— Это важно, — спокойно согласилась Мисси.
Он выглядел так, будто собирался выразить еще большее удивление, но с усилием сдержался.
— Я боюсь, что не смогу жениться на вас, мисс Райт.
— Почему?
— Почему? Сейчас я постараюсь объяснить вам, — ответил он и слегка подался вперед в кресле. — Вы видите перед собой человека, который счастлив, счастлив первый раз в жизни. Это были бы пустые слова, будь мне двадцать, но я приближаюсь к пятидесяти, и мне полагается немного счастья. Наконец — то я живу так, как хочу, делаю то, что всегда хотел делать, но не было ни времени, ни возможности; и самое главное — я живу один ! Ни жены, ни родственников, никаких жильцов. Даже без собаки. Только я. И мне безумно это нравится! Разделить это с кем-то — значит все испортить. И вообще я собираюсь соорудить прочные ворота в начале дороги к моему дому, и пусть весь мир останется за ними. Жениться! Никогда.
— Это не было бы слишком долго, — сказала Мисси тихо.
— Даже день — это уже долго, мисс Райт.
— Я понимаю вас, мистер Смит, очень хорошо. Я тоже жила, отгородившись от всех, но мне это надоело. Но ни за что не поверю, что ваша жизнь была такой же скучной, бесцветной и однообразной, как моя. О, я не хочу сказать, что со мной плохо обращались, что мне хуже, чем остальным дамам Миссалонги. У нас у всех одинаково скучная, бесцветная, однообразная жизнь. Но я больше не хочу так жить, мистер Смит! Я хочу немного пожить нормальной жизнью. Мне немного осталось. Вы понимаете меня?
— Черт, еще бы! Но если вам хочется выйти замуж, почему бы вам не сделать предложение какому-нибудь вдовцу или холостяку из Байрона? Там наверняка есть такие. — С каждым словом он, как улитка, постепенно уползал в свою раковину, и ему уже казалось, что он сможет выпутаться из этой неприятной ситуации, не потеряв ни свою свободу, ни уважение к себе.
— Это будет еще худшая судьба, потому что ничего не изменится. Я выбрала вас, потому что вы живете так, как мне хотелось бы — вдали от людей, вдали от города, чопорности, сплетен. Поверьте, мистер Смит, я не хочу разрушать ту жизнь, которую вы создали здесь для себя. Наоборот, я изменю свой образ жизни! Я не буду камнем у вас на шее. Я обещаю, что не буду надоедать вам. И ведь это не навсегда. Год. Всего лишь один год!
— Вы поживете год так, как вы мечтали всю жизнь, потом тихонько соберетесь и вернетесь в свое болото? — почти насмешливо заметил он.
Мисси выпрямилась в кресле, вся ее фигура выражала глубокое величие.
— Мне осталось жить всего год, мистер Смит, — произнесла она.
Он взглянул на нее с невыразимой жалостью, как будто сейчас он узнал самую большую ее тайну. Как бы жестоко это ни было, она решила воспользоваться своим преимуществом и продолжала:
— Я знаю, что вам очень не хочется делить этот рай с кем-то. Будь он мой, я бы тоже ревностно охраняла его. Но постарайтесь и вы понять меня, пожалуйста! Мне тридцать три года, и у меня никогда не было того, что другие женщины либо принимают как должное, либо просто не хотят иметь. Я старая дева! Это самое ужасное для любой женщины, и обычно женщина остается одна, если она бедна и уродлива. Если бы я была только бедна или только некрасива, многие бы мужчины все равно могли бы взять меня в жены, но оба эти недостатка — слишком много. Если мне удастся преодолеть свои комплексы, я могу предложить мужчине намного больше, чем любая другая женщина, уверенная в своей красоте и богатстве. Я буду связана с мужем не только узами любви, но и благодарности. Если бы я прямо сейчас могла доказать тебе, как мало ты теряешь, женившись на мне, и как много приобретаешь! У меня есть здравый смысл, я не преувеличиваю свое значение. И я изо всех сил постараюсь быть твоим лучшим другом и любовницей.
Он резко поднялся и встал, упершись взглядом в дверь, и заложил руки за спину.
— Женщины, — изрек он, — лживы, болтливы, лицемерны и глупы. Меня не беспокоит, даже если я до конца дней своих не увижу ни одной женщины. А любовь мне не нужна! Все, что мне нужно, — это быть одному! — Кажется, он подумал, что это звучит вполне убедительно, поэтому, поразмыслив, грубо добавил: — Как вы мне докажете, что говорите правду?
— Знаете, мистер Смит, в списке женихов Байрона вы явно не под первым номером! Вас считают всем, чем угодно, — от закоренелого преступника до оригинала, а кроме того, всем известно, что вы не богаты. Зачем же мне лгать?
Мисси открыла сумочку, выудила оттуда аккуратно сложенный листок бумаги, который она взяла со стола в кабинете доктора Паркинсона, поднялась .и подошла к Смиту.
— Вот, прочтите. Вы знаете, что я больна. Вы ведь были свидетелем моего первого припадка. И я прекрасно помню, что, когда я встретила вас на следующий день, я сказала вам, что собираюсь в Сидней к врачу-кардиологу. Это заключение о моем состоянии. Я украла его. Во-первых, я не хочу, чтобы мои мама и тетя знали о моей болезни. Я не хочу их волновать, не хочу, чтобы меня насильно держали в кровати, не хочу суеты. Поэтому им я сказала, что у меня ущемлен спинной нерв. Если я смогу придерживаться этой лжи, они и дальше будут верить, что это причина моей болезни. Во-вторых, я украла это заключение для вас. Я знала, что приду сделать вам предложение, и знала, что мне нужно будет доказать мою правдивость. На нем только имя врача, но если вы приглядитесь, то увидите, что имени пациента там никогда не было. Я не стирала его.
Он взял бумагу, развернул ее и быстро прочел. Затем внимательно посмотрел на Мисси.
— Если не замечать, какая вы худая, то выглядите вы довольно здоровой, — все еще с сомнением в голосе произнес он.
Мисси молилась, чтоб он ничего не понимал в медицине.
— Между припадками я, правда, здорова. Эта болезнь не из тех, которые подтачивают силы постепенно, она как бы нападает. Покалывание в сердце — и кровь не движется по венам. Именно это, как я узнала, убьет меня. Больше я ничего не знаю — доктора не любят много рассказывать своим пациентам, особенно выносить смертельные приговоры.
Мисси застонала и начала входить в роль с истинно актерским апломбом:
— Однажды я просто погасну, как луч света, — она подняла на него молящий взгляд. — Я не хочу умирать в Миссалонги! — жалобно протянула она. — Я хочу умереть в объятиях человека, которого я люблю!
Смит решил не отступать и попробовать другой способ:
— А может быть, доктора ошибаются?
— В чем? — удивилась Мисси. — Мне остался год, и я не хочу год таскаться по врачам!
— По ее щеке скатилась большая слеза, и было видно, что если он не отступит, слёзы хлынут потоком. — О, мистер Смит, последний год моей жизни я хочу быть счастлива!
Он испустил стон осужденного на вечную каторгу.
— Ради бога, мадам, не плачьте.
— Почему? — воскликнула Мисси, скомкав свой рукав, чтобы превратить его в носовой платок. — Уж на это то я имею право!
— Ну, плачьте, черт с вами! — он почти взорвался от злости и стремительно вышел.
Мисси стояла, утирая слезы и провожая его взглядом. Он пересек лужайку и исчез из ее поля зрения. С опущенной головой она вернулась к своему креслу и остановила рыдания. Ведь теперь никто, кроме Господа Бога, не мог оценить ее страдания. Что же теперь делать? Вернется он или нет? А может, он спрятался где-нибудь, выглядывая, когда она уйдет?
На момент она вдруг почувствовала, как устала и измучилась. Так много усилий — и все напрасно. И увещевания Юны, и украденное заключение, и воображаемые картины будущей жизни… Она вздохнула горестно, как никогда раньше. Даже и не думала, что будет так горевать когда-нибудь. Зачем ждать еще? Она не нужна здесь.
Она тихо выскользнула из хижины, аккуратно закрыла за собой дверь. Уже пробило два, а впереди девять миль пути в гору по разбитой дороге. Будет поздно, когда она вернется домой.
— Все же я не жалею, что пришла сюда, — подумала она вслух. — Я знаю, это было не зря.
— Мисс Райт!
Она обернулась, надежда еще тлела в ее глазах.
— Подождите, я отвезу вас домой.
— Спасибо, я могу идти, — ответила она не то чтобы сухо и зло, а просто в своей прежней бесцветно вежливой манере.
Он уже подошел к ней, взял под руку.
— Нет, слишком поздно, и дорога тяжелая, особенно для вас. Посидите здесь, я запрягу лошадь, — и он указал ей на тот же самый пенек, где она раньше ждала его.
Мисси не в силах была спорить, и, по совести говоря, ей не хотелось идти пешком, поэтому она не стала возражать. Смит все приготовил и подсадил ее на телегу с такой легкостью, как будто она была ребенком.
— Вот видите, еще одно доказательство того, что я прав, — сказал он, выводя лошадей на дорогу. — Самому мне нужна только легкая двуколка, я запрягаю своих лошадей в большую телегу только тогда, когда нужно перевезти тяжелый груз.
— Конечно, все правильно, — ответила машинально Мисси.
— Сердитесь?
Она обернулась и с искренним удивлением произнесла:
— Нет. Почему я должна сердиться?
— Ну, вам ведь здесь не очень-то повезло. — Она засмеялась искренне и сдержанно одновременно.
— Дорогой мистер Смит, вы ничего не поняли!
— Ясно, что ничего. А что именно?
— Мне нечего терять. Нечего!
— А вы что, действительно думали, что вам повезет.
— Была уверена.
— Почему?
— Потому что вы — это вы. — Что вы имеете ввиду?
— Просто вы такой добрый. И милый.
— Спасибо.
После говорить было не о чем. Лошади нехотя тащились по лесу, явно не понимая, куда их направляют. Но они не сопротивлялись даже тогда, когда дорога шла вверх. Из этого Мисси заключила, что они слишком хорошо знают хозяина, чтобы брыкаться. При этом он мягко вел их, не хлестал кнутом, направляя, скорее усилием воли, чем грубостью.
— Должен заметить, вы очень не похожи на остальных Хэрлингфордов, — неожиданно бросил он, почти в конце путешествия.
— Не похожа? Почему?
— Много причин. Для начала, ваше имя. Внешность. Ваша семья, забытая богом, вечно нуждающаяся. Милый характер. — Последняя характеристика, чувствовалось, далась ему с трудом.
— Не все Хэрлингфорды богаты, мистер Смит. Но я принадлежу к этой семье, по крайней мере, по женской линии. Мои мама и тетя — сестры Херберта и Максвелла Хэрлингфордов и двоюродные сестры сэра Вильяма.
Он повернулся к ней и, пока она объясняла это, смотрел на нее во все глаза, затем даже присвистнул.
— Ну, это наказание какое-то. Шайка настоящих Хэрлингфордов на Гордонской дороге, выпрашивающих милостыню. Что произошло?
Мисси на оставшемся отрезке пути потчевала Джона Смита рассказами о вероломстве сэра Вильяма и еще большей подлости его отпрысков.
— Благодарю вас, мисс Райт — сказал он, когда лошади остановились перед воротами Миссалонги. — Вы ответили на многие мои вопросы, и мне есть над чем подумать. А сейчас вы опять дома. Надеюсь, ваша мама еще не беспокоится о вас.
Мисси без его помощи спрыгнула с телеги.
— Спасибо, дорогой мистер Смит. И я все равно думаю, что вы очень добрый.
В ответ он коснулся шляпы и одарил ее улыбкой, прежде чем развернуть лошадей.
Глава 9
Он выглядел так, будто собирался выразить еще большее удивление, но с усилием сдержался.
— Я боюсь, что не смогу жениться на вас, мисс Райт.
— Почему?
— Почему? Сейчас я постараюсь объяснить вам, — ответил он и слегка подался вперед в кресле. — Вы видите перед собой человека, который счастлив, счастлив первый раз в жизни. Это были бы пустые слова, будь мне двадцать, но я приближаюсь к пятидесяти, и мне полагается немного счастья. Наконец — то я живу так, как хочу, делаю то, что всегда хотел делать, но не было ни времени, ни возможности; и самое главное — я живу один ! Ни жены, ни родственников, никаких жильцов. Даже без собаки. Только я. И мне безумно это нравится! Разделить это с кем-то — значит все испортить. И вообще я собираюсь соорудить прочные ворота в начале дороги к моему дому, и пусть весь мир останется за ними. Жениться! Никогда.
— Это не было бы слишком долго, — сказала Мисси тихо.
— Даже день — это уже долго, мисс Райт.
— Я понимаю вас, мистер Смит, очень хорошо. Я тоже жила, отгородившись от всех, но мне это надоело. Но ни за что не поверю, что ваша жизнь была такой же скучной, бесцветной и однообразной, как моя. О, я не хочу сказать, что со мной плохо обращались, что мне хуже, чем остальным дамам Миссалонги. У нас у всех одинаково скучная, бесцветная, однообразная жизнь. Но я больше не хочу так жить, мистер Смит! Я хочу немного пожить нормальной жизнью. Мне немного осталось. Вы понимаете меня?
— Черт, еще бы! Но если вам хочется выйти замуж, почему бы вам не сделать предложение какому-нибудь вдовцу или холостяку из Байрона? Там наверняка есть такие. — С каждым словом он, как улитка, постепенно уползал в свою раковину, и ему уже казалось, что он сможет выпутаться из этой неприятной ситуации, не потеряв ни свою свободу, ни уважение к себе.
— Это будет еще худшая судьба, потому что ничего не изменится. Я выбрала вас, потому что вы живете так, как мне хотелось бы — вдали от людей, вдали от города, чопорности, сплетен. Поверьте, мистер Смит, я не хочу разрушать ту жизнь, которую вы создали здесь для себя. Наоборот, я изменю свой образ жизни! Я не буду камнем у вас на шее. Я обещаю, что не буду надоедать вам. И ведь это не навсегда. Год. Всего лишь один год!
— Вы поживете год так, как вы мечтали всю жизнь, потом тихонько соберетесь и вернетесь в свое болото? — почти насмешливо заметил он.
Мисси выпрямилась в кресле, вся ее фигура выражала глубокое величие.
— Мне осталось жить всего год, мистер Смит, — произнесла она.
Он взглянул на нее с невыразимой жалостью, как будто сейчас он узнал самую большую ее тайну. Как бы жестоко это ни было, она решила воспользоваться своим преимуществом и продолжала:
— Я знаю, что вам очень не хочется делить этот рай с кем-то. Будь он мой, я бы тоже ревностно охраняла его. Но постарайтесь и вы понять меня, пожалуйста! Мне тридцать три года, и у меня никогда не было того, что другие женщины либо принимают как должное, либо просто не хотят иметь. Я старая дева! Это самое ужасное для любой женщины, и обычно женщина остается одна, если она бедна и уродлива. Если бы я была только бедна или только некрасива, многие бы мужчины все равно могли бы взять меня в жены, но оба эти недостатка — слишком много. Если мне удастся преодолеть свои комплексы, я могу предложить мужчине намного больше, чем любая другая женщина, уверенная в своей красоте и богатстве. Я буду связана с мужем не только узами любви, но и благодарности. Если бы я прямо сейчас могла доказать тебе, как мало ты теряешь, женившись на мне, и как много приобретаешь! У меня есть здравый смысл, я не преувеличиваю свое значение. И я изо всех сил постараюсь быть твоим лучшим другом и любовницей.
Он резко поднялся и встал, упершись взглядом в дверь, и заложил руки за спину.
— Женщины, — изрек он, — лживы, болтливы, лицемерны и глупы. Меня не беспокоит, даже если я до конца дней своих не увижу ни одной женщины. А любовь мне не нужна! Все, что мне нужно, — это быть одному! — Кажется, он подумал, что это звучит вполне убедительно, поэтому, поразмыслив, грубо добавил: — Как вы мне докажете, что говорите правду?
— Знаете, мистер Смит, в списке женихов Байрона вы явно не под первым номером! Вас считают всем, чем угодно, — от закоренелого преступника до оригинала, а кроме того, всем известно, что вы не богаты. Зачем же мне лгать?
Мисси открыла сумочку, выудила оттуда аккуратно сложенный листок бумаги, который она взяла со стола в кабинете доктора Паркинсона, поднялась .и подошла к Смиту.
— Вот, прочтите. Вы знаете, что я больна. Вы ведь были свидетелем моего первого припадка. И я прекрасно помню, что, когда я встретила вас на следующий день, я сказала вам, что собираюсь в Сидней к врачу-кардиологу. Это заключение о моем состоянии. Я украла его. Во-первых, я не хочу, чтобы мои мама и тетя знали о моей болезни. Я не хочу их волновать, не хочу, чтобы меня насильно держали в кровати, не хочу суеты. Поэтому им я сказала, что у меня ущемлен спинной нерв. Если я смогу придерживаться этой лжи, они и дальше будут верить, что это причина моей болезни. Во-вторых, я украла это заключение для вас. Я знала, что приду сделать вам предложение, и знала, что мне нужно будет доказать мою правдивость. На нем только имя врача, но если вы приглядитесь, то увидите, что имени пациента там никогда не было. Я не стирала его.
Он взял бумагу, развернул ее и быстро прочел. Затем внимательно посмотрел на Мисси.
— Если не замечать, какая вы худая, то выглядите вы довольно здоровой, — все еще с сомнением в голосе произнес он.
Мисси молилась, чтоб он ничего не понимал в медицине.
— Между припадками я, правда, здорова. Эта болезнь не из тех, которые подтачивают силы постепенно, она как бы нападает. Покалывание в сердце — и кровь не движется по венам. Именно это, как я узнала, убьет меня. Больше я ничего не знаю — доктора не любят много рассказывать своим пациентам, особенно выносить смертельные приговоры.
Мисси застонала и начала входить в роль с истинно актерским апломбом:
— Однажды я просто погасну, как луч света, — она подняла на него молящий взгляд. — Я не хочу умирать в Миссалонги! — жалобно протянула она. — Я хочу умереть в объятиях человека, которого я люблю!
Смит решил не отступать и попробовать другой способ:
— А может быть, доктора ошибаются?
— В чем? — удивилась Мисси. — Мне остался год, и я не хочу год таскаться по врачам!
— По ее щеке скатилась большая слеза, и было видно, что если он не отступит, слёзы хлынут потоком. — О, мистер Смит, последний год моей жизни я хочу быть счастлива!
Он испустил стон осужденного на вечную каторгу.
— Ради бога, мадам, не плачьте.
— Почему? — воскликнула Мисси, скомкав свой рукав, чтобы превратить его в носовой платок. — Уж на это то я имею право!
— Ну, плачьте, черт с вами! — он почти взорвался от злости и стремительно вышел.
Мисси стояла, утирая слезы и провожая его взглядом. Он пересек лужайку и исчез из ее поля зрения. С опущенной головой она вернулась к своему креслу и остановила рыдания. Ведь теперь никто, кроме Господа Бога, не мог оценить ее страдания. Что же теперь делать? Вернется он или нет? А может, он спрятался где-нибудь, выглядывая, когда она уйдет?
На момент она вдруг почувствовала, как устала и измучилась. Так много усилий — и все напрасно. И увещевания Юны, и украденное заключение, и воображаемые картины будущей жизни… Она вздохнула горестно, как никогда раньше. Даже и не думала, что будет так горевать когда-нибудь. Зачем ждать еще? Она не нужна здесь.
Она тихо выскользнула из хижины, аккуратно закрыла за собой дверь. Уже пробило два, а впереди девять миль пути в гору по разбитой дороге. Будет поздно, когда она вернется домой.
— Все же я не жалею, что пришла сюда, — подумала она вслух. — Я знаю, это было не зря.
— Мисс Райт!
Она обернулась, надежда еще тлела в ее глазах.
— Подождите, я отвезу вас домой.
— Спасибо, я могу идти, — ответила она не то чтобы сухо и зло, а просто в своей прежней бесцветно вежливой манере.
Он уже подошел к ней, взял под руку.
— Нет, слишком поздно, и дорога тяжелая, особенно для вас. Посидите здесь, я запрягу лошадь, — и он указал ей на тот же самый пенек, где она раньше ждала его.
Мисси не в силах была спорить, и, по совести говоря, ей не хотелось идти пешком, поэтому она не стала возражать. Смит все приготовил и подсадил ее на телегу с такой легкостью, как будто она была ребенком.
— Вот видите, еще одно доказательство того, что я прав, — сказал он, выводя лошадей на дорогу. — Самому мне нужна только легкая двуколка, я запрягаю своих лошадей в большую телегу только тогда, когда нужно перевезти тяжелый груз.
— Конечно, все правильно, — ответила машинально Мисси.
— Сердитесь?
Она обернулась и с искренним удивлением произнесла:
— Нет. Почему я должна сердиться?
— Ну, вам ведь здесь не очень-то повезло. — Она засмеялась искренне и сдержанно одновременно.
— Дорогой мистер Смит, вы ничего не поняли!
— Ясно, что ничего. А что именно?
— Мне нечего терять. Нечего!
— А вы что, действительно думали, что вам повезет.
— Была уверена.
— Почему?
— Потому что вы — это вы. — Что вы имеете ввиду?
— Просто вы такой добрый. И милый.
— Спасибо.
После говорить было не о чем. Лошади нехотя тащились по лесу, явно не понимая, куда их направляют. Но они не сопротивлялись даже тогда, когда дорога шла вверх. Из этого Мисси заключила, что они слишком хорошо знают хозяина, чтобы брыкаться. При этом он мягко вел их, не хлестал кнутом, направляя, скорее усилием воли, чем грубостью.
— Должен заметить, вы очень не похожи на остальных Хэрлингфордов, — неожиданно бросил он, почти в конце путешествия.
— Не похожа? Почему?
— Много причин. Для начала, ваше имя. Внешность. Ваша семья, забытая богом, вечно нуждающаяся. Милый характер. — Последняя характеристика, чувствовалось, далась ему с трудом.
— Не все Хэрлингфорды богаты, мистер Смит. Но я принадлежу к этой семье, по крайней мере, по женской линии. Мои мама и тетя — сестры Херберта и Максвелла Хэрлингфордов и двоюродные сестры сэра Вильяма.
Он повернулся к ней и, пока она объясняла это, смотрел на нее во все глаза, затем даже присвистнул.
— Ну, это наказание какое-то. Шайка настоящих Хэрлингфордов на Гордонской дороге, выпрашивающих милостыню. Что произошло?
Мисси на оставшемся отрезке пути потчевала Джона Смита рассказами о вероломстве сэра Вильяма и еще большей подлости его отпрысков.
— Благодарю вас, мисс Райт — сказал он, когда лошади остановились перед воротами Миссалонги. — Вы ответили на многие мои вопросы, и мне есть над чем подумать. А сейчас вы опять дома. Надеюсь, ваша мама еще не беспокоится о вас.
Мисси без его помощи спрыгнула с телеги.
— Спасибо, дорогой мистер Смит. И я все равно думаю, что вы очень добрый.
В ответ он коснулся шляпы и одарил ее улыбкой, прежде чем развернуть лошадей.
Глава 9
Октавия нашла записку Мисси, когда пошла на ее поиски. Записка с единственным напечатанным словом «Маме» лежала на покрывале, выделяясь белым пятном на коричневом фоне. Сердце у Октавии упало: записки, адресованные маме никогда не содержали хороших новостей. Услышав, что Друсилла вошла через переднюю дверь, Октавия скатилась в прихожую с запиской в руке и с выпученными светло-голубыми глазами, уже готовая излить столько слез, сколько требовало содержание записки.
— Мисси ушла и оставила тебе записку. — Друсилла нахмурилась, не проявляя беспокойства:
— Ушла?
— Ушла! Она забрала всю одежду и наш саквояж.
Кожа на щеках у Друсиллы начала подергиваться, она вырвала записку у Октавии и прочла ее вслух, чтобы Октавия не истолковала что-нибудь неверно.
Дорогая мама, — было написано там. Пожалуйста, прости меня за то, что я ухожу, не предупреждая тебя, но, наверное, тебе лучше не знать, что я задумала, пока я сама не узнаю, получится это или нет. Я, вероятно, вернусь домой завтра или послезавтра, по крайней мере, загляну. Пожалуйста, не беспокойся. Я в безопасности. Твоя любящая дочь, Мисси".
У Октавии слезы текли ручьем, но Друсилла не рыдала. Она сложила письмо и, пройдя на кухню, осторожно опустила его на каминную полку.
— Мы должны заявить в полицию, — плача сказала Октавия.
— Мы не будем этого делать, — возразила Друсилла и поставила чайник на плиту. — О боже, мне срочно необходимо выпить чашку чая.
— Но, может быть, Мисси в опасности.
— Я очень сомневаюсь. В записке ничего не свидетельствует о глупостях, которые она могла совершить. — Она со вздохом уселась. — Октавия, ну вытри же слезы. События последних дней научили меня, что Мисси такой человек, с которым нужно считаться. Я не сомневаюсь, что она в безопасности и что, возможно, завтра мы действительно увидим ее снова. А пока наши действия ограничатся тем, что мы будем говорить, что Мисси просто уехала.
— Но она где-то одна, и ни одна душа не может защитить ее от мужчин!
— Может быть, Мисси предпочитает не быть защищенной от мужчин, — сухо сказала Друсилла. — Теперь делай, что тебе говорят: перестань плакать и приготовь чай. Мне нужно о многом с тобой переговорить, и это не имеет никакого отношения к исчезновению Мисси.
Любопытство оказалось сильнее горя. Октавия налила немного кипятка в заварной чайник и поставила его у края плиты.
— Что же? — нетерпеливо спросила она.
— Ну, я отдала Корнелии и Джулии их деньги, а сама купила зингеровскую швейную машинку.
— Друсилла!
Так вот обе дамы, оставшиеся в Миссалонги, пили чай и обсуждали обстоятельно все события дня, после чего они вернулись к своим обычным делам, и под конец каждая удалилась в свою спальню.
— Боже, — говорила Друсилла, стоя на коленях. — Пожалуйста, помоги Мисси и защити ее, огради ее от всех бед и дай силы выдержать все напасти. Аминь.
После этого она забралась в кровать, единственную во всем доме двухместную кровать, как это приличествовало единственной в доме замужней даме. Но прошло еще некоторое время, прежде чем она закрыла глаза.
Звуки органа заглушили стук колес телеги Джона Смита и спасли Мисси от разоблачения. Телега подъехала и повернула назад, и никто этого не услышал, так же, как никто не услышал Мисси, когда она, крадучись, обошла вокруг дома и, миновав задний двор, оказалась у сарая. Спрятаться там было невозможно, но она ухитрилась засунуть саквояж за мешок с сеном и затем направилась в сад с фруктовыми деревьями. Она находилась там все время, пока ее мать доила корову. Корова, разумеется, знала походку хозяйки и начала жалобно мычать, прося, чтобы ее подоили. Однако Друсилла с ведром появилась раньше, чем Незабудка действительно начала волноваться.
Мисси вся сжалась, прячась за стволом толстенной яблони, и закрыла глаза. Ей очень хотелось, чтобы у нее действительно была неизлечимая болезнь сердца и чтобы она умерла до наступления утра.
Она простояла, не шевельнувшись, до тех пор, пока не стало совсем темно. Только пронизывающий ветер, дувший с Голубых Гор, заставил ее, наконец, покинуть сад и укрыться в сарае, где было сравнительно тепло. Незабудка лежала, поджав под себя ноги и безмятежно жуя жвачку. Вымя ее было пустым и больше не беспокоило ее. Мисси положила чистый мешок на землю рядом с коровой и свернулась на нем калачиком, прислонившись головой к теплому боку Незабудки. Конечно, ей надо бы набраться мужества и войти в дом сразу же, как только уехал Джон Смит. Но когда она пыталась заставить себя подняться по ступенькам, ведущим на террасу, ноги просто не слушались ее. Как она могла рассказать матери, что сделала предложение едва знакомому человеку и получила отказ. И если не говорить об этом, то какую еще убедительную историю могла она придумать? Мисси не была мастерицей рассказывать истории, она их только читала. Может быть, утром она признается, говорила она себе, и у нее перехватывало дыхание от боли и отчаяния при мысли об этом. Но будет еще хуже, если ей надо будет отчитываться за ночь, проведенную не под крышей Миссалонги. Кто ей поверит, что она провела ее рядом с коровой. Иди в дом сию же минуту, говорила ей ее лучшая половина, но у худшей половины не хватало мужества сделать это.
Глаза Мисси наполнились слезами, и она заплакала, измученная не столько физическим напряжением, сколько тем непомерным усилием воли, которое от нее потребовала встреча с Джоном Смитом.
— О, Незабудка! Что мне делать? — рыдала она. Незабудка лишь недовольно пошевелилась. Вскоре Мисси заснула.
Петух разбудил ее за час до рассвета, пронзительно прокричав с перекладины прямо над ее головой. Она вскочила в замешательстве, но вскоре опять приникла к своей живой подушке, снова охваченная приступом боли и сомнений. Ей не хотелось ни есть, ни пить. Что делать? Что же делать?
Однако, когда рассвело, она уже знала, что ей делать, и решительно поднялась на ноги. Достав из саквояжа расческу и щетку, она привела себя в порядок, обнаружив к своему отчаянию, что от нее сильно пахнет коровой.
Ни звука не доносилось из Миссалонги, когда она крадучись, проходила мимо дома. Лишь из окна комнаты ее матери слышалось слабое похрапывание.
Еще раз той же дорогой через долину Джона Смита… Но уже не было ни призрачного очарования вчерашнего дня, ни того состояния безудержного счастья, когда ничто не казалось невозможным, и счастливый конец был неминуем. Теперь Мисси шагала почти без всякой надежды, но с железной решимостью; он не ответит ей снова отказом, если бы даже это значило, что ей придется каждую ночь в следующем году проводить под крышей сарая рядом с Незабудкой и каждый день отправляться в долину к Джону Смиту и просить его снова. Она будет просить его опять и опять — и завтра, если он откажет сегодня, и послезавтра, и после послезавтра…
Было около десяти часов, когда она, наконец, вышла на полянку к его домику; из трубы струился дымок, но, как и вчера, Джона Смита не было. Она присела на пень и стала ждать.
Возможно, он тоже забыл о еде. Когда перевалило за полдень, а его все не было, Мисси уже смирилась с мыслью, что ей придется ждать его в течение целого дня. И действительно, солнце уже давно скрылось за стенами дома, быстро темнело, и только тогда он появился. Смит казался более серьезным, чем вчера, но, как и в прошлый раз, не обратил внимания на Мисси, сидящую на своем пеньке.
— Мистер Смит!
— Черт возьми!
Он тотчас подошел и стал рядом с ней, глядя на нее не сердито, но и без удовольствия.
— Что вы опять здесь делаете?
— Женитесь на мне, мистер Смит.
На этот раз он не взял ее под локоть и не отвел в дом; он стал напротив нее, в то время как она поднялась на ноги, и посмотрел ей в глаза.
— Кто-нибудь заставляет вас приходить сюда?
— Нет.
— Это действительно так важно для вас?
— От этого зависит моя жизнь. Я не вернусь домой. Я буду приходить сюда каждый день и просить вас об этом.
— Вы играете с огнем, мисс Райт, — сказал он и поджал губы. — Приходило ли вам в голову, что мужчина может применить насилие, если женщина не желает оставить его в покое?
Она в ответ улыбнулась ангельской улыбкой, спокойно и безмятежно.
— Некоторые мужчины, возможно. Но не вы, мистер Смит.
— Чего вы хотите добиться, в конце концов? Что, если я на самом деле женюсь на вас? Такого ли мужа вы хотите — мужчину, которого вы довели до такого состояния, что он не знает, каким образом ему вернуть утраченный покой: уступить вам или задушить вас? — Он заговорил тише и жестче: — В этом огромном мире, мисс Райт, существует гадкая штука — ненависть. Я умоляю вас, не выпускайте ее из клетки.
— Женитесь на мне, — попросила она. Рот его скривился, он с силой выдохнул воздух, поднял голову и стал пристально смотреть на что-то за ее спиной, что она не могла увидеть. И ничего не говорил в течение довольно долгого времени. Затем он пожал плечами и посмотрел на нее:
— Я признаюсь, что я много думал о Вас со вчерашнего дня, и даже самая тяжелая работа не мешала мне помнить о Вас. И я стал говорить себе, что, вероятно, мне дают возможность искупить свою вину и что счастье мне изменит, если я пропущу эту возможность.
— Возможность искупить вину? Какую вину?
— Это просто так говорится. У каждого есть что-нибудь, что нужно искупить, нет невиновных. Навязывая себя мне, вы создаете основание для искупления вашей вины, вы это понимаете?
— Да.
— И это вас не волнует?
— Я все приму с радостью, мистер Смит, если рядом со мной будете вы.
— Ну, хорошо. Тогда я вас беру в жены.
Вся боль и оцепенение, в котором находилась Мисси, улетучились.
— О, мистер Смит! Спасибо, Вы не пожалеете об этом. Я обещаю!
— Вы ребенок, мисс Райт, а не взрослая женщина, и, возможно, поэтому я предпочитаю уступить вам, а не задушить вас, — проворчал он. — Я не могу поверить, что в вас есть женское вероломство. Только никогда не давайте мне повод изменить это мнение.
И теперь он взял ее под руку, что было сигналом пройти в дом.
— Есть еще одна вещь, о которой я должна попросить вас, мистер Смит, — сказала она.
— Какая?
— Чтобы мы никогда не упоминали о том, что я скоро умру, и чтобы это не влияло на наши отношения. Я хочу быть свободной. И я не могу быть свободной, если мне будут постоянно напоминать словом или делом, что я скоро умру.
— Договорились, — сказал Джон Смит.
Не желая торопить свое счастье, ибо она чувствовала, что уже дошла до той черты, переступить которую было бы неблагоразумно, Мисси вошла в дом и тихо уселась на один из кухонных стульев, в то время как Джон Смит распахнул дверь и встал на пороге, наблюдая, как начал стелиться прозрачный голубой туман ночи.
В молчании она смотрела на его спину, длинную, широкую и в эту минуту чрезвычайно выразительную. Но по прошествии пяти минут она отважилась спросить тихим и извиняющимся голосом:
— Что будет теперь, мистер Смит?
Он подпрыгнул, как если бы уже забыл о ее присутствии. Затем подошел и сел за стол напротив нее. В сумерках его лицо едва вырисовывалось и казалось массивным, омертвелым и немного пугающим. Но когда он заговорил, голос его звучал весело, как будто он решил, что не было смысла казаться более несчастным, чем этого требовала ситуация.
— Меня зовут Джон, — сказал он. Встал, зажег две лампы и поставил их на стол так, чтобы видеть ее лицо. — Что касается главного: мы получим официальное разрешение и женимся.
— Сколько времени потребуется на это? — Он пожал плечами.
— Я не знаю. Если о нашем браке не было объявлено заранее, дня два-три. Может быть, даже меньше, если будет оглашение в церкви. А пока я лучше отошлю Вас домой.
— О, нет! Я останусь здесь, — сказала Мисси.
— Если Вы останетесь здесь, Вы, вероятно, начнете свой медовый месяц преждевременно, — сказал он со все возрастающей надеждой.
Прекрасная идея! Ей может это не понравиться. В конце концов, большинству женщин это не нравится. А он мог бы быть пожестче, не то чтобы совершить насилие в прямом смысле, просто припугнуть немного, девственницу в ее возрасте легко испугать. Здесь он совершил ошибку, посмотрев на нее. А она сидела рядом, бедное маленькое умирающее существо, и не отрываясь глядела на него со слепой и глупой нежностью, как обожающий тебя щенок.
Спящее сердце Джона Смита екнуло, он ощутил горечь и незнакомую прежде боль. Ибо, действительно, ее образ был с ним в течение всего дня, как бы упорно он ни работал, чтобы прогнать его и вернуть на его место прежнюю пустоту, образовавшуюся там за годы тяжелого физического труда. Его сознание хранило тайны, некоторые из них были похоронены так глубоко, что он мог откровенно признаться себе, что никогда не вспоминал о них, словно он был вновь рожден, начинал другую жизнь. Но весь день его что-то грызло, мучило, и то совершенное спокойствие духа, которое он обрел в своей долине, исчезло. Может быть, он действительно обязан искупить вину; может быть, для того она и пришла. Только его вина не могла быть такой огромной, такой сокрушающей. Не могла. О, нет, нет. Может быть, ей это не понравится. Ляг с ней в постель, Джон Смит, покажи ей, на что это похоже, наполни ее собой и своим отвращением к плоти. Она всего лишь женщина.
Но Мисси не сплоховала и продемонстрировала удивительные способности. Еще один гвоздь был забит в гроб Джона Смита, как он горько признался себе спустя три часа после того, как они, не пообедав, улеглись, в постель. Чудеса на этом не кончились. Эта великовозрастная девица была рождена для подобных занятий. Ужасно несведущая поначалу, она не робела и не стыдилась своего невежества, и ее нежные ответы согревали его, трогали, делали невозможным любое проявление жестокости или насилия. Маленькая проказница! И сколько в ней было жизни, ждущей своего часа. Внезапно мысль о неизбежности конца этой жизни потрясла его. Одно дело, когда ты жалеешь незнакомого тебе человека, и совсем другое, когда испытываешь это же чувство к человеку близкому. С постелью всегда так. После нее человек делается тебе в сто раз ближе, чем после десяти лет совместных чаепитий в гостиной.
Мисси спала как убитая и проснулась раньше Джона Смита, возможно, потому что он заснул намного позже ее, одолеваемый мыслями и сомнениями.
Когда сквозь окно начал пробиваться слабый свет, она осторожно выбралась из постели и стала доставать халат из своей сумки, дрожа от холода. Как это было замечательно! С большей рассудительностью, чем она от себя ожидала, она постаралась забыть первые неприятные и болезненные ощущения и вспомнила большие, сильные, огрубевшие от работы руки, поглаживающие, успокаивающие, ласкающие; чувства и ощущения, поцелуи и касания, жар и свет — о да, это было замечательно.
— Мисси ушла и оставила тебе записку. — Друсилла нахмурилась, не проявляя беспокойства:
— Ушла?
— Ушла! Она забрала всю одежду и наш саквояж.
Кожа на щеках у Друсиллы начала подергиваться, она вырвала записку у Октавии и прочла ее вслух, чтобы Октавия не истолковала что-нибудь неверно.
Дорогая мама, — было написано там. Пожалуйста, прости меня за то, что я ухожу, не предупреждая тебя, но, наверное, тебе лучше не знать, что я задумала, пока я сама не узнаю, получится это или нет. Я, вероятно, вернусь домой завтра или послезавтра, по крайней мере, загляну. Пожалуйста, не беспокойся. Я в безопасности. Твоя любящая дочь, Мисси".
У Октавии слезы текли ручьем, но Друсилла не рыдала. Она сложила письмо и, пройдя на кухню, осторожно опустила его на каминную полку.
— Мы должны заявить в полицию, — плача сказала Октавия.
— Мы не будем этого делать, — возразила Друсилла и поставила чайник на плиту. — О боже, мне срочно необходимо выпить чашку чая.
— Но, может быть, Мисси в опасности.
— Я очень сомневаюсь. В записке ничего не свидетельствует о глупостях, которые она могла совершить. — Она со вздохом уселась. — Октавия, ну вытри же слезы. События последних дней научили меня, что Мисси такой человек, с которым нужно считаться. Я не сомневаюсь, что она в безопасности и что, возможно, завтра мы действительно увидим ее снова. А пока наши действия ограничатся тем, что мы будем говорить, что Мисси просто уехала.
— Но она где-то одна, и ни одна душа не может защитить ее от мужчин!
— Может быть, Мисси предпочитает не быть защищенной от мужчин, — сухо сказала Друсилла. — Теперь делай, что тебе говорят: перестань плакать и приготовь чай. Мне нужно о многом с тобой переговорить, и это не имеет никакого отношения к исчезновению Мисси.
Любопытство оказалось сильнее горя. Октавия налила немного кипятка в заварной чайник и поставила его у края плиты.
— Что же? — нетерпеливо спросила она.
— Ну, я отдала Корнелии и Джулии их деньги, а сама купила зингеровскую швейную машинку.
— Друсилла!
Так вот обе дамы, оставшиеся в Миссалонги, пили чай и обсуждали обстоятельно все события дня, после чего они вернулись к своим обычным делам, и под конец каждая удалилась в свою спальню.
— Боже, — говорила Друсилла, стоя на коленях. — Пожалуйста, помоги Мисси и защити ее, огради ее от всех бед и дай силы выдержать все напасти. Аминь.
После этого она забралась в кровать, единственную во всем доме двухместную кровать, как это приличествовало единственной в доме замужней даме. Но прошло еще некоторое время, прежде чем она закрыла глаза.
Звуки органа заглушили стук колес телеги Джона Смита и спасли Мисси от разоблачения. Телега подъехала и повернула назад, и никто этого не услышал, так же, как никто не услышал Мисси, когда она, крадучись, обошла вокруг дома и, миновав задний двор, оказалась у сарая. Спрятаться там было невозможно, но она ухитрилась засунуть саквояж за мешок с сеном и затем направилась в сад с фруктовыми деревьями. Она находилась там все время, пока ее мать доила корову. Корова, разумеется, знала походку хозяйки и начала жалобно мычать, прося, чтобы ее подоили. Однако Друсилла с ведром появилась раньше, чем Незабудка действительно начала волноваться.
Мисси вся сжалась, прячась за стволом толстенной яблони, и закрыла глаза. Ей очень хотелось, чтобы у нее действительно была неизлечимая болезнь сердца и чтобы она умерла до наступления утра.
Она простояла, не шевельнувшись, до тех пор, пока не стало совсем темно. Только пронизывающий ветер, дувший с Голубых Гор, заставил ее, наконец, покинуть сад и укрыться в сарае, где было сравнительно тепло. Незабудка лежала, поджав под себя ноги и безмятежно жуя жвачку. Вымя ее было пустым и больше не беспокоило ее. Мисси положила чистый мешок на землю рядом с коровой и свернулась на нем калачиком, прислонившись головой к теплому боку Незабудки. Конечно, ей надо бы набраться мужества и войти в дом сразу же, как только уехал Джон Смит. Но когда она пыталась заставить себя подняться по ступенькам, ведущим на террасу, ноги просто не слушались ее. Как она могла рассказать матери, что сделала предложение едва знакомому человеку и получила отказ. И если не говорить об этом, то какую еще убедительную историю могла она придумать? Мисси не была мастерицей рассказывать истории, она их только читала. Может быть, утром она признается, говорила она себе, и у нее перехватывало дыхание от боли и отчаяния при мысли об этом. Но будет еще хуже, если ей надо будет отчитываться за ночь, проведенную не под крышей Миссалонги. Кто ей поверит, что она провела ее рядом с коровой. Иди в дом сию же минуту, говорила ей ее лучшая половина, но у худшей половины не хватало мужества сделать это.
Глаза Мисси наполнились слезами, и она заплакала, измученная не столько физическим напряжением, сколько тем непомерным усилием воли, которое от нее потребовала встреча с Джоном Смитом.
— О, Незабудка! Что мне делать? — рыдала она. Незабудка лишь недовольно пошевелилась. Вскоре Мисси заснула.
Петух разбудил ее за час до рассвета, пронзительно прокричав с перекладины прямо над ее головой. Она вскочила в замешательстве, но вскоре опять приникла к своей живой подушке, снова охваченная приступом боли и сомнений. Ей не хотелось ни есть, ни пить. Что делать? Что же делать?
Однако, когда рассвело, она уже знала, что ей делать, и решительно поднялась на ноги. Достав из саквояжа расческу и щетку, она привела себя в порядок, обнаружив к своему отчаянию, что от нее сильно пахнет коровой.
Ни звука не доносилось из Миссалонги, когда она крадучись, проходила мимо дома. Лишь из окна комнаты ее матери слышалось слабое похрапывание.
Еще раз той же дорогой через долину Джона Смита… Но уже не было ни призрачного очарования вчерашнего дня, ни того состояния безудержного счастья, когда ничто не казалось невозможным, и счастливый конец был неминуем. Теперь Мисси шагала почти без всякой надежды, но с железной решимостью; он не ответит ей снова отказом, если бы даже это значило, что ей придется каждую ночь в следующем году проводить под крышей сарая рядом с Незабудкой и каждый день отправляться в долину к Джону Смиту и просить его снова. Она будет просить его опять и опять — и завтра, если он откажет сегодня, и послезавтра, и после послезавтра…
Было около десяти часов, когда она, наконец, вышла на полянку к его домику; из трубы струился дымок, но, как и вчера, Джона Смита не было. Она присела на пень и стала ждать.
Возможно, он тоже забыл о еде. Когда перевалило за полдень, а его все не было, Мисси уже смирилась с мыслью, что ей придется ждать его в течение целого дня. И действительно, солнце уже давно скрылось за стенами дома, быстро темнело, и только тогда он появился. Смит казался более серьезным, чем вчера, но, как и в прошлый раз, не обратил внимания на Мисси, сидящую на своем пеньке.
— Мистер Смит!
— Черт возьми!
Он тотчас подошел и стал рядом с ней, глядя на нее не сердито, но и без удовольствия.
— Что вы опять здесь делаете?
— Женитесь на мне, мистер Смит.
На этот раз он не взял ее под локоть и не отвел в дом; он стал напротив нее, в то время как она поднялась на ноги, и посмотрел ей в глаза.
— Кто-нибудь заставляет вас приходить сюда?
— Нет.
— Это действительно так важно для вас?
— От этого зависит моя жизнь. Я не вернусь домой. Я буду приходить сюда каждый день и просить вас об этом.
— Вы играете с огнем, мисс Райт, — сказал он и поджал губы. — Приходило ли вам в голову, что мужчина может применить насилие, если женщина не желает оставить его в покое?
Она в ответ улыбнулась ангельской улыбкой, спокойно и безмятежно.
— Некоторые мужчины, возможно. Но не вы, мистер Смит.
— Чего вы хотите добиться, в конце концов? Что, если я на самом деле женюсь на вас? Такого ли мужа вы хотите — мужчину, которого вы довели до такого состояния, что он не знает, каким образом ему вернуть утраченный покой: уступить вам или задушить вас? — Он заговорил тише и жестче: — В этом огромном мире, мисс Райт, существует гадкая штука — ненависть. Я умоляю вас, не выпускайте ее из клетки.
— Женитесь на мне, — попросила она. Рот его скривился, он с силой выдохнул воздух, поднял голову и стал пристально смотреть на что-то за ее спиной, что она не могла увидеть. И ничего не говорил в течение довольно долгого времени. Затем он пожал плечами и посмотрел на нее:
— Я признаюсь, что я много думал о Вас со вчерашнего дня, и даже самая тяжелая работа не мешала мне помнить о Вас. И я стал говорить себе, что, вероятно, мне дают возможность искупить свою вину и что счастье мне изменит, если я пропущу эту возможность.
— Возможность искупить вину? Какую вину?
— Это просто так говорится. У каждого есть что-нибудь, что нужно искупить, нет невиновных. Навязывая себя мне, вы создаете основание для искупления вашей вины, вы это понимаете?
— Да.
— И это вас не волнует?
— Я все приму с радостью, мистер Смит, если рядом со мной будете вы.
— Ну, хорошо. Тогда я вас беру в жены.
Вся боль и оцепенение, в котором находилась Мисси, улетучились.
— О, мистер Смит! Спасибо, Вы не пожалеете об этом. Я обещаю!
— Вы ребенок, мисс Райт, а не взрослая женщина, и, возможно, поэтому я предпочитаю уступить вам, а не задушить вас, — проворчал он. — Я не могу поверить, что в вас есть женское вероломство. Только никогда не давайте мне повод изменить это мнение.
И теперь он взял ее под руку, что было сигналом пройти в дом.
— Есть еще одна вещь, о которой я должна попросить вас, мистер Смит, — сказала она.
— Какая?
— Чтобы мы никогда не упоминали о том, что я скоро умру, и чтобы это не влияло на наши отношения. Я хочу быть свободной. И я не могу быть свободной, если мне будут постоянно напоминать словом или делом, что я скоро умру.
— Договорились, — сказал Джон Смит.
Не желая торопить свое счастье, ибо она чувствовала, что уже дошла до той черты, переступить которую было бы неблагоразумно, Мисси вошла в дом и тихо уселась на один из кухонных стульев, в то время как Джон Смит распахнул дверь и встал на пороге, наблюдая, как начал стелиться прозрачный голубой туман ночи.
В молчании она смотрела на его спину, длинную, широкую и в эту минуту чрезвычайно выразительную. Но по прошествии пяти минут она отважилась спросить тихим и извиняющимся голосом:
— Что будет теперь, мистер Смит?
Он подпрыгнул, как если бы уже забыл о ее присутствии. Затем подошел и сел за стол напротив нее. В сумерках его лицо едва вырисовывалось и казалось массивным, омертвелым и немного пугающим. Но когда он заговорил, голос его звучал весело, как будто он решил, что не было смысла казаться более несчастным, чем этого требовала ситуация.
— Меня зовут Джон, — сказал он. Встал, зажег две лампы и поставил их на стол так, чтобы видеть ее лицо. — Что касается главного: мы получим официальное разрешение и женимся.
— Сколько времени потребуется на это? — Он пожал плечами.
— Я не знаю. Если о нашем браке не было объявлено заранее, дня два-три. Может быть, даже меньше, если будет оглашение в церкви. А пока я лучше отошлю Вас домой.
— О, нет! Я останусь здесь, — сказала Мисси.
— Если Вы останетесь здесь, Вы, вероятно, начнете свой медовый месяц преждевременно, — сказал он со все возрастающей надеждой.
Прекрасная идея! Ей может это не понравиться. В конце концов, большинству женщин это не нравится. А он мог бы быть пожестче, не то чтобы совершить насилие в прямом смысле, просто припугнуть немного, девственницу в ее возрасте легко испугать. Здесь он совершил ошибку, посмотрев на нее. А она сидела рядом, бедное маленькое умирающее существо, и не отрываясь глядела на него со слепой и глупой нежностью, как обожающий тебя щенок.
Спящее сердце Джона Смита екнуло, он ощутил горечь и незнакомую прежде боль. Ибо, действительно, ее образ был с ним в течение всего дня, как бы упорно он ни работал, чтобы прогнать его и вернуть на его место прежнюю пустоту, образовавшуюся там за годы тяжелого физического труда. Его сознание хранило тайны, некоторые из них были похоронены так глубоко, что он мог откровенно признаться себе, что никогда не вспоминал о них, словно он был вновь рожден, начинал другую жизнь. Но весь день его что-то грызло, мучило, и то совершенное спокойствие духа, которое он обрел в своей долине, исчезло. Может быть, он действительно обязан искупить вину; может быть, для того она и пришла. Только его вина не могла быть такой огромной, такой сокрушающей. Не могла. О, нет, нет. Может быть, ей это не понравится. Ляг с ней в постель, Джон Смит, покажи ей, на что это похоже, наполни ее собой и своим отвращением к плоти. Она всего лишь женщина.
Но Мисси не сплоховала и продемонстрировала удивительные способности. Еще один гвоздь был забит в гроб Джона Смита, как он горько признался себе спустя три часа после того, как они, не пообедав, улеглись, в постель. Чудеса на этом не кончились. Эта великовозрастная девица была рождена для подобных занятий. Ужасно несведущая поначалу, она не робела и не стыдилась своего невежества, и ее нежные ответы согревали его, трогали, делали невозможным любое проявление жестокости или насилия. Маленькая проказница! И сколько в ней было жизни, ждущей своего часа. Внезапно мысль о неизбежности конца этой жизни потрясла его. Одно дело, когда ты жалеешь незнакомого тебе человека, и совсем другое, когда испытываешь это же чувство к человеку близкому. С постелью всегда так. После нее человек делается тебе в сто раз ближе, чем после десяти лет совместных чаепитий в гостиной.
Мисси спала как убитая и проснулась раньше Джона Смита, возможно, потому что он заснул намного позже ее, одолеваемый мыслями и сомнениями.
Когда сквозь окно начал пробиваться слабый свет, она осторожно выбралась из постели и стала доставать халат из своей сумки, дрожа от холода. Как это было замечательно! С большей рассудительностью, чем она от себя ожидала, она постаралась забыть первые неприятные и болезненные ощущения и вспомнила большие, сильные, огрубевшие от работы руки, поглаживающие, успокаивающие, ласкающие; чувства и ощущения, поцелуи и касания, жар и свет — о да, это было замечательно.