— О, Льюс, не надо! Пожалуйста, я прошу тебя, ну, пожалуйста. Мне очень больно!
   Слова ее, больше похожие на вой, чем на человеческую речь, казалось, проникли в его сознание. Он остановился и начал целовать грудь, которую секунду назад уродовал, но губы его едва прикасались к коже и очень скоро поцелуи прекратились.
   Все шло как надо. Детская любовь и желание снова вернулись, она издала вздох и что-то забормотала. Опираясь на руки, он грубыми толчками развел ей ноги и протащил между ними свои. Невидимый в темноте кусок плоти коснулся ее и начал тыкаться в ее тело. Она протянула руку, чтобы помочь ему найти свое место, дрожа от прикосновений, и сразу же отняла пальцы, подняла руки, чтобы стиснуть его плечи, притянуть к себе, принять в себя, почувствовать его тяжесть и ощутить его кожу на своей. Она ждала, что его руки сомкнутся за ее спиной, но напрасно: он не хотел ложиться на нее и продолжал опираться на ладони, полностью выпрямив руки. Соприкосновение осуществлялось только в одном месте — там, где, по его мнению, это было важно; как будто он не хотел распылять драгоценную силу по мелочам. Первый мощный толчок заставил ее охнуть от боли, но тело ее, молодое, влажное, расслабилось в отчаянном ожидании; она прижала ноги к земле, чтобы уменьшить глубину его проникновения, и начала подстраиваться под его движения, пока они не совпали в едином ритме, и тогда она уже не отстранялась от него, а двигалась ему навстречу.
   И наслаждение начало подступать, хотя ей не хватало его объятий, потому что он продолжал отстраняться от нее, оставаясь все в той же позе. Это раздражало ее, потому что ей не хватало силы трения, так что пришлось ждать целых десять минут, прежде чем оргазм наконец наступил, мощный, неистовый, какого она еще ни разу в жизни не чувствовала. Она забилась в судорогах, спазмы свели все ее тело, от челюсти до кончиков пальцев ног, как будто ее охватил невиданный приступ эпилептического экстаза.
   Бесконечно благодарная ему за то, что он смог сдержать себя так долго, она ждала, что он наконец даст себе волю, но этого не произошло. Толчки следовали один за другим, жесткие, неотвязные, беспощадные. Изнеможение душило ее; все в ней обмякло, влага высохла, она терпела из последних сил.
   — Ради Бога, Льюс! Хватит! Хватит!
   Он мгновенно остановился и замер, поднявшись, по-прежнему возбужденный, так и не достигнув оргазма. Она почувствовала себя до крайности униженной, раздавленной. Не осталось ни радости, ни сладкого чувства победы. И не прошепчешь это извечное «тебе было хорошо?», потому что ничего хорошего не было.
   Но не в ее характере было впадать подолгу в уныние по поводу других, в конце концов, если он не удовлетворен, это его проблема, не ее. Некоторое время она лежала неподвижно, надеясь, что он поцелует ее, обнимет, но он и этого не сделал. С того момента, как он взял ее на руки, он так ни разу и не поцеловал ее, как будто боялся, что, прикоснувшись к ее губам, он испортит себе удовольствие. Удовольствие? Разве он получил его? Ну, разумеется, должен был! Все это время он был твердый, как камень.
   Она сдвинула ноги вместе, перекатилась на бок и пошарила рукой в поисках сигарет и как только нашла их, Льюс тут же протянул руку за сигаретой для себя. Она передала ему пачку и склонилась к нему, чтобы поднести спичку. Огонек осветил его лицо, на котором не отражалось никаких чувств, глаза его были скрыты под длинными темными ресницами. Он глубоко затянулся и сразу же выдохнул дым. Спичка погасла — слабый огонь не выдержал силы его дыхания.
   «Ну что ж, этого хватит для счастья глупой маленькой сучке, — думал он, подложив руки под голову. Сигарета тихо дымилась в некрепко сжатых губах. — Бей их, топчи, колошмать, пока не взвоют о пощаде, и уж тогда они не посмеют жаловаться или проявлять недовольство». Время не играло для него роли. Он мог сдерживать себя хоть всю ночь, если надо. Он презирал половой акт, презирал их и самого себя. Половой акт был орудием сам по себе, и орудием этого орудия был предмет между ног, но он давно уже заклялся не быть орудием ни того, ни другого. Он всегда хозяин, господин, а они — его слуги, и только тех не мог он сломить, подчинить своей воле, кто, как сестра Лэнгтри, не желал ни господствовать, ни подчиняться. Господи, чего бы только он не дал, чтобы увидеть сестру Лэнгтри на коленях, у своих ног, просящую, умоляющую подчинения или господства…
   Он посмотрел на часы: было уже за полдесятого. Нужно идти, иначе он опоздает, а ему вовсе не хотелось предоставить Лэнгтри возможность пожаловаться на него полковнику Чинстрэпу. Он протянул руку и легонько шлепнул раскинувшуюся рядом с ним фигуру по мягкому месту.
   — Пойдем, моя радость, уже пора. Поздно.
   Он помог ей одеться с преданным терпением служанки: опустившись на колени, он завязал ей шнурки на ботинках, застегнул пряжки на гетрах. Затем, поднявшись, стряхнул с нее песок, одернул серую куртку, застегнул ремень и надел шляпу ей на голову, с тем наклоном, какой ему нравился. Его собственная одежда намокла от набегающих волн, но он набросил ее на себя, даже не обратив на это внимания.
   Они двинулись в сторону корпусов для медперсонала, его рука поддерживала ее под локоть, помогая находить дорогу в темноте с такой безличной вежливостью, что она впала в ярость.
   — Я еще увижу тебя? — спросила она, когда они остановились.
   Он улыбнулся.
   — Ну конечно, любовь моя.
   — Когда?
   — Через несколько дней. Если будем скакать чересчур резво, испортим все удовольствие. Я зайду к тебе на веранду рядом со столовой засвидетельствовать свое почтение, тогда и договоримся, Хорошо?
   Она приподнялась на цыпочки и неловко поцеловала его в щеку. Ей предстояло пройти последнюю дистанцию одной.
   Льюс немедленно снова превратился в кота: скользнул во мрак, осторожно минуя полосы света и стараясь держаться поближе к темным постройкам, вдоль которых он крался.
   И думал он о том, о чем не переставал думать псе это время, и даже занимаясь любовью: сержант Уилсон, славный герой и любитель мужских задниц. Смущенный командир отгрузил приятеля в отделение «Икс», чтобы избежать позорного трибунала, это ясно, как белый день. Отлично! Отделение голубеет день ото дня.
   От него не ускользнуло, что сестра Лэнгтри считает новичка в полном порядке. И скорее навострила уши, а как же! Конечно, не поверила его документам — ни одна женщина не в состоянии в это поверить, особенно, если попадается эдакий мужественный субъект, вроде сержанта Уилсона, мечта старых дев. Остается выяснить: действительно ли он — мечта сестры Лэнгтри. Льюс долго считал, что все преимущества — за Нейлом, но теперь он уже не так был в этом уверен. Пожалуй, стоит самому помечтать о том, чтобы Лэнгтри предпочла сержанта капитану, Уилсона — Паркинсону. Если это так, ему куда легче будет добиться того, что он задумал. Ох и поползает же она!
   До него вдруг дошло, что все у него внутри, от яиц до зубов, разнылось, и он зашел за пустой барак, чтобы помочиться. Что за черт, как всегда, проклятая жидкость не идет; вечно приходится торчать где-нибудь подолгу, чтобы нормально пописать.
   Время шло, а он все стоял и стоял, стараясь внушить струе, чтобы она наконец пошла, тиская в руке великолепный предмет, который он так глубоко презирал, сдвигая взад-вперед кожу в тихом бешенстве от отчаяния. Все было бесполезно. Он опять взглянул на часы и понял, что времени совсем не осталось и ему придется еще какое-то время терпеть эту боль.

ЧАСТЬ III

Глава 1

   Майкл провел в отделении «Икс» две недели, когда сестру Лэнгтри начали мучить странные предчувствия. Не сладкое ожидание чего-то приятного, а какой-то тягучий патологический страх, причем совершенно необоснованный. На самом же деле все шло гладко, жизнь обрела новую завершенность и полноту. Казалось, исчезли все подводные течения, Майкла признали и полюбили, и ему тоже все нравились. Мужчины расслабились и чувствовали себя явно более спокойно и комфортно, тем более что Майкл, казалось, предупреждал все их желания и капризы, ходил по их поручениям, приносил и уносил все, что бы они ни попросили. И делал он это с удовольствием. В конце концов, объяснял он ей, не может же он читать до бесконечности и валяться на пляже до посинения ему тоже надоело. Нужно что-то делать. Так что он починил водопровод и отрегулировал его работу до совершенства, вбивал гвозди и вешал на них различные предметы. На спинке ее кресла появилась новая подушка — результат внимания, проявленного к ней Майклом. Полы только что не сверкали, кухня блестела чистотой.
   И все-таки беспокойство не отступало. «Возможно, он своего рода катализатор, — думала она, — нейтрален сам по себе, но кто знает, какие скрытые реакции происходят сейчас в отделении «Икс»? Да, его все любят, и он всех любит. И никаких подводных течений. Но с самого момента его появления отделение стало другим, хотя в чем это проявляется, непонятно. Изменилась сама атмосфера».
   Жара стояла угнетающая, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка, воздух, казалось загустел в неподвижности; от самого незначительного движения по телу начинал струиться пот. Вода в океане, за рифом, стала какого-то неприятно-зеленого оттенка, горизонт плавился. Полнолуние принесло с собой дождь, и два дня сплошной стеной лил благодатный поток, Он прибил пыль, но теперь везде текли реки грязи. Отовсюду полезла плесень: она выступила на противомоскитных сетках, простынях, ставнях, покрыла серыми пятнами книги, обувь, одежду, деревянные предметы, хлеб. К счастью, до пляжа добраться было невозможно, и это спасло мужчин отделения «Икс» от полнейшего безделья — сестра Лэнгтри заставила их счищать плесень с помощью тряпок, пропитанных спиртом. Она также категорически приказала оставлять обувь у входа, но под действием, вероятно, каких-то физических законов, грязь проникала внутрь и распространялась по всему корпусу, зато, впрочем, у мужчин дел было по горло, так что они не выпускали из рук ведра, швабры и тряпки.
   Хорошо, что в самом дожде не было ничего угнетающего, поскольку он не знаменовал собой уходящее солнце, в отличие от слабых холодных дождей более высоких широт. И пока период муссонных дождей не начался, такой ливень был той стихийной силой, которая возвышала и приводила в восторг, наполняя человека ощущением огромной мощи природы. Но приходил муссон, и его действие подавляло слабый человеческий разум, потому что беспощадная его неотвратимость превращала самые важные людские дела в тщетную суету бессильных муравьев.
   Но для муссона пока еще было рано, так что, когда дождь прошел, даже унылое скопление облезлых бараков, именуемое Базой номер пятнадцать, неожиданно показалось милым и прелестным: дождь промыл их, отчистил от пыли и грязи, подмел мусор.
   «Так вот оно в чем дело, — думала сестра Лэнгтри, испытывая огромное облегчение. — Мое беспокойство и страх — это всего лишь предчувствие дождя. Так всегда бывает у них. А теперь это произошло и со мной».
   — До чего же глупо, — сказала она Майклу, передавая ему ведро с грязной водой.
   Он в это время наводил блеск в подсобке, после того как команда уборщиков положила швабры на место и теперь наслаждалась заслуженным отдыхом на веранде.
   — Что глупо? — спросил он, выпуская воду из водостока и протирая тряпкой оцинкованную поверхность.
   — Просто у меня было такое чувство, будто надвигается какая-то беда. Но теперь я думаю, это все из-за дождя. После всех этих тропиков пора бы уж, кажется, знать что к чему. — Она прислонилась к косяку и пристально посмотрела на него, а затем перевела взгляд на комнату. Все было сделано с крайней тщательностью, в помещении царил идеальный порядок.
   Майкл развесил тряпку сушиться на ведре и выпрямился. Глаза его заблестели от удовольствия.
   — Согласен, так может показаться.
   Он протянул руку над ее головой и снял рубашку, висевшую на гвозде за дверью.
   — А здорово дождь действует на нервы, правда? — продолжал он, надевая рубашку. — Здесь ничего не бывает слегка. Не помню, чтобы дома я бесился из-за того, что пару дней льет, но здесь я не раз видел, что люди доходят во время дождя чуть ли не до убийства.
   С вами тоже так было? Взгляд его на мгновение остановился, но он продолжал улыбаться.
   — Нет.
   — Если причиной был не дождь, тогда что же?
   — Это мое дело, — ответил он, доброжелательным тоном.
   Щеки ее запылали.
   — Но и мое тоже, учитывая обстоятельства! Ну почему вы не понимаете, что выговариваться просто необходимо? Вы, как Бен, такой же высокомерный!
   Он застегнул рубашку а теперь без всякой неловкости заправлял ее в брюки.
   — Не расстраивайтесь, сестренка. И не волнуйтесь за меня.
   — Нисколько я за вас не волнуюсь! Но я достаточно долго в отделении «Икс», чтобы знать, что для пациентов необходимо выговариваться.
   — А я не ваш пациент, — сказал он, остановившись перед ней в ожидании, как будто предполагал, что она отойдет в сторону и даст ему пройти.
   Она не пошевелилась и продолжала стоять на месте, не то чтобы рассердившись по-настоящему, но заметно выйдя из себя.
   — Майкл, но вы действительно мой пациент! Да, конечно, стабильный, я допускаю это, но в отделение «Икс» вас поместили не без оснований!
   — Основания были, да еще какие. Я пытался убить человека, — хладнокровно подтвердил он.
   — Но почему?
   — Причина указана в истории болезни.
   — Для меня этого недостаточно, — губы ее сжались, превратившись в прямую линию. — Я не понимаю, в чем дело. Вы не гомосексуалист.
   — Откуда вы знаете? — холодно спросил он. Она задержала дыхание, но продолжала смотреть прямо в глаза:
   — Знаю.
   Услыша ответ, он рассмеялся, откинув назад голову.
   — Но, сестренка, мне совершенно все равно, почему я оказался здесь, так вам-то какая разница? Я просто рад, что приехал сюда, вот и все.
   Она отошла от двери.
   — Вы просто-напросто уклоняетесь от ответа, — медленно проговорила она. — Что вы хотите скрыть? Неужели это такой большой секрет, что вам невыносима сама мысль поделиться им со мной?
   На какое-то мгновение он отбросил свою извечную настороженность, и тогда она уловила в его глазах бесконечную усталость, смятение и внутренний разлад. И как только она увидела это, вся ее воинственность покинула ее, и она почувствовала себя обезоруженной.
   — Не надо, не отвечайте, — сказала она, улыбаясь со всей искренностью, которую испытывала к нему.
   В ответ на ее улыбку выражение его лица смягчилось, он посмотрел на нее более дружелюбно и сказал:
   — Я просто не люблю говорить о себе, сестренка. Не могу.
   — Думаете, я буду осуждать вас?
   — Да нет, не в этом дело. Но когда говоришь, ты вынужден подбирать нужные слова, взвешивать их… У меня никогда это не получалось, во всяком случае, в нужный момент. Вот в три часа утра они сами найдутся, именно такие, какие мне нужны.
   — Это со всеми так происходит. Все дело в том, что нужно начать! Я помогу вам со словами, потому что хочу просто вам помочь.
   Он закрыл глаза и вздохнул.
   — Сестренка, я не нуждаюсь в помощи!
   Она отступилась, во всяком случае, на время.
   — Скажите, что вы думаете с Бенедикте? — спросила она.
   — Почему вы меня об этом спрашиваете?
   — Потому что вам удалось найти к нему подход, а мне это никогда не удавалось. Не думайте только, что я обижаюсь. Я очень рада, что вы сумели это сделать. Но мне интересно ваше мнение.
   — Бенедикт, — Майкл в раздумьи опустил голову. — Я действительно не слишком в ладах со словами. Что я думаю о нем? Мне он нравится. Мне жаль его. Ему плохо, и он нездоров.
   — Из-за случая с деревней? Майкл убежденно покачал головой.
   — Нет, конечно! Все это идет издалека.
   — Может быть, потому что он в раннем детстве потерял родителей? Из-за того, что его воспитывала бабушка?
   — Возможно. Трудно сказать. Я думаю, Бен сам не знает, кто он такой. А если знает, то не может понять, что ему с собой делать. Не знаю. Я не специалист по душевным расстройствам.
   — Я тоже, — с сожалением сказала она.
   — У вас отлично получается.
   — Если говорить честно, Бен — единственный, о ком я беспокоюсь на Базе номер пятнадцать.
   — Вы имеете в виду, когда он демобилизуется?
   — Да, — она напряженно подыскивала слова, не желая обидеть Майкла — он так старался помочь Бену. — Понимаете, я не уверена, что Бен сможет жить самостоятельно, вне какого-то закрытого заведения. Вместе с тем я чувствую, что будет несправедливо по отношению к нему предложить поместить его под постоянное наблюдение.
   — Вы хотите сказать, в сумасшедший дом? — пораженный, переспросил он.
   — Ну, в общем, я именно это имею в виду. Это единственное, что мы можем сделать для таких людей, как Бен. Но я не могу не колебаться.
   — Вы ошибаетесь, — крикнул Майкл. — Очень может быть. Отсюда и колебания. — Это добьет его.
   — Да, — лицо ее было печальным. — Как видите, в моей работе не все сплошные пряники.
   Его ладонь опустилась ей на плечо и сильно встряхнула ее.
   — Только не торопитесь, прошу вас! Не делайте поспешных выводов и, пожалуйста, не предпринимайте ничего, не поговорив сначала со мной!
   Ладонь была тяжелая, она повернула голову и посмотрела на нее.
   — Бен стал намного лучше, — сказала она. — Благодаря вам. Вот почему я говорю с вами сейчас. Так что не беспокойтесь.
   Из открытой двери донесся голос Нейла:
   — Мы думали, что вы оба провалились в водосток, — беспечным тоном заявил он.
   Сестра Лэнгтри отступила в сторону от Майкла, который немедленно убрал руку, как только заметил присутствие Нейла.
   — Не до конца, — сказала она и слегка виновато улыбнулась Нейлу. И сразу же в ней поднялось раздражение против самой себя — с какой стати она чувствует себя виноватой? И еще, по каким-то смутным причинам, она испытывала раздражение и против Нейла.
   Майкл неподвижно стоял, глядя, как Нейл с видом собственника повел сестру Лэнгтри из подсобки. Потом вздохнул, пожал плечами и пошел следом за ними на веранду. На плацу и то чувствуешь себя уединеннее, чем в отделении «Икс». Все следят друг за другом, а особенно — за сестрой Лэнгтри. Если им неизвестно, где она и с кем, они не успокоятся, пока не найдут ее. И время от времени они еще занимаются этакими умственными упражнениями, подсчитывая, точно ли она распределила время, уделяемое каждому из них. Не все, конечно, но те, кого это касается, Нейл особенно силен в этих упражнениях.

Глава 2

   Утро следующего дня было ослепительным: воздух был напоен ароматом свежести и цветов столь пьянящим, что у всех дух захватывало при одном дыхании. Когда все мероприятия по уборке помещения были закончены, мужчины собрались на веранде, а сестра Лэнгтри отправилась в свой кабинет привести в порядок бумажные дела. Днем должны были открыть пляж, и ожидалось, что он будет переполнен. Только в эти дни, когда купание оказалось для них недоступным, больные отделения «Икс» наконец поняли, как много значит для них иметь возможность сбросить с себя одежду, а вместе с ней напряжение и тревоги, отключиться от беспокойных мыслей и плавать, валяться на солнце и погружаться в блаженное дремотное оцепенение.
   Хотя до полудня было еще далеко, все уже возбудились, ни о какой раздражающей вялости не было и речи — и предвкушение пляжных развлечений настроило их на оживленный лад. Льюс расположился на одной из кроватей на веранде и закрыл глаза, Нейл уговорил Наггета и Бенедикта сыграть в карты за столом, а Майкл отозвал Мэтта в другой конец веранды — прямо под задним окном кабинета сестры Лэнгтри стояло несколько кресел, и можно было вполне рассчитывать, что никто не потревожит их уединения.
   Мэтт хотел продиктовать письмо жене, и Майкл вызвался быть его секретарем. Миссис Сойер до последнего времени пребывала в неведении относительно слепоты Мэтта. Он настаивал, чтобы правду скрывали от нее, что он сам скажет ей об этом, когда сочтет нужным, и что никто не имеет права действовать наперекор его воле. Сестра Лэнгтри уступила, жалея его, — истинная причина решения Мэтта не была для нее тайной. Несмотря ни на что, Мэтт продолжал отчаянно надеяться, что вот-вот произойдет чудо, и к нему вернется зрение прежде, чем он встретится со своей женой.
   Закончив, Майкл еще раз медленно прочитал письмо вслух.
   «…и поскольку рука еще не совсем зажила, мой друг Майкл Уилсон помог мне написать это письмо. Но ты все-таки не беспокойся. Все идет хорошо. Ты же разумный человек и понимаешь, что если бы рана была серьезной, они давно бы уже отослали меня в Сидней. Пожалуйста, не волнуйся. Обними Маргарет, Мэри, Джоан и маленькую Пэм и поцелуй их за папу. Я очень по вас скучаю. Береги себя и девочек. Твой любящий муж, Мэтью».
   Все письма были до невозможности ходульными, так как люди, их писавшие, никогда не предполагали, что им придется оставаться так далеко и так долго от дома и близких, чтобы приучить себя мыслить в письменной форме. С другой стороны, всем было известно, что письма просматривались, и никто не знал, что за люди их читают. Поэтому мужчины предпочитали держаться вежливо и отчужденно и весьма успешно справлялись с искушением излить на бумаге свои беды и горести. Но писали все исключительно регулярно, как пишут письма дети, обреченные оставаться далеко от дома в школе, которую они ненавидят всей душой, — потому что там, где люди счастливы и заняты делом, потребность общаться с теми, кто остался дома, очень быстро сходит на нет.
   — Ну как, годится? — с тревогой спросил Мэтт. — Думаю, все в порядке. Я сейчас заклею его в конверт и отдам до завтрака сестренке… Так, миссис Урсуле Сойер… Какой адрес, Мэтт?
   — Финглтон-стрит, девяносто семь, Драммойн.
   К ним приблизился Льюс и плюхнулся в плетеное кресло.
   — Смотрите-ка, маленький лорд Фаунтлерой описывает свои добрые поступки! — издевательским тоном заявил он.
   — Если будешь сидеть в этом кресле в одних шортах, сделаешься полосатыми, как каторжник, — бросил Майкл, засовывая письмо Мэтта к себе в карман.
   — А… в задницу полоски!
   — Полегче, Льюс, и повежливее, — заметил Мэтт, указывая в сторону поднятых жалюзи на окне сестры Лэнгтри.
   — Ой, Майкл, постой секунду! У меня есть письмецо для жены Мэтта. Отправь его вместе с этим, а? — сказал Льюс так тихо, что никто, кроме их троих не мог его услышать. — Хочешь, прочитаю? Дорогая миссис, знаете ли вы, что ваш муж слепой, как крот?
   Мэтт вскочил с кресла слишком быстро, чтобы его можно было удержать, но Майкл успел проскользнуть между взбешенным слепым и его мучителем.
   — Спокойнее, друг! Он же просто хочет нагадить. Успокойся, все в порядке, говорю тебе. Он не сможет ничего сделать, даже если захочет. Письмо все равно перехватят.
   Льюс любовался всей сценой и не пошевелился, чтобы убрать ноги, когда увидел, что Майкл хочет отвести Мэтта к столу, где сидели остальные. Но Майкл не сказал ни звука, просто обвел Мэтта вокруг, и они спокойно ушли.
   Оставшись один, после того как Мэтт уселся за стол, а Майкл прошел в глубь палаты, Льюс вскочил на ноги и бросился к перилам, настороженно прислушиваясь к тому, что происходит за открытым окном в кабинете сестры Лэнгтри. Вид у него при этом был самый невинный, так что если бы кто-то взглянул в его сторону, Майкл или сестра Лэнгтри, им бы и в голову не пришло, что он может что-то услышать, хотя расстояние до окна было невелико. Потом дверь кабинета закрылась, и голоса стихли. Льюс проскользнул мимо игроков и ушел в палату.
   Он нашел Майкла в столовой, где тот готовил завтрак, намазывая хлеб маслом. Свежий хлеб с хрустящей корочкой неизменно оставался единственным деликатесом на Базе номер пятнадцать, но и то он появился только в последнее время. Обитатели Базы — пациенты и персонал — в равной степени потребляли необыкновенное количество хлеба, используя любой повод, чтобы еще и еще раз насладиться им. К девяти часам вечера, когда наступало время последней за день трапезы, от весьма щедрой дневной порции не оставалось и крошки.
   Комната, служившая в отделении «Икс» кухней, представляла собой кладовую для съестных припасов и одновременно место для мытья и хранения посуды. Вдоль стены в промежутке между оконным проемом, завешенным занавесками, и дверью, ведущей в подсобку, проходил грубо сколоченный прилавок, соединенный с буфетом. Непосредственно под окном располагалась раковина, а рядом примус. В помещении отсутствовали какие-либо устройства для сохранения пищи в холодном виде, но зато посреди комнаты откуда-то со стропил свисала веревка, на которой была прикреплена сетка с ящиком для мяса. Сетка лениво покачивалась и время от времени поворачивалась то в одну, то в другую сторону, как китайский фонарик.