Малицкий Сергей. Треба

   С тяжелым оханьем разом выдохнули столпившиеся за частоколом мейкки.
   – Дай! – захрипел староста, явил над деревянными остриями огромные пальцы с зелеными ногтями и потянулся, выпростал наружу другую руку, обвитую серыми венами, как обвивает ствол лесного гиганта хвойный вьюн. – Дай!
   – Возьми, – ответил ему Кай, поднимая над головой истукана.
   – Ы-ы-ы-ы-ы-ы! – запричитал, заскулил староста, и похожим кличем вмиг отозвались остальные мейкки и, не дожидаясь приказа, начали разбирать частокол. Заскрипели, затрещали толстенные стволы, загремели камни, выворачиваемые из ям, блеснул смешанный с грязью лед, посыпалась гнилая древесная труха, поднялась пыль, и затем показалась уродливая, напоминающая оплывший к земле и увенчанный руками и ногами мешок, фигура старосты. Старик сделал шаг вперед, другой и, выкатив глаза, все с тем же то ли кличем, то ли стоном протянул вперед ручищи.
   – Держи, – бросил ему в ладони фигурку Кай и, оглянувшись, прошипел: – Дальше все делай, как я!
   В накатившей тишине староста поймал фигуру с глухим шлепком, замер, затянув веками глаза навыкате, затем медленно развернулся и поднял ее над головой. Толпа мейкков, что утаптывала за его спиной развороченную, мерзлую землю, вновь разом выдохнула, затем зашуршала овечьими шкурами, потянула огромные ручищи вверх и начала стучать кулаками о кулаки, да так, словно они были вырублены из звонкого дерева. И в такт этому стуку откуда-то из-за скалы послышался ритмичный каменный гул и загудела сиплая дудка. Старик выкрикнул что-то, поднял истукана над головой еще выше и так и пошел вышагивать под кулачный марш, уводя за собой оглашающих воем горные склоны соплеменников.
 
   – Он сказал, что нас убьют позже, – мрачно заметил Шувай.
   – Я понял, – кивнул Кай и подал лошадь вперед.
   Деревня начиналась сразу за подошвой белой скалы, где теснина неожиданно превращалась в крохотную долину, разбегаясь в стороны ущельями и распадками. С десяток залатанных шатров теснились к подножию скалы, тут же на двух кострах поджаривались туши баранов, соплеменники которых тревожно блеяли в неказистых загонах. Истукан уже стоял на огромном черном валуне, и не менее полусотни рослых мейкков толпились вокруг, по-прежнему стуча кулаком о кулак. Их стук сливался с ударами дубинок, с которыми управлялся еще более древний мейкк, чем староста. Рядом с ним стоял мейкк помладше и дул в вырезанную из бараньего рога трубу. В отдалении толпились закутанные в шкуры и обвешанные невозможным количеством бус и ожерелий женщины, покрикивая на детей, которые не только обходились без одежды на холодном ветру, но и без обуви на грязном снегу. Увидев выезжающих из-за скалы Кая и Арму, детишки, которых было никак не меньше двух десятков, замерли и стояли окаменевшими истуканами вплоть до того момента, когда на виду не показался Шувай. Оцепенение продлилось еще несколько секунд, но вслед за этим одна из женщин выкрикнула что-то, и под продолжающийся гул в Шувая полетели камни.
   – Впервые так? – спросила Арма, когда отряд уже приблизился к выходу из долины.
   – Здесь – впервые, – кивнул Кай, борясь с очевидным желанием пришпорить лошадь. – Но в других местах пару раз приходилось и отбивать парня.
   – Парня, – фыркнула вполголоса Арма и оглянулась.
   Деревня уже осталась за спиной, но маленькие мейкки, каждый из которых был ростом со взрослого мужчину, продолжали бежать толпой за несчастным Шуваем, осыпая его камнями. К счастью, надетый на него деревянный доспех со спины был особенно крепок, но беспрерывные удары, которые теперь уже заглушали и развернувшийся в деревне обряд, удовольствия ему явно не доставляли. Вдобавок среди толпы выделялся переросток, который бросал едва ли не валуны. Во всяком случае, Шувай чуть не падал от их ударов. Прочие спутники Кая тоже крутили головами, а едущий едва ли не последним Шалигай так и вовсе втянул голову в плечи.
   – Почему мы не прибавим ходу? – спросила Арма. – Насколько я поняла, осел Эши может быть и резвым!
   – На втором выходе из долины такой же частокол, – объяснил Кай. – Стоят шатры и живут две семьи мейкков. Два года назад я три часа ждал старосту у того частокола. Если мы даже и перебьем всех тати там, частокол разобрать нам будет не под силу. К тому же до него еще пара лиг. Но ходу действительно надо прибавить. Да и заодно прекратить это представление.
   Кай резко придержал лошадь и, разворачивая ее, одновременно достал из чехла ружье. Приложил украшенный чеканкой приклад к плечу и выстрелил. Грохот наполнил ущелье, разлетелся к вершинам и вернулся эхом. Гул ударов, едва доносящийся из деревни, тут же стих. Переросток замер, удивленно посмотрел на стиснутый в руках очередной валун, уронил его и, зажимая проклюнувшийся из горла кровяной фонтан, повалился на спину. И тут же завизжали, завыли и понеслись ордой обратно в деревню его несмышленые подельники.
   – Это был обдуманный шаг? – напряженно поинтересовался Эша.
   – Вполне, – кивнул Кай.
   – А частокол? – спросила Арма.
   – Если бы не он, нас бы не отпустили от деревни так далеко, – объяснил Кай и показал на темнеющую в лесном склоне теснину. – Нам туда. Мы обойдем частокол.
 
   Спутники успели пройти, торопя лошадей, по очищенному ото льда, камня и кустарника ущелью пару лиг, когда за спиной раздались крики и тяжелый топот мейкков. Но путь был уже почти закончен. Перед отрядом на три или четыре лиги тянулся ледник. В холодной стене были пробиты траншеи, за ними ветвились ходы, но еще больше разломов и трещин было устроено самой Салпой. Тропы через испещренную провалами ледяную равнину не было.
   – Похоже, ловушка, – потянулся за мечом Тару. – А мы еще даже не нюхнули Запретной долины.
   – Не ловушка, а хранилище припасов мейкков, – заметил Кай. – Быстро спешиваемся! Лошадей и осла брать под уздцы! Идти след в след за мной, но не приближаться ближе чем на десять шагов друг к другу! Последним…
   Он повернулся к Арме:
   – На сколько бьет твой самострел?
   – Наверняка на полсотни шагов, – сказала она.
   – Пойдешь последней, – кивнул он и заторопился, потащил под уздцы лошадь вдоль окраинной скалы к торчащей в полусотне шагов изо льда коряге. – За мной сразу Шувай, затем Эша, Тару, Шалигай, Мекиш, Арма. Быстро, я сказал! Быстро!
 
   Когда мейкки вывалились на площадку, Арма успела отойти от начала ледника в его глубь только на три десятка шагов. Первого мейкка она подстрелила в ногу сразу же. Он взвыл, съехал на животе в ближайшую продуктовую траншею и принялся скулить там от боли. Последовавший за ним великан был более осторожен, он прикрывался оледеневшей овчиной, но тоже получил стрелу в предплечье. Когда мейкки сообразили устроить вроде щита из большой корзины, Арма отдалилась от начала ледника еще на сотню шагов.
   – Всё, – крикнул издали Кай. – Больше не стреляй. Уходи. Они не догонят нас. К тому же я убираю вешки, и они идут кучей.
   Мейкки и в самом деле не смогли достигнуть обидчиков. Двое, которые несли перед собой корзину, провалились в глубь ледника уже на первом переходе. Остальные, во главе со старостой, принялись оглашать ледяное пространство воплями, верно надеясь, что лед обрушится от их криков. Кай между тем вел отряд от коряги к коряге, которые указывали безопасный проход через ледяные проломы, и с тревогой посматривал на небо. Ледник был преодолен уже почти в полной темноте. А когда копыта лошади Армы вновь застучали по сухому камню, над горами Северного Рога уже стояла ночь.
   – Привал, – услышала она голос зеленоглазого. – Мекиш, посмотри-ка за вон тем камнем. Там должен быть схрон. Продукты на пару недель пути и теплые одеяла.
   – Есть такое дело! – закричал через мгновение малла.
   – Ты все предусматриваешь? – с восхищением спросил Тару. – А то я уж хотел спросить, кто ж идет в дорогу налегке?
   – Однако и тропу через ледник заранее отметил, – перевел дыхание Эша. – Пожалуй, я начинаю верить, что мы уж точно сумеем добраться до Запретной долины и с этой стороны.
   – И в темноте видишь. – Тару, который в темноте показался Арме медведем, поднял голову к небу. – Я не то что камня, к которому ты отправил мелкого, но и тропы не могу разглядеть.
   – Одно плохо, – добавил Эша, – хвороста поблизости нет, а посидеть у горячего костерка было бы пользительно не только для стариковских костей.
   – Хворост у нас с собой, – отозвался Кай. – Шувай! Сбрасывай дерево с плеч. Пусть оно послужит и всем остальным. Тем более что надо бы и растереть твои синяки. Малла, ну что ты там?
   – Иду, – пробурчал Мекиш и буркнул в сторону Тару: – И все-таки я не мелкий!

Глава 5
Гиблые земли

   Мугаи звали это плоскогорье гиблой долиной. Впрочем, каким оно еще могло быть, если все земли – от вершин Северного Рога и Западных Ребер до самых границ Салпы – именовались Гиблыми. Но узкая высокогорная долина, отделенная от равнины старыми рудными увалами, гиблой считалась не из-за населявших окрестные земли свирепых палхов, которые сами предпочитали не иметь дела с горами. И не из-за того, что зиму и большую часть весны и осени ее покрывал снег, только летом буйное разнотравье захватывало в прочее время спящую землю, трава поднималась так, что скрывала путника вместе с лошадью. И не из-за того, что полевой вьюн свирепствовал в разнотравье, переплетал стебли, превращая пышный луг в непроходимые заросли, олени застревали в зеленых дебрях, куда уж там путнику. Только кабаны и пировали короткое лето в этих местах, проделывали ходы в зарослях, выкапывали из жирной земли вкусные клубни, выкармливали поросят. Воистину гиблым делали плоскогорье две другие напасти. Снежные лавины, которые всю зиму то и дело скатывались с хребта, перехлестывая узкую долину поперек и снося редкие, оставшиеся с лета, пастушьи биваки отчаянных мугайских пастухов. А под конец лета и начало осени – пожары. Верно, оставался еще металл в рудных увалах, если всякая грозовая туча норовила осыпать их молниями. От молний загоралась высокая трава, которую не пробивал насквозь никакой дождь, и уж тогда ничто живое не могло спастись, поскольку хоть и тянулась долина от ледника близ перевала мейкков почти до Хастерзы на добрых четыре сотни лиг, но выход на равнину имела только один – на юге. То место прозывалось Кабаньими воротами, потому что именно близ них мугаи имели каждую осень отличную охоту на покидающих плоскогорье кабанов. Впрочем, некоторые смельчаки все-таки загоняли на гиблое плоскогорье отары, но и это опять же случалось в самом начале лета. Сейчас была середина весны, и плоскогорье пока еще покрывал снег. Кое-где уже виднелись проталины, но до весеннего цветения было пока далеко.
   На всю долину ушла неделя и еще два дня пути. Меньше бы могло выйти, но талый снег ночами схватывался коркой, утром грозя порезать ноги лошадям, потому перед отрядом топал неутомимый Шувай, дробил снегоступами наст, а уж за ним следовали всадники, да Эша торопил осла, который так и держался в хвосте отряда сразу за крупом лошади малла, но не отставал, шагал в полную силу. За неделю пути все утряслось в отряде – говорили мало, бивак разбивали споро и без суеты, охрану несли по двое, хотя вроде и опасности никакой не было. Кай сразу предупредил, что почти до самой Хастерзы придется пройти, там он знает тайный проход в Запретную долину, там и опасность может случиться, потому как большая и злая мугайская деревня расположена за Кабаньими воротами, а на плоскогорье еще с месяц можно не слишком тревожиться, только горные лисы мышкуют на проталинах, да орлы кружатся над головой.
   – А мейкки так и оставят обиду? – поинтересовался в первый же день пути Тару, который все никак не мог выкинуть из головы, что озлобленные великаны образовались в самой близости от его башни.
   – Все там осталось, – махнул рукой Кай.
   – Что там? – не понял Тару. – Да. Перевал там. И мейкки там. Да и башня моя тоже там.
   – Я не об этом, – покачал головой Кай. – Догнать нас мейкки не смогут, даже если захотят. Им, чтобы спуститься на равнину, придется лишнюю сотню лиг оттоптать. Но не в том дело. Не думай о мейкках. Все, что было, там, за спиной, и останется. А все, что будет, – начнется, когда мы войдем в долину. И вместе одно с другим уже никогда не сойдется. Забудь.
   – Это почему же? – продолжал упираться Тару.
   – Да оставь ты этих мейкков, – недовольно буркнул Эша. – О башне тоже забудь, кстати. Тут Кай прав. Прошлая жизнь не вернется. Я ж обещал. Я бы, конечно, еще сказал бы тебе, трухлявец, что мы на собственное кладбище едем, но и сам помирать не спешу. Даже не собираюсь. Тут дело в другом. Если соблаговолит Пустота или же двенадцать, кто ж разберет, кто теперь правит Салпой, соблаговолят оставить нас в живых, да мы еще и доберемся до нужного места… – Эша замолчал, поморщился, покосился на Шалигая, который предпочитал вовсе не открывать рта, – тогда все переменится. И будет, дорогой мой Тару, эта обида мейкков на путников подобна песчинке, что несет в себе горная река. Понял?
   – Понял, – сдвинул косматые брови Тару и буркнул через пару секунд: – А кто из нас трухлявец, Эша, мы еще посмотрим.
 
   Подобных разговоров больше не случалось. Только однажды Эша спросил у Кая, что за проход в Запретную долину он сумел отыскать со стороны Хастерзы, хотя все знают, что другого прохода в нее, кроме как через Ледяное ущелье, нет? Да и тот едва расчистили. Кай ответил коротко:
   – Через Мертвую падь.
   Эша ответом явно удовлетворен не был, потому как долго шевелил косматыми бровями, пока наконец не выдержал и не спросил зеленоглазого снова:
   – Послушай, мне, конечно, все равно. Притащи бы ты сейчас крылья и скажи, привязывай, старик, их к рукам, и полетели прямо через вершины Северной Челюсти в Анду, я бы привязал и полетел, но Мертвой пади нет! Или была когда-то, а теперь уже нет. Иначе давно бы ее отыскали или кусатара, или лами, или старцы из Парнса, они-то уж точно всё облазили в окрестностях Хастерзы. Да и сам понимаешь, вряд ли на самом деле есть то самое место, куда, как сказывают мугаи, уходят мертвецы, которых не принимает Пустота. Я, конечно, готов предположить, что мугаям вообще веры нет, но не ты ли в тот год, когда мы с тобой добирались через Ледяное ущелье к границам Запретной долины, сам мне говорил, что трижды обошел предгорья Северной и Южной Челюсти? Не ты ли говорил, что ни с одним старцем из людей и тати перетер о Запретной долине, но так и не нашел другого пути? Да в том же Ледяном ущелье сколько ты потратил золота, пока нанятые тобой лами и кусатара прорубали дорогу в леднике? Даже я отсыпал тебе из гимской казны! То есть что же выходит: или ты зря деньги платил, или зря предгорья оттаптывал?
   – Ничего не зря, – ответил Кай, бросил короткий взгляд на Шалигая, потом посмотрел на Арму. – Ничего не зря. Но я бы и не нашел этот ход. С этой стороны он вовсе не виден, мне его с той стороны показали. В тот же год, как мы с тобой, Эша, первый раз вышли на край долины. И с тех пор, если помнишь, я больше и не заговаривал о проходе.
   – И кто же показал? – заинтересовался Эша. И тут же окаменел, вытаращил глаза, едва услышал ответ: «Сиват».
   – Сиват, – повторила шепотом Арма, вспомнив рассказы матери о странном босом призраке в широкополой шляпе, но громко спросила о другом: – И как там? Как там, в Запретной долине?
   – По-другому, – ответил Кай. – Не как здесь.
   – Надеюсь, теплее? – поежилась она, поправляя на плечах одеяло.
 
   Он все чаще посматривал на нее. Смотрел так, словно пытался угадать те слова, что поручила передать ее мать. А она ловила его взгляд и думала, что всего лишь за неделю пути чувствует себя так, словно идет рядом с зеленоглазым месяцы. И все эти месяцы она знает, что его мучает, корежит нескончаемая боль и одновременно прижимает к земле усталость. Но все это – и боль и усталость – отражалось только в его глазах и нигде больше.
   Кабаньих ворот они достигли в полдень на восьмой день пути. Но еще на седьмой день увалы, которые тянулись справа рыжими холмами, вдруг начали вздыматься к небу, но не так, как снежные вершины Северного Рога, а почти черными каменными столбами, напоминающими горы перегоревших лепешек, словно нашлась хозяйка ростом выше облаков, что зачем-то жгла каменные оладьи и бросала их друг на друга. Снег тем временем под ногами почти исчез, земля обратилась грязью, покрылась тысячами ручьев и украсилась побегами молодой травы. К полудню седьмого дня отряд уже спускался по крутому склону, ручьи на котором объединились в скачущий по камням водяной поток, а впереди, там, где казались нагромождением облаков вершины Северной Челюсти, рядом с которыми даже пики Северного Рога уже не напоминали каменных великанов, появилось что-то вроде стены. На ночлег, спасаясь от сырости, отряд остановился близ одного из каменных столбов, а на следующий день к полудню подобрался и к самой стене. Она была столь высока, что вблизи загораживала даже снежные пики. Камень, который составлял ее, ничем не отличался от пластов камня в башнях, последняя из которых как раз и составляла вместе с изгибом стены те самые Кабаньи ворота.
   – Берег, – пробормотал Эша, подошедший во время привала к самой стене и вернувшийся с пригоршней камней.
   – Берег чего? – не понял Тару, который уже с утра держал наготове лук, потому как ему чудилось стрекотанье перепелок в довольно высокой у Кабаньих ворот траве.
   – Берег моря, – строго ответил Эша.
   – Моря? – недоверчиво переспросил Тару и оглянулся, словно сейчас, сию минуту к его ногам должен был накатить прибой.
   – Тысячи тысяч лет назад здесь было море, – не унимался Эша. – Волны плескались. Вот они и устроили тут стену. Подмывали, подмывали берег, и получилась стена. И эти столбы тоже от моря.
   – Море? – ошалело покачал головой Тару. – И куда же оно делось-то? Высохло?
   – Вот, – Эша сунул в руки старого охотника камни, – смотри. Я выковырнул эти штуковины из стены. Видишь? Ракушки морские.
   – Ракушки? – отбросил камни в сторону Тару. – Да эта стена тянется до самой Хастерзы! А потом останки почти такой же стены уходят к западу вдоль отрогов Западных Ребер! Уж не хочешь ли ты сказать, что все Гиблые земли – это дно бывшего моря?
   – Мудрецы в древности считали, что иногда дно моря и суша меняются местами, – важно кивнул Эша и отвернулся от ошарашенного Тару к Каю, который глотал из жестяного кубка горячий ягодный отвар. – Сегодня еще пройдем пару десятков лиг?
   – Ночью, – кивнул зеленоглазый. – Через пять лиг большой поселок мугаев, его надо миновать ночью. Там опасно. Возможна даже схватка.
   – Все равно будем на месте через день, – заметил Эша, с тревогой покосившись на встающий через лигу одетый в свежую зелень лес.
   – Почему ты так решил? – не понял Кай. – И на каком месте мы будем?
   – Продуктов осталось на полтора-два дня, – объяснил Эша. – Ты ведь всегда все рассчитываешь? И не косись на Шалигая и на Арму. Их не должно быть в отряде, но едят они не слишком много, давно уж небось пересчитал пайки? Да и аппетит Шувая тоже учел. А на каком месте мы будем – тебе лучше знать. Наверное, где-то в Мертвой пади. В тайном месте. Там лошадей оставим? Ведь нельзя войти в долину на лошади, или переменилось что? Не боишься, что Шалигай узнает о тайном месте? Что ты знаешь об этом хиланце? – Эша почесал седую бороду, оглянулся.
   Сидевший с другой стороны костра хиланец втянул голову в плечи и, словно в поисках защиты, закрутил головой, посмотрел на Шувая, который сидел рядом и жевал пласт вяленого мяса. Мейкк икнул, подмигнул Шалигаю и многозначительно ковырнул в зубах пальцем.
   – Я ничего не знаю об этом хиланце, – наконец произнес вполголоса Кай. – И ты прав, послезавтра у нас будет пара дней на отдых. Но не для того, чтобы узнать хиланца. О нем всё узнаю там. В Запретной долине. Как и о каждом. Как и вы обо мне.
   – Но путь в долину ему все-таки покажешь? – уточнил Эша.
   – Как и каждому из вас, – кивнул Кай. – Все просто, старик. Или мы погибнем там, или вся Салпа изменится. Так что не о чем беспокоиться. К тому же впереди нас ждут спутники, которые опаснее любого хиланца в тысячу раз.
   – Это кто же? – забеспокоился обратившийся в слух Тару. – Еще мейкки? Или другие какие тати? Или же ты мугаев в отряд решил набрать?
   – Увидишь, Тару, – ответил Кай, и было в его ответе больше тревоги, чем в голосе старого охотника.
 
   Отряд двинулся в путь, перейдя ручей, ставший уже рекой, в сумерках. Арма в который раз убедилась, что если Кай и не видит в темноте, то уж точно слышит и чувствует всё, как дикий зверь. Теперь он вел отряд не по лесным, а по звериным тропам, стараясь не уходить далеко от стены, но как он это делал, когда не было видно не только неба, но и вытянутой перед лицом руки, Арма понять так и не смогла. Об одном спорить не приходилось, лес, через который они шли, был не только наполнен запахом свежих листьев и гнилостным ароматом прошлогодних, но и тревогой, подобной которой Арма не чувствовала даже на перевале мейкков, когда тот же Кай был так напряжен, что капли пота сбегали у него по скулам.
   Зеленоглазый назначил привал в полночь, разрешив развести в лесном овраге крохотный костерок. Тару, который следил за припасами, раздал спутникам по куску лепешки и по вяленой рыбине, а Кай вместе с Мекишем бесшумно исчезли в темноте и появились вновь только через час. Арма едва расслышала брошенные им Тару слова:
   – Не пойдем теперь. Хотел вдоль стены миновать деревеньку за ночь, но теперь не рискну. Надо бы присмотреться к окрестностям. Перед рассветом выйдем.
   – Что там? – прогудел в ответ Тару.
   – Трупы, – коротко ответил Кай. – На ближнем дозоре у стены трупы. Вроде бы вчерашние. Дозорные мугаев, которых мы и остерегались. А есть еще дальний дозор, что за деревней. И сама деревня тиха слишком. Ни огонька, ни собачьего лая. Хотя палхская речь мне послышалась. Отдыхать! – чуть повысил голос зеленоглазый. – В дозоре первыми я и Мекиш. Выходим перед рассветом.
   – Опасное место, – прошептал малла и, усаживаясь возле Армы, добавил: – Я тут уже ходил с Каем, в прошлый раз едва выпутались. В деревне крепкая мугайская дружина. По нужде всегда жгли пламя на вышках, с окрестных деревенек к ним подмога спешила, несколько раз хорошо схватывались с палхами, держались. Но зато и путникам прохода не давали. Грабили. Даже дозоры держали на тропе вдоль стены, чтобы путников не пропускать.
   – Так, может, в этот раз палхи их подмяли? – спросила Арма.
   – Нет, – почесал нос маленький тати. – Если бы палхи их подмяли, сейчас бы там барабаны били, да и пожарище бы пылало. Палхи сжигают мугайские деревни. Дотла сжигают. А речь… случайность. Завтра посмотрим.
   Мекиш замолчал, хотя и продолжал что-то бормотать под нос, но уже бормотал про себя, и это его бормотание странным образом смешивалось с мыслями, которые полнили голову тати и которые Арма разбирала с трудом. Мыслями, которые больше напоминали крик, вызванный болью, чем неторопливый говор. Тревога, решимость, ненависть, преданность зеленоглазому захлестывали малла одновременно, но все чаще, как и в ту ночь, когда Арма нащупывала мысли тати сквозь стенку лапаньского шатра, перед его глазами вставала мертвая, покрытая солончаками и глиняной коркой равнина.
   Точно так же Арма не могла разобрать и мыслей Шувая. Ухватывались обрывки картин, среди которых были только бесконечные снега, камни на этих снегах и огромные добрые ладони. Спасенный Каем мейкк вспоминал мать. Арма, которая способна была прочитать чужую мысль порой за пару десятков шагов, и раньше с трудом справлялась с тем, что царило в головах тати, независимо от того – мейкки, малла, кусатара, лами или палхи перед нею оказывались. Для ясности требовались покой и тишина, но и тогда вместо связных фраз приходилось рассматривать картины и распознавать образы. С людьми было проще. Хотя и не в этот раз. Эша умело загораживался от Армы с первой встречи, к тому же и намотал на голову Тару какую-то ткань с закорючками, из-за чего мысли старика стали напоминать едва доносящиеся сквозь толстую стену звуки. А Шалигай, когда умывался и снимал с шеи многочисленные обереги, словно вовсе ни о чем не думал. Неизвестно, понял ли он, что Арма может копаться в чужих головах, но стоило ей приблизиться к хиланскому посланнику, как тот начинал напевать про себя прилипчивую теканскую песенку – однообразную до тошноты. Или он пел ее постоянно? Хотя у башни Тару Шалигай не врал. Говорил, что думал. Да и за Армой следил с твердой мыслью, которая пробивалась через все обереги, что она покажет ему дорогу к зеленоглазому. И ведь показала. Интересно, а почему он решил, что она должна показать ему дорогу к зеленоглазому? Только ли потому, что она зашла в трактир, где хозяйничали знакомцы Кая?
   Арма приподнялась на локте, прислушалась. Шалигай уже спал. У костра продолжал сидеть Кай, да Мекиш топырил уши, прислушиваясь к ночному лесу. Арма опустилась на подушку хвои, закрыла глаза, поежилась, натягивая на плечо одеяло.
   Здесь, на юге Гиблых земель, конец второго месяца весны еще не был началом лета. День радовал зеленью, а ночью приходил холод. Льдом молодую траву и ручьи уже не сковывало, но изморозью порой накрывало. Но сейчас вся равнина от вершин Северного Рога и Западных Ребер до границы Салпы спала. Спали мугайские деревни, которые радостно привечали любого беглеца из Текана, переселенца с Вольных земель или из Холодных песков, но при этом видели врага в любом другом госте и пуще других ненавидели палхов и теканских ловчих. Спали стойбища палхов, которых мугаи сумели оттеснить к северу и западу, но уничтожить не смогли; легче было тараканов вывести в деревянном доме в жаркое лето, чем выкурить палхов из их землянок и штолен. Где-то еще южнее, в Хастерзе, которая в последнюю Пагубу устояла при нападении самой сильной орды палхов изо всех упомянутых в летописях, дремали на башнях дозорные. Может быть, спали и те несчастные, которых судьба обрекла на рабскую участь в глубоких шахтах, устроенных людоедами. Богатыми были недра Гиблых земель: медь, соль, железо, олово, мрамор расходились по всему Текану, и мало кого интересовало, что творилось на рудниках, какой ценой извлекались сокровища на поверхность.