Маккалоу Колин. Неприличная страсть

   А потом она ему надоела. Он сразу же сказал ей об этом, ничего не объясняя и не ища себе оправданий. Она приняла отставку очень спокойно, не допуская ни слез, ни упреков, просто взяла шляпу и перчатки и ушла из его жизни. Как кто-то, кто смотрит на жизнь и чувствует иначе.
   Ей было больно, очень больно. И самое болезненное то, что невозможно было понять, почему, за что? Почему он тогда все начал, и что заставило его порвать? Временами она носилась с мыслью, что он решил прекратить их отношения, потому что уже не мог дальше сдерживать себя, привязываясь к ней все больше, так что уже не в состоянии был примириться с мимолетностью их встреч. Но она была слишком честна с собой, чтобы закрыть глаза на истину: тщательно спрятанное от самого себя ощущение однообразия в сочетании с чисто бытовыми неудобствами начало прорываться на поверхность и делало их дальнейшие встречи невозможными. По всей вероятности, похожая причина двигала им в самом начале, когда отношения их только завязывались. И еще она знала, что была и другая причина: ее собственное отношение к нему начало меняться, ей все труднее становилось скрывать свое возмущение и обиду, что сама по себе она так мало значит для него, что ему уже почти безразлично, она ли рядом с ним в постели или другая. И чтобы удержать его возле себя, ей пришлось бы посвятить ему все свое время и силы, только ему одному. Так, скорее всего, поступала его жена.
   Что ж, для нее все эти женские уловки, возведенные в крайнюю степень, исключены. Дело просто того не стоило. В жизни есть вещи более важные и интересные, чем пляски вокруг эгоистичного самовлюбленного мужчины, хотя, похоже, большинство женщин предпочитают прожить свою жизнь именно так. Но для Онор Лэнгтри это не подходило. В ней не было ненависти или отвращения к представителям противоположного пола, просто она так устроена, что выйти замуж за одного из них стало бы ошибкой на всю жизнь.
   И она продолжала заниматься своим делом, находя в нем те удовольствие и удовлетворение, которых ей по-настоящему не хватало в любви. Честно говоря, она обожала работу медицинской сестры. Ей нравилась больничная суета, постоянная занятость, нравился нескончаемый поток лиц, сменяющих друг друга. Вокруг нее постоянно возникали проблемы, которые поглощали все ее внимание. Ее друзья — а их было немного, но зато все настоящие — смотрели друг на друга и покачивали головами, Без сомнения, бедная Онор совсем помешалась на своей больнице.
   Безусловно, у нее могли бы быть другие романы, и, возможно, кто-то увлек бы ее настолько глубоко, что она переменила бы свои планы в отношении дальнейшей жизни и склонилась бы к замужеству, но вмешалась война, и двадцати пяти лет от роду, она добровольно ушла на фронт одной из первых сестер милосердия. С этого времени ее жизнь исключала всякие попытки размышлений о себе самой. Северная Африка сменилась на Новую Гвинею; затем на острова, и с каждым новым пунктом назначения в ее памяти все больше сглаживались всякие воспоминания о нормальной жизни. Какое это было время! Изматывающий труд, отнимавший столько сил, он требовал знаний, всецелой самоотдачи, был непохож ни на что другое. Все, что было потом, уже не могло сравниться с ее жизнью в эти годы. Они составляли дружную команду — сестры действующей медицинской службы, и Онор Лэнгтри принадлежала ей душой и телом.
   Однако война сделала свое дело. Впрочем, физически она выдержала эту жизнь лучше, чем многие другие, ибо была крепкой и благоразумной. Психика ее тоже пострадала в меньшей степени, ко на Базу номер пятнадцать она была рада приехать и восприняла свое назначение туда со вздохом облегчения. Собственно, ее хотели отправить домой, в Австралию, но она не согласилась, так как считала, что ее опыт и крепкое здоровье принесут больше пользы в таком месте, как База, чем где-нибудь в Сиднее или Мельбурне.
   Спустя шесть месяцев, когда напряжение начало наконец спадать, на смену ему пришли размышления, а что же она намеревается делать со своей жизнью дальше. Тогда она и начала сомневаться, принесет ли ей возвращение к прежней работе в обычной больнице удовлетворение и полноту жизни. И еще она почувствовала, что не может больше отрешать себя от всего личного, обеднять свою жизнь отсутствием глубоко интимных переживаний, ограничиваясь одной лишь работой.
   В сущности, если бы не Льюс Даггетт, вряд ли она дошла бы до состояния готовности ответить на чувства Нейла Паркинсона. Но когда Льюс появился в отделении, Нейл находился еще в тяжелейшем состоянии, и она не могла относиться к нему иначе, чем как к больному, требующему постоянного ухода. Но Льюс что-то сделал с ней, она даже толком не могла определить, что именно. Просто, когда он прошествовал в отделение, такой красивый, здоровый, в совершенстве владевший собой и ситуацией, в которой оказался, у нее захватило дыхание. За два дня он совершенно околдовал ее, заполнил собой все ее мысли, заставил чувствовать себя так, как она давно уже не чувствовала красивой желанной женщиной. Но, будучи тем, кем он был, Льюсом Даггеттом, он сам же все и разрушил. Трогательная, маленькая сестричка, рядовая, пыталась покончить с собой. Причиной был Льюс и то, что он с ней сделал, измучил и истерзал ее. Колосс оказался на глиняных ногах, и крушение иллюзий чуть было не заставило ее бросить все и уехать куда-нибудь подальше. Позже она признавалась самой себе, насколько глупо с ее стороны было так бурно реагировать на всю ситуацию, но тогда это потрясло ее, К счастью, Льюс так и не догадался, какое впечатление он па нее произвел, и получилось, что сестра Лэнгтри оказалась одной из тех немногих, без сомнения, женщин в его жизни, над которыми ему не удалось взять верх. Но тогда все для него было новым: отделение «Икс», лица, его окружавшие, и он опоздал с решающим шагом всего на один день. А когда он наконец попытался воздействовать на нее с помощью своего неотразимого обаяния, она резко высмеяла его, нимало не заботясь о предполагаемой хрупкости его нервной системы.
   Однако это весьма незначительное отклонение в ее линии поведения ознаменовало собой начало перемен. Возможно, свою роль здесь сыграло осознание, что война выиграна, и той своеобразной жизни, которую она вела все это время, пришел конец, А может быть, все дело было в том, что Льюс, изобразивший в своем лице Прекрасного принца, разбудил ее от глубокого сна, в который она сама себя погрузила. Но как бы там ни было, с того момента Опор Лэнгтри начала подсознательно освобождать место в мыслях для других чувств, помимо чувства глубокой преданности своему долгу.
   Таким образом, когда Нейл Паркинсон очнулся наконец от депрессии и начал проявлять к ней явный интерес, она смогла уже заметить, насколько привлекателен он как личность и как мужчина, и ее прежняя стойкая приверженность своим принципам, касающимся отношений медсестры и больного, начала ослабевать. Поначалу Нейл ей только очень нравился, а теперь она почувствовала, что начинает любить его. Он не был себялюбив, эгоистичен, восхищался ею и доверял всецело. И он любил ее. Мысли об их совместном будущем после окончания войны наполняли ее ощущением блаженства, и по мере приближения этой жизни нетерпение ее росло.
   Но пока она призвала на помощь всю силу воли и запретила себе думать о Нейле как о мужчине, заставляла себя не смотреть на его губы, руки, не разрешала представлять себе, как целует его или занимается с ним любовью. Если бы это было теперь возможно, это бы уже случилось. Но тогда всему пришел бы конец. База номер пятнадцать — не то место, где можно начинать что-то, чему придаешь значение и хочешь продлить на всю жизнь. И она знала, что он это понимает, иначе все бы уже давно случилось. Но так странно было ходить по туго натянутому канату чувств над пропастью подавленных желаний, страстей, влечений, притворяться, что не замечаешь этого в нем…
   Очнувшись, она посмотрела на часы: уже четверть десятого. Если она не поторопится, они подумают, что она не придет.

Глава 8

   Сестра Лэнгтри вышла из кабинета и направилась по коридору к палате, не чувствуя, что равновесие в отделении «Икс», уже слегка нарушенное, продолжает сдвигаться все дальше.
   Из-за ширм, отгораживающих кровать Майкла, доносились негромкие голоса. Она проскользнула между двумя ширмами и очутилась возле стола. На скамейке около ее кресла сидел Нейл, рядом с ним Мэтт. Бенедикт и Наггет примостились на скамейке напротив. Она тихонько заняла свое обычное место во главе стола и окинула взглядом всех четверых.
   — А где Майкл? — спросила она, и почувствовала, как в груди зашевелился страх — Господи, как глупо, неужели она уже не в состоянии правильно оценивать положение вещей? Как она могла подумать, что ему не угрожает опасность душевной болезни! Война пока еще не закончилась, и отделение «Икс» по-прежнему здравствует. Обычно сестра Лэнгтри никогда не оставляла новичков так долго предоставленными самим себе в их первые часы пребывания в отделении. Что за несчастье преследует Майкла? Сначала она, заговорившись, оставила на столе его документы, а теперь — пожалуйста — даже не сумела уберечь его самого…
   Она должно быть сильно побледнела, да и голос, судя по всему, тоже выдал ее беспокойство, потому что все четверо с любопытством посмотрели на нее. Если бы это было не так, слепой Мэтт ничего бы не заметил.
   — Майкл в столовой готовит чай, — сказал Нейл, доставая портсигар и предлагая всем четверым закурить. Она знала, что он не допустит неосторожности и не предложит ей сигарету вне пределов ее кабинета.
   — Похоже, наш новичок стремится приносить пользу, — продолжал он, поднося зажигалку всем по очереди. — Вот собрал грязную посуду после обеда и помог дневальному помыть ее. Л теперь готовит чай.
   У нее пересохло во рту, но она побоялась усилить впечатление странности всей сцены и не рискнула облизнуть губы.
   — Куда делся Льюс? — проговорила она. Мэтт беззвучно рассмеялся:
   — Мартовский кот отправился по своим кошачьим делам.
   — Надеюсь, он до утра не вернется, — высказался Бенедикт, скривив губы.
   — Надеюсь, что вернется, иначе ему не миновать неприятностей, — отозвалась сестра Лэнгтри и осмелилась наконец сглотнуть комок, стоявший в горле. Появился Майкл с большим старым чайником, знававшим лучшие времена — он был весь во вмятинах и ржавых пятнах в тех местах, где облупилась эмаль. Он поставил чайник на стол перед сестрой Лэнгтри и снова ушел. Вернулся он, держа в руках доску, заменявшую им поднос. На доске стояли шесть облупленных эмалированных кружек, единственная погнутая чайная ложка, старая консервная банка из-под сухого молока, в которой они держали сахар и другая, такого же вида — со сгущенным молоком. Еще на доске была красивая чашка с блюдцем эйнслейского фарфора, позолоченная, с ручной росписью, и витая серебряная ложечка.
   Ее позабавило, что Майкл занял место рядом с ней, напротив Нейла, как будто ему и в голову не могло прийти, что, возможно, место оставлено для Льюса. Вот и отлично! Поделом Льюсу, пусть не думает, что ему попалась легкая добыча. Хотя с какой стати Майклу бояться Льюса? Чем Льюс может устрашить его? С ним все в порядке, у него нет беспочвенных страхов, и он не страдает искаженным восприятием действительности, как это свойственно большинству больных, поступающих в отделение «Икс». Так что Льюс покажется ему смешным, а вовсе не опасным. «Что само по себе означает, — думала она, — что, если считать Майкла за образец нормального человека, как я склонна это делать, то в таком случае и я тоже слегка со сдвигом, потому что Льюс не дает мне покою. И так было с самого начала, как только я пришла в себя после того потрясения. Он оказался в своем роде моральным уродом, психопат. Я боюсь его, потому что ему удалось провести меня, ведь я чуть было не влюбилась. Мне тогда показалось, что он нормален, и я с радостью поверила в это. А теперь мне кажется, что Майкл нормален, и я точно так же готова этому верить. Неужели мое первое впечатление опять неверно?»
   — Я так понимаю, кружки для нас, а чашка и блюдце ваши, сестра, — сказал Майкл, вопросительно посмотрев на нее.
   Она улыбнулась.
   — Да, они в самом деле принадлежат мне, — подтвердила она. — Мне подарили их на день рождения.
   — А когда у вас день рождения? — тут же спросил он.
   — В ноябре.
   — Так вы следующий будете уже праздновать дома. А сколько вам исполнится?
   Нейл угрожающе напрягся. Мэтт тоже, Наггет в страхе затрепетал, а Бенедикт интереса не выказывал. Сестра Лэнгтри настолько не ожидала такого вопроса, что даже не успела возмутиться, но прежде чем она ответила, в разговор вмешался Нейл.
   — Не твое дело, сколько ей лет! — отрезал он. Майкл заморгал.
   — По-моему, это ей решать, приятель. Она ведь не настолько старая, чтобы делать из своего возраста государственную тайну.
   — «Она» — это кошки на мамаша, — перебил Мэтт, — а для тебя это сестра Лэнгтри.
   Голос его дрожал от возмущения.
   — Сколько лет вам исполнится в ноябре, сестра Лэнгтри? — спросил Майкл, хотя и без вызова, но с явным намерением не обращать внимания на их чрезмерную обидчивость.
   — Мне будет тридцать один, — легко ответила она.
   — И вы не замужем? И не вдова?
   — Нет. Я старая дева.
   Он рассмеялся, отрицательно качая головой.
   — Нет, этого не может быть. Вы не похожи на старую деву.
   Напряженность возрастала, их бесило его нахальство и то, что она так спокойно это ему позволяет.
   — У меня в кабинете спрятаны вкусняшки, — неторопливо сообщила она. — Никто не хочет принести их сюда?
   Майкл с готовностью вызвался сходить.
   — Скажите, где они лежат, и я с удовольствием сбегаю.
   — Посмотрите на полке за книгами. Там стоит банка из-под глюкозы, на крышке написано «печенье». Вам с молоком?
   — Нет, спасибо, просто два кусочка сахара. После его ухода за столом воцарилась гробовая тишина. Сестра Лэнгтри с безмятежным видом разливала чай, остальные с такой яростью дымили сигаретами, как будто это был лучший способ выпустить пары.
   Вернулся Майкл с печеньем и, не садясь на место, принялся обходить стол, протягивая банку каждому из присутствующих. Выяснилось, что все берут по четыре, так что, когда дошла очередь до Мэтта, Майкл сам вынул из банки четыре штуки и подложил их под ладони неподвижно сложенных на столе рук, а потом пододвинул поближе кружку с чаем, чтобы слепой мог ощутить ее тепло. Проделав все это, он присел на скамейку, опять-таки рядом с сестрой Лэнгтри, улыбаясь ей с нескрываемым удовольствием и уверенностью, которые она нашла очень трогательными и совсем не такими, как у Льюса.
   Остальные четверо по-прежнему молчали с отрешенным видом, но при этом зорко наблюдали за происходящим, хотя в первый момент она не заметила этого — она улыбалась Майклу, поглощенная мыслями о том, какой он симпатичный и как приятно, что в нем совершенно нет всех этих страхов и сомнений, которыми они без конца сами себя мучают. Невозможно было представить, чтобы он как-нибудь использовал ее в своих собственных глубоко скрытых целях — так, как это делали другие.
   Наггет вдруг издал громкий стон и схватился за живот, с отвращением отталкивая кружку с чаем.
   — О Господи, меня опять скрючило! — заныл он. — Ой-ой-ой, сестренка, мой дивертикул разыгрался! Кишечная непроходимость обеспечена!
   — Нам больше останется, — неприязненно бросил Нейл и, забрав у Наггет а чай, вылил его себе в кружку, а затем выхватил у него печенье и проворно, как будто сдавая карты, разложил перед остальными.
   — Но, сестренка, меня на самом деле скрючивает! — жалостно захныкал Наггет.
   — Если бы ты не валялся целыми днями на кровати, уткнувшись в свои справочники, так давно бы уже выздоровел, — осуждающе заметил Бенедикт. — Это вредно.
   Он обвел глазами стол и поморщился, словно увидел кого-то, крайне ему неприятного, чье присутствие невыносимо для него.
   — Здесь и воздух вреден для здоровья, — добавил он, поднялся и побрел на веранду.
   Наггет опять принялся стонать, на этот раз вдвое громче прежнего.
   — Бедняга Наггет! — принялась утешать его сестра Лэнгтри. — Послушайте-ка, а почему бы вам не отправиться ко мне в кабинет и не подождать меня там немножко? Я постараюсь прийти как можно скорее. А вы, если хотите, можете пока посчитать пульс и дыхание, хорошо?
   Он с готовностью встал, держась за живот с таким видом, как будто из него вот-вот вывалятся внутренности, и, победно сияя, посмотрел на остальных.
   — Поняли? Сестренка знает! Она понимает, что я не прикидываюсь. Это мой язвенный колит опять разыгрался, точно вам говорю, — закончил он и поспешил к двери.
   — Я надеюсь, это не очень серьезно, — с беспокойством сказал Майкл. — У него больной вид.
   — Ха! — хмыкнул Нейл.
   — С ним все в порядке, — совершенно невозмутимо ответила сестра Лэнгтри.
   — Это душа у него больная, — неожиданно вмешался Мэтт. — Скучает, глупыш, по своей мамочке. Он здесь потому, что нигде в другом месте с ним не считаются, а мы считаемся только ради нашей сестренки. Если бы у них была хоть капля ума, они еще два года назад отправили бы его домой. Вместо этого он тут, и у него болит то спина, то голова, то кишки, то сердце. Просто гниет, как и все мы здесь.
   — Гнить хорошо, — угрюмо заявил Нейл.
   «Буря надвигается, — думала сестра Лэнгтри, переводя взгляд с одного лица на другое, — и они, как ветры и тучи на одной высоте. На мгновение вдруг все затихло, но через секунду все кипит в вихрях и водоворотах. В чем же дело на этот раз? Замечание по поводу того, что они гниют здесь, виновато?»
   — Что ж, зато у нас есть сестра Лэнгтри, а значит, все совсем неплохо, — бодрым тоном высказался Майкл.
   У Нейла вырвался смешок; может быть, буря все-таки пройдет мимо.
   — Браво! — воскликнул он. — В нашем кругу появился галантный кавалер. Ваш ход, сестренка. Отразите-ка комплимент.
   — Зачем же? Не так уж много я получаю комплиментов.
   Это был неожиданный выпад, но Нейл откинулся назад с видом полнейшей расслабленности и успокоения.
   — Какая ужасная ложь! — нежно сказал он. — Мы ежедневно и еженощно засыпаем вас комплиментами, и вы это знаете. А в наказание за вранье вы нам скажете, почему вы-то соглашаетесь гнить в отделении «Икс» вместе с нами. Натворили что-нибудь, а?
   — Вообще-то говоря, вы правы. Я совершила страшный грех, привыкнув к отделению «Икс» и даже полюбив его. Если бы не это, можете мне поверить, ничто не заставило бы меня остаться.
   Мэтт резко поднялся на ноги, как будто пребывание за столом сделалось для него совершенно невыносимым, и уверенно, словно зрячий шагнул к ее креслу. Остановившись рядом с ней, он легонько положил руку ей на плечо.
   — Я устал, сестренка, так что спокойной ночи. Вот смешно, сегодня у меня как раз такое ощущение, как будто я проснусь завтра и снова смогу видеть.
   Майкл попытался подняться, чтобы помочь Мэтту пройти между ширмами, но Нейл протянул руку через стол, чтобы удержать его.
   — Он знает дорогу, парень. Не надо.
   — Еще чаю, Майкл? — спросила сестра Лэнгтри.
   Он кивнул и уже собирался что-то сказать, когда ширмы снова клацкнули: на скамейку рядом с Нейлом скользнул Льюс, как раз на то место, где секунду назад сидел Мэтт.
   — Блеск! Я как раз поспел к чаю.
   — Вот черт принес, — вздохнул Нейл.
   — Самолично, — согласился Льюс. Он закинул руки за голову и, немного отклонившись назад, оглядел всех троих сквозь полуопущенные веки.
   — Ну и теплая же компания подобралась! Я вижу, мелочь отвалилась сама собой, осталась только тяжелая артиллерия. Десяти еще нет, сестренка, так что нечего смотреть на часы. Вам жаль, что я не опоздал?
   — Нисколько, — спокойно ответила сестра Лэнгтри. — Я знала, что вы будете вовремя, и по правде говоря, я не помню, чтобы вы когда-нибудь задерживались хоть на минуту без разрешения или допускали какие-либо другие нарушения правил.
   — Ну хоть, по крайней мере, не говорите об этом таким печальным тоном. А не то я подумаю, что для вас самым большим удовольствием будет доложить обо мне полковнику Чинстрэпу.
   — Никакого удовольствия мне это не доставит, Льюс, и в этом ваша беда, мой друг. Вы черт знает сколько усилий прилагаете, чтобы заставить людей думать о вас самое худшее, так что попросту принуждаете их к этому, только лишь для того, чтобы вы остались довольны и оставили всех в покое.
   Льюс вздохнул и, положив локти на стол, подпер руками подбородок. Золотисто-рыжие волосы, густые, вьющиеся и чуть-чуть слишком длинные, чтобы соответствовать установленной стрижке «короткий-затылок-и-короткие-виски», падали прямо па лоб. «До чего же красив, — думала сестра Лэнгтри, передергиваясь от отвращения при этой мысли, — до совершенства красив. Пожалуй, он даже чересчур совершенен, иначе краска бросалась бы в глаза». Она подозревала, что он подчеркивает брови и красит ресницы, или же выщипывает брови, и пользуется специальной тушью, удлиняющей полоски у ресниц. И делает он это не из-за противоестественных половых наклонностей, а просто потому что до крайности тщеславен. Глаза его блестели золотым блеском, очень большие, они были широко расставлены под слишком темными, чтобы это было естественно, дугами бровей. Тонкий прямой нос напоминал лезвие ножа, ноздри горделиво раздувались. Скулы были похожи на высокие строительные опоры, под которыми прогибались вовнутрь щеки. Губы слишком крепко сжаты, чтобы их можно было назвать крупными, но не тонкие, с исключительно красивым изгибом, какой можно увидеть лишь на статуях.
   «Ничего удивительного, что я чуть в обморок не упала, когда первый раз увидела его… Теперь-то ни его лицо, ни прекрасный рост, ни великолепное тело не впечатляют меня. Другое дело Нейл, или, в конце концов, Майкл. А в Льюсе есть что-то нехорошее, где-то внутри, не слабость и не порок. Все в нем, сама его сущность изначально и потому неисправимо ложна».
   Сестра Лэнгтри слегка повернула голову и посмотрела на Нейла. По сравнению с другими, за исключением Льюса, он красив. Черты лица у него такие же правильные, хотя в красочности оно, конечно, уступает. Пожалуй, глубокие морщины портят его больше, чем большинство других красивых мужчин, но появись такие же у Льюса, он из красавца превратился бы просто в животное. На его лице морщины, должно быть, выявят пороки: развращенность вместо жизненного опыта, злобность вместо страдания. К тому же Льюс с возрастом растолстеет, чего никогда не случится с Нейлом. Особенно ей нравились его глаза — ярко-синие, с довольно густыми ресницами. И такие красивые брови… Их приятно гладить кончиками пальца, еще и еще… просто ради удовольствия…
   А вот Майкл совсем другой. Он напоминает древнего римлянина в своем лучшем варианте. Не столько красивый, сколько своеобразный, в нем есть сила и нет склонности к потаканию своим слабостям. Он напоминает римских императоров. И еще в нем есть какая-то скрытая неповторимость, в которой явственно читается мысль: да, я давно уже беспокоюсь о других так же, как о себе; я прошел сквозь чистилище и остался цел, я по-прежнему хозяин самому себе. «Да, — решила она, — Майкл ужасно мне нравится».
   Льюс наблюдал за ней, и она это почувствовала и посмотрела на него: выражение ее лица изменилось, теперь оно было очень спокойным и отчужденным. Она нанесла ему поражение и знала об этом… А Льюс никогда не узнает, почему его чары не подействовали на нее, и она не собиралась просвещать его на этот счет. И не узнает о том впечатлении, которое он на нее произвел, равно как и о причинах, его разрушивших.
   Сегодня он не такой настороженный, вероятно, по каким-то своим причинам хочет казаться ранимым, чего в нем никогда не было.
   — Я сегодня познакомился с одной девчонкой. Она оказалась из моего города, — объявил Льюс, не отрывая подбородка от ладоней. — Ничего себе расстояньице — от Вуп-Вупа до Базы! И она меня помнит. Ну да какая разница. Я-то ее совсем не помню. Сильно изменилась. — Руки его упали вниз, он заговорил высоким задыхающимся девичьим голоском. Впечатление было настолько сильным, что сестра Лэнгтри как будто увидела себя физически присутствующей при разговоре.
   — Говорит, моя мать стирала на ее мать, а я, говорит, должен был носить корзины с бельем. Ее отец, говорит, был управляющим банка, — Льюс снова переменил интонацию и заговорил своим собственным голосом, но крайне высокомерно, не скрывая изощренного издевательства. — А я ответил: вот уж кто приобрел кучу друзей во времена Депрессии. Со всех сторон, поди, собрал заложенное имущество, это я ей говорю. Ну, у моей-то матери отбирать было нечего, так что мне без разницы, говорю. А она мне в ответ: какой ты жестокий, и смотрит так, как будто вот-вот заплачет. Нисколько, отвечаю, я всего лишь сказал правду. А она говорит: на меня-то не держи зла. И черные глазищи уставила на меня, все в слезах. А я и не держу, отвечаю я, как я могу: такая хорошенькая девушка и все такое.