— Надеюсь, вы не против путешествия во втором классе? — озабоченно сказала Мисси. — Мама была такая добрая — у меня десять шиллингов на собственные расходы и гинея на врача. Но из этих денег мне не хотелось бы тратить больше, чем надо.
   — Дорогая, я уже давно не езжу первым классом, — успокоила Юна. — Кроме того, путешествие не такое уж и длинное, и ранним утром никогда не следует открывать глаза, впуская сажу!
   Взгляд Мисси встретился со взглядом Алисии. Алисия шумно втянула носом воздух и нарочно отвернулась.
   — Слава Богу, — с облегчением вздохнула Мисси.
   Рельсы загудели, и почти сразу после этого поезд двинулся — громадный черный паровоз с рядом — коротких труб заскрежетал в клубах тяжелого дыма и густых облаках белого пара.
   — Знаешь, что я люблю делать? — спросила Юна у Мисси, когда они нашли у окна два свободных места.
   — Нет. Что?
   — Ты знаешь навесной мост в конце Ноэль — стрит у бутылочного завода?
   — Конечно, знаю.
   — Я люблю стоять прямо посередине, на самом верху и перевешиваться через перила, когда внизу идет поезд. Ух! Все в дыму. Как будто в ад спускаешься. Но здорово!
   — Все у тебя всегда здорово! — подумала Мисси. — Я никогда не встречала такого жизнерадостного человека, как ты.
   Поезд притащился на конечную станцию, на Центральный вокзал. Стрелки часов показывали без двадцати минут девять. К врачу на Мэккэри-стрит они должны придти в десять, так что было время зайти в кафе на вокзале, выпить чаю.
   Алисия смешалась с основным потоком людей. Ей пришлось выждать, чтобы сделать это, потому что пассажиры первого класса, как обычно, были далеко впереди остальных.
   — Это та самая Алисия Маршалл? — спросила Юна.
   — Да.
   Юна издала какой-то нечленораздельный звук.
   — Как она тебе? — полюбопытствовала Мисси.
   — Она проста и вульгарна, дорогая. Держит все свои достоинства на виду. А знаешь, что случается с товарами, находящимися в витрине?
   — Знаю, но лучше ты сама скажи. Юна улыбнулась.
   — Дорогая, они теряют цвет. Постоянное действие яркого дневного света. Самое большее она продержится еще год. А потом ей придется туго зашнуровывать свой корсет, чтобы выглядеть опрятной. Она безобразно растолстеет, обленится и испортит характер. Я думаю, она выходит замуж за самого обычного парня. А ей нужен мужчина, который заставит ее много работать и будет обращаться с ней как с грязью!
   — Я боюсь, бедный Маленький Вилли слишком слабоволен, — вздохнула Мисси.
   Она не поняла, почему Юне это замечание показалось таким забавным. Юна билась в припадках смеха всю дорогу, пока они шли по Кэсэлри-стрит к трамваю, не объясняя причины. Мисси оставила попытки узнать ее, когда они оказались перед домом врача на Мэккэри-стрит.
   Ровно в десять важная сестра, работающая с доктором Джорджем Паркинсоном, провела ее в пугающе белую и чистую палату, уставленную ширмами. Она сказала, что нужно раздеться полностью, нижнее белье тоже снять и, завернувшись в простыню, лечь на кушетку и ждать доктора.
   «Странная манера встречать пациентов», — размышляла Мисси, когда над ней замаячило лицо доктора Паркинсона. Ей оставалось только догадываться, как он выглядит, так как видела она только его волосатые ноздри — вероятно, самую выдающуюся его черту.
   В молчаливом присутствии сестры он нажал ей на грудь, посмотрел на ее маленькие, почти жалкие груди с крайним равнодушием, что было весьма грубо, прослушал сердце и легкие стетоскопом, гораздо более гладким, чем у доктора Хэрлингфорда, прощупал пульс, исследовал горло шпателем, так что она чуть не подавилась, исследовал быстро и нетерпеливо ее шею, а затем стал прощупывать ладонями вздрагивающий от холода живот.
   — Сестра, внутреннее обследование, — отрывисто приказал он.
   — И то, и другое? — спросила сестра.
   Сначала ей показалось, будто она переносит серьезную операцию без хлороформа, но дальше последовало нечто худшее. Доктор Паркинсон резко перевернул ее на живот и начал мять позвоночник, продвигаясь к шее, а потом надавил с силой несколько раз на то место, где ее лопатки выпирали, как крылья.
   — А-а! — закричала она.
   Затем сестра и он сам обхватили ее за голову и ноги, и сделали что-то такое, отчего где-то внутри все ужасно захрустело и затрещало. Звуки хруста заполнили не только все ее существо, но и всю комнату, отчего стало еще более ужасно. Все происходило так быстро, что Мисси даже не поняла точно, что это было.
   — Можете одеваться, мисс Райт, проходите в ту дверь, — распорядился доктор Паркинсон, и сам прошел вместе с сестрой в указанную дверь.
   Смятая и обескураженная, Мисси сделала все, как ей сказали.
   Войдя в комнату, Мисси увидела, что у доктора приятное лицо и добрые, сочувственные светло-голубые глаза.
   — Все в порядке, мисс Райт. Сегодня вы сможете вернуться домой, — сказал он, теребя в руках письмо, лежащее на столе среди солидной кучи бумаг.
   — Со мной все в порядке?! — спросила Мисси.
   — Абсолютно. Ваше сердце совершенно здорово. Единственно, что в области спины защемлен нерв в позвонке. Если вы идете слишком быстро, он дает ощущение боли.
   — Но … Мне трудно дышать, — прошептала Мисси испуганно.
   — Нервы, мисс Райт, нервы! Боль имелась оттого, что нерв ущемлен. Скорее всего, этот нерв связан с дыхательными мышцами. Но, право же, это не страшно. Сейчас я привел его в нормальное состояние, и он не будет болеть, если вы не будете быстро ходить. Если все же боль начнется снова, сделайте у себя в доме перекладину для подтягивания, попросите кого-нибудь привязать по кирпичу к вашим ногам и старайтесь подтягиваться на руках, примерно до уровня подбородка.
   — И это все, что вы нашли у меня?
   — Мало? — с некоторой издевкой спросил доктор Паркинсон. — Мисс Райт, ну чем ущемленный спинной нерв хуже больного сердца?
   Именно на этот вопрос Мисси не хотелось бы отвечать вслух. Как можно умереть в объятиях Джона Смита от ущемленного спинного нерва? Где же романтика?
   Доктор Паркинсон сел поудобнее в кресле и задумчиво посмотрел на Мисси, постукивая ручкой по журналу записи больных. Это дело было его привычкой, потому что журнал был испещрен синими точечками. Иногда, наверное, от скуки, он начинал рисовать кошку в молоке.
   — Месячные! — вдруг вспомнил он, явно чувствуя себя обязанным подбодрить пациентку, расспросив о чем-то еще.
   — Сколько дней у вас цикл, мисс Райт?
   Она покраснела, начиная в тот же момент сердиться на себя:
   — Примерно восемнадцать дней.
   — Много теряете крови?
   — Нет, очень мало.
   — Боли? Судороги?
   — Нет.
   — Хм-м, — он выпятил губы, да так, что верхней дотронулся до кончика носа.
   — Мисс Райт, — сказал он, наконец, — все ваши болезни можно быстро вылечить, если вы найдете себе мужа и заведете парочку детей. Вряд ли вы сможете иметь больше двух, потому что вам трудно будет совершить этот грех, но в вашем возрасте самоё время попытаться.
   — Если бы у меня был кто-то, кто бы заставил меня попытаться, наверное, я бы попыталась, — резко ответила Мисси.
   — Прошу прощения.
   Как раз в этот щекотливый и неудобный момент сестра просунула голову в дверь и удивленно вскинула брови.
   Он сразу поднялся, показывая, что хочет уйти.
   — Извините.
   Примерно минуту Мисси неподвижно сидела в кресле, думая, должна ли она тоже встать и выйти. Потом решила дождаться официального прощания. Неожиданно ей бросилось в глаза имя доктора Невилла Хэрлингфорда, напечатанное на одном из конвертов, разбросанных по столу. Не отдавая себе отчета, Мисси протянула руку и взяла письмо.
   «Дорогой Джордж! — гласило оно. — Странно, что за неделю я отправил к тебе двух пациенток, в то время как до этого шесть месяцев не посылал никого. Но такова жизнь — и моя работа — в Байроне. В этом письме я представляю тебе Мисси Райт, бедную маленькую старую деву. У нее были сердечные приступы и одышка при быстрой ходьбе. Я оказался свидетелем одного такого приступа. Скорее всего, это была истерия, только непонятно, почему больная побледнела и вспотела. К счастью, она неожиданно быстро пришла в себя. И когда я обследовал ее буквально сразу после приступа. то не обнаружил никаких последствий. Я действительно уверен, что это истерия, тем более, что вся ее жизнь делает такой диагноз наиболее возможным. Она ведет вялую, безрадостную жизнь (посмотри на ее грудь). Чтобы подстраховаться, пожалуйста, обследуй ее, проверь, не страдает ли она какими-то серьезными болезнями.»
   Мисси положила письмо на стол и закрыла глаза. Неужели весь мир смотрит на нее с жалостью и состраданием? И разве может гордость бороться с жалостью и состраданием? А Мисси, как и ее мать, была горда. «Вялая». "«Безрадостная». «Бедная маленькая старая дева». «Не страдает ли она какимим-ли-66 сердечными болезнями?» Как будто вялость, безрадостность и одиночество недостаточно серьезные болезни сами по себе.
   Она открыла глаза. К собственному удивлению, в них не было ни слезинки. Наоборот, они были ясными, сухими и сердитыми. Она начала искать глазами, нет ли в этом хаосе на столе у доктора Паркинсона хотя бы начала заключения об ее состоянии. Она нашла два заключения, неизвестно к кому относящиеся. Одно представляло собой ряд строчек, в каждой из которых было слово «нормально». Другое было медицинское описание болезни, все о сердце.
   Наконец она обнаружила начало письма к доктору Хэрлингфорду.
   «Дорогой Невилл», — так начиналось письмо.
   "Спасибо, что Вы прислали ко мне миссис Анастасию Гикорн и Мисси Райт. Я боюсь, что я знаю ее имя, от которого, вероятно, осталась только буква "и", которую она добавила к «мисс». Так многие делают. Я думаю, Вы не возражаете, если я пошлю заключение о двух пациентках в одном письме…" На этом письмо обрывалось. Кто такая миссис Анастасия Гикорн? Мисси перебрала всех в Байроне, кто не принадлежал к семье Хэрлингфордов, и вспомнила о болезненной женщине, примерно такого же, как она, возраста, которая жила с пьяными мужем и несколькими заброшенными детьми рядом с бутылочным заводом, где-то на окраине.
   Значит, второе заключение было о миссис Гикорн? Мисси взяла его и стала расшифровывать латинские термины и значки, которые заполняли верхнюю половину листа. Нижняя половина листа была чистая. Могло бы и для нее хватить места.
   Вот что она разобрала:
   «Едва ли я в состоянии предложить курс лечения, способный изменить или смягчить этот диагноз. Пациент страдает развитой формой болезни сердечных клапанов. В случае, если не произойдет дальнейшего ухудшения работы сердца, я даю ей полгода — год. Вряд ли ей стоит рекомендовать постельный режим, потому что, я уверен, она просто проигнорирует все указания в силу своего характера и обстановки в доме.»
   Миссис Гикорн? Если бы на листе стояло имя! Других заключений на столе не было. Ах, почему у Мисси Райт не может быть безнадежного диагноза? Смертельный диагноз отодвигался от нее, а потому казался желанным. Это просто подло! У миссис Гикорн семья, которой она так нужна. А кому нужна Мисси Райт?
   За дверью послышались голоса. Мисси поспешно, но аккуратно сложила заключение и сунула его в сумку.
   — Ах, Мисси Райт, извините, пожалуйста! — прокричал доктор Паркинсон, влетая в комнату и рассекая воздух, отчего бумаги со стола разлетелись во все стороны. — Вы можете идти, идите, пожалуйста. Покажитесь снова через неделю.
   В Сиднее было теплее и более влажно, чем в Голубых Горах, а день был солнечный и ясный. Выйдя снова на Мэккэри-стрит, Мисси зажмурилась от солнца.
   — Почти половина одиннадцатого, — сказала Юна. — Пойдем сначала продадим удостоверения на акции? Это на Бридж-стрит. Тут, за углом.
   Они так и сделали. Это оказалось на редкость несложно, хотя невзрачный клерк в маленьком офисе не выдал имя таинственного покупателя. Самым интересным было то, что им заплатили золотыми соверенами, а не бумажными деньгами. И что золотые монеты оказались весьма тяжелыми. Мисси обнаружила это, когда положила их в сумку.
   — Тяжеловато идти с такой ношей, — сказала Юна. — Поэтому я предлагаю пообедать в отеле Метрополь — одна нога здесь, другая там. Потом сядем в трамвай, доедем до Центрального вокзала и как раз вовремя будем дома.
   Мисси никогда в жизни не обедала не только в ресторане, но даже в гостиной тети Джулии, никогда не была в отеле Хэрлингфорд. Вот почему роскошная обстановка ресторана ошеломила ее — хрустальные люстры, мраморные колонны. Это напомнило ей зеленый и теплый дом тети Аурелии. Что касается еды, салат из лангустов, который Юна заказала для нее, показался ей самым вкусным блюдом в мире.
   — Даже я бы поправилась, если бы могла каждый день есть так, как сегодня, — в восторге сказала Мисси.
   Юна улыбнулась ей, но без жалости, а с пониманием.
   — Бедная Мисси! Думаешь, жизнь прошла мимо тебя? Меня жизнь просто переехала, как скорый поезд. Бац, бум, хрясть! — и вот наша Юна лежит с расплюснутым лицом в воде. Но, дорогая, держись, не падай духом! И обещаю, жизнь больше не будет проходить мимо. Просто думай о том, что на каждой улице бывает праздник, даже на самой грязной. Не позволяй жизни переехать тебя!
   Мисси хотела сказать Юне, как она любит ее, но чувствовала себя скованно, поэтому держалась в рамках подходящей темы для разговора.
   — Ты не спросила, что сказал мне доктор.
   Ясные глаза Юны потеплели:
   — Что он сказал? — Мисси вздохнула:
   — Мое сердце работает как часы.
   — Ты уверена?
   Мисси точно знала, что Юна имеет в виду. Она улыбнулась:
   — Нет, конечно, оно не совсем здорово, но это не из-за болезни.
   — Но это еще хуже, чем болезнь.
   — Доктор так не думает.
   — Если ты так обожаешь Джона Смита, почему ты не покажешь ему это?
   — Я?
   — Ты, дорогая, ты! Твоя истинная беда в том, что, как и все люди в этом городе, ты была воспитана во мнении, будто, если ты не выглядишь и не поступаешь, как Алисия Маршалл, ни один мужчина не посмотрит на тебя. Но, моя дорогая, Алисия Маршалл не может поразить каждого мужчину, который ее видит. Остались и другие, с лучшим вкусом и интуицией, и я случайно знаю, что Джон Смит один из них! — она улыбнулась задорно. — Вообще-то, я думаю, что ты наилучшим образом подходишь Джону Смиту.
   — Он женат?
   — Он был женат, но сейчас он один. Жена умерла!
   — Она была красивой? Юна задумалась.
   — Да, во всяком случае, мне она нравилась — не знаю, как другим.
   — А он любил ее?
   — Сначала — да, я думаю, да. Но в конце не так сильно.
   — Ах!
   Юна пододвинула к себе счет и сказала, что не желает ничего слушать.
   — Дорогая, твои старания сегодня остались без вознаграждения, тогда как я получила сто отличных фунтов чистыми. И сейчас я намереваюсь растратить их, как это делают любовницы королей. Обедом угощаю я.
   Они ждали трамвая на углу, где располагался роскошный магазин одежды. К удивлению Мисси, Юна не проявила к нему ни малейшего интереса:
   — Здесь за сто фунтов ты и половой тряпки не купишь, — объяснила она, — к тому же, дорогая, одежда здесь настолько плоха, насколько высоки цены. Только не красное платье! Магазин слишком, слишком респектабельный.
   — Когда-нибудь я куплю себе алое платье с корсетом, — сказала Мисси. — Неважно, как это будет выглядеть со стороны.

Глава 8

   — Итак, с сердцем у меня все в порядке, — известила Мисси свою мать и тетю. — Практически оно идеально.
   Однако, когда Мисси вдруг упала от усталости на кровать, два усталых бледных лица испуганно повернулись к ней.
   — О, неплохая новость, — сказала Октавия.
   — А в чем тогда дело? — спросила Друсилла.
   — Спинной нерв ущемлен в позвоночнике.
   — Бог ты мой! Это что, неизлечимо?
   — Почему? Доктор Паркинсон считает, что он меня уже вылечил. Он чуть не свернул мне шею, был жуткий хруст, но, видимо, по его мнению, с этого момента я здорова. Но, если у меня еще будут приступы, вам придется привязать к моим ногам по кирпичу, и я буду подтягиваться, стараясь достать подбородком до перекладины. — Она усмехнулась. — Все можно вылечить, стоит только потрудиться. — Тем временем она нагнулась, и на столе оказалась ее сумка.
   — Смотрите, здесь кое-что более интересное!
   Мисси извлекла четыре аккуратно завернутых цилиндра.
   — Сто фунтов тебе, мама, и все золотом. Столько же тете Октавии, тете Корнелии и тете Джулии.
   — Вот так чудеса! — удивилась Друсилла.
   — Просто запоздалая справедливость, — возразила Мисси. — Теперь ты ведь купишь швейную машину?
   В глазах Друсиллы отразилась борьба между благоразумием и искушением. Наконец она провозгласила:
   — Я сказала, что подумаю. Я и подумаю.
   Пришло время укладываться спать, но Мисси не хотелось, несмотря на приключения днем. Она лежала в темноте умиротворенная и думала о Джоне Смите. Значит, он был женат, а сейчас — вдовец. Наверное, у него нет детей, а если и есть, то они живут не с ним.
   Это грустно, так же как и то, что, по словам Юны, в конце он так мало любил свою жену. Общество в Сиднее, решила Мисси, не благоприятствует счастливым бракам. Она подумала о Юне и Уоллесе, Джоне Смите и его умершей жене. Хотя, с другой стороны, его жене не пришлось страдать от позора бракоразводного процесса. И тут же, наверное, в первый раз в своей жизни, Мисси, снедаемая условностями, засомневалась в том, действительно ли позор развода хуже смертельного исхода.
   К полуночи в ее мозгу созрел план.
   Она сделает это и сделает это завтра.
   В конце концов, что ей терять? Если ее попытки не принесут результата, она просто продолжит жизнь, которую вела до этого. Конечно, стоит попробовать.
   Где-то в подсознании сформулировалось определение Джона Смита как безвинной жертвы. Порядочно ли это? Да, ответила она сама себе и заснула, перевернувшись на другой бок, во избежание дальнейших сомнений.
   Друсиллу выбрали отвезти четыреста фунтов в Байрон. Она должна была отправиться одна на следующее утро, в девять. Но тяжелая сумка показалась ей перышком. Она была действительно счастлива, и не только за себя, а за своих сестер тоже. За последние несколько недель ей удалось больше, чем за сорок лет.. И уже зародилась надежда на то, что ее удача не иссякнет, не уйдет в песок.
   — Но эта удача не только для меня, — размышляла Друсилла. — Я должна быть уверена, что она коснется всех нас.
   Пока Октавия возилась на кухне, Мисси тихо упаковала свою скудную одежду в потертый саквояж, который служил всем дамам Миссалонги в тех редких случаях, когда нужна была большая сумка. На кровати она оставила записку для матери, потом тихо выскользнула в парадную дверь, прошла по тропинке к воротам и свернула налево, а не направо.
   На этот раз она не была робкой женщиной, пытающейся приблизиться к Джону Смиту, она спускалась по склону решительно и целенаправленно, пытаясь при помощи массивной трости и саквояжа удержать равновесие на качающихся камнях дороги.
   Ниже идти стало легче, потому что дорога вливалась в островки леса под скалами. Было не так холодно, как она думала, — скалы сдерживали порывы ветра, и внизу, в долине, было тихо и спокойно.
   Она — прошла уже четыре мили, когда дорога начала идти почти по джунглям — появились заросли винограда, вьюнка, папоротника и даже какие-то пальмы. Вокруг летали птицы, она слышала, их нежные, серебряные голоса — колокольчики, но не могла их различить. Голоса были тонкие и чистые, больше похожие на голоса эльфов, чем птиц. Все это перемешалось с трескучими песнями сорок, радостными трелями крошечных fan-tails, которые вились всего в нескольких дюймах от ее лица, словно приглашая ее к себе в гости.
   Третий час ее путешествия оказался самым тяжелым. Солнце едва проникало сквозь плотный полог листьев, дорога была скользкой от торфа, грязи и какой-то лесной гнили. Неожиданно ей в руку впилась пиявка, и первым порывом Мисси было желание закричать и побежать, пытаясь стряхнуть ее после того, как титанические усилия избавиться от нее другим способом оказались напрасными. Вместо этого она остановилась и, стоя абсолютно тихо, сказала себе:
   — Если эти отвратительные твари живут в лесу Джона Смита, тебе придется смириться с ними, чтобы Джон Смит не считал тебя неженкой.
   Пиявка напилась, потолстела, и, вместо этой одной, на руки и шею Мисси набросились еще десятки маленьких кровопийц. Чёртовы твари! Они не дадут ей идти!
   Тогда она двинулась, надеясь, что при движении пиявки не смогут держаться не коже. Набухшие пиявки отрывались и плюхались на землю. Шея и руки Мисси кровоточили. Наверное, она жутко выглядела. Окровавленная. Урок номер один. Мечты против реальности.
   Почти сразу после нашествия пиявок в воздухе послышался звук падающей воды. Мужество Мисси, казалось, уходило вместе с кровью из ранок. Для того, чтобы пройти последние несколько ярдов , ей потребовалось больше решимости и сил, чем для всего путешествия.
   Ну вот, вот его дом за следующим поворотом. Это был небольшой дом, сооруженный из прутьев, скрепленных глиной, с деревянной крышей, видимо покрытой совсем недавно. На крыше был известняковый дымоход, из которого в чистоту голубого неба поднималась тонкая струйка дыма. Значит, хозяин дома!
   Мисси не хотела застать его врасплох, поэтому остановилась на краю полянки и, набрав воздуха в легкие, позвала несколько раз Джона Смита по имени. Две лошади, пасшиеся в маленьком загончике, удивленно подняли свои морды и вернулись к бесконечному жеванию. Но Джона Смита не было видно. Наверное, он ушел куда-то. Она решила подождать, устроившись на удобном пеньке.
   Ждать долго не пришлось, потому что время шло к часу, приближался обед. Джон Смит появился, весело высвистывая какую-то песенку. Он уже был рядом, но не видел гостью, так как ее заслоняли пасущиеся лошади.
   — Мистер Смит, — позвала Мисси снова. Он остановился, замер на мгновение и обернулся.
   — Черт возьми! — выругался он, подошел к ней и хмуро посмотрел ей в глаза. — Что вы здесь делаете?
   Мисси сделала глубокий вдох. Сейчас или никогда.
   — Вы женитесь на мне, мистер Смит? — спросила она, очень четко проговаривая слова.
   Его неприветливость улетучилась, он не мог спрятать улыбки.
   — Вы долго шли. Наверное, вам не помешает сейчас чашка чаю, мисс Райт, — предложил он. Его глаза излучали радость. — Это пиявки, — провел он рукой по кровавым точкам на ее лице. — Вообще странно, что вы дошли.
   Он взял ее под руку и повел через полянку, неторопливо, без единого слова, только сдерживая улыбку.
   Домик не имел веранды, что было необычно для этой местности, заметила Мисси про себя. Вступив в темноту жилища, она почувствовала, что пол в нем — просто утрамбованная земля. Обстановка в комнате была спартанская, но для холостяка все выглядело очень аккуратным и чистым — ни грязной посуды, ни беспорядка. В доме был камин и новая чугунная плита, также там стояло что-то наподобие высокого узкого буфета для чистой посуды, грубо сколоченный стол и два простых стула. Кровать была сделана из бревен, на ней лежали матрац и пуховое одеяло, которое спасало от холода, В качестве кресел хозяин использовал коровьи шкуры, натянутые на деревянную раму. Его одежда висела на деревянных крючках, вбитых в стену рядом с кроватью. Ни на одном из окон не было занавесок, и застеклены они были недавно.
   — Правда, зачем нужны занавески, — вслух подумала Мисси.
   — А? — он обернулся к ней, держа в руках горящую лучину и собираясь зажечь две керосиновые лампы.
   — Как прекрасно жить в доме, где не нужны занавески, — повторила свою мысль Мисси.
   Одну лампу он поставил на стол, другую — на ящик из-под апельсинов, который стоял рядом с кроватью и занялся завариванием чая.
   — Здесь и без лампы достаточно светло, — сказала Мисси.
   — Вы сидите спиной к окну, мисс Райт, а я хочу видеть ваше лицо.
   Мисси замолчала и снова стала осматривать комнату и Джона Смита. Как обычно, от него приятно пахло, хотя пыль и грязь на его одежде и стертая кожа на левом запястье свидетельствовали о том, что все утро он занимался какой-то тяжелой работой.
   Хозяин подал чай в эмалированных кружках и печенье в разукрашенной жестяной коробке, в которой, видимо, оно и продавалось. Все это делалось без чувства неудобства или неловкости в движениях. Когда он понял, что ему не нужно будет вставать, чтобы еще что-то подать мисс Райт, так как она сказала, что все в порядке, Смит взял кружку в руку, насыпал в тарелку горсть печенья, пододвинул к себе «кожаное» кресло, и сел за стол, оказавшись очень близко от Мисси.
   — Ну почему, почему вы хотите выйти замуж за меня, мисс Райт?
   — Я люблю вас, — ответила Мисси, словно удивленная его непонятливостью.
   Он смутился и перевел взгляд с нее на окно, как будто не хотел, чтобы она заметила неискренность в его глазах:
   — Это смешно, — наконец сказал он, покусывая губы.
   — Я бы сказала, что это очевидно.
   — Мадам, как вы можете любить кого-то, даже не зная его! Это смешно.
   — Я знаю о вас достаточно и знаю, за что я вас люблю, — ответила Мисси уверенно. — У вас доброе сердце, у вас есть стержень, вы чисты, вы понятны. И в вас достаточно поэзии, раз вы решили жить в таком месте.
   Он моргнул и воскликнул:
   — Господи! — а потом рассмеялся. — Я должен заметить, что это самый интересный перечень моих добродетелей, который я когда-либо имел удовольствие слышать. Самое лучшее в нем — чистота.