошие мальчики. Антиллу пять лет, Иулл еще очень маленький. Фульвия плодовитая. У нее четверо от Клодия – две девочки и два мальчика, мальчик от Куриона и моих двое.
– Птолемеи тоже плодовиты.
– Ты говоришь это, имея только одного птенца в гнезде?
– Я – фараон, Марк Антоний, а это значит, что я не могу сочетаться браком со смертными мужчинами. Цезарь был богом, поэтому он подходил мне. Мы быстро зачали Цезариона, но потом, – она вздохнула, – больше ничего. Мы пытались, уверяю тебя.
Антоний засмеялся.
– Да, я понимаю, почему он не сказал тебе.
Цепенея, Клеопатра подняла голову и посмотрела на него.
Ее большие золотистые глаза отражали свет лампы позади коротко остриженных кудрей Антония.
– Чего не сказал? – спросила она.
– Что он больше не будет иметь детей от тебя.
– Ты лжешь!
Удивленный Антоний тоже поднял голову.
– Лгу? Зачем мне лгать?
– Откуда мне знать о причинах? Я просто знаю, что ты лжешь!
– Я говорю правду. Подумай, Клеопатра, и ты поймешь. Цезарь – и зачать девочку, чтобы его сын женился на сестре? Он до мозга костей был римлянином, а римляне не одобряют инцест. Даже между племянницами и дядьями или племянниками и тетками, а уж между братьями и сестрами! Родные брат и сестра – это риск.
Разочарование, как гигантская волна, накрыло ее с головой. Цезарь, в чьей любви она была так уверена, обманывал ее! Все эти месяцы в Риме, когда она надеялась и молилась, лишь бы забеременеть, этого так и не случилось. А он знал, он знал! Бог с Запада обманул ее, и все из-за какого-то глупого римского предрассудка! Она скрипнула зубами, с губ ее слетел звериный рык.
– Он обманул меня, – глухо произнесла она.
– Только потому, что знал: ты не поймешь. Я вижу, что он был прав.
– Если бы ты был Цезарем, ты поступил бы со мной так же?
– Ну-у, – протянул Антоний, перекатываясь на ложе поближе к ней, – мои чувства не столь возвышенны.
– Я разбита! Он смеялся надо мной, а я так его любила!
– Что бы ни произошло, все это в прошлом. Цезарь мертв.
– И я должна повести с тобой тот же разговор, какой вела когда-то с ним, – сказала Клеопатра, украдкой вытирая слезы.
– Разговор о чем? – спросил Антоний, пальцем проводя по ее руке.
На этот раз она не отдернула руку.
– Нил не разливается уже четыре года, Марк Антоний, потому что фараон не беременеет. Чтобы помочь своему народу, фараон должна зачать ребенка, в венах которого будет течь кровь богов. Твоя кровь – это частично кровь Цезаря. По матери ты из рода Юлиев. Я молилась Амуну-Ра и Исиде, и они сказали мне, что ребенок от тебя понравится им.
Не похоже на признание в любви! Как мужчина ответит на такое бесстрастное объяснение? И хочет ли он, Марк Антоний, вступить в связь с этой хладнокровной малышкой? Женщиной, которая искренне верит в то, что говорит? «И все же, – подумал он, – зачать богов на земле – это новый опыт. Напакостим старику Цезарю, семейному тирану!»
Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал.
– Это честь для меня, моя царица. И хотя я не могу говорить за Цезаря, я тебя люблю.
«Лжец, лжец! – кричало ее сердце. – Ты – римлянин и любишь только Рим. Но я использую тебя, как Цезарь использовал меня».
– Ты разделишь со мной постель, пока будешь в Александрии?
– С радостью, – ответил он и поцеловал ее.
Поцелуй вопреки ее ожиданиям оказался приятным. Его губы были холодные и гладкие, и он не совал ей в рот язык в этом первом, пробном поцелуе. Только губы к губам, мягкие и чувственные.
– Пойдем, – сказала она, беря лампу.
Ее спальня была недалеко, личные покои фараона на малой стороне дворца. Антоний сорвал с себя тунику – под ней никакой набедренной повязки – и развязал банты, удерживавшие ее платье на плечах. Платье соскользнуло к ногам. Клеопатра присела на край постели.
– Хорошая кожа, – пробормотал он, растянувшись рядом с ней. – Я не сделаю тебе больно, моя царица. Антоний хороший любовник, он знает, какую любовь подарить хрупкому существу вроде тебя.
И действительно, он знал. Их акт был медленным и удивительно приятным. Он касался ее тела гладкими руками, а когда стал ласкать ее груди, это было восхитительно. Несмотря на уверения, что он не причинит ее боли, ей было бы больно, если бы она уже не родила Цезариона. Прежде чем войти в нее, он порядком раздразнил ее, по-разному используя свой огромный член. Он довел ее до оргазма прежде себя, и этот оргазм удивил ее. Это казалось ей предательством Цезаря, но Цезарь сам предал ее, так какое это имело значение? А самым ценным подарком для нее стало то, что Антоний ничем не напоминал Цезаря. То, что было у нее с Антонием, принадлежало только Антонию. Еще разница состояла в том, что, как только они оба испытали оргазм, он снова был готов для нее. Ее смущало, что она испытала несколько оргазмов. Неужели она так сильно изголодалась? Ответ явно был положительный. Клеопатра, монарх, опять почувствовала себя женщиной.
Цезарион пришел в восторг оттого, что она сделала Марка Антония своим любовником. В этом отношении он не был наивным.
– Ты выйдешь за него замуж? – спросил он, прыгая от радости.
– Может быть, со временем, – ответила она, чувствуя огромное облегчение.
– А почему не сейчас? Он самый сильный в мире.
– Потому что это слишком быстро, сын мой. Сначала мы с Антонием решим, выдержит ли наша любовь ответственность брака.
Что касается Антония, его распирала гордость. Клеопатра не была первой правительницей, с которой он спал, но она была намного важнее. И как он обнаружил, ее сексуальные навыки представляли нечто среднее между навыками профессиональной проститутки и покорной римской жены. Это ему подходило. Когда мужчина начинает отношения не на одну ночь, ему не нужна ни та ни другая, поэтому Клеопатра оказалась как раз тем, что нужно.
Этим можно было объяснить его настроение в первый вечер, когда его любовница щедро развлекала его. Вино было великолепное, а вода горчила, так зачем добавлять воду и портить такое вино? Антоний забыл о благих намерениях, даже не поняв, что счастливо, безнадежно пьян.
Гости Александрии, все македонцы высшего статуса, сначала смотрели на пьяного Антония с изумлением, потом, похоже, решили, что для этого должны быть серьезные причины. Писарь, ужасный человек с огромным самомнением, с гиканьем и хохотом опрокинул в себя первый графин, потом схватил проходившую мимо служанку и занялся с нею любовью. Тут же его примеру последовали другие александрийцы, доказавшие, что они не уступают римлянам, когда дело касается участия в оргиях.
Для трезвой Клеопатры, изумленно наблюдавшей за происходящим, это стало совершенно новым уроком. К счастью, Антоний, кажется, не замечал, что она не присоединилась к этому веселью, – он был поглощен выпивкой. Вероятно потому, что и ел он очень много, вино не довело его до скотского состояния. В укромном углу Сосиген, более опытный в этих делах, чем его царица, поставил ночные горшки и тазы за ширму, где гости могли облегчиться через любое отверстие, а также выставил бокалы с зельем, чтобы утром гости не страдали от похмелья.
– Мне было так весело! – кричал Антоний на следующее утро, чувствуя себя замечательно. – Давай сегодня вечером повторим!
Итак, для Клеопатры начались постоянные кутежи, продолжавшиеся больше двух месяцев. И чем более дикими они становились, тем больше радовался им Антоний и тем лучше чувствовал себя. Сосиген получил задание придумывать новинки, чтобы разнообразить качество сибаритских праздников. В результате корабли, приходящие в Александрию, выгружали музыкантов, танцоров, акробатов, мимов, карликов, уродов и фокусников, собранных со всего восточного побережья Нашего моря.
Антоний обожал розыгрыши, иногда граничившие с жестокостью. Он обожал рыбалку, обожал плавать среди голых девушек, править колесницей (что запрещалось аристократам в Риме), обожал охоту на крокодила, обожал всякие проделки, грубую поэзию, пышные зрелища. Его аппетит был настолько огромным, что раз по десять на дню он кричал, что голоден. Сосигену пришла в голову блестящая идея иметь наготове полный обед с набором лучших вин. Это сразу же возымело успех, и Антоний, крепко целуя его, назвал маленького философа принцем хороших людей.
Александрия ничего не могла сделать против пятидесяти с лишним пьяных людей, которые бегали по улицам с факелами, танцуя, стуча в двери и с хохотом убегая прочь. Некоторые из этих возмутителей спокойствия были высшими чиновниками города, чьи жены сидели дома, плача и удивляясь, почему Клеопатра позволяет все это.
Царица позволяла это, потому что у нее не было выбора, хотя сама она неохотно участвовала в подобных дурачествах. Однажды Антоний заставил ее опустить шестимиллионную жемчужину Сервилии в бокал с уксусом и выпить его. Он верил, что жемчуг растворяется в уксусе. Зная, что это не так, Клеопатра выполнила его просьбу, хотя выпить уксус было выше ее сил. На следующий день жемчужина как ни в чем не бывало красовалась у нее на шее. Зачастую гулянки сопровождались рыбалкой. Не добившись успеха как рыболов, Антоний платил ныряльщикам, чтобы они насаживали живых рыб на его удочку. Он вынимал трепещущих рыб и хвастал своим умением, пока однажды Клеопатра, уставшая от его хвастовства, не заставила ныряльщика насадить на его удочку тухлую рыбу. Но он хорошо воспринял шутку – это было в его характере.
Цезарион весело наблюдал за всеобщим шутовством, хотя ни разу не попросился на вечеринки. Когда Антоний был в настроении, они садились на коней и мчались охотиться на крокодила или бегемота, оставив Клеопатру терзаться при мысли, что ее сына затопчут огромные ножищи или перекусят длинные желтые зубы. Но надо отдать должное Антонию, он защищал мальчика от опасности, просто давая ему возможность хорошо провести время.
– Тебе нравится Антоний, – сказала Клеопатра сыну в конце января.
– Да, мама, очень. Он называет себя новым Дионисом, но на самом деле он – Геракл. Он может держать меня на одной руке, представляешь? И бросает диск на триста шагов.
– Я не удивляюсь, – сухо ответила она.
– Завтра мы идем на ипподром. Я поеду с ним в его колеснице – четыре коня в ряд, самая трудная упряжка!
– Гонки на колесницах – не подобающее фараону развлечение.
– Я знаю, но это так весело!
И что ответить на это?
Ее сын за последние два месяца стремительно вырос. Сосиген был прав. Компания мужчин освободила его от ореола исключительности, которого она не замечала, пока он не утратил его. Теперь он расхаживал по дворцу с важным видом, пытаясь громко кричать, как Антоний, смешно изображал счетовода навеселе и ждал следующего дня с блеском в глазах и с большим интересом, чего раньше никогда не было. Он стал сильным, гибким, успешно занимался военными видами спорта: точно бросал копье, стрелой попадал в центр мишени, действовал мечом с живостью легионера-ветерана. Как и его отец, он мог скакать на коне без седла галопом, держа руки за спиной.
Клеопатра не знала, как долго она сможет выносить кутежи Антония. Она уставала, у нее начались приступы тошноты, заставлявшие ее держаться ближе к ночному горшку. Все признаки беременности, хотя проявившиеся слишком рано. Если Антоний вскоре не прекратит свои безумства, ему придется куролесить одному, без нее. Для маленькой женщины она была сильной, но беременность брала свое.
Клеопатре он тоже не написал. О его приезде она узнала через своих агентов, которым удалось предупредить ее за два рыночных интервала. За эти шестнадцать дней она успела послать корабли добывать продовольствие, от сочной ветчины Пиренеев до огромных кругов сыра, поскольку в Египте не было продовольственных складов. Хотя этого не было в обычае, дворцовые повара могли приготовить гарум для придачи особого вкуса соусам, а у заводчиков молочных поросят для римлян, живущих в городе, скупили все свинарники. Собрали в одно место кур, гусей, уток, перепелов и фазанов. Вот только ягнят в это время года не найти. Но что важнее всего, вино должно быть хорошее и в достаточном количестве. Двор Клеопатры почти не употреблял вина, а сама Клеопатра предпочитала египетское ячменное пиво. Но для римлян это должно быть вино, вино, вино.
В Пелузии и Дельте ходили слухи, что в Сирии неспокойно, но никто не мог сказать, в чем там дело. Было известно, что евреи охвачены волнением. Когда Ирод возвратился из Вифинии тетрархом, был вой с обеих сторон синедриона, и фарисеев и саддукеев. То, что его брат Фазель тоже стал тетрархом, казалось, не имело такого большого значения. Ирода ненавидели, Фазеля выносили. Некоторые евреи плели интриги, чтобы свалить Гиркана с трона в пользу его племянника, хасмонейского принца Антигона, или, если не удастся, хотя бы лишить Гиркана статуса верховного жреца и передать этот статус Антигону.
Но поскольку в любой день можно было ожидать приезда Марка Антония, Клеопатра не уделила должного внимания Сирии. А следовало бы, потому что Сирия была совсем рядом.
Больше всего ее беспокоила проблема, связанная с сыном. Ха-эму и Тах-а велено было взять Цезариона в Мемфис и держать его там, пока Антоний не уедет.
– Я не поеду, – спокойно возразил Цезарион, вскинув подбородок.
К сожалению, они были не одни. Поэтому Клеопатра резко ответила:
– Это приказ фараона! Значит, ты поедешь!
– Я тоже фараон. Самый великий римлянин, оставленный живым после убийства моего отца, едет к нам, и мы будем принимать его как представителя другого государства. А это значит, что фараон должен присутствовать в обеих инкарнациях, мужчины и женщины.
– Не спорь, Цезарион. Если будет необходимо, тебя доставят в Мемфис под охраной.
– Хорошо же я буду выглядеть перед нашими подданными!
– Как ты смеешь дерзить мне?
– Я – фараон, помазанный и коронованный. Я – сын Амуна-Ра и сын Исиды. Я – Гор. Я – правитель Верхнего и Нижнего Египта, повелитель Осоки и Пчелы. Мой картуш – над твоим. Не начав войны со мной, ты не можешь лишить меня права сидеть на моем троне. А я буду сидеть, когда мы будем принимать Марка Антония.
В гостиной воцарилась такая тишина, что каждое слово матери и сына гулко отдавалось среди позолоченных стропил. Слуги стояли по углам, Хармиан и Ирас прислуживали царице. Аполлодор стоял на своем месте, а Сосиген сидел за столом, составляя меню. Только Ха-эм и Тах-а отсутствовали, с удовольствием придумывая угощения, которыми они побалуют своего любимого Цезариона, когда он приедет в храм Пта.
Лицо ребенка застыло, зелено-голубые глаза блестели, как полированные камни. Никогда он не был так похож на Цезаря. Но сам он был расслаблен, никаких сжатых кулаков. Он сказал, что хотел, следующий ход за Клеопатрой.
А она сидела в кресле и усиленно думала. Как объяснить этому упрямому незнакомцу, что она действует для его же блага? Если он останется в Царском квартале, то будет свидетелем разных вещей, неподходящих для его возраста: ругательств и богохульств, грубых выходок, обжорства до тошноты. Эти люди слишком похотливы, им все равно, где совокупляться – на ложе или у стены. Они покажут ему тот мир, который она не хотела ему показывать до тех пор, пока он не станет достаточно взрослым, чтобы справиться с ним. Она хорошо помнила собственное детство в этом же дворце. Ее распущенный отец лапал мальчиков-педерастов, вынимал свои гениталии, чтобы их целовали и сосали, устраивал пьяные танцы вокруг, играя на своих идиотских свирелях во главе процессии голых мальчиков и девочек. А она пряталась и молилась, чтобы он не нашел ее и не изнасиловал ради удовольствия. Он мог даже убить ее, как убил Беренику. У него была новая семья от своей молодой сводной сестры. А дочь от жены из династии Митридатидов была расходным материалом. Поэтому годы, которые она провела в Мемфисе с Ха-эмом и Тах-а, остались в ее памяти как самое чудесное время в ее жизни: она была в безопасности и счастлива.
Обеды в Тарсе наглядно показали, какой образ жизни ведет Марк Антоний. Да, сам он оставался сдержанным, но только потому, что ему приходилось поддерживать разговор с женщиной, которая к тому же была монархом. На поведение друзей он не обращал внимания, и кое-кто из них вел себя самым бесстыдным образом.
Но как сказать Цезариону, что он не будет – не может быть – здесь? Интуиция говорила, что Антоний способен забыть о сдержанности и целиком войти в роль нового Диониса. Ведь он приходился ее сыну родственником. Если Цезарион останется в Александрии, их нельзя будет изолировать друг от друга. И очевидно, что Цезарион мечтает о встрече с известным воином, не понимая, что великий воин предстанет в образе великого кутилы.
Молчание продолжалось, пока Сосиген, прочистив горло, не встал с кресла.
– Ваши величества, можно мне сказать? – спросил он.
Ответил Цезарион.
– Говори, – приказал он.
– Молодому фараону сейчас шесть лет, однако он все еще находится во дворце, полном женщин. Только в гимнасии и на ипподроме он вступает в мир мужчин, но они – его подданные. Прежде чем заговорить с ним, они должны пасть ниц перед ним. В этом он не видит ничего странного: он – фараон. Но с приездом Марка Антония у молодого фараона появится шанс общаться с мужчинами, которые не являются его подданными и не будут падать ниц перед ним. Они могут потрепать его волосы, мягко пожурить его, пошутить с ним. Только мужское общество. Фараон Клеопатра, я знаю, почему ты хочешь послать молодого фараона в Мемфис, я понимаю…
Клеопатра резко прервала его:
– Достаточно, Сосиген! Ты забываешься! Мы закончим этот разговор после того, как молодой фараон покинет комнату, что он и сделает немедленно!
– Я не уйду, – сказал Цезарион.
Сосиген продолжил, заметно дрожа от страха. Его работа – и голова тоже – в опасности, но кто-то должен сказать об этом!
– Царица, ты не можешь отослать молодого фараона ни сейчас, чтобы закончить этот разговор, ни потом, чтобы оградить его от римлян. Твой сын – коронованный и помазанный фараон и царь. По годам он ребенок, но по уму – мужчина. Пора ему начать свободно общаться с мужчинами, которые не падают перед ним ниц. Его отец был римлянином. Пора ему узнать больше о Риме и римлянах, чем он успел узнать, будучи младенцем, когда ты жила в Риме.
Клеопатра почувствовала, как вся кровь прилила к лицу. Только не выдать, что она сейчас чувствует! Как посмел этот презренный червяк так открыто выступить на стороне Цезариона! Он знал, как слуги умеют распускать слухи: через час все это будут обсуждать во дворце, а завтра – по всему городу.
Она проиграла. Все присутствующие поняли это.
– Благодарю тебя, Сосиген, – процедила она после длинной паузы. – Я ценю твой совет. Это правильный совет. Молодой фараон должен остаться в Александрии, чтобы общаться с римлянами.
Мальчик не запрыгал от радости, не издал радостного возгласа. Он царственно кивнул и сказал, бесстрастно глядя на мать:
– Спасибо, мама, что решила не воевать со мной.
Аполлодор выпроводил всех из комнаты, включая молодого фараона. Как только Клеопатра оказалась одна с Хармиан и Ирас, она разревелась.
– Это должно было случиться, – сказала практичная Ирас.
– Он был жесток, – заметила сентиментальная Хармиан.
– Да, – сквозь слезы согласилась Клеопатра, – он был жесток. Все мужчины жестоки, это у них в крови. Они не согласны жить на равных условиях с женщинами.
Она промокнула лицо.
– Я потеряла часть своей власти – он силой отнял ее у меня. К тому времени, как ему исполнится двадцать лет, он заберет всю власть.
– Будем надеяться, что Марк Антоний добрый, – сказала Ирас.
– Ты видела его в Тарсе. Тогда ты считала его добрым?
– Да, когда ты позволяла ему. Он был не уверен в себе и поэтому хвастался.
– Исида должна выйти за него замуж, – вздохнув, произнесла Хармиан со слезами в глазах. – Какой мужчина посмеет быть недобрым с Исидой?
– Взять его в мужья не значит отдать власть. Исида сохранит ее, – сказала Клеопатра. – Но что скажет мой сын, когда поймет, что его мать дает ему отчима?
– Он примет это, – ответила Ирас.
Флагман Антония, огромную квинкверему с высокой кормой, ощетинившуюся катапультами, пришвартовали в Царской гавани. И там, на пристани под золотым парадным навесом, его встретили обе инкарнации фараона, хотя и без соответствующих регалий. На Клеопатре было простое платье из розовой шерсти, а на Цезарионе – греческая туника цвета овсяной крупы, окаймленная пурпуром. Он хотел надеть тогу, но Клеопатра сказала ему, что в Александрии ни одна швея не умеет их шить. Она подумала, что это лучше, чем сказать ему правду: ему нельзя носить тогу, потому что он не римский гражданин.
Если Цезарион хотел отнять у матери преимущество, то это ему удалось. Спускаясь по трапу на пристань, Антоний не отрывал взгляда от Цезариона.
– О боги! – воскликнул он, подойдя к ним. – Цезарь с ног до головы! Мальчик, ты его живая копия!
Сам зная, что он высокий для своего возраста, Цезарион вдруг почувствовал себя карликом. Антоний был огромный! Но это перестало иметь значение, когда Антоний склонился над ним, без труда поднял его и посадил на левую руку. Мальчик почувствовал сквозь множество складок тоги, как набухли его мускулы. Позади него сиял Деллий. Ему предоставили право приветствовать Клеопатру. Он подошел к ней, глядя на тех двоих, – откинув назад голову, мальчик смеялся какой-то шутке Антония.
– Они понравились друг другу, – сказал Деллий.
– Да, кажется, – невыразительно ответила она. Затем распрямила плечи. – Марк Антоний не привез с собой столько друзей, сколько я ожидала.
– Много работы, царица. Я знаю, что Антоний надеется встретить знакомых александрийцев.
– Переводчик, писарь, главный судья, счетовод и начальник ночной стражи будут рады служить ему.
– Счетовод?
– Это лишь титулы, Квинт Деллий. Обладать одним из этих титулов – значит быть чистокровным македонцем, потомком соратников Птолемея Сотера. Они – александрийские аристократы, – с довольным видом пояснила Клеопатра.
В конце концов, кто такой Аттик, если не счетовод, но будет ли римлянин из семьи патрициев презирать Аттика?
– Мы не планировали приема на этот вечер, – продолжала Клеопатра. – Только скромный ужин для одного Марка Антония.
– Уверен, ему это понравится, – ровным голосом ответил Деллий.
Когда у Цезариона уже слипались веки, мать решительно отправила его спать, затем отпустила слуг и осталась с Антонием наедине.
В Александрии не бывает настоящей зимы, просто небольшое похолодание после захода солнца, поэтому все ставни были закрыты. После Афин, где было холоднее, Антонию очень понравилось в Александрии. Он почувствовал такое спокойствие, какого не чувствовал уже долгие месяцы. И хозяйка за обедом проявила себя интересным собеседником – когда ей удавалось вставить слово. Цезарион забросал Антония вопросами. Какая она, Галлия? Какие они, Филиппы? Что значит командовать армией? И так далее, и тому подобное.
– Он замучил тебя, – улыбнулась Клеопатра.
– Больше любопытства, чем у гадалки, прежде чем она предскажет тебе твое будущее. Но он умный, Клеопатра. – Гримаса отвращения исказила его лицо. – Такой же не по годам развитый, как и другой наследник Цезаря.
– Которого ты терпеть не можешь.
– Слабо сказано. Скорее, чувствую отвращение.
– Надеюсь, к моему сыну ты сможешь почувствовать симпатию.
– Мне он понравился больше, чем я ожидал. – Он обвел взглядом лампы, зажженные по периметру комнаты, сощурился. – Слишком светло.
В ответ она соскользнула с ложа, взяла щипцы для снятия нагара и погасила все свечи, кроме тех, что не светили прямо в лицо Антонию.
– У тебя болит голова? – спросила она, возвращаясь на ложе.
– Да, действительно.
– Ты хочешь уйти?
– Нет, если я могу тихо лежать здесь и разговаривать с тобой.
– Конечно, можешь.
– Ты не поверила мне, когда я сказал, что полюбил тебя, но я говорил правду.
– У меня есть серебряные зеркала, Антоний, и они говорят мне, что я не принадлежу к тому типу женщин, в которых ты влюбляешься. Таких, как Фульвия.
Антоний усмехнулся, блеснув мелкими белыми зубами.
– И Глафира, хотя ты ее никогда не видела. Восхитительный экземпляр.
– Ясно, что ты не любил ее, если так говоришь о ней. Но Фульвию ты любишь.
– Точнее, любил. Сейчас она невыносима. Развязала войну против Октавиана. Напрасная затея, и к тому же бездарно проводимая.
– Очень красивая женщина.
– Ей уже сорок три. Мы почти одногодки.
– Она родила тебе сыновей.
– Да, но они еще слишком молоды, чтобы понять, что в них заложено. Ее дедом был Гай Гракх, великий человек, поэтому я надеюсь, что они хорошие мальчики. Антиллу пять лет, Иулл еще очень маленький. Фульвия плодовитая. У нее четверо от Клодия – две девочки и два мальчика, мальчик от Куриона и моих двое.
– Птолемеи тоже плодовиты.
– Ты говоришь это, имея только одного птенца в гнезде?
– Я – фараон, Марк Антоний, а это значит, что я не могу сочетаться браком со смертными мужчинами. Цезарь был богом, поэтому он подходил мне. Мы быстро зачали Цезариона, но потом, – она вздохнула, – больше ничего. Мы пытались, уверяю тебя.
Антоний засмеялся.
– Да, я понимаю, почему он не сказал тебе.
Цепенея, Клеопатра подняла голову и посмотрела на него.
Ее большие золотистые глаза отражали свет лампы позади коротко остриженных кудрей Антония.
– Чего не сказал? – спросила она.
– Что он больше не будет иметь детей от тебя.
– Ты лжешь!
Удивленный Антоний тоже поднял голову.
– Лгу? Зачем мне лгать?
– Откуда мне знать о причинах? Я просто знаю, что ты лжешь!
– Я говорю правду. Подумай, Клеопатра, и ты поймешь. Цезарь – и зачать девочку, чтобы его сын женился на сестре? Он до мозга костей был римлянином, а римляне не одобряют инцест. Даже между племянницами и дядьями или племянниками и тетками, а уж между братьями и сестрами! Родные брат и сестра – это риск.
Разочарование, как гигантская волна, накрыло ее с головой. Цезарь, в чьей любви она была так уверена, обманывал ее! Все эти месяцы в Риме, когда она надеялась и молилась, лишь бы забеременеть, этого так и не случилось. А он знал, он знал! Бог с Запада обманул ее, и все из-за какого-то глупого римского предрассудка! Она скрипнула зубами, с губ ее слетел звериный рык.
– Он обманул меня, – глухо произнесла она.
– Только потому, что знал: ты не поймешь. Я вижу, что он был прав.
– Если бы ты был Цезарем, ты поступил бы со мной так же?
– Ну-у, – протянул Антоний, перекатываясь на ложе поближе к ней, – мои чувства не столь возвышенны.
– Я разбита! Он смеялся надо мной, а я так его любила!
– Что бы ни произошло, все это в прошлом. Цезарь мертв.
– И я должна повести с тобой тот же разговор, какой вела когда-то с ним, – сказала Клеопатра, украдкой вытирая слезы.
– Разговор о чем? – спросил Антоний, пальцем проводя по ее руке.
На этот раз она не отдернула руку.
– Нил не разливается уже четыре года, Марк Антоний, потому что фараон не беременеет. Чтобы помочь своему народу, фараон должна зачать ребенка, в венах которого будет течь кровь богов. Твоя кровь – это частично кровь Цезаря. По матери ты из рода Юлиев. Я молилась Амуну-Ра и Исиде, и они сказали мне, что ребенок от тебя понравится им.
Не похоже на признание в любви! Как мужчина ответит на такое бесстрастное объяснение? И хочет ли он, Марк Антоний, вступить в связь с этой хладнокровной малышкой? Женщиной, которая искренне верит в то, что говорит? «И все же, – подумал он, – зачать богов на земле – это новый опыт. Напакостим старику Цезарю, семейному тирану!»
Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал.
– Это честь для меня, моя царица. И хотя я не могу говорить за Цезаря, я тебя люблю.
«Лжец, лжец! – кричало ее сердце. – Ты – римлянин и любишь только Рим. Но я использую тебя, как Цезарь использовал меня».
– Ты разделишь со мной постель, пока будешь в Александрии?
– С радостью, – ответил он и поцеловал ее.
Поцелуй вопреки ее ожиданиям оказался приятным. Его губы были холодные и гладкие, и он не совал ей в рот язык в этом первом, пробном поцелуе. Только губы к губам, мягкие и чувственные.
– Пойдем, – сказала она, беря лампу.
Ее спальня была недалеко, личные покои фараона на малой стороне дворца. Антоний сорвал с себя тунику – под ней никакой набедренной повязки – и развязал банты, удерживавшие ее платье на плечах. Платье соскользнуло к ногам. Клеопатра присела на край постели.
– Хорошая кожа, – пробормотал он, растянувшись рядом с ней. – Я не сделаю тебе больно, моя царица. Антоний хороший любовник, он знает, какую любовь подарить хрупкому существу вроде тебя.
И действительно, он знал. Их акт был медленным и удивительно приятным. Он касался ее тела гладкими руками, а когда стал ласкать ее груди, это было восхитительно. Несмотря на уверения, что он не причинит ее боли, ей было бы больно, если бы она уже не родила Цезариона. Прежде чем войти в нее, он порядком раздразнил ее, по-разному используя свой огромный член. Он довел ее до оргазма прежде себя, и этот оргазм удивил ее. Это казалось ей предательством Цезаря, но Цезарь сам предал ее, так какое это имело значение? А самым ценным подарком для нее стало то, что Антоний ничем не напоминал Цезаря. То, что было у нее с Антонием, принадлежало только Антонию. Еще разница состояла в том, что, как только они оба испытали оргазм, он снова был готов для нее. Ее смущало, что она испытала несколько оргазмов. Неужели она так сильно изголодалась? Ответ явно был положительный. Клеопатра, монарх, опять почувствовала себя женщиной.
Цезарион пришел в восторг оттого, что она сделала Марка Антония своим любовником. В этом отношении он не был наивным.
– Ты выйдешь за него замуж? – спросил он, прыгая от радости.
– Может быть, со временем, – ответила она, чувствуя огромное облегчение.
– А почему не сейчас? Он самый сильный в мире.
– Потому что это слишком быстро, сын мой. Сначала мы с Антонием решим, выдержит ли наша любовь ответственность брака.
Что касается Антония, его распирала гордость. Клеопатра не была первой правительницей, с которой он спал, но она была намного важнее. И как он обнаружил, ее сексуальные навыки представляли нечто среднее между навыками профессиональной проститутки и покорной римской жены. Это ему подходило. Когда мужчина начинает отношения не на одну ночь, ему не нужна ни та ни другая, поэтому Клеопатра оказалась как раз тем, что нужно.
Этим можно было объяснить его настроение в первый вечер, когда его любовница щедро развлекала его. Вино было великолепное, а вода горчила, так зачем добавлять воду и портить такое вино? Антоний забыл о благих намерениях, даже не поняв, что счастливо, безнадежно пьян.
Гости Александрии, все македонцы высшего статуса, сначала смотрели на пьяного Антония с изумлением, потом, похоже, решили, что для этого должны быть серьезные причины. Писарь, ужасный человек с огромным самомнением, с гиканьем и хохотом опрокинул в себя первый графин, потом схватил проходившую мимо служанку и занялся с нею любовью. Тут же его примеру последовали другие александрийцы, доказавшие, что они не уступают римлянам, когда дело касается участия в оргиях.
Для трезвой Клеопатры, изумленно наблюдавшей за происходящим, это стало совершенно новым уроком. К счастью, Антоний, кажется, не замечал, что она не присоединилась к этому веселью, – он был поглощен выпивкой. Вероятно потому, что и ел он очень много, вино не довело его до скотского состояния. В укромном углу Сосиген, более опытный в этих делах, чем его царица, поставил ночные горшки и тазы за ширму, где гости могли облегчиться через любое отверстие, а также выставил бокалы с зельем, чтобы утром гости не страдали от похмелья.
– Мне было так весело! – кричал Антоний на следующее утро, чувствуя себя замечательно. – Давай сегодня вечером повторим!
Итак, для Клеопатры начались постоянные кутежи, продолжавшиеся больше двух месяцев. И чем более дикими они становились, тем больше радовался им Антоний и тем лучше чувствовал себя. Сосиген получил задание придумывать новинки, чтобы разнообразить качество сибаритских праздников. В результате корабли, приходящие в Александрию, выгружали музыкантов, танцоров, акробатов, мимов, карликов, уродов и фокусников, собранных со всего восточного побережья Нашего моря.
Антоний обожал розыгрыши, иногда граничившие с жестокостью. Он обожал рыбалку, обожал плавать среди голых девушек, править колесницей (что запрещалось аристократам в Риме), обожал охоту на крокодила, обожал всякие проделки, грубую поэзию, пышные зрелища. Его аппетит был настолько огромным, что раз по десять на дню он кричал, что голоден. Сосигену пришла в голову блестящая идея иметь наготове полный обед с набором лучших вин. Это сразу же возымело успех, и Антоний, крепко целуя его, назвал маленького философа принцем хороших людей.
Александрия ничего не могла сделать против пятидесяти с лишним пьяных людей, которые бегали по улицам с факелами, танцуя, стуча в двери и с хохотом убегая прочь. Некоторые из этих возмутителей спокойствия были высшими чиновниками города, чьи жены сидели дома, плача и удивляясь, почему Клеопатра позволяет все это.
Царица позволяла это, потому что у нее не было выбора, хотя сама она неохотно участвовала в подобных дурачествах. Однажды Антоний заставил ее опустить шестимиллионную жемчужину Сервилии в бокал с уксусом и выпить его. Он верил, что жемчуг растворяется в уксусе. Зная, что это не так, Клеопатра выполнила его просьбу, хотя выпить уксус было выше ее сил. На следующий день жемчужина как ни в чем не бывало красовалась у нее на шее. Зачастую гулянки сопровождались рыбалкой. Не добившись успеха как рыболов, Антоний платил ныряльщикам, чтобы они насаживали живых рыб на его удочку. Он вынимал трепещущих рыб и хвастал своим умением, пока однажды Клеопатра, уставшая от его хвастовства, не заставила ныряльщика насадить на его удочку тухлую рыбу. Но он хорошо воспринял шутку – это было в его характере.
Цезарион весело наблюдал за всеобщим шутовством, хотя ни разу не попросился на вечеринки. Когда Антоний был в настроении, они садились на коней и мчались охотиться на крокодила или бегемота, оставив Клеопатру терзаться при мысли, что ее сына затопчут огромные ножищи или перекусят длинные желтые зубы. Но надо отдать должное Антонию, он защищал мальчика от опасности, просто давая ему возможность хорошо провести время.
– Тебе нравится Антоний, – сказала Клеопатра сыну в конце января.
– Да, мама, очень. Он называет себя новым Дионисом, но на самом деле он – Геракл. Он может держать меня на одной руке, представляешь? И бросает диск на триста шагов.
– Я не удивляюсь, – сухо ответила она.
– Завтра мы идем на ипподром. Я поеду с ним в его колеснице – четыре коня в ряд, самая трудная упряжка!
– Гонки на колесницах – не подобающее фараону развлечение.
– Я знаю, но это так весело!
И что ответить на это?
Ее сын за последние два месяца стремительно вырос. Сосиген был прав. Компания мужчин освободила его от ореола исключительности, которого она не замечала, пока он не утратил его. Теперь он расхаживал по дворцу с важным видом, пытаясь громко кричать, как Антоний, смешно изображал счетовода навеселе и ждал следующего дня с блеском в глазах и с большим интересом, чего раньше никогда не было. Он стал сильным, гибким, успешно занимался военными видами спорта: точно бросал копье, стрелой попадал в центр мишени, действовал мечом с живостью легионера-ветерана. Как и его отец, он мог скакать на коне без седла галопом, держа руки за спиной.
Клеопатра не знала, как долго она сможет выносить кутежи Антония. Она уставала, у нее начались приступы тошноты, заставлявшие ее держаться ближе к ночному горшку. Все признаки беременности, хотя проявившиеся слишком рано. Если Антоний вскоре не прекратит свои безумства, ему придется куролесить одному, без нее. Для маленькой женщины она была сильной, но беременность брала свое.