Страница:
– Мне все равно, с кем он общается, – отрезал буфет. – Самый старый и, следовательно, самый мудрый в этой квартире я!
– А может быть стоит поискать у себя на полках вазочку скромности? – подала голос из соседней комнаты старая металлическая кровать. – Или тебе напомнить твою собственную биографию?
– Что ты хочешь этим сказать? – откликнулся буфет. – Стоишь себе в спальне и стой. Сейчас разговаривают те, кто стоит в гостиной. Когда-то, когда хозяйка проводила половину времени на тебе, ты могла считать себя ее любимицей. Теперь хозяйки нет, и все равны.
– В таком случае стулья ничем не хуже тебя, – спокойно ответила кровать.
Буфет хотел что-то сказать по этому поводу, но не нашелся и только оскорбленно звякнул стеклянными дверками.
– Я помню, как у тебя испортился характер, – продолжала кровать. – Мы с тобой единственные, кто переехал сюда из старого дома. Был еще сундук. Но его больше нет. Ты помнишь, что случилось с сундуком?
– Не помню я никакого сундука! – огрызнулся буфет.
– Помнишь, – сказала кровать, – но об этом после. Пятьдесят лет назад, когда мне уже было лет тридцать, и я была украшением комнаты, в дом, где я стояла, привезли на телеге новенький буфет. Сначала он был неживой. Это всегда так бывает с новыми вещами. Но постепенно буфет оживал. Все мы знаем, как это происходит. Жизнь появляется от прикосновений человека. Если человек касается вас десять раз в день, через пять или шесть лет вы имеете шанс начать соображать и даже разговаривать. Если человек не расстается с вами, вы оживете через полгода. Кстати именно поэтому так быстро оживают игрушки.
– При чем тут телега и игрушки? – раздраженно пробурчал буфет.
– При всем, – сказала кровать. – Ты оживал медленно. Тебя поставили на самое видное место, наполнили красивой посудой, но подходили к тебе редко. Только иногда протирали с тебя пыль.
– Ну и что? – снова возмутился буфет. – Я этого, между прочим, не помню, но даже если и так?
– Я все помню, – спокойно продолжала кровать. – Ты не вполне ожил и через пять лет. Стоял, что-то бормотал про себя. Не отвечал на наши вопросы. Вскоре наша, тогда еще молодая, хозяйка вышла замуж и еще через пять лет получила квартиру в этом доме. И нас троих – меня, тебя и сундук привезли сюда. Ты все еще не вспомнил о сундуке?
– Ничего я не помню, – зло бросил буфет.
– Ты ожил уже через год после переезда, – сказала кровать. – Муж хозяйки сильно пил и прятал в тебе водку. Однажды он уронил бутылку, и ты весь пропитался водкой с верхней полки и до самого дна. Поэтому в том, что у тебя такой характер, нет ничего удивительного.
– А у тебя ржавые пружины из-за того, что Борька, когда был маленьким, по ночам забирался к хозяйке в постель и писал на матрац! – выкрикнул буфет.
– Я знаю, – спокойно ответила кровать. – На меня писала еще хозяйка, когда она была маленькой девочкой. Но я не стала от этого злее.
– Господа, – вмешался диван. – А что же случилось с сундуком? Уважаемая кровать? По всей видимости, буфет действительно ничего не помнит.
– Он все помнит, – сказала кровать. – Не так уж он и глуп. Сундук умер.
– Как это умер? – удивился диван. – Разве мебель может умереть?
Наступила тишина. В проходной комнате, которую буфет назвал гостиной, стояли рядом по одной стене буфет, зеркальный шкаф и тумбочка со сломанным телевизором «Рекорд». Напротив располагались продавленный диван с круглыми откидывающимися валиками по бокам, старенькое трехстворчатое трюмо и книжная этажерка. У окна стоял круглый стол. Промежутки между этими предметами обстановки заполнялись старыми крашенными-перекрашенными стульями. На стене замерли в немом ожидании часы, опустив гири до самого пола. В спальне стояли начинающая ржаветь кровать, угрюмый массивный комод и прикроватная тумбочка, на которой дремали старая радиола и разбитый телефон. В коридоре висели на стене опустевшая вешалка и большое зеркало. В кухне стоял старый холодильник с закругленными углами и с открытой дверцей. Молчала обожженная двухкомфорочная газовая плита. Безмолвствовали самодельные кухонные полки, стол и табуретки. Мерно капала вода в ванной, оставляя на пожелтевшей эмали коричневый подтек.
– Я знаю, как умирает мебель, – сказал круглый стол. – Она просто засыпает.
– Сундук умер не так, – заметила кровать.
– Она просто засыпает, – продолжил стол. – Когда-то давно я уже стоял в квартире, где умерли хозяева. Я стоял там долго. До тех самых пор, пока наша, теперь уже тоже умершая, хозяйка не купила меня. В той квартире никто не жил лет десять. Мебель покрылась толстым слоем пыли и начала засыпать. Когда человека нет долго, жизнь улетучивается из предметов, которые его окружают. Я сам тогда почти умер.
– И все-таки сундук умер не так, – повторила кровать. – Когда хозяин умер, у хозяйки не оказалось денег даже на гроб. Тогда пришел ее старик-отец и сколотил гроб из сундука. Для этого сундук пришлось сломать.
– Что?! Что вы говорите?! – зашуршала из угла этажерка.
– Для этого сундук пришлось сломать, – повторила кровать.
– Как это «сломать»? – не понял круглый стол.
– Очень просто, – неторопливо проскрипела кровать. – Его разбили на доски. Из этих досок сколотили гроб.
– Послушайте, а что такое «гроб»? – спросил диван.
– Гроб? – переспросила кровать. – Это такой ящик или сундук, в который кладут корпус умершего человека.
– Да… – подтвердил стол. – Совсем недавно на мне стояло нечто подобное. Это было ужасно…
– Подумать только! – опять прошелестела этажерка. – Сломать живое существо! Ведь ему было больно! Возможно, что он даже кричал!
– Кричал, – подтвердила кровать. – Только никто этого не слышал. Или не захотел услышать.
– Нельзя винить в этом людей, – вздохнул диван. – Люди думают, что звуки, которые мы издаем – это всего лишь скрипы, стук и ничего больше.
– По крайней мере, этот сундук остался сундуком. Только другой формы, – злорадно вставил буфет.
– Значит, ничего страшного, если ты однажды станешь буфетом другой формы, и в тебя положат мертвого человека? – поинтересовался у буфета шкаф.
– Он не стал сундуком другой формы, – сказала кровать. – Он умер. То, что получилось из сундука, было мертво. И вряд ли оно могло ожить от соприкосновения с мертвым человеком.
– К чему все эти бредни? – раздраженно продребезжал буфет. – Хозяйка умерла, и ни из кого из нас не сделали «сундук другой формы». Хозяйки уже нет. Ее сын приехал и уехал. Самое страшное, что нас ожидает, это медленное засыпание в пустой квартире.
– Отец мой столяр! – воскликнул шкаф. – Что я буду вспоминать на том свете? Мои последние годы пройдут бок о бок с этим буфетом!
– Не самое плохое соседство, уважаемый пустой шкаф, – съязвил буфет. – О себе этого, к сожалению, сказать не могу. Подумать только! С одной стороны обшарпанная тумбочка, на которой стоит сломанный телевизор. Черно-белый! Заметьте, черно-белый и сломанный! С другой стороны пустой фанерный шкаф, покрытый дешевым лаком. И к тому же, который рассуждает о «том свете» и советует спросить о чем-то у этой тумбочки!
– Надо было меньше болтать со своими сервизами и больше слушать, о чем говорит по ночам уважаемая мебель, – недовольно вмешался в разговор стол. – Тем более, когда обсуждаются вопросы жизни и смерти.
– «Вопросы жизни и смерти»! «Уважаемая мебель»! – передразнил стол буфет. – Единственная уважаемая мебель в этой квартире – это буфет! Да! Да! Буфет собственной персоной! Не эта ржавая железка из спальни, а благородный буфет! Или вы все никогда не слышали такого замечательного слова, как антиквариат?
– Дзынь-дзынь! – восхищенно и немного обиженно подтвердили сервизы.
– Не хочешь ли ты сказать, что это замечательное слово ты применяешь к самому себе? – спросил негромко шкаф.
– Не к тебе же! – зло задребезжал стеклами буфет, – Конечно к себе!
– Вы слышали? – печально спросил окружающую его мебель шкаф.
– Я слышал, – сказал стол.
– Я слышал, – вздохнул диван.
– Я слышала, – прошелестела этажерка.
– Я слышала, – скрипнула кровать.
– Мы слышали! – хором сказали стулья и вся остальная мебель.
– Тумбочка, – попросил шкаф. – Уважаемая тумбочка, будьте добры, передайте нам еще раз то, что сказал вам сломанный телевизор.
– Сожалею, что я отнимаю ваше время, – тихо начала говорить тумбочка.
– Это я сожалею, что меня вынуждают выслушивать какую-то тумбочку, – недовольно заскрипел буфет.
– Будьте благородны хоть в поведении! – рассердился диван. – Тем более, если вы считаете себя антиквариатом!
– Сожалею, что я отнимаю ваше время, – еще тише повторила тумбочка. – Я никогда бы не осмелилась говорить в вашем присутствии, но уйти отсюда нет никакой возможности, а предмет, который я должна вам сообщить, очень важен. И сделать это никто не сможет кроме меня. Меня просил передать вам это телевизор.
– Почему же он не сделает этого сам? – ухмыльнулся буфет. – Я бы ничего не стал передавать через тумбочку.
– К сожалению, у него тоже нет выбора, – вздохнула тумбочка. – Как вы понимаете, в силу обстоятельств мы стали с ним довольно близки, но он сломан, а быть сломанным среди телевизоров считается очень неприличным. Сломанный телевизор лишается некоторых прав. Конечно, многие телевизоры уже не следуют этим нормам, но мой телевизор черно-белый, а это говорит об его определенных критериях и непоколебимых принципах.
– Вот чего я не знал, – заскрипел буфет, – так этого того, что она еще и болтлива… Короче!
– Тебе придется потерпеть, – заметил шкаф.
– Я постараюсь быть короче, – согласилась тумбочка. – Все дело в том, что телевизор связан кабелем со всеми телевизорами в нашем доме. Они о чем-то болтают между собой по этому кабелю, дружат, но не это самое главное. Самое главное, что они делятся тем, что происходит в их квартирах с ними и с другой мебелью.
– Не очень понимаю, как это можно дружить по кабелю, – недовольно заметил буфет, – но все-таки, что же происходит такого в этих квартирах, о чем надо нам знать?
– Мебель действительно умирает. Только очень редко она засыпает или ее ломают. Гораздо чаще ее выбрасывают.
– Как это выбрасывают? – удивился буфет. – Разве мебель это мусор?
– Так и выбрасывают, – ответила тумбочка. – Покупают новую мебель и, чтобы освободить для нее место, старую мебель выбрасывают. И она умирает, по-видимому, на помойке.
– Так оно и есть! – звякнул из спальни разбитый телефон. – Я связан проводом со всеми телефонами нашего города и даже всей страны, я готов это подтвердить. Мебель выбрасывают. Иногда ее сжигают, иногда ломают, а иногда просто оставляют гнить на улице.
– Я слышу печальные вещи, – прошептал диван. – Очень грустные вещи. Настолько грустные, что я не могу в них поверить. Но что-то подсказывает мне, что это и есть действительность. Это правда.
– Правда? – расхохотался буфет. – Даже если это и правда, она не имеет никакого отношения ко мне! Антиквариат не выбрасывают!
– Возможно, – подала голос кровать. – Только это касается антиквариата. Но не тебя. Ты обычный фанерный буфет. Не скрою, ты покрыт неплохим шпоном, но антиквариатом ты сумеешь стать лет через пятьсот. Вряд ли ты проживешь столько.
– Что ты понимаешь в антиквариате? – заорал буфет.
– Ничего, – ответила кровать. – Но у тебя в отделе, где стоят столовые тарелки, на внутренней стенке приклеена пожелтевшая бумажка, на которой написано, что ты изготовлен в пятидесятом году плотницкой артелью, твой номер одна тысяча шестьдесят два и называешься ты: «Буфет столовый. Обыкновенный».
– Тысяча шестьдесят два! Многовато братьев для аристократического рода, – заметил шкаф.
– Я один! – закричал буфет. – Все это ложь! Я не верю!
– Зато я верю, – проскрипела кровать. – Мне об этом сказало постельное белье, которое раньше хранилось на твоей полке. Ты же знаешь, простыни не умеют лгать.
– Ничего я не знаю! – опять заорал буфет.
– Мне жаль тебя, – вздохнула кровать. – Очень неприятно считать себя аристократом и вдруг выяснить, что ты такой же, как и все. Но даже это не изменит нашу совместную судьбу. Нас ждут неприятные перемены.
– Нас ждут неприятные перемены, – сказали все.
– Я не хочу никаких перемен, – задребезжал буфет.
– Их никто не хочет, – согласилась кровать.
– Их никто не хочет, – подтвердил шкаф.
– Их никто не хочет, – сказала тумбочка, – но они неизбежны.
В квартире снова наступила тишина. Только вода еле слышно журчала в ванной. Да глупая синичка стучала за окном по пустой картонной кормушке.
– Когда? – раздраженно спросил буфет.
– Что когда? – переспросил шкаф.
– Когда нас… выбросят?
– Обычно это бывает, когда в квартире появляются новые хозяева, – негромко ответила тумбочка.
03
04
05
– А может быть стоит поискать у себя на полках вазочку скромности? – подала голос из соседней комнаты старая металлическая кровать. – Или тебе напомнить твою собственную биографию?
– Что ты хочешь этим сказать? – откликнулся буфет. – Стоишь себе в спальне и стой. Сейчас разговаривают те, кто стоит в гостиной. Когда-то, когда хозяйка проводила половину времени на тебе, ты могла считать себя ее любимицей. Теперь хозяйки нет, и все равны.
– В таком случае стулья ничем не хуже тебя, – спокойно ответила кровать.
Буфет хотел что-то сказать по этому поводу, но не нашелся и только оскорбленно звякнул стеклянными дверками.
– Я помню, как у тебя испортился характер, – продолжала кровать. – Мы с тобой единственные, кто переехал сюда из старого дома. Был еще сундук. Но его больше нет. Ты помнишь, что случилось с сундуком?
– Не помню я никакого сундука! – огрызнулся буфет.
– Помнишь, – сказала кровать, – но об этом после. Пятьдесят лет назад, когда мне уже было лет тридцать, и я была украшением комнаты, в дом, где я стояла, привезли на телеге новенький буфет. Сначала он был неживой. Это всегда так бывает с новыми вещами. Но постепенно буфет оживал. Все мы знаем, как это происходит. Жизнь появляется от прикосновений человека. Если человек касается вас десять раз в день, через пять или шесть лет вы имеете шанс начать соображать и даже разговаривать. Если человек не расстается с вами, вы оживете через полгода. Кстати именно поэтому так быстро оживают игрушки.
– При чем тут телега и игрушки? – раздраженно пробурчал буфет.
– При всем, – сказала кровать. – Ты оживал медленно. Тебя поставили на самое видное место, наполнили красивой посудой, но подходили к тебе редко. Только иногда протирали с тебя пыль.
– Ну и что? – снова возмутился буфет. – Я этого, между прочим, не помню, но даже если и так?
– Я все помню, – спокойно продолжала кровать. – Ты не вполне ожил и через пять лет. Стоял, что-то бормотал про себя. Не отвечал на наши вопросы. Вскоре наша, тогда еще молодая, хозяйка вышла замуж и еще через пять лет получила квартиру в этом доме. И нас троих – меня, тебя и сундук привезли сюда. Ты все еще не вспомнил о сундуке?
– Ничего я не помню, – зло бросил буфет.
– Ты ожил уже через год после переезда, – сказала кровать. – Муж хозяйки сильно пил и прятал в тебе водку. Однажды он уронил бутылку, и ты весь пропитался водкой с верхней полки и до самого дна. Поэтому в том, что у тебя такой характер, нет ничего удивительного.
– А у тебя ржавые пружины из-за того, что Борька, когда был маленьким, по ночам забирался к хозяйке в постель и писал на матрац! – выкрикнул буфет.
– Я знаю, – спокойно ответила кровать. – На меня писала еще хозяйка, когда она была маленькой девочкой. Но я не стала от этого злее.
– Господа, – вмешался диван. – А что же случилось с сундуком? Уважаемая кровать? По всей видимости, буфет действительно ничего не помнит.
– Он все помнит, – сказала кровать. – Не так уж он и глуп. Сундук умер.
– Как это умер? – удивился диван. – Разве мебель может умереть?
Наступила тишина. В проходной комнате, которую буфет назвал гостиной, стояли рядом по одной стене буфет, зеркальный шкаф и тумбочка со сломанным телевизором «Рекорд». Напротив располагались продавленный диван с круглыми откидывающимися валиками по бокам, старенькое трехстворчатое трюмо и книжная этажерка. У окна стоял круглый стол. Промежутки между этими предметами обстановки заполнялись старыми крашенными-перекрашенными стульями. На стене замерли в немом ожидании часы, опустив гири до самого пола. В спальне стояли начинающая ржаветь кровать, угрюмый массивный комод и прикроватная тумбочка, на которой дремали старая радиола и разбитый телефон. В коридоре висели на стене опустевшая вешалка и большое зеркало. В кухне стоял старый холодильник с закругленными углами и с открытой дверцей. Молчала обожженная двухкомфорочная газовая плита. Безмолвствовали самодельные кухонные полки, стол и табуретки. Мерно капала вода в ванной, оставляя на пожелтевшей эмали коричневый подтек.
– Я знаю, как умирает мебель, – сказал круглый стол. – Она просто засыпает.
– Сундук умер не так, – заметила кровать.
– Она просто засыпает, – продолжил стол. – Когда-то давно я уже стоял в квартире, где умерли хозяева. Я стоял там долго. До тех самых пор, пока наша, теперь уже тоже умершая, хозяйка не купила меня. В той квартире никто не жил лет десять. Мебель покрылась толстым слоем пыли и начала засыпать. Когда человека нет долго, жизнь улетучивается из предметов, которые его окружают. Я сам тогда почти умер.
– И все-таки сундук умер не так, – повторила кровать. – Когда хозяин умер, у хозяйки не оказалось денег даже на гроб. Тогда пришел ее старик-отец и сколотил гроб из сундука. Для этого сундук пришлось сломать.
– Что?! Что вы говорите?! – зашуршала из угла этажерка.
– Для этого сундук пришлось сломать, – повторила кровать.
– Как это «сломать»? – не понял круглый стол.
– Очень просто, – неторопливо проскрипела кровать. – Его разбили на доски. Из этих досок сколотили гроб.
– Послушайте, а что такое «гроб»? – спросил диван.
– Гроб? – переспросила кровать. – Это такой ящик или сундук, в который кладут корпус умершего человека.
– Да… – подтвердил стол. – Совсем недавно на мне стояло нечто подобное. Это было ужасно…
– Подумать только! – опять прошелестела этажерка. – Сломать живое существо! Ведь ему было больно! Возможно, что он даже кричал!
– Кричал, – подтвердила кровать. – Только никто этого не слышал. Или не захотел услышать.
– Нельзя винить в этом людей, – вздохнул диван. – Люди думают, что звуки, которые мы издаем – это всего лишь скрипы, стук и ничего больше.
– По крайней мере, этот сундук остался сундуком. Только другой формы, – злорадно вставил буфет.
– Значит, ничего страшного, если ты однажды станешь буфетом другой формы, и в тебя положат мертвого человека? – поинтересовался у буфета шкаф.
– Он не стал сундуком другой формы, – сказала кровать. – Он умер. То, что получилось из сундука, было мертво. И вряд ли оно могло ожить от соприкосновения с мертвым человеком.
– К чему все эти бредни? – раздраженно продребезжал буфет. – Хозяйка умерла, и ни из кого из нас не сделали «сундук другой формы». Хозяйки уже нет. Ее сын приехал и уехал. Самое страшное, что нас ожидает, это медленное засыпание в пустой квартире.
– Отец мой столяр! – воскликнул шкаф. – Что я буду вспоминать на том свете? Мои последние годы пройдут бок о бок с этим буфетом!
– Не самое плохое соседство, уважаемый пустой шкаф, – съязвил буфет. – О себе этого, к сожалению, сказать не могу. Подумать только! С одной стороны обшарпанная тумбочка, на которой стоит сломанный телевизор. Черно-белый! Заметьте, черно-белый и сломанный! С другой стороны пустой фанерный шкаф, покрытый дешевым лаком. И к тому же, который рассуждает о «том свете» и советует спросить о чем-то у этой тумбочки!
– Надо было меньше болтать со своими сервизами и больше слушать, о чем говорит по ночам уважаемая мебель, – недовольно вмешался в разговор стол. – Тем более, когда обсуждаются вопросы жизни и смерти.
– «Вопросы жизни и смерти»! «Уважаемая мебель»! – передразнил стол буфет. – Единственная уважаемая мебель в этой квартире – это буфет! Да! Да! Буфет собственной персоной! Не эта ржавая железка из спальни, а благородный буфет! Или вы все никогда не слышали такого замечательного слова, как антиквариат?
– Дзынь-дзынь! – восхищенно и немного обиженно подтвердили сервизы.
– Не хочешь ли ты сказать, что это замечательное слово ты применяешь к самому себе? – спросил негромко шкаф.
– Не к тебе же! – зло задребезжал стеклами буфет, – Конечно к себе!
– Вы слышали? – печально спросил окружающую его мебель шкаф.
– Я слышал, – сказал стол.
– Я слышал, – вздохнул диван.
– Я слышала, – прошелестела этажерка.
– Я слышала, – скрипнула кровать.
– Мы слышали! – хором сказали стулья и вся остальная мебель.
– Тумбочка, – попросил шкаф. – Уважаемая тумбочка, будьте добры, передайте нам еще раз то, что сказал вам сломанный телевизор.
– Сожалею, что я отнимаю ваше время, – тихо начала говорить тумбочка.
– Это я сожалею, что меня вынуждают выслушивать какую-то тумбочку, – недовольно заскрипел буфет.
– Будьте благородны хоть в поведении! – рассердился диван. – Тем более, если вы считаете себя антиквариатом!
– Сожалею, что я отнимаю ваше время, – еще тише повторила тумбочка. – Я никогда бы не осмелилась говорить в вашем присутствии, но уйти отсюда нет никакой возможности, а предмет, который я должна вам сообщить, очень важен. И сделать это никто не сможет кроме меня. Меня просил передать вам это телевизор.
– Почему же он не сделает этого сам? – ухмыльнулся буфет. – Я бы ничего не стал передавать через тумбочку.
– К сожалению, у него тоже нет выбора, – вздохнула тумбочка. – Как вы понимаете, в силу обстоятельств мы стали с ним довольно близки, но он сломан, а быть сломанным среди телевизоров считается очень неприличным. Сломанный телевизор лишается некоторых прав. Конечно, многие телевизоры уже не следуют этим нормам, но мой телевизор черно-белый, а это говорит об его определенных критериях и непоколебимых принципах.
– Вот чего я не знал, – заскрипел буфет, – так этого того, что она еще и болтлива… Короче!
– Тебе придется потерпеть, – заметил шкаф.
– Я постараюсь быть короче, – согласилась тумбочка. – Все дело в том, что телевизор связан кабелем со всеми телевизорами в нашем доме. Они о чем-то болтают между собой по этому кабелю, дружат, но не это самое главное. Самое главное, что они делятся тем, что происходит в их квартирах с ними и с другой мебелью.
– Не очень понимаю, как это можно дружить по кабелю, – недовольно заметил буфет, – но все-таки, что же происходит такого в этих квартирах, о чем надо нам знать?
– Мебель действительно умирает. Только очень редко она засыпает или ее ломают. Гораздо чаще ее выбрасывают.
– Как это выбрасывают? – удивился буфет. – Разве мебель это мусор?
– Так и выбрасывают, – ответила тумбочка. – Покупают новую мебель и, чтобы освободить для нее место, старую мебель выбрасывают. И она умирает, по-видимому, на помойке.
– Так оно и есть! – звякнул из спальни разбитый телефон. – Я связан проводом со всеми телефонами нашего города и даже всей страны, я готов это подтвердить. Мебель выбрасывают. Иногда ее сжигают, иногда ломают, а иногда просто оставляют гнить на улице.
– Я слышу печальные вещи, – прошептал диван. – Очень грустные вещи. Настолько грустные, что я не могу в них поверить. Но что-то подсказывает мне, что это и есть действительность. Это правда.
– Правда? – расхохотался буфет. – Даже если это и правда, она не имеет никакого отношения ко мне! Антиквариат не выбрасывают!
– Возможно, – подала голос кровать. – Только это касается антиквариата. Но не тебя. Ты обычный фанерный буфет. Не скрою, ты покрыт неплохим шпоном, но антиквариатом ты сумеешь стать лет через пятьсот. Вряд ли ты проживешь столько.
– Что ты понимаешь в антиквариате? – заорал буфет.
– Ничего, – ответила кровать. – Но у тебя в отделе, где стоят столовые тарелки, на внутренней стенке приклеена пожелтевшая бумажка, на которой написано, что ты изготовлен в пятидесятом году плотницкой артелью, твой номер одна тысяча шестьдесят два и называешься ты: «Буфет столовый. Обыкновенный».
– Тысяча шестьдесят два! Многовато братьев для аристократического рода, – заметил шкаф.
– Я один! – закричал буфет. – Все это ложь! Я не верю!
– Зато я верю, – проскрипела кровать. – Мне об этом сказало постельное белье, которое раньше хранилось на твоей полке. Ты же знаешь, простыни не умеют лгать.
– Ничего я не знаю! – опять заорал буфет.
– Мне жаль тебя, – вздохнула кровать. – Очень неприятно считать себя аристократом и вдруг выяснить, что ты такой же, как и все. Но даже это не изменит нашу совместную судьбу. Нас ждут неприятные перемены.
– Нас ждут неприятные перемены, – сказали все.
– Я не хочу никаких перемен, – задребезжал буфет.
– Их никто не хочет, – согласилась кровать.
– Их никто не хочет, – подтвердил шкаф.
– Их никто не хочет, – сказала тумбочка, – но они неизбежны.
В квартире снова наступила тишина. Только вода еле слышно журчала в ванной. Да глупая синичка стучала за окном по пустой картонной кормушке.
– Когда? – раздраженно спросил буфет.
– Что когда? – переспросил шкаф.
– Когда нас… выбросят?
– Обычно это бывает, когда в квартире появляются новые хозяева, – негромко ответила тумбочка.
03
Новые хозяева появились не сразу. Сначала стали приходить покупатели. Но их было немного. С брезгливыми лицами они звонили соседке, показывали записку от Борьки и просили открыть дверь. Соседка покорно открывала, покупатели заходили в квартиру, осматривали ее и комментировали увиденное, не стесняясь в выражениях. По поводу квартиры они говорили: «хрущевка», «узкий коридор», «маленький балкончик», «плесень в ванной», «скрипучий пол», «низкие потолки», «крохотная кухня», «проходная комната» и «затхлость». По поводу мебели они говорили: «старье», «дребедень», «выкинуть», «барахло», «хлам» и еще множество других злых и нехороших слов. После этого покупатели уходили в еще более дурном расположении духа, говоря соседке «до свидания» таким тоном, что эти слова можно было счесть оскорблением. Последняя покупательница с возмущением окинула взглядом с ног до головы саму соседку, видимо предполагая в ней еще один неудачный атрибут предлагаемой квартиры, и возмущенно сказала ей за спину, что они не беженцы, чтобы рассматривать подобные варианты даже за бесплатно. Соседка промолчала.
Настоящая хозяйка появилась только в апреле. На этот раз приехал сам Борька. Он позвонил соседке и взял у нее ключ. Новая хозяйка осталась на площадке. Соседка увидела ее мельком. Черные волосы. Длинное черное пальто. Шляпка. Утомленные глаза. «Лет тридцать пять – сорок, – подумала про себя соседка и почему-то огорчилась. – Не дай бог, если цыганка». Борька открыл квартиру, подождал, пока женщина войдет, и пошел в грязных ботинках вперед, распахивая двери, створки мебели, стенной шкаф, щелкая выключателями и скручивая головы водопроводным кранам. Женщина аккуратно вытерла сапожки о лежащую у порога высохшую половую тряпку, прошла в зал и остановилась.
– Вот черт, – выругался Борька. – Воду горячую отключили… Ну, это редко бывает. Что думаете?
– Я согласна, – сказала женщина. – Одиннадцать?
– Двенадцать, – с сожалением развел руками Борька.
– Вы же говорили, что одиннадцать? – почти без удивления спросила женщина.
– Квартира – одиннадцать, – сказал Борька. – Но вы же сами сказали, что вам нужен телефон? Или вы думаете, что сможете получить его бесплатно? И во сколько вам это выльется? А время? Да и оформление квартиры, это не только деньги, но и хлопоты.
Женщина молчала.
– К тому же мебель, – продолжил Борька. – Мебель! Старая, но аккуратная. Холодильник. Кровать. Телевизор. Вы собираетесь сразу все это покупать или как?
Женщина молчала. Двенадцать тысяч долларов это было почти все, что она сумела собрать, когда уезжала оттуда, где жить было уже нельзя и где оставить пришлось почти все.
– Решайте, – сказал Борька.
Она, наконец, кивнула и открыла сумочку.
– Ну, зачем же? Я верю, – остановил ее Борька. – Поехали оформлять. Даже с моими возможностями полдня убьем. И потом, все-таки сначала стулья….
Они уехали.
Женщина вернулась поздно. Тяжело поставила на площадке два потертых чемодана. Открыла дверь уже своим, но еще незнакомым ключом. Занесла чемоданы в квартиру. Сняла пальто, шляпку, сапожки. Осторожно прошла в комнату, обходя грязные следы, оставленные Борькой. Присела на диван. Оглянулась. Опустила голову на матерчатый валик и уснула.
Настоящая хозяйка появилась только в апреле. На этот раз приехал сам Борька. Он позвонил соседке и взял у нее ключ. Новая хозяйка осталась на площадке. Соседка увидела ее мельком. Черные волосы. Длинное черное пальто. Шляпка. Утомленные глаза. «Лет тридцать пять – сорок, – подумала про себя соседка и почему-то огорчилась. – Не дай бог, если цыганка». Борька открыл квартиру, подождал, пока женщина войдет, и пошел в грязных ботинках вперед, распахивая двери, створки мебели, стенной шкаф, щелкая выключателями и скручивая головы водопроводным кранам. Женщина аккуратно вытерла сапожки о лежащую у порога высохшую половую тряпку, прошла в зал и остановилась.
– Вот черт, – выругался Борька. – Воду горячую отключили… Ну, это редко бывает. Что думаете?
– Я согласна, – сказала женщина. – Одиннадцать?
– Двенадцать, – с сожалением развел руками Борька.
– Вы же говорили, что одиннадцать? – почти без удивления спросила женщина.
– Квартира – одиннадцать, – сказал Борька. – Но вы же сами сказали, что вам нужен телефон? Или вы думаете, что сможете получить его бесплатно? И во сколько вам это выльется? А время? Да и оформление квартиры, это не только деньги, но и хлопоты.
Женщина молчала.
– К тому же мебель, – продолжил Борька. – Мебель! Старая, но аккуратная. Холодильник. Кровать. Телевизор. Вы собираетесь сразу все это покупать или как?
Женщина молчала. Двенадцать тысяч долларов это было почти все, что она сумела собрать, когда уезжала оттуда, где жить было уже нельзя и где оставить пришлось почти все.
– Решайте, – сказал Борька.
Она, наконец, кивнула и открыла сумочку.
– Ну, зачем же? Я верю, – остановил ее Борька. – Поехали оформлять. Даже с моими возможностями полдня убьем. И потом, все-таки сначала стулья….
Они уехали.
Женщина вернулась поздно. Тяжело поставила на площадке два потертых чемодана. Открыла дверь уже своим, но еще незнакомым ключом. Занесла чемоданы в квартиру. Сняла пальто, шляпку, сапожки. Осторожно прошла в комнату, обходя грязные следы, оставленные Борькой. Присела на диван. Оглянулась. Опустила голову на матерчатый валик и уснула.
04
– Ну? – спросил, наконец, шкаф, когда дыхание женщины стало ровным и в сумраке комнаты, прорезаемым падающим из коридора непогашенным светом, перестали вздрагивать ее тонкие белые руки.
– Что ну? – прошептал в ответ диван.
– Как она?
– Ничего, – ответил диван. – Но, вообще-то, потяжелей старой хозяйки будет.
– Нет! – недовольно заскрипел буфет. – Все-таки мягкая мебель это и есть мягкая мебель. Не корпусная! Его спрашивают, что за человек, а он про «потяжелее»! От веса-то ее как раз наша судьба и не зависит!
– Чья-то судьба, может быть, и не зависит, а чья-то очень даже! – обиделся диван. – Наслушался я в свое время страшных историй про то, как ножки у диванов отскакивают! Иногда эти люди такое вытворяют! Или вам кровать не рассказывала, как у нее пружины лопались?!
– Давно это было! – грустно отозвалась из другой комнаты кровать.
– Что я слышу? – удивился буфет. – Наша старушка не в духе? Или зависть заела, что новая хозяйка сначала дивану отдалась?
– Не от этого я грущу, – сказала кровать. – И не от тех слов, которые все мы тут не один раз слышали в последнее время. Просто, так или иначе, но жизнь наша подходит к концу.
– Ну, это ты зря, кровать, – задумался шкаф. – Может и подходит, но еще не подошла.
– Да, – вмешался в разговор круглый стол. – Вот если бы у новой хозяйки была дача! Я слышал, что, когда покупают новую мебель, старую иногда отправляют на дачу!
– Нет у нее никакой дачи, – сказала кровать. – Правда, у нее и денег нет.
– Если бы у нее были деньги на новую мебель, – заявил буфет, – тебя бы, кровать, выкинули первой.
– Очередность в этом деле роли не играет, – спокойно ответила кровать.
– И все-таки, уважаемый диван, – прошептала книжная этажерка. – Что вы чувствуете?
– Не понял? – удивился диван.
– Может быть, ваши пружины улавливают какие-то особенные ощущения? Ну, например, как новая хозяйка относится к пыли? Как часто она делает влажную уборку? И любит ли она читать книги? Или, может быть, она будет ставить на полировку чашки с горячим чаем? От этого остаются ужасные круги!
– Ничего плохого не могу сказать о своих пружинах, – вздохнул диван, – но подобной чувствительностью они не обладают.
– Успокойся, этажерка, – хихикнул буфет, – тебе ли думать о полировке? С тебя она облупилась еще тогда, когда Борька хранил на тебе свои замызганные учебники!
– Главное не форма, а содержание, – робко возразила этажерка.
– Нет, вы слышали? – возмутился буфет. – Она еще и огрызается! Так вот, имей в виду, несчастная этажерка! Я, конечно, могу ошибаться, но твой облезлый вид и твоя треснутая третья ножка говорят не в твою пользу! А то, что вместо четвертой ноги у тебя детский кубик, однозначно зачисляет тебя вместе с кроватью в первые кандидаты на помойку! Надеюсь, что скоро на твоем месте появиться что-нибудь приличное!
– Допустим, – сказала кровать в защиту притихшей этажерки. – Но если вместо этажерки или меня, или кого-нибудь еще здесь появится что-нибудь приличное, то я очень сильно сомневаюсь, что даже столь антикварный буфет задержится в этой комнате на длительное время. Все очарование буфета в фоне, который создаем ему мы. Не кажется ли тебе, что нам совершенно ни к чему ссориться и скандалить?
– Покажите мне, с кем мне тут ссориться! – воскликнул буфет.
– Мне жаль его! – вздохнула тумбочка.
– И мне! – согласилась этажерка.
– И мне! – согласился шкаф.
– И нам! – сказала остальная мебель.
– Он не так уж и плох! – подтвердил диван.
– Кого это вам всем жаль?! – почти закричал буфет.
– Смотрится вполне красиво, и сервизы сквозь стекла дверок приятно поблескивают, – продолжил диван.
– И ручки медные совсем еще желтые и красивой формы, – сказала тумбочка.
– И пилончики приятные посередине, – скрипнула этажерка, – как маленькие полуколонны!
– И запах водки давно уже выветрился, – вставил шкаф. – Зря я его доставал все это время.
– В чем я согласна, – задумчиво проговорила кровать, – так это в том, что часть вины за его отвратительный характер лежит и на нас.
– Если и лежит, то не слишком большая часть, – не согласился круглый стол.
– Тем не менее, – продолжила кровать. – Буфет действительно заносчив и самолюбив, но, не жалуя его за эти качества, мы давали повод еще большей заносчивости и самолюбию.
– Да, – сказала этажерка. – Мы виноваты перед ним.
– Эй! – возмущенно заскрипел всеми полками буфет. – Не меня ли вы обсуждаете?! Или вы думаете, что меня здесь нет?!
– Я как раз ни в чем перед ним не виноват! – заупрямился круглый стол. – У меня нет прямых углов, но я всегда говорю, что думаю!
– Иногда следует повиниться даже тогда, когда не считаешь себя действительно виноватым, – не согласилась кровать. – Только это может позволить начать отношения с чистого листа. А нам еще придется пожить здесь всем вместе.
– Эй! – закричал буфет, звеня сразу всеми сервизами. – Что вы хотите этим сказать?!
– Прости нас, буфет, – сказала кровать, – мы были недостаточно добры к тебе.
– Прости нас, буфет, – сказал шкаф.
– Прости нас, буфет, – сказала этажерка.
– Прости нас, буфет, – неохотно проговорил стол.
– Прости нас, буфет, – тихо, стараясь не разбудить новую хозяйку, сказал диван.
– Прости нас, буфет, – сказала остальная мебель.
Буфет ничего не ответил. Только мелко-мелко звенели, подрагивая, стеклянные рюмочки на стеклянных полках, как будто где-то рядом почти беззвучно проходил тяжелый поезд. Наверное, так оно и было.
– Что ну? – прошептал в ответ диван.
– Как она?
– Ничего, – ответил диван. – Но, вообще-то, потяжелей старой хозяйки будет.
– Нет! – недовольно заскрипел буфет. – Все-таки мягкая мебель это и есть мягкая мебель. Не корпусная! Его спрашивают, что за человек, а он про «потяжелее»! От веса-то ее как раз наша судьба и не зависит!
– Чья-то судьба, может быть, и не зависит, а чья-то очень даже! – обиделся диван. – Наслушался я в свое время страшных историй про то, как ножки у диванов отскакивают! Иногда эти люди такое вытворяют! Или вам кровать не рассказывала, как у нее пружины лопались?!
– Давно это было! – грустно отозвалась из другой комнаты кровать.
– Что я слышу? – удивился буфет. – Наша старушка не в духе? Или зависть заела, что новая хозяйка сначала дивану отдалась?
– Не от этого я грущу, – сказала кровать. – И не от тех слов, которые все мы тут не один раз слышали в последнее время. Просто, так или иначе, но жизнь наша подходит к концу.
– Ну, это ты зря, кровать, – задумался шкаф. – Может и подходит, но еще не подошла.
– Да, – вмешался в разговор круглый стол. – Вот если бы у новой хозяйки была дача! Я слышал, что, когда покупают новую мебель, старую иногда отправляют на дачу!
– Нет у нее никакой дачи, – сказала кровать. – Правда, у нее и денег нет.
– Если бы у нее были деньги на новую мебель, – заявил буфет, – тебя бы, кровать, выкинули первой.
– Очередность в этом деле роли не играет, – спокойно ответила кровать.
– И все-таки, уважаемый диван, – прошептала книжная этажерка. – Что вы чувствуете?
– Не понял? – удивился диван.
– Может быть, ваши пружины улавливают какие-то особенные ощущения? Ну, например, как новая хозяйка относится к пыли? Как часто она делает влажную уборку? И любит ли она читать книги? Или, может быть, она будет ставить на полировку чашки с горячим чаем? От этого остаются ужасные круги!
– Ничего плохого не могу сказать о своих пружинах, – вздохнул диван, – но подобной чувствительностью они не обладают.
– Успокойся, этажерка, – хихикнул буфет, – тебе ли думать о полировке? С тебя она облупилась еще тогда, когда Борька хранил на тебе свои замызганные учебники!
– Главное не форма, а содержание, – робко возразила этажерка.
– Нет, вы слышали? – возмутился буфет. – Она еще и огрызается! Так вот, имей в виду, несчастная этажерка! Я, конечно, могу ошибаться, но твой облезлый вид и твоя треснутая третья ножка говорят не в твою пользу! А то, что вместо четвертой ноги у тебя детский кубик, однозначно зачисляет тебя вместе с кроватью в первые кандидаты на помойку! Надеюсь, что скоро на твоем месте появиться что-нибудь приличное!
– Допустим, – сказала кровать в защиту притихшей этажерки. – Но если вместо этажерки или меня, или кого-нибудь еще здесь появится что-нибудь приличное, то я очень сильно сомневаюсь, что даже столь антикварный буфет задержится в этой комнате на длительное время. Все очарование буфета в фоне, который создаем ему мы. Не кажется ли тебе, что нам совершенно ни к чему ссориться и скандалить?
– Покажите мне, с кем мне тут ссориться! – воскликнул буфет.
– Мне жаль его! – вздохнула тумбочка.
– И мне! – согласилась этажерка.
– И мне! – согласился шкаф.
– И нам! – сказала остальная мебель.
– Он не так уж и плох! – подтвердил диван.
– Кого это вам всем жаль?! – почти закричал буфет.
– Смотрится вполне красиво, и сервизы сквозь стекла дверок приятно поблескивают, – продолжил диван.
– И ручки медные совсем еще желтые и красивой формы, – сказала тумбочка.
– И пилончики приятные посередине, – скрипнула этажерка, – как маленькие полуколонны!
– И запах водки давно уже выветрился, – вставил шкаф. – Зря я его доставал все это время.
– В чем я согласна, – задумчиво проговорила кровать, – так это в том, что часть вины за его отвратительный характер лежит и на нас.
– Если и лежит, то не слишком большая часть, – не согласился круглый стол.
– Тем не менее, – продолжила кровать. – Буфет действительно заносчив и самолюбив, но, не жалуя его за эти качества, мы давали повод еще большей заносчивости и самолюбию.
– Да, – сказала этажерка. – Мы виноваты перед ним.
– Эй! – возмущенно заскрипел всеми полками буфет. – Не меня ли вы обсуждаете?! Или вы думаете, что меня здесь нет?!
– Я как раз ни в чем перед ним не виноват! – заупрямился круглый стол. – У меня нет прямых углов, но я всегда говорю, что думаю!
– Иногда следует повиниться даже тогда, когда не считаешь себя действительно виноватым, – не согласилась кровать. – Только это может позволить начать отношения с чистого листа. А нам еще придется пожить здесь всем вместе.
– Эй! – закричал буфет, звеня сразу всеми сервизами. – Что вы хотите этим сказать?!
– Прости нас, буфет, – сказала кровать, – мы были недостаточно добры к тебе.
– Прости нас, буфет, – сказал шкаф.
– Прости нас, буфет, – сказала этажерка.
– Прости нас, буфет, – неохотно проговорил стол.
– Прости нас, буфет, – тихо, стараясь не разбудить новую хозяйку, сказал диван.
– Прости нас, буфет, – сказала остальная мебель.
Буфет ничего не ответил. Только мелко-мелко звенели, подрагивая, стеклянные рюмочки на стеклянных полках, как будто где-то рядом почти беззвучно проходил тяжелый поезд. Наверное, так оно и было.
05
Новая хозяйка проснулась рано утром, почему-то смущенно поправила волосы перед трюмо, умылась и начала уборку. Сначала она смахнула паутину с потолка, затем вытерла пыль и перемыла все сервизы и бокалы из буфета и всю посуду на кухне. Довольно заурчал включенный в сеть холодильник. Мерно затикали заведенные часы. Зашипела старая радиола. В открытые форточки в квартиру проник сквозняк и выветрил затхлость. Хозяйка покопалась в кладовке, нашла старую стиральную машинку и, убедившись, что она еще работает, сняла с окон и загрузила в нее занавески. Мебель в квартире стояла, разинув створки и дверцы, выдвинув ящики, и блаженно сохла после влажной уборки. Хозяйка вымыла пол, отжала в ванной выстиранные занавески и развесила их на балконе. Затем открыла чемоданы и стала перекладывать в пустой шкаф стопки белья, какие-то мелочи и документы. Прозвенел дверной звонок. Она открыла. В дверях стоял неопрятный нетрезвый мужчина лет тридцати пяти, который одной рукой опирался о стену, а другой, с трудом удерживая равновесие, махал зажатым в ней пакетом с новым комплектом постельного белья.
– Но если некоторые думают, что мы нищие, – с трудом выговаривая слова, продолжал он начатую еще до открытия двери фразу, – то они … ошибаются, потому что мы никогда… и подачек нам никаких не надо… ни от кого.… А если хотите помочь,… ни тряпья. Вот.
– Что вы хотите? – даже не с акцентом, а легкой южной интонацией спросила хозяйка.
– Да Сергей это, – пояснила на шум приоткрывшая дверь соседка.
– Цыц! – пьяно выговорил мужчина, прикрывая соседку ладонью и протягивая новой хозяйке пакет. – Вот!
Новая хозяйка вздохнула, ушла и, вернувшись с кошельком, показала мужчине пятидесятирублевую бумажку. Он отрицательно замотал головой. Она добавила десять, затем еще десять. Он довольно замычал, сгреб деньги и заковылял вниз по лестнице, оставив в руках у женщины истерзанный пакет.
– Сергей это, – повторила соседка. – Мы в его семью отдали вещи бывшей хозяйки из вашей квартиры. Трое детей у них. Так он, наверное, половину этих вещей уже пропил. На той неделе его жена в ЖЭК слесарем или сварщиком устроила. Так вот это дело третий день уже и отмечает. А вы надолго к нам?
Новая хозяйка внимательно посмотрела в глаза соседке, увидела сквозь показное любопытство спокойное и порядочное равнодушие и неожиданной сказала откровенно:
– Боюсь, что навсегда.
– Беженка? – спросила соседка.
Женщина помедлила и сказала:
– Почти. Но не беженка. Переселенка. Беженцы будут через год или полтора. Я уехала спокойно. Не бегом.
– Чеченка? – спросила соседка.
– Лезгинка, – ответила женщина. – Алия, – она протянула руку. – Я врач. Буду искать работу. Заходите, если что. Я терапевт, но еще и гомеопат. Могу сделать лечебный массаж. Если спина болит, то уж точно ко мне. Если и не вылечу, так хоть совет нужный дам.
Соседка аккуратно дотронулась до протянутой руки и почему-то заторопилась в свою квартиру.
– Пора мне.
– А не подскажите, кто может телевизор посмотреть? – спросила женщина. – От старой хозяйки остался.
– Так он и может. Сергей, – сказала соседка, – Только вы подождите немного. Они сейчас у нас воду перекрыли. Варят чего-то в подвале, трубы какие-то прогнили. Но его с таким отношением через пару дней с работы попрут, так он опять начнет по квартирам ходить, утюги да старые телевизоры чинить. Только его с утра ловить надо.
– Но если некоторые думают, что мы нищие, – с трудом выговаривая слова, продолжал он начатую еще до открытия двери фразу, – то они … ошибаются, потому что мы никогда… и подачек нам никаких не надо… ни от кого.… А если хотите помочь,… ни тряпья. Вот.
– Что вы хотите? – даже не с акцентом, а легкой южной интонацией спросила хозяйка.
– Да Сергей это, – пояснила на шум приоткрывшая дверь соседка.
– Цыц! – пьяно выговорил мужчина, прикрывая соседку ладонью и протягивая новой хозяйке пакет. – Вот!
Новая хозяйка вздохнула, ушла и, вернувшись с кошельком, показала мужчине пятидесятирублевую бумажку. Он отрицательно замотал головой. Она добавила десять, затем еще десять. Он довольно замычал, сгреб деньги и заковылял вниз по лестнице, оставив в руках у женщины истерзанный пакет.
– Сергей это, – повторила соседка. – Мы в его семью отдали вещи бывшей хозяйки из вашей квартиры. Трое детей у них. Так он, наверное, половину этих вещей уже пропил. На той неделе его жена в ЖЭК слесарем или сварщиком устроила. Так вот это дело третий день уже и отмечает. А вы надолго к нам?
Новая хозяйка внимательно посмотрела в глаза соседке, увидела сквозь показное любопытство спокойное и порядочное равнодушие и неожиданной сказала откровенно:
– Боюсь, что навсегда.
– Беженка? – спросила соседка.
Женщина помедлила и сказала:
– Почти. Но не беженка. Переселенка. Беженцы будут через год или полтора. Я уехала спокойно. Не бегом.
– Чеченка? – спросила соседка.
– Лезгинка, – ответила женщина. – Алия, – она протянула руку. – Я врач. Буду искать работу. Заходите, если что. Я терапевт, но еще и гомеопат. Могу сделать лечебный массаж. Если спина болит, то уж точно ко мне. Если и не вылечу, так хоть совет нужный дам.
Соседка аккуратно дотронулась до протянутой руки и почему-то заторопилась в свою квартиру.
– Пора мне.
– А не подскажите, кто может телевизор посмотреть? – спросила женщина. – От старой хозяйки остался.
– Так он и может. Сергей, – сказала соседка, – Только вы подождите немного. Они сейчас у нас воду перекрыли. Варят чего-то в подвале, трубы какие-то прогнили. Но его с таким отношением через пару дней с работы попрут, так он опять начнет по квартирам ходить, утюги да старые телевизоры чинить. Только его с утра ловить надо.