Прошло без малого четверть века, и картина заметно меняется. В Боярской думе образца 1498 года из того же числа бояр шесть представляют служилых князей (Иван Патрикеев, Даниил Щеня и новое поколение клана Патрикеевых – сын Ивана Юрьевича и его зять: Василий Патрикеев и Семен Ряполовский, а также двое Оболенских), двое удельных ярославских князей, и лишь трое – старомосковских бояр: это братья Яков и Семен Захарьевы, А.Ф. Челяднин. К исходу века выехавшие из Литвы Гедиминовичи и Рюриковичи составили самую влиятельную прослойку политической элиты в Государевом дворе и Думе.
Боярская дума. Художник А.П. Рябушкин
   Прежде обиженные бояре могли найти себе нового сюзерена. Но в XV веке московские великие князья начинают энергичную борьбу против права отъезда, летописцы уподобляют ищущих новой службы бояр Иуде, называют «коромольниками льстивыми». Недовольные бояре, желавшие перейти к другому государю, наталкивались на все большие препятствия в осуществлении своих планов и вынуждены были мириться с новыми московскими реалиями, уступая место пришельцам. Униженные бояре остаются в Москве, но значит ли, что они смиряются с засильем «выезжан»? Очевидно, что старожилам московского двора не по душе пришлась постоянная и зачастую безуспешная борьба за сохранение своего прежнего статуса.
   И «аборигены», и выезжане не выступали как самостоятельная, самодостаточная политическая сила и таковой никогда не являлись. Цель их борьбы и одновременно ее орудие – влияние при дворе, и в первую очередь благорасположение великого князя и его близких. Но старомосковское боярство терпело поражение в этом противоборстве. И если выезжан вполне удовлетворяло «статус-кво», то их оппоненты желали перемен, а значит, тянулись к силе, способной эти перемены осуществить, силе, оппозиционной по отношению к Ивану III и порядкам им установленным.

Родная кровь

   Существовала еще одна оппозиция великому князю – фамильная, династическая, – это младшие братья великого князя, сидевшие на своих уделах, находившиеся в подчиненном по отношению к государю положении. Уязвленное самолюбие их постоянно находило поводы для обид и недовольства. По меткому выражению Ключевского, «удельный князь был крамольник если не по природе, то по положению: за него цеплялась всякая интрига, заплетавшаяся в сбродной придворной толпе».
   Первый семейный конфликт Ивана III случился в 1474 году, когда после смерти бездетного брата Юрия великий князь с выгодой для себя, а не поровну – как мыслилось остальным – поделил земли умершего: «разгневахуся братиа на великого князя, что имъ не далъ в уделе жеребиа въ братне во княжь Юриеве: и помири их мать, князь же великий далъ князю Борису Вышегородъ, а князю Андрею меншему Тарусу». Не досталось братьям ничего и из новгородских приобретений Москвы. Первую вспышку удалось довольно легко погасить, но она предвещала будущие куда более серьезные ссоры.
   Бояре желали перемен, чтобы дать отпор высокородным конкурентам, удельные князья желали перемен, чтобы изменить свою участь, Деспина Софья Палеолог желала перемен, чтобы наследником престола сделался ее сын Василий. Этих обстоятельств было более чем достаточно, чтобы эти разные силы ощутили некую общность интересов, но недостаточно, чтобы сформировать единую оппозиционную структуру.
   Политическая фронда сводилась к моральной поддержке сына Софьи в противовес законному наследнику. В пику этому движению, силы, поддерживающие сложившийся порядок вещей, – назовем их условно «партией власти», – сплотились вокруг великого князя и Ивана Молодого. Раскол в правящей элите сталь не только реальностью, но и превратился в важнейший фактор политической и даже духовной жизни Московской Руси.
   1477–1478 годы правительство Ивана III было занято усмирением выступлений новгородцев, тяготившихся жесткой московской опекой, попытками укоренить новые порядки в народной вечевой почве, за пять веков привыкшей к самодеятельности. Но самые тяжкие испытания за все правление Ивана III, да и, пожалуй, за все XV столетие ждали Московию в последующие два года. Не будет преувеличением взять за точку отсчета март 1479 года – рождение Василия, сына Софьи Палеолог.
   С этого момента напряжение явственно нарастает. И оппозиционеры внутри страны, и недруги Москвы за рубежом сразу смекнули, что в политическую реальность вошло новое важное обстоятельство, влияющее на настоящее и будущее династии Рюриковичей и Русского государства, возник фактор нестабильности, или, выражаясь образно, посеяно семя раздора, способное очень скоро вырасти в дерево и принести плоды мятежей и разрушений.
   Не появись на свет княжич Василий, разрешилась бы от бремени Деспина Софья очередной девочкой, все равно бы над Москвой сгустились тучи, но, повторимся, появление у признанного наследника очевидного конкурента, несомненно, повлияло на «ухудшение погодных условий». Если развивать далее метеорологическую тему, то можно сказать, что на Москву надвигались несколько циклонов, способных в перспективе соединиться в один грозовой фронт.
   В конце 70-х годов происходили интенсивные переговоры о совместном выступлении против Ивана III между польским королем Казимиром и ордынским ханом Ахматом – последним властителем «улуса Джучиева», у которого имелись далеко идущие планы, и что еще более важно – силы и средства, чтобы их воплотить в жизнь. Волжская Орда намеревалась ни много ни мало восстановить контроль над Северо-Восточной Русью. Польша стремилась перехватить стратегическую инициативу из рук Москвы, распространить свою сферу влияния на Новгород. В конце 1479 года принципиальная договоренность о нападении на Русь Литвы и Орды была достигнута, при этом король почти наверняка дал знать хану о растущей активности внутренней оппозиции Ивану III.
Воскресенский собор в Волоколамске, построенный по указу Бориса Волоцкого
   Русские летописцы приписывают братьям государя Борису Волоцкому и Андрею Углицкому роль инициаторов и прямых пособников готовящегося вторжения. Московский свод конца XV века сообщает следующее: «Того же лета злоименитый царь Ахмат Большия Орды по совету братьи великого князя, князя Андрея и князя Бориса, поиде на православное христианство, на Русь… похваляясь разорити святые церкви и все православие пленити…», «а слышав, что братия отступиша от великого князя, король польской Казимер с царем Ахматом съединишася, а послы царевы у короля беша и съвет учиниша приити на великого князя, царю от себе полем, а королю от себе».
   Но выступление Ахмата, а значит, и литовцев, могло произойти не ранее апреля – мая, пока не подрастет трава, а значит, у ордынских коней не появится корм. Так, собственно, и произошло: летописец повествует о событиях следующего, 1480 года. Между тем братья выступили на полгода раньше – в январе.
   Толчком к выступлению удельного альянса послужила история, приключившаяся с Иваном Владимировичем Оболенским Лыко. Еще в 1478 году Иван III свел этого князя с наместника Великих Лук по жалобам горожан на его притеснения и беззакония. По мнению В.Д. Назарова, в ситуации с Иваном Лыко великий князь стремился завоевать симпатии жителей Великих Лук: некоторые иски были «поклепными» и рассматривались не должным образом – без суда. Обиженный боярин отправился служить к Борису Васильевичу Волоцкому, что в свою очередь очень не понравилось государю. Разгневанный великий князь отправил во владения брата вооруженную экспедицию, дабы вернуть ослушника, но получил достойный отпор: государь велел Ивана Лыко «поимати середь двора у князя Бориса на Волоце, и князь Борис да отнял у него сильно».
   На требование выдать перебежчика «с головой» последовал отказ. И эта позиция удельного князя зиждилась на правовой основе. В «докончанье» – договоре между Борисом Волоцким и Иваном III, заключенном в 1473 году, стороны условились, что «бояром… промеж нас волным воля», за одним исключением – «не принимать князей служебных с вотчинами». Но Иван Лыко под это исключение не попадал. Борис Васильевич резонно отвечал на притязания старшего брата: «Кому да него дело, ино на него суд да исправа».
   На том великий князь не успокоился. В октябре 1479 года в Новгород, где тогда находился Иван III, пришло сообщение, что беглый князь пребывает в своем селе близ Боровска. Государь приказал своему тамошнему наместнику Василию Федоровичу Образцу схватить Ивана Лыко, что и было сделано. Князя в оковах привезли в Москву. В ответ Борис Волоцкий и Андрей Углицкий отступили от великого князя и, «пометавши городы свои», двинулись к литовскому рубежу. Узнав о мятеже, Иван III спешно вернулся в столицу.
   Была ли агрессивная реакция Ивана III на переход своего бывшего наместника на службу брату Борису продиктована боязнью опасного прецедента и желанием преподать наглядный урок потенциальным перебежчикам? Не думал ли великий князь противоправными действиями спровоцировать и без того обиженных на него братьев на неподготовленное, не поддержанное Литвой и Ордой выступление? В этом случае это был бы рискованный шаг, но и риск – оправданным.
   Осенью 1479-го Иван III наверняка знал и о сношениях между Казимиром и Ахматом, и об их планах совместного удара по Руси, и о том, что союзники рассчитывают на недовольство удельных князей, или даже находятся в прямом с ними сговоре. А тут еще, по утверждению В.Н. Татищева, к великому князю поступили известия о том, что новгородцы, «забывше свое крестное целование, мнози начата тайне колебатися, и королем ляцким и князем литовским съсылатися, зовуще его с воинствы в землю новгородскую, и король обещал итти к Новугороду, a к хану Большой орды посла звати на великаго князя, и к папе посла просить денег на подмогу». Над Русским государством нависла страшная угроза – оказаться в кольце врагов, действующих совместно с внутренней оппозицией.
   Столь же драматическая для Москвы ситуация сложилась почти за сто лет до описываемых событий в 1375 году, когда ярлык на великое княжение получил Михаил Тверской и перед Москвой замаячила мрачная перспектива союза Литвы, Твери и Орды. Тогда Дмитрий Донской отреагировал не мешкая: выступив против Твери и осадив город, вынудил Михаила отказаться от ярлыка.
   Схожим образом решил действовать и Иван III: не дожидаясь соединения неприятельских сил, ударить по самому слабому звену. Его появление в Новгороде было обставлено как самая настоящая спецоперация. Стремясь соблюсти неожиданность, великий князь, выехавший из Москвы 29 октября, взял с собою только 1000 человек, известив новгородцев, что «идет на немцы». Для сохранения тайны от Торжка и Бежецкого Верха были поставлены заставы, «да не уводят о многом воинстве». В день въезда в Новгород Иван III велел схватить по заранее составленному списку 50 «пущих крамольников».
   В городе на Волхове великий князь пробыл четыре месяца, и все это время шло следствие. Результаты розыска, по-видимому, обнаружили, что размер подготовлявшегося заговора значительно превосходил первоначальные о нем сведения. Более 100 человек «больших крамольников» было казнено. Под пыткой арестованные выдали архиепископа Феофила, который был с ними «заедин». Феофан был арестован 19 января и спустя несколько дней отправлен в Москву.
   В условиях, сложившихся к ноябрю – декабрю 1479 года, когда великий князь принимал решение об аресте Ивана Лыка, у него был резон спровоцировать братьев на выступление: новгородских заговорщиков он вывел из игры, Орда и Литва не начали бы войну раньше мая следующего года. Риск, повторимся, был велик, но если бы мятеж удельных князей разразился во время нашествия Ахмата летом – осенью следующего года, подобное развитие событий грозило куда более серьезными последствиями для будущего Руси. Кстати, невольный виновник этой смуты князь Иван Оболенский Лыко впоследствии бодро служил великому князю, словно ничего особенного не произошло.
   Получив вести о демарше братьев от Ивана Молодого, оставшегося в столице «на хозяйстве», великий князь «вборзе» отправился в Москву, куда вернулся перед «великим заговейном» – канун великого поста перед Пасхой – 13 февраля. Так как переезд от Новгорода до Москвы должен был занять около недели, то можно предположить, что новость об измене была получена великим князем в первых числах февраля. Между тем мятеж удельных крамольников вызвал переполох в московских окрестностях: «все людие быша в страсе велице отъ вбратьи его: все грады быша в осадехъ, и полесом бегаючи, мнози мерли и от студени безъ великого князя». Борис Васильевич мог угрожать Клину, Звенигороду, Можайску, Боровску; Андрей – Ярославлю, Ростову, Переяславлю. Защищать их действительно было некому, значительные силы были отряжены для защиты Пскова от вторжения Ливонского ордена.
   В декабре 1479-го войско под командованием Андрея Оболенского «да с ним двор свой» Ивану III пришлось послать «на немцы» – этого обстоятельства, серьезно ослабившего позиции правительства, великий князь не мог предполагать в октябре. Оставшиеся части, верные государю, сконцентрировались в Москве, но и нападать мятежники, похоже, не собирались. Борис, «княиню свою и дети во Ржеву отпусти», направился к брату Андрею в Углич, куда прибыл на Масленой неделе, чтобы потом вместе с Андреем, его семьей и объединенным войском двинуться на Ржев через тверскую вотчину по волжскому льду.
Путешествие на санях. Гравюра XVI в.
   Довольно причудливый маневр совершил князь Борис. Вместо того, чтобы дождаться Андрея Большого в том же Ржеве, он преодолел почти 250 верст от Волока до Углича, чтобы после проделать этот путь в обратном направлении. Боялся, что отряд Андрея перехватят люди великого князя? Или сам собирался перехватить Ивана III, ведь их маршруты пересекались, и разминулись они на день-два? Как бы то ни было, в Ржеве их застал государев посланник, предложивший беглецам вернуться и уладить дело миром. «Они же не возвратишася, поидоша изо Ржовы со княинями и з детми, и бояре их, и дети боярские лучшие, и с женами, и с детми, и с людьми вверхъ по Волъзе к новгородским волостем». Это были значительные силы – братья собрали под свои знамена не меньше 20 000 человек.
   В верстах пятидесяти к западу от Ржева уже начинались литовские земли. Граница резко заворачивала к северу почти параллельно верхнему течению Волги, огибая окрестности Торопца. Поэтому из Ржева у князей-мятежников было два пути: на север в Новгород, либо на запад в Литву. Но братья либо не готовы были переходить открыто на сторону Казимира, либо придерживались иного плана.
   Новый посланник Ивана III ростовский епископ Вассиан Рыло нагнал их в Молвотицах на юге современной Новгородской области. До Старой Руссы оставалось верст сто и еще примерно столько же до самого города на Волхове. Всего ничего, если учесть, что братья от Углича до Молвотиц уже проделали почти семьсот верст. Передвигаться по руслам замерзших рек не составляло труда. Рядом с Молвотицами протекает река Пола, впадающая в Ильмень. Можно сказать, что путь на Новгород был открыт. Владыка Вассиан прямо сообщал великому князю, что братья-крамольники идут на Новгород.
   Л.В. Черепнин считал, что князья предполагали войти в связь с мятежными новгородскими боярами. Скорее они давно вошли в контакты с новгородцами, что для Бориса Волоцкого не составляло труда. Стоит припомнить, что подвластный ему Волок перешел от Новгорода к Москве только в 1462 году. Большая часть местных землевладельцев осталась на службе великого князя, но сохранились связи, политические, семейные, имущественные с республикой Св. Софии; продолжал действовать прямой торговый путь; на волоцкое княжество по-прежнему распространялась церковная юрисдикция новгородского архиерея.
   Однако к моменту мятежа всех новгородских мятежников уже обезвредили, о чем вполне мог поведать Борису и Андрею тот же владыка Вассиан. Планы пришлось корректировать на ходу. Отряд беглецов повернул на запад и дошел до Великих Лук. Отсюда князья обратились к Казимиру с просьбой, чтобы король «их управил в их обидах с великим князем и помогал». По русским летописным источникам, король их «отмолвил» и ограничился «гуманитарной помощью», дав княгиням «на избылище» (кормление) славный город Витебск.
   Борис Волоцкий и Андрей Углицкий оказались в географическом и политическом тупике. Окрестности Великих Лук представляли собой своего рода полуостров, окруженный с трех сторон землями Литвы и Ливонии. Князья не были готовы перейти Рубикон и открыто стать на сторону Казимира. Да и королю в преддверии совместного выступления с Ахматом не хотелось прежде времени вступать в конфликт с Москвой. На Руси никто не спешил поддержать удельных крамольников: Тверь стала на сторону Ивана III, а оппозиция в Новгороде была разгромлена. Братьям оставалось сидеть в Великих Луках и торговаться с великим князем об условиях перемирия.
   27 апреля из Москвы к братьям-мятежникам выехало новое посольство – епископ Вассиан Рыло, боярин Василий Образец, так ловко «поимавший» князя Ивана Лыко, Василий Тучка и дьяк Василий Мамырев. Депутация добралась до места назначения только в конце мая на Троицу, «бе бо весна и путь истоменъ велми». К этому времени в русские пределы уже вступило ордынское войско. 8 июня войско во главе с Иваном Молодым выступило к Серпухову против Ахмата. «Возвратитеся на свои отчины, а язъ хочю вас жаловати», – предлагал удельникам Иван III, они же «того не послушаша, князя великого жалованиа и владычних речей, но высоко мыслиша и отпустиша архиепископа и бояр назад к великому князю ни с чем».
   Жалование выражалось в прибавлении к вотчине Андрея Большого Калуги и Алексина. Почему же пряники предназначались только Андрею? Он был любимцем своей матери Марии Ярославны, в иночестве Марфы, которую Иван III даже подозревал в потакании мятежным устремлениям младших братьев. Великий князь рассчитывал расколоть крамольный дуэт, перетянув на свою сторону Андрея, взяв в союзники в этом деле матушку. Возможно, расчет частично оправдался.
   С каких позиций стороны вели переговоры, сказать трудно, поскольку источники преподносят нам прямо противоположные версии замирения братьев. Согласно Софийской второй летописи, Иван III был вынужден подчиниться неприкрытому шантажу. Братья-крамольники, узнав, что немцы вторглись в псковские земли, фактически предъявили великому князю ультиматум: «Ужели и исправишся к нам, а силы над нами не почнешь чинити и держати нас как братью свою, и мы ти приидем на помощь». «Князь велики во всю волю их даяся».
   Никоновская летопись сообщает, что инициатива заключения мира исходила от удельных смутьянов: «Приидоша на Москву послы братии его княже Андреевы и княже Борисовы о миру, князь же великий Иван Васильевич по печялованию отца своего митрополита Геронтиа и матери своей великиа княгини иноки Марфы… и послов их отпустил, а самим велел пойти себе вборзе». То есть Иван III снизошел до их просьб и приказал срочно идти на помощь против Ахмата. В Шумиловском списке Никоновской летописи заинтересованность Бориса и Андрея в мире обозначена еще более ярко: митрополит, архиепископ, вдовствующая государыня уже не ходатайствуют, «печалуются», «молиша великого князя о братии его». Великий князь через мать сообщает провинившимся о своем прощении.
   Вторая версия представляется более вероятной. Условия заключенных после перемирия «докончаний» с братьями не отличаются принципиально от тех предложений, которые им прежде передавал великий князь. Андрей вместо Калуги и Алексина получил Можайск, а Борису досталось несколько сел в боровском уезде. Та же Софийская вторая летопись рассказывает о предыдущем посольстве братьев (очевидно, в июле 1480 года), когда, несмотря на печалования матери, государь «отмолви им и не приять челобитья их».
   Новое вторжение ливонцев в августе хотя и осложняло положение Москвы, но не представляло для нее непосредственной угрозы. Ни Иван III, ни псковичи в «братской» помощи не нуждались; Андрей и Борис по своей инициативе прибыли в Псков и предложили горожанам свои услуги в обмен на убежище для их семей, но псковичи отказались отступиться от великого князя и в итоге своими силами отбили нападение. Войско князей присоединилось к русским силам, противостоящим ордынцам на реке Угре, в конце октября. К этому времени главные сражения этой войны были уже позади.
   К 8 июня основные силы под командованием Ивана Молодого и князя Андрея Меньшого, брата Ивана III, который в отличие от угличского тезки всегда оставался верен сюзерену, сосредоточились в Серпухове и Тарусе. Берег Оки, или просто «берег», был традиционной линией обороны от нападений степняков вплоть до царствования Бориса Годунова, пока уже в XVII веке не появились засечные полосы в лесостепной зоне. Ахмат между тем не спешил, в первую очередь рассчитывая вступить в боевые действия, соединившись с литовцами.
   Узнав о приближении ордынцев к Дону, Иван III 23 июня прибыл в Коломну, где пребывал до Покрова – 1 октября. К этому времени стало ясно, что Ахмат идет к литовской границе на соединение с Казимиром и что основные события кампании будут разворачиваться на западном участке линии обороны. Великий князь отдал приказ войску стать на приграничной реке Угре в окрестностях Калуги, а сам после кратковременного пребывания в Москве обосновался в Кременце, городке в 50 верстах севернее угорской переправы.
Стояние на реке Угре войск Ивана III и хана Ахмата в 1480 г. Лицевой летописный свод
   Противники выбирали позицию, исходя из ожидаемого вмешательства Казимира. Ахмад занял берег Угры, по которому проходила дорога на Вязьму, принадлежавшую литовцам, а ставка Ивана III располагалась неподалеку от границы, препятствуя возможному рейду литовцев в тыл основных сил, одновременно закрывая московское направление с запада. Но хан так и не дождался короля и был вынужден самостоятельно начать боевые действия. Сражение на Угре началось 8 октября и продолжалось четыре дня. Его итоги больше удовлетворили москвичей, которые отбили все попытки противника переправиться через реку и закрепиться на противоположном берегу.
   С 20 октября резерв русских войск был подкреплен сильными отрядами князей Бориса Волоцкого и Андрея Углицкого. 26 октября на реках начался ледостав. (Удивительно, но ранняя студеная зима всегда сопровождает нас в лихую годину – так было в 1480, в 1812, в 1941-м). Оборонять позиции на Угре более не имело смысла, и Иван III приказал отвести войско к Боровску. Но Ахмат не только не стал преследовать русских, но и 6 ноября повернул назад в степь, осознав бесперспективность дальнейшей борьбы. Сыграл свою роль и стремительно надвигавшиеся холода, «быша бо тогда мрази велия».
   28 декабря 1480 года великий князь возвратился в Москву, торжественно встреченный ликующими москвичами. 13 февраля он приехал в столицу в разгар мятежа братьев, в ожидании грядущего нападения могущественных соседей. И вот минуло несколько месяцев, и тревожное ожидание сменилось триумфом.

Глава IV
Большая игра

 
И на поездки в далеко —
Навек, бесповоротно —
Угодники идут легко,
Пророки – неохотно.
Владимир Высоцкий.
Случай на таможне
 

Пятая колонна

   Главным закоперщиком ордынского нападения на Москву являлся польский король. В этом источники единодушны. Казимир Ягеллончик прямо призывал Ахмат-хана к немедленному походу на Россию: «Ты б на него пошол, время твое, а яз нынече за свою обиду иду на него!» – сообщает Вологодско-Пермская летопись. Другой летописец пишет, что «того же лета злочестный царь Ордински Ахмут подвижеся ва Рускую землю со многими силами, подговорен королем». Воскресенская летопись отмечает, что «король бо повел его на великого князя, хотя разорить христианство». Ожидаемым вмешательством польско-литовских сил объясняется и маршрут и даже скорость передвижения Ахматова войска. «Царь же идяше медлено, все короля ожыдаа». Ахмат «ста у Воротынска, ожидаа къ себе королевы помощи». Даже отступая от Угры в степь, Ахмат надеялся на поддержку Казимира. «Король же не поиде к нему, ни посла рати».
Казимир IV. Художник Я. Матейко
   У Казимира IV имелись на то свои веские причины – «быша бо ему свои усобицы, тогда бо воева Менгирей царь Перекопский королеву землю, служа великому князю». Накануне решающей схватки с Ордой московский посол Иван Звенец заключил договор с крымским ханом Менгли-Гиреем, направленный против Ахмата и Казимира, вот почему хан сел на коня, как выразился летописец, «служа великому князю». В.В. Каргалов считает, что набег Менгли-Гирея на Подолию не оказал сколько-нибудь заметного воздействия на развитие событий. Но нельзя забывать, что требовалось времяё чтобы оценить реальную опасность этого похода, который продемонстрировал откровенную враждебность Крыма к Литве, а значит, и готовность к новым набегам на польско-литовские земли.