Максим Игоревич Зарезин. Еретики и заговорщики. 1470–1505 гг.

Максим Игоревич Зарезин
Еретики и заговорщики 1470–1505 гг

От автора

   В прошлом нет скучных страниц и малоинтересных периодов. Но есть временные отрезки, которые выделяются в ряду прочих необычайно насыщенной концентрацией ярких событий, выдающихся личностей, крутых поворотов, имевших судьбоносное значение для будущего России. К таким периодам относится последнее тридцатилетие XV века. Сюда вместились окончательный разрыв с ордынской зависимостью и утрата новгородской вольности, жестокие внутренние распри и беспрецедентное расширение внешних связей, брак московского государя с византийской принцессой и затяжной династический кризис. Это время напряженных духовных исканий, жестоких идеологических споров, затейливых придворных интриг. Время, полное парадоксов, когда ожидание Судного дня сочеталось с предчувствием великого будущего России, рост национального самосознания – с активным привлечением европейских технологий, специалистов, идей. И еще один парадокс – княжение Ивана III – один из наиболее изученных, излюбленных медиевистами периодов, который одновременно содержит в себе больше вопросов, чем ответов. Эти загадки мы и постараемся разгадать в настоящей книге.

Глава I
Троянский конь для Святой Софии

   …а люди сквернословы, плохы, а пьют много и лихо; только Бог их блюдет да их глупость.

«Сказание о градех». Новгород. XV век.

На борту тонущего корабля

   Сереньким днем 8 ноября 1470 года в Великий Новгород вступила довольно внушительная процессия – в город прибыл из Киева князь Михаил Олелькович со своими слугами и приближенными…
   Структура политического управления Великого Новгорода представляла собой своеобразный треугольник «вече-посадник-архиепископ», который время от времени дополнялся четвертым элементом – князем, наемным предводителем войска вечевой республики. Впрочем, реальная власть в государстве давно принадлежала кругу знатнейших боярских семей, а потому от конфигурации политического многоугольника в жизни города мало что менялось. Посадники принадлежали к так называемым «великим боярам», а вече превратилось в арену противоборства профессиональных клакеров, послушных воле своих нанимателей.
   Призвание на служение князя новгородцами к середине XV века превратилось в символический акт. Но «символический» в данном случае вовсе не означает «малозначительный». В данном случае приглашение Михаила Олельковича – подданного великого князя Литовского и польского короля Казимира IV Ягеллончика – символизировало решительный поворот правящей боярской верхушки в сторону западного соседа и откровенный вызов московскому государю, считавшему город на Волхове своей вотчиной.
   Спор среди новгородской элиты о выборе геополитической ориентации шел давно, но к середине столетия пролитовская партия все чаще брала верх. Как отмечает В.Л. Янин, литовские князья и их администрация обладали определенной долей участия в государственном аппарате Новгородской республики, а также ее доходах. Еще во время правления Дмитрия Донского, а точнее в 1389 году, новгородцы били челом литовскому князю Семену Ольгердовичу быть «опекалником мужем и людем Великого Новгорода», при этом обещаясь не отступать от союза с короной. В XV столетии на новгородское княжение призываются потомки Семена Ольгердовича или его брата Владимира.
   Последний княжил в Киеве, но у него не сложились отношения с могущественным Витовтом, который в 1392 году добился литовской короны. Витовт пошел на Владимира войной под тем предлогом, что тот, «бывши в Киеве, не всхоте покоры учинити и челом ударити». Владимир Ольгердович ушел в Москву, ища поддержки у Василия I Дмитриевича, но, не получив помощи, вернулся в имение под Минском, где и умер. В 1414 году новгородским князем-кормленщиком стал его сын Иван Владимирович Бельский, приходившийся нашему герою Михаилу Олельковичу дядей. Неоднократно в Новгороде княжил сын Семена Ольгердовича Юрий Лугвень-Ольшанский.
   В 1456 году зимняя война с Москвой завершилась поражением новгородцев под Старой Руссой и последовавшим за этим Яжелбицким договором. Важнейшие внешнеполитические акции Св. Софии отныне требовалось согласовывать с московскими властями. Вече лишалось права самостоятельно принимать договорные грамоты, которые отныне требовалось скреплять печатью московского князя. Любой союз Новгорода с врагом московского государя рассматривался как политическое преступление. Со стороны Москвы договор подписали великий князь Василий II Темный и его сын Иван, что дало последнему рассматривать Новгород как свою «отчину».

Василий II Темный. Из «Титулярника» 1672 г.

   Яжелбицкое соглашение, однако, лишь заставило новгородцев еще усерднее искать союзников для противостояния с могущественным соседом. Новгородское посольство отправилось в Литву к двум высокородным беглецам из Москвы, Ивану Можайскому и Ивану Шемячичу, с призывом «побороть по Великому Новгороду от князя великого». В 1458 году новгородский посадник Иван Щока прибыл к Казимиру IV просить князя «на пригороды», после чего в город на Волхове снова появился князь Юрий Ольшанский.
   В Москве этот демарш не вызвал каких-либо ответных действий. Ольшанский вскоре отбыл восвояси, а в 1460 году Новгород с мирным «полуофициальным» визитом посетил московский государь Василий Темный, пожелавший поклониться местным святыням. Но пролитовски настроенные горожане не оценили этот жест доброй воли, а «возмятошася и приидоша всем Новым Городом на великого князя к Городищу». Только решительное вмешательство новгородского архиепископа Ионы предотвратило трагическое развитие событий. Владыка остудил пыл возбужденных горожан, попугав их ханским набегом: «сын его больший князь Иван се послышит выше злотворение, а се часа того рать испросивши у царя, пойдет на вы, а вывоюетъ землю вашу всю».
   В 1464 году новый московский государь Иван III подчинил своему влиянию Псков, и давление на беспокойный Новгород со стороны Москвы еще более усилилось. В 1467 году литовский митрополит-униат Григорий вернулся в православие и константинопольский патриарх утвердил его митрополитом всея Руси, о чем уведомил Новгород и Москву через своих послов. В Москве возмутились, а в Новгороде подобный поворот событий многих обрадовал.
   Очевидно, к этому времени относится грамота к Казимиру, в которой «волныи есмы люди Великыи Новъгород, бъем челом тебе, честному королю, чтобы еси, государь, нашему Великому Новгороду и нам господином был, и архиепископа вели нам поставити твоему митрополиту Григорью и князь нам дай из своее дръжавы». Пролитовская партия посчитала, что наступил подходящий момент избавиться от Ионы, чрезмерно лояльного – по их мнению – великому князю, сместить владыку под предлогом нелегитимности – как архипастыря, утвержденного московским митрополитом, заменив его литовским ставленником.
   Предложение это не вдохновило литовцев, возможно, потому что Казимир не решился затевать церковную междоусобицу и конфликтовать с такой популярной и сильной личностью, как архиепископ Иона. Наконец, Казимир «князя посла к ним Михаила Олелькова, сына Киевского, новогородци же прияша его честне». По свидетельству летописца, вместе с Михаилом Олельковичем приехало «на похвалу много людей сильно», потому мы отметили в начале нашего рассказа значительность княжеского кортежа.
   Среди прибывших находился и княжеский лекарь Захарий Скара. Несмотря на свой скромный статус, Скара (или Скария) оставил куда более заметный след в русской истории, чем вельможный князь, что не совсем справедливо. О личности Захария Скары – впрочем, по мнению некоторых исследователей, и не существовавшей вовсе – наш подробный рассказ впереди, а вот к фигуре его покровителя мы вернемся в самом скором времени. Князь из рода Гедиминовичей, хотя и не обойден вниманием спецалистов, неизменно вынужден довольствоваться положением второстепенного исторического персонажа. Между тем дважды Михаил Олелькович сыграл значительную роль в событиях, имевших для Московского государства важные последствия.

Святитель Иона Новгородский. С иконы XVI в.

   О подоплеке появления Михаила Олельковича на берегах Волхова историки спорят. Как и подоплеке его отъезда – ведь князь пробыл на своем посту менее четырех месяцев, озадачив своей внезапной ретирадой и новгородцев и последующих исследователей эпохи. К.В. Базилевич считал, что киевский князь согласился на новгородское княжение самовольно, не спросив своего сюзерена Казимира, за что и подвергся опале после возвращения в Киев. Ю.Г. Алексеев высказывает противоположную точку зрения: «Без согласия, разрешения и даже без ведома своего сюзерена Михаил никак не мог принять приглашения новгородских бояр». Последний вывод представляется более обоснованным.
   К нему же стоит присовокупить еще одно соображение: все исследователи солидарны в том, что инициатива приглашения Михаила Олельковича исходила от пролитовской партии в Новгороде. Но противники Москвы были людьми достаточно искушенными в политике, чтобы понять – призвание князя из Литвы без ведома Казимира не только не укрепит союз с литовским государем, напротив – подобная самодеятельность скорее поставит под угрозу добрые отношения между Новгородом и Вильно. Русские летописи так же прямо указывают на то, что Михаил Олелькович «ис королевы руки новгородцы испросен».
   Сам Михаил Олелькович вряд ли горел желанием окунуться в кипящий котел непримиримых политических противоречий, раздиравших в те годы Новгород. Когда он находился в пути, в Киеве умер его старший брат Семен, однако князь, который в иных обстоятельствах наверняка бы не преминул вернуться, вынужден был продолжить поездку и выполнить взятые на себя обязательства. Однако спустя четыре месяца с небольшим, а именно 15 марта 1471 года, без всяких видимых причин Михаил Олелькович, презрев свой долг, вернулся домой, не убоявшись наказания Казимира.
   А оно не заставило себя ждать. Король приказал ему оставить Киев и отбыть в свою белорусскую вотчину Слуцк. Спустя несколько лет, когда Михаил Олелькович предстанет перед королевским судом (об этих событиях рассказ впереди), его самовольный отъезд из Новгорода также войдет в обвинительное заключение. И.Б. Греков справедливо отмечает, что если приезд Михаила Олельковича в Новгород был в полной мере согласован с польским королем, то отъезд князя, по-видимому, был непосредственным проявлением его собственной инициативы. Что же произошло?

Свой среди чужих…

   Предводители пролитовской партии Борецкие и их соумышленники, призывая киевского князя на берега седого Волхова, и предположить не смели, каким конфузом обернется их инициатива. Они исходили из сложившейся традиции: с начала столетия новгородское княжение стало своего рода фамильной прерогативой потомков Владимира и Семена Ольгердовичей. (Символично, что вместе с князем Михаилом в Новгород прибыл сын Юрия Ольшанского Иван.) К тому же среди литовских феодалов уже не так просто было найти вельможу, в чьем православии не приходилось сомневаться. Еще в 1387 году король Ягайло запретил своим подданным католикам вступать с русскими в брак, православные же могли породниться с «латынянами» только на условии принятия католичества.
   Кроме того, при Казимире Ягеллончике стало усиленно насаждаться униатство. Чем же обусловлено согласие Казимира IV отпустить князя Михаила в Новгород? Ответить на этот вопрос сложнее. Сам Владимир Ольгердович и его сыновья и внуки были известны своими промосковскими симпатиями. Юрий Семенович Лугвень в 1440 году по возвращении из Новгорода пытался овладеть Смоленском и Витебском, а после поражения сбежал в Москву. Здесь свое детство провел и брат Михаила Олельковича Семен. Его дочь была замужем за тверским князем Михаилом Борисовичем – в ту пору союзником Москвы.
   Киевская земля в середине XV века представляла собой полуавтономное, полузависимое от Литвы образование. В 1440–1455 годах «государем отчичем киевским» был князь Олелько (Александр) Владимирович, в 1455–1470 годах – его сын Семен. Братья Олельковичи принадлежали к тем литовским феодалам, которые, осев на присоединенных русских землях вдали от своих коренных владений, довольно быстро осваивали русскую культуру и вместе с местными землевладельцами создавали среду, способную выступить против централизаторских тенденций литовских государей.
   Сам Владимир Ольгердович, по оценке литовских источников, потерял свою отчину, поскольку пытался перейти на службу московскому князю. Его сын Олелько (Александр) Владимирович был женат на дочери Василия I Дмитриевича Анастасии, которая не раз помогала своему брату Василию Темному и его сторонникам в Литве во время русской междоусобицы 40-50-х годов. Так, в 1446 году прислала в Москву из Киева своего соглядатая, чтобы наблюдать за действиями мятежника Дмитрия Шемяки и сообщать брату о его намерениях и планах. Михаил и Семен Олельковичи приходились двоюродными братьями Ивану III.
   Одобряя поездку Михаила Олельковича в Новгород, Казимир Ягеллончик, скорее всего, рассчитывал одним выстрелом убить двух зайцев – убрать из Киева и вообще из Литвы потенциального оппозиционера и дискредитировать его в глазах Москвы, заставив работать на благо независимого Новгорода. Однако ни одна из целей в итоге не была достигнута. Хуже того – последствия пребывания Михаила Олельковича оказались поистине катастрофическими как для Литвы и ее сторонников в Новгороде, так и в целом для суверенитета вечевой республики.
   Князь появился в городе на Волхове спустя несколько дней после кончины архиепископа Ионы. Новгородцы, избравшие по жребию нового епископа – священника Феофила, с этим известием направили к великому князю Ивану III и митрополиту московскому Филиппу посла Никиту Ларионова. В Москве не возражали против выбора горожан, но напомнили о том, что новый архиепископ обязан получить в Москве благословение первоиерарха Русской церкви.
   Требование это не заключало в себе никаких новаций; через подобную процедуру прошел в свое время покойный Иона. Однако, когда Ларионов сообщил об условиях, выдвинутых митрополитом и великим князем, в городе начались волнения. Предводители пролитовской партии Борецкие «начаша наимовати худых мужиков вечников на то, за все готовые суть по их обычаю» «каменье метаху» на сторонников Москвы, сторонники литовцев, «приходяще на вече, бияху в колоколы и кричаху и лаяху, яко пси, и нелепая глаголаху: “за короля хотим!”».
   Как отмечает И.Б. Греков, приезд Михаила Олельковича партия Борецких расценила как сигнал к открытому выступлению против Москвы. Действительно, то ли сам факт приезда на княжение подданного Казимира, то ли какие-то авансы, выданные Михаилом Олельковичем или даже самим королем, подвигнули пролитовские силы перейти к открытому противодействию. Однако начало активных действий – преждевременных и неподготовленных – против московского государя со стороны Борецких и их сподвижников в свою очередь уже послужили поводом для Кремля – сначала для развязывания пропагандистской кампании против республики Св. Софии, а в итоге и вовсе оправданием прямого военного вмешательства.
   Горячие споры вокруг поездки нового новгородского владыки к митрополиту Москва представила как очередное доказательство отпадения новгородцев от православия. Филипп посылал на Волхов одну грамоту за другой, порицая латынствующих приверженцев Казимира: «Невернии бо изначала не знааху Бога, ни научишася ни отъ когоже православию, перваго своего обычаа идолопоклониа держахуся, а сии многа лета бывше въ христианстве и наконець начаша отступати къ Латынству». Претензии же самого Ивана III к новгородцам сводились к тому, что они «отступают от меня за короля».
   И вот, когда страсти накалились до предела, Михаил Олелькович внезапно покинул город. Решил не встревать в эту чужую для него свару? Испугался, видя, что дело принимает нешуточный оборот и в воздухе запахло войной? Возможно и такое объяснение. Но давайте оценим последствия его пребывания в Новгороде. Вначале он выступает – вольно или невольно – как провокатор, подтолкнувший пролитовскую партию бросить открытый вызов Москве, обнаружить намерение разорвать Яжелбицкий договор и дать тем самым повод Ивану III вмешаться в дела Св. Софии. Далее его отъезд дискредитирует и антимосковские силы, его призвавшие, и Казимира, чьим вассалом он является, и, наконец, саму идею союза с Литвой.
   В самом деле: кого король делегировал на служение Св. Софии – человека безответственного и малодушного, который в решающую минуту бросил сторонников своего сюзерена на произвол судьбы. Что можно ждать от такого государя, от такого ненадежного союзника – подобными вопросами наверняка задавались многие, кто еще недавно склонялся на сторону Литвы.
   Оказавшимся в крайне невыгодном положении Борецким не оставалось иного выхода, как вновь обратиться к королю. «И послаша Новгородци посла Литву, чтобы король всел на конь за Новгород». Но Казимир, озабоченный в первую очередь делами польского королевства, не горел желанием связывать себе руки затяжным конфликтом на Востоке и всячески избегал прямого столкновения с Москвой, пытаясь досаждать ей чужими руками.
   Король не спешил седлать коня, чтобы воевать за независимость Св. Софии. К тому же Казимира куда больше занимала междоусобица в другой стране: в это время в Венгрии разгорался мятеж мадьярских магнатов против короля Матьяша Хуньяди. Казимир поддерживал мятежников, рассчитывая заменить Хуньяди своим сыном Владиславом, и в октябре того же года вторгся в Венгрию. Во внешней политике Польско-Литовского государства западный вектор всегда превалировал над восточным.
   Так или иначе, Казимир оставил деморализованных новгородцев один на один с Москвой, изготовившейся к решительному удару. Впрочем, речь шла уже не об одной только Москве. В это время Казимир вел переговоры с ордынским ханом Ахматом о военном союзе. Если бы переговоры увенчались успехом, Новгород автоматически включался в этот альянс, и тогда не только московское княжество, но и все русские земли оказывались в кольце вражеского окружения. Против новгородцев, как предателей общерусских интересов, Иван III повел рать, в которую вошли воины из Твери, Пскова, Вятки, что придало походу статус общенационального предприятия. Речь шла не о наказании вассального города за неподчинение Москве, а о ликвидации угрозы для всей Руси.
   Но вернемся к Михаилу Олельковичу, а вернее к вопросу о том, сознательно или волею слепого случая он пособил Москве. Существует несколько обстоятельств, которые позволяют предположить, что князь действовал по зарнее согласованному с Кремлем сценарию. Первое – уже упоминавшаяся промосковская ориентация Олельковичей, родственные узы с Иваном III.
   На обратной дороге в Киев несостоявшийся защитник новгородской земли разорил Старую Руссу и все остальные населенные пункты, подвернувшиеся ему на пути к литовской границе. Это известие никак не согласуется с прочими событиями его биографии и традициями семьи. Так его родич Юрий Ольшанский прославился тем, что неоднократно отражал нападения на Новгород Ливонского ордена.
   Сейчас же киевский князь фактически открыл боевые действия против союзника своего государя, усугубляя и без того немалую вину перед Казимиром Ягеллончиком. Возможно, поведение Михаила Олельковича продиктовано и личными мотивами, желанием поквитаться с королем. После смерти его брата Семена, то есть во время его отсутствия, в Киеве было введено прямое королевское правление – «князство Киевское в воеводство есть обернено».
   И еще одна деталь. Московские летописцы, неустанно выявляя «вины и грубости» новгородцев, темпераментно изобличая короля Казимира и его русских приспешников, не ставят им в вину призвание литовского князя, а при упоминании о новгородской эпопее Михаила Олельковича проявляют деликатность, ограничиваясь сухими фактами.
   Исключение составляет «предисловие много» о походе московской рати на Новгород, включенное в состав Софийской Второй летописи. Здесь изобличаются «мысли злыя литовского князя», а заодно и коварные замыслы Марфы Борецкой, которая «сплется лукавыми речьми с литовским князем Михаилом да по его слову хотячи замуж за литовского пана за королева, а мыслячи привести его к себе в Великии Новъгород, да с ним хотячи владети от короля всею Ноугородскою землею». О матримониальных планах Борецкой 1471 года нет упоминания в других источниках, да и наличие таковых с учетом возраста посадницы более чем сомнительно: известно, что в 1478 году у Марфы был взрослый внук.

Марфа Посадница. Художник К.В. Лебедев

   Очевидно, что «предисловие» – в первую очередь произведение публицистическое, призванное оправдать подчинение вечевой республики Москве. Его составитель оперирует не столько фактами, сколько слухами и измышлениями. В первую очередь ему требуется показать связь новгородских крамольников с Литвой, и потому фигура Михаила Олельковича оказалась весьма подходящим материалом для построения всяких инсинуаций. В благожелательном духе изображается новгородский владыка Феофил, которому противопоставляется пролитовски настроенный чернец Пимен. Это свидетельствует о том, что мы имеем дело с оперативным откликом на события, впоследствии не подвергавшемся переработке, поскольку в январе 1480 года Феофил был арестован именно за связь с литовцами.
   Заметим, что «предисловию» предшествует сообщение о том, что Иван III «испроси у матери своеи у великои княини дьяка Степана Бородатого, умеющаго воротити летописцем русским. «Егда, – рече, – приидут, и онъ воспоминает ему говорити противу их измены давние, кои изменяли великим князем в давныя времена, отцем его, и дедом и прадедом». Похоже, что означенное «предисловие» – и есть продукт деятельности этого прадедушки российского пиара.
   Москва начала решительные действия против Великого Новгорода 23 мая 1471 года. Однако еще до смерти митрополита Ионы (в первых числах ноября 1470-го) посол великого князя отправился во Псков с призывом быть наготове к выступлению против Новгорода. Именно в эти дни приближался к берегам Волхова Михаил Олелькович. Ему требовалось получить добро Казимира на «командировку» в Новгород, приготовиться к путешествию, – князь располагал достаточным временем, чтобы согласовать свои действия с московским правительством. Отъезд из Новгорода, внесший еще больший раздрай в и без того нестройные ряды новгородцев, совпал с началом заключительной фазы подготовки московской рати к походу на Новгород. Впереди еще была война 1477 года и зимний рейд на Волхов два года спустя, но именно в битве под Шелонью независимому будущему Великого Новгорода был нанесен смертельный удар.

Альтернатива, которой не было

   В либеральной среде чрезвычайно живуч миф о Великом Новгороде, как о некоей реальной демократической альтернативе тоталитарной Москве, и соответственно, до наших дней популярны сочувственные реплики по поводу падения вечевой республики. Начало этого мифа берет начало в конце XVIII века, когда среди несообразностей русской жизни, уязвивших чувствительную душу Александра Радищева, оказалась и печальная судьба вечевой республики. Путешественник из Петербурга в Москву посвятил несколько пафосных строк прошлому Новгорода, которые содержат в себе заблуждения, бытующие и по сию пору в определенных кругах. Одно из них заключается в том, что Св. София состояла в Ганзейском союзе. Видимо, сама по себе причастность к балтийскому торговому альянсу весьма дорога либеральному сознанию, поскольку отбрасывает на Новгород золотистый отблеск благословенной западной цивилизации.
   Между тем Новгород никогда в Ганзе не состоял, хотя и имел с оным союзом тесные отношения. Но не только он – активно торговали с Ганзой Белозерск, Тверь, Великий Устюг, другие города. Кроме того, за сотню лет до описываемых событий Ганзейский союз вступил в полосу длительной стагнации, завершившейся полным упадком. Собственно, для успешной постановки торгового дела на Балтике уже не требовалось дружить с Ганзой, что вовремя смекнули в Москве.
   Иван III после завоевания Новгорода разогнал пригревшихся там ганзейских купцов, а основанный им на балтийском побережье Ивангород через несколько лет по товарообороту обошел Нарву. Так что москвичи умели торговать на международном рынке не хуже новгородцев. Завершая краткий экскурс в экономику, стоит заметить, что в свободолюбивой республике не осталось свободных крестьян, а половина новгородских вотчинников принадлежала к малосостоятельному классу. Сельское хозяйство не обеспечивало вечевое государство зерном не только вследствие неблагоприятного климата, но и неэффективной структуры земельной собственности.
   Радищев утверждает, что «народ в собрании своем на Вече был истинный государь». Здесь первопроходец отечественного вольнолюбия явно выдает желаемое за действительное. Даже просвещенный консерватор Карамзин идеализирует новгородский вечевой строй в своей «Марфе-Посаднице», написанной, правда, до начала работы над «Историей государства Российского». Об особенностях новгородской вечевой демократии мы уже упоминали.