Страница:
Даже занавеска из пивных крышечек раздражала его. Уж где-где, но только не в отделении «Икс» висеть такой штуке. Но старшая сестра, какая бы невоспитанная дубина она ни была, в этом отделении ходила на цыпочках. Это еще было в самом начале, когда отделение «Икс» только заселили. Когда Старшая в очередной раз выступала перед сестрой Лэнгтри и одному из больных наконец надоело слушать ее нападки, он управился с ней потрясающе простым и действенным способом: неожиданно протянул руку и разодрал ей форму сверху донизу. Ясно, что субъект был безумный, как мартовский заяц, и его немедленно отправили на континент, но с тех пор Старшая была тише воды, ниже травы, и не дай Бог чем обидеть больных из отделения «Икс»…
Лампочка, висевшая в коридоре, осветила высокую фигуру полковника Уоллеса Доналдсона, щеголеватого человека лет пятидесяти, с лицом, будто покрытым тифозной сыпью, как это обычно бывает у любителей спиртного. Над верхней губой у него топорщились аккуратно подстриженные усы военного образца, в то время как щеки и подбородок были тщательно выбриты. Он снял кепку, и в том месте, где край ее врезался в череп, на слипшихся седых волосах образовалась круговая вмятина, потому что они давно уже потеряли свою густоту и жесткость. Глаза его были выцветшего голубого оттенка и слегка навыкате, но чувствовалось, что когда-то полковник был красивым мужчиной, к тому же он сохранил хорошую фигуру, плечи его были по-прежнему широкими, а живот почти плоским. В безупречно сшитом костюме строго покроя он когда-то выглядел весьма внушительно, теперь же в столь же безупречно сшитой форме он был похож на маршала в большей степени, чем сами маршалы.
Сестра Лэнгтри тотчас вышла ему навстречу, провела в свой кабинет и проследила, чтобы он удобно устроился в кресле. Сама она при этом осталась стоять. «Очередная уловка, — возмущенно подумал он. — Еще бы, это единственный способ для нее смотреть сверху вниз».
— Прошу простить меня, сэр, за то, что вытащила вас сюда, но дело в том, что этот парень… — она подняла повыше документы, которые уже держала в руке, — поступил сегодня, и, поскольку вы ни о чем мне не сообщили, я предположила, что вы не в курсе его прибытия.
— Садитесь, сестра, да садитесь же, наконец! — сказал он тоном, каким обычно призывают к порядку непослушных собак.
Она уселась в кресло, не возражая и не меняя выражения лица. В своей серой куртке и серых штанах она была похожа на курсанта на дежурстве. Первый раунд закончился в пользу сестры Лэнгтри: ей удалось вывести его из себя и первым проявить грубость.
Она молча протянула ему бумаги.
— Нет, я не буду смотреть сейчас его документы! — брюзгливо отмахнулся он. — Просто расскажите вкратце, о чем там идет речь.
Сестра Лэнгтри взглянула на него внимательно, но безо всякой обиды. Давно еще Льюс, впервые увидев его, прозвал его полковник Чинстрэп. [2]Кличка подошла как нельзя лучше и так и осталась за ним. «Любопытно, — думала она, — знает ли он о том, что весь личный состав Базы номер пятнадцать называет его так за спиной. Скорее всего, нет. Простить издевательское прозвище не в его характере».
— Сержант Майкл Эдвард Джон Уилсон, — ровным тоном начала она, — которого я в дальнейшем буду называть Майкл, двадцати девяти лет, находился в действующей армии с самого начала войны. Он воевал в Северной Африке, Сирии, Новой Гвинее, на островах. Участвовал во многих крупных операциях, но не проявлял никаких признаков душевной нестабильности, вызываемой личными переживаниями. В действительности, это прекрасный солдат, мужественный и смелый человек. Был награжден медалью «За боевые заслуги». Три месяца назад в тяжелой схватке с врагом был убит его единственный близкий друг, после этого он замкнулся в себе.
Полковник Чинстрэп испустил долгий страдальческий вздох.
— О Боже, сестра, давайте побыстрее! Не моргнув глазом, она продолжала:
— Предполагается, что Майкл повредился в рассудке после сомнительного инцидента, имевшего место в лагере неделю назад. Между ним и другим сержантом состоялась драка, что было весьма необычно для обоих. Если бы вокруг не присутствовали люди и не оттащили Майкла, похоже, тот, другой, был бы мертв. Единственное, что сказал Майкл по этому поводу, это, что он хотел убить и убил бы этого человека. Он каждый раз повторял это, но больше ничего не говорил.
Когда командир попытался выяснить подоплеку всего этого дела, Майкл отказался что-либо объяснять. Но его противник поднял большой шум. Он обвинил Майкла в попытках склонить его к гомосексуальным действиям и настаивал на трибунале. Похоже, что погибший друг Майкла имел явные гомосексуальные наклонности, но что касается самого Майкла, тут мнения разделились. Пострадавший и его сторонники утверждали, что те двое были любовниками, но подавляющее большинство в части настаивало с такой же твердостью, что Майкл проявлял к погибшему исключительно дружеские чувства и защищал его в случае необходимости.
Командир батальона прекрасно знал всех троих, так как и Майкл и двое других уже давно находились под его командованием: Майкл и его погибший друг — с момента формирования батальона, а сержант — с Новой Гвинеи. По его мнению, Майкла не следовало отдавать под трибунал ни при каких обстоятельствах. Он предпочел думать, что с ним случилось временное умопомешательство, и отдал приказ об освидетельствовании его на медицинской комиссии, которая пришла к выводу, что действительно имело место душевное расстройство, — голос сестры Лэнгтри зазвучал заметно печальнее и строже. — Так что они засунули его в самолет и отправили прямиком сюда, а уж здесь его, конечно, ждало отделение «Икс».
Полковник Чинстрэп поджал губы и пристально посмотрел на сестру Лэнгтри. Снова она принимает чью-то сторону, и это еще одна ее весьма нежелательная черта.
— Я осмотрю сержанта Уилсона завтра утром у, себя в кабинете. Вы можете сами привести его, сестра. — Он взглянул на лампочку в голом патроне, слабо освещавшую стол. — Заодно и бумаги просмотрю. Не понимаю, как вы можете читать при таком освещении. Я бы лично не смог.
Ему показалось, что кресло под ним стало вдруг невыносимо жестким и неудобным; он поерзал, откашлялся и рассерженно нахмурил брови.
— Случаи с сексуальной подоплекой мне отвратительны! — вдруг заявил он.
Сестра Лэнгтри бесцельно вертела в руках карандаш, но, услышав эти слова, судорожно стиснула его пальцами.
— У меня сердце кровью обливается за вас, сэр, — сказала она, не пытаясь даже скрыть издевку. — Сержант Уилсон не относится к больным профиля отделения «Икс».
Голос ее дрогнул, она нетерпеливо провела рукой по волосам и слегка растрепала аккуратно уложенные каштановые локоны.
— По-моему, это недостойный спектакль, когда совсем еще молодому человеку ломают жизнь из-за какой-то драки и наспех сфабрикованного обвинения. Он и так достаточно перенес, когда погиб его друг. Я не могу не думать о том, каково ему сейчас. Уверена, он чувствует себя так, будто заблудился в жутком тумане и никак не может найти выхода. Вы не говорили с ним, а я говорила. Он абсолютно нормальный и умственно, и сексуально, и не знаю, что вы там еще себе думаете. Уж кого надо отдать под трибунал, так это медицинского чиновника, который направил его сюда. Лишить сержанта Уилсона возможности очистить себя от грязных подозрений, вместо того чтобы запирать в такое место, как отделение «Икс» — это позор для всей армии!
Как и всегда в таких случаях, полковник чувствовал себя совершенно неготовым иметь дело со столь непреодолимой наглостью, потому что обычно людям, занимающим высокие посты в медицинских учреждениях, не приходится сталкиваться с подобными выходками. Черт побери, да она разговаривает с ним так, будто считает себя равной ему и по образованию, и по уму! Ясно как день, это офицерский статус дает основания армейским сестрам вести себя так вызывающе. Да еще слишком большая самостоятельность, которой они пользуются на Базе и в других подобных местах. И эти проклятые косынки, которые они носят, совершенно не помогают. Только монахиням следует носить такие косынки, и только к ним можно обращаться как к сестрам.
— Ну-ну, сестра Лэнгтри, успокойтесь! — он пытался сдержаться и сохранить благоразумие. — Я полностью согласен, что обстоятельства немного необычные, но война закончилась. Этому молодому человеку придется пробыть здесь не больше нескольких недель. А он мог оказаться и в более неприятном положении, сами знаете.
Карандаш взлетел в воздух, ударился о край стола и отскочил с глухим клацканьем к ногам полковника, размышлявшему в этот момент о причинах этого разговора. Строго говоря, ему следовало бы поставить в известность старшую сестру. Как начальница над младшим медицинским персоналом, она и только она имеет право подвергать наказанию сестер. Вот только вся беда в том, что после того случая с разорванной формой старшая сестра воспринимала сестру Лэнгтри не иначе как с благоговейным трепетом. Господи Иисусе, вот шум-то поднялся бы, если бы он пожаловался!
— Отделение «Икс» — это настоящий ад! — с возмущением крикнула сестра Лэнгтри. Такой он еще ни разу не видел ее. Это уже становилось любопытно. Должно быть, ситуация с сержантом Уилсоном и в самом деле произвела на нее такое потрясающее впечатление. Даже интересно будет взглянуть на него завтра.
Она продолжала, разгорячившись от своих же собственных слов:
— Отделение «Икс» — это ад! Больных, с которыми не знают, что делать, запихивают сюда и забывают навечно. Вы — невропатолог, я — обычная медсестра. Ни опыта или квалификации ни на волос! А вы-то знаете, что делать с этими людьми? Я не знаю, сэр! Я бреду наощупь. Я делаю все, что в моих силах, но при этом отдаю себе отчет в том, что, к сожалению, не в состоянии помочь им. Каждое утро я заступаю на дежурство и молюсь, да-да, молюсь, чтобы не произошло ничего такого, что могло бы нарушить равновесие этих хрупких и сложных людей. Мои больные в отделении «Икс» заслуживают большего, чем вы или я можем дать им, сэр!
— Ну все, сестра, достаточно! — лицо полковника побагровело.
— Да, но я еще не закончила, — возразила она, не собираясь сдаваться и не обращая никакого внимания на его тон. — В конце концов мы можем вообще оставить сержанта Уилсона в покое. Почему бы нам не заняться остальными? Скажем, Мэттом Сойером. Переведен в «Икс» из неврологического отделения, потому что они не смогли найти органическое повреждение, объясняющее его слепоту. Диагноз — истерия. Ваша подпись там тоже стоит. Далее. Наггет Джонс поступил из общей хирургии после двух операций на брюшной полости и историей болезни, где описывается, как он свел с ума все отделение своими жалобами. Диагноз — ипохондрия. У Нейла, то есть капитана Паркинсона, обычный нервный срыв. На человеческом языке это называется горе. Но его командир считает, что подобным образом он ограждает его от других потрясений, в результате Нейл продолжает сидеть здесь, месяц за месяцем с диагнозом — затяжная депрессия. Бенедикт Мейнард действительно сошел с ума, после того, как его рота открытым огнем уничтожила целую деревню, а потом выяснилось, что в ней вообще не было японцев, а только местные жители, женщины, дети и старики. Из-за того, что он получил небольшую травму черепа именно в то время, когда у него началось развиваться душевное расстройство, он попал в неврологию с сотрясением мозга, после чего переведен сюда с диагнозом — вторичное слабоумие. Я, кстати, согласна с диагнозом. Но он означает, что Бена должны обследовать специалисты в Австралии и назначить соответствующее лечение и уход. А что касается Льюса Даггетта — почему он здесь? В его истории болезни вообще не указан диагноз. Но мы с вами знаем, в чем тут дело. Льюс устроил себе интересную жизнь и шантажировал своего командира, который позволял ему делать все, что тому заблагорассудится. Но обвинение они ему предъявить не могли и, не зная, что с ним делать, не нашли ничего лучше, чем спихнуть его в такое место, как отделение «Икс», пока шум не затихнет.
Полковник, пошатываясь, встал на ноги, малиновый от долго сдерживаемой ярости.
— Да это просто наглость, сестра! — зарычал он.
— Вы находите? Прошу прощения, сэр, — сказала она, вновь обретая то железное спокойствие, которое всегда было ее отличительной чертой.
Уже положив руку на дверную ручку, полковник Чинстрэп задержался и посмотрел на нее.
— В десять утра у меня в кабинете. И не забудьте привести сержанта Уилсона лично, — глаза его метали молнии, и он лихорадочно раздумывал, что бы такое сказать обидное и побольнее уязвить эту неуязвимую особь женского пола. — И еще я нахожу нечто странное в том, сестра, что сержант Уилсон, такой образцовый солдат, неоднократно отмеченный наградами и все шесть лет пребывавший исключительно на передовой, тем не менее не сумел подняться выше звания сержанта.
Сестра Лэнгтри улыбнулась и пропела сладким голосом:
— Но, сэр, не всем же быть великими полководцами с чистыми руками! Кому-то надо делать и грязную работу.
Глава 7
Лампочка, висевшая в коридоре, осветила высокую фигуру полковника Уоллеса Доналдсона, щеголеватого человека лет пятидесяти, с лицом, будто покрытым тифозной сыпью, как это обычно бывает у любителей спиртного. Над верхней губой у него топорщились аккуратно подстриженные усы военного образца, в то время как щеки и подбородок были тщательно выбриты. Он снял кепку, и в том месте, где край ее врезался в череп, на слипшихся седых волосах образовалась круговая вмятина, потому что они давно уже потеряли свою густоту и жесткость. Глаза его были выцветшего голубого оттенка и слегка навыкате, но чувствовалось, что когда-то полковник был красивым мужчиной, к тому же он сохранил хорошую фигуру, плечи его были по-прежнему широкими, а живот почти плоским. В безупречно сшитом костюме строго покроя он когда-то выглядел весьма внушительно, теперь же в столь же безупречно сшитой форме он был похож на маршала в большей степени, чем сами маршалы.
Сестра Лэнгтри тотчас вышла ему навстречу, провела в свой кабинет и проследила, чтобы он удобно устроился в кресле. Сама она при этом осталась стоять. «Очередная уловка, — возмущенно подумал он. — Еще бы, это единственный способ для нее смотреть сверху вниз».
— Прошу простить меня, сэр, за то, что вытащила вас сюда, но дело в том, что этот парень… — она подняла повыше документы, которые уже держала в руке, — поступил сегодня, и, поскольку вы ни о чем мне не сообщили, я предположила, что вы не в курсе его прибытия.
— Садитесь, сестра, да садитесь же, наконец! — сказал он тоном, каким обычно призывают к порядку непослушных собак.
Она уселась в кресло, не возражая и не меняя выражения лица. В своей серой куртке и серых штанах она была похожа на курсанта на дежурстве. Первый раунд закончился в пользу сестры Лэнгтри: ей удалось вывести его из себя и первым проявить грубость.
Она молча протянула ему бумаги.
— Нет, я не буду смотреть сейчас его документы! — брюзгливо отмахнулся он. — Просто расскажите вкратце, о чем там идет речь.
Сестра Лэнгтри взглянула на него внимательно, но безо всякой обиды. Давно еще Льюс, впервые увидев его, прозвал его полковник Чинстрэп. [2]Кличка подошла как нельзя лучше и так и осталась за ним. «Любопытно, — думала она, — знает ли он о том, что весь личный состав Базы номер пятнадцать называет его так за спиной. Скорее всего, нет. Простить издевательское прозвище не в его характере».
— Сержант Майкл Эдвард Джон Уилсон, — ровным тоном начала она, — которого я в дальнейшем буду называть Майкл, двадцати девяти лет, находился в действующей армии с самого начала войны. Он воевал в Северной Африке, Сирии, Новой Гвинее, на островах. Участвовал во многих крупных операциях, но не проявлял никаких признаков душевной нестабильности, вызываемой личными переживаниями. В действительности, это прекрасный солдат, мужественный и смелый человек. Был награжден медалью «За боевые заслуги». Три месяца назад в тяжелой схватке с врагом был убит его единственный близкий друг, после этого он замкнулся в себе.
Полковник Чинстрэп испустил долгий страдальческий вздох.
— О Боже, сестра, давайте побыстрее! Не моргнув глазом, она продолжала:
— Предполагается, что Майкл повредился в рассудке после сомнительного инцидента, имевшего место в лагере неделю назад. Между ним и другим сержантом состоялась драка, что было весьма необычно для обоих. Если бы вокруг не присутствовали люди и не оттащили Майкла, похоже, тот, другой, был бы мертв. Единственное, что сказал Майкл по этому поводу, это, что он хотел убить и убил бы этого человека. Он каждый раз повторял это, но больше ничего не говорил.
Когда командир попытался выяснить подоплеку всего этого дела, Майкл отказался что-либо объяснять. Но его противник поднял большой шум. Он обвинил Майкла в попытках склонить его к гомосексуальным действиям и настаивал на трибунале. Похоже, что погибший друг Майкла имел явные гомосексуальные наклонности, но что касается самого Майкла, тут мнения разделились. Пострадавший и его сторонники утверждали, что те двое были любовниками, но подавляющее большинство в части настаивало с такой же твердостью, что Майкл проявлял к погибшему исключительно дружеские чувства и защищал его в случае необходимости.
Командир батальона прекрасно знал всех троих, так как и Майкл и двое других уже давно находились под его командованием: Майкл и его погибший друг — с момента формирования батальона, а сержант — с Новой Гвинеи. По его мнению, Майкла не следовало отдавать под трибунал ни при каких обстоятельствах. Он предпочел думать, что с ним случилось временное умопомешательство, и отдал приказ об освидетельствовании его на медицинской комиссии, которая пришла к выводу, что действительно имело место душевное расстройство, — голос сестры Лэнгтри зазвучал заметно печальнее и строже. — Так что они засунули его в самолет и отправили прямиком сюда, а уж здесь его, конечно, ждало отделение «Икс».
Полковник Чинстрэп поджал губы и пристально посмотрел на сестру Лэнгтри. Снова она принимает чью-то сторону, и это еще одна ее весьма нежелательная черта.
— Я осмотрю сержанта Уилсона завтра утром у, себя в кабинете. Вы можете сами привести его, сестра. — Он взглянул на лампочку в голом патроне, слабо освещавшую стол. — Заодно и бумаги просмотрю. Не понимаю, как вы можете читать при таком освещении. Я бы лично не смог.
Ему показалось, что кресло под ним стало вдруг невыносимо жестким и неудобным; он поерзал, откашлялся и рассерженно нахмурил брови.
— Случаи с сексуальной подоплекой мне отвратительны! — вдруг заявил он.
Сестра Лэнгтри бесцельно вертела в руках карандаш, но, услышав эти слова, судорожно стиснула его пальцами.
— У меня сердце кровью обливается за вас, сэр, — сказала она, не пытаясь даже скрыть издевку. — Сержант Уилсон не относится к больным профиля отделения «Икс».
Голос ее дрогнул, она нетерпеливо провела рукой по волосам и слегка растрепала аккуратно уложенные каштановые локоны.
— По-моему, это недостойный спектакль, когда совсем еще молодому человеку ломают жизнь из-за какой-то драки и наспех сфабрикованного обвинения. Он и так достаточно перенес, когда погиб его друг. Я не могу не думать о том, каково ему сейчас. Уверена, он чувствует себя так, будто заблудился в жутком тумане и никак не может найти выхода. Вы не говорили с ним, а я говорила. Он абсолютно нормальный и умственно, и сексуально, и не знаю, что вы там еще себе думаете. Уж кого надо отдать под трибунал, так это медицинского чиновника, который направил его сюда. Лишить сержанта Уилсона возможности очистить себя от грязных подозрений, вместо того чтобы запирать в такое место, как отделение «Икс» — это позор для всей армии!
Как и всегда в таких случаях, полковник чувствовал себя совершенно неготовым иметь дело со столь непреодолимой наглостью, потому что обычно людям, занимающим высокие посты в медицинских учреждениях, не приходится сталкиваться с подобными выходками. Черт побери, да она разговаривает с ним так, будто считает себя равной ему и по образованию, и по уму! Ясно как день, это офицерский статус дает основания армейским сестрам вести себя так вызывающе. Да еще слишком большая самостоятельность, которой они пользуются на Базе и в других подобных местах. И эти проклятые косынки, которые они носят, совершенно не помогают. Только монахиням следует носить такие косынки, и только к ним можно обращаться как к сестрам.
— Ну-ну, сестра Лэнгтри, успокойтесь! — он пытался сдержаться и сохранить благоразумие. — Я полностью согласен, что обстоятельства немного необычные, но война закончилась. Этому молодому человеку придется пробыть здесь не больше нескольких недель. А он мог оказаться и в более неприятном положении, сами знаете.
Карандаш взлетел в воздух, ударился о край стола и отскочил с глухим клацканьем к ногам полковника, размышлявшему в этот момент о причинах этого разговора. Строго говоря, ему следовало бы поставить в известность старшую сестру. Как начальница над младшим медицинским персоналом, она и только она имеет право подвергать наказанию сестер. Вот только вся беда в том, что после того случая с разорванной формой старшая сестра воспринимала сестру Лэнгтри не иначе как с благоговейным трепетом. Господи Иисусе, вот шум-то поднялся бы, если бы он пожаловался!
— Отделение «Икс» — это настоящий ад! — с возмущением крикнула сестра Лэнгтри. Такой он еще ни разу не видел ее. Это уже становилось любопытно. Должно быть, ситуация с сержантом Уилсоном и в самом деле произвела на нее такое потрясающее впечатление. Даже интересно будет взглянуть на него завтра.
Она продолжала, разгорячившись от своих же собственных слов:
— Отделение «Икс» — это ад! Больных, с которыми не знают, что делать, запихивают сюда и забывают навечно. Вы — невропатолог, я — обычная медсестра. Ни опыта или квалификации ни на волос! А вы-то знаете, что делать с этими людьми? Я не знаю, сэр! Я бреду наощупь. Я делаю все, что в моих силах, но при этом отдаю себе отчет в том, что, к сожалению, не в состоянии помочь им. Каждое утро я заступаю на дежурство и молюсь, да-да, молюсь, чтобы не произошло ничего такого, что могло бы нарушить равновесие этих хрупких и сложных людей. Мои больные в отделении «Икс» заслуживают большего, чем вы или я можем дать им, сэр!
— Ну все, сестра, достаточно! — лицо полковника побагровело.
— Да, но я еще не закончила, — возразила она, не собираясь сдаваться и не обращая никакого внимания на его тон. — В конце концов мы можем вообще оставить сержанта Уилсона в покое. Почему бы нам не заняться остальными? Скажем, Мэттом Сойером. Переведен в «Икс» из неврологического отделения, потому что они не смогли найти органическое повреждение, объясняющее его слепоту. Диагноз — истерия. Ваша подпись там тоже стоит. Далее. Наггет Джонс поступил из общей хирургии после двух операций на брюшной полости и историей болезни, где описывается, как он свел с ума все отделение своими жалобами. Диагноз — ипохондрия. У Нейла, то есть капитана Паркинсона, обычный нервный срыв. На человеческом языке это называется горе. Но его командир считает, что подобным образом он ограждает его от других потрясений, в результате Нейл продолжает сидеть здесь, месяц за месяцем с диагнозом — затяжная депрессия. Бенедикт Мейнард действительно сошел с ума, после того, как его рота открытым огнем уничтожила целую деревню, а потом выяснилось, что в ней вообще не было японцев, а только местные жители, женщины, дети и старики. Из-за того, что он получил небольшую травму черепа именно в то время, когда у него началось развиваться душевное расстройство, он попал в неврологию с сотрясением мозга, после чего переведен сюда с диагнозом — вторичное слабоумие. Я, кстати, согласна с диагнозом. Но он означает, что Бена должны обследовать специалисты в Австралии и назначить соответствующее лечение и уход. А что касается Льюса Даггетта — почему он здесь? В его истории болезни вообще не указан диагноз. Но мы с вами знаем, в чем тут дело. Льюс устроил себе интересную жизнь и шантажировал своего командира, который позволял ему делать все, что тому заблагорассудится. Но обвинение они ему предъявить не могли и, не зная, что с ним делать, не нашли ничего лучше, чем спихнуть его в такое место, как отделение «Икс», пока шум не затихнет.
Полковник, пошатываясь, встал на ноги, малиновый от долго сдерживаемой ярости.
— Да это просто наглость, сестра! — зарычал он.
— Вы находите? Прошу прощения, сэр, — сказала она, вновь обретая то железное спокойствие, которое всегда было ее отличительной чертой.
Уже положив руку на дверную ручку, полковник Чинстрэп задержался и посмотрел на нее.
— В десять утра у меня в кабинете. И не забудьте привести сержанта Уилсона лично, — глаза его метали молнии, и он лихорадочно раздумывал, что бы такое сказать обидное и побольнее уязвить эту неуязвимую особь женского пола. — И еще я нахожу нечто странное в том, сестра, что сержант Уилсон, такой образцовый солдат, неоднократно отмеченный наградами и все шесть лет пребывавший исключительно на передовой, тем не менее не сумел подняться выше звания сержанта.
Сестра Лэнгтри улыбнулась и пропела сладким голосом:
— Но, сэр, не всем же быть великими полководцами с чистыми руками! Кому-то надо делать и грязную работу.
Глава 7
После его ухода сестра Лэнгтри продолжала неподвижно сидеть за столом. Гнев ее прошел, уступив место легкому отвращению, отчего ее лоб и верхняя губа покрылись холодным потом. Глупо и бессмысленно связываться с этим человеком. Это ничего не дает и только раскрывает ее истинные чувства по отношению к нему, а она предпочитала, чтобы он оставался в неведении на ее счет. И куда делась ее сдержанность и самоконтроль, которые всегда помогали ей выигрывать сражения с полковником? Пустая это трата времени — разговаривать с ним об отделении «Икс» и его жертвах. Она даже не могла вспомнить, чтобы когда-нибудь раньше так выходила из себя, разговаривая с полковником. Все дело, конечно, в этой печальной истории, которую она прочитала. Не появись он так быстро, она успела бы успокоиться и взять себя в руки. Но он вошел почти в ту же секунду, как она положила бумаги Майкла на стол.
Кто бы ни был этот эксперт из медицинской комиссии, который описывал случай Майкла, он, без сомнения, не лишен литературного дарования. Она читала историю его болезни, и перед ней, как живые, вставали участники событий. Особенно это касалось, конечно Майкла, с которым она уже познакомилась. Короткая встреча в отделении вызвала в ней много размышлений, но они были ничто по сравнению с тем, что она узнала. Как ужасно все это, должно быть, для бедняги! Как несправедливо! Он, наверно, сейчас страшно несчастен. Безотчетно, она привносила в этот рассказ свои собственные чувства, им же и вызванные. Она так переживала за Майкла, ощущая потерю его близкого друга, как свою собственную, что с трудом могла проглотить комок в горле, унять боль в груди. А тут как раз полковник Чинстрэп и подвернулся под руку.
«Работа в отделении «Икс» даром для меня не проходит, — думала сестра Лэнгтри. — За несколько минут я успела совершить массу должностных преступлений: сначала позволила себе проявить эмоциональные пристрастия, а теперь — грубое нарушение субординации».
И все это потому, что она не могла забыть лицо Майкла. Он в состоянии справиться с собой, и справлялся, несмотря на то что его поместили в психиатрическое отделение. Раньше причиной ее огорчений всегда были отклонения в ее больных, их явная неполноценность, но теперь-то она потрясена положением человека, который явно не нуждался в ее поддержке. В этом было своего рода предупреждение.
Прежде ее всегда ограждала от личных привязанностей мысль о том, что ее пациенты — это больные люди, подверженные меланхолии, с ранимой психикой, люди, чье состояние не позволяет воспринимать их как мужчин. И дело тут не в том, что она боялась мужчин или личных привязанностей. Это нужно было ей самой, потому что выполнять свой долг сестры милосердия можно только оставаясь беспристрастной. Но не от чувств следует ограждаться, а от отношений «мужчина — женщина».
Когда такое случалось, до добра это не доводило ни сестру, ни больного, но в случае с душевнобольными катастрофа просто неминуема. Отношения с Нейлом и так не давали ей покоя, и она по-прежнему не была уверена, что поступает правильно, позволяя себе думать о возможности их встреч, когда они вернутся домой. Она убеждала себя, что это нестрашно, поскольку он уже почти выздоровел, потому что отделению «Икс» приходит конец и потому что она все так же остается хозяйкой положения и в случае необходимости всегда может снова отойти на прежние позиции и относиться к нему как к несчастному, скорбному, ранимому человеку.
«Я ведь всего лишь живое существо, — думала она. — И никогда не забывала об этом. А все так трудно».
Она вздохнула и потянулась, заставляя себя выбросить из головы мысли о Нейле. Да и о Майкле тоже. В отделение идти пока нельзя — к ней все еще не вернулся естественный цвет лица и не восстановилось дыхание. Куда делся карандаш, который она швырнула в полковника? Господи, до чего же он невероятно туп! Он и представить себе не мог, что еще немного, и на него обрушилась бы шестифунтовая ракушка — это могло произойти тогда, когда он высказался насчет низкого звания Майкла. Где был этот человек в последние шесть лет? Сестра Лэнгтри слабо представляла себе положение дел в армиях союзников, но за годы работы в австралийской армии она узнала, что, по крайней мере, в этой стране есть немало людей умных, одаренных, обладающих всеми качествами, необходимыми офицеру высшего ранга, и упорно возражающих против продвижения выше звания сержанта. Вероятно, это ощущение принадлежности к определенной социальной группе, но никоим образом не в негативном смысле. Просто они довольны тем, что они есть, и не видят пользы в еще одной звездочке на погонах. И если Майкл не относился именно к таким людям, значит, ее опыт общения с солдатами ничего ей не дал и все ее выводы и умозаключения попросту неверны.
Неужели полковник никогда не встречал таких людей? Или ничего о них не слышал? Очевидно, нет, если только он не пытался таким способом ужалить ее. Да пропади он пропадом, чертова лямка! И слова он произносит так сочно, округло, прямо как Нейл. Глупо злиться на него, скорее, его нужно пожалеть. В конце концов, База номер пятнадцать так далеко от Мэкери-стрит, и он совсем еще непохож на слабоумного старика. К тому же он не урод, и под щегольской формой скрываются все те же человеческие потребности и жалобы. Ходят слухи, что у него роман с Хитой Конноли, операционной сестрой, причем уже давно. Что ж, многие из начальства здесь в госпитале устраивают себе маленькие радости, и с кем же, как не с сестрами? Дай Бог им здоровья!
Карандаш оказался под дальним концом стола. Сестра Лэнгтри сползла со стула, но чтобы достать его, ей пришлось встать на четвереньки. Она положила карандаш на прежнее место и снова села. Бог ты мой, и о чем только Хита Конноли может с ним разговаривать? Они же все-таки, вероятно, разговаривают. Невозможно все время заниматься только любовью. В мирное время все интересы Уоллеса Доналдсона как практикующего невропатолога лежали в области спинного мозга и его заболеваний, в особенности сложных, неизученных случаев с совершенно непроизносимыми названиями иностранного происхождения. Может быть, они об этом и разговаривают между собой, скорбя об отсутствии таковых заболеваний здесь в госпитале, где, если и занимаются позвоночниками, то только в случае грубых, окончательных, страшных поражений, нанесенных пулей или снарядом. А может, они говорят о его жене, которая осталась сторожить дом от пожара где-нибудь в Воклюзе или Бельвю-Хилл. Мужчины вообще не прочь поговорить о женах со своими любовницами, например, обсудить достоинства одной подруги по сравнению с другой и при этом поплакаться об отсутствии возможности познакомить их. Почему-то они уверены, что и та и другая были бы в восторге и стали бы большими друзьями, вот только социальные предрассудки этого не позволяют. Пожалуй, здесь есть определенный смысл, поскольку, если предположить обратное, их самооценка сильно пострадала бы и они уже не смогли бы быть так уверены в выборе женщин.
Так делал тот, другой, и она с болезненной отчетливостью помнила это. Он беспрерывно рассказывал ей о своей жене, и все сожалел, что условности не позволяют им встретиться, уверенный, что они были бы в диком восторге друг от друга. Он не успел и трех фраз произнести, описывая свою жену, как Онор Лэнгтри уже не сомневалась, что возненавидит эту женщину, но у нее, конечно, хватило здравого смысла не сказать об этом вслух.
Как же это было давно! Время… Оно измеряется не тиканьем часов, отщелкивающих минуты и секунды, а двигается вперед скачками, перерастая самое себя, как гигантское насекомое, разрывая одну за другой сковывающие его пелены и всегда появляясь в ином облике и с иными ощущениями в мир иных образов и эмоций.
Он тоже был консультантом в той больнице, откуда началась ее жизнь и судьба медицинской сестры. Единственной в Сиднее, где ей пришлось работать. Высокий, смуглый, красивый, ему еще не было сорока. Специалист по кожным заболеваниям, он принадлежал к новому поколению врачей. Естественно, женат. Тут все очень просто: если не успеешь подцепить молоденького, пока он еще живет, неприкаянный, при больнице, считай, никогда уже не подцепишь. Но она была тогда не в их вкусе: они предпочитали что-то более кукольное, смеющееся, пушистое и пустоголовое. И только достигнув зрелого возраста, они начинали понимать, как сильно промахнулись в выборе в молодые годы.
Онор Лэнгтри была тогда серьезная молодая женщина, одна из лучших на курсах медсестер. Она принадлежала к тому типу, который всегда вызывал размышления, а почему, собственно, она не выбрала медицину своим поприщем, хотя общепринятое мнение отрицало широкие возможности для женщин в этой области. Она выросла в состоятельной фермерской семье и получила образование в одной из лучших женских школ в Сиднее. Причина же, по которой она выбрала себе занятие, заключалась в том, что ей просто это нравилось, быть медсестрой, а почему, она поняла позже. Пока же она знала только одно — ей хотелось быть рядом с людьми, физически и эмоционально, и она чувствовала, что такая работа даст ей это ощущение близости. А поскольку подобное занятие для женщины и леди всегда приветствовалось в обществе и было достойно восхищения, ее родители были вполне удовлетворены и не возражали, когда она отклонила их предложение получить высшее медицинское образование, если вдруг она захочет.
Даже в то время, когда она только-только закончила курсы и пришла работать — это называлось стажировка, — она не надела очки и не заносилась от сознания собственного умственного превосходства. Раньше — и дома и в школе — она всегда была в центре общественной жизни, но никогда не привязывалась слишком сильно к представителям противоположного пола. Точно так же складывалась ее жизнь и теперь, в эти четыре года стажировки. Она часто бывала на вечеринках, причем всегда ее приглашали танцевать, она не скучала, днем она обязательно заходила с кем-нибудь в «Репинс» попить кофейку, а вечером шла в кино, опять-таки не одна. Но ей и в голову не приходило серьезно кем-то увлечься. Ее все больше и больше захватывала работа.
После окончания стажировки ее направили в одно из женских отделений больницы, где она и познакомилась со своим дерматологом, недавно принятым сюда в качестве консультанта. Они как-то легко поладили с самого начала. Ему понравилось, что она очень быстро ответила ему, — она сразу поняла это. Значительно больше времени ей потребовалось, чтобы понять, насколько глубоко притягивает его, по тогда она уже была сильно влюблена.
Он снял у своего приятеля — неженатого адвоката — квартиру в одном из небоскребов на Элизабет-стрит и предложил ей, чтобы они встречались там. И она согласилась, хотя ей было совершенно ясно, что это будет означать. Он приложил достаточно усилий, чтобы объяснить ей со всей прямотой и откровенностью, которые она сочла достойными восхищения, что никогда не разведется с женой, чтобы жениться на ней. Но при этом он настойчиво повторял, что любит ее и хочет, чтобы они имели возможность встречаться часто.
Честно начавшись, роман точно так же честно закончился через год. Они встречались всегда, когда ему удавалось изобрести подходящий предлог, что временами было не так-то легко: у дерматологов в их практике не бывает непредвиденных случаев или критических положений, как, например, у хирургов или врачей-акушеров. Как он сам замечал, смеясь, никто еще не поднимал дерматолога в три часа ночи с постели, чтобы срочно заняться очисткой кожи от угрей у какого-нибудь чрезмерно развитого подростка. Ей было тоже нелегко найти время для встреч — она все еще оставалась на положении младшей медсестры, по сути, девочки на побегушках, и, естественно, не могла требовать себе льгот по сравнению с другими, когда речь шла об очередном дежурстве… Но все-таки они сумели подстроиться так, чтобы встречаться не реже раза в неделю, хотя иногда это получалось раз в три недели или даже в месяц.
Любопытно, что осознание себя в роли чьей-то любовницы было приятно сестре Лэнгтри. Конечно, с одной стороны, замужество означало спокойную и стабильную жизнь, по, с другой — положение любовницы всегда сопровождалось каким-то неуловимым таинственным ореолом очарования, даже магии. Реальная действительность, однако, не совсем совпадала с романтическими представлениями. Встречи их были слишком короткие и оставляли ощущение чего-то постыдного, что нужно было скрывать. К тому же почти все время уходило на секс, для каких-то более интеллектуальных форм общения его уже не хватало. Не то чтобы ей не нравилось заниматься любовью или она считала это ниже своего достоинства, нет. Она быстро всему научилась и была достаточно сообразительна, чтобы развиваться в этом направлении, тем самым удовлетворяя его потребности, а значит, и доставляя удовольствие себе. Но одного этого ей было недостаточно, ей хотелось проникнуть в тайну его личности, то есть побольше узнать о нем самом, и как раз на это времени и не хватало.
Кто бы ни был этот эксперт из медицинской комиссии, который описывал случай Майкла, он, без сомнения, не лишен литературного дарования. Она читала историю его болезни, и перед ней, как живые, вставали участники событий. Особенно это касалось, конечно Майкла, с которым она уже познакомилась. Короткая встреча в отделении вызвала в ней много размышлений, но они были ничто по сравнению с тем, что она узнала. Как ужасно все это, должно быть, для бедняги! Как несправедливо! Он, наверно, сейчас страшно несчастен. Безотчетно, она привносила в этот рассказ свои собственные чувства, им же и вызванные. Она так переживала за Майкла, ощущая потерю его близкого друга, как свою собственную, что с трудом могла проглотить комок в горле, унять боль в груди. А тут как раз полковник Чинстрэп и подвернулся под руку.
«Работа в отделении «Икс» даром для меня не проходит, — думала сестра Лэнгтри. — За несколько минут я успела совершить массу должностных преступлений: сначала позволила себе проявить эмоциональные пристрастия, а теперь — грубое нарушение субординации».
И все это потому, что она не могла забыть лицо Майкла. Он в состоянии справиться с собой, и справлялся, несмотря на то что его поместили в психиатрическое отделение. Раньше причиной ее огорчений всегда были отклонения в ее больных, их явная неполноценность, но теперь-то она потрясена положением человека, который явно не нуждался в ее поддержке. В этом было своего рода предупреждение.
Прежде ее всегда ограждала от личных привязанностей мысль о том, что ее пациенты — это больные люди, подверженные меланхолии, с ранимой психикой, люди, чье состояние не позволяет воспринимать их как мужчин. И дело тут не в том, что она боялась мужчин или личных привязанностей. Это нужно было ей самой, потому что выполнять свой долг сестры милосердия можно только оставаясь беспристрастной. Но не от чувств следует ограждаться, а от отношений «мужчина — женщина».
Когда такое случалось, до добра это не доводило ни сестру, ни больного, но в случае с душевнобольными катастрофа просто неминуема. Отношения с Нейлом и так не давали ей покоя, и она по-прежнему не была уверена, что поступает правильно, позволяя себе думать о возможности их встреч, когда они вернутся домой. Она убеждала себя, что это нестрашно, поскольку он уже почти выздоровел, потому что отделению «Икс» приходит конец и потому что она все так же остается хозяйкой положения и в случае необходимости всегда может снова отойти на прежние позиции и относиться к нему как к несчастному, скорбному, ранимому человеку.
«Я ведь всего лишь живое существо, — думала она. — И никогда не забывала об этом. А все так трудно».
Она вздохнула и потянулась, заставляя себя выбросить из головы мысли о Нейле. Да и о Майкле тоже. В отделение идти пока нельзя — к ней все еще не вернулся естественный цвет лица и не восстановилось дыхание. Куда делся карандаш, который она швырнула в полковника? Господи, до чего же он невероятно туп! Он и представить себе не мог, что еще немного, и на него обрушилась бы шестифунтовая ракушка — это могло произойти тогда, когда он высказался насчет низкого звания Майкла. Где был этот человек в последние шесть лет? Сестра Лэнгтри слабо представляла себе положение дел в армиях союзников, но за годы работы в австралийской армии она узнала, что, по крайней мере, в этой стране есть немало людей умных, одаренных, обладающих всеми качествами, необходимыми офицеру высшего ранга, и упорно возражающих против продвижения выше звания сержанта. Вероятно, это ощущение принадлежности к определенной социальной группе, но никоим образом не в негативном смысле. Просто они довольны тем, что они есть, и не видят пользы в еще одной звездочке на погонах. И если Майкл не относился именно к таким людям, значит, ее опыт общения с солдатами ничего ей не дал и все ее выводы и умозаключения попросту неверны.
Неужели полковник никогда не встречал таких людей? Или ничего о них не слышал? Очевидно, нет, если только он не пытался таким способом ужалить ее. Да пропади он пропадом, чертова лямка! И слова он произносит так сочно, округло, прямо как Нейл. Глупо злиться на него, скорее, его нужно пожалеть. В конце концов, База номер пятнадцать так далеко от Мэкери-стрит, и он совсем еще непохож на слабоумного старика. К тому же он не урод, и под щегольской формой скрываются все те же человеческие потребности и жалобы. Ходят слухи, что у него роман с Хитой Конноли, операционной сестрой, причем уже давно. Что ж, многие из начальства здесь в госпитале устраивают себе маленькие радости, и с кем же, как не с сестрами? Дай Бог им здоровья!
Карандаш оказался под дальним концом стола. Сестра Лэнгтри сползла со стула, но чтобы достать его, ей пришлось встать на четвереньки. Она положила карандаш на прежнее место и снова села. Бог ты мой, и о чем только Хита Конноли может с ним разговаривать? Они же все-таки, вероятно, разговаривают. Невозможно все время заниматься только любовью. В мирное время все интересы Уоллеса Доналдсона как практикующего невропатолога лежали в области спинного мозга и его заболеваний, в особенности сложных, неизученных случаев с совершенно непроизносимыми названиями иностранного происхождения. Может быть, они об этом и разговаривают между собой, скорбя об отсутствии таковых заболеваний здесь в госпитале, где, если и занимаются позвоночниками, то только в случае грубых, окончательных, страшных поражений, нанесенных пулей или снарядом. А может, они говорят о его жене, которая осталась сторожить дом от пожара где-нибудь в Воклюзе или Бельвю-Хилл. Мужчины вообще не прочь поговорить о женах со своими любовницами, например, обсудить достоинства одной подруги по сравнению с другой и при этом поплакаться об отсутствии возможности познакомить их. Почему-то они уверены, что и та и другая были бы в восторге и стали бы большими друзьями, вот только социальные предрассудки этого не позволяют. Пожалуй, здесь есть определенный смысл, поскольку, если предположить обратное, их самооценка сильно пострадала бы и они уже не смогли бы быть так уверены в выборе женщин.
Так делал тот, другой, и она с болезненной отчетливостью помнила это. Он беспрерывно рассказывал ей о своей жене, и все сожалел, что условности не позволяют им встретиться, уверенный, что они были бы в диком восторге друг от друга. Он не успел и трех фраз произнести, описывая свою жену, как Онор Лэнгтри уже не сомневалась, что возненавидит эту женщину, но у нее, конечно, хватило здравого смысла не сказать об этом вслух.
Как же это было давно! Время… Оно измеряется не тиканьем часов, отщелкивающих минуты и секунды, а двигается вперед скачками, перерастая самое себя, как гигантское насекомое, разрывая одну за другой сковывающие его пелены и всегда появляясь в ином облике и с иными ощущениями в мир иных образов и эмоций.
Он тоже был консультантом в той больнице, откуда началась ее жизнь и судьба медицинской сестры. Единственной в Сиднее, где ей пришлось работать. Высокий, смуглый, красивый, ему еще не было сорока. Специалист по кожным заболеваниям, он принадлежал к новому поколению врачей. Естественно, женат. Тут все очень просто: если не успеешь подцепить молоденького, пока он еще живет, неприкаянный, при больнице, считай, никогда уже не подцепишь. Но она была тогда не в их вкусе: они предпочитали что-то более кукольное, смеющееся, пушистое и пустоголовое. И только достигнув зрелого возраста, они начинали понимать, как сильно промахнулись в выборе в молодые годы.
Онор Лэнгтри была тогда серьезная молодая женщина, одна из лучших на курсах медсестер. Она принадлежала к тому типу, который всегда вызывал размышления, а почему, собственно, она не выбрала медицину своим поприщем, хотя общепринятое мнение отрицало широкие возможности для женщин в этой области. Она выросла в состоятельной фермерской семье и получила образование в одной из лучших женских школ в Сиднее. Причина же, по которой она выбрала себе занятие, заключалась в том, что ей просто это нравилось, быть медсестрой, а почему, она поняла позже. Пока же она знала только одно — ей хотелось быть рядом с людьми, физически и эмоционально, и она чувствовала, что такая работа даст ей это ощущение близости. А поскольку подобное занятие для женщины и леди всегда приветствовалось в обществе и было достойно восхищения, ее родители были вполне удовлетворены и не возражали, когда она отклонила их предложение получить высшее медицинское образование, если вдруг она захочет.
Даже в то время, когда она только-только закончила курсы и пришла работать — это называлось стажировка, — она не надела очки и не заносилась от сознания собственного умственного превосходства. Раньше — и дома и в школе — она всегда была в центре общественной жизни, но никогда не привязывалась слишком сильно к представителям противоположного пола. Точно так же складывалась ее жизнь и теперь, в эти четыре года стажировки. Она часто бывала на вечеринках, причем всегда ее приглашали танцевать, она не скучала, днем она обязательно заходила с кем-нибудь в «Репинс» попить кофейку, а вечером шла в кино, опять-таки не одна. Но ей и в голову не приходило серьезно кем-то увлечься. Ее все больше и больше захватывала работа.
После окончания стажировки ее направили в одно из женских отделений больницы, где она и познакомилась со своим дерматологом, недавно принятым сюда в качестве консультанта. Они как-то легко поладили с самого начала. Ему понравилось, что она очень быстро ответила ему, — она сразу поняла это. Значительно больше времени ей потребовалось, чтобы понять, насколько глубоко притягивает его, по тогда она уже была сильно влюблена.
Он снял у своего приятеля — неженатого адвоката — квартиру в одном из небоскребов на Элизабет-стрит и предложил ей, чтобы они встречались там. И она согласилась, хотя ей было совершенно ясно, что это будет означать. Он приложил достаточно усилий, чтобы объяснить ей со всей прямотой и откровенностью, которые она сочла достойными восхищения, что никогда не разведется с женой, чтобы жениться на ней. Но при этом он настойчиво повторял, что любит ее и хочет, чтобы они имели возможность встречаться часто.
Честно начавшись, роман точно так же честно закончился через год. Они встречались всегда, когда ему удавалось изобрести подходящий предлог, что временами было не так-то легко: у дерматологов в их практике не бывает непредвиденных случаев или критических положений, как, например, у хирургов или врачей-акушеров. Как он сам замечал, смеясь, никто еще не поднимал дерматолога в три часа ночи с постели, чтобы срочно заняться очисткой кожи от угрей у какого-нибудь чрезмерно развитого подростка. Ей было тоже нелегко найти время для встреч — она все еще оставалась на положении младшей медсестры, по сути, девочки на побегушках, и, естественно, не могла требовать себе льгот по сравнению с другими, когда речь шла об очередном дежурстве… Но все-таки они сумели подстроиться так, чтобы встречаться не реже раза в неделю, хотя иногда это получалось раз в три недели или даже в месяц.
Любопытно, что осознание себя в роли чьей-то любовницы было приятно сестре Лэнгтри. Конечно, с одной стороны, замужество означало спокойную и стабильную жизнь, по, с другой — положение любовницы всегда сопровождалось каким-то неуловимым таинственным ореолом очарования, даже магии. Реальная действительность, однако, не совсем совпадала с романтическими представлениями. Встречи их были слишком короткие и оставляли ощущение чего-то постыдного, что нужно было скрывать. К тому же почти все время уходило на секс, для каких-то более интеллектуальных форм общения его уже не хватало. Не то чтобы ей не нравилось заниматься любовью или она считала это ниже своего достоинства, нет. Она быстро всему научилась и была достаточно сообразительна, чтобы развиваться в этом направлении, тем самым удовлетворяя его потребности, а значит, и доставляя удовольствие себе. Но одного этого ей было недостаточно, ей хотелось проникнуть в тайну его личности, то есть побольше узнать о нем самом, и как раз на это времени и не хватало.