Страница:
— Это страшная тайна, господин Ганев, — бормотал тот. — Я расскажу, я все расскажу, но сперва отправьте меня в Нью-Йорк. Я знаю, там есть специальная федеральная тюрьма с особым режимом безопасности, которой пользуется и СОБН. Только там меня не достанут. А здесь… Боюсь, господин Ганев, боюсь… Я и так уже наговорил вам много. Но это все пустяки по сравнению с тем, что вы от меня добиваетесь… Я буду говорить только там…
От страха Холбрук был не вполне в себе.
Второй же бандит — его напарник — просто ничего не знал. Ему лишь было приказано сопровождать Холбрука и «подконвойного» и не задавать вопросов.
Делать нечего, решил Ганев, надо ехать в Нью-Йорк. Тем более что оттуда поступили данные, еще больше запутывающие и без того туманную картину. Косвенным путем были установлены личности троих людей, арестованных при разгроме нацистской типографии и убитых снарядом из базуки в той стране, где исчез почти две недели назад Джеральд Финчли. Все трое оказались «пушерами», проходившими в прошлом по делам СОБН.
«Круг замкнулся? — еще и еще раз возвращался к одной и той же мысли Ганев. — Но что это был за круг? И какие еще круги идут от него? Нет, надо срочно этапировать заключенных в Нью-Йорк и лететь туда вместе с ними».
Ганева спасла от смерти обыкновенная бюрократия. Не задержись он в Лондоне всего лишь на один день из-за подробного доклада о нюрнбергском деле, затребованного региональным директором СОБН по Западной Европе, Ганев рухнул бы в Атлантический океан вместе с обломками ракетоплана, на борту которого отправили в Штаты его подопечных. Ракетоплан взорвали управляемой по радио миной, не пощадив четыре сотни пассажиров, находившихся на борту.
УГОДЬЯ ФИРМЫ «РОМЕРСОН»
От страха Холбрук был не вполне в себе.
Второй же бандит — его напарник — просто ничего не знал. Ему лишь было приказано сопровождать Холбрука и «подконвойного» и не задавать вопросов.
Делать нечего, решил Ганев, надо ехать в Нью-Йорк. Тем более что оттуда поступили данные, еще больше запутывающие и без того туманную картину. Косвенным путем были установлены личности троих людей, арестованных при разгроме нацистской типографии и убитых снарядом из базуки в той стране, где исчез почти две недели назад Джеральд Финчли. Все трое оказались «пушерами», проходившими в прошлом по делам СОБН.
«Круг замкнулся? — еще и еще раз возвращался к одной и той же мысли Ганев. — Но что это был за круг? И какие еще круги идут от него? Нет, надо срочно этапировать заключенных в Нью-Йорк и лететь туда вместе с ними».
Ганева спасла от смерти обыкновенная бюрократия. Не задержись он в Лондоне всего лишь на один день из-за подробного доклада о нюрнбергском деле, затребованного региональным директором СОБН по Западной Европе, Ганев рухнул бы в Атлантический океан вместе с обломками ракетоплана, на борту которого отправили в Штаты его подопечных. Ракетоплан взорвали управляемой по радио миной, не пощадив четыре сотни пассажиров, находившихся на борту.
УГОДЬЯ ФИРМЫ «РОМЕРСОН»
(5.5.2005 г.)
Видели бы меня сейчас мои былые коллеги по нашей тихой уютной обсерватории! Физиономия заляпана грязью так, что через нее с трудом пробивается многодневная щетина. От рубахи остались одни лохмотья, джинсы располосованы. За последнее время я не ел ничего, кроме представителей местной флоры, потому что рюкзак с продуктами и питательными таблетками остался на месте моей позавчерашней встречи с одним из представителей местной фауны — ягуаром. Честно говоря, в кино это все выглядит гораздо лучше, чем в жизни. Он бросился на меня так неожиданно, что я еле успел достать нож и, катаясь с хищником в обнимку по земле, всадить ему в горло.
Потом я из последних сил бежал с того места, боясь, что шум и запах схватки привлечет еще кого-нибудь из хищных зверей.
Первое, что я услышал, придя в себя, было журчание воды. Губы мои слиплись от жажды, и я прильнул к маленькому ручейку, благо что вода в нем была относительно чистой. Но важнее было другое… Я заблудился, а ручеек должен был вывести меня на главную тропу — к реке. Превозмогая боль, я через несколько часов добрался до реки. Шорохи и шелесты слышались со всех сторон. Быть может, это были змеи, но у меня уже не было сил реагировать на них. Я свалился у самой воды, теряя сознание. Что-то ползло по моим ногам, быть может какой-нибудь ядовитый паук, но в тот момент все уже было безразлично.
Судя по всему, я пролежал без сознания довольно долго. Однако за ночь я выспался, и с утра мне даже показалось, что силы мои прибывают. Я постепенно стал привыкать даже к комарам и оводам и боялся не хищников и не змей, а мух, которые могли отложить яички мне прямо под кожу.
Не помню, на каком дне пути дорогу мне преградили лютые муравьи-переселенцы. И хотя мозг работал с трудом, я понял, что единственное мое спасение — вода. Я влез в полужидкую грязь больше чем по пояс и просидел там часа два или три, пока опасность не миновала.
Потом меня обуяла неукротимая жажда жизни. Я должен был бороться с ней, ибо понимал, что стоит мне только уступить — и ради самосохранения я пойду на самые безрассудные поступки. И не доберусь до цели своего путешествия — угодий фирмы «Ромерсон».
Река становилась все шире и шире. Эти проклятые мухи, одолевшие меня, сколько я ни отбивался от них, все-таки населили меня своими личинками. Слава богу, что сохранившиеся остатки одежды не позволили им это сделать по всему телу. Но руки и ноги болели невыносимо. Сознаюсь честно, у меня даже мелькнула мысль: не ампутируют ли мне их?
Я сел на поваленный ствол дерева, собрался и сказал себе: «Джеральд Финчли, прекрати ныть. Ты не маленький. Идти сюда тебя никто не заставлял. Сам решил. Почему решил? Потому что надо. Почему надо? Потому что если Джеральд Финчли не пойдет в сельву, рискуя потерять руки-ноги, а Гарсиа Фернандес не поедет в Таиланд, рискуя получить пулю, а Стоян Ганев не поедет в Нюрнберг, рискуя неизвестно еще чем, то многие тысячи, если не миллионы, людей рискуют стать жертвами огромной банды негодяев».
И как только это дошло до меня, все вокруг стало привычным, даже спокойным, как будто я родился не на ухоженной ферме в Штатах, а меж полусгнивших, оплетенных лианами стволов.
Хотя идти вдоль реки было делом не самым легким, я все же боялся потерять ее, так как знал, что худо или бедно, я иду правильной дорогой и рано или поздно доберусь до тайных владений фирмы «Ромерсон». Там мне предстоит провести тщательную разведку. И одному только господу богу известно, что я обнаружу. Думаю, что ничего хорошего.
Несколько дней назад в стране, на территории которой я нахожусь, закрыли представительства СОБН и Интерпола. Мы, мол, плохо себя вели…
Доходили до нас слухи о странных делах, творящихся в районах, скупленных солидной английской фирмой «Ромерсон» для проведения «долгосрочных сельскохозяйственных экспериментов». Фирма держала все свои работы в глубокой тайне. Вот поэтому никому никогда не было хода в эти районы. В нашем обществе уважение к святому праву частной собственности — это вам не шутки… Уж не эксперименты ли по разведению в сельве опиумного мака и переработке его в героин вела там эта фирма? Тем паче, что бывший золотой треугольник, столько веков исправно служивший поставщикам наркотиков, мы все-таки с помощью правительств Бирмы и Лаоса скоро ликвидируем окончательно, и нашему противнику может потребоваться новая крупная опорная зона.
Под давлением все той же фирмы «Ромерсон» правительство этой страны приняло решение выступить на предстоящей сессии ООН с отказом от участия в жизненно важном для страны предприятии — прокладке новой межконтинентальной транспортной магистрали Север — Юг, которая должна была проходить через Канаду, США, Центральную и Южную Америку и оканчиваться на Огненной Земле. Она, конечно же, пересекла бы не только Трансамазонскую магистраль, но и зону, скупленную фирмой «Ромерсон».
Правительство держало свое решение в тайне, чтобы не вызвать накануне предстоящих выборов волну возмущения в стране, но о нем узнал главный редактор ведущей политической газеты. Редактор был честный человек и не получал субсидий от фирмы «Ромерсон». Я говорю «был», потому что он решил выступить публично на страницах своего еженедельника с разоблачением правительства, попирающего национальные интересы страны в угоду иностранным дельцам. Редактора нашли мертвым, когда гасили пожар, вызванный взрывом мощном мины в его доме.
Джейк Питерс раскопал эту историю, но доказательств не имел. Зато он загорелся желанием наведаться в сельву и посмотреть, чем это так мешает фирме «Ромерсон» новая дорога и чем эта фирма вообще там занимается. Но после того, как местные власти закрыли здешнее бюро СОБН, ему, разумеется, пришлось выкатываться отсюда и ждать официального обсуждения протеста нашего руководства правительству этой страны на сессии Генеральной Ассамблеи.
Я же срочно вылетел сюда из Нью-Йорка «для ликвидации дел бюро»… Два дня спустя, выполнив все формальности, я сел во взятый напрокат элегантный электромобиль и на глазах наблюдавшей за мной полиции пересек границу с соседним государством. Еще через день, оторвавшись от пущенных кем-то за мной «хвостов», я пересек границу в обратном направлении и «растворился»…
Скандал, конечно: старший инспектор СОБН находится нелегально в стране, нарушая закон и международное право. Это только «пушерам» можно, а нам такого нельзя. Если меня поймают — СОБН скомпрометирован. Ну что же, я знал, на что шел. Американец я, в конце концов, или нет?
Отвечаю — американец. А какой уважающий себя американец побоится проявить свою вольную индивидуальность, не пойдет на приключение один? Нет, действовать в одиночку для моих предков было куда привычнее, чем работать в рамках какого-то аппарата. Проповедь гнилого индивидуализма, заявил бы на это мой уважаемый русский друг Сергей Карпов.
«Эх, — подумал я, вставая со сломанного ствола дерева, — Серега, в настоящий момент мне одинаково начхать и на индивидуализм и на коллективизм. Мне просто, увы, одиноко и грустно и очень хочется поскорее отсюда выбраться».
В конце концов река привела меня туда, куда мне было нужно — к самым границам «государства в государстве», к угодьям фирмы «Ромерсон». Обходя очередную излучину реки, я наткнулся на высокий проволочный забор, пересекавший даже реку. Насколько я понял, он был установлен не столько против лесных бродяг вроде меня, сколько против зверей. В проволоке не было электротока, часовых я не обнаружил, заросли близ забора метров на сто были расчищены. Я приблизился к забору, сделал подкоп и проник на территорию фирмы. Крупное зверье в огражденную зону попасть не могло. Но зона за забором может просматриваться средствами электронного наблюдения, поэтому я включил свою «шапку-невидимку» — маленький такой приборчик, делающий меня практически невидимым для всех видов электронного наблюдения. Хорошо еще, что этот прибор я нес в застегнутом на «молнию» внутреннем кармане, а то, катаясь с тем ягуаром, вполне мог бы растерять все.
К лагерю я вышел совершенно неожиданно для самого себя, отшагав всего две мили.
«Ну, если это опытная мирная сельскохозяйственная станция по разведению новых сортов гевеи-каучуконоса или черных тюльпанов, — мелькнуло у меня в голове, — то я папа римский, а фирма „Ромерсон“ — воплощенная невинность».
Высокий забор из колючей проволоки через каждые двести метров разрывался вышками, на которых находятся по два часовых с пулеметом. Вдоль забора, без всякого сомнения, проходят невидимые глазу лучи электронного наблюдения. Я посмотрел на свой приборчик: так и есть. Ну, да нам это не страшно. Главное, чтобы в колючей проволоке не было тока. С моим прибором и ток преодолим, хотя сгореть может моя «шапка-невидимка», и останусь я без прикрытия.
Я спрятался в кустах и принялся выковыривать из кожи рук и ног личинки мух; кожа зудела и чесалась так, как будто я был искусан по меньшей мере миллионом комаров. Затем я кое-как привел в порядок свою одежду. Не скажу, что после этого я выглядел как денди, но, по крайней мере, не как пугало.
После всего этого я устроился поудобнее, притаился и принялся наблюдать за забором.
За первый день наблюдения я установил, что часовых на вышках сменяют каждые четыре часа. Первые час-два они стоят очень напряженно, но потом внимание у них ослабевает, они даже начинают между собой болтать. Люди днями ждут опасности, но ее нет, и напряжение, а вместе с ним и дисциплина падают. Ветер доносил до меня обрывки речи, и, к моему удивлению, иногда я слышал, что говорят они по-немецки, но на каком-то странном и непривычном диалекте.
Каждые четыре часа перед сменой караула вдоль забора проходит вооруженный автоматами патруль из трех человек с собакой. Хорошо, что с внутренней стороны лагеря, а не с наружной. Все-таки подальше от меня. На собаку моя «шапка-невидимка» не действует.
На второй день я вел наблюдение, сидя на высокой пальме, слева и справа от меня находились две сторожевые вышки. С дерева была хорошо обозрима часть лагеря — бараки, плац, непонятные мне сооружения. Противоположной стороны забора я не видел. Прямо не лагерь, а небольшой городок в сельве.
Как я выяснил позже, этот городок выходит на берег огромной судоходной реки, притоком которой служит та речка, по берегу которой я шел. Городок рос от берега в глубь сельвы.
У многих объектов была выставлена своя внутренняя охрана, что разжигало мое любопытство. Здание у плаца вместо любопытства разжигало аппетит. Там, судя по всему, располагалась столовая, потому что с задней стороны этого барака часто появлялись одетые в поварские колпаки и халаты люди.
В столовую в строго определенные промежутки времени утром, днем и вечером отправлялись строем с плаца группы людей. И этот плац, и люди на нем потрясли меня больше всего. Они занимались самой что ни на есть настоящей военной подготовкой. Причем люди были очень разные. Белокурые рослые европейцы, жгучие брюнеты-латиноамериканцы и, к большому моему удивлению, парни очень хорошо мне известного типа — китайцы, вьетнамцы, камбоджийцы… Эти, кстати, уходили есть в другое здание, расположенное поодаль от плаца.
Я могу, если повезет, воспользоваться одним странным ритуалом, происходящим здесь каждый день, и с его помощью пройти в лагерь. А потом с помощью моего приборчика выйти оттуда обратно. Приборчик, конечно, сгорит, но, сгорев, выведет из строя на несколько часов их систему внешнего электронного наблюдения. А больше мне и не надо.
Вполне возможно, они припишут аварию внутренним техническим неполадкам, а пока разберутся, я уже буду далеко и, даст бог, сумею уйти. В двух днях пути находится база, которую Джейк заблаговременно успел подготовить для обстоятельной разведки района. Там есть оружие, еда, рация и маленький двухместный флаер, на котором я быстро окажусь за границей и в сфере действия СОБН. Итак, рискнуть можно.
Странный же ритуал, увидев который я и решил попробовать проникнуть в угодья фирмы «Ромерсон», заключался в следующем. Ежедневно в полдень к левой от меня вышке подъезжал маленький одноместный открытый роллер, за рулем которого сидел высокого роста человек в форме цвета хаки и в кепи с большим козырьком. Точно так же были одеты часовые на вышках. Не спускаясь с вышки, часовой включал какой-то прибор, внизу раскрывались ворота, роллер выезжал за пределы лагеря, и ворота закрывались за ним. Затем роллер катился по дороге метров сто до начала леса, человек вылезал из кабины и пешком шел в глубь густых зарослей. Появлялся обратно он ровно через десять минут. Снова садился в роллер, подкатывал к вышке. Наблюдавший за ним часовой опять открывал ворота, и человек возвращался обратно в лагерь.
В первый же раз, когда я его увидел, меня разобрало страшное любопытство, что это он там делает.
И после его возвращения в лагерь я решил посмотреть, что там к чему.
Прорубленная в зарослях тропинка упиралась в большой бетонный крест, врытый в землю. На кресте — изображение черепа и рядом с ним непонятные мне знаки. Чуть ниже надпись:
На следующий день я затаился в зарослях неподалеку от могилы, выбрав позицию так, чтобы находиться чуть сбоку от маленькой, плотно утрамбованной площадочки, которой кончалась тропинка. Там как раз было достаточно места для одного человека.
Точно в то же время, что и вчера, появился мой загадочный незнакомец. Размеренно ступая, он прошагал чуть сбоку от маленькой, плотно утрамбованной площадочки прямо перед крестом. Замерев на месте по стойке «смирно», он вдруг резко выкинул правую руку в неизвестном мне приветствии.
Сейчас он хорошо был виден в профиль. На отворотах воротника его форменной рубашки я разглядел те же непонятные мне знаки и изображение черепа, что и на бетонном кресте. Под ним виднелось какое-то золотое шитье, на мой взгляд, на рубашке цвета хаки совершенно неуместное.
Опустив руку, человек стоял навытяжку перед памятником ровно пять минут, я проверял по своему хронометру. Ну и выдержка! Неподвижно застыть на такой жаре. Затем он снова резко выкинул правую руку вперед, повернулся через левое плечо и зашагал обратно к роллеру.
Итак, сегодня он придет сюда снова… Мой план основывался еще и на том, что в лагере, видимо, была установлена твердая дисциплина. Все люди ходили только группами в строю и по определенным дорожкам. По тем же дорожкам, обгоняя их, проезжали многоместные роллеры. Во всяком случае, так было в той части лагеря, которую я был способен просмотреть. В одиночку, кроме моего таинственного «гренадера», как я мысленно окрестил его за рост и выправку, по лагерю не разъезжал никто. Это обстоятельство в сочетании с тем, что он мог выходить за ворота, свидетельствовало, что он был фигурой высокопоставленной. Уж во всяком случае, не рядовой. Это факт.
Насколько я мог судить на основании двухдневных наблюдений, он, возвращаясь в лагерь, придерживался одного и того же маршрута. То есть проезжал по широкой дорожке, проходящей мимо трех странного вида зданий, у которых не было постов наружной охраны, затем огибал плац и направлялся в сторону зданий в дальней части лагеря, что заинтересовали меня больше всего остального, здесь увиденного. Я заметил: иногда к ним подъезжали тяжелые машины и уезжали обратно, чем-то нагруженные. А сегодня утром к одному из них подкатили длиннющую платформу на гусеничном ходу и долго и аккуратно грузили на нее подъемным краном нечто длинное и сигарообразное, заботливо закрытое чехлами.
Еще пятнадцать минут спустя роллер возвращался обратно и останавливался у ближнего ко мне конца плаца, где росло огромное тенистое дерево. «Гренадер» выходил из роллера, усаживался в установленный под деревом шезлонг и со вкусом выкуривал сигару, на что у него уходило от первой затяжки до последней ровно тридцать минут. Ишь, сибарит! Затем он снова садился в роллер, подкатывал к одной из столовых на противоположной стороне плаца и исчезал в ее дверях.
Вот на это-то я и рассчитывал. На те тридцать минут, которые мой пунктуальный незнакомец тратил на самоугощение никотином. Мне их вполне хватит, чтобы, посмотрев в непосредственной близости что к чему в лагере, повернуть обратно, пока «гренадера» не хватились в столовой, куда он не придет к своему обычному часу. Здесь в действие вступает мой приборчик. Я жертвую им, чтобы вывести из строя систему электронного наблюдения, и ухожу через те же ворота, что и въехал.
Проезжая вышку, в первый раз я оставляю под ней маленький баллон величиною с тюбик губной помады. Таймер поставлю на три минуты. За это время я успею отъехать достаточно далеко, чтобы облако парализующего газа, которое вырвется из баллона, не задело меня. Когда я вернусь обратно, газ уже рассеется, а часовые на вышке будут в состоянии полной прострации вплоть до самого вечера.
Пока охрана лагеря найдет причину выхода из строя систем электронных сторожей и электронного наблюдения, обнаружит, что с часовыми на вышках неладно, и, наконец, сообразит, что «гренадер» исчез, а его роллер уткнулся в вышку, я уже буду довольно далеко, выиграв себе изрядную фору. А там уже как повезет. Но если действительно все пройдет нормально и если я доставлю в СОБН фотопленки, которые уже заснял снаружи и засниму внутри, то общий счет в наших играх с этой «респектабельной английской фирмой» и с тем, кто за ней на самом деле стоит, несколько изменится в нашу пользу.
Да, наркотиками здесь вроде бы и не пахнет. Тут что-то совсем другое. И не СОБН этим делом заниматься, а непосредственно Совету Безопасности… Нет, инспектор Финчли, придется вам совершить прогулку за забор, хотя сейчас у вас при одной мысли об этом даже поджилки трясутся, ну а в дальнейшем читатели ваших мемуаров, если, конечно, вы останетесь живы после всей этой передряги, наверняка обвинят вас в безрассудном авантюризме.
Итак, я поджидал своего «гренадера» неподалеку от места его ежедневного паломничества. Он появится у поворота тропинки ровно через три минуты. Я выбрал место, максимально удаленное от вышки и прикрытое от нее кустарником. Отсюда до креста он обычно идет еще четыре минуты. Пять минут у могилы, четыре обратно. Итого, тринадцать минут в моем распоряжении, прежде чем я должен выйти из-за поворота в поле зрения часовых. За это время я должен моего «гренадера» ошеломить, скрутить, раздеть, напялить на себя его одежду и допросить. Затем укол в руку, и он проспит богатырским сном ровно шесть часов.
Чтобы сэкономить каждую секунду, я заранее сбросил свои лохмотья, специальными салфетками снял с лица грязь и щетину. Короче говоря, как мог привел себя в порядок и продумал вопросы. На моей стороне, разумеется, внезапность, но противник на вид тоже силен и в хорошей форме. Поэтому схватка может занять больше времени, чем хотелось бы. К тому же мне никак нельзя рвать его одежду…
«Ага, вот он. Раз, два, три… Пошел!» — мелькнуло у меня в голове, и я почувствовал, что напрягся каждый мускул.
Я бесшумно вырос у него за спиной и большим и указательным пальцами левой руки сжал ему артерию на шее, расстегивая при этом правой рукой кобуру его пистолета. Но я недооценил противника, за что и был наказан. Несмотря на внезапность моего нападения, на то, что я взял его стальной хваткой, парализующей обычно любого нормального человека, он успел среагировать так молниеносно, что дело чуть было не закончилось для меня плачевно.
Массивный затылок резко откинутой назад головы врезался мне прямо в нос. От боли, пронзившей мозг, я ослабил пальцы на его шее и отпустил кобуру. Тут же локти все еще стоящего ко мне спиной человека заработали, как мощные поршни. Правый врезался мне в печень, левый — под ребро. Он молниеносно обернулся на каблуках, заученным движением выбросив вперед кулак левой руки, который, как он считал, должен был найти челюсть его уже оглушенного предыдущими ударами противника, своротить ее набок, а самого противника — на землю. Правой рукой он уже доставал из кобуры пистолет.
Но «гренадер» допустил ту же ошибку, что вначале позволил себе я. Меня он тоже недооценил, как и я его. Разумеется, нормальный человек, получив предыдущие три удара, действительно был бы достаточно ослеплен болью, чтобы получить четвертый и рухнуть на землю. Но только не здоровяк Финчли, с детства игравший в американский футбол, где бьют так, что приходится надевать специальные доспехи.
Инстинктивно, не успев еще подумать, я сделал кругообразное движение правой рукой, которая змеей обвилась вокруг левой руки «гренадера», довольно болезненно перехватив ее в локтевом сгибе. Левое колено я поднял еще до того, как «гренадер» повернулся. Рассчитывал въехать ему в крестец, но он повернулся так стремительно, что вместо этого удар пришелся в пах. Сейчас об этом говорить легко, а тогда все происходило в считанные доли секунды. «Гренадер» не то чтобы скрючился, слишком здоров для этого он был, но чуть-чуть пригнулся от боли.
Это привело к двум моментальным последствиям. Затрещал локтевой сустав его левой руки, а мое правое колено пришло в соприкосновение с его подбородком. Он подавился собственными зубами. В то же мгновение ребром левой руки я ударил его точно по локтю правой руки, и вытащенный уже из кобуры пистолет упал нам под ноги. Отпустив его левую руку, я нанес ему страшный удар в висок.
Таким образом можно свалить с ног даже быка. Я думал, что сейчас мой «гренадер» рухнет как подкошенный. Вместо этого он только лишь глухо крякнул и выбросил вперед левую руку. Рухнул же как подкошенный я, правда, рухнул прямо на него. В падении я сумел стукнуть его головой о ствол дерева, за которым скрывался в засаде до его появления. Это меня и спасло. «Гренадер» наконец-то потерял сознание.
Содрать с него рубаху, брюки, ремень с кобурой и ботинки было делом одной минуты. Переодевшись, я посмотрел на снятые с его запястья часы. Схватка и переодевание заняли четыре минуты. Что же, пора приводить его в чувство. Я «легонько» похлопал его по щекам. Он пришел в себя удивительно быстро и посмотрел на меня бесстрастным взглядом. Я показал ему нож и объяснил по-английски:
— Сейчас я выну кляп и буду задавать вам вопросы. Вы тихо и быстро ответите на них. При первой же попытке закричать я всажу вам нож прямо в горло. Будете вести себя разумно, гарантирую вам жизнь. Если вы меня поняли и согласны, кивните головой.
«Гренадер» кивнул.
— Кто хозяин вашего лагеря?
Пленник молчал.
— У меня мало времени, и мне не хотелось бы прибегать к крайним мерам, — прижал я острие ножа к его горлу. Я блефовал. Оставалось только надеяться на его сообразительность.
— Я требую, чтобы меня рассматривали как военнопленного, на которого распространяется действие Женевской конвенции, а не как военного преступника, — прохрипел он, и я чуть не выронил в тот момент от удивления нож.
Ничего себе жаргончик! «Военнопленный», «военный преступник»! Мы от таких слов давно отвыкли. И что такое Женевская конвенция? Я ничего не мог понять, но показывать этого было нельзя.
— Отвечайте на вопросы. Этим вы облегчите свою участь, — на всякий случай сказал я. Более нейтральной фразы мне на ум не пришло. — Так кто же хозяин лагеря?
— Всем заправляет американец по имени Томпсон, — ответил пленник. — Он время от времени наведывается сюда с Большой земли.
«Гренадер» говорил по-английски достаточно хорошо, но с акцентом. С каким, понять было трудно из-за выбитых зубов. Но, вспомнив доносившуюся до меня с вышки немецкую речь, я вдруг неожиданно сам для себя спросил его:
Видели бы меня сейчас мои былые коллеги по нашей тихой уютной обсерватории! Физиономия заляпана грязью так, что через нее с трудом пробивается многодневная щетина. От рубахи остались одни лохмотья, джинсы располосованы. За последнее время я не ел ничего, кроме представителей местной флоры, потому что рюкзак с продуктами и питательными таблетками остался на месте моей позавчерашней встречи с одним из представителей местной фауны — ягуаром. Честно говоря, в кино это все выглядит гораздо лучше, чем в жизни. Он бросился на меня так неожиданно, что я еле успел достать нож и, катаясь с хищником в обнимку по земле, всадить ему в горло.
Потом я из последних сил бежал с того места, боясь, что шум и запах схватки привлечет еще кого-нибудь из хищных зверей.
Первое, что я услышал, придя в себя, было журчание воды. Губы мои слиплись от жажды, и я прильнул к маленькому ручейку, благо что вода в нем была относительно чистой. Но важнее было другое… Я заблудился, а ручеек должен был вывести меня на главную тропу — к реке. Превозмогая боль, я через несколько часов добрался до реки. Шорохи и шелесты слышались со всех сторон. Быть может, это были змеи, но у меня уже не было сил реагировать на них. Я свалился у самой воды, теряя сознание. Что-то ползло по моим ногам, быть может какой-нибудь ядовитый паук, но в тот момент все уже было безразлично.
Судя по всему, я пролежал без сознания довольно долго. Однако за ночь я выспался, и с утра мне даже показалось, что силы мои прибывают. Я постепенно стал привыкать даже к комарам и оводам и боялся не хищников и не змей, а мух, которые могли отложить яички мне прямо под кожу.
Не помню, на каком дне пути дорогу мне преградили лютые муравьи-переселенцы. И хотя мозг работал с трудом, я понял, что единственное мое спасение — вода. Я влез в полужидкую грязь больше чем по пояс и просидел там часа два или три, пока опасность не миновала.
Потом меня обуяла неукротимая жажда жизни. Я должен был бороться с ней, ибо понимал, что стоит мне только уступить — и ради самосохранения я пойду на самые безрассудные поступки. И не доберусь до цели своего путешествия — угодий фирмы «Ромерсон».
Река становилась все шире и шире. Эти проклятые мухи, одолевшие меня, сколько я ни отбивался от них, все-таки населили меня своими личинками. Слава богу, что сохранившиеся остатки одежды не позволили им это сделать по всему телу. Но руки и ноги болели невыносимо. Сознаюсь честно, у меня даже мелькнула мысль: не ампутируют ли мне их?
Я сел на поваленный ствол дерева, собрался и сказал себе: «Джеральд Финчли, прекрати ныть. Ты не маленький. Идти сюда тебя никто не заставлял. Сам решил. Почему решил? Потому что надо. Почему надо? Потому что если Джеральд Финчли не пойдет в сельву, рискуя потерять руки-ноги, а Гарсиа Фернандес не поедет в Таиланд, рискуя получить пулю, а Стоян Ганев не поедет в Нюрнберг, рискуя неизвестно еще чем, то многие тысячи, если не миллионы, людей рискуют стать жертвами огромной банды негодяев».
И как только это дошло до меня, все вокруг стало привычным, даже спокойным, как будто я родился не на ухоженной ферме в Штатах, а меж полусгнивших, оплетенных лианами стволов.
Хотя идти вдоль реки было делом не самым легким, я все же боялся потерять ее, так как знал, что худо или бедно, я иду правильной дорогой и рано или поздно доберусь до тайных владений фирмы «Ромерсон». Там мне предстоит провести тщательную разведку. И одному только господу богу известно, что я обнаружу. Думаю, что ничего хорошего.
Несколько дней назад в стране, на территории которой я нахожусь, закрыли представительства СОБН и Интерпола. Мы, мол, плохо себя вели…
Доходили до нас слухи о странных делах, творящихся в районах, скупленных солидной английской фирмой «Ромерсон» для проведения «долгосрочных сельскохозяйственных экспериментов». Фирма держала все свои работы в глубокой тайне. Вот поэтому никому никогда не было хода в эти районы. В нашем обществе уважение к святому праву частной собственности — это вам не шутки… Уж не эксперименты ли по разведению в сельве опиумного мака и переработке его в героин вела там эта фирма? Тем паче, что бывший золотой треугольник, столько веков исправно служивший поставщикам наркотиков, мы все-таки с помощью правительств Бирмы и Лаоса скоро ликвидируем окончательно, и нашему противнику может потребоваться новая крупная опорная зона.
Под давлением все той же фирмы «Ромерсон» правительство этой страны приняло решение выступить на предстоящей сессии ООН с отказом от участия в жизненно важном для страны предприятии — прокладке новой межконтинентальной транспортной магистрали Север — Юг, которая должна была проходить через Канаду, США, Центральную и Южную Америку и оканчиваться на Огненной Земле. Она, конечно же, пересекла бы не только Трансамазонскую магистраль, но и зону, скупленную фирмой «Ромерсон».
Правительство держало свое решение в тайне, чтобы не вызвать накануне предстоящих выборов волну возмущения в стране, но о нем узнал главный редактор ведущей политической газеты. Редактор был честный человек и не получал субсидий от фирмы «Ромерсон». Я говорю «был», потому что он решил выступить публично на страницах своего еженедельника с разоблачением правительства, попирающего национальные интересы страны в угоду иностранным дельцам. Редактора нашли мертвым, когда гасили пожар, вызванный взрывом мощном мины в его доме.
Джейк Питерс раскопал эту историю, но доказательств не имел. Зато он загорелся желанием наведаться в сельву и посмотреть, чем это так мешает фирме «Ромерсон» новая дорога и чем эта фирма вообще там занимается. Но после того, как местные власти закрыли здешнее бюро СОБН, ему, разумеется, пришлось выкатываться отсюда и ждать официального обсуждения протеста нашего руководства правительству этой страны на сессии Генеральной Ассамблеи.
Я же срочно вылетел сюда из Нью-Йорка «для ликвидации дел бюро»… Два дня спустя, выполнив все формальности, я сел во взятый напрокат элегантный электромобиль и на глазах наблюдавшей за мной полиции пересек границу с соседним государством. Еще через день, оторвавшись от пущенных кем-то за мной «хвостов», я пересек границу в обратном направлении и «растворился»…
Скандал, конечно: старший инспектор СОБН находится нелегально в стране, нарушая закон и международное право. Это только «пушерам» можно, а нам такого нельзя. Если меня поймают — СОБН скомпрометирован. Ну что же, я знал, на что шел. Американец я, в конце концов, или нет?
Отвечаю — американец. А какой уважающий себя американец побоится проявить свою вольную индивидуальность, не пойдет на приключение один? Нет, действовать в одиночку для моих предков было куда привычнее, чем работать в рамках какого-то аппарата. Проповедь гнилого индивидуализма, заявил бы на это мой уважаемый русский друг Сергей Карпов.
«Эх, — подумал я, вставая со сломанного ствола дерева, — Серега, в настоящий момент мне одинаково начхать и на индивидуализм и на коллективизм. Мне просто, увы, одиноко и грустно и очень хочется поскорее отсюда выбраться».
В конце концов река привела меня туда, куда мне было нужно — к самым границам «государства в государстве», к угодьям фирмы «Ромерсон». Обходя очередную излучину реки, я наткнулся на высокий проволочный забор, пересекавший даже реку. Насколько я понял, он был установлен не столько против лесных бродяг вроде меня, сколько против зверей. В проволоке не было электротока, часовых я не обнаружил, заросли близ забора метров на сто были расчищены. Я приблизился к забору, сделал подкоп и проник на территорию фирмы. Крупное зверье в огражденную зону попасть не могло. Но зона за забором может просматриваться средствами электронного наблюдения, поэтому я включил свою «шапку-невидимку» — маленький такой приборчик, делающий меня практически невидимым для всех видов электронного наблюдения. Хорошо еще, что этот прибор я нес в застегнутом на «молнию» внутреннем кармане, а то, катаясь с тем ягуаром, вполне мог бы растерять все.
К лагерю я вышел совершенно неожиданно для самого себя, отшагав всего две мили.
«Ну, если это опытная мирная сельскохозяйственная станция по разведению новых сортов гевеи-каучуконоса или черных тюльпанов, — мелькнуло у меня в голове, — то я папа римский, а фирма „Ромерсон“ — воплощенная невинность».
Высокий забор из колючей проволоки через каждые двести метров разрывался вышками, на которых находятся по два часовых с пулеметом. Вдоль забора, без всякого сомнения, проходят невидимые глазу лучи электронного наблюдения. Я посмотрел на свой приборчик: так и есть. Ну, да нам это не страшно. Главное, чтобы в колючей проволоке не было тока. С моим прибором и ток преодолим, хотя сгореть может моя «шапка-невидимка», и останусь я без прикрытия.
Я спрятался в кустах и принялся выковыривать из кожи рук и ног личинки мух; кожа зудела и чесалась так, как будто я был искусан по меньшей мере миллионом комаров. Затем я кое-как привел в порядок свою одежду. Не скажу, что после этого я выглядел как денди, но, по крайней мере, не как пугало.
После всего этого я устроился поудобнее, притаился и принялся наблюдать за забором.
За первый день наблюдения я установил, что часовых на вышках сменяют каждые четыре часа. Первые час-два они стоят очень напряженно, но потом внимание у них ослабевает, они даже начинают между собой болтать. Люди днями ждут опасности, но ее нет, и напряжение, а вместе с ним и дисциплина падают. Ветер доносил до меня обрывки речи, и, к моему удивлению, иногда я слышал, что говорят они по-немецки, но на каком-то странном и непривычном диалекте.
Каждые четыре часа перед сменой караула вдоль забора проходит вооруженный автоматами патруль из трех человек с собакой. Хорошо, что с внутренней стороны лагеря, а не с наружной. Все-таки подальше от меня. На собаку моя «шапка-невидимка» не действует.
На второй день я вел наблюдение, сидя на высокой пальме, слева и справа от меня находились две сторожевые вышки. С дерева была хорошо обозрима часть лагеря — бараки, плац, непонятные мне сооружения. Противоположной стороны забора я не видел. Прямо не лагерь, а небольшой городок в сельве.
Как я выяснил позже, этот городок выходит на берег огромной судоходной реки, притоком которой служит та речка, по берегу которой я шел. Городок рос от берега в глубь сельвы.
У многих объектов была выставлена своя внутренняя охрана, что разжигало мое любопытство. Здание у плаца вместо любопытства разжигало аппетит. Там, судя по всему, располагалась столовая, потому что с задней стороны этого барака часто появлялись одетые в поварские колпаки и халаты люди.
В столовую в строго определенные промежутки времени утром, днем и вечером отправлялись строем с плаца группы людей. И этот плац, и люди на нем потрясли меня больше всего. Они занимались самой что ни на есть настоящей военной подготовкой. Причем люди были очень разные. Белокурые рослые европейцы, жгучие брюнеты-латиноамериканцы и, к большому моему удивлению, парни очень хорошо мне известного типа — китайцы, вьетнамцы, камбоджийцы… Эти, кстати, уходили есть в другое здание, расположенное поодаль от плаца.
Я могу, если повезет, воспользоваться одним странным ритуалом, происходящим здесь каждый день, и с его помощью пройти в лагерь. А потом с помощью моего приборчика выйти оттуда обратно. Приборчик, конечно, сгорит, но, сгорев, выведет из строя на несколько часов их систему внешнего электронного наблюдения. А больше мне и не надо.
Вполне возможно, они припишут аварию внутренним техническим неполадкам, а пока разберутся, я уже буду далеко и, даст бог, сумею уйти. В двух днях пути находится база, которую Джейк заблаговременно успел подготовить для обстоятельной разведки района. Там есть оружие, еда, рация и маленький двухместный флаер, на котором я быстро окажусь за границей и в сфере действия СОБН. Итак, рискнуть можно.
Странный же ритуал, увидев который я и решил попробовать проникнуть в угодья фирмы «Ромерсон», заключался в следующем. Ежедневно в полдень к левой от меня вышке подъезжал маленький одноместный открытый роллер, за рулем которого сидел высокого роста человек в форме цвета хаки и в кепи с большим козырьком. Точно так же были одеты часовые на вышках. Не спускаясь с вышки, часовой включал какой-то прибор, внизу раскрывались ворота, роллер выезжал за пределы лагеря, и ворота закрывались за ним. Затем роллер катился по дороге метров сто до начала леса, человек вылезал из кабины и пешком шел в глубь густых зарослей. Появлялся обратно он ровно через десять минут. Снова садился в роллер, подкатывал к вышке. Наблюдавший за ним часовой опять открывал ворота, и человек возвращался обратно в лагерь.
В первый же раз, когда я его увидел, меня разобрало страшное любопытство, что это он там делает.
И после его возвращения в лагерь я решил посмотреть, что там к чему.
Прорубленная в зарослях тропинка упиралась в большой бетонный крест, врытый в землю. На кресте — изображение черепа и рядом с ним непонятные мне знаки. Чуть ниже надпись:
«Бригаденфюрер СС Юзеф Шульц, 1900 — 2005»…Эта надпись привела меня в полнейшее недоумение: «Что у них здесь, тайный заповедник долгожителей? И что такое „бригаденфюрер“? Может быть, самый старый долгожитель?»
На следующий день я затаился в зарослях неподалеку от могилы, выбрав позицию так, чтобы находиться чуть сбоку от маленькой, плотно утрамбованной площадочки, которой кончалась тропинка. Там как раз было достаточно места для одного человека.
Точно в то же время, что и вчера, появился мой загадочный незнакомец. Размеренно ступая, он прошагал чуть сбоку от маленькой, плотно утрамбованной площадочки прямо перед крестом. Замерев на месте по стойке «смирно», он вдруг резко выкинул правую руку в неизвестном мне приветствии.
Сейчас он хорошо был виден в профиль. На отворотах воротника его форменной рубашки я разглядел те же непонятные мне знаки и изображение черепа, что и на бетонном кресте. Под ним виднелось какое-то золотое шитье, на мой взгляд, на рубашке цвета хаки совершенно неуместное.
Опустив руку, человек стоял навытяжку перед памятником ровно пять минут, я проверял по своему хронометру. Ну и выдержка! Неподвижно застыть на такой жаре. Затем он снова резко выкинул правую руку вперед, повернулся через левое плечо и зашагал обратно к роллеру.
Итак, сегодня он придет сюда снова… Мой план основывался еще и на том, что в лагере, видимо, была установлена твердая дисциплина. Все люди ходили только группами в строю и по определенным дорожкам. По тем же дорожкам, обгоняя их, проезжали многоместные роллеры. Во всяком случае, так было в той части лагеря, которую я был способен просмотреть. В одиночку, кроме моего таинственного «гренадера», как я мысленно окрестил его за рост и выправку, по лагерю не разъезжал никто. Это обстоятельство в сочетании с тем, что он мог выходить за ворота, свидетельствовало, что он был фигурой высокопоставленной. Уж во всяком случае, не рядовой. Это факт.
Насколько я мог судить на основании двухдневных наблюдений, он, возвращаясь в лагерь, придерживался одного и того же маршрута. То есть проезжал по широкой дорожке, проходящей мимо трех странного вида зданий, у которых не было постов наружной охраны, затем огибал плац и направлялся в сторону зданий в дальней части лагеря, что заинтересовали меня больше всего остального, здесь увиденного. Я заметил: иногда к ним подъезжали тяжелые машины и уезжали обратно, чем-то нагруженные. А сегодня утром к одному из них подкатили длиннющую платформу на гусеничном ходу и долго и аккуратно грузили на нее подъемным краном нечто длинное и сигарообразное, заботливо закрытое чехлами.
Еще пятнадцать минут спустя роллер возвращался обратно и останавливался у ближнего ко мне конца плаца, где росло огромное тенистое дерево. «Гренадер» выходил из роллера, усаживался в установленный под деревом шезлонг и со вкусом выкуривал сигару, на что у него уходило от первой затяжки до последней ровно тридцать минут. Ишь, сибарит! Затем он снова садился в роллер, подкатывал к одной из столовых на противоположной стороне плаца и исчезал в ее дверях.
Вот на это-то я и рассчитывал. На те тридцать минут, которые мой пунктуальный незнакомец тратил на самоугощение никотином. Мне их вполне хватит, чтобы, посмотрев в непосредственной близости что к чему в лагере, повернуть обратно, пока «гренадера» не хватились в столовой, куда он не придет к своему обычному часу. Здесь в действие вступает мой приборчик. Я жертвую им, чтобы вывести из строя систему электронного наблюдения, и ухожу через те же ворота, что и въехал.
Проезжая вышку, в первый раз я оставляю под ней маленький баллон величиною с тюбик губной помады. Таймер поставлю на три минуты. За это время я успею отъехать достаточно далеко, чтобы облако парализующего газа, которое вырвется из баллона, не задело меня. Когда я вернусь обратно, газ уже рассеется, а часовые на вышке будут в состоянии полной прострации вплоть до самого вечера.
Пока охрана лагеря найдет причину выхода из строя систем электронных сторожей и электронного наблюдения, обнаружит, что с часовыми на вышках неладно, и, наконец, сообразит, что «гренадер» исчез, а его роллер уткнулся в вышку, я уже буду довольно далеко, выиграв себе изрядную фору. А там уже как повезет. Но если действительно все пройдет нормально и если я доставлю в СОБН фотопленки, которые уже заснял снаружи и засниму внутри, то общий счет в наших играх с этой «респектабельной английской фирмой» и с тем, кто за ней на самом деле стоит, несколько изменится в нашу пользу.
Да, наркотиками здесь вроде бы и не пахнет. Тут что-то совсем другое. И не СОБН этим делом заниматься, а непосредственно Совету Безопасности… Нет, инспектор Финчли, придется вам совершить прогулку за забор, хотя сейчас у вас при одной мысли об этом даже поджилки трясутся, ну а в дальнейшем читатели ваших мемуаров, если, конечно, вы останетесь живы после всей этой передряги, наверняка обвинят вас в безрассудном авантюризме.
Итак, я поджидал своего «гренадера» неподалеку от места его ежедневного паломничества. Он появится у поворота тропинки ровно через три минуты. Я выбрал место, максимально удаленное от вышки и прикрытое от нее кустарником. Отсюда до креста он обычно идет еще четыре минуты. Пять минут у могилы, четыре обратно. Итого, тринадцать минут в моем распоряжении, прежде чем я должен выйти из-за поворота в поле зрения часовых. За это время я должен моего «гренадера» ошеломить, скрутить, раздеть, напялить на себя его одежду и допросить. Затем укол в руку, и он проспит богатырским сном ровно шесть часов.
Чтобы сэкономить каждую секунду, я заранее сбросил свои лохмотья, специальными салфетками снял с лица грязь и щетину. Короче говоря, как мог привел себя в порядок и продумал вопросы. На моей стороне, разумеется, внезапность, но противник на вид тоже силен и в хорошей форме. Поэтому схватка может занять больше времени, чем хотелось бы. К тому же мне никак нельзя рвать его одежду…
«Ага, вот он. Раз, два, три… Пошел!» — мелькнуло у меня в голове, и я почувствовал, что напрягся каждый мускул.
Я бесшумно вырос у него за спиной и большим и указательным пальцами левой руки сжал ему артерию на шее, расстегивая при этом правой рукой кобуру его пистолета. Но я недооценил противника, за что и был наказан. Несмотря на внезапность моего нападения, на то, что я взял его стальной хваткой, парализующей обычно любого нормального человека, он успел среагировать так молниеносно, что дело чуть было не закончилось для меня плачевно.
Массивный затылок резко откинутой назад головы врезался мне прямо в нос. От боли, пронзившей мозг, я ослабил пальцы на его шее и отпустил кобуру. Тут же локти все еще стоящего ко мне спиной человека заработали, как мощные поршни. Правый врезался мне в печень, левый — под ребро. Он молниеносно обернулся на каблуках, заученным движением выбросив вперед кулак левой руки, который, как он считал, должен был найти челюсть его уже оглушенного предыдущими ударами противника, своротить ее набок, а самого противника — на землю. Правой рукой он уже доставал из кобуры пистолет.
Но «гренадер» допустил ту же ошибку, что вначале позволил себе я. Меня он тоже недооценил, как и я его. Разумеется, нормальный человек, получив предыдущие три удара, действительно был бы достаточно ослеплен болью, чтобы получить четвертый и рухнуть на землю. Но только не здоровяк Финчли, с детства игравший в американский футбол, где бьют так, что приходится надевать специальные доспехи.
Инстинктивно, не успев еще подумать, я сделал кругообразное движение правой рукой, которая змеей обвилась вокруг левой руки «гренадера», довольно болезненно перехватив ее в локтевом сгибе. Левое колено я поднял еще до того, как «гренадер» повернулся. Рассчитывал въехать ему в крестец, но он повернулся так стремительно, что вместо этого удар пришелся в пах. Сейчас об этом говорить легко, а тогда все происходило в считанные доли секунды. «Гренадер» не то чтобы скрючился, слишком здоров для этого он был, но чуть-чуть пригнулся от боли.
Это привело к двум моментальным последствиям. Затрещал локтевой сустав его левой руки, а мое правое колено пришло в соприкосновение с его подбородком. Он подавился собственными зубами. В то же мгновение ребром левой руки я ударил его точно по локтю правой руки, и вытащенный уже из кобуры пистолет упал нам под ноги. Отпустив его левую руку, я нанес ему страшный удар в висок.
Таким образом можно свалить с ног даже быка. Я думал, что сейчас мой «гренадер» рухнет как подкошенный. Вместо этого он только лишь глухо крякнул и выбросил вперед левую руку. Рухнул же как подкошенный я, правда, рухнул прямо на него. В падении я сумел стукнуть его головой о ствол дерева, за которым скрывался в засаде до его появления. Это меня и спасло. «Гренадер» наконец-то потерял сознание.
Содрать с него рубаху, брюки, ремень с кобурой и ботинки было делом одной минуты. Переодевшись, я посмотрел на снятые с его запястья часы. Схватка и переодевание заняли четыре минуты. Что же, пора приводить его в чувство. Я «легонько» похлопал его по щекам. Он пришел в себя удивительно быстро и посмотрел на меня бесстрастным взглядом. Я показал ему нож и объяснил по-английски:
— Сейчас я выну кляп и буду задавать вам вопросы. Вы тихо и быстро ответите на них. При первой же попытке закричать я всажу вам нож прямо в горло. Будете вести себя разумно, гарантирую вам жизнь. Если вы меня поняли и согласны, кивните головой.
«Гренадер» кивнул.
— Кто хозяин вашего лагеря?
Пленник молчал.
— У меня мало времени, и мне не хотелось бы прибегать к крайним мерам, — прижал я острие ножа к его горлу. Я блефовал. Оставалось только надеяться на его сообразительность.
— Я требую, чтобы меня рассматривали как военнопленного, на которого распространяется действие Женевской конвенции, а не как военного преступника, — прохрипел он, и я чуть не выронил в тот момент от удивления нож.
Ничего себе жаргончик! «Военнопленный», «военный преступник»! Мы от таких слов давно отвыкли. И что такое Женевская конвенция? Я ничего не мог понять, но показывать этого было нельзя.
— Отвечайте на вопросы. Этим вы облегчите свою участь, — на всякий случай сказал я. Более нейтральной фразы мне на ум не пришло. — Так кто же хозяин лагеря?
— Всем заправляет американец по имени Томпсон, — ответил пленник. — Он время от времени наведывается сюда с Большой земли.
«Гренадер» говорил по-английски достаточно хорошо, но с акцентом. С каким, понять было трудно из-за выбитых зубов. Но, вспомнив доносившуюся до меня с вышки немецкую речь, я вдруг неожиданно сам для себя спросил его: