Страница:
Тогда еще никто не подозревал, что де Голль использует эту возможность в своих интересах и откажется от обещания, данного им Кеннеди.
При всех обстоятельствах характер приема все же не давал возможности удовлетворить интересы наиболее видных зарубежных гостей. За исключением французского президента, все они запросили частных аудиенций, и в течение ближайших двух дней должны были состояться встречи с Микояном, Селассие, Иненю, Дугласом-Хьюмом, де Валера, Эрхардом и главами латиноамериканских делегаций.
Линдон Джонсон начал уже ощущать на себе тяжесть многочисленных обязанностей президента. Когда он покинул зал приемов государственного департамента — тридцать пять губернаторов уже ожидали его в здании канцелярии президента. На 20. 45 было назначено второе расширенное совещание по вопросам государственного бюджета.
Рядом с его телефонным аппаратом, снабженным 20 кнопками каналов прямой связи, лежали записки секретаря с просьбой позвонить почти всем ведущим профсоюзным деятелям и бизнесменам страны.
Еще неделю назад самая сложная проблема Мари Фемер заключалась в подборе мохнатых полотенец для Жаклин Кеннеди в связи с ее посещением ранчо Джонсона в Техасе. Ныне ей предстояло справиться с текстами шестидесяти телеграмм Джонсона главам иностранных государств, не успевшим прибыть в Вашингтон на похороны. Разумеется, Мари не составляла этих телеграмм. Не занимался этим и сам Джонсон. Команда Кеннеди в полном составе предоставила себя в распоряжение нового президента. Мак Банди был срочно вызван из Красной гостиной и усажен за подготовку повестки дня для предстоящей на следующий день встречи с представителями стран Южной Америки. Дик Гудвин писал для президента текст выступления на этой встрече. Ллуэлин Томпсон соответственно готовил проект заявления для встречи Джонсона с Микояном. Алексис Джонсон написал краткие характеристики на всех приглашенных на прием лиц. Прежде чем представить какого-либо деятеля президенту, Раск задерживал гостя ровно на столько, сколько было необходимо для заместителя государственного секретаря или сотрудника протокольного отдела госдепартамента, чтобы прошептать на ухо президенту самые главные сведения из соответствующей биографической справки.
Энджи Дьюка поразило, насколько общее настроение здесь отличалось от атмосферы на втором этаже Белого дома, откуда он только что явился. «Сам воздух здесь, казалось, был заражен энергией. Все было устремлено в будущее».
Сердце самого Энджи по-прежнему принадлежало прошлому, и он предоставил своему аппарату заниматься массой возникающих мелких вопросов. Сам президент чувствовал себя великолепно. Его отнюдь не угнетала растущая гора дел в здании канцелярии президента. Подобно Кеннеди, он любил напряженную работу. Более того, он обожал личные контакты с людьми. Представителей банановых республик и развивающихся стран он встречал сильным рукопожатием и пытливым взглядом. Близких знакомых или лиц, представляющих для него особый интерес, ожидал прием, известный его техасским соратникам как «наложение рук» или «обработка». Во время этой процедуры Джонсон правой рукой энергично тряс руку собеседника, а левой крепко обхватывал локоть гостя и дружески его похлопывал. Вилли Брандт, У Тан, Жан Моннэ и Поль Анри Спаак — все прошли через обряд «обработки», и президент поочередно удостоил их «наложением рук».
К шести часам этот бодрый верзила вынужден был украдкой массировать свою правую руку. Последние гости, поздоровавшись с ним, лавиной устремлялись к накрытым столам в зале Джона Куинси Адамса. В ответ на телефонный звонок французского посла Альфана, интересовавшегося, как обстоят дела, Энджи Дьюк сообщил, что путь открыт и президенту де Голлю не придется ожидать. Президент Джонсон тем временем открыл первое из шестнадцати совещаний на диване с избранными гостями в зале Томаса Джефферсона. Алексис Джонсон предупредил его о необходимости ограничить каждую из бесед не более чем 3—4 минутами. Иначе, предостерег он, может образоваться затор. Так оно и произошло. По словам одного присутствовавшего, «очередь росла с каждой минутой». Мак Банди попытался было ускорить ход событий, но результаты были ничтожными. Поэтому руководитель государственного департамента придумал блестящее, на его взгляд, решение этой проблемы: президенту предлагалось побеседовать со всеми скандинавами одновременно. В зале появились датский кронпринц Георг и премьер-министр Дании Йене Краг, норвежский кронпринц Гаральд и премьер-министр Норвегии Эйнар Герхардсен, шведский принц Бертиль и премьер-министр Швеции Таге Эрландер. Джонсон оказался в роли председательствующего — на заседании Совета Северных стран. Все шло как по маслу, но внезапно на пороге показалась фигура человека, не имевшего ни малейшего желания прохлаждаться за дверьми. В аэропорту Даллеса личный самолет де Голля был готов к полету. Время взлета было назначено на 21 час. Де Голль намеревался быть в своем парижском кабинете через восемь часов — в пять часов утра по вашингтонскому времени.
Войдя в зал своим широким шагом, де Голль прервал совещание со скандинавами. Шведы, датчане и норвежцы повскакали с мест и с возгласами недоумения рассыпались по сторонам. Протиснувшийся вперед Раск поспешил пригласить обоих президентов в свой кабинет. Как гласит запись этой беседы, сделанная самим Раском, государственный секретарь открыл ее словами благодарности в адрес де Голля за его приезд на похороны президента. Де Голль ответил, что он «всегда восхищался президентом Кеннеди и неизменно испытывал к нему глубокое уважение, что смерть Кеннеди является невосполнимой утратой для всего мира и что народ Франции воспринимает смерть Кеннеди как свою личную утрату, словно он был членом их семьи».
Де Голль говорил далее о тесных узах, связывающих Францию и Соединенные Штаты. «Это реальный факт, — сказал он. — И только это имеет значение». Раск не упустил случая вмешаться. Имеет значение и крепость этих связей, заметил он и подчеркнул, что новое правительство «намерено преследовать те же цели, что и президент Кеннеди», и что «главные направления внешнеполитического курса» и политические и военные обязательства США по отношению к Европе не претерпят никаких изменений. Можно твердо рассчитывать на то, что президент Джонсон, который был «ближайшим соратником президента Кеннеди», приложит все усилия к тому, чтобы не допустить каких-либо нарушений «темпа и целеустремленности внешней политики Соединенных Штатов». Короче говоря, Франция, Англия и Америка будут, как и прежде, действовать сообща.
Джонсон не промолвил ни слова. Он не знал французского языка и доверял Раску даже больше, чем это делал Кеннеди. Поэтому президент предоставил своему министру иностранных дел вести беседу от его имени в той, пожалуй, единственной встрече, где его личность могла оставить хотя бы какой-то след в памяти собеседника.
В остальном прием прошел для Джонсона вполне успешно. Это не было столь легким делом, как это выглядело на экране телевизора. Джонсон был хорошо известен своим соотечественникам. Он стал деятелем национального масштаба с момента его выдвижения на пост лидера Демократического большинства в палате представителей в пятидесятых годах, когда Эйзенхауэр был монархом, а Джонсон великолепно играл роль его премьер-министра. Успех их сотрудничества был предрешен заранее. Хотя они были представителями различных партий, резко расходились в вопросах политической философии и обладали различными способностями, оба они были скроены из одного куска домотканого холста. Американцы хорошо знали эту ткань. Иностранцам, особенно европейцам, этот элемент простонародья в личности Джонсона был непонятен и чужд, а следовательно, подозрителен. Тот факт, что большинство иностранных представителей покинуло Вашингтон 25 ноября успокоенными, сам по себе означал победу. Этот успех выглядит еще более значительным, если вспомнить, что новый глава исполнительной власти был вынужден делать свои первые шаги в мрачной атмосфере недавних зловещих событий. Возможно, обозреватель еженедельника «Ньюс уик» Бен Брэдли и преувеличивал, когда высказывал предположение, что во время пребывания в Белом доме Джонсон будет находиться в тени, отбрасываемой личностью Кеннеди. Но в этот вечер, по мере того как загадочные события в Далласе приобретали все более и более угрожающий характер, тень эта, несомненно, была весьма велика.
Детей Кеннеди уложили спать. Супруги Очинклосс уехали. Чета Смит удалилась на докой, а Этель Кеннеди повезла свой выводок на виллу Хиккори Хилл. Тед с женой Джоан поехали домой.
Разошлись все, кроме Роберта и Жаклин.
И вот, наконец, на втором этаже Белого дома остались наедине два человека, сильнее всех переживавших понесенную потерю. Лишь пять дней минуло с того вечера» когда министр юстиции по пути домой, где отмечали день его рождения, остановился здесь и в течение сорока пяти минут беседовал с первой леди, расспрашивая, достаточно ли она оправилась после смерти сына, для того чтобы совершить утомительную поездку по Техасу и выдержать тяготы предстоящей избирательной кампании. Сейчас, готовясь снова пересечь Мемориальный мост, отделявший его резиденцию от Белого дома, Роберту Кеннеди не надо было спрашивать, справится ли она с грядущими невзгодами. Он знал, что она, подобно ему, вынесет все, кроме мысли, что узы, еще вчера тесно связывавшие их, могут быть преданы забвению. И потому он, нарочито спокойным голосом, неожиданно воскресившим в памяти манеру и голос покойного президента, тихо спросил:
— Не хочешь ли навестить нашего друга?
Жаклин всегда держала букет белых лилий в золоченой вазе на столе в вестибюле, и, покидая комнату, она остановилась и захватила с собой цветы. Клинт Хилл предупредил по телефону дежурного Арлингтонского кладбища, что они направляются туда. Дом главного смотрителя Джека Метцлера находился на территории кладбища. Он быстро оделся и встретил их черный «меркюри» у ворот Хэтфилд. Оставив машину на Шеридан-драйв, они пошли по аллее, усаженной кедрами и дубами, к новой ограде. Здесь все выглядело по-иному. Исчезли бесчисленные толпы людей. У белой изгороди стояли лишь Роберт и Жаклин, два солдата военной полиции и Метцлер. Искусственный дерн уже удалили. За загородкой виднелись пышные венки с яркими лентами. Ночь милосердно скрывала диссонансы. Клинту запомнилось, что было «очень сыро, темно и тихо».
Один из военных полицейских открыл дверцу ограды. Жаклин и Роберт Кеннеди прошли внутрь. Затем они оба опустились на колени. В темноте язык пламени казался ярко-голубым. От дуновения ветерка пламя отбрасывала слабый свет, подобно болотным огням, и неровными бликами освещало их склоненные головы, вырывало из темноты фигуры Хилла, охраны и ждавшего поодаль шофера.
Жаклин положила поверх зеленых ветвей букет цветов — последний знак ее любви. Затем они пошли назад в непроницаемую ночную тьму.
Эпилог
При всех обстоятельствах характер приема все же не давал возможности удовлетворить интересы наиболее видных зарубежных гостей. За исключением французского президента, все они запросили частных аудиенций, и в течение ближайших двух дней должны были состояться встречи с Микояном, Селассие, Иненю, Дугласом-Хьюмом, де Валера, Эрхардом и главами латиноамериканских делегаций.
Линдон Джонсон начал уже ощущать на себе тяжесть многочисленных обязанностей президента. Когда он покинул зал приемов государственного департамента — тридцать пять губернаторов уже ожидали его в здании канцелярии президента. На 20. 45 было назначено второе расширенное совещание по вопросам государственного бюджета.
Рядом с его телефонным аппаратом, снабженным 20 кнопками каналов прямой связи, лежали записки секретаря с просьбой позвонить почти всем ведущим профсоюзным деятелям и бизнесменам страны.
Еще неделю назад самая сложная проблема Мари Фемер заключалась в подборе мохнатых полотенец для Жаклин Кеннеди в связи с ее посещением ранчо Джонсона в Техасе. Ныне ей предстояло справиться с текстами шестидесяти телеграмм Джонсона главам иностранных государств, не успевшим прибыть в Вашингтон на похороны. Разумеется, Мари не составляла этих телеграмм. Не занимался этим и сам Джонсон. Команда Кеннеди в полном составе предоставила себя в распоряжение нового президента. Мак Банди был срочно вызван из Красной гостиной и усажен за подготовку повестки дня для предстоящей на следующий день встречи с представителями стран Южной Америки. Дик Гудвин писал для президента текст выступления на этой встрече. Ллуэлин Томпсон соответственно готовил проект заявления для встречи Джонсона с Микояном. Алексис Джонсон написал краткие характеристики на всех приглашенных на прием лиц. Прежде чем представить какого-либо деятеля президенту, Раск задерживал гостя ровно на столько, сколько было необходимо для заместителя государственного секретаря или сотрудника протокольного отдела госдепартамента, чтобы прошептать на ухо президенту самые главные сведения из соответствующей биографической справки.
Энджи Дьюка поразило, насколько общее настроение здесь отличалось от атмосферы на втором этаже Белого дома, откуда он только что явился. «Сам воздух здесь, казалось, был заражен энергией. Все было устремлено в будущее».
Сердце самого Энджи по-прежнему принадлежало прошлому, и он предоставил своему аппарату заниматься массой возникающих мелких вопросов. Сам президент чувствовал себя великолепно. Его отнюдь не угнетала растущая гора дел в здании канцелярии президента. Подобно Кеннеди, он любил напряженную работу. Более того, он обожал личные контакты с людьми. Представителей банановых республик и развивающихся стран он встречал сильным рукопожатием и пытливым взглядом. Близких знакомых или лиц, представляющих для него особый интерес, ожидал прием, известный его техасским соратникам как «наложение рук» или «обработка». Во время этой процедуры Джонсон правой рукой энергично тряс руку собеседника, а левой крепко обхватывал локоть гостя и дружески его похлопывал. Вилли Брандт, У Тан, Жан Моннэ и Поль Анри Спаак — все прошли через обряд «обработки», и президент поочередно удостоил их «наложением рук».
К шести часам этот бодрый верзила вынужден был украдкой массировать свою правую руку. Последние гости, поздоровавшись с ним, лавиной устремлялись к накрытым столам в зале Джона Куинси Адамса. В ответ на телефонный звонок французского посла Альфана, интересовавшегося, как обстоят дела, Энджи Дьюк сообщил, что путь открыт и президенту де Голлю не придется ожидать. Президент Джонсон тем временем открыл первое из шестнадцати совещаний на диване с избранными гостями в зале Томаса Джефферсона. Алексис Джонсон предупредил его о необходимости ограничить каждую из бесед не более чем 3—4 минутами. Иначе, предостерег он, может образоваться затор. Так оно и произошло. По словам одного присутствовавшего, «очередь росла с каждой минутой». Мак Банди попытался было ускорить ход событий, но результаты были ничтожными. Поэтому руководитель государственного департамента придумал блестящее, на его взгляд, решение этой проблемы: президенту предлагалось побеседовать со всеми скандинавами одновременно. В зале появились датский кронпринц Георг и премьер-министр Дании Йене Краг, норвежский кронпринц Гаральд и премьер-министр Норвегии Эйнар Герхардсен, шведский принц Бертиль и премьер-министр Швеции Таге Эрландер. Джонсон оказался в роли председательствующего — на заседании Совета Северных стран. Все шло как по маслу, но внезапно на пороге показалась фигура человека, не имевшего ни малейшего желания прохлаждаться за дверьми. В аэропорту Даллеса личный самолет де Голля был готов к полету. Время взлета было назначено на 21 час. Де Голль намеревался быть в своем парижском кабинете через восемь часов — в пять часов утра по вашингтонскому времени.
Войдя в зал своим широким шагом, де Голль прервал совещание со скандинавами. Шведы, датчане и норвежцы повскакали с мест и с возгласами недоумения рассыпались по сторонам. Протиснувшийся вперед Раск поспешил пригласить обоих президентов в свой кабинет. Как гласит запись этой беседы, сделанная самим Раском, государственный секретарь открыл ее словами благодарности в адрес де Голля за его приезд на похороны президента. Де Голль ответил, что он «всегда восхищался президентом Кеннеди и неизменно испытывал к нему глубокое уважение, что смерть Кеннеди является невосполнимой утратой для всего мира и что народ Франции воспринимает смерть Кеннеди как свою личную утрату, словно он был членом их семьи».
Де Голль говорил далее о тесных узах, связывающих Францию и Соединенные Штаты. «Это реальный факт, — сказал он. — И только это имеет значение». Раск не упустил случая вмешаться. Имеет значение и крепость этих связей, заметил он и подчеркнул, что новое правительство «намерено преследовать те же цели, что и президент Кеннеди», и что «главные направления внешнеполитического курса» и политические и военные обязательства США по отношению к Европе не претерпят никаких изменений. Можно твердо рассчитывать на то, что президент Джонсон, который был «ближайшим соратником президента Кеннеди», приложит все усилия к тому, чтобы не допустить каких-либо нарушений «темпа и целеустремленности внешней политики Соединенных Штатов». Короче говоря, Франция, Англия и Америка будут, как и прежде, действовать сообща.
Джонсон не промолвил ни слова. Он не знал французского языка и доверял Раску даже больше, чем это делал Кеннеди. Поэтому президент предоставил своему министру иностранных дел вести беседу от его имени в той, пожалуй, единственной встрече, где его личность могла оставить хотя бы какой-то след в памяти собеседника.
В остальном прием прошел для Джонсона вполне успешно. Это не было столь легким делом, как это выглядело на экране телевизора. Джонсон был хорошо известен своим соотечественникам. Он стал деятелем национального масштаба с момента его выдвижения на пост лидера Демократического большинства в палате представителей в пятидесятых годах, когда Эйзенхауэр был монархом, а Джонсон великолепно играл роль его премьер-министра. Успех их сотрудничества был предрешен заранее. Хотя они были представителями различных партий, резко расходились в вопросах политической философии и обладали различными способностями, оба они были скроены из одного куска домотканого холста. Американцы хорошо знали эту ткань. Иностранцам, особенно европейцам, этот элемент простонародья в личности Джонсона был непонятен и чужд, а следовательно, подозрителен. Тот факт, что большинство иностранных представителей покинуло Вашингтон 25 ноября успокоенными, сам по себе означал победу. Этот успех выглядит еще более значительным, если вспомнить, что новый глава исполнительной власти был вынужден делать свои первые шаги в мрачной атмосфере недавних зловещих событий. Возможно, обозреватель еженедельника «Ньюс уик» Бен Брэдли и преувеличивал, когда высказывал предположение, что во время пребывания в Белом доме Джонсон будет находиться в тени, отбрасываемой личностью Кеннеди. Но в этот вечер, по мере того как загадочные события в Далласе приобретали все более и более угрожающий характер, тень эта, несомненно, была весьма велика.
Детей Кеннеди уложили спать. Супруги Очинклосс уехали. Чета Смит удалилась на докой, а Этель Кеннеди повезла свой выводок на виллу Хиккори Хилл. Тед с женой Джоан поехали домой.
Разошлись все, кроме Роберта и Жаклин.
И вот, наконец, на втором этаже Белого дома остались наедине два человека, сильнее всех переживавших понесенную потерю. Лишь пять дней минуло с того вечера» когда министр юстиции по пути домой, где отмечали день его рождения, остановился здесь и в течение сорока пяти минут беседовал с первой леди, расспрашивая, достаточно ли она оправилась после смерти сына, для того чтобы совершить утомительную поездку по Техасу и выдержать тяготы предстоящей избирательной кампании. Сейчас, готовясь снова пересечь Мемориальный мост, отделявший его резиденцию от Белого дома, Роберту Кеннеди не надо было спрашивать, справится ли она с грядущими невзгодами. Он знал, что она, подобно ему, вынесет все, кроме мысли, что узы, еще вчера тесно связывавшие их, могут быть преданы забвению. И потому он, нарочито спокойным голосом, неожиданно воскресившим в памяти манеру и голос покойного президента, тихо спросил:
— Не хочешь ли навестить нашего друга?
Жаклин всегда держала букет белых лилий в золоченой вазе на столе в вестибюле, и, покидая комнату, она остановилась и захватила с собой цветы. Клинт Хилл предупредил по телефону дежурного Арлингтонского кладбища, что они направляются туда. Дом главного смотрителя Джека Метцлера находился на территории кладбища. Он быстро оделся и встретил их черный «меркюри» у ворот Хэтфилд. Оставив машину на Шеридан-драйв, они пошли по аллее, усаженной кедрами и дубами, к новой ограде. Здесь все выглядело по-иному. Исчезли бесчисленные толпы людей. У белой изгороди стояли лишь Роберт и Жаклин, два солдата военной полиции и Метцлер. Искусственный дерн уже удалили. За загородкой виднелись пышные венки с яркими лентами. Ночь милосердно скрывала диссонансы. Клинту запомнилось, что было «очень сыро, темно и тихо».
Один из военных полицейских открыл дверцу ограды. Жаклин и Роберт Кеннеди прошли внутрь. Затем они оба опустились на колени. В темноте язык пламени казался ярко-голубым. От дуновения ветерка пламя отбрасывала слабый свет, подобно болотным огням, и неровными бликами освещало их склоненные головы, вырывало из темноты фигуры Хилла, охраны и ждавшего поодаль шофера.
Жаклин положила поверх зеленых ветвей букет цветов — последний знак ее любви. Затем они пошли назад в непроницаемую ночную тьму.
Эпилог
ЛЕГЕНДА И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
Многие ненавистники Кеннеди, так же как, впрочем, и многие его почитатели, были поражены той волной эмоций, которая возникла после похорон и продолжала затем нарастать с каждым годом. Циники саркастически назвали это явление «культом Кеннеди», как будто кончина всякого выдающегося человека не ведет к усилению чувств у искренне преданных ему людей. Суть этого явления заключалась в том, что личность Кеннеди отвечала эмоциональным потребностям американского народа. По наблюдению Джеймса Рестона, «легенда о Кеннеди растет — и вглубь и вширь. Даже те, кто всячески проклинал его при жизни, теперь чуть ли не боготворят его имя, а многие его политические противники, столь безжалостно судившие его в прошлом, теперь подыскивают кандидата, который походил бы на него своей внешностью и манерой говорить».
Официально период траура был установлен в тридцать дней. Это означало всего лишь приспущенные флаги и отмену разного рода балов и правительственных приемов. За пределами государственного аппарата деловая активность возобновилась на утро после похорон. На экранах телевизоров вновь замелькала реклама, курс акций на бирже снова подскочил, и театральные огни засияли по-старому. Люди, наиболее тяжело перенесшие трагедию, стали постепенно возвращаться в русло нормальной жизни.
Но вот прошло и тридцать дней. Полотнища флагов затрепетали на самой вершине флагштоков, рояль вкатили обратно в Восточный зал Белого дома, хозяйки вашингтонских гостиных возобновили свои приемы, и неожиданно для себя все обнаружили, что траур отнюдь не окончился. Безусловно, лихорадка, бившая страну с 23 по 25 ноября, прошла. Но это было состояние явно противоестественное. Поэтому никого не удивило, когда опросы населения показали, что уже на следующей после убийства неделе — со среды до субботы — три четверти взрослого населения вернулись к обычному для них образу жизни. Раны на теле нации начали заживать, и этот процесс шел так быстро, что каждый, кто пытался их бередить, наталкивался на уклончивость или неприкрытую враждебность.
И все же скорбь не исчезала. В Нью-Йорке процессия медленным шагом проследовала по Пятой авеню; у каждого из тысячи ее участников в руке горела свеча в память президента Кеннеди. Покупатели, приобретавшие рождественские подарки, были подавлены унынием, царившим в обычно оживленных магазинах. Журналы стали выпускать специальные номера, посвященные памяти Джона Ф. Кеннеди, и на полках каждого книжного магазина столицы был отведен особый угол для альбомов с его фотографиями.
Аукционисты, специализирующиеся на продаже реликвий американской истории, установили, что письма Кеннеди, написанные им от руки, ценятся не менее писем Линкольна. Книга Кеннеди «Галерея мужественных» с автографами автора оценивалась в 375 долларов. Детали трибуны, откуда он произнес свою речь в Сан-Антонио за день до убийства, стали предметом зависти коллекционеров, а табличка с надписью «номер 850», висевшая на дверях его спальни в отеле «Техас», где он провел последнюю ночь, бесследно исчезла.
Во время поездок Линдона Джонсона по США сотрудники Белого дома стали раздавать желающим фотографии обоих президентов, стремясь подчеркнуть таким образом преемственность власти. Однако от этого пришлось быстро отказаться. На одну карточку нового главы государства брали десять портретов Кеннеди. Все агенты секретной службы буквально кипели от возмущения, когда Джонсон сделал выговор одному из агентов, носившему в качестве булавки для галстука миниатюрное изображение «ПТ-109» — военного катера, на котором служил во время войны Кеннеди, и в резкой форме напомнил ему, что он служит при новом президенте. И все же раздражение Джонсона легко было понять. Его повсюду преследовал призрак покойного президента. Даже на съезде демократической партии в 1964 году, на котором обсуждалась кандидатура на пост президента, Джонсона, буквально в последнюю минуту, оставили на бобах, хотя все это мероприятие тщательно готовилось как его триумфальный выход. За месяц до съезда Джонсон вычеркнул имя Роберта Кеннеди из списка возможных кандидатов на пост вице-президента. Тем не менее самые волнующие минуты в зале съездов принадлежали не Джонсону. Они наступили, когда на трибуну поднялся министр юстиции и предложил вниманию делегатов кинофильм о тысяче дней, проведенных его братом в Белом доме. Делегаты вскочили на ноги и, стоя, устроили Роберту Кеннеди оглушительную овацию, продолжавшуюся целых пятнадцать минут.
Чем больше люди задумывались над сущностью легенды о Джоне Кеннеди, тем меньше они ее понимали. Младший брат убитого президента не сделал ничего, что могло бы поощрить такую демонстрацию. Напротив, он несколько раз пытался прервать ее, затем слегка улыбнулся и, прикусив губу, склонил голову, как перед неукротимым ураганом. Комментатор Дэвид Бринкли решил, что убийство и его последствия следует отнести к числу загадочных явлений, не поддающихся логическому анализу.
Но, не взирая ни на что, люди по-прежнему стремились вместить эти события в рамки своей жизни. Наиболее очевидный путь заключался в присвоении имени покойного президента разным населенным пунктам, улицам и т. д. Жаклин Кеннеди попросила Джонсона переименовать мыс Канаверал в мыс Кеннеди. Он сразу же удовлетворил ее просьбу. Тогда на ум пришла мысль о том, что в будущем ей, чего доброго, придется ехать на автомашине «по шоссе имени Кеннеди на аэродром имени Кеннеди для того, чтобы посетить школу имени Кеннеди». Мэр Нью-Йорка Вагнер переименовал аэропорт Айдлуайлд в аэропорт Кеннеди, конгресс изменил прежнее наименование Общенационального культурного центра на Центр исполнительского искусства имени Джона Ф. Кеннеди. Министерство финансов приступило к чеканке пятидесяти миллионов пятидесятицентовых монет с изображением Кеннеди и установило, что они исчезают из обращения, так как их берут на сувениры.
Во всех частях страны различные комиссии и муниципальные советы единодушно голосовали за то, чтобы увековечить имя президента, изменив названия на карте соответствующих городов и штатов.
В беседе с супругой французского посла Николь Альфан Жаклин Кеннеди сказала, что чувствует себя как «раненый зверь. Единственное, чего я хочу, — это забраться куда-нибудь в потайное место и затихнуть». Вместо этого ей пришлось без устали решать одну задачу за другой. Ее родственники помогали ей как могли. Однако она сама справлялась с большинством дел. Она не пожелала переложить на кого-нибудь ответственность за подготовку похорон. Впоследствии она так же стремилась сделать все сама. Зачастую у нее просто не было выбора. Если она хотела оказать поддержку новому президенту, то ее присутствие во время соответствующих церемоний было абсолютно необходимым, так как никто не мог ее заменить.
Жаклин стремилась как можно быстрее освободить Белый дом для его нового хозяина. Ее последний полный драматизма жест перед тем, как переехать в новый дом, был целиком задуман ею самой. После нескольких неудачных попыток она написала на листе бумаги своим тонким почерком:
Президент Джонсон приколол высшую награду министерства финансов на грудь Руфуса Янгблада, превознося его как «одного из самых отважных и талантливых служащих, каких я только знал». По настоянию Жаклин Кеннеди министр финансов Диллон наградил также Клинта Хилла. Хотя оба агента великолепно вели себя в момент покушения — особой похвалы заслуживает драматический прыжок Клинта, который благодаря фотографиям стал широко известен всей стране, — эти награждения вызвали скрытое недовольство среди большей части официального Вашингтона. Секретная служба не выполнила свой долг перед президентом Кеннеди, в этом было главное. И, по всеобщему мнению, первой реакцией ее сотрудников должно было быть чувство коллективной вины и стыда, а не гордость за выдающиеся успехи. Вначале нужно было расследовать причины провала, а лишь затем заниматься раздачей медалей. Конечно, следствие об убийстве Кеннеди было начато, но и здесь с самого начала оно велось так, что не могло не вызвать тревоги и озабоченности. ФБР выделило пятьдесят агентов, стремясь, как говорится, одним махом завершить все дело. В результате на свет появился скудный отчет, безапелляционно отвергавший все щекотливые вопросы при помощи одной и той же фразы: «Никаких улик не обнаружено». Затем этот отчет был потихоньку передан одному из журналов, и его содержание, естественно, стало всеобщим достоянием. Один этот эпизод может послужить удручающим примером того, как бюрократический аппарат, почуяв опасность, немедленно предает забвению интересы страны и бросает все силы на самооборону.
Наконец новому президенту все-таки втолковали, что поручить самим техасским властям расследование дела об убийстве президента Кеннеди означало бы заранее навлечь на них подозрение в попытке обелить себя. Через четыре дня после похорон заместители министра юстиции Катценбах и Кокс посетили председателя Верховного суда США Уоррена и обратились к нему с настоятельной просьбой возглавить Федеральную комиссию. Уоррен наотрез отказался. Он напомнил, что неоднократно осуждал исполнение членами суда каких-либо иных функций, отвлекавших их от выполнения своих прямых обязанностей, и в качестве выхода предложил обратиться к одному из двух ушедших на пенсию судей. Посетители поспешно откланялись и уведомили Белый дом о постигшей их неудаче. Однако именно в таких ситуациях Джонсон чувствовал себя, словно рыба в воде. Едва верховный судья успел отказаться, как на его столе зазвонил телефон. Президент просил его незамедлительно приехать. Далее, по описанию Уоррена, события развивались следующим образом:
«Вначале меня встретил Банди. Он проводил меня в кабинет, и президент сказал мне, что дело приобрело очень серьезный оборот. Он сказал, что распространяются самые дикие слухи и что следует все время помнить о международном положении. Он сказал, что только что беседовал с Раском и тот высказал крайнюю озабоченность. Он упомянул также об информации председателя Комиссии по атомной энергии о том, сколько миллионов людей могут погибнуть, если возникнет атомная война. Единственное, что позволит пресечь эти слухи, сказал он, это создание независимой и ответственной комиссии расследования. Эту комиссию может возглавить лишь человек, занимающий самый высокий пост в судебной иерархии государства. Я высказал ему свое мнение на этот счет. Он сказал, что если общественное мнение будет враждебно настроено против Кубы и Советского Союза, то это может привести к войне.
— Вам пришлось уже однажды носить военную форму, — сказал он, — и если бы я попросил вас об этом, то вы вновь надели бы форму во имя интересов вашей страны.
— Конечно, — ответил я.
— Сейчас я прошу вас оказать гораздо более важную услугу, — сказал он.
— Если вы ставите вопрос таким образом, — сказал я, — мне остается только согласиться».
В тот же вечер Джонсон подписал распоряжение о назначении еще шести членов комиссии. Им поручалось изучить все материалы ФБР, вести самостоятельное расследование и дать заключение «по всем фактам и обстоятельствам», связанным с убийством Кеннеди, «в том числе касательно последующей насильственной смерти человека, подозреваемого в убийстве президента».
Назначение президентом в состав комиссии известных людей было сделано с целью произвести впечатление на общественное мнение страны, что полностью соответствовало традиции создания таких органов. Настоящую работу выполняли главный юрисконсульт комиссии и его четырнадцать помощников. Среди них самую активную деятельность развили наиболее молодые юристы. За шесть месяцев 94 свидетеля были вызваны на заседания комиссии с участием одного или более ее членов. Отдельные сотрудники аппарата комиссии успели опросить за это же время 395 человек. Письменные показания, данные под присягой, были получены от 61 человека и двое — президент и его супруга — свои свидетельства прислали в письменной форме. 24 сентября 1964 года полный текст доклада комиссии Уоррена был представлен президенту и опубликован.
В самих Соединенных Штатах доклад комиссии Уоррена получил всеобщее одобрение. Менее восторженно он был принят за рубежом, где его неоднократно критиковали как «официальную версию» — тонкий намек на то, что еще одна, правдивая, версия держится в строгом секрете. Хотя действия секретной службы, ФБР и полиции города Далласа были далеки от того, чтобы ими стоило восхищаться, с ними обошлись весьма учтиво, и предложения комиссии об устранении недостатков в их деятельности страдали отсутствием ясности и решительности. Но даже и. в таком виде их постигла печальная участь. Эдгар Гувер, разъяренный тем, что кто-то осмелился подвергнуть критике его бюро, ринулся в контратаку с такой яростью, что американцы даже не заметили, что в докладе говорилось гораздо резче о недостатках секретной службы, которая благоразумно предпочла помалкивать. К тому моменту, когда директор ФБР завершил дисциплинарную расправу над своими агентами в Далласе, в том числе и над незадачливым Хости, большинство американских читателей успели уже забыть, какое из ведомств отвечало за безопасность Джона Кеннеди. Что касается конкретных рекомендаций комиссии Уоррена, то наиболее важные из них были подшиты к делу и преданы забвению. Комиссия предлагала подчинить секретную службу непосредственно кабинету министров. Это предложение так и не было осуществлено. По мнению комиссии, на посту начальника группы агентов секретной службы Белого дома следовало иметь чиновника, ничем не связанного в личном плане с президентом. Джонсон тут же заменил Джерри Бена Руфусом Янгбладом. Однако мало кто из агентов секретной службы ему завидовал. Нового главу государства оказалось куда сложнее охранять, чем его предшественника. Он очертя голову бросался в самую гущу толпы, гостеприимно приглашал в Белый дом оравы приезжих туристов и строго выговаривал своим телохранителям, если они слишком близко к нему подходили. Секретная служба заново пере —
Официально период траура был установлен в тридцать дней. Это означало всего лишь приспущенные флаги и отмену разного рода балов и правительственных приемов. За пределами государственного аппарата деловая активность возобновилась на утро после похорон. На экранах телевизоров вновь замелькала реклама, курс акций на бирже снова подскочил, и театральные огни засияли по-старому. Люди, наиболее тяжело перенесшие трагедию, стали постепенно возвращаться в русло нормальной жизни.
Но вот прошло и тридцать дней. Полотнища флагов затрепетали на самой вершине флагштоков, рояль вкатили обратно в Восточный зал Белого дома, хозяйки вашингтонских гостиных возобновили свои приемы, и неожиданно для себя все обнаружили, что траур отнюдь не окончился. Безусловно, лихорадка, бившая страну с 23 по 25 ноября, прошла. Но это было состояние явно противоестественное. Поэтому никого не удивило, когда опросы населения показали, что уже на следующей после убийства неделе — со среды до субботы — три четверти взрослого населения вернулись к обычному для них образу жизни. Раны на теле нации начали заживать, и этот процесс шел так быстро, что каждый, кто пытался их бередить, наталкивался на уклончивость или неприкрытую враждебность.
И все же скорбь не исчезала. В Нью-Йорке процессия медленным шагом проследовала по Пятой авеню; у каждого из тысячи ее участников в руке горела свеча в память президента Кеннеди. Покупатели, приобретавшие рождественские подарки, были подавлены унынием, царившим в обычно оживленных магазинах. Журналы стали выпускать специальные номера, посвященные памяти Джона Ф. Кеннеди, и на полках каждого книжного магазина столицы был отведен особый угол для альбомов с его фотографиями.
Аукционисты, специализирующиеся на продаже реликвий американской истории, установили, что письма Кеннеди, написанные им от руки, ценятся не менее писем Линкольна. Книга Кеннеди «Галерея мужественных» с автографами автора оценивалась в 375 долларов. Детали трибуны, откуда он произнес свою речь в Сан-Антонио за день до убийства, стали предметом зависти коллекционеров, а табличка с надписью «номер 850», висевшая на дверях его спальни в отеле «Техас», где он провел последнюю ночь, бесследно исчезла.
Во время поездок Линдона Джонсона по США сотрудники Белого дома стали раздавать желающим фотографии обоих президентов, стремясь подчеркнуть таким образом преемственность власти. Однако от этого пришлось быстро отказаться. На одну карточку нового главы государства брали десять портретов Кеннеди. Все агенты секретной службы буквально кипели от возмущения, когда Джонсон сделал выговор одному из агентов, носившему в качестве булавки для галстука миниатюрное изображение «ПТ-109» — военного катера, на котором служил во время войны Кеннеди, и в резкой форме напомнил ему, что он служит при новом президенте. И все же раздражение Джонсона легко было понять. Его повсюду преследовал призрак покойного президента. Даже на съезде демократической партии в 1964 году, на котором обсуждалась кандидатура на пост президента, Джонсона, буквально в последнюю минуту, оставили на бобах, хотя все это мероприятие тщательно готовилось как его триумфальный выход. За месяц до съезда Джонсон вычеркнул имя Роберта Кеннеди из списка возможных кандидатов на пост вице-президента. Тем не менее самые волнующие минуты в зале съездов принадлежали не Джонсону. Они наступили, когда на трибуну поднялся министр юстиции и предложил вниманию делегатов кинофильм о тысяче дней, проведенных его братом в Белом доме. Делегаты вскочили на ноги и, стоя, устроили Роберту Кеннеди оглушительную овацию, продолжавшуюся целых пятнадцать минут.
Чем больше люди задумывались над сущностью легенды о Джоне Кеннеди, тем меньше они ее понимали. Младший брат убитого президента не сделал ничего, что могло бы поощрить такую демонстрацию. Напротив, он несколько раз пытался прервать ее, затем слегка улыбнулся и, прикусив губу, склонил голову, как перед неукротимым ураганом. Комментатор Дэвид Бринкли решил, что убийство и его последствия следует отнести к числу загадочных явлений, не поддающихся логическому анализу.
Но, не взирая ни на что, люди по-прежнему стремились вместить эти события в рамки своей жизни. Наиболее очевидный путь заключался в присвоении имени покойного президента разным населенным пунктам, улицам и т. д. Жаклин Кеннеди попросила Джонсона переименовать мыс Канаверал в мыс Кеннеди. Он сразу же удовлетворил ее просьбу. Тогда на ум пришла мысль о том, что в будущем ей, чего доброго, придется ехать на автомашине «по шоссе имени Кеннеди на аэродром имени Кеннеди для того, чтобы посетить школу имени Кеннеди». Мэр Нью-Йорка Вагнер переименовал аэропорт Айдлуайлд в аэропорт Кеннеди, конгресс изменил прежнее наименование Общенационального культурного центра на Центр исполнительского искусства имени Джона Ф. Кеннеди. Министерство финансов приступило к чеканке пятидесяти миллионов пятидесятицентовых монет с изображением Кеннеди и установило, что они исчезают из обращения, так как их берут на сувениры.
Во всех частях страны различные комиссии и муниципальные советы единодушно голосовали за то, чтобы увековечить имя президента, изменив названия на карте соответствующих городов и штатов.
В беседе с супругой французского посла Николь Альфан Жаклин Кеннеди сказала, что чувствует себя как «раненый зверь. Единственное, чего я хочу, — это забраться куда-нибудь в потайное место и затихнуть». Вместо этого ей пришлось без устали решать одну задачу за другой. Ее родственники помогали ей как могли. Однако она сама справлялась с большинством дел. Она не пожелала переложить на кого-нибудь ответственность за подготовку похорон. Впоследствии она так же стремилась сделать все сама. Зачастую у нее просто не было выбора. Если она хотела оказать поддержку новому президенту, то ее присутствие во время соответствующих церемоний было абсолютно необходимым, так как никто не мог ее заменить.
Жаклин стремилась как можно быстрее освободить Белый дом для его нового хозяина. Ее последний полный драматизма жест перед тем, как переехать в новый дом, был целиком задуман ею самой. После нескольких неудачных попыток она написала на листе бумаги своим тонким почерком:
«В этой комнате жил Джон Фитцджеральд Кеннеди со своей женой Жаклин в течение двух лет десяти месяцев и двух дней пребывания на посту президента Соединенных Штатов».Эти слова были вырезаны на дверях непосредственно под старой подписью:
«В этой комнате спал Авраам Линкольн в период пребывания в Белом доме с 4 марта 1861 года по 13 апреля 1865 года».Жаклин уложилась в ею самой установленные сроки. Ровно через 11 дней после похорон она переехала в дом Гарриманов.
Президент Джонсон приколол высшую награду министерства финансов на грудь Руфуса Янгблада, превознося его как «одного из самых отважных и талантливых служащих, каких я только знал». По настоянию Жаклин Кеннеди министр финансов Диллон наградил также Клинта Хилла. Хотя оба агента великолепно вели себя в момент покушения — особой похвалы заслуживает драматический прыжок Клинта, который благодаря фотографиям стал широко известен всей стране, — эти награждения вызвали скрытое недовольство среди большей части официального Вашингтона. Секретная служба не выполнила свой долг перед президентом Кеннеди, в этом было главное. И, по всеобщему мнению, первой реакцией ее сотрудников должно было быть чувство коллективной вины и стыда, а не гордость за выдающиеся успехи. Вначале нужно было расследовать причины провала, а лишь затем заниматься раздачей медалей. Конечно, следствие об убийстве Кеннеди было начато, но и здесь с самого начала оно велось так, что не могло не вызвать тревоги и озабоченности. ФБР выделило пятьдесят агентов, стремясь, как говорится, одним махом завершить все дело. В результате на свет появился скудный отчет, безапелляционно отвергавший все щекотливые вопросы при помощи одной и той же фразы: «Никаких улик не обнаружено». Затем этот отчет был потихоньку передан одному из журналов, и его содержание, естественно, стало всеобщим достоянием. Один этот эпизод может послужить удручающим примером того, как бюрократический аппарат, почуяв опасность, немедленно предает забвению интересы страны и бросает все силы на самооборону.
Наконец новому президенту все-таки втолковали, что поручить самим техасским властям расследование дела об убийстве президента Кеннеди означало бы заранее навлечь на них подозрение в попытке обелить себя. Через четыре дня после похорон заместители министра юстиции Катценбах и Кокс посетили председателя Верховного суда США Уоррена и обратились к нему с настоятельной просьбой возглавить Федеральную комиссию. Уоррен наотрез отказался. Он напомнил, что неоднократно осуждал исполнение членами суда каких-либо иных функций, отвлекавших их от выполнения своих прямых обязанностей, и в качестве выхода предложил обратиться к одному из двух ушедших на пенсию судей. Посетители поспешно откланялись и уведомили Белый дом о постигшей их неудаче. Однако именно в таких ситуациях Джонсон чувствовал себя, словно рыба в воде. Едва верховный судья успел отказаться, как на его столе зазвонил телефон. Президент просил его незамедлительно приехать. Далее, по описанию Уоррена, события развивались следующим образом:
«Вначале меня встретил Банди. Он проводил меня в кабинет, и президент сказал мне, что дело приобрело очень серьезный оборот. Он сказал, что распространяются самые дикие слухи и что следует все время помнить о международном положении. Он сказал, что только что беседовал с Раском и тот высказал крайнюю озабоченность. Он упомянул также об информации председателя Комиссии по атомной энергии о том, сколько миллионов людей могут погибнуть, если возникнет атомная война. Единственное, что позволит пресечь эти слухи, сказал он, это создание независимой и ответственной комиссии расследования. Эту комиссию может возглавить лишь человек, занимающий самый высокий пост в судебной иерархии государства. Я высказал ему свое мнение на этот счет. Он сказал, что если общественное мнение будет враждебно настроено против Кубы и Советского Союза, то это может привести к войне.
— Вам пришлось уже однажды носить военную форму, — сказал он, — и если бы я попросил вас об этом, то вы вновь надели бы форму во имя интересов вашей страны.
— Конечно, — ответил я.
— Сейчас я прошу вас оказать гораздо более важную услугу, — сказал он.
— Если вы ставите вопрос таким образом, — сказал я, — мне остается только согласиться».
В тот же вечер Джонсон подписал распоряжение о назначении еще шести членов комиссии. Им поручалось изучить все материалы ФБР, вести самостоятельное расследование и дать заключение «по всем фактам и обстоятельствам», связанным с убийством Кеннеди, «в том числе касательно последующей насильственной смерти человека, подозреваемого в убийстве президента».
Назначение президентом в состав комиссии известных людей было сделано с целью произвести впечатление на общественное мнение страны, что полностью соответствовало традиции создания таких органов. Настоящую работу выполняли главный юрисконсульт комиссии и его четырнадцать помощников. Среди них самую активную деятельность развили наиболее молодые юристы. За шесть месяцев 94 свидетеля были вызваны на заседания комиссии с участием одного или более ее членов. Отдельные сотрудники аппарата комиссии успели опросить за это же время 395 человек. Письменные показания, данные под присягой, были получены от 61 человека и двое — президент и его супруга — свои свидетельства прислали в письменной форме. 24 сентября 1964 года полный текст доклада комиссии Уоррена был представлен президенту и опубликован.
В самих Соединенных Штатах доклад комиссии Уоррена получил всеобщее одобрение. Менее восторженно он был принят за рубежом, где его неоднократно критиковали как «официальную версию» — тонкий намек на то, что еще одна, правдивая, версия держится в строгом секрете. Хотя действия секретной службы, ФБР и полиции города Далласа были далеки от того, чтобы ими стоило восхищаться, с ними обошлись весьма учтиво, и предложения комиссии об устранении недостатков в их деятельности страдали отсутствием ясности и решительности. Но даже и. в таком виде их постигла печальная участь. Эдгар Гувер, разъяренный тем, что кто-то осмелился подвергнуть критике его бюро, ринулся в контратаку с такой яростью, что американцы даже не заметили, что в докладе говорилось гораздо резче о недостатках секретной службы, которая благоразумно предпочла помалкивать. К тому моменту, когда директор ФБР завершил дисциплинарную расправу над своими агентами в Далласе, в том числе и над незадачливым Хости, большинство американских читателей успели уже забыть, какое из ведомств отвечало за безопасность Джона Кеннеди. Что касается конкретных рекомендаций комиссии Уоррена, то наиболее важные из них были подшиты к делу и преданы забвению. Комиссия предлагала подчинить секретную службу непосредственно кабинету министров. Это предложение так и не было осуществлено. По мнению комиссии, на посту начальника группы агентов секретной службы Белого дома следовало иметь чиновника, ничем не связанного в личном плане с президентом. Джонсон тут же заменил Джерри Бена Руфусом Янгбладом. Однако мало кто из агентов секретной службы ему завидовал. Нового главу государства оказалось куда сложнее охранять, чем его предшественника. Он очертя голову бросался в самую гущу толпы, гостеприимно приглашал в Белый дом оравы приезжих туристов и строго выговаривал своим телохранителям, если они слишком близко к нему подходили. Секретная служба заново пере —