Страница:
— Безусловно, нам очень повезло, — согласился Самойлович. — И я уже постарался вознаградить запорожцев.
Ромодановский отстегнул от пояса свою дорогую саблю, протянул Арсену:
— Спасибо, казак. Знаю от гетмана, что ты не один привёз этот фирман… Я прикажу выдать из казны каждому по пять золотых червонцев.
Звенигора с достоинством поклонился!
— Премного благодарен, князь. Однако, если возможно, вместо золотых червонцев мы просим милости для одного из наших товарищей… Он вместе со мной привёз это письмо из самой Турции.
— Что с ним?
— Его бросил в тюрьму генерал Трауернихт.
— Как это так? Трауернихт проявил самоуправство!.. За что он его арестовал?
Арсен смело взглянул в глаза боярину. Он понимал, что надо говорить правду, так как только правда может помочь освободить Романа.
— Он был крепостным генерала… Несколько лет назад бежал от него на Дон.
Ромодановский нахмурил брови. Взялся левой рукой за бороду и начал накручивать её на указательный палец. Это было признаком того, что воевода чем-то весьма недоволен.
— Так о чем же тогда речь? Генерал просто вернул себе то, что ему принадлежит!
— Но это же человек, а не вещь… Низовое товариство приняло его к себе, он стал запорожским казаком!
Гетман, глядя на Ромодановского, иронически улыбнулся: на лице князя мелькнули плохо скрытые досада и раздражение. Не дожидаясь, что ответит казаку воевода, Самойлович откланялся и вышел.
Ромодановский подошёл к Звенигоре, стал перед ним, насупился:
— Если каждый беглый крепостной станет объявлять себя донским или запорожским казаком, то мы, помещики, скоро останемся без работных людей, без крепостных… А они ещё собираются в ватаги, и среди них начинается вольнодумство. Объявляется какой-нибудь Стенька Разин — и льётся дворянская кровь!.. Нет, нет, казак, не проси у меня заступничества за такого бродягу!.. Будь я на месте Трауернихта, сделал бы то же самое!
Арсен понял, что просить дальше бесполезно и небезопасно для Воинова. Не склонить же воеводу к милости рассказом об участии Романа в восстании Разина! Но уходить нельзя, надо ещё выполнить наказ Серко. Поэтому запорожец вновь поклонился.
— Ну, что ещё? — недовольно произнёс боярин.
— Светлейший князь, — понизил голос Звенигора, — хочу передать тайную просьбу кошевого…
— Говори.
— Кошевой опасается, что гетман будет пытаться заставить запорожцев идти под Чигирин… А это дало бы возможность татарам и туркам завладеть Сечью, а потом и всем югом нашего края. Серко полагает, что мы в Понизовье принесём больше пользы, чем под Чигирином. В подходящее время запорожцы нападут на Крым или на Буджацкую орду и заставят хана отступить из-под Чигирина. Мы не пропустим по Днепру турецкие челны с припасами. Сечевая крепость в тылу врага, имея несколько тысяч запорожцев, будет острой занозой в глазу у Кары-Мустафы. Мы будем знать все намерения турок, передвижения и численность их войск…
Ромодановский задумался. Нет, что ни говори, а надо отдать должное этому запорожцу: разумный, храбрый как сто чертей! И рассуждает, как зрелый, опытный воин, даром что молод… Не поспешил ли он, отказав в просьбе выручить его товарища, думает воевода. Одно слово Трауернихту — и тот выпустит своего бывшего крепостного. Но тут мысль воеводы метнулась на несколько лет назад… Грозные зарева освещают берега Дона и Волги — это проходят повстанцы Разина… Огонь восстания разрастается, ширится и заливает всё новые и новые области Российской державы, докатываясь чуть ли не до Москвы. Отзвуки того пожарища долго ещё сотрясали землю и едва не стоили ему самому жизни во время волнений на Харьковщине и Белгородщине. Князь вспоминает сейчас и то, что вожаком там был тогда Серко… Серко! Натянутые взаимоотношения сложились у воеводы с ним. Ромодановский знает, что кошевой атаман не забыл, по чьей милости загнали его на Иртыш после подавления харьковских волнений… Боярин понимает, что Серко — недюжинный человек, что только он с запорожцами может отбивать кровавые набеги татар и совершать в ответ успешные походы на Крым. Потому и относится воевода к кошевому с уважением, но холодно. Не вспоминает ему старого, однако не забывает и того, что тот не терпел притеснений и обид не только от татар, но и от царских вельмож… Воевода понимает, что кошевой не хочет приводить своё войско под Чигирин, чтобы не встретиться здесь с ним… Ну что ж, пусть промышляет в Понизовье! Там он со своими сорвиголовами действительно принесёт больше пользы… А Трауернихту ничего говорить не будет! Не станет он, князь, боярин, защищать мерзкого холопа, который, может, завтра и на него поднимет руку!..
Пока боярин размышлял, Звенигора стоял неподвижно, с интересом наблюдая, как меняется выражение лица воеводы. Наконец Ромодановский поднял на него глаза.
— Я напишу кошевому. Завтра тебе передадут моё письмо — отвезёшь на Сечь. Но, на всякий случай, запомни: запорожцам — оставаться на Сечи и частью своих сил совершать набеги на тылы врага, пересекать дороги на Аккерман, в Крым, охранять Муравскую дорогу! Другой частью — напасть на Кызы-Кермен. Хорошо бы захватить крепость. Нужно крепко напугать татар, чтобы новый их хан Мюрад-Гирей почувствовал себя под Чигирином, как карась в бредне!.. Ты понял меня?
— Понял, светлейший князь.
— Тогда иди! С богом!
Запорожцы с нетерпением ждали Арсена.
— Ну как? — кинулись все к нему.
— А, и не спрашивайте! Ворон ворону глаз не выклюет!.. Господа везде одинаковы, чтоб им пусто было! Боярин отказался помочь!..
— Но есть же ещё сабли в руках! — воскликнул горячий Секач. — Силою вызволим Романа! Едем немедленно!
— Или, Панове, — поддержал его не менее горячий Спыхальский, — айда на Сечь! Возьмём полкуреня казаков, вернемся в Чигирин — и покажем тому швабу!..
Разгорелся спор. Секачу и Спыхальскому возражали Метелица и Товкач.
— Вы как малые дети! — сердился Метелица. — Саблями! А что будет дальше, подумали? Договорились же: Грива с Рожковым обо всем узнают, присмотрятся, принюхаются, а потом уж и мы возьмёмся за дело. Нужно перехитрить Трауувер… Траер… Тьфу, черт, язык сломаешь, пока выговоришь!.. Травернихта, гром на его голову!
— Батько правильно думает, — сказал Звенигора. — Наобум нападать — шею сломать! Поищем другого пути, более разумного. Не всегда нужно на рожон лезть! Но это — потом. Возвращаемся завтра. По дороге я хочу на полдня заглянуть домой, если будет на то ваше согласие…
Ромодановский отстегнул от пояса свою дорогую саблю, протянул Арсену:
— Спасибо, казак. Знаю от гетмана, что ты не один привёз этот фирман… Я прикажу выдать из казны каждому по пять золотых червонцев.
Звенигора с достоинством поклонился!
— Премного благодарен, князь. Однако, если возможно, вместо золотых червонцев мы просим милости для одного из наших товарищей… Он вместе со мной привёз это письмо из самой Турции.
— Что с ним?
— Его бросил в тюрьму генерал Трауернихт.
— Как это так? Трауернихт проявил самоуправство!.. За что он его арестовал?
Арсен смело взглянул в глаза боярину. Он понимал, что надо говорить правду, так как только правда может помочь освободить Романа.
— Он был крепостным генерала… Несколько лет назад бежал от него на Дон.
Ромодановский нахмурил брови. Взялся левой рукой за бороду и начал накручивать её на указательный палец. Это было признаком того, что воевода чем-то весьма недоволен.
— Так о чем же тогда речь? Генерал просто вернул себе то, что ему принадлежит!
— Но это же человек, а не вещь… Низовое товариство приняло его к себе, он стал запорожским казаком!
Гетман, глядя на Ромодановского, иронически улыбнулся: на лице князя мелькнули плохо скрытые досада и раздражение. Не дожидаясь, что ответит казаку воевода, Самойлович откланялся и вышел.
Ромодановский подошёл к Звенигоре, стал перед ним, насупился:
— Если каждый беглый крепостной станет объявлять себя донским или запорожским казаком, то мы, помещики, скоро останемся без работных людей, без крепостных… А они ещё собираются в ватаги, и среди них начинается вольнодумство. Объявляется какой-нибудь Стенька Разин — и льётся дворянская кровь!.. Нет, нет, казак, не проси у меня заступничества за такого бродягу!.. Будь я на месте Трауернихта, сделал бы то же самое!
Арсен понял, что просить дальше бесполезно и небезопасно для Воинова. Не склонить же воеводу к милости рассказом об участии Романа в восстании Разина! Но уходить нельзя, надо ещё выполнить наказ Серко. Поэтому запорожец вновь поклонился.
— Ну, что ещё? — недовольно произнёс боярин.
— Светлейший князь, — понизил голос Звенигора, — хочу передать тайную просьбу кошевого…
— Говори.
— Кошевой опасается, что гетман будет пытаться заставить запорожцев идти под Чигирин… А это дало бы возможность татарам и туркам завладеть Сечью, а потом и всем югом нашего края. Серко полагает, что мы в Понизовье принесём больше пользы, чем под Чигирином. В подходящее время запорожцы нападут на Крым или на Буджацкую орду и заставят хана отступить из-под Чигирина. Мы не пропустим по Днепру турецкие челны с припасами. Сечевая крепость в тылу врага, имея несколько тысяч запорожцев, будет острой занозой в глазу у Кары-Мустафы. Мы будем знать все намерения турок, передвижения и численность их войск…
Ромодановский задумался. Нет, что ни говори, а надо отдать должное этому запорожцу: разумный, храбрый как сто чертей! И рассуждает, как зрелый, опытный воин, даром что молод… Не поспешил ли он, отказав в просьбе выручить его товарища, думает воевода. Одно слово Трауернихту — и тот выпустит своего бывшего крепостного. Но тут мысль воеводы метнулась на несколько лет назад… Грозные зарева освещают берега Дона и Волги — это проходят повстанцы Разина… Огонь восстания разрастается, ширится и заливает всё новые и новые области Российской державы, докатываясь чуть ли не до Москвы. Отзвуки того пожарища долго ещё сотрясали землю и едва не стоили ему самому жизни во время волнений на Харьковщине и Белгородщине. Князь вспоминает сейчас и то, что вожаком там был тогда Серко… Серко! Натянутые взаимоотношения сложились у воеводы с ним. Ромодановский знает, что кошевой атаман не забыл, по чьей милости загнали его на Иртыш после подавления харьковских волнений… Боярин понимает, что Серко — недюжинный человек, что только он с запорожцами может отбивать кровавые набеги татар и совершать в ответ успешные походы на Крым. Потому и относится воевода к кошевому с уважением, но холодно. Не вспоминает ему старого, однако не забывает и того, что тот не терпел притеснений и обид не только от татар, но и от царских вельмож… Воевода понимает, что кошевой не хочет приводить своё войско под Чигирин, чтобы не встретиться здесь с ним… Ну что ж, пусть промышляет в Понизовье! Там он со своими сорвиголовами действительно принесёт больше пользы… А Трауернихту ничего говорить не будет! Не станет он, князь, боярин, защищать мерзкого холопа, который, может, завтра и на него поднимет руку!..
Пока боярин размышлял, Звенигора стоял неподвижно, с интересом наблюдая, как меняется выражение лица воеводы. Наконец Ромодановский поднял на него глаза.
— Я напишу кошевому. Завтра тебе передадут моё письмо — отвезёшь на Сечь. Но, на всякий случай, запомни: запорожцам — оставаться на Сечи и частью своих сил совершать набеги на тылы врага, пересекать дороги на Аккерман, в Крым, охранять Муравскую дорогу! Другой частью — напасть на Кызы-Кермен. Хорошо бы захватить крепость. Нужно крепко напугать татар, чтобы новый их хан Мюрад-Гирей почувствовал себя под Чигирином, как карась в бредне!.. Ты понял меня?
— Понял, светлейший князь.
— Тогда иди! С богом!
Запорожцы с нетерпением ждали Арсена.
— Ну как? — кинулись все к нему.
— А, и не спрашивайте! Ворон ворону глаз не выклюет!.. Господа везде одинаковы, чтоб им пусто было! Боярин отказался помочь!..
— Но есть же ещё сабли в руках! — воскликнул горячий Секач. — Силою вызволим Романа! Едем немедленно!
— Или, Панове, — поддержал его не менее горячий Спыхальский, — айда на Сечь! Возьмём полкуреня казаков, вернемся в Чигирин — и покажем тому швабу!..
Разгорелся спор. Секачу и Спыхальскому возражали Метелица и Товкач.
— Вы как малые дети! — сердился Метелица. — Саблями! А что будет дальше, подумали? Договорились же: Грива с Рожковым обо всем узнают, присмотрятся, принюхаются, а потом уж и мы возьмёмся за дело. Нужно перехитрить Трауувер… Траер… Тьфу, черт, язык сломаешь, пока выговоришь!.. Травернихта, гром на его голову!
— Батько правильно думает, — сказал Звенигора. — Наобум нападать — шею сломать! Поищем другого пути, более разумного. Не всегда нужно на рожон лезть! Но это — потом. Возвращаемся завтра. По дороге я хочу на полдня заглянуть домой, если будет на то ваше согласие…
4
Ещё издалека, переезжая вброд Сулу по отмели, запорожцы заметили в хуторе какое-то необычное оживление. Посреди хутора стояла толпа, слышался гул встревоженных голосов, сквозь который прорывались отдельные выкрики и вопли.
— Что там опять за оказия? — спросил пан Мартын.
Арсен встревожился. Поднялся на стременах, стараясь рассмотреть, что происходит на площади, но, кроме пестрой женской одежды, соломенных брилей да мерлушковых шапок, ничего не увидел.
Не раздумывая долго, погнали коней через луг и вскоре по узкой хуторской дорожке выскочили на широкий выгон.
Здесь собралось почти все население Дубовой Балки. Одного взгляда на опечаленных, заплаканных женщин, притихших детишек, взволнованных старых мужчин и седых дедов, а особенно вооружённых по-походному казаков было достаточно, чтобы сообразить — провожают мужчин на войну.
Все обратили внимание на запорожцев. К Звенигоре тут же пробилась через толпу заплаканная женщина, схватила за стремя. Арсен сдержанно поздоровался.
Она подняла вверх распухшее от слез лицо.
— Арсен, голубчик, скажи ты моему антихристу — может, тебя хоть послушает! С тех пор как приехал с твоей сестрой, как подменили человека — все за вояку себя выдаёт! Вместо того чтобы косить и жать, вскочит на коня и мчится в степь. Там саблею рубит бурьяну головы, стреляет из мушкета… Все в казаки лезет… А сегодня — бедная моя головушка! — вместе со всеми собирается в войско… Бросает меня с малыми детками сиротою несчастною! А-а-а!..
Она прижалась к ноге Арсена и зарыдала.
«Антихрист» стоял в стороне, уныло глядел на жену и на запорожцев. Это был Иваник. На боку у него была сабля, а в руках мушкет. Казацкий жупан складками свисал с его узких плеч, шапка налезала на самые уши, но человечек этого не замечал и лихо подкручивал реденькие усы.
— Зинка, буде тебе! Поплакала — и хватит! Все равно по-моему получится, знаешь-понимаешь… Как надумал, так и сделаю!.. Турки идут, а я на печи буду сидеть? Эвон чего надумала… Ну нет, я воевать иду! Ещё, чего доброго, какого-нибудь пашу притяну тебе на аркане…
— А чтоб тебя в омут затянуло, ирод проклятый! Ты из меня все жилы вытянул! — Дородная молодица отпустила стремя и накинулась на мужа: — Чтоб я забыла тот день, когда под венец с тобой стала, бродяга несусветный!..
Звенигора не имел времени выслушивать проклятия и плач взволнованной женщины и тронул коня. Издали он увидел Стешу и Златку, которые, расталкивая людей, бежали к нему.
— Арсен!
Обе мчались рядом, но перед самым конём казака Златка вдруг нерешительно остановилась, а Стеша прижалась к брату. Наклонившись и поцеловав сестру в пылающие щеки, Арсен протянул руки к Златке, словно подбадривая её. Златка оглянулась кругом. Сотни глаз смотрели в этот миг на неё, следили за каждым её движением и взглядом.
Видя, что девушка все ещё колеблется, Арсен поравнялся с ней. И вдруг, неожиданно для всех и прежде всего для самой Златки, подхватил её под руки, поднял и посадил перед собою на коня.
— Ой, Милый, что ты делаешь? — испуганно шепнула девушка. — Люди же!
— Пусть смотрят! Чтобы знали, что ты моя!.. Тебя здесь не обижали?
— Нет.
— А воевода как?
— Уже поправляется понемногу. Вчера впервые сам по хате прошёл.
Они медленно ехали вдоль хутора: впереди Звенигора со Златкой и Стешей, державшейся за стремя, а позади, немного отстав, запорожцы.
У самого двора Стеша дёрнула брата за рукав. Арсен повернулся к ней. В глазах девушки невысказанный вопрос.
— Что тебе, сестрёнка?
Стеша вспыхнула.
— Арсен, а что я хочу тебя спросить… — начала нерешительно.
— Говори.
— А где один твой товарищ?
— Какой?
— Ну, такой белокурый… Романом звать…
Арсен внимательно посмотрел на Стешу. Теперь от его взгляда не скрылось замешательство, овладевшее девушкой, и краска, ещё гуще покрывшая щеки. А-а, так вот оно что! Какого-нибудь часа оказалось достаточно, чтобы она заприметила и роскошный пшеничный чуб Романа, и его стройную фигуру, и всю его спокойную голубоглазую красу.
При упоминании о донском казаке лицо Арсена помрачнело. Стеша заметила это.
— Погиб? Ранен? — тревожно вскрикнула.
— Ну с чего ты взяла? — медлил с ответом Арсен. — Живой он. В Чигирине остался…
— Не захотел сюда ехать с тобой? — В её голосе зазвучало чувство оскорблённой гордости.
— Да нет! Его там… важные дела задержали… А тебе зачем? Ты, случаем, не того…
Стеша вдруг отпустила стремя и, не отвечая, побежала открывать ворота. Арсен, глядя на её стройные ноги, сверкавшие из-под плахты[23], на чудесную русую косу, грустно улыбнулся. Разговор напомнил ему об опасности, в которой оказался его товарищ, о том, что задерживаться в Дубовой Балке он не имеет права.
Запорожцы въехали во двор. На крик Стеши первым из хаты выскочил Яцько. За ним выбежала мать. Наконец, поддерживаемый под руки Якубом и дедом Оноприем, вышёл на крыльцо воевода Младен.
Арсен переходил из объятий в объятия. Спыхальский тоже, на правах старого знакомого, здороваясь, целовался со всеми, наполняя двор своим могучим голосом. Метелица, Секач и Товкач степенно отвешивали традиционные запорожские поклоны.
Мать сразу начала собирать на стол. Ей помогали Стеша и Златка. Мужчины сидели на бревне, вели оживлённую беседу. Каждому было о чем спросить и рассказать. А пан Спыхальский успевал на обе стороны: помогал женщинам носить еду, кувшины с вишнёвкой и сливянкой и подбрасывал в общую беседу свои неожиданные смешные словечки.
Когда все уселись за стол, пан Мартын, цокая от удовольствия языком, стал пробовать вкусные напитки и не менее вкусные блюда. Ему нравилось все: и наваристый борщ со свежей зеленью, и пшеничные пампушки с салом и чесноком, и гречневые блины со сметаной, и коржики с маком да мёдом…
— О, какая это роскошь, Панове! — басил он, запихивая в рот пышный гречаник, на котором густая холодная сметана белела как снег. А запивая еду ароматной сливянкой, жмурил от восхищения глаза, чмокал губами и мурлыкал, словно кот: — М-м-м! Сколько на этом свете живу, ничего лучшего не пил!
— Не спеши, пан Мартын, хвалить, — сказал дед Оноприй, вставая из-за стола. — Есть в нашем краю вещи и получше!
Он поковылял к погребу и вскоре вернулся с большим деревянным жбаном, наполненным по самый край золотистым напитком. Подал пану Мартыну полную кружку.
Спыхальский вдохнул резковатый, но приятный запах напитка и немного отхлебнул. Лицо его блаженно улыбалось, глаза закатились под лоб.
— О пан Езус, какое великолепие! — И не отрываясь осушил кружку до дна. — Что это, пан Оноприй?
— Мёд, пан Мартын… Варёный мёд.
— О, так это же райский напиток! Налейте, пан Оноприй, ещё едну кружку, чтоб как следует распробовать.
После обеда, который, собственно говоря, можно было назвать ужином, ибо затянулся он до сумерек, запорожцы со Спыхальским побрели к риге, спать на сене, а Арсен ещё долго разговаривал с родными, с Младеном, Якубом и Златкой.
— Значит, снова война, Арсен? — спросил воевода. — Сегодня прискакал гонец — всех, кто владеет оружием, призывал в войско.
— Вскоре ожидаем Кару-Мустафу.
— С ним, наверно, появится и Гамид. Жаль, я ещё не могу сесть на коня. А то бы смог разыскать его среди турецкого войска!
— Тебе, воевода, рано об этом думать… Если поможет бог, то и я его найду! А там уж ведомо, что с ним делать!
— Должно быть, и Ненко прибудет на Украину, — вставил Якуб. — А не поехать ли и мне под Чигирин?
— Нет-нет, — горячо возразил Арсен, — тебе, Якуб, надо оставаться в Дубовой Балке… Кто же иначе вылечит воеводу?.. К тому же и я с товарищами надеюсь в случае ранения воспользоваться твоими услугами. Все мы ходим под богом, и если что случится, приползём на хутор, как медведь к родной берлоге.
— Арсен правильно говорит, — согласился Младен. — Нам с тобою, Якуб, ещё рано выбираться из Дубовой Балки… Но как только я твёрдо стану на ноги, поеду в Болгарию. Верю: не все мои соколы погибли! Хоть кто-нибудь живой остался — мы снова поднимем людей против поработителей! Вновь содрогнётся Планина, зашумят горные потоки, всколыхнётся вся болгарская земля! Пусть поначалу мало нас будет, но мы согреем сердца болгар сиянием надежды, пробудим в них уснувшие силы и стремление к свободе!
Хотя Младен был истощённый, худой и почти весь седой, сейчас он выглядел значительно лучше, чем в пути через Валахию. А тёмные глаза, когда зашла речь о борьбе с османами, заискрились неугасимым огнём и молодецкой силой.
Звенигора невольно залюбовался старым воеводой, его высоким открытым лбом, серебристым чубом, который он откидывал назад привычным жестом, залюбовался всем его мужественным и гордым обликом.
Спать легли поздно вечером.
Арсен заснуть не мог. Тихо, чтоб не разбудить товарищей, встал со свежего лугового сена, открыл плетённые из лозы двери и вышел из риги.
Ночь была тёплая, лунная. Прямо перед двором чернел на горе дремлющий лес, а где-то за ригой, в пойме Сулы, завели свой концерт неутомимые лягушки. Их глухое — на тысячу ладов — кваканье заполняло всю долину, в которой раскинулся хутор, и эхом отдавалось в древнем лесу.
Арсен перешёл двор и остановился у крыльца. Здесь его словно ждали. Скрипнула в сенях дверь, из тьмы возникла маленькая белая фигурка.
— Златка!
Девушка спорхнула с крыльца, как птичка. Сложив на груди тонкие белые руки, молча остановилась перед казаком. Арсен нежно обнял её, чувствуя, как от волнения у него перехватывает дыхание.
— Златка!
— Как я ждала тебя, Арсен!
— Я тоже, милая, так ждал этого часа!
— Но завтра ты уже уедешь?
— Должен, любимая. Надвигается война.
— Я опять буду ждать тебя.
Он нежно пожал её руки, ещё крепче прижал к себе и медленно повёл со двора. На улице повернули направо и не спеша пошли по холодному спорышу[24] навстречу луне.
— Что там опять за оказия? — спросил пан Мартын.
Арсен встревожился. Поднялся на стременах, стараясь рассмотреть, что происходит на площади, но, кроме пестрой женской одежды, соломенных брилей да мерлушковых шапок, ничего не увидел.
Не раздумывая долго, погнали коней через луг и вскоре по узкой хуторской дорожке выскочили на широкий выгон.
Здесь собралось почти все население Дубовой Балки. Одного взгляда на опечаленных, заплаканных женщин, притихших детишек, взволнованных старых мужчин и седых дедов, а особенно вооружённых по-походному казаков было достаточно, чтобы сообразить — провожают мужчин на войну.
Все обратили внимание на запорожцев. К Звенигоре тут же пробилась через толпу заплаканная женщина, схватила за стремя. Арсен сдержанно поздоровался.
Она подняла вверх распухшее от слез лицо.
— Арсен, голубчик, скажи ты моему антихристу — может, тебя хоть послушает! С тех пор как приехал с твоей сестрой, как подменили человека — все за вояку себя выдаёт! Вместо того чтобы косить и жать, вскочит на коня и мчится в степь. Там саблею рубит бурьяну головы, стреляет из мушкета… Все в казаки лезет… А сегодня — бедная моя головушка! — вместе со всеми собирается в войско… Бросает меня с малыми детками сиротою несчастною! А-а-а!..
Она прижалась к ноге Арсена и зарыдала.
«Антихрист» стоял в стороне, уныло глядел на жену и на запорожцев. Это был Иваник. На боку у него была сабля, а в руках мушкет. Казацкий жупан складками свисал с его узких плеч, шапка налезала на самые уши, но человечек этого не замечал и лихо подкручивал реденькие усы.
— Зинка, буде тебе! Поплакала — и хватит! Все равно по-моему получится, знаешь-понимаешь… Как надумал, так и сделаю!.. Турки идут, а я на печи буду сидеть? Эвон чего надумала… Ну нет, я воевать иду! Ещё, чего доброго, какого-нибудь пашу притяну тебе на аркане…
— А чтоб тебя в омут затянуло, ирод проклятый! Ты из меня все жилы вытянул! — Дородная молодица отпустила стремя и накинулась на мужа: — Чтоб я забыла тот день, когда под венец с тобой стала, бродяга несусветный!..
Звенигора не имел времени выслушивать проклятия и плач взволнованной женщины и тронул коня. Издали он увидел Стешу и Златку, которые, расталкивая людей, бежали к нему.
— Арсен!
Обе мчались рядом, но перед самым конём казака Златка вдруг нерешительно остановилась, а Стеша прижалась к брату. Наклонившись и поцеловав сестру в пылающие щеки, Арсен протянул руки к Златке, словно подбадривая её. Златка оглянулась кругом. Сотни глаз смотрели в этот миг на неё, следили за каждым её движением и взглядом.
Видя, что девушка все ещё колеблется, Арсен поравнялся с ней. И вдруг, неожиданно для всех и прежде всего для самой Златки, подхватил её под руки, поднял и посадил перед собою на коня.
— Ой, Милый, что ты делаешь? — испуганно шепнула девушка. — Люди же!
— Пусть смотрят! Чтобы знали, что ты моя!.. Тебя здесь не обижали?
— Нет.
— А воевода как?
— Уже поправляется понемногу. Вчера впервые сам по хате прошёл.
Они медленно ехали вдоль хутора: впереди Звенигора со Златкой и Стешей, державшейся за стремя, а позади, немного отстав, запорожцы.
У самого двора Стеша дёрнула брата за рукав. Арсен повернулся к ней. В глазах девушки невысказанный вопрос.
— Что тебе, сестрёнка?
Стеша вспыхнула.
— Арсен, а что я хочу тебя спросить… — начала нерешительно.
— Говори.
— А где один твой товарищ?
— Какой?
— Ну, такой белокурый… Романом звать…
Арсен внимательно посмотрел на Стешу. Теперь от его взгляда не скрылось замешательство, овладевшее девушкой, и краска, ещё гуще покрывшая щеки. А-а, так вот оно что! Какого-нибудь часа оказалось достаточно, чтобы она заприметила и роскошный пшеничный чуб Романа, и его стройную фигуру, и всю его спокойную голубоглазую красу.
При упоминании о донском казаке лицо Арсена помрачнело. Стеша заметила это.
— Погиб? Ранен? — тревожно вскрикнула.
— Ну с чего ты взяла? — медлил с ответом Арсен. — Живой он. В Чигирине остался…
— Не захотел сюда ехать с тобой? — В её голосе зазвучало чувство оскорблённой гордости.
— Да нет! Его там… важные дела задержали… А тебе зачем? Ты, случаем, не того…
Стеша вдруг отпустила стремя и, не отвечая, побежала открывать ворота. Арсен, глядя на её стройные ноги, сверкавшие из-под плахты[23], на чудесную русую косу, грустно улыбнулся. Разговор напомнил ему об опасности, в которой оказался его товарищ, о том, что задерживаться в Дубовой Балке он не имеет права.
Запорожцы въехали во двор. На крик Стеши первым из хаты выскочил Яцько. За ним выбежала мать. Наконец, поддерживаемый под руки Якубом и дедом Оноприем, вышёл на крыльцо воевода Младен.
Арсен переходил из объятий в объятия. Спыхальский тоже, на правах старого знакомого, здороваясь, целовался со всеми, наполняя двор своим могучим голосом. Метелица, Секач и Товкач степенно отвешивали традиционные запорожские поклоны.
Мать сразу начала собирать на стол. Ей помогали Стеша и Златка. Мужчины сидели на бревне, вели оживлённую беседу. Каждому было о чем спросить и рассказать. А пан Спыхальский успевал на обе стороны: помогал женщинам носить еду, кувшины с вишнёвкой и сливянкой и подбрасывал в общую беседу свои неожиданные смешные словечки.
Когда все уселись за стол, пан Мартын, цокая от удовольствия языком, стал пробовать вкусные напитки и не менее вкусные блюда. Ему нравилось все: и наваристый борщ со свежей зеленью, и пшеничные пампушки с салом и чесноком, и гречневые блины со сметаной, и коржики с маком да мёдом…
— О, какая это роскошь, Панове! — басил он, запихивая в рот пышный гречаник, на котором густая холодная сметана белела как снег. А запивая еду ароматной сливянкой, жмурил от восхищения глаза, чмокал губами и мурлыкал, словно кот: — М-м-м! Сколько на этом свете живу, ничего лучшего не пил!
— Не спеши, пан Мартын, хвалить, — сказал дед Оноприй, вставая из-за стола. — Есть в нашем краю вещи и получше!
Он поковылял к погребу и вскоре вернулся с большим деревянным жбаном, наполненным по самый край золотистым напитком. Подал пану Мартыну полную кружку.
Спыхальский вдохнул резковатый, но приятный запах напитка и немного отхлебнул. Лицо его блаженно улыбалось, глаза закатились под лоб.
— О пан Езус, какое великолепие! — И не отрываясь осушил кружку до дна. — Что это, пан Оноприй?
— Мёд, пан Мартын… Варёный мёд.
— О, так это же райский напиток! Налейте, пан Оноприй, ещё едну кружку, чтоб как следует распробовать.
После обеда, который, собственно говоря, можно было назвать ужином, ибо затянулся он до сумерек, запорожцы со Спыхальским побрели к риге, спать на сене, а Арсен ещё долго разговаривал с родными, с Младеном, Якубом и Златкой.
— Значит, снова война, Арсен? — спросил воевода. — Сегодня прискакал гонец — всех, кто владеет оружием, призывал в войско.
— Вскоре ожидаем Кару-Мустафу.
— С ним, наверно, появится и Гамид. Жаль, я ещё не могу сесть на коня. А то бы смог разыскать его среди турецкого войска!
— Тебе, воевода, рано об этом думать… Если поможет бог, то и я его найду! А там уж ведомо, что с ним делать!
— Должно быть, и Ненко прибудет на Украину, — вставил Якуб. — А не поехать ли и мне под Чигирин?
— Нет-нет, — горячо возразил Арсен, — тебе, Якуб, надо оставаться в Дубовой Балке… Кто же иначе вылечит воеводу?.. К тому же и я с товарищами надеюсь в случае ранения воспользоваться твоими услугами. Все мы ходим под богом, и если что случится, приползём на хутор, как медведь к родной берлоге.
— Арсен правильно говорит, — согласился Младен. — Нам с тобою, Якуб, ещё рано выбираться из Дубовой Балки… Но как только я твёрдо стану на ноги, поеду в Болгарию. Верю: не все мои соколы погибли! Хоть кто-нибудь живой остался — мы снова поднимем людей против поработителей! Вновь содрогнётся Планина, зашумят горные потоки, всколыхнётся вся болгарская земля! Пусть поначалу мало нас будет, но мы согреем сердца болгар сиянием надежды, пробудим в них уснувшие силы и стремление к свободе!
Хотя Младен был истощённый, худой и почти весь седой, сейчас он выглядел значительно лучше, чем в пути через Валахию. А тёмные глаза, когда зашла речь о борьбе с османами, заискрились неугасимым огнём и молодецкой силой.
Звенигора невольно залюбовался старым воеводой, его высоким открытым лбом, серебристым чубом, который он откидывал назад привычным жестом, залюбовался всем его мужественным и гордым обликом.
Спать легли поздно вечером.
Арсен заснуть не мог. Тихо, чтоб не разбудить товарищей, встал со свежего лугового сена, открыл плетённые из лозы двери и вышел из риги.
Ночь была тёплая, лунная. Прямо перед двором чернел на горе дремлющий лес, а где-то за ригой, в пойме Сулы, завели свой концерт неутомимые лягушки. Их глухое — на тысячу ладов — кваканье заполняло всю долину, в которой раскинулся хутор, и эхом отдавалось в древнем лесу.
Арсен перешёл двор и остановился у крыльца. Здесь его словно ждали. Скрипнула в сенях дверь, из тьмы возникла маленькая белая фигурка.
— Златка!
Девушка спорхнула с крыльца, как птичка. Сложив на груди тонкие белые руки, молча остановилась перед казаком. Арсен нежно обнял её, чувствуя, как от волнения у него перехватывает дыхание.
— Златка!
— Как я ждала тебя, Арсен!
— Я тоже, милая, так ждал этого часа!
— Но завтра ты уже уедешь?
— Должен, любимая. Надвигается война.
— Я опять буду ждать тебя.
Он нежно пожал её руки, ещё крепче прижал к себе и медленно повёл со двора. На улице повернули направо и не спеша пошли по холодному спорышу[24] навстречу луне.
5
Запорожцы въехали в Чигирин по Черкасской дороге через Калиновый мост.
Как изменился город за эти дни! Тысячи русских стрельцов и украинских казаков наводнили улицы и площади. На валах кипит работа: чинят палисад, складывают штабелями мешки с землёй для заделки проломов в стене, устанавливают пушки. К Калиновому мосту спешат с домашним скарбом горожане — те, кто не может с оружием в руках защищать город, они торопятся за Днепр. Проносятся на конях гонцы. Звучат приказы и распоряжения старшин, зачастую подкрепляемые крепким словом. Под огромными закопчёнными котлами пылают смолистые дрова, привезённые из Чёрного леса, — кашевары готовят обед. Шум, гам, крики. Но на всем лежит печать тревоги и беспокойства. В этом шуме и гомоне почти не слышно весёлых выкриков и смеха.
Чигирин очень хорошо помнит прошлогоднюю осаду, а потому серьёзно и тревожно готовится к новой.
Гриву запорожцы нашли среди сердюков полковника Коровки, Вместе с другими воинами он работал на валу, забивая в земляную стену крепкие дубовые колья. Высокий, молчаливый, в синем одеянии сердюка, он с натугой поднимал тяжёлую дубовую бабу и с ожесточением опускал её вниз. Увидев друзей, неторопливо вытер вспотевший лоб и медленно спустился вниз.
— Ну, что нового? Как Кузьма Рожков? — спросил Звенигора, пожимая руку казаку. — Роман все ещё в темнице?
— А где ж ему ещё быть? Не так просто стережёт его Трауернихт, чтобы нам было легко освободить!
— В том же погребе?
— В том самом. У дверей все время стоят двое часовых.
— Вы не пробовали с ними поговорить?
— Ничего не выходит. В разговор нипочём не вступают.
— Ну и черт с ними! Значит, надо подкупить!
— Я же говорю: такие псы цепные, ни слова не отвечают! Как тут подкупишь?
— Романа никуда не выводили? Не допрашивали?
— Не знаю. Не могу же я сидеть там целый день. Чтоб из Чигирина не выгнали, пришлось в сердюцкий полк записаться. Хорошо ещё, что знакомые там нашлись — помогли. Зато теперь приказы сполнять надо и отлучиться трудно.
— Не много же вам удалось сделать, — разочарованно произнёс Арсен. — Где же нам найти Рожкова? Может, он что-нибудь придумал?
Грива обиженно пожал плечами.
— Рожков знает то же, что и я… Да вот и он!
Кузьма Рожков издалека заметил всадников и узнал в них запорожцев. Приветливо улыбаясь, он спешил к ним. Подав всем руку и заметив, что Грива насупился больше, чем обычно, Рожков сразу понял причину.
— Что, брат Грива, перепало уже?
— Перепало, — хмуро ответил тот. — Арсен думает, что нам здесь легко было.
— Я этого не думаю, — возразил Звенигора раздражённо. — Но могли же вы за это время хоть придумать что-нибудь!
— Не надо торопиться, — сказал Рожков. — Поспешишь — людей насмешишь! Пока Роман в Чигирине, до тех пор он вроде в безопасности. Я просил генерала Гордона, и он разговаривал с Трауернихтом. Немец освободить своего крепостного отказывается, но и пытать не будет: боится шотландца.
— Он в любой день может вывести его отсюда, и тогда ищи ветра в поле! Где-нибудь незаметно замучит, даже не узнаем…
— Ну что ж делать-то, головой стену не прошибёшь…
Звенигора с досадой стукнул рукоятью сабли.
— Эх, черт! Думал я, что вы сообразительнее… Не можем же мы сидеть здесь несколько дней! Должны немедленно мчаться в Сечь! Нужно не откладывая, сегодня же выручить Романа, хотя бы и пришлось пустить в ход сабли!
— Это можно сделать не раньше вечера, — сказал стрелец. — Днём нечего и думать об этом. Нас схватят, как куропаток. И сами погибнем, и Роману не поможем.
Неожиданно с укреплений ударила пушка. Выстрел был такой сильный и неожиданный, что всех взяла оторопь. За первым выстрелом последовал залп из всех пушек. Содрогнулась земля. В ушах зазвенело. Кони тревожно заржали, затоптались, приседая на задние ноги.
— О господи, что случилось?
— Ту-у-рки-и! Ту-у-рки-и! — донёсся чей-то зычный голос. — Закрывай ворота-а!..
Запорожцы выскочили на вал. Отсюда видны были все подходы к городу с юга, востока и запада. Окинув быстрым взглядом местность, Звенигора сжал зубы.
Вдали по всему полю надвигалась тёмная туча. Широкие лавы конных отрядов, вздымая пыль, катились к Чигирину. Низиной, от Субботова, по-над Тясмином шли янычары.
— Ну вот, началось! — сказал Метелица.
— Да, началось. Скоро они будут уже под стенами города. И чтобы не оказаться в осаде, мы должны немедленно бежать отсюда, — произнёс Звенигора, мысленно укоряя себя за то, что заезжал в Дубовую Балку. Теперь не хватало как раз одного дня, чтобы вызволить Романа. — Что будем делать, братья?..
— Как — что? Надо ехать в Запорожье! — высказал общую мысль Метелица.
Звенигора и сам понимал, что оставаться в осаждённом городе он не может, не имеет права. Письма гетмана и воеводы Ромодановского обязывают его немедленно мчаться в Сечь. Но нельзя и Романа бросить на произвол судьбы. Где же выход?
— Друзья, — обратился он к Рожкову и Гриве, — не гневайтесь на меня. Вижу, что теперь только вы сможете помочь Роману… Вот деньги — расходуйте их по своему разумению!.. А я постараюсь поскорее вернуться. И даже если Чигирин будет обложен со всех сторон, я все равно найду возможность пробраться сюда, к вам! Прощайте! Удачи вам во всем!
Запорожцы вскочили на коней и помчались к Крымским воротам, надеясь успеть проскочить между турецкими войсками и Тясмином в направлении на Павлыш.
Как изменился город за эти дни! Тысячи русских стрельцов и украинских казаков наводнили улицы и площади. На валах кипит работа: чинят палисад, складывают штабелями мешки с землёй для заделки проломов в стене, устанавливают пушки. К Калиновому мосту спешат с домашним скарбом горожане — те, кто не может с оружием в руках защищать город, они торопятся за Днепр. Проносятся на конях гонцы. Звучат приказы и распоряжения старшин, зачастую подкрепляемые крепким словом. Под огромными закопчёнными котлами пылают смолистые дрова, привезённые из Чёрного леса, — кашевары готовят обед. Шум, гам, крики. Но на всем лежит печать тревоги и беспокойства. В этом шуме и гомоне почти не слышно весёлых выкриков и смеха.
Чигирин очень хорошо помнит прошлогоднюю осаду, а потому серьёзно и тревожно готовится к новой.
Гриву запорожцы нашли среди сердюков полковника Коровки, Вместе с другими воинами он работал на валу, забивая в земляную стену крепкие дубовые колья. Высокий, молчаливый, в синем одеянии сердюка, он с натугой поднимал тяжёлую дубовую бабу и с ожесточением опускал её вниз. Увидев друзей, неторопливо вытер вспотевший лоб и медленно спустился вниз.
— Ну, что нового? Как Кузьма Рожков? — спросил Звенигора, пожимая руку казаку. — Роман все ещё в темнице?
— А где ж ему ещё быть? Не так просто стережёт его Трауернихт, чтобы нам было легко освободить!
— В том же погребе?
— В том самом. У дверей все время стоят двое часовых.
— Вы не пробовали с ними поговорить?
— Ничего не выходит. В разговор нипочём не вступают.
— Ну и черт с ними! Значит, надо подкупить!
— Я же говорю: такие псы цепные, ни слова не отвечают! Как тут подкупишь?
— Романа никуда не выводили? Не допрашивали?
— Не знаю. Не могу же я сидеть там целый день. Чтоб из Чигирина не выгнали, пришлось в сердюцкий полк записаться. Хорошо ещё, что знакомые там нашлись — помогли. Зато теперь приказы сполнять надо и отлучиться трудно.
— Не много же вам удалось сделать, — разочарованно произнёс Арсен. — Где же нам найти Рожкова? Может, он что-нибудь придумал?
Грива обиженно пожал плечами.
— Рожков знает то же, что и я… Да вот и он!
Кузьма Рожков издалека заметил всадников и узнал в них запорожцев. Приветливо улыбаясь, он спешил к ним. Подав всем руку и заметив, что Грива насупился больше, чем обычно, Рожков сразу понял причину.
— Что, брат Грива, перепало уже?
— Перепало, — хмуро ответил тот. — Арсен думает, что нам здесь легко было.
— Я этого не думаю, — возразил Звенигора раздражённо. — Но могли же вы за это время хоть придумать что-нибудь!
— Не надо торопиться, — сказал Рожков. — Поспешишь — людей насмешишь! Пока Роман в Чигирине, до тех пор он вроде в безопасности. Я просил генерала Гордона, и он разговаривал с Трауернихтом. Немец освободить своего крепостного отказывается, но и пытать не будет: боится шотландца.
— Он в любой день может вывести его отсюда, и тогда ищи ветра в поле! Где-нибудь незаметно замучит, даже не узнаем…
— Ну что ж делать-то, головой стену не прошибёшь…
Звенигора с досадой стукнул рукоятью сабли.
— Эх, черт! Думал я, что вы сообразительнее… Не можем же мы сидеть здесь несколько дней! Должны немедленно мчаться в Сечь! Нужно не откладывая, сегодня же выручить Романа, хотя бы и пришлось пустить в ход сабли!
— Это можно сделать не раньше вечера, — сказал стрелец. — Днём нечего и думать об этом. Нас схватят, как куропаток. И сами погибнем, и Роману не поможем.
Неожиданно с укреплений ударила пушка. Выстрел был такой сильный и неожиданный, что всех взяла оторопь. За первым выстрелом последовал залп из всех пушек. Содрогнулась земля. В ушах зазвенело. Кони тревожно заржали, затоптались, приседая на задние ноги.
— О господи, что случилось?
— Ту-у-рки-и! Ту-у-рки-и! — донёсся чей-то зычный голос. — Закрывай ворота-а!..
Запорожцы выскочили на вал. Отсюда видны были все подходы к городу с юга, востока и запада. Окинув быстрым взглядом местность, Звенигора сжал зубы.
Вдали по всему полю надвигалась тёмная туча. Широкие лавы конных отрядов, вздымая пыль, катились к Чигирину. Низиной, от Субботова, по-над Тясмином шли янычары.
— Ну вот, началось! — сказал Метелица.
— Да, началось. Скоро они будут уже под стенами города. И чтобы не оказаться в осаде, мы должны немедленно бежать отсюда, — произнёс Звенигора, мысленно укоряя себя за то, что заезжал в Дубовую Балку. Теперь не хватало как раз одного дня, чтобы вызволить Романа. — Что будем делать, братья?..
— Как — что? Надо ехать в Запорожье! — высказал общую мысль Метелица.
Звенигора и сам понимал, что оставаться в осаждённом городе он не может, не имеет права. Письма гетмана и воеводы Ромодановского обязывают его немедленно мчаться в Сечь. Но нельзя и Романа бросить на произвол судьбы. Где же выход?
— Друзья, — обратился он к Рожкову и Гриве, — не гневайтесь на меня. Вижу, что теперь только вы сможете помочь Роману… Вот деньги — расходуйте их по своему разумению!.. А я постараюсь поскорее вернуться. И даже если Чигирин будет обложен со всех сторон, я все равно найду возможность пробраться сюда, к вам! Прощайте! Удачи вам во всем!
Запорожцы вскочили на коней и помчались к Крымским воротам, надеясь успеть проскочить между турецкими войсками и Тясмином в направлении на Павлыш.
ОТВЕТ ЗАПОРОЖЦЕВ
1
Необычное известие, словно молния, мигом облетело все курени[25]: в Сечь прибыли послы турецкого султана.
— Такого ещё не бывало! — воскликнул ошеломлённый Метелица. — Что им тут надо, нехристям? Га? А пойдём-ка, хлопцы, посмотрим на них поближе. Может, кто из них узнает Метелицу да почешет старый шрам! Да, не одному я навсегда оставил метку своею саблей! Пошли!
Весь курень высыпал во двор. Каждому было интересно увидеть живых турок вблизи: и тем, кто никогда их не видел, и тем, кто не раз встречал их с оружием в руках на поле и в море. Только Звенигора и Спыхальский не торопились — шли не спеша, медленно приближаясь к пёстрой толпе на площади.
Ещё издалека, через головы запорожцев, они увидели белые тюрбаны спахиев. Турок было немного — они стояли молча, сгрудившись тесной кучкой, и напряжённо, с опаской глядели на запорожцев и их крепость, слава которой разносилась далеко по всему свету.
Между турками и запорожцами образовалась узкая полоса свободного пространства. На ней стояли рослые молодцы из личной стражи кошевого.
Несмотря на необычность положения, запорожцы вели себя сдержанно, спокойно. Толпа все время передвигалась, глухо шумела, но не было слышно ни выкриков, ни ругани, ни смеха.
Раздвигая плечом запорожцев, Спыхальский пробрался вперёд. За ним протиснулся и Звенигора. Теперь с расстояния в десяток шагов они могли спокойно наблюдать невиданное зрелище: турки на Сечи! Не пленённые и не купцы, а воины, с саблями, пистолетами и янычарками! На это стоило посмотреть… А интересно, с чем они прибыли сюда?
Вдруг Арсена как обожгло: среди посланцев султана он узнал Гамида!
— Пан Мартын, погляди! Или я сплю, или мне наяву мерещится? Гамид!
Спыхальский оторопел; казалось, что ему перехватило дыхание.
— Пся крев! Холера ясна! Это и вправду он, Гамид! — загремел поляк. — Черт меня побери, если я ошибаюсь!.. Вот где мы с ним встретились, стонадцать дзяблов ему в глотку! — И крикнул изо всех сил: — Эй, Гамид!
Турки заволновались, что-то быстро заговорили, а Гамид, узнав Спыхальского, а потом и Звенигору, побледнел и невольно поднял руку, как бы заслоняясь от удара.
— Такого ещё не бывало! — воскликнул ошеломлённый Метелица. — Что им тут надо, нехристям? Га? А пойдём-ка, хлопцы, посмотрим на них поближе. Может, кто из них узнает Метелицу да почешет старый шрам! Да, не одному я навсегда оставил метку своею саблей! Пошли!
Весь курень высыпал во двор. Каждому было интересно увидеть живых турок вблизи: и тем, кто никогда их не видел, и тем, кто не раз встречал их с оружием в руках на поле и в море. Только Звенигора и Спыхальский не торопились — шли не спеша, медленно приближаясь к пёстрой толпе на площади.
Ещё издалека, через головы запорожцев, они увидели белые тюрбаны спахиев. Турок было немного — они стояли молча, сгрудившись тесной кучкой, и напряжённо, с опаской глядели на запорожцев и их крепость, слава которой разносилась далеко по всему свету.
Между турками и запорожцами образовалась узкая полоса свободного пространства. На ней стояли рослые молодцы из личной стражи кошевого.
Несмотря на необычность положения, запорожцы вели себя сдержанно, спокойно. Толпа все время передвигалась, глухо шумела, но не было слышно ни выкриков, ни ругани, ни смеха.
Раздвигая плечом запорожцев, Спыхальский пробрался вперёд. За ним протиснулся и Звенигора. Теперь с расстояния в десяток шагов они могли спокойно наблюдать невиданное зрелище: турки на Сечи! Не пленённые и не купцы, а воины, с саблями, пистолетами и янычарками! На это стоило посмотреть… А интересно, с чем они прибыли сюда?
Вдруг Арсена как обожгло: среди посланцев султана он узнал Гамида!
— Пан Мартын, погляди! Или я сплю, или мне наяву мерещится? Гамид!
Спыхальский оторопел; казалось, что ему перехватило дыхание.
— Пся крев! Холера ясна! Это и вправду он, Гамид! — загремел поляк. — Черт меня побери, если я ошибаюсь!.. Вот где мы с ним встретились, стонадцать дзяблов ему в глотку! — И крикнул изо всех сил: — Эй, Гамид!
Турки заволновались, что-то быстро заговорили, а Гамид, узнав Спыхальского, а потом и Звенигору, побледнел и невольно поднял руку, как бы заслоняясь от удара.