Страница:
И вот наконец наступило облегчение! Оно родилось из накаленной окружающей атмосферы, его вызвала не понявшая сути, но поступавшая из лучших побуждений сестра Доукин, благодаря неприязни сестры Педдер. И тогда Онор Лэнгтри отринула от себя этот ком страшного страдания, который столько дней рос в ней и подступил теперь к самому горлу.
— Посмотри, что ты наделала! — яростно набросилась на девушку сестра Доукин, с кряхтением приподнимаясь со своего стула и садясь рядом с сестрой Лэнгтри. — Убирайся отсюда, слышишь? — продолжала она. — Проваливай!
Сестра Педдер в ужасе бросилась вон, а все остальные начали подходить поближе — сестру Лэнгтри все любили.
Сестра Доукин обвела глазами присутствующих, покачала головой и принялась с беспредельной нежностью поглаживать вздрагивающие от рыданий плечи.
— Ну-ну, все хорошо, — тихонько бормотала она. — Поплачь, поплачь как следует, давно пора. Бедная моя старушка! Девочка моя, столько страданий, столько боли… Я знаю, знаю…
До сознания сестры Лэнгтри смутно доходили эти звуки, она словно сквозь туман воспринимала присутствие сестры Доукин, что-то ласково говорившей ей, и всех остальных сестер, собравшихся вокруг и сочувствовавших ей. Она все плакала и плакала.
Глава 2
Глава 3
Глава 4
— Посмотри, что ты наделала! — яростно набросилась на девушку сестра Доукин, с кряхтением приподнимаясь со своего стула и садясь рядом с сестрой Лэнгтри. — Убирайся отсюда, слышишь? — продолжала она. — Проваливай!
Сестра Педдер в ужасе бросилась вон, а все остальные начали подходить поближе — сестру Лэнгтри все любили.
Сестра Доукин обвела глазами присутствующих, покачала головой и принялась с беспредельной нежностью поглаживать вздрагивающие от рыданий плечи.
— Ну-ну, все хорошо, — тихонько бормотала она. — Поплачь, поплачь как следует, давно пора. Бедная моя старушка! Девочка моя, столько страданий, столько боли… Я знаю, знаю…
До сознания сестры Лэнгтри смутно доходили эти звуки, она словно сквозь туман воспринимала присутствие сестры Доукин, что-то ласково говорившей ей, и всех остальных сестер, собравшихся вокруг и сочувствовавших ей. Она все плакала и плакала.
Глава 2
В отделение «Икс» новость о близком конце Базы номер пятнадцать принес дежурный, рассказав об этом Майклу. Он все болтал и болтал, не переставая, о родном доме и никак не мог сдержать широкую улыбку.
Майкл не сразу отправился на веранду сообщать новость всем остальным; он стоял посреди кухни, одной рукой теребя подбородок, а другой поглаживал себя по бедру.
«Так быстро! — невесело размышлял он. — Так быстро! Я не готов еще и боюсь. Не то чтобы это угнетало меня или я не хотел бы, нет. Просто боюсь того, что меня ждет, своего будущего и того, что оно со мной сделает, что заставит меня делать. Но пусть будет, что будет, сил у меня хватит. Пожалуй, это лучший выход для всех. В том числе и для меня. В том числе и для нее».
— На следующей неделе уезжаем домой в Австралию, — объявил он всем собравшимся на веранде.
В ответ наступило гробовое молчание. Наггет, развалившийся на ближайшей кровати с выпрошенным у полковника Чинстрэпа учебником Беста и Тейлора и на весу демонстрировавший чудеса физической силы, опустил огромный том и, не мигая, уставился на Майкла. Длинные пальцы Мэтта сжались в кулаки, лицо его сделалось совершенно неподвижным. Нейл, до этого набрасывавший что-то на лист бумаги, бросил карандаш прямо на рисунок, который оказался эскизом рук Мэтта. Показалось, он постарел на десять лет. И только один Бенедикт продолжал раскачиваться взад и вперед на стуле, отнюдь не предназначенном для подобных упражнений, и выглядел совершенно незаинтересованным.
На лице Наггета начала медленно появляться улыбка.
— Домой? — отважился наконец сказать он. — Домой! И я увижу маму!
Но Мэтт оставался все в той же напряженной позе, и Майкл понял, что он представляет сейчас свою первую встречу с женой.
— Гадство! — сказал Нейл, снова взяв в руки карандаш, но понял, что композиция безнадежно нарушена, и снова положил его, встал, подошел к перилам и замер, спиной ко всем. — Чертово гадство! — повторил он, с горечью обращаясь к пальмам.
— Бен! — громко позвал Майкл. — Бен, ты слышишь? Пора домой. Мы возвращаемся в Австралию!
Но Бенедикт продолжал раскачиваться взад-вперед, взад-вперед. Стул его опасно скрипел, глаза были закрыты, а сам он находился где-то далеко.
— Я хочу ей сказать, — вдруг произнес Майкл решительным тоном. Он обращался ко всем, но серьезный взгляд его был направлен на Нейла.
Нейл не обернулся, но положение его широких плеч и ровной подтянутой спины заметно изменилось: сутулость, расхлябанность мгновенно пропали, теперь невозможно было ошибиться в их принадлежности сильному властному человеку.
— Нет, Майкл, ты ничего ей не скажешь, — ответил он.
— Я должен. — Сказал Майкл без каких-либо просительных интонаций. Он не смотрел ни на Мэтта, ни на Наггета или Бенедикта, хотя Мэтт и Наггет сразу же насторожились.
— Ты ни слова ей не скажешь, Майкл. Ни слова! Ты не можешь этого сделать без нашего согласия, а мы не дадим тебе его.
— Я могу ей сказать, и я скажу ей. Какое это теперь имеет значение? Если она будет знать, все равно ничего уже не изменится. Мы уже решили, как вести себя в этой ситуации, — он протянул руку и коснулся плеча Бенедикта, как будто это непрерывное, однообразное движение раздражало его. Бенедикт немедленно затих. — Мой вклад — самый большой, потому что я здесь единственный, кто может это сделать, и потому что доля моей вины больше, чем чьей-либо другой. Но у меня нет желания страдать молча! Я не герой. Да, конечно, я знаю, что не я один страдаю, но все равно я скажу ей.
— Ты не сможешь сделать это, — металлическим голосом произнес Нейл. — Если ты это сделаешь, я тебя убью, хочешь верь, хочешь нет. Это слишком опасно.
Майкл не стал насмехаться над ним, как это сделал бы Льюс, но в лице его не дрогнул ни один мускул.
— Убивать меня, Нейл, нет никакого смысла, и ты знаешь. Достаточно здесь было убийств.
Послышались легкие шага сестры Лэнгтри, и все сразу замолчали. Она поднялась на веранду и остановилась, внимательно приглядываясь к ним и пытаясь понять, чему же это она помешала. Если кто-то опередил ее с новостью по поводу Базы номер пятнадцать, то почему это должно было вызвать ссору? Но они все уже знали и тем не менее ссорились.
— Эти шаги! — внезапно раздался в тишине голос Мэтта. — Эти прекрасные шаги! Единственные женские шаги, которые я знаю. Когда у меня были глаза, я не слушал. Если бы сейчас сюда пришла моя жена, я не смог бы отличить ее шаги от других.
— Нет, Мэтт, мои шаги — не единственные, которые вы знаете. Есть и другие, — сказала сестра Лэнгтри и, подойдя к Мэтту, остановилась около него и положила руки ему на плечи.
Он закрыл глаза и слегка прислонился к ней, очень осторожно, чтобы не обидеть.
— А именно, — продолжала сестра Лэнгтри, — по меньшей мере раз в неделю вы имеете возможность слышать шаги старшей сестры.
— О, да! — воскликнул он, улыбаясь. — Но только, сестренка, Старшая топочет, как ЧВПУ. У нее шаги, не как у женщины.
— ЧВПУ? — озадаченно переспросила она.
— Чрезвычайно Высоко Продвинутый Унтер, — объяснил он.
Она громко рассмеялась, хватая его за плечи, как будто это была ее собственная шутка, рассмеялась искренне, совершенно забыв обо всем.
— Ой, Мэтт, более подходящего описания не придумаешь! — наконец смогла выговорить она. — Вот подожди, я скажу Салли. Она полюбит вас на всю жизнь!
— Сестренка, сестренка! Это ведь хорошая новость, правда? — позвал Наггет с кровати, бросив Беста и Тейлора. — Я поеду домой и скоро увижу маму!
— Ну конечно, это замечательная новость, Наггет.
Нейл продолжал стоять, отвернувшись. Сестра Лэнгтри наклонилась, чтобы получше рассмотреть набросок кистей рук Мэтта, затем выпрямилась и отодвинувшись в сторону, отпустила его плечи. Наконец ей удалось взглянуть на Майкла, рука которого осе еще касалась плеча Бенедикта, как будто он передразнивал ее жест, сделанный Мэтту. Глаза их встретились, оба были защищены от боли, оба непреклонны в своих целях. Они смотрели друг на друга как чужие, вежливо, но без какой-либо личной заинтересованности.
Сестра Лэнгтри повернулась и ушла в палату.
Нейл появился очень скоро, закрывая дверь с таким выражением, словно не прочь был бы поверить с обратной стороны табличку с надписью «Просьба не беспокоить». Увидев ее опухшие глаза, он угрюмо всмотрелся в нее.
— Вы плакали.
— Водопад пролила, — с готовностью призналась она. — Я из себя такую дуру изобразила прямо посреди сестринской, между прочим, и не в одиночку, заметьте. Прямо на публике. Думаю, это просто замедленная реакция на все последние события. Юная сестрица из Вуп-Вупа — помните, дочка управляющего банком — вошла в самый неподходящий момент и стала обвинять меня, что это, мол, я извела Льюса. Тогда моя подруга, сестра Салли Доукин из отделения «Ди» очень сильно рассердилась, они повздорили, и я залилась потоками слез. Смешно, правда?
— Это на самом деле было так?
— Разве похоже, что я могла сочинить подобную историю? — в ее голосе послышались прежние нотки спокойствия и уверенности в себе.
— И теперь вы лучше себя почувствовали? — спросил он, протянув ей сигареты.
Она слегка улыбнулась.
— В глубине души, да. Но на поверхности, пожалуй, наоборот. Ощущение самое отвратительное. Как мышь, которую сцапала кошка. Пружинка раскрутилась.
— Смешанная метафора, я бы сказал, — мягко произнес он.
Сестра Лэнгтри немного подумала.
— Допустим, все зависит от того, что именно сцапала кошка. Может быть, это была механическая мышь. Я вообще ощущаю себя механической. Нейл вздохнул.
— Что ж, сестренка! Пусть будет, как есть. Оставляю этот предмет и вас в покое.
— Благодарю вас, я высоко ценю вашу тактичность, — сказала она.
— Через неделю конец, — продолжил он разговор. — Да. Думаю, они попытаются отправить всех нас до начала дождей.
— Возвращаетесь в Австралию — я имею в виду, после увольнения?
— Да.
— Могу я спросить, что вы собираетесь делать?
Несмотря на то что лицо ее все еще носило на себе последствия слез, выглядела она крайне отчужденной.
— Я собираюсь работать сестрой в «Каллан-парке». Вы из Мельбурна и, вероятно, не знаете, что «Каллан-парк» — это большая психиатрическая лечебница в Сиднее.
Он был шокирован, но потом увидел, что она действительно имеет это в виду.
— Господи, какая бессмысленная трата времени и сил!
— Ничего подобного, — решительно возразила Она. — Это полезная и нужная работа. Видите ли, мне очень повезло. Моя семья достаточно состоятельна, чтобы, когда я состарюсь и не смогу больше работать, мне не пришлось протягивать руку за куском хлеба. Так что я могу делать со своей жизнью все, что мне заблагорассудится, — она подняла покрасневшие веки, из-под которых на него глянули спокойные холодноватые глаза. — А вы? Что собираетесь делать вы, Нейл?
Вот и все, стало быть. Нейл Паркинсон, исчезни. Ее голос, ее взгляд, все в ней говорило, что он не будет желанным гостем в ее послевоенной жизни.
— О, я вернусь в Мельбурн, — беззаботно проговорил он. — Что бы мне, конечно, хотелось сделать больше всего, так это уехать на греческий Пелопоннес — у меня там небольшой домик около Пилоса. Но мои родители, и в особенности отец, они не молодеют, как, впрочем, и я сам. Так что, думаю, меня ждет Мельбурн, а не Греция. Кроме того, Греция для меня означает живопись, а я всего лишь умелый ремесленник и больше ничего. Странно, как мне раньше было больно, когда я это понял. Но теперь уже нет. Так что это второстепенное соображение. За шесть лет войны я многое узнал, а отделение «Икс» блестяще завершило мое образование. Я пересмотрел свою систему ценностей и приоритетов в жизни и понял, что могу быть реальной опорой старику — моему отцу. И если мне предстоит идти по его стопам, то сейчас стоит заняться изучением семейного бизнеса.
— Вы будете очень заняты.
— Да, — Нейл поднялся. — Вы разрешите? Поскольку мы уезжаем уже совсем скоро, мне пора начать собираться.
Она смотрела, как закрывается за ним дверь, а потом вздохнула. Самое меньшее, что сделал Майкл, это показал ей, как велика разница между привязанностью и любовью. Она с нежностью относилась к Нейлу, но любви тут не было. Решительный, надежный, честный человек, к тому же хорошо воспитан и образован, Нейл был готов принять все, что она предложит. Прекрасная партия. Да и внешне он красив. Украшен, так сказать, всеми социальными добродетелями. Предпочесть ему Майкла было верхом неразумности. Но она-то превыше всего ценила именно самодостаточность Майкла и то, что никто не смог бы заставить его свернуть с избранного пути. Возможно, он и был загадкой, но тот факт, что она ничего о нем не знала, не мешал ей любить его. Она любила его силу. И не любила готовность Нейла подчинить свои желания в угоду ей.
Как странно, что Нейл кажется сейчас таким здоровым и окрепшим, ведь он не мог не понять, что там, в мирной жизни, их отношения не будут иметь продолжения. И в то же время это большое облегчение для нее, что он не расстроен и не чувствует себя отвергнутым. Она поняла, что причиняет ему боль еще тогда, после случая на кухне, но с тех пор столько всего произошло, что ей было не до чувств Нейла. А сейчас как раз время начать мучиться виной перед ним. Но, кажется, это уже не нужно. Он снова дал ей понять сегодня, что любит ее, но ни горечи, ни обиды в нем не чувствовалось вовсе. И это огромное облегчение! Ее горе нашло наконец выход, а теперь еще оказалось, что Нейл не пострадал из-за нее — право же, сегодня самый лучший день за долгое-долгое время.
Майкл не сразу отправился на веранду сообщать новость всем остальным; он стоял посреди кухни, одной рукой теребя подбородок, а другой поглаживал себя по бедру.
«Так быстро! — невесело размышлял он. — Так быстро! Я не готов еще и боюсь. Не то чтобы это угнетало меня или я не хотел бы, нет. Просто боюсь того, что меня ждет, своего будущего и того, что оно со мной сделает, что заставит меня делать. Но пусть будет, что будет, сил у меня хватит. Пожалуй, это лучший выход для всех. В том числе и для меня. В том числе и для нее».
— На следующей неделе уезжаем домой в Австралию, — объявил он всем собравшимся на веранде.
В ответ наступило гробовое молчание. Наггет, развалившийся на ближайшей кровати с выпрошенным у полковника Чинстрэпа учебником Беста и Тейлора и на весу демонстрировавший чудеса физической силы, опустил огромный том и, не мигая, уставился на Майкла. Длинные пальцы Мэтта сжались в кулаки, лицо его сделалось совершенно неподвижным. Нейл, до этого набрасывавший что-то на лист бумаги, бросил карандаш прямо на рисунок, который оказался эскизом рук Мэтта. Показалось, он постарел на десять лет. И только один Бенедикт продолжал раскачиваться взад и вперед на стуле, отнюдь не предназначенном для подобных упражнений, и выглядел совершенно незаинтересованным.
На лице Наггета начала медленно появляться улыбка.
— Домой? — отважился наконец сказать он. — Домой! И я увижу маму!
Но Мэтт оставался все в той же напряженной позе, и Майкл понял, что он представляет сейчас свою первую встречу с женой.
— Гадство! — сказал Нейл, снова взяв в руки карандаш, но понял, что композиция безнадежно нарушена, и снова положил его, встал, подошел к перилам и замер, спиной ко всем. — Чертово гадство! — повторил он, с горечью обращаясь к пальмам.
— Бен! — громко позвал Майкл. — Бен, ты слышишь? Пора домой. Мы возвращаемся в Австралию!
Но Бенедикт продолжал раскачиваться взад-вперед, взад-вперед. Стул его опасно скрипел, глаза были закрыты, а сам он находился где-то далеко.
— Я хочу ей сказать, — вдруг произнес Майкл решительным тоном. Он обращался ко всем, но серьезный взгляд его был направлен на Нейла.
Нейл не обернулся, но положение его широких плеч и ровной подтянутой спины заметно изменилось: сутулость, расхлябанность мгновенно пропали, теперь невозможно было ошибиться в их принадлежности сильному властному человеку.
— Нет, Майкл, ты ничего ей не скажешь, — ответил он.
— Я должен. — Сказал Майкл без каких-либо просительных интонаций. Он не смотрел ни на Мэтта, ни на Наггета или Бенедикта, хотя Мэтт и Наггет сразу же насторожились.
— Ты ни слова ей не скажешь, Майкл. Ни слова! Ты не можешь этого сделать без нашего согласия, а мы не дадим тебе его.
— Я могу ей сказать, и я скажу ей. Какое это теперь имеет значение? Если она будет знать, все равно ничего уже не изменится. Мы уже решили, как вести себя в этой ситуации, — он протянул руку и коснулся плеча Бенедикта, как будто это непрерывное, однообразное движение раздражало его. Бенедикт немедленно затих. — Мой вклад — самый большой, потому что я здесь единственный, кто может это сделать, и потому что доля моей вины больше, чем чьей-либо другой. Но у меня нет желания страдать молча! Я не герой. Да, конечно, я знаю, что не я один страдаю, но все равно я скажу ей.
— Ты не сможешь сделать это, — металлическим голосом произнес Нейл. — Если ты это сделаешь, я тебя убью, хочешь верь, хочешь нет. Это слишком опасно.
Майкл не стал насмехаться над ним, как это сделал бы Льюс, но в лице его не дрогнул ни один мускул.
— Убивать меня, Нейл, нет никакого смысла, и ты знаешь. Достаточно здесь было убийств.
Послышались легкие шага сестры Лэнгтри, и все сразу замолчали. Она поднялась на веранду и остановилась, внимательно приглядываясь к ним и пытаясь понять, чему же это она помешала. Если кто-то опередил ее с новостью по поводу Базы номер пятнадцать, то почему это должно было вызвать ссору? Но они все уже знали и тем не менее ссорились.
— Эти шаги! — внезапно раздался в тишине голос Мэтта. — Эти прекрасные шаги! Единственные женские шаги, которые я знаю. Когда у меня были глаза, я не слушал. Если бы сейчас сюда пришла моя жена, я не смог бы отличить ее шаги от других.
— Нет, Мэтт, мои шаги — не единственные, которые вы знаете. Есть и другие, — сказала сестра Лэнгтри и, подойдя к Мэтту, остановилась около него и положила руки ему на плечи.
Он закрыл глаза и слегка прислонился к ней, очень осторожно, чтобы не обидеть.
— А именно, — продолжала сестра Лэнгтри, — по меньшей мере раз в неделю вы имеете возможность слышать шаги старшей сестры.
— О, да! — воскликнул он, улыбаясь. — Но только, сестренка, Старшая топочет, как ЧВПУ. У нее шаги, не как у женщины.
— ЧВПУ? — озадаченно переспросила она.
— Чрезвычайно Высоко Продвинутый Унтер, — объяснил он.
Она громко рассмеялась, хватая его за плечи, как будто это была ее собственная шутка, рассмеялась искренне, совершенно забыв обо всем.
— Ой, Мэтт, более подходящего описания не придумаешь! — наконец смогла выговорить она. — Вот подожди, я скажу Салли. Она полюбит вас на всю жизнь!
— Сестренка, сестренка! Это ведь хорошая новость, правда? — позвал Наггет с кровати, бросив Беста и Тейлора. — Я поеду домой и скоро увижу маму!
— Ну конечно, это замечательная новость, Наггет.
Нейл продолжал стоять, отвернувшись. Сестра Лэнгтри наклонилась, чтобы получше рассмотреть набросок кистей рук Мэтта, затем выпрямилась и отодвинувшись в сторону, отпустила его плечи. Наконец ей удалось взглянуть на Майкла, рука которого осе еще касалась плеча Бенедикта, как будто он передразнивал ее жест, сделанный Мэтту. Глаза их встретились, оба были защищены от боли, оба непреклонны в своих целях. Они смотрели друг на друга как чужие, вежливо, но без какой-либо личной заинтересованности.
Сестра Лэнгтри повернулась и ушла в палату.
Нейл появился очень скоро, закрывая дверь с таким выражением, словно не прочь был бы поверить с обратной стороны табличку с надписью «Просьба не беспокоить». Увидев ее опухшие глаза, он угрюмо всмотрелся в нее.
— Вы плакали.
— Водопад пролила, — с готовностью призналась она. — Я из себя такую дуру изобразила прямо посреди сестринской, между прочим, и не в одиночку, заметьте. Прямо на публике. Думаю, это просто замедленная реакция на все последние события. Юная сестрица из Вуп-Вупа — помните, дочка управляющего банком — вошла в самый неподходящий момент и стала обвинять меня, что это, мол, я извела Льюса. Тогда моя подруга, сестра Салли Доукин из отделения «Ди» очень сильно рассердилась, они повздорили, и я залилась потоками слез. Смешно, правда?
— Это на самом деле было так?
— Разве похоже, что я могла сочинить подобную историю? — в ее голосе послышались прежние нотки спокойствия и уверенности в себе.
— И теперь вы лучше себя почувствовали? — спросил он, протянув ей сигареты.
Она слегка улыбнулась.
— В глубине души, да. Но на поверхности, пожалуй, наоборот. Ощущение самое отвратительное. Как мышь, которую сцапала кошка. Пружинка раскрутилась.
— Смешанная метафора, я бы сказал, — мягко произнес он.
Сестра Лэнгтри немного подумала.
— Допустим, все зависит от того, что именно сцапала кошка. Может быть, это была механическая мышь. Я вообще ощущаю себя механической. Нейл вздохнул.
— Что ж, сестренка! Пусть будет, как есть. Оставляю этот предмет и вас в покое.
— Благодарю вас, я высоко ценю вашу тактичность, — сказала она.
— Через неделю конец, — продолжил он разговор. — Да. Думаю, они попытаются отправить всех нас до начала дождей.
— Возвращаетесь в Австралию — я имею в виду, после увольнения?
— Да.
— Могу я спросить, что вы собираетесь делать?
Несмотря на то что лицо ее все еще носило на себе последствия слез, выглядела она крайне отчужденной.
— Я собираюсь работать сестрой в «Каллан-парке». Вы из Мельбурна и, вероятно, не знаете, что «Каллан-парк» — это большая психиатрическая лечебница в Сиднее.
Он был шокирован, но потом увидел, что она действительно имеет это в виду.
— Господи, какая бессмысленная трата времени и сил!
— Ничего подобного, — решительно возразила Она. — Это полезная и нужная работа. Видите ли, мне очень повезло. Моя семья достаточно состоятельна, чтобы, когда я состарюсь и не смогу больше работать, мне не пришлось протягивать руку за куском хлеба. Так что я могу делать со своей жизнью все, что мне заблагорассудится, — она подняла покрасневшие веки, из-под которых на него глянули спокойные холодноватые глаза. — А вы? Что собираетесь делать вы, Нейл?
Вот и все, стало быть. Нейл Паркинсон, исчезни. Ее голос, ее взгляд, все в ней говорило, что он не будет желанным гостем в ее послевоенной жизни.
— О, я вернусь в Мельбурн, — беззаботно проговорил он. — Что бы мне, конечно, хотелось сделать больше всего, так это уехать на греческий Пелопоннес — у меня там небольшой домик около Пилоса. Но мои родители, и в особенности отец, они не молодеют, как, впрочем, и я сам. Так что, думаю, меня ждет Мельбурн, а не Греция. Кроме того, Греция для меня означает живопись, а я всего лишь умелый ремесленник и больше ничего. Странно, как мне раньше было больно, когда я это понял. Но теперь уже нет. Так что это второстепенное соображение. За шесть лет войны я многое узнал, а отделение «Икс» блестяще завершило мое образование. Я пересмотрел свою систему ценностей и приоритетов в жизни и понял, что могу быть реальной опорой старику — моему отцу. И если мне предстоит идти по его стопам, то сейчас стоит заняться изучением семейного бизнеса.
— Вы будете очень заняты.
— Да, — Нейл поднялся. — Вы разрешите? Поскольку мы уезжаем уже совсем скоро, мне пора начать собираться.
Она смотрела, как закрывается за ним дверь, а потом вздохнула. Самое меньшее, что сделал Майкл, это показал ей, как велика разница между привязанностью и любовью. Она с нежностью относилась к Нейлу, но любви тут не было. Решительный, надежный, честный человек, к тому же хорошо воспитан и образован, Нейл был готов принять все, что она предложит. Прекрасная партия. Да и внешне он красив. Украшен, так сказать, всеми социальными добродетелями. Предпочесть ему Майкла было верхом неразумности. Но она-то превыше всего ценила именно самодостаточность Майкла и то, что никто не смог бы заставить его свернуть с избранного пути. Возможно, он и был загадкой, но тот факт, что она ничего о нем не знала, не мешал ей любить его. Она любила его силу. И не любила готовность Нейла подчинить свои желания в угоду ей.
Как странно, что Нейл кажется сейчас таким здоровым и окрепшим, ведь он не мог не понять, что там, в мирной жизни, их отношения не будут иметь продолжения. И в то же время это большое облегчение для нее, что он не расстроен и не чувствует себя отвергнутым. Она поняла, что причиняет ему боль еще тогда, после случая на кухне, но с тех пор столько всего произошло, что ей было не до чувств Нейла. А сейчас как раз время начать мучиться виной перед ним. Но, кажется, это уже не нужно. Он снова дал ей понять сегодня, что любит ее, но ни горечи, ни обиды в нем не чувствовалось вовсе. И это огромное облегчение! Ее горе нашло наконец выход, а теперь еще оказалось, что Нейл не пострадал из-за нее — право же, сегодня самый лучший день за долгое-долгое время.
Глава 3
Странная это была неделя. Обычно, когда обитатели какого-то места, где они жили в течение нескольких месяцев или лет, готовятся покинуть его, вокруг отъезда поднимается безумная возня, суета, связанные как с домашними любимцами, так и с выбором транспортных средств. Молниеносная ликвидация Базы помер пятнадцать происходила совсем по-другому. Население ее постепенно и неуклонно сокращалось все последние месяцы, пока не свелось на нет; осталось лишь само ядро, с которым предстояло покончить быстро и умело. Никого здесь не обременял груз вещей, захламлявших жизненное пространство человека, ибо в действительности База номер пятнадцать была не чем иным, как несуществующим хламом. Местность, окружавшая ее, никоим образом не ломилась от высокоценимых изделий ручной работы, предметов мебели и прочих объектов внимания любителей собирать обозы всевозможных материальных ценностей на фронтах Европы, Индии, Ближнего Востока или Северной Африки. Многие сестры оказались засыпанными скромными подарками от своих мужчин — в основном это были вещицы, сделанные ими во время пребывания их в госпитале, но в целом обитатели Базы увозили с собой то самое скудное имущество, с которым в свое время приехали сюда.
Время отбытия было объявлено, и под него подстраивались с привычной легкостью приученного к дисциплине персонала. События сменяют друг друга, но База номер пятнадцать остается, и никому в голову не приходит, что теперь все должно пойти по-другому. По сути, время отбытия — это своего рода сигнал, по которому все должны одновременно сняться с места и уехать в нужном направлении.
Старшая сестра суетилась и кудахтала, теперь уже не над противомоскитными сетками, значимость коих чрезвычайно упала по сравнению с графиками и расписаниями, которые она постоянно носила с собой и с которыми без конца сверялась во время нескончаемых совещаний с подчиненными ей сестрами, за что они дружно были готовы удавить ее. Теперь, когда конец неумолимо приближался, единственное, чего им по-настоящему хотелось, это проводить как можно больше времени со своими пациентами.
Отделение «Икс» обитало в стороне от оживленной деятельности, в своем маленьком домишке, отстоящем далеко от всех остальных населенных корпусов. Личный состав его включал пять пациентов и одну-единственную сестру, и в этом крошечном мирке неловкости было больше, чем радости, молчание наступило внезапно, и его было трудно нарушить, веселье было искусственным — в него впадали, когда все становилось уж слишком невыносимым, а взаимопонимание потеряно, и в душах их поселилось уныние. Сестра Лэнгтри помногу отсутствовала, вынужденная против своей воли заседать во всяких комиссиях, во множестве созданных старшей сестрой с целью способствовать эвакуации. Таким образом, пятеро предоставленных самим себе мужчин болтались целыми днями на пляже, благо официальное время его посещения ушло в прошлое, как и многое другое.
Сестра Лэнгтри с грустью отметила, что ее пациенты, по-видимому, решили обходиться без нее везде, где только возможно, даже когда у нее было время побыть с ними. Нейл как будто бы простил ее, но остальные — нет. Кроме того, она обратила внимание, что у них произошло некоторое разделение. Наггет отбился от остальных — он был полон надежд и счастливого оптимизма, основанного на ожидании скорой встречи с матерью и предстоящих перемен в его жизни, касающихся дальнейшей карьеры врача. Все его многочисленные боли и недомогания совершенно исчезли. Нейл и Мэтт теперь были неразлучны; Мэтт, как она знала, стал для Нейла тяжким грузом, поскольку многие из его проблем легли теперь на плечи Нейла. Майклу остался Бенедикт, как, собственно, всегда и было. Они тоже все время проводили вместе.
С Бенедиктом дела обстояли неважно, но она не представляла, что еще может сделать для него. Разговор с полковником Чинстрэпом не дал ничего, впрочем, это можно было предположить с самого начала. При этом полковник охотно, даже с энтузиазмом, взялся похлопотать о пенсии для Мэтта, и это, несмотря на то, что в его истории болезни стояло заключение: истерия. Но когда речь зашла о том, чтобы полковник поспособствовал отправке Бена непосредственно в соответствующее учреждение для душевнобольных для дальнейшего обследования, тут его уступчивость закончилась. Если ее подозрения основаны ни на чем большем, кроме как на смутном беспокойстве, заявил он, то чего, собственно, она от него хочет? Он осмотрел сержанта Мэйнарда и не обнаружил никакого ухудшения. Ну как она могла объяснить человеку — специалисту-невропатологу, достаточно компетентному в своей профессии, но не испытывавшему ни малейшего интереса к душевным расстройствам, не вызванным органическими изменениями, что она просто хотела вернуть обратно ускользающую человеческую душу? Да и как ее можно вернуть? Это как раз тот вопрос, на который никто в мире не мог бы дать ответ. С Беном всегда было нелегко из-за этой его склонности замыкаться в самом себе; и теперь ее беспокоило, что без спасительных стен отделения «Икс» он будет уходить все дальше и дальше, пока наконец не наступит предел и он поглотит сам себя. Поэтому, когда Майкл добровольно прикрепил сам себя к Бену, она восприняла это как Божий дар, поскольку никто, кроме него, не добивался успеха в обращении с Беном, в том числе и она сама. Наблюдая, как они вполне сносно обходятся своими силами, сестра Лэнгтри стала лучше понимать, что происходит с ними — и с ней тоже. С момента смерти Льюса она придавала слишком большое значение эмоциям, пытаясь истолковать их поведение, да и свое собственное. Но теперь это проходило — вероятно, как она теперь начинала понимать, вспышка в сестринской пошла ей на пользу. Не отдавая себе отчет, обитатели отделения «Икс» постепенно отдалялись друг от друга, разрывая привычные связи; тесная семья под названием «Отделение „Икс»«прекращала свое существование вместе с Базой номер пятнадцать, а она, играя роль матери, по-видимому, оказалась более чувствительной, и происходящее ранило ее больше, чем ее мужчин — ее детей. Как странно, по мере того как силы ее подходят к концу, их силы возрастают с каждым днем. Не так ли поступают все матери? Пытаются удержать распадающиеся семейные узы, когда естественные причины, связывающие семью, исчезают?
«Они возвращаются в другой мир, — думала она, — и я сделаю все необходимое, чтобы облегчить им возвращение. Во всяком случае, попытаюсь. Так что нечего цепляться за прежнюю жизнь. И им я тоже не должна давать цепляться. Все, что от меня теперь требуется, это дать им уйти настолько красиво и достойно, насколько это в моих силах».
Время отбытия было объявлено, и под него подстраивались с привычной легкостью приученного к дисциплине персонала. События сменяют друг друга, но База номер пятнадцать остается, и никому в голову не приходит, что теперь все должно пойти по-другому. По сути, время отбытия — это своего рода сигнал, по которому все должны одновременно сняться с места и уехать в нужном направлении.
Старшая сестра суетилась и кудахтала, теперь уже не над противомоскитными сетками, значимость коих чрезвычайно упала по сравнению с графиками и расписаниями, которые она постоянно носила с собой и с которыми без конца сверялась во время нескончаемых совещаний с подчиненными ей сестрами, за что они дружно были готовы удавить ее. Теперь, когда конец неумолимо приближался, единственное, чего им по-настоящему хотелось, это проводить как можно больше времени со своими пациентами.
Отделение «Икс» обитало в стороне от оживленной деятельности, в своем маленьком домишке, отстоящем далеко от всех остальных населенных корпусов. Личный состав его включал пять пациентов и одну-единственную сестру, и в этом крошечном мирке неловкости было больше, чем радости, молчание наступило внезапно, и его было трудно нарушить, веселье было искусственным — в него впадали, когда все становилось уж слишком невыносимым, а взаимопонимание потеряно, и в душах их поселилось уныние. Сестра Лэнгтри помногу отсутствовала, вынужденная против своей воли заседать во всяких комиссиях, во множестве созданных старшей сестрой с целью способствовать эвакуации. Таким образом, пятеро предоставленных самим себе мужчин болтались целыми днями на пляже, благо официальное время его посещения ушло в прошлое, как и многое другое.
Сестра Лэнгтри с грустью отметила, что ее пациенты, по-видимому, решили обходиться без нее везде, где только возможно, даже когда у нее было время побыть с ними. Нейл как будто бы простил ее, но остальные — нет. Кроме того, она обратила внимание, что у них произошло некоторое разделение. Наггет отбился от остальных — он был полон надежд и счастливого оптимизма, основанного на ожидании скорой встречи с матерью и предстоящих перемен в его жизни, касающихся дальнейшей карьеры врача. Все его многочисленные боли и недомогания совершенно исчезли. Нейл и Мэтт теперь были неразлучны; Мэтт, как она знала, стал для Нейла тяжким грузом, поскольку многие из его проблем легли теперь на плечи Нейла. Майклу остался Бенедикт, как, собственно, всегда и было. Они тоже все время проводили вместе.
С Бенедиктом дела обстояли неважно, но она не представляла, что еще может сделать для него. Разговор с полковником Чинстрэпом не дал ничего, впрочем, это можно было предположить с самого начала. При этом полковник охотно, даже с энтузиазмом, взялся похлопотать о пенсии для Мэтта, и это, несмотря на то, что в его истории болезни стояло заключение: истерия. Но когда речь зашла о том, чтобы полковник поспособствовал отправке Бена непосредственно в соответствующее учреждение для душевнобольных для дальнейшего обследования, тут его уступчивость закончилась. Если ее подозрения основаны ни на чем большем, кроме как на смутном беспокойстве, заявил он, то чего, собственно, она от него хочет? Он осмотрел сержанта Мэйнарда и не обнаружил никакого ухудшения. Ну как она могла объяснить человеку — специалисту-невропатологу, достаточно компетентному в своей профессии, но не испытывавшему ни малейшего интереса к душевным расстройствам, не вызванным органическими изменениями, что она просто хотела вернуть обратно ускользающую человеческую душу? Да и как ее можно вернуть? Это как раз тот вопрос, на который никто в мире не мог бы дать ответ. С Беном всегда было нелегко из-за этой его склонности замыкаться в самом себе; и теперь ее беспокоило, что без спасительных стен отделения «Икс» он будет уходить все дальше и дальше, пока наконец не наступит предел и он поглотит сам себя. Поэтому, когда Майкл добровольно прикрепил сам себя к Бену, она восприняла это как Божий дар, поскольку никто, кроме него, не добивался успеха в обращении с Беном, в том числе и она сама. Наблюдая, как они вполне сносно обходятся своими силами, сестра Лэнгтри стала лучше понимать, что происходит с ними — и с ней тоже. С момента смерти Льюса она придавала слишком большое значение эмоциям, пытаясь истолковать их поведение, да и свое собственное. Но теперь это проходило — вероятно, как она теперь начинала понимать, вспышка в сестринской пошла ей на пользу. Не отдавая себе отчет, обитатели отделения «Икс» постепенно отдалялись друг от друга, разрывая привычные связи; тесная семья под названием «Отделение „Икс»«прекращала свое существование вместе с Базой номер пятнадцать, а она, играя роль матери, по-видимому, оказалась более чувствительной, и происходящее ранило ее больше, чем ее мужчин — ее детей. Как странно, по мере того как силы ее подходят к концу, их силы возрастают с каждым днем. Не так ли поступают все матери? Пытаются удержать распадающиеся семейные узы, когда естественные причины, связывающие семью, исчезают?
«Они возвращаются в другой мир, — думала она, — и я сделаю все необходимое, чтобы облегчить им возвращение. Во всяком случае, попытаюсь. Так что нечего цепляться за прежнюю жизнь. И им я тоже не должна давать цепляться. Все, что от меня теперь требуется, это дать им уйти настолько красиво и достойно, насколько это в моих силах».
Глава 4
И вот наконец наступил этот день, утро которого началось с рева грузовиков и грандиозных, как ураган, перемещений. К счастью, сезон дождей еще не вошел в полную силу, и можно было рассчитывать, что удастся благополучно отбыть и не вымокнуть до нитки.
Апатия сменилась эйфорией, как будто люди теперь уже смогли поверить, что дом — это не сон, а близкая реальность. В воздухе не умолкали крики, без конца раздавались пронзительный свист, воркование, обрывки песен.
Сестры вдруг обнаружили, что их железная броня дисциплины вдруг оказалась пробита нахлынувшими со всех сторон чувствами, свойственными таким моментам: шквал поцелуев, рукопожатий, экзотически страстных объятий в голливудском стиле, шквал слез обрушился на них и превратил их в восхитительно смущенных женщин. Ибо для них наступил момент великой важности, конец всего высшего, ради чего они прожили свою жизнь. Все они были незамужние, многим уже осталось недолго до пенсии, и в этил невероятно трудных условиях, в отрезанном от всего мира месте они приложили все свои силы, делая дело жизненной важности во имя великой цели. Уже никогда в их жизни не будет ничего более значимого, а эти мальчики были их сыновьями, которых у них никогда не было. Но теперь все кончено, и в то время как они понимали, что ничего не сможет сравниться с радостью и болью, с высотами этих последних шести лет.
У себя в отделении «Икс» мужчины ожидали финала, облачившись полностью в военную форму, вместо того чтобы надеть первые попавшиеся чистые вещи. Их сундучки, вещевые мешки, ранцы и рюкзаки были грудами навалены прямо на полу — впервые за все свое существование грубо попранном столькими парами солдатских тяжелых ботинок. Зашел какой-то унтер-офицер и оставил сестре Лэнгтри последние инструкции, касающиеся того, куда она должна привести вверенных ей людей для посадки на судно, отходящее в Австралию, и проследил за отправкой тех вещей, которые люди, как правило, на себе не несут.
Проводив унтер-офицера до двери, сестра Лэнгтри повернулась, чтобы идти к себе, но, бросив взгляд в сторону кухни, заметила там Майкла, который готовил чай. Она быстро оглянулась на палату и убедилась, что никто не наблюдает за ними, — по-видимому все сейчас собрались на веранде в предвкушении чая, который им к тому же еще и поднесут.
— Майкл, — сказала она, остановившись в проходе, — пожалуйста, пойдемте немного походим. Осталось только полчаса. Мне бы очень хотелось десять минут этого времени провести с вами.
Он задумчиво посмотрел на нее. Его вид напомнил ей тот день, когда он первый раз зашел в отделение: зеленые рубашка и брюки, американские гетры, снаряжение. Коричневые ботинки начищены до блеска, пряжки сверкают. Все чистое, выглаженное, отлично сидит.
— Я бы тоже хотел, — серьезно сказал он. — Но только сначала разрешите я доставлю им это на веранду. Встретимся там, внизу.
«Интересно, — притащит он с собой Бена или нет? — размышляла она, глядя на водянистое солнце. — Если видишь одного, значит, другой где-то тут поблизости».
Но Майкл появился один, и они пошли рядом по тропинке, которая вела к пляжу, и остановились недалеко от границы, где начинается песок.
— Все произошло слишком быстро, — начала она, глядя на него с некоторой осторожностью, — и я не совсем готова.
— Я тоже, — сказал он.
Она заговорила невнятно и торопливо.
— Это первый раз, когда я смогла увидеть тебя одного, с тех пор как умер Льюс. Впрочем, нет, с того момента, как следствие вынесло заключение. Это было ужасно. Я наговорила тебе много нехороших вещей. И я хочу, чтобы ты знал, я не имела этого в виду, Майкл. Пожалуйста, прости!
Он спокойно слушал ее, лицо его было грустным.
— Вам не из-за чего просить у меня прощения. Это мне следовало бы извиняться, — он явно колебался, потом медленно продолжил: — Остальные не согласны со мной, но я считаю, что должен дать вам кое-какие объяснения, поскольку теперь это уже не имеет большого значения.
Она услышала только конец фразы.
— Сейчас уже ничего не имеет значения, — сказала она. — Так что я хотела бы переменить тему и спросить тебя о доме. Ты собираешься сразу же вернуться на свою ферму? А как же твоя сестра и зять? Мне бы хотелось знать, но времени у нас совсем мало.
— У нас всегда было мало времени, — произнёс он. — Ну что ж, сначала я должен получить демобилизационный лист. А потом мы с Беном собираемся прямиком отправиться на мою ферму. Я недавно получил письмо от сестры — они там дни считают до моего возвращения, чтобы я сам всем занялся. Харолд — это мой зять — хочет вернуться на свое прежнее место, прежде чем начнут возвращаться солдаты.
Сестра Лэнгтри задохнулась.
— Бен и ты? Вместе?
— Да.
— Бен и ты.
— Именно так.
— Христа ради, почему?!
— Я обязан сделать это для него, — ответил Майкл.
Лицо ее искривилось.
— О, хватит! — отрезала она, отвергнутая им. Плечи его окаменели.
— Бенедикт один на свете, сестренка. Его никто не ждет. И ему кто-то нужен рядом постоянно. Я нужен. Это моя вина, и я жалею, что не смог сделать так, чтобы вы увидели это сами! Я должен быть уверен, что это больше никогда не произойдет.
Ее терзания постепенно переросли в недоумение. Она смотрела на него и спрашивала себя, удастся ли ей проникнуть в глубину той таинственности, которая окружала Майкла.
— О чем ты говоришь? Что никогда не должно произойти?
— Я уже сказал, — принялся терпеливо объяснять он, — что считаю себя обязанным дать некоторые разъяснения. Остальные не согласны со мной. Они думают, что будет лучше, если вы навсегда останетесь в неведении, но я все равно хочу сказать вам. Я понимаю, почему Нейл так возражает, но все равно я убежден, что должен вам все объяснить. Не Нейл был с вами в ту ночь, а я. И это дает вам право знать.
Апатия сменилась эйфорией, как будто люди теперь уже смогли поверить, что дом — это не сон, а близкая реальность. В воздухе не умолкали крики, без конца раздавались пронзительный свист, воркование, обрывки песен.
Сестры вдруг обнаружили, что их железная броня дисциплины вдруг оказалась пробита нахлынувшими со всех сторон чувствами, свойственными таким моментам: шквал поцелуев, рукопожатий, экзотически страстных объятий в голливудском стиле, шквал слез обрушился на них и превратил их в восхитительно смущенных женщин. Ибо для них наступил момент великой важности, конец всего высшего, ради чего они прожили свою жизнь. Все они были незамужние, многим уже осталось недолго до пенсии, и в этил невероятно трудных условиях, в отрезанном от всего мира месте они приложили все свои силы, делая дело жизненной важности во имя великой цели. Уже никогда в их жизни не будет ничего более значимого, а эти мальчики были их сыновьями, которых у них никогда не было. Но теперь все кончено, и в то время как они понимали, что ничего не сможет сравниться с радостью и болью, с высотами этих последних шести лет.
У себя в отделении «Икс» мужчины ожидали финала, облачившись полностью в военную форму, вместо того чтобы надеть первые попавшиеся чистые вещи. Их сундучки, вещевые мешки, ранцы и рюкзаки были грудами навалены прямо на полу — впервые за все свое существование грубо попранном столькими парами солдатских тяжелых ботинок. Зашел какой-то унтер-офицер и оставил сестре Лэнгтри последние инструкции, касающиеся того, куда она должна привести вверенных ей людей для посадки на судно, отходящее в Австралию, и проследил за отправкой тех вещей, которые люди, как правило, на себе не несут.
Проводив унтер-офицера до двери, сестра Лэнгтри повернулась, чтобы идти к себе, но, бросив взгляд в сторону кухни, заметила там Майкла, который готовил чай. Она быстро оглянулась на палату и убедилась, что никто не наблюдает за ними, — по-видимому все сейчас собрались на веранде в предвкушении чая, который им к тому же еще и поднесут.
— Майкл, — сказала она, остановившись в проходе, — пожалуйста, пойдемте немного походим. Осталось только полчаса. Мне бы очень хотелось десять минут этого времени провести с вами.
Он задумчиво посмотрел на нее. Его вид напомнил ей тот день, когда он первый раз зашел в отделение: зеленые рубашка и брюки, американские гетры, снаряжение. Коричневые ботинки начищены до блеска, пряжки сверкают. Все чистое, выглаженное, отлично сидит.
— Я бы тоже хотел, — серьезно сказал он. — Но только сначала разрешите я доставлю им это на веранду. Встретимся там, внизу.
«Интересно, — притащит он с собой Бена или нет? — размышляла она, глядя на водянистое солнце. — Если видишь одного, значит, другой где-то тут поблизости».
Но Майкл появился один, и они пошли рядом по тропинке, которая вела к пляжу, и остановились недалеко от границы, где начинается песок.
— Все произошло слишком быстро, — начала она, глядя на него с некоторой осторожностью, — и я не совсем готова.
— Я тоже, — сказал он.
Она заговорила невнятно и торопливо.
— Это первый раз, когда я смогла увидеть тебя одного, с тех пор как умер Льюс. Впрочем, нет, с того момента, как следствие вынесло заключение. Это было ужасно. Я наговорила тебе много нехороших вещей. И я хочу, чтобы ты знал, я не имела этого в виду, Майкл. Пожалуйста, прости!
Он спокойно слушал ее, лицо его было грустным.
— Вам не из-за чего просить у меня прощения. Это мне следовало бы извиняться, — он явно колебался, потом медленно продолжил: — Остальные не согласны со мной, но я считаю, что должен дать вам кое-какие объяснения, поскольку теперь это уже не имеет большого значения.
Она услышала только конец фразы.
— Сейчас уже ничего не имеет значения, — сказала она. — Так что я хотела бы переменить тему и спросить тебя о доме. Ты собираешься сразу же вернуться на свою ферму? А как же твоя сестра и зять? Мне бы хотелось знать, но времени у нас совсем мало.
— У нас всегда было мало времени, — произнёс он. — Ну что ж, сначала я должен получить демобилизационный лист. А потом мы с Беном собираемся прямиком отправиться на мою ферму. Я недавно получил письмо от сестры — они там дни считают до моего возвращения, чтобы я сам всем занялся. Харолд — это мой зять — хочет вернуться на свое прежнее место, прежде чем начнут возвращаться солдаты.
Сестра Лэнгтри задохнулась.
— Бен и ты? Вместе?
— Да.
— Бен и ты.
— Именно так.
— Христа ради, почему?!
— Я обязан сделать это для него, — ответил Майкл.
Лицо ее искривилось.
— О, хватит! — отрезала она, отвергнутая им. Плечи его окаменели.
— Бенедикт один на свете, сестренка. Его никто не ждет. И ему кто-то нужен рядом постоянно. Я нужен. Это моя вина, и я жалею, что не смог сделать так, чтобы вы увидели это сами! Я должен быть уверен, что это больше никогда не произойдет.
Ее терзания постепенно переросли в недоумение. Она смотрела на него и спрашивала себя, удастся ли ей проникнуть в глубину той таинственности, которая окружала Майкла.
— О чем ты говоришь? Что никогда не должно произойти?
— Я уже сказал, — принялся терпеливо объяснять он, — что считаю себя обязанным дать некоторые разъяснения. Остальные не согласны со мной. Они думают, что будет лучше, если вы навсегда останетесь в неведении, но я все равно хочу сказать вам. Я понимаю, почему Нейл так возражает, но все равно я убежден, что должен вам все объяснить. Не Нейл был с вами в ту ночь, а я. И это дает вам право знать.