Страница:
– Всем снять обувь, но по очереди. Положить обувь на первую скамейку.
На миг Рейнольдсу показалось, что полковник Гидаш собирается отказаться выполнять приказания, – сомнений в том, что у него хватит мужества поступить так, не было, – но пистолет Рейнольдса ткнулся в него, поторапливая и показывая явную бесполезность любого сопротивления. Даже Коко уже вполне пришёл в себя, чтобы, опираясь на локоть и помогая себе обеими руками, снять ботинки за какие-то тридцать секунд.
– Отлично, – сухо произнес человек у двери фургона. – Теперь, джентльмены, снимите шинели. И будет достаточно. – Человек помолчал, наблюдая за выполнением своего приказа. – Благодарю... Теперь внимательно слушайте. Мы сейчас едем по очень тихой и пустынной дороге. Скоро мы остановимся в маленькой хижине у дороги. Ближайшее жилье в любом направлении отсюда – не ближе трех миль. Если вы это жилье попытаетесь искать без обуви в одних носках, то, скорее всего, отморозите ноги, прежде чем найдете его, и совершенно определенно, что обе ноги вам впоследствии ампутируют.
Не сочтите это какой-то драматической угрозой, просто предупреждаю вас. Если же у вас имеется желание попробовать так поступить, то – ради Бога! С другой стороны, – продолжал человек, – в хижине сухо, ветер не продувает и там есть достаточный запас дров. Так что можете вполне поддерживать там теплоту. Утром мимо обязательно проедет какая-нибудь крестьянская телега.
– Зачем вы все это делаете? – спокойно и почти со скукой в голосе спросил Гидаш.
– Зачем вас оставляют в безлюдной местности? Это вы имеете в виду? Или речь о том, что мы пощадили ваши ничего не стоящие жизни?..
– И то и другое...
– Вы могли бы и сами достаточно легко догадаться. Ведь никто не знает, что у нас имеется принадлежащий АВО грузовик. Если вы не окажетесь у телефона, то никто не будет знать об этом, пока мы не доберемся до австрийской границы. Этот грузовик сам по себе является надежным документом по всему маршруту. Что же касается ваших жизней, то с вашей стороны такой вопрос вполне естествен. Те, кто живут мечом, должны ожидать, что от меча они и погибнут. Но мы не убийцы.
Почти сразу, как человек кончил говорить, грузовик остановился. Через какое-то время послышались шаги и задняя дверца распахнулась. Рейнольдс увидел двух людей, стоящих на дороге на фоне занесенных снегом стен маленькой хижины. После приказа «выходить» Гидаш и его люди выбрались из машины, помогая все еще с трудом передвигавшемуся Коко. Рейнольдс услышал легкий щелчок, когда подняли капот для проверки двигателя, но лица рассматривающего двигатель человека он не увидел – просто какое-то серое пятно в темноте. Он выглянул из задней дверцы, увидел последнего из людей АВО, которого загоняли в хижину, увидел, как за ними заперли дверь, вновь услышал щелчок на этот раз опускаемого капота, и почти сразу же три фигуры забрались в фургон, и грузовик вновь уже был в пути.
– У вас такой вид, мистер Рейнольдс, словно вы попали под автобус. Или это, или вы полчаса развлекались с нашим добрым другом Коко.
– Вы знаете его? – хрипло и невнятно спросил Рейнольдс.
– В АВО все знают его. И половина Будапешта тоже с ним лично познакомилась. Он находит себе приятелей, где бы ни появился. Что, кстати, произошло с нашим большим другом? Кажется, он не был в обычном для себя добром расположении духа?
– Я ударил его.
– Вы ударили его?.. – Граф удивленно поднял бровь. Для любого другого человека это движение брови было равнозначно огромному удивлению. – Даже дотронуться пальцем до Коко является само по себе поразительным достижением, но нанести ему боевой удар...
– О, прекратите! – устало и расстроенно попросила Юлия. – Посмотрите на его лицо. Мы должны что-то сделать.
– Оно и в самом деле некрасиво, – признался Граф, потянувшись за своей фляжкой на боку. – Тут поможет только универсальное средство.
– Скажите Имре, чтобы он остановился, – глубоким, низким и властным голосом сказал Янчи. Он внимательно посмотрел на закашлявшегося Рейнольдса, когда жидкость обожгла тому рот и горло, и он поперхнулся. От кашля выступили слезы на глазах, которые он вытирал после очередного приступа. – Вы сильно ранены, мистер Рейнольдс? Куда?
Рейнольдс сказал ему, и Граф выругался.
– Мои извинения, дружище, я должен был сам сразу это понять. Этот чертов Коко... Давайте выпьем еще немного «барака». Он продирает горло, но это помогает.
Жжение в его спине постепенно утихло. Острая режущая боль оставила, его внимание привлекло странное пощелкивание за окном. С каждой минутой это пощелкивание становилось все четче и все чаще. Рейнольдс уже не мог сдержать своего любопытства. Более того, ему срочно нужно было умыться, ибо когда они прошлой ночью приехали, то он, совершенно обессиленный, просто рухнул в постель и сразу же уснул. С чрезвычайной осторожностью он вытянул ноги, спустил их с кровати и сел. Натянул брюки от своего серого костюма, уже изрядно помятые за те три дня, которые прошли со времени его отъезда из Лондона. Сконцентрировавшись, поднялся на ноги и проковылял к маленькому окошку, расположенному над умывальником.
Его глазам предстал удивительный спектакль. Скорее, не весь спектакль, а лишь его главное действующее лицо. Человек под окном, просто юнец, выглядел так, будто возник из какой-то музыкальной комедии. В вельветовой шляпе с высоким пышным плюмажем, в длинном развевающемся плаще, который заменила желтая скатерть, в роскошно вышитых высоких сапогах со сверкающими серебряными шпорами, бросающимися в глаза своей ослепительностью даже на белом снежном фоне. И в самом деле, колоритная фигура в этой мрачной серой коммунистической стране, просто ослепительная.
Его занятие было столь же невероятным, как и внешний облик. Затянутой в перчатку рукой он держал длинный тонкий кнут. Легко и привычно двигая кистью, он заставлял подскакивать лежащую в пятнадцати футах пробку, а потом отбрасывал ее футов на десять в сторону. Потом опять заставлял пробку подпрыгивать и возвращаться точно на прежнее место. Подобным образом он манипулировал с десяток раз, хотя Рейнольдс так и не увидел, как кнут касается пробки, ибо удар был слишком быстр, чтобы глаза успели его заметить. Точность удара молодого человека была фантастической, а сосредоточенность абсолютной.
Рейнольдса так захватило это представление, что од даже не услышал, как за его спиной бесшумно отворилась дверь. Он услышал ошеломленный возглас: «О-о!» – и резко развернулся у окна и тут же сморщился от боли, которая ножом пронзила его спину.
– Прошу прощения, – смущенно сказала Юлия. – Я не знала...
Рейнольдс улыбнулся.
– Входите, все в порядке. Я вполне готов. Вы должны помнить, что мы, агенты, в любой момент готовы развлекать любую женщину, особенно в своей спальне. – Он взглянул на поднос, поставленный ею прямо на кровать. – Для поддержки сил инвалида?.. Вы очень любезны.
– Инвалид чувствует себя хуже, чем сам признает. – Голубое шерстяное платье с пояском и белыми полосками на рукавах и вокруг шеи очень ей шло, а блестящие золотистые волосы, аккуратно причесанные, выглядели так, словно их натерли снегом. Она легко коснулась кончиками пальцев, свежими и прохладными, его спины. Он услышал легкий вздох. – Нужно позвать доктора, мистер Рейнольдс. На вашей спине оттенки всех мыслимых цветов: красные, синие, фиолетовые... Нельзя это все оставить просто так. Ваша спина выглядит ужасно. – Она его легко повернула к себе и взглянула в покрытое щетиной небритое лицо. – Вам необходимо лечь в постель. Вам очень больно, правда?
– Только когда я смеюсь, как сказал пробитый гарпуном кит. – Он отодвинулся от умывальника и кивнул в окно. – Кто этот циркач?
– Я могу и не смотреть, – рассмеялась она. – Я слышу. Это Козак. Один из людей моего отца.
– Козак?..
– Так он себя называет. Его настоящее имя Александр Мориц. Он считает, что мы об этом не догадываемся, но мой отец знает о нем все. Впрочем, он знает все почти о каждом. Парнишка считает, что Александр слишком интеллигентное имя, и поэтому называет себя Козаком. Ему всего восемнадцать.
– А к чему этот комедийный наряд?
– С вашей стороны это полное невежество, – сказала она с упреком. – В его наряде нет ничего комичного. Наш Козак настоящий сикош, вы бы сказали – ковбой. Он из Усты, степной земли к востоку от Дебрецена. Там они именно так и одеваются. Козак олицетворяет собой еще одну сторону деятельности Янчи, о которой вы пока не слышали. Он кормит голодающих людей, – спокойно сказала она. – Когда наступает зима, мистер Рейнольдс, многие люди в Венгрии голодают. Правительство забирает у крестьян слишком много мяса и картофеля. У них очень большие продуктовые налоги. Особенно плохо приходится людям в зерновых районах, где правительство забирает все. Однажды было так плохо, что жители Будапешта снабжали хлебом деревню. Вот Янчи и подкармливает таких голодных. Он решает, с какой правительственной фермы нужно забрать скот и куда его направить. Козак туда этот скот и перегоняет. Он только прошлой ночью перешел границу.
– И это так просто?
– Да, для Козака. У него особенный талант обращаться с животными. Большую часть скота он пригоняет из Чехословакии. Граница всего в двадцати километрах отсюда. Козак набрасывает на них маску с хлороформом или дает им выпить дешевого самогона. И потом полусонных животных ведет через границу. Они ему не доставляют хлопот, это все равно как если бы мы с вами перешли через улицу.
– Какая жалость, что невозможно так же обращаться с людьми, – сухо заметил Рейнольдс.
– Именно этого и хочет Козак: помогать Графу и Янчи переводить через границу людей. Конечно, не угощая их хлороформом. Он скоро займется этим. – Юлия несколько секунд невидящим взглядом глядела в окно и потом посмотрела на Рейнольдса своими голубыми глазами, в этот момент мрачными и неподвижными. Она начала было говорить: – Мистер Рейнольдс, я...
Рейнольдс знал, что она сейчас скажет, и поспешил прервать ее.
Не нужна была особая проницательность, чтобы догадаться, что их решение не отказываться от встречи с Дженнингсом было вызвано лишь тяжестью прошлой ночи. Он ожидал, что Юлия непременно обратится к нему, знал, что об этом она хотела сказать ему с того самого момента, как вошла в комнату.
– Попробуйте называть меня Майклом. Мне кажется довольно сложным все время соблюдать официальный тон. Тем более когда я разговариваю полураздетым.
– Майкл... – Она медленно произнесла его имя, и у нее оно прозвучало как «Михай».
– Майкл, я убью вас, – пригрозил он.
– Очень хорошо. Майкл.
– Михай, – передразнил он и улыбнулся. – Вы собирались что-то спросить?..
На мгновение карие и голубые глаза встретились. И девушка заранее знала ответ на свой вопрос, даже не задавая его. Ее изящные плечи на секунду поникли, будто испытали поражение. Она отвернулась.
– Ничего, – безжизненным голосом сказала она. – Я узнаю относительно доктора. Янчи просил вас спуститься, через двадцать минут.
– Господи, ну конечно же! – воскликнул Рейнольдс. – Радиопередача! Я совершенно об этом забыл.
– Это уже кое-что. – Она едва заметно улыбнулась и прикрыла за собой дверь.
...Янчи медленно поднялся, выключил радио и посмотрел на Рейнольдса:
– Думаете, это плохо?..
– Достаточно скверно. – Рейнольдс уселся на стуле поудобнее, чтобы не так болела спина. Ему нелегко дались усилия умыться, одеться и спуститься вниз, хотя он и бодрился. Боль не отпускала его. – Мне совершенно точно было обещано, что сегодня в радиопередаче прозвучит условная фраза.
– Может быть, они уже приехали в Швецию, но не успели сообщить об этом вашим людям?.. – предположил Янчи.
– Опасаюсь, что это не так. – Рейнольдс был уверен, что утром они наконец услышат по радио условную фразу! Он очень расстроился. – Все было для этого готово. Связник из консульства в Гетеборге постоянно готов к встрече с ними.
– Ах так... Но если эти агенты так хороши, как вы о них говорите, то они могли что-то заподозрить и затаиться в Штеттине на день-другой. До тех пор, пока, как вы говорите, не спадет жара...
– На что еще мы можем надеяться... Боже мой, подумать только, что я мог попасться на эту удочку с микрофоном в душе! – горько произнес Рейнольдс. – Что теперь поделаешь?
– Ничего. Нужно только запастись терпением и ждать, – посоветовал Янчи. – Впрочем, это касается нас, а вам нужно просто лечь в постель без всяких споров. Я видел слишком много больных и раненых, чтобы распознать больного просто по внешнему виду. За врачом послали. Это мой давний многолетний друг. – Он улыбнулся, увидев недоумение на лице Рейнольдса. – Мы можем полностью ему доверять.
Через двадцать минут доктор вместе с Янчи поднялся в комнату к Рейнольдсу. Крупный, сильный, краснолицый, усатый человек с профессионально бодрым голосом, который неизбежно вынуждал пациентов подозревать худшее. Весь его вид излучал непоколебимую самоуверенность. Практически он не отличался от докторов в любой части света. Как и многие другие эскулапы, он высказывался слишком категорически и не старался скрывать свое собственное мнение.
Он безостановочно ругал «этих проклятых коммунистов» с самой первой минуты, как вошел в комнату.
– Как вам удалось так долго выжить здесь, – улыбнулся Рейнольдс, – если вы столь категорично высказываете свое мнение?..
– А-а... все знают, что я думаю об этих чертовых коммунистах. Они не осмеливаются нас тронуть, потому что мы незаменимы, мой друг! Особенно хорошие врачи. – Он прижал стетоскоп к уху. – Не то чтобы я уж очень хороший специалист, но весь фокус заключается в том, чтобы убедить их в своей незаменимости.
Врач был к себе не совсем справедлив. Осмотр был квалифицированным, тщательным и быстрым.
– Будете жить, – объявил он. – Возможно, у вас и было внутреннее кровотечение, но очень незначительное. Сильное воспаление и весьма заметные следы от ударов. Такому больному нужен постельный режим, Янчи, если вы не возражаете. Эффективность этого средства, которое я вам рекомендую, – продолжал он, – находится в прямой зависимости от боли, которую оно вызовет. Не исключено, вы будете подпрыгивать до потолка от боли, "но завтра вам станет лучше. – Он взял в горсть сероватой мази, размазал по спине тонким слоем. Этому рецепту, – пояснил он, – сотни лет, и я его всегда выписываю. А пациент всегда доверяет врачу, который пользует своих больных старым добрым лекарством, кроме того, это практически все, что «эти чертовы коммунисты» нам оставили.
Рейнольдс сморщился, когда почувствовал, как жидкая мазь впитывается в кожу, и его бросило в жар, даже на бровях выступили капельки пота. Доктор удовлетворенно хмыкнул.
– Что я вам говорил! Завтра станете как огурчик. Еще проглотите парочку этих белых таблеток, мой мальчик, и они окончательно снимут боль. И еще эту синюю. Она даст вам возможность заснуть. Если не заснете, то через десять минут действие мази прекратится. Уверяю вас, все лекарства быстродействующие.
Лекарства такими и оказались. Прежде чем заснуть, Рейнольдс еще услышал, как доктор опять ругал «этих чертовых коммунистов», когда спускался по лестнице. Он проспал почти двенадцать часов подряд.
Глава 7
На миг Рейнольдсу показалось, что полковник Гидаш собирается отказаться выполнять приказания, – сомнений в том, что у него хватит мужества поступить так, не было, – но пистолет Рейнольдса ткнулся в него, поторапливая и показывая явную бесполезность любого сопротивления. Даже Коко уже вполне пришёл в себя, чтобы, опираясь на локоть и помогая себе обеими руками, снять ботинки за какие-то тридцать секунд.
– Отлично, – сухо произнес человек у двери фургона. – Теперь, джентльмены, снимите шинели. И будет достаточно. – Человек помолчал, наблюдая за выполнением своего приказа. – Благодарю... Теперь внимательно слушайте. Мы сейчас едем по очень тихой и пустынной дороге. Скоро мы остановимся в маленькой хижине у дороги. Ближайшее жилье в любом направлении отсюда – не ближе трех миль. Если вы это жилье попытаетесь искать без обуви в одних носках, то, скорее всего, отморозите ноги, прежде чем найдете его, и совершенно определенно, что обе ноги вам впоследствии ампутируют.
Не сочтите это какой-то драматической угрозой, просто предупреждаю вас. Если же у вас имеется желание попробовать так поступить, то – ради Бога! С другой стороны, – продолжал человек, – в хижине сухо, ветер не продувает и там есть достаточный запас дров. Так что можете вполне поддерживать там теплоту. Утром мимо обязательно проедет какая-нибудь крестьянская телега.
– Зачем вы все это делаете? – спокойно и почти со скукой в голосе спросил Гидаш.
– Зачем вас оставляют в безлюдной местности? Это вы имеете в виду? Или речь о том, что мы пощадили ваши ничего не стоящие жизни?..
– И то и другое...
– Вы могли бы и сами достаточно легко догадаться. Ведь никто не знает, что у нас имеется принадлежащий АВО грузовик. Если вы не окажетесь у телефона, то никто не будет знать об этом, пока мы не доберемся до австрийской границы. Этот грузовик сам по себе является надежным документом по всему маршруту. Что же касается ваших жизней, то с вашей стороны такой вопрос вполне естествен. Те, кто живут мечом, должны ожидать, что от меча они и погибнут. Но мы не убийцы.
Почти сразу, как человек кончил говорить, грузовик остановился. Через какое-то время послышались шаги и задняя дверца распахнулась. Рейнольдс увидел двух людей, стоящих на дороге на фоне занесенных снегом стен маленькой хижины. После приказа «выходить» Гидаш и его люди выбрались из машины, помогая все еще с трудом передвигавшемуся Коко. Рейнольдс услышал легкий щелчок, когда подняли капот для проверки двигателя, но лица рассматривающего двигатель человека он не увидел – просто какое-то серое пятно в темноте. Он выглянул из задней дверцы, увидел последнего из людей АВО, которого загоняли в хижину, увидел, как за ними заперли дверь, вновь услышал щелчок на этот раз опускаемого капота, и почти сразу же три фигуры забрались в фургон, и грузовик вновь уже был в пути.
* * *
Вспыхнул свет. Все торопливо снимали с лиц прикрывавшие носовые платки, и Рейнольдс услышал, как Юлия охнула, посмотрев на него. Это довольно понятно, сухо подумал Рейнольдс, если лицо его выглядело таким же, каким он его ощущал. Первым заговорил Граф:– У вас такой вид, мистер Рейнольдс, словно вы попали под автобус. Или это, или вы полчаса развлекались с нашим добрым другом Коко.
– Вы знаете его? – хрипло и невнятно спросил Рейнольдс.
– В АВО все знают его. И половина Будапешта тоже с ним лично познакомилась. Он находит себе приятелей, где бы ни появился. Что, кстати, произошло с нашим большим другом? Кажется, он не был в обычном для себя добром расположении духа?
– Я ударил его.
– Вы ударили его?.. – Граф удивленно поднял бровь. Для любого другого человека это движение брови было равнозначно огромному удивлению. – Даже дотронуться пальцем до Коко является само по себе поразительным достижением, но нанести ему боевой удар...
– О, прекратите! – устало и расстроенно попросила Юлия. – Посмотрите на его лицо. Мы должны что-то сделать.
– Оно и в самом деле некрасиво, – признался Граф, потянувшись за своей фляжкой на боку. – Тут поможет только универсальное средство.
– Скажите Имре, чтобы он остановился, – глубоким, низким и властным голосом сказал Янчи. Он внимательно посмотрел на закашлявшегося Рейнольдса, когда жидкость обожгла тому рот и горло, и он поперхнулся. От кашля выступили слезы на глазах, которые он вытирал после очередного приступа. – Вы сильно ранены, мистер Рейнольдс? Куда?
Рейнольдс сказал ему, и Граф выругался.
– Мои извинения, дружище, я должен был сам сразу это понять. Этот чертов Коко... Давайте выпьем еще немного «барака». Он продирает горло, но это помогает.
* * *
Рейнольдс не обманывался, полагая, что в лице Янчи и Графа он имеет самых лучших в мире помощников, однако надежды на полный успех у него не было, скорее наоборот: очень мало шансов было в этом деле для выигрыша. Кто предупрежден, тот вооружен. Он вспомнил о тайном микрофоне в номере Дженнингса с глубоким раздражением, которое не скоро пройдет. Коммунисты были на самом деле прекрасно предупреждены. У них имелась возможность перекрыть все дороги. Они могли проверять все машины, въезжающие и выезжающие из Будапешта. Они могли упрятать профессора в недоступную зону, в тюрьму или концентрационный лагерь в сельской местности. Они даже могли отправить его обратно в Россию. И помимо всего этого, был еще один важный момент, придающий особый нюанс всей проблеме: ему ведь ничего не известно, что произошло с молодым Брайаном Дженнингсом в Штеттине. Балтийский порт, мрачно подумал Рейнольдс, мог быть прочесан в тот день так, как его редко прочесывали раньше. И достаточно было всего лишь маленького просчета, совсем малой потери бдительности двумя агентами, ответственными за безопасность парня, у которых не имелось возможности узнать о сигнале тревоги, о том, что сотни сотрудников польской госбезопасности будут обыскивать каждую дыру и каждый закоулок в городе. Любая малейшая оплошность с их стороны приведет к полному провалу всей задуманной операции. Такие мысли крайне угнетали, почти сводили с ума. А ему приходилось лежать здесь и беспомощно ожидать, как расставляются сети в тысяче миль от него.Жжение в его спине постепенно утихло. Острая режущая боль оставила, его внимание привлекло странное пощелкивание за окном. С каждой минутой это пощелкивание становилось все четче и все чаще. Рейнольдс уже не мог сдержать своего любопытства. Более того, ему срочно нужно было умыться, ибо когда они прошлой ночью приехали, то он, совершенно обессиленный, просто рухнул в постель и сразу же уснул. С чрезвычайной осторожностью он вытянул ноги, спустил их с кровати и сел. Натянул брюки от своего серого костюма, уже изрядно помятые за те три дня, которые прошли со времени его отъезда из Лондона. Сконцентрировавшись, поднялся на ноги и проковылял к маленькому окошку, расположенному над умывальником.
Его глазам предстал удивительный спектакль. Скорее, не весь спектакль, а лишь его главное действующее лицо. Человек под окном, просто юнец, выглядел так, будто возник из какой-то музыкальной комедии. В вельветовой шляпе с высоким пышным плюмажем, в длинном развевающемся плаще, который заменила желтая скатерть, в роскошно вышитых высоких сапогах со сверкающими серебряными шпорами, бросающимися в глаза своей ослепительностью даже на белом снежном фоне. И в самом деле, колоритная фигура в этой мрачной серой коммунистической стране, просто ослепительная.
Его занятие было столь же невероятным, как и внешний облик. Затянутой в перчатку рукой он держал длинный тонкий кнут. Легко и привычно двигая кистью, он заставлял подскакивать лежащую в пятнадцати футах пробку, а потом отбрасывал ее футов на десять в сторону. Потом опять заставлял пробку подпрыгивать и возвращаться точно на прежнее место. Подобным образом он манипулировал с десяток раз, хотя Рейнольдс так и не увидел, как кнут касается пробки, ибо удар был слишком быстр, чтобы глаза успели его заметить. Точность удара молодого человека была фантастической, а сосредоточенность абсолютной.
Рейнольдса так захватило это представление, что од даже не услышал, как за его спиной бесшумно отворилась дверь. Он услышал ошеломленный возглас: «О-о!» – и резко развернулся у окна и тут же сморщился от боли, которая ножом пронзила его спину.
– Прошу прощения, – смущенно сказала Юлия. – Я не знала...
Рейнольдс улыбнулся.
– Входите, все в порядке. Я вполне готов. Вы должны помнить, что мы, агенты, в любой момент готовы развлекать любую женщину, особенно в своей спальне. – Он взглянул на поднос, поставленный ею прямо на кровать. – Для поддержки сил инвалида?.. Вы очень любезны.
– Инвалид чувствует себя хуже, чем сам признает. – Голубое шерстяное платье с пояском и белыми полосками на рукавах и вокруг шеи очень ей шло, а блестящие золотистые волосы, аккуратно причесанные, выглядели так, словно их натерли снегом. Она легко коснулась кончиками пальцев, свежими и прохладными, его спины. Он услышал легкий вздох. – Нужно позвать доктора, мистер Рейнольдс. На вашей спине оттенки всех мыслимых цветов: красные, синие, фиолетовые... Нельзя это все оставить просто так. Ваша спина выглядит ужасно. – Она его легко повернула к себе и взглянула в покрытое щетиной небритое лицо. – Вам необходимо лечь в постель. Вам очень больно, правда?
– Только когда я смеюсь, как сказал пробитый гарпуном кит. – Он отодвинулся от умывальника и кивнул в окно. – Кто этот циркач?
– Я могу и не смотреть, – рассмеялась она. – Я слышу. Это Козак. Один из людей моего отца.
– Козак?..
– Так он себя называет. Его настоящее имя Александр Мориц. Он считает, что мы об этом не догадываемся, но мой отец знает о нем все. Впрочем, он знает все почти о каждом. Парнишка считает, что Александр слишком интеллигентное имя, и поэтому называет себя Козаком. Ему всего восемнадцать.
– А к чему этот комедийный наряд?
– С вашей стороны это полное невежество, – сказала она с упреком. – В его наряде нет ничего комичного. Наш Козак настоящий сикош, вы бы сказали – ковбой. Он из Усты, степной земли к востоку от Дебрецена. Там они именно так и одеваются. Козак олицетворяет собой еще одну сторону деятельности Янчи, о которой вы пока не слышали. Он кормит голодающих людей, – спокойно сказала она. – Когда наступает зима, мистер Рейнольдс, многие люди в Венгрии голодают. Правительство забирает у крестьян слишком много мяса и картофеля. У них очень большие продуктовые налоги. Особенно плохо приходится людям в зерновых районах, где правительство забирает все. Однажды было так плохо, что жители Будапешта снабжали хлебом деревню. Вот Янчи и подкармливает таких голодных. Он решает, с какой правительственной фермы нужно забрать скот и куда его направить. Козак туда этот скот и перегоняет. Он только прошлой ночью перешел границу.
– И это так просто?
– Да, для Козака. У него особенный талант обращаться с животными. Большую часть скота он пригоняет из Чехословакии. Граница всего в двадцати километрах отсюда. Козак набрасывает на них маску с хлороформом или дает им выпить дешевого самогона. И потом полусонных животных ведет через границу. Они ему не доставляют хлопот, это все равно как если бы мы с вами перешли через улицу.
– Какая жалость, что невозможно так же обращаться с людьми, – сухо заметил Рейнольдс.
– Именно этого и хочет Козак: помогать Графу и Янчи переводить через границу людей. Конечно, не угощая их хлороформом. Он скоро займется этим. – Юлия несколько секунд невидящим взглядом глядела в окно и потом посмотрела на Рейнольдса своими голубыми глазами, в этот момент мрачными и неподвижными. Она начала было говорить: – Мистер Рейнольдс, я...
Рейнольдс знал, что она сейчас скажет, и поспешил прервать ее.
Не нужна была особая проницательность, чтобы догадаться, что их решение не отказываться от встречи с Дженнингсом было вызвано лишь тяжестью прошлой ночи. Он ожидал, что Юлия непременно обратится к нему, знал, что об этом она хотела сказать ему с того самого момента, как вошла в комнату.
– Попробуйте называть меня Майклом. Мне кажется довольно сложным все время соблюдать официальный тон. Тем более когда я разговариваю полураздетым.
– Майкл... – Она медленно произнесла его имя, и у нее оно прозвучало как «Михай».
– Майкл, я убью вас, – пригрозил он.
– Очень хорошо. Майкл.
– Михай, – передразнил он и улыбнулся. – Вы собирались что-то спросить?..
На мгновение карие и голубые глаза встретились. И девушка заранее знала ответ на свой вопрос, даже не задавая его. Ее изящные плечи на секунду поникли, будто испытали поражение. Она отвернулась.
– Ничего, – безжизненным голосом сказала она. – Я узнаю относительно доктора. Янчи просил вас спуститься, через двадцать минут.
– Господи, ну конечно же! – воскликнул Рейнольдс. – Радиопередача! Я совершенно об этом забыл.
– Это уже кое-что. – Она едва заметно улыбнулась и прикрыла за собой дверь.
...Янчи медленно поднялся, выключил радио и посмотрел на Рейнольдса:
– Думаете, это плохо?..
– Достаточно скверно. – Рейнольдс уселся на стуле поудобнее, чтобы не так болела спина. Ему нелегко дались усилия умыться, одеться и спуститься вниз, хотя он и бодрился. Боль не отпускала его. – Мне совершенно точно было обещано, что сегодня в радиопередаче прозвучит условная фраза.
– Может быть, они уже приехали в Швецию, но не успели сообщить об этом вашим людям?.. – предположил Янчи.
– Опасаюсь, что это не так. – Рейнольдс был уверен, что утром они наконец услышат по радио условную фразу! Он очень расстроился. – Все было для этого готово. Связник из консульства в Гетеборге постоянно готов к встрече с ними.
– Ах так... Но если эти агенты так хороши, как вы о них говорите, то они могли что-то заподозрить и затаиться в Штеттине на день-другой. До тех пор, пока, как вы говорите, не спадет жара...
– На что еще мы можем надеяться... Боже мой, подумать только, что я мог попасться на эту удочку с микрофоном в душе! – горько произнес Рейнольдс. – Что теперь поделаешь?
– Ничего. Нужно только запастись терпением и ждать, – посоветовал Янчи. – Впрочем, это касается нас, а вам нужно просто лечь в постель без всяких споров. Я видел слишком много больных и раненых, чтобы распознать больного просто по внешнему виду. За врачом послали. Это мой давний многолетний друг. – Он улыбнулся, увидев недоумение на лице Рейнольдса. – Мы можем полностью ему доверять.
Через двадцать минут доктор вместе с Янчи поднялся в комнату к Рейнольдсу. Крупный, сильный, краснолицый, усатый человек с профессионально бодрым голосом, который неизбежно вынуждал пациентов подозревать худшее. Весь его вид излучал непоколебимую самоуверенность. Практически он не отличался от докторов в любой части света. Как и многие другие эскулапы, он высказывался слишком категорически и не старался скрывать свое собственное мнение.
Он безостановочно ругал «этих проклятых коммунистов» с самой первой минуты, как вошел в комнату.
– Как вам удалось так долго выжить здесь, – улыбнулся Рейнольдс, – если вы столь категорично высказываете свое мнение?..
– А-а... все знают, что я думаю об этих чертовых коммунистах. Они не осмеливаются нас тронуть, потому что мы незаменимы, мой друг! Особенно хорошие врачи. – Он прижал стетоскоп к уху. – Не то чтобы я уж очень хороший специалист, но весь фокус заключается в том, чтобы убедить их в своей незаменимости.
Врач был к себе не совсем справедлив. Осмотр был квалифицированным, тщательным и быстрым.
– Будете жить, – объявил он. – Возможно, у вас и было внутреннее кровотечение, но очень незначительное. Сильное воспаление и весьма заметные следы от ударов. Такому больному нужен постельный режим, Янчи, если вы не возражаете. Эффективность этого средства, которое я вам рекомендую, – продолжал он, – находится в прямой зависимости от боли, которую оно вызовет. Не исключено, вы будете подпрыгивать до потолка от боли, "но завтра вам станет лучше. – Он взял в горсть сероватой мази, размазал по спине тонким слоем. Этому рецепту, – пояснил он, – сотни лет, и я его всегда выписываю. А пациент всегда доверяет врачу, который пользует своих больных старым добрым лекарством, кроме того, это практически все, что «эти чертовы коммунисты» нам оставили.
Рейнольдс сморщился, когда почувствовал, как жидкая мазь впитывается в кожу, и его бросило в жар, даже на бровях выступили капельки пота. Доктор удовлетворенно хмыкнул.
– Что я вам говорил! Завтра станете как огурчик. Еще проглотите парочку этих белых таблеток, мой мальчик, и они окончательно снимут боль. И еще эту синюю. Она даст вам возможность заснуть. Если не заснете, то через десять минут действие мази прекратится. Уверяю вас, все лекарства быстродействующие.
Лекарства такими и оказались. Прежде чем заснуть, Рейнольдс еще услышал, как доктор опять ругал «этих чертовых коммунистов», когда спускался по лестнице. Он проспал почти двенадцать часов подряд.
Глава 7
Когда он проснулся, то увидел, что уже наступил вечер, но на этот раз окно занавесили и зажгли маленькую керосиновую лампу. Он проснулся сразу, как привык это делать, не двигаясь и не меняя позы. Его взгляд остановился на Юлии, которая смотрела на него так, как никогда до этого. Это продолжалось целый долгий миг. Она почувствовала, что он проснулся, и от неожиданности покраснела, убрав с его плеча руку, которой пыталась его разбудить. Он поднял руку и взглянул на часы, словно ничего особенного не заметил.
– Восемь часов! – Он резко сел в кровати, но не испытал, к своему удивлению, никакой боли.
– Вы себя лучше чувствуете, правда? – улыбнулась она.
– Лучше? Это чудо! – Он ощутил, что боль совсем исчезла, хотя спина и горела, будто в жару. – Сейчас восемь часов, – с сомнением повторил он. – Я проспал целых двенадцать часов!..
– Действительно, так. У вас и лицо стало выглядеть получше, – сказала она спокойно. – Ужин готов. Принести сюда?
– Я спущусь вниз через пару минут, – сообщил Рейнольдс.
Так он и сделал. В маленькой кухне весело горел огонь в очаге. На столе уже был накрыт ужин на пятерых. Шандор и Янчи приветствовали его и были рады узнать, что чувствует он себя лучше. Они познакомили его с Козаком. Тот пожал ему руку, кивнул, улыбнулся и снова молча принялся за свой суп. Пока он ел, не сказал ни одного слова, уткнувшись в тарелку, и Рейнольдс поэтому видел лишь его черные мадьярские волосы, зачесанные назад. Лишь когда он проглотил последнюю ложку, поднялся бросив пару слов Янчи, и вышел, Рейнольдс успел рассмотреть его открытое красивое юношеское лицо с плохо скрываемым выражением злости на нем.
Это выражение явно предназначалось ему, Рейнольдсу, на этот счет у него не оставалось никаких сомнений. Через секунду после того, как за ним захлопнулась дверь, на улице взревел мотор мощного мотоцикла, который стремительно удалился. На улице опять стало тихо. Рейнольдс поглядел на сидевших за столом.
– Пожалуйста, не могли бы вы мне объяснить, что я такого сделал, что ваш молодой друг просто пытался испепелить меня взглядом?
Он взглянул на Янчи, но тот был занят разжиганием своей трубки. Шандор смотрел в огонь, задумавшись о чем-то. Наконец ему весьма раздраженно все объяснила Юлия. Она это делала с таким недовольством, которое обычно ей было не свойственно, что Рейнольдс удивленно на нее взглянул.
– Очень хорошо. Если эти два труса не хотят вам все объяснить, то, видимо, придется это сделать мне. Козак раздражен одним вашим присутствием здесь. Видите ли... он... ну... он считает, что он меня любит. Меня, которая старше его на целых шесть лет!
– Что такое шесть лет, в конце концов, – рассудительно сказал Рейнольдс, – если вы...
– О, помолчите! Однажды ночью он допил оставленную Графом бутылку вина и признался мне в любви. Я удивилась и смутилась, но он такой милый мальчик, что мне не хотелось огорчать его. Поэтому по глупости я что-то сказала, вроде того, что надо подождать, когда он подрастет... Он был в бешенстве...
Рейнольдс удивленно поднял бровь.
– Что все это... о чем, собственно, речь?..
– Не ведите себя, как ничего не понимающий... Он думает, что вы... ну... его соперник в борьбе за мою благосклонность.
– Пусть победит лучший, – торжественно произнес Рейнольдс.
Янчи поперхнулся дымом трубки, а Шандор прикрыл лицо своей массивной ручищей. Однако каменное молчание главы застолья заставило Рейнольдса подумать о том, что предмет для остроумия мог бы быть и какой-нибудь другой. Молчание затянулось. Он постарался выглядеть непринужденно и взглянул на Юлию с любопытством, не обнаружив на лице девушки ни гнева, ни смущения, которые он ожидал увидеть в ответ на свою шутку. Юлия прекрасно владела собой. Она уперлась подбородком в ладонь и рассматривала Рейнольдса задумчиво и чуть насмешливо, что его несколько обескуражило. Не впервые ему приходилось напоминать себе, что в высшей степени глупо недооценивать дочь такого человека, как Янчи.
Наконец она встала из-за стола, чтобы убрать посуду. Рейнольдс обратился к Янчи:
– Насколько я понимаю, мы слышали, как уехал Козак. Куда он отправился?..
– В Будапешт. У него там назначена встреча с Графом на окраине города.
– Что?.. На таком огромном и мощном мотоцикле, мотор которого слышен за мили вперед? И в такой броской одежде, которая каждому мозолит глаза тоже с немалого расстояния?..
– Это всего лишь легкий мотоцикл. Козак просто недавно снял глушитель, чтобы как можно больше людей знало о его приближении... В нем сильно развиты тщеславие и юношеский максимализм. Однако громкий звук его мотоцикла и яркость одежды для него являются лучшей защитой. Он так выделяется, что никому даже и в голову не придет в чем-либо его заподозрить.
– Сколько времени он будет добираться до Будапешта?
– По хорошей погоде ему потребуется на весь путь туда и обратно немногим больше получаса. Мы всего-то находимся в километрах пятнадцати от города. Но сегодняшним вечером, – Янчи на миг задумался, – ему может понадобиться на это часа полтора.
Ему в действительности потребовалось два часа. Незабываемых два часа, которые когда-либо приходилось проводить Рейнольдсу. Янчи почти все время говорил. Рейнольдс понимал, что ему повезло, и потому внимательно слушал: когда еще представится такая возможность, а скорее всего – уже больше никогда. Настроение поговорить, как понимал Рейнольдс, редко посещало такого человека. Самый замечательный, самый необыкновенный из всех встречавшихся когда-либо Рейнольдсу в его опасной жизни; разве лишь его второе "я". Граф, может считаться столь же необыкновенным. Все прочие люди на их фоне как бы теряли свою индивидуальность и казались незначительными. Все эти два часа Юлия просидела рядом с ним. Озорного выражения лица и чистого смеха, характерных для нее, как не бывало. Она сидела хмурая, неулыбчивая, какой, по представлениям Рейнольдса, она просто не могла быть. Она неотрывно глядела в отцовское лицо, иногда переводя взгляд на его изуродованные руки. У Рейнольдса создалось впечатление, что она стремится запомнить каждую черту отцовского лица, чтобы никогда их не забыть. Рейнольдс, вспоминая странное обреченное выражение ее глаз в грузовике прошлой ночью, чувствовал, как необъяснимое предчувствие беды охватывает его. Потребовалось приложить значительное усилие, чтобы стряхнуть с себя это ненормальное ощущение, эту сверхъестественную чепуху.
Янчи же продолжал говорить вовсе не о себе, а о своей организации и методах ее работы, когда это было необходимо. Единственный конкретный факт, который узнал Рейнольдс из этого вечернего разговора, был тот, что «штаб-квартира» Янчи находится не здесь, а в домике фермера, среди невысоких холмов между Жомбатели и озером Нозидлер, невдалеке от австрийской границы. Это единственный участок границы, привлекающий большинство из тех, кто бежит на Запад. Зато Янчи говорил о людях, о сотнях людей, которым он, Граф и Шандор помогли добраться до безопасного места. О надеждах, страхах и ужасах этого мира. Он говорил о мире, о своей надежде на мир во всем мире, о своем глубоком убеждении, что мир восторжествует на планете, если хотя бы один хороший человек из тысячи будет над этим трудиться. Он говорил об ошибках воображаемых оппонентов, будто в мире есть еще что-то столь же важное, над чем стоило бы работать. Говорил о коммунистах и некоммунистах, о различии между ними, которое придумывают недалекие люди. Он говорил о нетерпимости и умственной ограниченности тех, кто несомненно знал, что люди неизбежно различаются по своему рождению, по убеждениям, по взглядам и религии. Они знают, что Бог говорил о людях как о братьях своих ближних, но это довольно слабое суждение. Он говорил о трагедии представителей различных вероисповеданий, беспрекословно считавших, что их вера – единственный верный путь на этой земле. Он говорил о различных сектах, претендующих на «охрану» врат в Рай, не допускающих туда никого из инакомыслящих. Он говорил о трагедии своего народа, который совершенно искренне хотел, чтобы и все другие прошли во врата Рая, хотя на деле таких врат не существовало.
– Восемь часов! – Он резко сел в кровати, но не испытал, к своему удивлению, никакой боли.
– Вы себя лучше чувствуете, правда? – улыбнулась она.
– Лучше? Это чудо! – Он ощутил, что боль совсем исчезла, хотя спина и горела, будто в жару. – Сейчас восемь часов, – с сомнением повторил он. – Я проспал целых двенадцать часов!..
– Действительно, так. У вас и лицо стало выглядеть получше, – сказала она спокойно. – Ужин готов. Принести сюда?
– Я спущусь вниз через пару минут, – сообщил Рейнольдс.
Так он и сделал. В маленькой кухне весело горел огонь в очаге. На столе уже был накрыт ужин на пятерых. Шандор и Янчи приветствовали его и были рады узнать, что чувствует он себя лучше. Они познакомили его с Козаком. Тот пожал ему руку, кивнул, улыбнулся и снова молча принялся за свой суп. Пока он ел, не сказал ни одного слова, уткнувшись в тарелку, и Рейнольдс поэтому видел лишь его черные мадьярские волосы, зачесанные назад. Лишь когда он проглотил последнюю ложку, поднялся бросив пару слов Янчи, и вышел, Рейнольдс успел рассмотреть его открытое красивое юношеское лицо с плохо скрываемым выражением злости на нем.
Это выражение явно предназначалось ему, Рейнольдсу, на этот счет у него не оставалось никаких сомнений. Через секунду после того, как за ним захлопнулась дверь, на улице взревел мотор мощного мотоцикла, который стремительно удалился. На улице опять стало тихо. Рейнольдс поглядел на сидевших за столом.
– Пожалуйста, не могли бы вы мне объяснить, что я такого сделал, что ваш молодой друг просто пытался испепелить меня взглядом?
Он взглянул на Янчи, но тот был занят разжиганием своей трубки. Шандор смотрел в огонь, задумавшись о чем-то. Наконец ему весьма раздраженно все объяснила Юлия. Она это делала с таким недовольством, которое обычно ей было не свойственно, что Рейнольдс удивленно на нее взглянул.
– Очень хорошо. Если эти два труса не хотят вам все объяснить, то, видимо, придется это сделать мне. Козак раздражен одним вашим присутствием здесь. Видите ли... он... ну... он считает, что он меня любит. Меня, которая старше его на целых шесть лет!
– Что такое шесть лет, в конце концов, – рассудительно сказал Рейнольдс, – если вы...
– О, помолчите! Однажды ночью он допил оставленную Графом бутылку вина и признался мне в любви. Я удивилась и смутилась, но он такой милый мальчик, что мне не хотелось огорчать его. Поэтому по глупости я что-то сказала, вроде того, что надо подождать, когда он подрастет... Он был в бешенстве...
Рейнольдс удивленно поднял бровь.
– Что все это... о чем, собственно, речь?..
– Не ведите себя, как ничего не понимающий... Он думает, что вы... ну... его соперник в борьбе за мою благосклонность.
– Пусть победит лучший, – торжественно произнес Рейнольдс.
Янчи поперхнулся дымом трубки, а Шандор прикрыл лицо своей массивной ручищей. Однако каменное молчание главы застолья заставило Рейнольдса подумать о том, что предмет для остроумия мог бы быть и какой-нибудь другой. Молчание затянулось. Он постарался выглядеть непринужденно и взглянул на Юлию с любопытством, не обнаружив на лице девушки ни гнева, ни смущения, которые он ожидал увидеть в ответ на свою шутку. Юлия прекрасно владела собой. Она уперлась подбородком в ладонь и рассматривала Рейнольдса задумчиво и чуть насмешливо, что его несколько обескуражило. Не впервые ему приходилось напоминать себе, что в высшей степени глупо недооценивать дочь такого человека, как Янчи.
Наконец она встала из-за стола, чтобы убрать посуду. Рейнольдс обратился к Янчи:
– Насколько я понимаю, мы слышали, как уехал Козак. Куда он отправился?..
– В Будапешт. У него там назначена встреча с Графом на окраине города.
– Что?.. На таком огромном и мощном мотоцикле, мотор которого слышен за мили вперед? И в такой броской одежде, которая каждому мозолит глаза тоже с немалого расстояния?..
– Это всего лишь легкий мотоцикл. Козак просто недавно снял глушитель, чтобы как можно больше людей знало о его приближении... В нем сильно развиты тщеславие и юношеский максимализм. Однако громкий звук его мотоцикла и яркость одежды для него являются лучшей защитой. Он так выделяется, что никому даже и в голову не придет в чем-либо его заподозрить.
– Сколько времени он будет добираться до Будапешта?
– По хорошей погоде ему потребуется на весь путь туда и обратно немногим больше получаса. Мы всего-то находимся в километрах пятнадцати от города. Но сегодняшним вечером, – Янчи на миг задумался, – ему может понадобиться на это часа полтора.
Ему в действительности потребовалось два часа. Незабываемых два часа, которые когда-либо приходилось проводить Рейнольдсу. Янчи почти все время говорил. Рейнольдс понимал, что ему повезло, и потому внимательно слушал: когда еще представится такая возможность, а скорее всего – уже больше никогда. Настроение поговорить, как понимал Рейнольдс, редко посещало такого человека. Самый замечательный, самый необыкновенный из всех встречавшихся когда-либо Рейнольдсу в его опасной жизни; разве лишь его второе "я". Граф, может считаться столь же необыкновенным. Все прочие люди на их фоне как бы теряли свою индивидуальность и казались незначительными. Все эти два часа Юлия просидела рядом с ним. Озорного выражения лица и чистого смеха, характерных для нее, как не бывало. Она сидела хмурая, неулыбчивая, какой, по представлениям Рейнольдса, она просто не могла быть. Она неотрывно глядела в отцовское лицо, иногда переводя взгляд на его изуродованные руки. У Рейнольдса создалось впечатление, что она стремится запомнить каждую черту отцовского лица, чтобы никогда их не забыть. Рейнольдс, вспоминая странное обреченное выражение ее глаз в грузовике прошлой ночью, чувствовал, как необъяснимое предчувствие беды охватывает его. Потребовалось приложить значительное усилие, чтобы стряхнуть с себя это ненормальное ощущение, эту сверхъестественную чепуху.
Янчи же продолжал говорить вовсе не о себе, а о своей организации и методах ее работы, когда это было необходимо. Единственный конкретный факт, который узнал Рейнольдс из этого вечернего разговора, был тот, что «штаб-квартира» Янчи находится не здесь, а в домике фермера, среди невысоких холмов между Жомбатели и озером Нозидлер, невдалеке от австрийской границы. Это единственный участок границы, привлекающий большинство из тех, кто бежит на Запад. Зато Янчи говорил о людях, о сотнях людей, которым он, Граф и Шандор помогли добраться до безопасного места. О надеждах, страхах и ужасах этого мира. Он говорил о мире, о своей надежде на мир во всем мире, о своем глубоком убеждении, что мир восторжествует на планете, если хотя бы один хороший человек из тысячи будет над этим трудиться. Он говорил об ошибках воображаемых оппонентов, будто в мире есть еще что-то столь же важное, над чем стоило бы работать. Говорил о коммунистах и некоммунистах, о различии между ними, которое придумывают недалекие люди. Он говорил о нетерпимости и умственной ограниченности тех, кто несомненно знал, что люди неизбежно различаются по своему рождению, по убеждениям, по взглядам и религии. Они знают, что Бог говорил о людях как о братьях своих ближних, но это довольно слабое суждение. Он говорил о трагедии представителей различных вероисповеданий, беспрекословно считавших, что их вера – единственный верный путь на этой земле. Он говорил о различных сектах, претендующих на «охрану» врат в Рай, не допускающих туда никого из инакомыслящих. Он говорил о трагедии своего народа, который совершенно искренне хотел, чтобы и все другие прошли во врата Рая, хотя на деле таких врат не существовало.