Русская пословица так охарактеризовала бездомного скомороха: «Скоморох хоть голос на дудке и настроит, а житья своего не установит».
Создатель толкового словаря Владимир Даль дает следующее определение скомороха: «…музыкант, дудочник, волынщик, гусляр, промышляющий пляской с песнями, шутками и фокусами, актер, комедиант, потешник, медвежатник, ломака, шут».
Издревле скоморох – популярный персонаж русского фольклора, главный герой множества народных поговорок: «Всякий спляшет, да не как скоморох», «У всякого скомороха есть свои погудки», «Скоморохова жена всегда весела», «Скоморох голос на гудки настроит, а житья своего не устроит», «Не учи плясать, я сам скоморох», «И скоморох в ину пору плачет» и др.
Происхождение слова окончательно не прояснено наукой до сих пор. Выдающийся ученый-филолог XIX века А.Н. Веселовский объяснял его старославянским глаголом «скомати», что означало производить шум, позже он предположил в этом названии перестановку от арабского слова «масхара», означающего замаскированный шут.
Его коллеги Кирпичников и Голубинский считали, что слово «скоморох» происходит от византийского «скоммарх», в переводе – «мастер смехотворства». Эту точку зрения отстаивали ученые, которые считали, что скоморохи на Руси первоначально пришли из Византии.
В 1889 году вышла книга А.С. Фаминицына «Скоморохи на Руси». Определение, данное им скоморохам как профессиональным представителям светской музыки в России с древнейших времен, которые часто бывали одновременно певцами, музыкантами, мимами, танцорами, клоунами, импровизаторами и прочее, вошло в «Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона» (1909).
По мнению Фаминицына, «вся первая многовековая эпоха истории русской светской музыки до середины XVII века может быть названа эпохой скоморохов».
Ватага скоморохов проходит по улицам старой Москвы.
Фрагмент картины А. Васнецова «Медведчики».
Основной публикой «веселых молодцов» были представители простонародья.
Понятно, что репертуар их выстраивался в соответствии с нехитрыми запросами «толпы». Нетрудно представить себе «творческий багаж» скомороха.
Во-первых, это бытовые песни-зарисовки (причем анализ текстов говорит, что они были разными – как смешными, так и серьезными), во-вторых, «глумы» и «сатиры», направленные на духовенство и иных представителей власти, и, конечно, откровенно скабрезные вещи, пользовавшиеся наибольшим спросом на праздниках и гуляньях.
Немецкий путешественник Адам Олеарий, побывавший в России в 1630-х годах, в своем знаменитом «Описании путешествия в Московию» рассказывает о скоморошьих забавах: «Срамные дела уличные скрипачи воспевают всенародно на улицах, другие же комедианты показывают их в своих кукольных представлениях за деньги простонародной молодежи и даже детям, а вожаки медведей имеют при себе таких комедиантов, которые, между прочим, тотчас же могут представить какую-нибудь шутку или шалость, как… голландцы с помощью кукол».
«Скоморошина о чернеце»
А. Васнецов «Гусляры» (1899).
Скоморохи являлись, по выражению Велемира Хлебникова, «профессиональными смехачами». Их поведение во многом перекликается с карнавальной традицией средневековой Европы. Отцы русской церкви рассматривали их практически в качестве язычников и преследовали с момента появления. Это хорошо видно из пословиц: «Скоморошья потеха сатане в утеху», «Бог дал попа, черт скомороха», «Скоморох попу не товарищ».
«Церковные правители приравняли всякого рода лицедейство и музыку, особенно инструментальную, к таким тяжким преступлениям, как грабеж, разбой и насилие. Вот как это выглядит в поучениях, составленных в XIV веке – «Золотой цепи»: «Вот какие дела злые и скверные, которых святой Христос велит избегать… пьянство, объедение, грабеж, насилие, непослушание, нарушение божественных писаний (и) божьих заповедей, разбой, чародейство, волхование, ношение масок, кощунства, бесовские песни, пляски, бубны, сопели, гусли, пищали, непристойные игры, русалии», – пишет М.Г. Рыцарева[9].
Гонения усилились в XVI–XVII вв. Светская власть, всячески подогреваемая духовенством, издает указы, ограничивающие или вовсе запрещающие выступления скоморохов. Именно с этого момента прослеживается новая тенденция в существовании «игрецов» и «гудошников».
Шуты объединяются в артели по несколько десятков, иногда сотен, человек и отправляются бродить по городам и весям в поисках хлеба насущного.
«Стоглав» упоминает о таких толпах скоморохов: «Да по дальним странам ходят скомрахи, совокупясь (объединяясь) ватагами многими до шестидесяти и до семидесяти и до ста человек, и по деревням у крестьян сильно (т. е. насильно) ядят и пиют и с клетей животы грабят, а по дорогам разбивают (разбойничают)».
Бродяжническая жизнь, непрерывное пение и плясание на пирах и праздниках, естественно, вели к разгулу и пьянству и, как следствие, выводили на преступную дорожку.
В дошедшем до нас образце фольклора сложившаяся ситуация прослеживается очень четко.
«Воры-скоморохи»
Скоморохи. Старинная гравюра.
Но со вступлением на престол Алексея Михайловича, который (…) с омерзением относился ко всякого рода отечественному скоморошеству, даже на собственной своей свадьбе отменил трубную музыку, заместив ее пением духовных стихов, который, удалив от своего двора бахарей, домрачеев и гусельников, на место их поселил во дворце так называемых «верховых нищих», занимавших его пением духовных стихов», искоренение «скоморошьих игр» приняло серьезный и последовательный характер.
Скоморохи. Фреска с южной стены Софийского собора в Киеве.
Официально скоморошество было запрещено грамотой Алексея Михайловича в 1648 году.
«А был у царя ухарец – большой скоморох, – плохи были дела, стали гнать скоморохов, – и сидел скоморох с голытьбой в кабаке. Сидел скоморох в кабаке, крест пропивал» (А.М. Ремизов, «Глумы»).
«Множество скоморохов было выселено из центральных областей на Север и в Сибирь, а их инструменты сожжены, – свидетельствует М.Г. Рыцарева. – Очевидно, впрочем, что такое давнее, традиционное и популярное искусство, как скоморошество, не могло быть стерто с лица земли даже таким инквизиторским действием. Его следы и традиции вошли в фольклор, в стиль придворного шутовства, в народный театр, в искусство плясунов и акробатов, дрессировщиков животных и кукольников».
К 1680 году слово «скоморох» перестает упоминаться в письменных источниках. «Последнее свое пристанище «игрецы» нашли на восточных окраинах Руси – в Прикамье и в Приуралье – в землях промышленников Строгановых. «Там даже возникли деревни со скоморошьими названиями. По договору с русскими царями, который продлевался каждые 20 лет, Строгановы сами судили своих людей. Царская юрисдикция на эти земли не распространялась. Из того немногого, что уцелело из песенного наследия скоморохов, значительная часть была сбережена именно здесь. Демидовские заводы возникли на Урале в XVIII веке, несколько десятков лет спустя после исчезновения скоморохов – а песня еще жила. Как эту песню пели сами скоморохи, неизвестно – нот они не знали, никаких нотных записей после себя не оставили, а до того момента, когда появились профессиональные собиратели фольклора, дожить им не удалось», – резюмирует Белкин.
Древнейший представитель народной поэзии, скоморох-певец, гусельник постепенно уступает место представителям зарождающегося с конца XVI века русского литературного стиха.
«Около середины XVII века «веселые молодцы» постепенно сходят со сцены…
Они перерождаются в музыкантов и сценических деятелей на новейший западный лад», – пишет Александр Фаминицын. – В течение XVI и в особенности XVII века все более и более обнаруживается иноземное влияние на характер и состав царских музыкальных потех. Появляются при царском дворе органы, клавикорды, скрипки, цимбалы, заводятся хоры трубной музыки; наконец, при Алексее Михайловиче открываются театральные представления с оркестровой музыкой».
Книга А.С. Фаминицына заканчивается словами: «Как бы ни было грубо и элементарно искусство скоморохов, но не должно упускать из виду, что оно представляло единственную соответствовавшую вкусам народа в течение многих веков форму развлечений и утехи, заменявшую ему вполне новейшую литературу, новейшие сценические зрелища. Скоморохи… были древнейшими в России представителями народного эпоса, народной сцены; они же вместе с тем были и единственными представителями светской музыки в России…»
«Послушайте, люди добрые, я ли вам да старину скажу, старину скажу да стародавнюю…»
Еще в XIX столетии А. H. Веселовский писал о возможности yчастия скомоpохов в создании былин.
Древнейшей записью русских эпических песен является сделанная в 1619–1620 гг. для жившего в России англичанина Ричарда Джеймса.
В рукописях XVII века до наших дней дошло пять былин. Самым древним рукописным текстом является «Сказание о киевских богатырях, как ходили в Царьград и как побили цареградских богатырей и учинили себе честь». В конце текста это «Сказание» названо «Богатырским словом».
Впервые термин «былина» был введен Иваном Сахаровым в сборнике «Песни русского народа» в 1839 году. Народное же название этих произведений – «старина», «старинушка», «старинка». Именно это слово использовали сказители. В древности старины исполнялись под аккомпанемент гуслей, но со временем эта традиция отошла в прошлое, и во времена, когда к ним обратились собиратели, былины напевались без музыкального сопровождения.
Собиратель фольклора П.Н. Рыбников вспоминал: «Я улегся на мешке около тощего костра (…) и, пригревшись у огонька, незаметно заснул; меня разбудили странные звуки: до того я много слыхал и песен, и стихов духовных, а такого напева не слыхивал. Живой, причудливый и веселый, порой он становился быстрее, порой обрывался и ладом своим напоминал что-то стародавнее, забытое нашим поколением. Долго не хотелось проснуться и вслушаться в отдельные слова песни: так радостно было оставаться во власти совершенно нового впечатления».
Наряду с «гудошниками» в литературных источниках времен царя Михаила Федоровича упоминаются домрачеи, т. е. певцы, сопровождавшие свои песни звуками домр.
И.Е. Забелин в бытописании русских цариц высказывает предположение, что бахарь, домрачей и гусельник были «поэты, если и не творцы, зато хранители народного поэтического творчества… Народная мысль не только свято хранила поэтическую память о минувшем, но с живостью воспринимала и поэтические образы современных событий. В этом отношении для нас неоценимы песни, записанные у одного англичанина в 1619 году. Они воспевают событие, только что совершившееся в том году, – приезд в Москву из плена государева отца, Филарета Никитича; они поют смерть недавнего народного героя Скопина-Шуйского (1610 г.), они поют участь царевны Ксении Годуновой. Мы можем основательно полагать, что это только незначительные крохи того, чем обладало наше старинное песнотворство».
В народном творчестве (фольклоре) вообще, а в песенном – особенно, отражается сама жизнь: общественный и бытовой уклад, культы и верования, воззрения, идеалы и стремления людей; воплощается поэтическая фантазия, богатейший мир мыслей, чувств, переживаний, протест против эксплуатации и гнета, мечты о справедливости и счастье.
Былинным персонажам свойственны, с одной стороны, природная сила, юмор, чувство справедливости, благородство. А с другой, независимый (мягко говоря) нрав, страсть к «пьянству и буянству», несдержанность в поступках.
Что ж? Каков народ, таков и герой. Еще Пушкин говорил о нас (сохраняю лишь смысл цитаты): всем хорош русский народ, да меры ни в чем не знает.
Вспомним одну из самых известных былин отечественного эпоса «Бой Василия Буслаева с новгородцами»
Каким бы ни был исторический прототип героя, большинство исследователей сходятся на том, что в образе Василия ярко отражена новгородская вольница.
Шансонье и исследователь жанра Михаил Шелег замечает: «Из седой старины дошли до нас былины, повествующие о подвигах русских богатырей Ильи Муромца, Василия Буслаева и их товарищей. Народ слагал песни о ратных подвигах, совершенных богатырями во славу Отечества. Древний певец восхищался их силой и ловкостью, статью и удалью. Образ былинного богатыря собирателен, но в нем раскрывается конкретная историческая действительность.
…Вот что рассказывает нам об Илье Муромце выдающийся русский историк С.М. Соловьев: «Песни превосходно изображают нам эту расходившуюся силу, которая не сдерживается ничем… Илья Муромец, рассердившись, что его не позвали на пир, стреляет по Божьим церквам, по чудным крестам и отдает золоченые маковки кабацкой голи «на пропив», хочет застрелить князя Владимира с княгиней».
И далее: «…земский человек работает, богатырь-казак ГУЛЯЕТ по широкому полю, ПОЛЯКУЕТ; но с понятием о гулянье было необходимо связано понятие о зеленом вине, о царевом кабаке, и степной богатырь-казак был очень хорошо известен древнему русскому человеку как записной гуляка, охотник до зеленого вина. Илья Муромец, самый почтенный из богатырей, пьет в кабаке вместе с голями кабацкими…»
Но на одном, до крайности любопытном, моменте стоит остановиться.
В науке существует несколько подходов к изучению русского эпоса, основные из них – мифологический, исторический и компартивистский (так называемое сравнительно-историческое языкознание).
Представители мифологической школы полагали, что былины первоначально возникали как мифы о божествах, и, таким образом, возводили их к глубочайшей древности.
Представители исторической школы считали, что эпос отражает и регистрирует события той эпохи, в которую он создан.
Согласно же взгляду компартивистов, эпические сюжеты «кочуют» от одного народа к другому. Будучи созданными в определенном месте и в определенную эпоху, они путем заимствования переносятся в другие земли, где могут приобрести некоторые местные черты. Однако основная канва сюжета все же остается и может быть узнана. Русские былины представители этой научной школы возводили к эпосу восточных народов, либо к заимствованиям из Западной Европы.
Так, А.Н. Веселовский ищет соответствия сюжету о Садко в… старофранцузском романе о Тристане де Леонуа. Герой этого романа – убийца, носящий древнееврейское имя Садок, был сброшен с корабля в море, так как корабль из-за его грехов остановился и не мог плыть дальше. Действительно, в былине корабль Садко чудесным образом останавливается среди моря и не двигается с места даже после того, как в воду сбрасывают дань для морского царя – бочки с драгоценностями. И только когда сам герой сходит на плот, корабль благополучно уплывает.
Имя «Илья Русский» встречается в западноевропейских сказаниях: «Сказание об Ортните» (XII в.) и «Сказание о Тидреке» (XIII в.). Причем в первом из них он является дядей главного героя по материнской линии.
Интересно, что аналог наших былин существует и во Франции, там их называют… «chanson de geste», т. е. «песнь о деяниях». И они практически идентичны русским «старинам». Не верите – почитайте «Песнь о Роланде».
Часть II. «Русская песня – русская история»[10]
Первый русский песенник
Создатель толкового словаря Владимир Даль дает следующее определение скомороха: «…музыкант, дудочник, волынщик, гусляр, промышляющий пляской с песнями, шутками и фокусами, актер, комедиант, потешник, медвежатник, ломака, шут».
Издревле скоморох – популярный персонаж русского фольклора, главный герой множества народных поговорок: «Всякий спляшет, да не как скоморох», «У всякого скомороха есть свои погудки», «Скоморохова жена всегда весела», «Скоморох голос на гудки настроит, а житья своего не устроит», «Не учи плясать, я сам скоморох», «И скоморох в ину пору плачет» и др.
Происхождение слова окончательно не прояснено наукой до сих пор. Выдающийся ученый-филолог XIX века А.Н. Веселовский объяснял его старославянским глаголом «скомати», что означало производить шум, позже он предположил в этом названии перестановку от арабского слова «масхара», означающего замаскированный шут.
Его коллеги Кирпичников и Голубинский считали, что слово «скоморох» происходит от византийского «скоммарх», в переводе – «мастер смехотворства». Эту точку зрения отстаивали ученые, которые считали, что скоморохи на Руси первоначально пришли из Византии.
В 1889 году вышла книга А.С. Фаминицына «Скоморохи на Руси». Определение, данное им скоморохам как профессиональным представителям светской музыки в России с древнейших времен, которые часто бывали одновременно певцами, музыкантами, мимами, танцорами, клоунами, импровизаторами и прочее, вошло в «Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона» (1909).
По мнению Фаминицына, «вся первая многовековая эпоха истории русской светской музыки до середины XVII века может быть названа эпохой скоморохов».
Фрагмент картины А. Васнецова «Медведчики».
Основной публикой «веселых молодцов» были представители простонародья.
Понятно, что репертуар их выстраивался в соответствии с нехитрыми запросами «толпы». Нетрудно представить себе «творческий багаж» скомороха.
Во-первых, это бытовые песни-зарисовки (причем анализ текстов говорит, что они были разными – как смешными, так и серьезными), во-вторых, «глумы» и «сатиры», направленные на духовенство и иных представителей власти, и, конечно, откровенно скабрезные вещи, пользовавшиеся наибольшим спросом на праздниках и гуляньях.
Немецкий путешественник Адам Олеарий, побывавший в России в 1630-х годах, в своем знаменитом «Описании путешествия в Московию» рассказывает о скоморошьих забавах: «Срамные дела уличные скрипачи воспевают всенародно на улицах, другие же комедианты показывают их в своих кукольных представлениях за деньги простонародной молодежи и даже детям, а вожаки медведей имеют при себе таких комедиантов, которые, между прочим, тотчас же могут представить какую-нибудь шутку или шалость, как… голландцы с помощью кукол».
«Скоморошина о чернеце»
Ходит чернец по монастырю,
Просит чернец милостину.
Дайте чернице, дайте сестрице,
Черницови милостину[8]
Вынесли ему белой муки,
А он просит у них белой руки.
Вынесли ему белого хлеба,
А он просит у них белаго тела.
Вынесли ему хлеба и соли,
А он просит у них доброй воли.
Вынесли ему сито маку,
А он просит у них черного знаку.
Вынесли ему решето гороху,
А он просит у них чернаго моху.
Вынесли ему грешневых круп,
А он просит у них подержати за пуп.
Вынесли ему красного квасу,
А он просит у них без опасу.
Вынесли ему ягодных сластей,
А он просит у них межножных снастей.
Вынесли ему горстку пшенца,
А он просит обмочить конца.
Вывели ему старую бабу,
Вот тебе, чернец, спелого бобу.
Не то, чернице, не то, сестрице,
Чернецова с милостина.
Вывели ему красну девицу,
Он приял ее под власеницу.
То-то, чернице, то-то, сестрице,
Чернецова милостина.
Скоморохи являлись, по выражению Велемира Хлебникова, «профессиональными смехачами». Их поведение во многом перекликается с карнавальной традицией средневековой Европы. Отцы русской церкви рассматривали их практически в качестве язычников и преследовали с момента появления. Это хорошо видно из пословиц: «Скоморошья потеха сатане в утеху», «Бог дал попа, черт скомороха», «Скоморох попу не товарищ».
«Церковные правители приравняли всякого рода лицедейство и музыку, особенно инструментальную, к таким тяжким преступлениям, как грабеж, разбой и насилие. Вот как это выглядит в поучениях, составленных в XIV веке – «Золотой цепи»: «Вот какие дела злые и скверные, которых святой Христос велит избегать… пьянство, объедение, грабеж, насилие, непослушание, нарушение божественных писаний (и) божьих заповедей, разбой, чародейство, волхование, ношение масок, кощунства, бесовские песни, пляски, бубны, сопели, гусли, пищали, непристойные игры, русалии», – пишет М.Г. Рыцарева[9].
Гонения усилились в XVI–XVII вв. Светская власть, всячески подогреваемая духовенством, издает указы, ограничивающие или вовсе запрещающие выступления скоморохов. Именно с этого момента прослеживается новая тенденция в существовании «игрецов» и «гудошников».
Шуты объединяются в артели по несколько десятков, иногда сотен, человек и отправляются бродить по городам и весям в поисках хлеба насущного.
«Стоглав» упоминает о таких толпах скоморохов: «Да по дальним странам ходят скомрахи, совокупясь (объединяясь) ватагами многими до шестидесяти и до семидесяти и до ста человек, и по деревням у крестьян сильно (т. е. насильно) ядят и пиют и с клетей животы грабят, а по дорогам разбивают (разбойничают)».
Бродяжническая жизнь, непрерывное пение и плясание на пирах и праздниках, естественно, вели к разгулу и пьянству и, как следствие, выводили на преступную дорожку.
В дошедшем до нас образце фольклора сложившаяся ситуация прослеживается очень четко.
«Воры-скоморохи»
До поры царские грамоты и указы, в общем-то, имели мало успеха.
Веселые по улочке похаживали,
Гусельцы, волынки понашивали,
Попросились у бабушки-старушки ночевать:
«Бабушка-старушка, пусти нас ночевать,
Гудков посушить да струнок посучить!»
Бабушка-старушка радешенька,
Отворяла ворота широкошенько,
Пускала веселых веселешенько.
Как у бабушки посижанушки,
Посижанушки красны девушки,
Как тут веселые порасхвастовались:
У кого есть полтинка, у кого есть рубелек,
У кого есть рубелек, подавай нам на гудок!
Не нашли своей родной матушки.
Из куниц шуба лежит на грядочке,
Бабушка-старушка на печи в углу сидит,
Через грядочку глядит, таку речь говорит:
«У меня ли, у старушки, есть четыреста рублей!
Во кубышечке лежат, в подпольице стоят».
Первый веселый стал в гуселечки играть,
Другой веселый под гуселечки плясать,
Третий веселый половницу подымать,
Кубышечку выставлять.
«Hy пойдем, братцы-ребята, под ракитов куст,
Станем денежки делить, будем бабушку хвалить
Бабушка Федора, проживи, радость, подоле,
Покопи денег поболе!
Мы твой дом найдем – опять зайдем.
Как тебя дома застанем, так тебя убьем,
Тебя дома не застанем, так твой дом сожжем!»
Но со вступлением на престол Алексея Михайловича, который (…) с омерзением относился ко всякого рода отечественному скоморошеству, даже на собственной своей свадьбе отменил трубную музыку, заместив ее пением духовных стихов, который, удалив от своего двора бахарей, домрачеев и гусельников, на место их поселил во дворце так называемых «верховых нищих», занимавших его пением духовных стихов», искоренение «скоморошьих игр» приняло серьезный и последовательный характер.
Официально скоморошество было запрещено грамотой Алексея Михайловича в 1648 году.
«А был у царя ухарец – большой скоморох, – плохи были дела, стали гнать скоморохов, – и сидел скоморох с голытьбой в кабаке. Сидел скоморох в кабаке, крест пропивал» (А.М. Ремизов, «Глумы»).
«Множество скоморохов было выселено из центральных областей на Север и в Сибирь, а их инструменты сожжены, – свидетельствует М.Г. Рыцарева. – Очевидно, впрочем, что такое давнее, традиционное и популярное искусство, как скоморошество, не могло быть стерто с лица земли даже таким инквизиторским действием. Его следы и традиции вошли в фольклор, в стиль придворного шутовства, в народный театр, в искусство плясунов и акробатов, дрессировщиков животных и кукольников».
К 1680 году слово «скоморох» перестает упоминаться в письменных источниках. «Последнее свое пристанище «игрецы» нашли на восточных окраинах Руси – в Прикамье и в Приуралье – в землях промышленников Строгановых. «Там даже возникли деревни со скоморошьими названиями. По договору с русскими царями, который продлевался каждые 20 лет, Строгановы сами судили своих людей. Царская юрисдикция на эти земли не распространялась. Из того немногого, что уцелело из песенного наследия скоморохов, значительная часть была сбережена именно здесь. Демидовские заводы возникли на Урале в XVIII веке, несколько десятков лет спустя после исчезновения скоморохов – а песня еще жила. Как эту песню пели сами скоморохи, неизвестно – нот они не знали, никаких нотных записей после себя не оставили, а до того момента, когда появились профессиональные собиратели фольклора, дожить им не удалось», – резюмирует Белкин.
Древнейший представитель народной поэзии, скоморох-певец, гусельник постепенно уступает место представителям зарождающегося с конца XVI века русского литературного стиха.
«Около середины XVII века «веселые молодцы» постепенно сходят со сцены…
Они перерождаются в музыкантов и сценических деятелей на новейший западный лад», – пишет Александр Фаминицын. – В течение XVI и в особенности XVII века все более и более обнаруживается иноземное влияние на характер и состав царских музыкальных потех. Появляются при царском дворе органы, клавикорды, скрипки, цимбалы, заводятся хоры трубной музыки; наконец, при Алексее Михайловиче открываются театральные представления с оркестровой музыкой».
Книга А.С. Фаминицына заканчивается словами: «Как бы ни было грубо и элементарно искусство скоморохов, но не должно упускать из виду, что оно представляло единственную соответствовавшую вкусам народа в течение многих веков форму развлечений и утехи, заменявшую ему вполне новейшую литературу, новейшие сценические зрелища. Скоморохи… были древнейшими в России представителями народного эпоса, народной сцены; они же вместе с тем были и единственными представителями светской музыки в России…»
«Послушайте, люди добрые, я ли вам да старину скажу, старину скажу да стародавнюю…»
«Послушайте, люди добрые, я ли вам да старину скажу, старину скажу да стародавнюю…»
Былинный зачин
Еще в XIX столетии А. H. Веселовский писал о возможности yчастия скомоpохов в создании былин.
Древнейшей записью русских эпических песен является сделанная в 1619–1620 гг. для жившего в России англичанина Ричарда Джеймса.
В рукописях XVII века до наших дней дошло пять былин. Самым древним рукописным текстом является «Сказание о киевских богатырях, как ходили в Царьград и как побили цареградских богатырей и учинили себе честь». В конце текста это «Сказание» названо «Богатырским словом».
Впервые термин «былина» был введен Иваном Сахаровым в сборнике «Песни русского народа» в 1839 году. Народное же название этих произведений – «старина», «старинушка», «старинка». Именно это слово использовали сказители. В древности старины исполнялись под аккомпанемент гуслей, но со временем эта традиция отошла в прошлое, и во времена, когда к ним обратились собиратели, былины напевались без музыкального сопровождения.
Собиратель фольклора П.Н. Рыбников вспоминал: «Я улегся на мешке около тощего костра (…) и, пригревшись у огонька, незаметно заснул; меня разбудили странные звуки: до того я много слыхал и песен, и стихов духовных, а такого напева не слыхивал. Живой, причудливый и веселый, порой он становился быстрее, порой обрывался и ладом своим напоминал что-то стародавнее, забытое нашим поколением. Долго не хотелось проснуться и вслушаться в отдельные слова песни: так радостно было оставаться во власти совершенно нового впечатления».
Наряду с «гудошниками» в литературных источниках времен царя Михаила Федоровича упоминаются домрачеи, т. е. певцы, сопровождавшие свои песни звуками домр.
И.Е. Забелин в бытописании русских цариц высказывает предположение, что бахарь, домрачей и гусельник были «поэты, если и не творцы, зато хранители народного поэтического творчества… Народная мысль не только свято хранила поэтическую память о минувшем, но с живостью воспринимала и поэтические образы современных событий. В этом отношении для нас неоценимы песни, записанные у одного англичанина в 1619 году. Они воспевают событие, только что совершившееся в том году, – приезд в Москву из плена государева отца, Филарета Никитича; они поют смерть недавнего народного героя Скопина-Шуйского (1610 г.), они поют участь царевны Ксении Годуновой. Мы можем основательно полагать, что это только незначительные крохи того, чем обладало наше старинное песнотворство».
* * *
Дословный перевод слова «фольклор» – «народная мудрость».В народном творчестве (фольклоре) вообще, а в песенном – особенно, отражается сама жизнь: общественный и бытовой уклад, культы и верования, воззрения, идеалы и стремления людей; воплощается поэтическая фантазия, богатейший мир мыслей, чувств, переживаний, протест против эксплуатации и гнета, мечты о справедливости и счастье.
Былинным персонажам свойственны, с одной стороны, природная сила, юмор, чувство справедливости, благородство. А с другой, независимый (мягко говоря) нрав, страсть к «пьянству и буянству», несдержанность в поступках.
Что ж? Каков народ, таков и герой. Еще Пушкин говорил о нас (сохраняю лишь смысл цитаты): всем хорош русский народ, да меры ни в чем не знает.
Вспомним одну из самых известных былин отечественного эпоса «Бой Василия Буслаева с новгородцами»
Историк С.М. Соловьев увидел в Буслаевиче ушкуйника. Отряды ушкуйников были, по сути, полуразбойниками, совершавшими походы на север и восток с целью покорения народов, вынуждавшихся платить Новгороду дань ценной пушниной. При этом они не всегда действовали в интересах города, а могли стремиться лишь к личной выгоде. Так, иногда ушкуйники грабили и русские города – в 1370–1371 гг. эта участь постигла Ярославль и Кострому.
Жил Буславьюшка – не старился,
Живучись, Буславьюшка преставился.
Оставалось у Буслава чадо милое,
Милое чадо рожоное,
Молодой Васильюшка Буславьевич.
Стал Васенька на улочку похаживать,
Не легкие шуточки пошучивать:
За руку возьмет – рука прочь,
За ногу возьмет – нога прочь,
А которого ударит по горбу —
Тот пойдет, сам сутулится…
Каким бы ни был исторический прототип героя, большинство исследователей сходятся на том, что в образе Василия ярко отражена новгородская вольница.
Шансонье и исследователь жанра Михаил Шелег замечает: «Из седой старины дошли до нас былины, повествующие о подвигах русских богатырей Ильи Муромца, Василия Буслаева и их товарищей. Народ слагал песни о ратных подвигах, совершенных богатырями во славу Отечества. Древний певец восхищался их силой и ловкостью, статью и удалью. Образ былинного богатыря собирателен, но в нем раскрывается конкретная историческая действительность.
…Вот что рассказывает нам об Илье Муромце выдающийся русский историк С.М. Соловьев: «Песни превосходно изображают нам эту расходившуюся силу, которая не сдерживается ничем… Илья Муромец, рассердившись, что его не позвали на пир, стреляет по Божьим церквам, по чудным крестам и отдает золоченые маковки кабацкой голи «на пропив», хочет застрелить князя Владимира с княгиней».
И далее: «…земский человек работает, богатырь-казак ГУЛЯЕТ по широкому полю, ПОЛЯКУЕТ; но с понятием о гулянье было необходимо связано понятие о зеленом вине, о царевом кабаке, и степной богатырь-казак был очень хорошо известен древнему русскому человеку как записной гуляка, охотник до зеленого вина. Илья Муромец, самый почтенный из богатырей, пьет в кабаке вместе с голями кабацкими…»
«Как видим, – продолжает М. Шелег, – пьяные «подвиги» наравне с ратными тоже были отражены в былинах. Зачем нужно было древнему песнетворцу принижать образ легендарного богатыря, ведь описания одних только героических поступков было бы достаточно. А для большего веселья! Для куража! Послушает князь такую «блатную песенку» о том, как Илюха по пьяни чудил, и посмеется, позабавится».
Славныя Владымир стольнокиевской
Собирал-то он славный почестен пир
На многих князей он и бояров,
Славных сильных могучих богатырей;
А на пир ли-то он не позвал
Старого казака Илью Муромца.
Старому казаку Илье Муромцу
За досаду показалось-то великую,
Ой он не знает, что ведь сделати
Супротив тому князю Владымиру.
И он берет-то как свой тугой лук розрывчатой,
А он стрелочки берет каленыи,
Выходил Илья он да на Киев-град
И по граду Киеву стал он похаживать
И на матушки Божьи церквы погуливать.
На церквах-то он кресты вси да повыломал,
Маковки он залочены вси повыстрелял.
Да кричал Илья он во всю голову,
Во всю голову кричал он громким голосом:
«Ай же, пьяници вы, голюшки кабацкии!
Да и выходите с кабаков, домов питейных
И обирайте-тко вы маковки да золоченыи,
То несите в кабаки, в домы питейные,
Да вы пейте-тко да вина досыта».
* * *
В данном исследовании истоки фольклора вторичны, меня больше интересует содержание «старинушек» и «скоморошин», столь четко и недвусмысленно корреспондирующееся с тем жанром, который называется «русским шансоном».Но на одном, до крайности любопытном, моменте стоит остановиться.
В науке существует несколько подходов к изучению русского эпоса, основные из них – мифологический, исторический и компартивистский (так называемое сравнительно-историческое языкознание).
Представители мифологической школы полагали, что былины первоначально возникали как мифы о божествах, и, таким образом, возводили их к глубочайшей древности.
Представители исторической школы считали, что эпос отражает и регистрирует события той эпохи, в которую он создан.
Согласно же взгляду компартивистов, эпические сюжеты «кочуют» от одного народа к другому. Будучи созданными в определенном месте и в определенную эпоху, они путем заимствования переносятся в другие земли, где могут приобрести некоторые местные черты. Однако основная канва сюжета все же остается и может быть узнана. Русские былины представители этой научной школы возводили к эпосу восточных народов, либо к заимствованиям из Западной Европы.
Так, А.Н. Веселовский ищет соответствия сюжету о Садко в… старофранцузском романе о Тристане де Леонуа. Герой этого романа – убийца, носящий древнееврейское имя Садок, был сброшен с корабля в море, так как корабль из-за его грехов остановился и не мог плыть дальше. Действительно, в былине корабль Садко чудесным образом останавливается среди моря и не двигается с места даже после того, как в воду сбрасывают дань для морского царя – бочки с драгоценностями. И только когда сам герой сходит на плот, корабль благополучно уплывает.
Имя «Илья Русский» встречается в западноевропейских сказаниях: «Сказание об Ортните» (XII в.) и «Сказание о Тидреке» (XIII в.). Причем в первом из них он является дядей главного героя по материнской линии.
Интересно, что аналог наших былин существует и во Франции, там их называют… «chanson de geste», т. е. «песнь о деяниях». И они практически идентичны русским «старинам». Не верите – почитайте «Песнь о Роланде».
Часть II. «Русская песня – русская история»[10]
Первый русский песенник
«У нас тоже были свои «лицедеи» – скоморохи, свои мейстерзингеры – «калики перехожие», они разносили по всей стране «лицедейство» и песни о событиях «великой смуты», об «Ивашке Болотникове», о боях, победах и о гибели Степана Разина», – написал М. Горький в статье «О пьесах» весной 1937 года. «Буревестник революции» наряду со многими другими нашими классиками разных эпох часто обращал свой взгляд на фольклор как неиссякаемый источник знаний, сюжетов и характеров. За столетие до него на эту же тему высказался Н. Гоголь: «Историк не должен искать в них показания дня и числа битвы или точного объяснения места, верной реляции; в этом отношении немногие песни помогут ему. Но когда он захочет узнать верный быт, стихии характера, все изгибы и оттенки чувств, волнений, страданий, веселий изображаемого народа, когда захочет выпытать дух минувшего века, общий характер всего целого и порознь каждого частного, тогда он будет удовлетворен вполне: история народа разоблачится перед ним в ясном величии».
На смену скоморохам, придворным гусельникам и домрачеям появляются при русском дворе малорусские бандуристы, воспевающие новейшие события из народной жизни. Сказители «старин» постепенно уходят в прошлое. Их культура, как и искусство скоморохов, были бесписьменными. Все былины, «скоморошины» и другие образцы «народной мудрости» дошли до нас в записях, осуществленных с напева жителей Русского Севера, Урала и Сибири в XVIII – ХIХ веках.
Первый русский песенник увидел свет в 1759 году. Автором издания был государственный деятель и композитор Григорий Николаевич Теплов (1717–1759). Сей почтенный муж владел многими музыкальными инструментами (от скрипки до клавесина); сочинял музыку к стихам известных поэтов и выступал с авторскими произведениями в концертах для придворной знати. В сборник, получивший название «Между делом и бездельем», вошли 17 авторских композиций Теплова на стихи Сумарокова, Елагина и других корифеев елизаветинских времен. В историю отечественной музыки Теплов вошел в качестве едва ли не «отца русской песни».
С точки зрения манеры, его сочинения представляли собой нечто среднее между грядущим романсом и классическим «кантом» (родом многоголосной песни), а по тематике являли собой вычурные иллюстрации любовных страстей. Неудивительно, что основным потребителем их стало дворянство. От нашего предмета исследования творчество Григория Николаевича далеко, однако факт остается фактом – первый песенник напечатал именно он.
Десять лет спустя модный писатель Михаил Дмитриевич Чулков (1743–1793) осуществил принципиально новый проект. Ему удалось собрать как фольклорные песни, так и песни известных и безымянных авторов, бытовавших в то время. Песенник вышел в 4 частях и впоследствии неоднократно переиздавался. Всего его создателю удалось опубликовать более 800 (!) различных по жанру и происхождению произведений. Чулков стал первым, кто представил широкой публике образцы русского эпоса – в «Песенник» вошли четыре былины. Без сомнений, ему было известно их гораздо больше, но задачей просветителя было показать всю палитру популярных в его время хитов. Чулков, как и переиздавший десять лет спустя его сборник Новиков, не проводили никакой грани между крестьянским фольклором и песенной лирикой и пасторалями своих современников. Этот новый сплав в области текста и в области музыки и воспринимался с конца XVIII века как «русская народная песня».
Большой раздел сборника составляют песни рекрутские, солдатские, матросские, являющиеся не маршево-строевыми, но отражающие быт служивых: «Казак догоняет коня», «Продажа пленницы», «Бегство невольников из плена», «Завещание раненого».
Последняя, нет сомнений, является основой для знаменитого «Черного ворона».
Сравните наверняка известный вам текст с таким:
На смену скоморохам, придворным гусельникам и домрачеям появляются при русском дворе малорусские бандуристы, воспевающие новейшие события из народной жизни. Сказители «старин» постепенно уходят в прошлое. Их культура, как и искусство скоморохов, были бесписьменными. Все былины, «скоморошины» и другие образцы «народной мудрости» дошли до нас в записях, осуществленных с напева жителей Русского Севера, Урала и Сибири в XVIII – ХIХ веках.
Первый русский песенник увидел свет в 1759 году. Автором издания был государственный деятель и композитор Григорий Николаевич Теплов (1717–1759). Сей почтенный муж владел многими музыкальными инструментами (от скрипки до клавесина); сочинял музыку к стихам известных поэтов и выступал с авторскими произведениями в концертах для придворной знати. В сборник, получивший название «Между делом и бездельем», вошли 17 авторских композиций Теплова на стихи Сумарокова, Елагина и других корифеев елизаветинских времен. В историю отечественной музыки Теплов вошел в качестве едва ли не «отца русской песни».
С точки зрения манеры, его сочинения представляли собой нечто среднее между грядущим романсом и классическим «кантом» (родом многоголосной песни), а по тематике являли собой вычурные иллюстрации любовных страстей. Неудивительно, что основным потребителем их стало дворянство. От нашего предмета исследования творчество Григория Николаевича далеко, однако факт остается фактом – первый песенник напечатал именно он.
Десять лет спустя модный писатель Михаил Дмитриевич Чулков (1743–1793) осуществил принципиально новый проект. Ему удалось собрать как фольклорные песни, так и песни известных и безымянных авторов, бытовавших в то время. Песенник вышел в 4 частях и впоследствии неоднократно переиздавался. Всего его создателю удалось опубликовать более 800 (!) различных по жанру и происхождению произведений. Чулков стал первым, кто представил широкой публике образцы русского эпоса – в «Песенник» вошли четыре былины. Без сомнений, ему было известно их гораздо больше, но задачей просветителя было показать всю палитру популярных в его время хитов. Чулков, как и переиздавший десять лет спустя его сборник Новиков, не проводили никакой грани между крестьянским фольклором и песенной лирикой и пасторалями своих современников. Этот новый сплав в области текста и в области музыки и воспринимался с конца XVIII века как «русская народная песня».
Большой раздел сборника составляют песни рекрутские, солдатские, матросские, являющиеся не маршево-строевыми, но отражающие быт служивых: «Казак догоняет коня», «Продажа пленницы», «Бегство невольников из плена», «Завещание раненого».
Последняя, нет сомнений, является основой для знаменитого «Черного ворона».
Сравните наверняка известный вам текст с таким:
…Ты скажи моей молодой вдове,
Что женился я на другой жене;
Что за ней я взял поле чистое,
Нас сосватала сабля острая,
Положила спать калена стрела.