Страница:
– Увы, нет, – ответил он.
– Между прочим, почему вы не попросили протекции родственника при переводе ко мне? – полюбопытствовал генерал.
– Мы не близки с семьей моей троюродной тетушки, – дипломатично ответил Петр.
К чему было объясняться, что представителю захиревающей, хотя и наиболее прямой, ветви ломоносовского рода, у которой остался от прежнего благополучия лишь баронский титул елизаветинских времен да доходный дом, не хотелось быть бедным родственником при знаменитом полководце и богатейшем помещике.
– Ну что же – я вас не задерживаю, ступайте, – отпустил его Волконский.
– Слушаюсь! – Майор отдал честь и удалился. Уезжая из дивизионного штаба, он вспомнил историю, рассказанную ему Пестелем под большим секретом, для того чтобы он не был запросто со своим новым дивизионным командиром:
– …Когда союзники, только одолевшие корсиканского льва в его логове, в конце 1814 года собрались в Вене, зашел вопрос о вознаграждении победителям. Государь Александр потребовал себе Герцогство Варшавское, воевавшее против России, и с ним – польскую корону. Своему свату и союзнику, Прусскому королю, он запросил еще больший кусок – Саксонию, курфюрст которой был верным клевретом Наполеона.
Но тут вмешался Талейран, представлявший Людовика Восемнадцатого, ныне умершего, а тогда считанные месяцы назад усаженного на трон союзниками. Он повел интриги с Меттернихом, и дело кончилось тем, что англичане, до того воевавшие только на море (не считая десанта в Португалию), австрийцы и французы объединились. Они стали вслух подсчитывать, сколько войск они смогут выставить против русских и пруссаков, проливших больше всего крови в войне с Наполеоном. Александр запальчиво ответил, что война его не пугает. А меж тем вспомнил, что император Бонапарт легко отдавал своим союзникам то, что ему никогда не принадлежало (например, Финляндию и Бессарабию – России). Государь вызвал к себе князя Сергея Волконского, решительность которого ему была известна по совместным с полковником Бенкендорфом партизанским действиям в двенадцатом году, и сказал ему:
«Езжайте сударь в Париж, поговорите с бывшими генералами Бонапарта, и пошлите кого-нибудь на остров Эльбу, сказать пленнику: русский царь от войны устал и ему и за Одером дел хватает». И в 1815 году Наполеон вернулся с Эльбы, и начались его знаменитые «Сто дней». И союзникам пришлось пролить немало крови, чтобы снова окончательно победить его. Англичанам, австрийцам и менее – пруссакам, подоспевшим лишь к самому исходу роковой битвы Ватерлоо. Русская же армия не торопилась на поле боя. Поэтому ее новый вход в Париж был блистательным, слова совета, которые государь повторил вновь восстановленному Людовику, были лучше поняты, и союзники больше не помышляли о войне с Россией из-за Польши…
История была поучительна и выставляла князя Сергея более искушенным в интригах человеком, чем могло показаться при взгляде на его открытое лицо.
– Вряд ли он опишет эту историю в своих мемуарах, если таковые будут, – заметил Пестель в конце рассказа.
Теперь Ломоносовы всей семьей гостили в поместье Жуковых.
– Как тебе служится у цесаревича? – Каждый приезд тесть задавал зятю один и тот же вопрос.
– Прекрасно, – так же ответил Петр. – Константин – деспот, но такой, которого можно убедить словом в его неправоте. А именно это отличает государя от тирана. Армию он любит и уважает, солдаты служат всего семь лет, а не двадцать пять, как у нас, они прекрасно обмундированы и обучены. Фрунт, парады, конечно, как и все Павловичи, он. Резок на разводах, груб ужасно – бывало, что польские офицеры со шляхетским гонором даже стрелялись от его публичного выговора. Но, если поймет, что был неправ, – потом так же публично извинится.
Константин прост, скромен. Даже и часть поляков ему предана. Дворяне наши, правда, не сильно его любят – он бы екатерининские «Вольности дворянские» никогда не подписал. Он считает – раз ты дворянин, помещик – значит служи Отечеству, как при Петре Великом было!
Ко мне был насторожен, что начну я блистать образованностью: как все старого закала офицеры, умников он не любит. Но я не заношусь, и вскоре меня приняли за своего. А если у кого-то и возникнет вопрос, положено ли офицеру книжки читать, вместо того чтобы последние пожитки за ломберным столом закладывать, то секунданты нам всегда помогут найти верный ответ.
– Да, убеждаюсь, что за словом ты в карман не лезешь. Отчего же такую фортуну при цесаревиче поменял на службу в дивизии?
– Оттого, что армия там про запас. Русские полки – чтобы поляки не забылись, кто в доме хозяин. А польские – чтобы боевую польскую шляхту под надзором держать. Потому с государем заранее решено, что ни в каких войнах, кроме европейских, участвовать польская армия не будет. А слух ширится, что с Турцией у нас много споров накопилось, которые турки по упрямому зазнайству решить не хотят. Мне живого дела надобно, парады я всегда не любил.
– Ты о жене тоже должен помнить.
– А разве я не люблю ее? Не предан ей?
– Ну ладно, добре балакать, пойдем поснидаем, чем господь наградил…
Хозяева и приезжие направились в столовую, где был уже накрыт обед. Кроме зятя, у Жукова гостил дальний родственник с женой и соседний помещик. Господь послал им украинский борщ, заправленный солониной, вареники со сметаной, пироги, кулебяку, турецкие засахаренные фрукты и штоф польской водки, варшавской очистки, привезенной Ломоносовым. Дамы пили мозельское вино. Беседа текла размеренно, переходя с предмета на предмет.
После завершения трапезы гости вышли на воздух, в тенистую беседку, завитую траурным плющом. Стоял теплый осенний день. Внезапно на дороге послышался топот копыт и в ворота усадьбы постучался безусый гусарский прапорщик, вероятно, исполнявший роль фельдъегеря. Он попросил напиться и напоить коня, и конечно, ему предложили перекусить, на что он, видимо, и рассчитывал.
– Какие известия везете, господин офицер? – спросил его Жуков, когда прапорщик насытился.
– Я не должен этого говорить по службе, но, видя вас людьми благородными, поскольку это касаемо всех россиян, скажу: нынче был фельдъегерь в округ из Таганрога, государь болен. Смотры отменены, войска остаются на квартирах. Меня послали оповестить начальников частей.
– Стало быть, болезнь серьезная?
– Не могу знать, в сообщении этого не говорилось.
– Серьезная… Спасибо, господин офицер.
– Ну, я тогда поеду, господа. Честь имею, спасибо за гостеприимство!
– Счастливой дороги!
Как только прапорщик уехал, Жуков обратил тревожный взгляд на зятя:
– Государи наши Романовы подолгу не жили, и Александру под пятьдесят уже. Думаю, тебе надо ехать по службе.
– В Умань?
– Нет, в Варшаву. Предвижу, что может случиться разное.
– Почему так полагаете?
– Трое братьев у государя, и все в возрасте.
– Но есть же наследник, Константин Павлович?
– Он в царстве польском сидит. У нас, на Руси, пошло так, что права наследника не уважают, ежели нет у него войска. Сам про такие «случаи» говорил. Так что, езжай и будь в этом войске. Жену с сыном пока оставь у меня, я за ними присмотрю. Тебе может быть не до них.
На следующий день Петр уехал в Варшаву один на легких дрожках с кучером.
Глава 15
Глава 16
– Между прочим, почему вы не попросили протекции родственника при переводе ко мне? – полюбопытствовал генерал.
– Мы не близки с семьей моей троюродной тетушки, – дипломатично ответил Петр.
К чему было объясняться, что представителю захиревающей, хотя и наиболее прямой, ветви ломоносовского рода, у которой остался от прежнего благополучия лишь баронский титул елизаветинских времен да доходный дом, не хотелось быть бедным родственником при знаменитом полководце и богатейшем помещике.
– Ну что же – я вас не задерживаю, ступайте, – отпустил его Волконский.
– Слушаюсь! – Майор отдал честь и удалился. Уезжая из дивизионного штаба, он вспомнил историю, рассказанную ему Пестелем под большим секретом, для того чтобы он не был запросто со своим новым дивизионным командиром:
– …Когда союзники, только одолевшие корсиканского льва в его логове, в конце 1814 года собрались в Вене, зашел вопрос о вознаграждении победителям. Государь Александр потребовал себе Герцогство Варшавское, воевавшее против России, и с ним – польскую корону. Своему свату и союзнику, Прусскому королю, он запросил еще больший кусок – Саксонию, курфюрст которой был верным клевретом Наполеона.
Но тут вмешался Талейран, представлявший Людовика Восемнадцатого, ныне умершего, а тогда считанные месяцы назад усаженного на трон союзниками. Он повел интриги с Меттернихом, и дело кончилось тем, что англичане, до того воевавшие только на море (не считая десанта в Португалию), австрийцы и французы объединились. Они стали вслух подсчитывать, сколько войск они смогут выставить против русских и пруссаков, проливших больше всего крови в войне с Наполеоном. Александр запальчиво ответил, что война его не пугает. А меж тем вспомнил, что император Бонапарт легко отдавал своим союзникам то, что ему никогда не принадлежало (например, Финляндию и Бессарабию – России). Государь вызвал к себе князя Сергея Волконского, решительность которого ему была известна по совместным с полковником Бенкендорфом партизанским действиям в двенадцатом году, и сказал ему:
«Езжайте сударь в Париж, поговорите с бывшими генералами Бонапарта, и пошлите кого-нибудь на остров Эльбу, сказать пленнику: русский царь от войны устал и ему и за Одером дел хватает». И в 1815 году Наполеон вернулся с Эльбы, и начались его знаменитые «Сто дней». И союзникам пришлось пролить немало крови, чтобы снова окончательно победить его. Англичанам, австрийцам и менее – пруссакам, подоспевшим лишь к самому исходу роковой битвы Ватерлоо. Русская же армия не торопилась на поле боя. Поэтому ее новый вход в Париж был блистательным, слова совета, которые государь повторил вновь восстановленному Людовику, были лучше поняты, и союзники больше не помышляли о войне с Россией из-за Польши…
История была поучительна и выставляла князя Сергея более искушенным в интригах человеком, чем могло показаться при взгляде на его открытое лицо.
– Вряд ли он опишет эту историю в своих мемуарах, если таковые будут, – заметил Пестель в конце рассказа.
Теперь Ломоносовы всей семьей гостили в поместье Жуковых.
– Как тебе служится у цесаревича? – Каждый приезд тесть задавал зятю один и тот же вопрос.
– Прекрасно, – так же ответил Петр. – Константин – деспот, но такой, которого можно убедить словом в его неправоте. А именно это отличает государя от тирана. Армию он любит и уважает, солдаты служат всего семь лет, а не двадцать пять, как у нас, они прекрасно обмундированы и обучены. Фрунт, парады, конечно, как и все Павловичи, он. Резок на разводах, груб ужасно – бывало, что польские офицеры со шляхетским гонором даже стрелялись от его публичного выговора. Но, если поймет, что был неправ, – потом так же публично извинится.
Константин прост, скромен. Даже и часть поляков ему предана. Дворяне наши, правда, не сильно его любят – он бы екатерининские «Вольности дворянские» никогда не подписал. Он считает – раз ты дворянин, помещик – значит служи Отечеству, как при Петре Великом было!
Ко мне был насторожен, что начну я блистать образованностью: как все старого закала офицеры, умников он не любит. Но я не заношусь, и вскоре меня приняли за своего. А если у кого-то и возникнет вопрос, положено ли офицеру книжки читать, вместо того чтобы последние пожитки за ломберным столом закладывать, то секунданты нам всегда помогут найти верный ответ.
– Да, убеждаюсь, что за словом ты в карман не лезешь. Отчего же такую фортуну при цесаревиче поменял на службу в дивизии?
– Оттого, что армия там про запас. Русские полки – чтобы поляки не забылись, кто в доме хозяин. А польские – чтобы боевую польскую шляхту под надзором держать. Потому с государем заранее решено, что ни в каких войнах, кроме европейских, участвовать польская армия не будет. А слух ширится, что с Турцией у нас много споров накопилось, которые турки по упрямому зазнайству решить не хотят. Мне живого дела надобно, парады я всегда не любил.
– Ты о жене тоже должен помнить.
– А разве я не люблю ее? Не предан ей?
– Ну ладно, добре балакать, пойдем поснидаем, чем господь наградил…
Хозяева и приезжие направились в столовую, где был уже накрыт обед. Кроме зятя, у Жукова гостил дальний родственник с женой и соседний помещик. Господь послал им украинский борщ, заправленный солониной, вареники со сметаной, пироги, кулебяку, турецкие засахаренные фрукты и штоф польской водки, варшавской очистки, привезенной Ломоносовым. Дамы пили мозельское вино. Беседа текла размеренно, переходя с предмета на предмет.
После завершения трапезы гости вышли на воздух, в тенистую беседку, завитую траурным плющом. Стоял теплый осенний день. Внезапно на дороге послышался топот копыт и в ворота усадьбы постучался безусый гусарский прапорщик, вероятно, исполнявший роль фельдъегеря. Он попросил напиться и напоить коня, и конечно, ему предложили перекусить, на что он, видимо, и рассчитывал.
– Какие известия везете, господин офицер? – спросил его Жуков, когда прапорщик насытился.
– Я не должен этого говорить по службе, но, видя вас людьми благородными, поскольку это касаемо всех россиян, скажу: нынче был фельдъегерь в округ из Таганрога, государь болен. Смотры отменены, войска остаются на квартирах. Меня послали оповестить начальников частей.
– Стало быть, болезнь серьезная?
– Не могу знать, в сообщении этого не говорилось.
– Серьезная… Спасибо, господин офицер.
– Ну, я тогда поеду, господа. Честь имею, спасибо за гостеприимство!
– Счастливой дороги!
Как только прапорщик уехал, Жуков обратил тревожный взгляд на зятя:
– Государи наши Романовы подолгу не жили, и Александру под пятьдесят уже. Думаю, тебе надо ехать по службе.
– В Умань?
– Нет, в Варшаву. Предвижу, что может случиться разное.
– Почему так полагаете?
– Трое братьев у государя, и все в возрасте.
– Но есть же наследник, Константин Павлович?
– Он в царстве польском сидит. У нас, на Руси, пошло так, что права наследника не уважают, ежели нет у него войска. Сам про такие «случаи» говорил. Так что, езжай и будь в этом войске. Жену с сыном пока оставь у меня, я за ними присмотрю. Тебе может быть не до них.
На следующий день Петр уехал в Варшаву один на легких дрожках с кучером.
Глава 15
Великий князь Михаил
Михаил Павлович был младшим из братьев. Внешне довольно привлекательный, рыжий, с красивыми густыми бровями, превосходящий ростом даже Николая, физически мощный, он был прост в обращении и казался бесхитростным. Но это было лишь внешним впечатлением – он был весьма остроумен, хитер, дипломатичен в отношении с офицерами (в отличие от упрямого Николая) и способен был быть безжалостен более, чем даже брат. Глубоко не любя Александра, он выражал это слепым карикатурным подражанием манерам и поступкам их старшего брата. Идей глубоких, как у Николая Павловича, у него не было, во фрунте же он был педант и еще более жучил за непорядок, чем тот. Умственное учение не любил – окончив его, забил гвоздями шкаф с книгами. За эту простоту и кажущуюся верность его и полюбил Константин. На самом деле, Михаил вполне предан был лишь Николаю… Одновременно с назначением Николая в марте 1825 года командующим 2-й гвардейской дивизии и он также получил под начало 1-ю дивизию гвардии. Новая военная игрушка, большего размера, приводила его в служебный восторг.
Николай вызвал брата в конце октября:
– Ко мне приходят дурные вести. Государь болен.
– Серьезно?
– Очень.
– Да. Значит, тогда Константин Павлович императором будет? Старик ко мне неплохо относится.
– Я полагаю, что старики уже достаточно правили Империей, пора и молодым заняться делом. Эх, сколько бы я сделал, какие бы горы свернул и как поднял бы Россию, если бы мне стать императором! – Николай сжал кулак и слегка прищурился.
– Думаешь, Константин запросто отречется? Не думаю, – заметил Михаил. – Зачем же тогда он пестовал Польскую армию?
– Так ты со мной?
– Да брат, ты знаешь – я всегда с тобой, с детства – куда ты, туда и я! – Михаил протянул брату руку, и тот крепко пожал ее.
– Тогда, слушай. Мы с тобой оба являемся командирами гвардейских дивизий; генерал-адъютант Бенкендорф, командир Гвардейской кирасирской дивизии, вполне мне предан; с генерал-лейтенантом Чернышевым, командиром Легкой гвардейской кавалерии, мы тоже договорились. Гвардия в наших руках, за исключением Отдельного корпуса в Варшаве; теперь необходимо взяться за армию. Поселенные войска вне игры, Аракчеев уже сдался. Михаил слегка прищурился, догадавшись, что недавнее событие в Грузино могло иметь совсем не те причины, о которых говорили вслух.
– Остались пехотные корпуса и приданная им кавалерия. Ты выедешь к Константину, взяв из Царского Села лейб-гвардии Уланский полк. Вот подписанное императором временное назначение полка тебе под команду, на время маневров. – Николай протянул брату приказ с государственной печатью. – По дороге встретишься с войсковыми начальниками, в первую очередь – с нашим бывшим отцом-командиром и наставником, генерал-лейтенантом Паскевичем, командующим Первым корпусом. Переговоришь с генералом от инфантерии Остен-Сакеном, начальником Первой армии, – хотя бы о нейтралитете. Вторая армия нам не столь важна. Ты приедешь к Константину и будешь терпеливо ждать роковых известий… Дальше ты понимаешь, что нужно делать…
Командир лейб-гвардии Уланского полка, бравый генерал-майор Степан Степанович Андреевский, получив приказ о временном подчинении великому князю, взял под козырек и велел своим тысяче двумстам кавалеристам готовится к походу. Андреевский был из тех гвардейских командиров, которые получили назначение еще до отставки Петра Михайловича Волконского, «каменного князя», бывшего начальником Главного штаба Александра. Вместо него был назначен Иван Иванович Дибич, сын прусского офицера, перешедшего на службу к Александру, участвовавший во всех наполеоновских войнах. Новый начальник Главного штаба олицетворял неразрывную связь русской и прусской короны, был по-немецки храбр, сметлив и решителен, а также весьма услужлив по отношению к государю.
И, видя, как возносятся и рушатся фортуны, Степан Степанович был полон решимости выполнить любой приказ непосредственного начальства. Он не князь Хилков, командир гвардейских гусар, – больших поместий у него нет. Значит, удержаться на службе необходимо.
На усиление полка Николай прислал лейб-гвардии Конно-пионерный эскадрон из двухсот самых отчаянных рубак, под командой своего любимца, начальника конно-пионерного дивизиона, полковника огромного роста и силы Константина Константиновича Засса.
На следующее утро полк выступил и самым скорым маршем двинулся по большому Рижскому тракту на Польшу. Дождей не было, и поэтому колонна, предшествуемая дрожками великого князя, двигалась быстро. Меньше чем через неделю войско вошло на мощеные мостовые Риги. Оттуда, опередив полк, он выехал на коляске в Митаву[10], распологавшуюся в полусотне верст юго-западнее. Туда он прибыл к вечеру, и по дороге его встретил герой Смоленска и Бородина, бывший дивизионный и корпусной начальник младших великих князей, генерал-лейтенант Паскевич.
– Иван Федорович, «отец-командир», здравствуй, дай тебя расцеловать! – обратился Михаил к генералу, вылезая из дрожек. Высоколобый, с лицом южнорусского типа и с по-модному «байронически» зачесанными вперед волосами, Паскевич выскочил из коляски навстречу и горячо обнял своего высокопоставленного «питомца».
– Как Елизавета Алексеевна[11]? Как твое полтавское поместье?
– Все благополучно, ваше императорское высочество. Лью слезы над болезнью государя, вашего брата. Говорят, серьезно болен наш отец!
– Да, это так, Иван Федорович. Может случиться самое страшное – все мы осиротеем…
– Не дай бог! – человек искренний, Иван Федорович сокрушенно покачал головой.
– Константин Павлович следующий по старшинству. Но он не молод, и его дети ему не могут наследовать. Ведь он женат морганатическим браком на графине Грудзинской, польке. Хоть ей и дали титул княгини Лович, но это лишь флер. Может возникнуть династический конфликт… Ну и потом, среди приближенных его почти одни поляки, не считая старого адмирала Куруты… – заметил Михаил, отводя генерала в сторону.
– Ваше высочество, мне не доводилось служить под началом великого князя Константина, но зато я служил с вашими высочествами, вами и вашим старшим братом. Всей душой я за вас, русская династия должна быть прочна! Мой Первый корпус, случись что, грудью закроет полякам путь на Петербург! Хоть он и уступает полуторократно польской армии и мои русские солдаты, к сожалению, не так хорошо обмундированы, как солдаты подвластной русскому царю Польши!
– Иван Федорович, слезно тебе благодарен за твою преданность! Генерал-адъютантство твое и новое назначение не за горами.
– Благодарю, ваше высочество! Желал бы ревностно служить там, где могу пролить кровь за Отечество! Кавказ – вот куда зовет сердце, вот где надо сдвинуть горы! Правда, старик Ермолов там давно сидит, однако от долгого сидения старание притупляется… Как говаривал покойный князь Михаил Илларионович Кутузов, – у меня два всего генерала, но один хочет, да не может, – это покойный светлой памяти Петр Петрович Коновницын, а другой может, да не хочет, – это уж наш здравствующий Алексей Петрович, об ком речь, – и ныне он все такой же, как и тогда…
– Понял тебя, Иван Федорович. Жди своего часа, он не за горами… Кавказскими… – Михаил призадумался, они уже довольно далеко отошли от колясок во время своей беседы.
– Как думаешь, Иван Федорович, – генерал Остен-Сакен, командующий Первой армией, поддержит твою позицию?
– Фабиану Вильгельмовичу уже за семьдесят, он человек опытный. С поляками воевал не раз при государыне Екатерине – с тем же Костюшкой. Армию держит в ежовых рукавицах. Ежели бы речь шла о его прежнем начштаба, Иване Ивановиче Дибиче, – тот всегда поддержит цесаревича, женатого на прусской принцессе, супротив обвенчанного на польке. Но курляндское дворянство – оно себе на уме… – Паскевич слегка поскреб подбородок.
– …Однако поляки у трона никому не нужны – они будут думать о восстановлении Великой Польши, в которую и мои полтавские пенаты забрать пожелают, и литовские поместья Остен-Сакена. Государь Александр, по доброте душевной, их поощрял… И устоит ли Константин перед ними? Полагаю, вам надо съездить в Могилев, в штаб-квартиру Первой армии. Во всяком случае, генерал Толь Карл Федорович, начальник штаба, определенно поддержит вас. Может быть, он и сам к вам приедет?
– А как полагаешь, Иван Федорович, как поведут себя остальные корпусные начальники?
– Логгин Осипович Рот, командир Третьего корпуса, как подлинный французский аристократ пойдет за тем, кто больше ему даст. Исключая революционеров, конечно, которых он ненавидит бескорыстно. Алексей Григорьевич Щербатов, командир Четвертого корпуса, – он русский аристократ, человек чести… Трудно сказать. Командир Второго корпуса, Евгений Вюртембергский, как настоящий немец, будет за того, за кого встанет его тетушка, вдовствующая императрица, ваша матушка… Начальник Пятого корпуса, Петр Александрович Толстой, в Москве… – Он, как и все Толстые, повинуется верховной власти. И сделает так, как они порешат с московским генерал-губернатором, Дмитрием Владимировичем Голицыным. Тот же, насколько я знаю, в большой доверенности у Николая Павловича. Вот и считайте… – Однако о Второй армии я бы тоже не забывал: в чаянии похода на турок она готовилась к войне, а не к скачкам, и эти войска считаются самыми боеспособными… Витгенштейн в хороших отношениях с Константином Павловичем.
– Ну спасибо, Иван Федорович. Дал ты мне советов много – дай мне бог всеми воспользоваться… – Они вернулись к коляскам.
– Поедемте ко мне, ваше высочество, я распорядился уже приготовить покои для высокого гостя, – пригласил его генерал.
– Спасибо, охотно принимаю твое приглашение, Иван Федорович!
В Митаве Михаил разместился в большом доме, где жил командир Первого корпуса. После великолепного ужина и недолгой застольной беседы, гость удалился в отведенные ему покои.
Вечером великий князь подробно описал результаты разговора с Паскевичем в письме цесаревичу Николаю и, запечатав его, отправил со вторым своим адъютантом Вешняковым в Санкт-Петербург. После таких умственных трудов он почувствовал себя необычно усталым и лег спать.
Примерно через две недели после выхода из Царского Села гвардейский полк, возглавляемый великим князем, прибыл в Варшаву.
Николай вызвал брата в конце октября:
– Ко мне приходят дурные вести. Государь болен.
– Серьезно?
– Очень.
– Да. Значит, тогда Константин Павлович императором будет? Старик ко мне неплохо относится.
– Я полагаю, что старики уже достаточно правили Империей, пора и молодым заняться делом. Эх, сколько бы я сделал, какие бы горы свернул и как поднял бы Россию, если бы мне стать императором! – Николай сжал кулак и слегка прищурился.
– Думаешь, Константин запросто отречется? Не думаю, – заметил Михаил. – Зачем же тогда он пестовал Польскую армию?
– Так ты со мной?
– Да брат, ты знаешь – я всегда с тобой, с детства – куда ты, туда и я! – Михаил протянул брату руку, и тот крепко пожал ее.
– Тогда, слушай. Мы с тобой оба являемся командирами гвардейских дивизий; генерал-адъютант Бенкендорф, командир Гвардейской кирасирской дивизии, вполне мне предан; с генерал-лейтенантом Чернышевым, командиром Легкой гвардейской кавалерии, мы тоже договорились. Гвардия в наших руках, за исключением Отдельного корпуса в Варшаве; теперь необходимо взяться за армию. Поселенные войска вне игры, Аракчеев уже сдался. Михаил слегка прищурился, догадавшись, что недавнее событие в Грузино могло иметь совсем не те причины, о которых говорили вслух.
– Остались пехотные корпуса и приданная им кавалерия. Ты выедешь к Константину, взяв из Царского Села лейб-гвардии Уланский полк. Вот подписанное императором временное назначение полка тебе под команду, на время маневров. – Николай протянул брату приказ с государственной печатью. – По дороге встретишься с войсковыми начальниками, в первую очередь – с нашим бывшим отцом-командиром и наставником, генерал-лейтенантом Паскевичем, командующим Первым корпусом. Переговоришь с генералом от инфантерии Остен-Сакеном, начальником Первой армии, – хотя бы о нейтралитете. Вторая армия нам не столь важна. Ты приедешь к Константину и будешь терпеливо ждать роковых известий… Дальше ты понимаешь, что нужно делать…
Командир лейб-гвардии Уланского полка, бравый генерал-майор Степан Степанович Андреевский, получив приказ о временном подчинении великому князю, взял под козырек и велел своим тысяче двумстам кавалеристам готовится к походу. Андреевский был из тех гвардейских командиров, которые получили назначение еще до отставки Петра Михайловича Волконского, «каменного князя», бывшего начальником Главного штаба Александра. Вместо него был назначен Иван Иванович Дибич, сын прусского офицера, перешедшего на службу к Александру, участвовавший во всех наполеоновских войнах. Новый начальник Главного штаба олицетворял неразрывную связь русской и прусской короны, был по-немецки храбр, сметлив и решителен, а также весьма услужлив по отношению к государю.
И, видя, как возносятся и рушатся фортуны, Степан Степанович был полон решимости выполнить любой приказ непосредственного начальства. Он не князь Хилков, командир гвардейских гусар, – больших поместий у него нет. Значит, удержаться на службе необходимо.
На усиление полка Николай прислал лейб-гвардии Конно-пионерный эскадрон из двухсот самых отчаянных рубак, под командой своего любимца, начальника конно-пионерного дивизиона, полковника огромного роста и силы Константина Константиновича Засса.
На следующее утро полк выступил и самым скорым маршем двинулся по большому Рижскому тракту на Польшу. Дождей не было, и поэтому колонна, предшествуемая дрожками великого князя, двигалась быстро. Меньше чем через неделю войско вошло на мощеные мостовые Риги. Оттуда, опередив полк, он выехал на коляске в Митаву[10], распологавшуюся в полусотне верст юго-западнее. Туда он прибыл к вечеру, и по дороге его встретил герой Смоленска и Бородина, бывший дивизионный и корпусной начальник младших великих князей, генерал-лейтенант Паскевич.
– Иван Федорович, «отец-командир», здравствуй, дай тебя расцеловать! – обратился Михаил к генералу, вылезая из дрожек. Высоколобый, с лицом южнорусского типа и с по-модному «байронически» зачесанными вперед волосами, Паскевич выскочил из коляски навстречу и горячо обнял своего высокопоставленного «питомца».
– Как Елизавета Алексеевна[11]? Как твое полтавское поместье?
– Все благополучно, ваше императорское высочество. Лью слезы над болезнью государя, вашего брата. Говорят, серьезно болен наш отец!
– Да, это так, Иван Федорович. Может случиться самое страшное – все мы осиротеем…
– Не дай бог! – человек искренний, Иван Федорович сокрушенно покачал головой.
– Константин Павлович следующий по старшинству. Но он не молод, и его дети ему не могут наследовать. Ведь он женат морганатическим браком на графине Грудзинской, польке. Хоть ей и дали титул княгини Лович, но это лишь флер. Может возникнуть династический конфликт… Ну и потом, среди приближенных его почти одни поляки, не считая старого адмирала Куруты… – заметил Михаил, отводя генерала в сторону.
– Ваше высочество, мне не доводилось служить под началом великого князя Константина, но зато я служил с вашими высочествами, вами и вашим старшим братом. Всей душой я за вас, русская династия должна быть прочна! Мой Первый корпус, случись что, грудью закроет полякам путь на Петербург! Хоть он и уступает полуторократно польской армии и мои русские солдаты, к сожалению, не так хорошо обмундированы, как солдаты подвластной русскому царю Польши!
– Иван Федорович, слезно тебе благодарен за твою преданность! Генерал-адъютантство твое и новое назначение не за горами.
– Благодарю, ваше высочество! Желал бы ревностно служить там, где могу пролить кровь за Отечество! Кавказ – вот куда зовет сердце, вот где надо сдвинуть горы! Правда, старик Ермолов там давно сидит, однако от долгого сидения старание притупляется… Как говаривал покойный князь Михаил Илларионович Кутузов, – у меня два всего генерала, но один хочет, да не может, – это покойный светлой памяти Петр Петрович Коновницын, а другой может, да не хочет, – это уж наш здравствующий Алексей Петрович, об ком речь, – и ныне он все такой же, как и тогда…
– Понял тебя, Иван Федорович. Жди своего часа, он не за горами… Кавказскими… – Михаил призадумался, они уже довольно далеко отошли от колясок во время своей беседы.
– Как думаешь, Иван Федорович, – генерал Остен-Сакен, командующий Первой армией, поддержит твою позицию?
– Фабиану Вильгельмовичу уже за семьдесят, он человек опытный. С поляками воевал не раз при государыне Екатерине – с тем же Костюшкой. Армию держит в ежовых рукавицах. Ежели бы речь шла о его прежнем начштаба, Иване Ивановиче Дибиче, – тот всегда поддержит цесаревича, женатого на прусской принцессе, супротив обвенчанного на польке. Но курляндское дворянство – оно себе на уме… – Паскевич слегка поскреб подбородок.
– …Однако поляки у трона никому не нужны – они будут думать о восстановлении Великой Польши, в которую и мои полтавские пенаты забрать пожелают, и литовские поместья Остен-Сакена. Государь Александр, по доброте душевной, их поощрял… И устоит ли Константин перед ними? Полагаю, вам надо съездить в Могилев, в штаб-квартиру Первой армии. Во всяком случае, генерал Толь Карл Федорович, начальник штаба, определенно поддержит вас. Может быть, он и сам к вам приедет?
– А как полагаешь, Иван Федорович, как поведут себя остальные корпусные начальники?
– Логгин Осипович Рот, командир Третьего корпуса, как подлинный французский аристократ пойдет за тем, кто больше ему даст. Исключая революционеров, конечно, которых он ненавидит бескорыстно. Алексей Григорьевич Щербатов, командир Четвертого корпуса, – он русский аристократ, человек чести… Трудно сказать. Командир Второго корпуса, Евгений Вюртембергский, как настоящий немец, будет за того, за кого встанет его тетушка, вдовствующая императрица, ваша матушка… Начальник Пятого корпуса, Петр Александрович Толстой, в Москве… – Он, как и все Толстые, повинуется верховной власти. И сделает так, как они порешат с московским генерал-губернатором, Дмитрием Владимировичем Голицыным. Тот же, насколько я знаю, в большой доверенности у Николая Павловича. Вот и считайте… – Однако о Второй армии я бы тоже не забывал: в чаянии похода на турок она готовилась к войне, а не к скачкам, и эти войска считаются самыми боеспособными… Витгенштейн в хороших отношениях с Константином Павловичем.
– Ну спасибо, Иван Федорович. Дал ты мне советов много – дай мне бог всеми воспользоваться… – Они вернулись к коляскам.
– Поедемте ко мне, ваше высочество, я распорядился уже приготовить покои для высокого гостя, – пригласил его генерал.
– Спасибо, охотно принимаю твое приглашение, Иван Федорович!
В Митаве Михаил разместился в большом доме, где жил командир Первого корпуса. После великолепного ужина и недолгой застольной беседы, гость удалился в отведенные ему покои.
Вечером великий князь подробно описал результаты разговора с Паскевичем в письме цесаревичу Николаю и, запечатав его, отправил со вторым своим адъютантом Вешняковым в Санкт-Петербург. После таких умственных трудов он почувствовал себя необычно усталым и лег спать.
Примерно через две недели после выхода из Царского Села гвардейский полк, возглавляемый великим князем, прибыл в Варшаву.
Глава 16
Смерть императора
– Я рад, что ты приехал, Мишель! Дай обниму тебя. – Цесаревичу Константину Павловичу было сорок шесть лет – немногим менее, чем императору. Он был среднего роста, немного сутуловат, но строен, круглолиц и довольно некрасив, брови имел густые, рыжие и маленький курносый нос. Лицо его, обычно добродушное, имело все признаки порывистого, деспотичного, гневливого характера, какой был у его отца Павла. Но при этом важными чертами его характера были великодушие и рыцарственность. У него не было глубинных замыслов, он был человек довольно прямой и в отличие от старшего брата не стремился свершать д е я н и я. Однако опыт правления Польшей и военных походов, начиная с суворовских, сделал из него неплохого администратора и сносного командира. Кроме того, Константин искренно был привязан к великому князю, чувствуя в нем довольно простую натуру в отличие от замкнутого Николая и был рад его приезду.
Михаил поселился в Бельведерском дворце – его покои отделяла от покоев старшего брата только одна комната. В Варшаве пока еще никто, кроме цесаревича, не знал о болезни государя. Очаровательная Жанетта Грудзинская, получившая от государя титул княгини Ловичской, преданно заботилась о своем муже, сейчас погруженном в печальную задумчивость. (Ей не суждено будет надолго пережить его, когда он скончается несколькими годами позднее.) Обедать нередко садились княгиня Ловичская и князь Михаил вдвоем, Константин оставался в своих покоях.
Приехавшие петербургские уланы встретились в Варшаве со своими товарищами из лейб-гвардии Уланского Цесаревича полка, набранного из природных поляков. Несмотря на знаменитый польский гонор, встреча воинов из двух гвардейских полков произошла довольно дружески. Конно-пионерный эскадрон в этом празднестве участия не принимал, так как полковник Засс сразу увел своих людей в караульную казарму при дворце, в которой их разместили.
Немного позднее Константин Константинович Засс, прогуливаясь возле дворца, обратил внимание на богатыря в серой форме Подольского кирасирского полка, который оказался в компании хорошо ему известного адъютанта цесаревича, подполковника Михаила Лунина. На Лунине был голубоватый мундир лейб-гвардии гродненских гусар, у которых он командовал эскадроном. Поздоровавшись с собеседниками, Засс поинтересовался компанией Лунина и был удивлен, услыхав академическую фамилию Ломоносова.
Он раскланялся и продолжил прогулку. Вообще, он проявил большое любопытство по поводу плана Бельведерского дворца и расположения его караулов.
Между тем Петр лишь на несколько дней отстал от фельдъегеря, привезшего цесаревичу тревожное известие из Таганрога. Однако никаких признаков тревоги в администрации он не увидел, поэтому и не был удивлен, когда Михаил Лунин посоветовал ему никому не говорить о болезни государя. Лунин был доверенным адъютантом Константина и мог уверенно говорить о многих вещах.
– Зачем великий князь Михаил привел полк? – задал ему вопрос Петр.
– Не знаю. Не думаю, что для того, чтобы проветрить гвардию, как он говорит, – сказал Лунин. – Может быть, я попробую разговорить генерала Андреевского или его адъютанта. Думаю, это неспроста.
Между тем великий князь Михаил пожелал развеяться небольшой осенней охотой в лесу к западу от Варшавы. Он уехал туда в сопровождении своего адъютанта и нескольких конных пионеров Засса. Погода стояла холодная и пасмурная, первый снег уже выпал. Возле небольшого селения к великому князю подъехали верхами его адъютант Долгоруков, посланный из Митавы в Могилев, и военный в генеральском плаще, светло-русый, с волевым и решительным лицом. Это был генерал-лейтенант Карл Федорович Толь, начштаба Первой армии, присланный, как и говорил Паскевич, командующим Остен-Сакеном.
Когда-то именно начштаба Первой Западной армии Барклая-де-Толли полковник Толь нашел Бородинское поле для генерального сражения 1812 года (тогда он фактически исполнял обязанности генерал-квартирмейстера соединенных Первой и Второй Западных армий). И это о нем немилосердный Ермолов говорил: «жестокий человек». Правда также и то, что Толь был честен в том, что касалось денег: во время взятия Вильно в 1812 году только он и бывший военный министр Коновницын, в деле Бородина прикрывавший Шевардинский редут, не поживились в местных ювелирных магазинах. Зато на ступенях служебной лестницы для него не существовало ни друзей, ни приятелей. Генерал отдал честь, и, отъехав в сторону от спутников, они заговорили о деле.
Получив от Михаила предложение присоединиться к столичной гвардии, которая поддержит петербургского цесаревича против варшавского, генерал Толь с решительностью ответил согласием. Они стали обсуждать конкретные шаги.
– Вам следует остерегаться Второй армии, там на высших постах слишком много природных русских, – отметил Толь. – И, пожалуй, Кавказского корпуса Ермолова. Впрочем, последний слишком далеко.
– От Юго-Западного края до Петербурга тоже путь неблизкий, – заметил Михаил.
– Надеюсь, вы нас прикроете с юга?
– К сожалению, не на всех начальников корпусов можно положиться с одинаковой уверенностью.
– Передайте все мое уважение его превосходительству будущему фельдмаршалу!
– Разумеется! Все что зависит от меня, будет предпринято, ваше высочество!
Энергичный Толь уехал, а великий князь возвратился в Варшаву.
Каждый день прибывали фельдъегери с сообщением о здоровье государя. Между тем Засс с тревогой сообщил Михаилу, что в Варшаву съехалось довольно много военных из соседних округов.
За ужином он заговорил об этом с братом.
– Так ведь 26 ноября военный праздник Святого Георгия, будет торжественная церемония для георгиевских кавалеров! – сказал Константин.
– Ах, и верно, я позабыл, – ответил Михаил. – Но в прошлые годы ведь этого не было?
– В такой трудный час надобно сделать варшавянам напоминание о числе героев в наших войсках, – заметил Константин. Он не стал говорить, что идею устроить церемонию ему подал Лунин.
На следующий день Константин снова не вышел к столу, и, отобедав с княгиней Ловичской, Михаил отправился в свои покои.
Внезапно он услышал голос брата, зовущий его из комнаты, разделявшей их покои. Накинув сюртук, он выбежал к цесаревичу.
– Мишель, – сказал ему Константин. – Приготовься, нас постигло страшное несчастье!
– Что такое?! – вскричал великий князь.
– Мы и вся Россия с нами осиротели: мы потеряли государя!
Михаил бросился на шею брату и крепко его обнял.
– Настают трудные времена для всех нас, – сказал он.
Это было 25 ноября, после семи часов вечера, когда прискакал фельдегерь из Таганрога.
Выйдя из комнаты, великий князь нашел Константина Засса:
– Печальное событие нас постигло. Государь скончался. Однако времени печалиться мы не имеем. Время действий настало, полковник, время настало… – сказал он, отправляя Засса.
Константин между тем, даже не предупредив жену, вызвал графа Новосильцева, дежурного генерала Кривцова, начальника своей канцелярии Гинца, князя Голицина и доверенного адъютанта Лунина, в этот день не дежурившего. Все они находились в разных частях города. Первым прибыл граф Никита Новосильцев – ровесник цесаревича, былой конфидиент Александра, пока тот не охладел к реформам. Он занимал должность председателя Государственного совета Польши, надзирая за польским правительством и за самим великим князем. Он первый обратился к Константину «ваше величество».
Михаил поселился в Бельведерском дворце – его покои отделяла от покоев старшего брата только одна комната. В Варшаве пока еще никто, кроме цесаревича, не знал о болезни государя. Очаровательная Жанетта Грудзинская, получившая от государя титул княгини Ловичской, преданно заботилась о своем муже, сейчас погруженном в печальную задумчивость. (Ей не суждено будет надолго пережить его, когда он скончается несколькими годами позднее.) Обедать нередко садились княгиня Ловичская и князь Михаил вдвоем, Константин оставался в своих покоях.
Приехавшие петербургские уланы встретились в Варшаве со своими товарищами из лейб-гвардии Уланского Цесаревича полка, набранного из природных поляков. Несмотря на знаменитый польский гонор, встреча воинов из двух гвардейских полков произошла довольно дружески. Конно-пионерный эскадрон в этом празднестве участия не принимал, так как полковник Засс сразу увел своих людей в караульную казарму при дворце, в которой их разместили.
Немного позднее Константин Константинович Засс, прогуливаясь возле дворца, обратил внимание на богатыря в серой форме Подольского кирасирского полка, который оказался в компании хорошо ему известного адъютанта цесаревича, подполковника Михаила Лунина. На Лунине был голубоватый мундир лейб-гвардии гродненских гусар, у которых он командовал эскадроном. Поздоровавшись с собеседниками, Засс поинтересовался компанией Лунина и был удивлен, услыхав академическую фамилию Ломоносова.
Он раскланялся и продолжил прогулку. Вообще, он проявил большое любопытство по поводу плана Бельведерского дворца и расположения его караулов.
Между тем Петр лишь на несколько дней отстал от фельдъегеря, привезшего цесаревичу тревожное известие из Таганрога. Однако никаких признаков тревоги в администрации он не увидел, поэтому и не был удивлен, когда Михаил Лунин посоветовал ему никому не говорить о болезни государя. Лунин был доверенным адъютантом Константина и мог уверенно говорить о многих вещах.
– Зачем великий князь Михаил привел полк? – задал ему вопрос Петр.
– Не знаю. Не думаю, что для того, чтобы проветрить гвардию, как он говорит, – сказал Лунин. – Может быть, я попробую разговорить генерала Андреевского или его адъютанта. Думаю, это неспроста.
Между тем великий князь Михаил пожелал развеяться небольшой осенней охотой в лесу к западу от Варшавы. Он уехал туда в сопровождении своего адъютанта и нескольких конных пионеров Засса. Погода стояла холодная и пасмурная, первый снег уже выпал. Возле небольшого селения к великому князю подъехали верхами его адъютант Долгоруков, посланный из Митавы в Могилев, и военный в генеральском плаще, светло-русый, с волевым и решительным лицом. Это был генерал-лейтенант Карл Федорович Толь, начштаба Первой армии, присланный, как и говорил Паскевич, командующим Остен-Сакеном.
Когда-то именно начштаба Первой Западной армии Барклая-де-Толли полковник Толь нашел Бородинское поле для генерального сражения 1812 года (тогда он фактически исполнял обязанности генерал-квартирмейстера соединенных Первой и Второй Западных армий). И это о нем немилосердный Ермолов говорил: «жестокий человек». Правда также и то, что Толь был честен в том, что касалось денег: во время взятия Вильно в 1812 году только он и бывший военный министр Коновницын, в деле Бородина прикрывавший Шевардинский редут, не поживились в местных ювелирных магазинах. Зато на ступенях служебной лестницы для него не существовало ни друзей, ни приятелей. Генерал отдал честь, и, отъехав в сторону от спутников, они заговорили о деле.
Получив от Михаила предложение присоединиться к столичной гвардии, которая поддержит петербургского цесаревича против варшавского, генерал Толь с решительностью ответил согласием. Они стали обсуждать конкретные шаги.
– Вам следует остерегаться Второй армии, там на высших постах слишком много природных русских, – отметил Толь. – И, пожалуй, Кавказского корпуса Ермолова. Впрочем, последний слишком далеко.
– От Юго-Западного края до Петербурга тоже путь неблизкий, – заметил Михаил.
– Надеюсь, вы нас прикроете с юга?
– К сожалению, не на всех начальников корпусов можно положиться с одинаковой уверенностью.
– Передайте все мое уважение его превосходительству будущему фельдмаршалу!
– Разумеется! Все что зависит от меня, будет предпринято, ваше высочество!
Энергичный Толь уехал, а великий князь возвратился в Варшаву.
Каждый день прибывали фельдъегери с сообщением о здоровье государя. Между тем Засс с тревогой сообщил Михаилу, что в Варшаву съехалось довольно много военных из соседних округов.
За ужином он заговорил об этом с братом.
– Так ведь 26 ноября военный праздник Святого Георгия, будет торжественная церемония для георгиевских кавалеров! – сказал Константин.
– Ах, и верно, я позабыл, – ответил Михаил. – Но в прошлые годы ведь этого не было?
– В такой трудный час надобно сделать варшавянам напоминание о числе героев в наших войсках, – заметил Константин. Он не стал говорить, что идею устроить церемонию ему подал Лунин.
На следующий день Константин снова не вышел к столу, и, отобедав с княгиней Ловичской, Михаил отправился в свои покои.
Внезапно он услышал голос брата, зовущий его из комнаты, разделявшей их покои. Накинув сюртук, он выбежал к цесаревичу.
– Мишель, – сказал ему Константин. – Приготовься, нас постигло страшное несчастье!
– Что такое?! – вскричал великий князь.
– Мы и вся Россия с нами осиротели: мы потеряли государя!
Михаил бросился на шею брату и крепко его обнял.
– Настают трудные времена для всех нас, – сказал он.
Это было 25 ноября, после семи часов вечера, когда прискакал фельдегерь из Таганрога.
Выйдя из комнаты, великий князь нашел Константина Засса:
– Печальное событие нас постигло. Государь скончался. Однако времени печалиться мы не имеем. Время действий настало, полковник, время настало… – сказал он, отправляя Засса.
Константин между тем, даже не предупредив жену, вызвал графа Новосильцева, дежурного генерала Кривцова, начальника своей канцелярии Гинца, князя Голицина и доверенного адъютанта Лунина, в этот день не дежурившего. Все они находились в разных частях города. Первым прибыл граф Никита Новосильцев – ровесник цесаревича, былой конфидиент Александра, пока тот не охладел к реформам. Он занимал должность председателя Государственного совета Польши, надзирая за польским правительством и за самим великим князем. Он первый обратился к Константину «ваше величество».