Манн Генрих. Верноподданный (Империя - 1)

   - Свой год военной службы вы, разумеется, уже благополучно отбыли? покровительственно спросил он, с удивлением поглядывая на фрау Геслинг, которая делала ему за спиной гостя и Магды какие-то знаки. Наконец она незаметно выскользнула за дверь, и только тогда Дидерих понял. Захватив свой бокал с пуншем, он направился в соседнюю неосвещенную комнату, где стояло пианино. Он взял несколько аккордов, сам того не замечая, заиграл студенческую песню и во все горло запел: "Черта с два они знают, что свободой зовется". Кончив, он прислушался к тому, что делается рядом: там было так тихо, точно все заснули; и как ему ни хотелось налить себе еще пуншу, сознание долга пересилило, и он затянул новую песню: "Сижу в глубоком погребке..."
   Только он дошел до середины куплета, как в гостиной упал стул и вслед за этим раздался звук, происхождение которого было вполне ясно Дидериху. Он бросился в гостиную.
   - Ого! - простодушно крикнул он. - У вас, как видно, серьезные намерения.
   Кинаст и Магда отстранились друг от друга.
   - Я не говорю - нет, - сказал Кинаст.
   Дидерих вдруг очень взволновался. Глядя в глаза Кинасту, он одной рукой тряс его руку, другой привлекал к себе Магду.
   - Вот это сюрприз! Господин Кинаст, сделайте же мою сестренку счастливой! Во мне вы найдете доброго брата, каким я всегда и был. Думаю, я вправе это сказать. - И, утирая глаза, он крикнул в дверь: - Мама, у нас событие!
   Фрау Геслинг почему-то оказалась тут же, за дверью, но в первую минуту от полноты чувств не сразу совладала с подкосившимися ногами. Опираясь на Дидериха, она кое-как вошла, упала Кинасту на грудь и разразилась потоком слез. Дидерих тем временем стучался к Эмми: дверь оказалась запертой на ключ.
   - Выйди, Эмми, у нас событие!
   Наконец она рывком распахнула дверь, вся красная от злости.
   - Чего ради ты поднимаешь меня с постели? Воображаю, что это за событие! Уж меня-то, пожалуйста, избавьте от ваших непристойностей!
   И она захлопнула бы дверь, если бы Дидерих не вставил ногу в щель. Он сурово отчитал Эмми, сказал, что за такое бессердечие она навек останется старой девой, и поделом. Он не дал ей даже одеться и, как она была, в ночной кофте и с распущенными волосами, поволок за собой. В коридоре она вырвалась от него.
   - Ты делаешь из нас посмешище, - прошипела она и вошла в гостиную первая, высоко вскинув голову, меряя обрученных насмешливым взглядом. Неужели нельзя было подождать до утра? - спросила она. - Впрочем, счастливые часов не наблюдают.
   Кинаст поглядел на нее: ростом она была выше Магды, и порозовевшее лицо ее, обрамленное распущенными волосами, длинными и пышными, казалось теперь полнее. Кинаст задержал ее руку в своей дольше, чем полагалось; она ее выдернула, и он, явно колеблясь, перевел взгляд на Магду. Эмми метнула в сестру победную улыбку, повернулась и, расправив плечи, быстро вышла. Магда испуганно уцепилась за руку Кинаста, но в это время подошел Дидерих с полным бокалом пунша и предложил своему будущему зятю выпить на брудершафт.
   Утром он зашел за Кинастом в гостиницу и пригласил его распить вместе утреннюю кружку пива.
   - До обеда, будь любезен, умерь свою тоску по "вечно женственному". Нам предстоит чисто мужской разговор.
   В пивной Клапша Дидерих разъяснил Кинасту, как обстоит дело. Двадцать пять тысяч наличными в день свадьбы - с документами можно в любое время ознакомиться - и пополам с Эмми четверть прибылей с фабрики.
   - Следовательно, только одна восьмая, - уточнил Кинаст.
   - А ты что же, хотел, чтобы я даром жилы из себя тянул?
   Оба недовольно помолчали.
   Дидерих попытался подогреть остывшие чувства.
   - За твое здоровье, Фридрих!
   - За твое, Дидерих! - ответил Кинаст.
   Вдруг Дидериха осенила блестящая идея.
   - Ты имеешь полную возможность расширить свою долю - вложи капитал. Ведь у тебя, надо думать, немалые сбережения? При твоем-то великолепном окладе!
   Кинаст заявил, что в принципе не возражает. Но срок его договора с "Бюшли и К°" еще не истек. А кроме того, ему пообещали в этом году значительно повысить жалованье, и было бы преступлением против самого себя заявить теперь об уходе.
   - Если же я вложу деньги в предприятие, я должен войти в него компаньоном. При всем доверии, которое я питаю к тебе, дорогой Дидерих...
   Дидерих согласился с ним. У Кинаста была своя идея:
   - Округлил бы ты цифру приданого до пятидесяти тысяч, и Магда отказалась бы от своей доли.
   Однако Дидерих решительно отклонил предложение будущего зятя.
   - Это было бы нарушением воли покойного отца, а она для меня священна. При моем размахе доля Магды через каких-нибудь два-три года в десять раз превысит сумму, которую ты сейчас требуешь. Я никогда не соглашусь с тем, что может оказаться убыточным для моей бедной сестренки!
   Кинаст скептически ухмыльнулся. Родственные чувства Дидериха, сказал он, разумеется, делают ему честь, но на одном размахе далеко не уедешь. Дидерих с нескрываемым раздражением заявил, что он, слава богу, ни перед кем, кроме господа и самого себя, не обязан держать ответ.
   - Двадцать пять тысяч наличными и одна восьмая чистой прибыли, это все.
   Кинаст побарабанил пальцами по столу.
   - Не знаю, решусь ли я в таком случае взять за себя твою сестру, сказал он. - Последнее слово я оставляю за собой.
   Дидерих пожал плечами. Допили пиво. Кинаст отправился обедать вместе с Дидерихом, который уже опасался, не улизнет ли он. К счастью, Магда приняла все меры, чтобы казаться еще обольстительнее, чем вчера. "Будто знала, что сегодня все решится", - подумал Дидерих, глядя на нее с изумлением. К тому времени, когда подали пирожное, она так распалила Кинаста, что он пожелал отпраздновать свадьбу не далее как через месяц.
   - Это твое последнее слово? - спросил, поддразнивая, Дидерих.
   Вместо ответа Кинаст вынул из кармана обручальные кольца.
   После обеда фрау Геслинг на цыпочках вышла из комнаты, где сидели жених с невестой, Дидерих тоже хотел удалиться, но обрученные решили пойти погулять и пригласили его с собой.
   - Куда же мы направимся? А что мама и Эмми?
   Эмми отказалась пойти с ними, поэтому и фрау Геслинг осталась дома.
   - Пойдем, Дидель, иначе, знаешь, как-то некрасиво будет, - сказала Магда.
   Дидерих согласился с ней. Он даже стряхнул пыль, приставшую к ее меховому жакету, когда она заходила на фабрику. Он проникся к Магде уважением, - ведь она одержала победу.
   Прежде всего они направились к ратуше. Пусть на них поглазеют, это не мешает, не так ли? Правда, первый, кто попался им навстречу еще на Мейзештрассе, был всего лишь Наполеон Фишер. Он оскалил зубы, приветствуя жениха и невесту, и кивнул Дидериху, как бы говоря, что ему все ясно. Дидерих густо покраснел: остановить бы этого субъекта и тут же, на улице, задать ему хорошую взбучку, - но мог ли он позволить себе это? "Какая оплошность, что я связался с ним, с коварным пролетарием, доверился ему! И так все обошлось бы! Теперь он все время вертится здесь, старается напомнить, что я у него в руках! Еще и шантажировать вздумает". Но, слава богу, он, Дидерих, договаривался с механиком без свидетелей, и пусть Наполеон Фишер болтает что угодно, - все можно объявить клеветой. Дидерих посадит его за решетку! Он так возненавидел механика за сообщничество, что, несмотря на двадцатиградусный мороз, его бросило в жар и пот. Он оглянулся по сторонам. Неужели на голову Наполеона Фишера ниоткуда не свалится кирпич?
   На Герихтсштрассе Магда решила, что их прогулка уже оправдала себя - у одного из окон в доме члена суда Гарниша стояли Мета Гарниш и Инга Тиц. Магда не сомневалась, что при виде Кинаста лица у обеих беспокойно вытянулись. На Кайзер-Вильгельмштрассе, к сожалению, ничего интересного не случилось, разве что майор Кунце и Гейтейфель, направлявшиеся в "Гармонию", издали проследили за ними любопытным взглядом. Зато на углу Швейнихенштрассе произошла совершенно неожиданная для Дидериха встреча: впереди, в нескольких шагах от них, шли фрау Даймхен и Густа. Магда тотчас же прибавила шагу и принялась болтать еще оживленнее. Расчет оказался точным. Густа оглянулась. Это был превосходный случай сказать:
   - Фрау Даймхен, позвольте вам представить моего жениха господина Кинаста.
   Жениха осмотрели с ног до головы; по-видимому, он понравился, так как Густа, которая шла с Дидерихом позади, не без почтительности спросила:
   - Где вы его откопали?
   - Не всякой посчастливится, как вам, найти своего суженого рядом, под рукой, так сказать, - отшутился Дидерих. - Зато наш посолидней.
   - Вы опять за свое? - воскликнула Густа, впрочем, без запальчивости. Их взгляды на мгновение встретились, и она слегка вздохнула. - Мой Вольфганг бог весть где носится. Чувствуешь себя словно вдова какая.
   Она задумчиво посмотрела на Магду, шедшую впереди под руку с Кинастом.
   - О мертвых нечего горевать, - многозначительно сказал Дидерих, займитесь лучше живыми.
   Он наступал на Густу, оттесняя ее чуть ли не к стенам домов и настойчиво заглядывая в глаза. И вот на какой-то миг в этом милом пухлом лице что-то раскрылось ему навстречу.
   К сожалению, перед ними уже высился дом номер семьдесят семь по Швейнихенштрассе; мать и дочь попрощались и скрылись в подъезде. За Саксонскими воротами уже ничего привлекательного не было. Повернули обратно. Магде захотелось подбодрить Дидериха. Опираясь на руку жениха, она сказала:
   - Ну, что ты думаешь на этот счет?
   Дидерих вспыхнул и засопел.
   - Что уж тут думать! - пробормотал он, и Магда рассмеялась.
   По безлюдной улице, в сгущающихся сумерках, кто-то шел им навстречу.
   - Уж не Бук ли это? - нерешительно спросил Дидерих.
   Человек приближался: толстый, несомненно, молодой, в мягкой широкополой шляпе, одетый не без изящества. Он загребал на ходу ногами.
   - И в самом деле Вольфганг Бук! - Дидерих был разочарован: "А послушать Густу, так он на краю света. Я ее отучу лгать".
   - Ах, это вы! - Бук крепко пожал руку Дидериху. - Очень рад!
   - И я также, - ответил Дидерих, досадуя на Густу, и познакомил своего будущего зятя со старым школьным товарищем.
   Бук принес свои поздравления и, присоединившись к Дидериху, пошел за четой обрученных.
   - Вы, вероятно, направляетесь к невесте? - спросил Дидерих. - Она дома. Мы только что проводили ее.
   - Да? - протянул Бук и пожал плечами. - К ней я всегда успею, прибавил он флегматично. - А сейчас я рад, что мы с вами снова встретились. Наша беседа в Берлине - единственная беседа - была крайне интересной.
   Дидериху и самому так казалось, хотя в свое время этот разговор вызвал у него только раздражение. Он необычайно оживился:
   - Я очень виноват перед вами - так и не ответил на ваш визит. Но кому-кому, а вам-то хорошо известно, что в Берлине всегда что-нибудь да помешает. Здесь, конечно, времени сколько угодно! Тоска, верно? Неужели можно прожить здесь всю жизнь? Трудно себе представить, право! - Дидерих показал рукой на серый ряд домов.
   Вольфганг Бук поморщил с легкой горбинкой нос, втянул воздух и пошевелил губами, как бы пробуя его на вкус. Взгляду придал глубоко задумчивое выражение.
   - Прожить жизнь в Нетциге... - медленно проговорил он. - Да, этого нам не миновать. Наш брат не в состоянии обеспечить себе жизнь, достаточно богатую сенсациями. Впрочем, они и здесь бывают. - Его улыбка насторожила Дидериха. - Сенсация с часовым достигла весьма высоких сфер.
   - Ах, так... - Дидерих выпятил живот. - Вы опять брюзжите. Предупреждаю, что в этом деле я целиком на стороне его величества.
   Бук махнул рукой.
   - Оставьте. Знаю я.
   - А я еще лучше вас, - настаивал Дидерих. - Кому довелось во время февральских беспорядков оказаться с ним в Тиргартене один на один, кому довелось видеть эти глаза, испепеляющие своим взором, глаза великого Фридриха{197}, тот - я глубоко убежден в этом - верит в наше будущее.
   - Верит в наше будущее, потому что... испепеляющий взор. - Уголки губ и щеки у Вольфганга меланхолически опустились.
   Дидерих громко сопел.
   - Знаю, знаю, вы отрицаете выдающуюся роль личности в наше время. Иначе вы стали бы Лассалем или Бисмарком.
   - А что же - мог бы! Не сомневаюсь. С таким же успехом, как и он... Хотя и не в столь благоприятной обстановке. - Голос его окреп, в нем зазвучала убежденность. - Для каждого из нас не так уж важно многое перестроить в этом мире, главное - выработать в себе жизнеощущение, будто ты это действительно делаешь. Для этого необходим талант, а талант у него есть.
   Дидерих беспокойно озирался по сторонам.
   - Мы, правда, здесь одни, эта пара занята обсуждением более важных дел, но все же...
   - Напрасно вы думаете, что я имею что-либо против него. Да он, уверяю вас, антипатичен мне не более, чем я сам себе. Будь я на его месте, я точно так же, как он, принял бы всерьез ефрейтора Люка и нашего нетцигского часового. Власть не власть, если у нее нет врагов. Только и чувствуешь свою силу, когда против тебя бунтуют. Что стало бы с ним, если бы выяснилось, что социал-демократия вовсе не в него метит, что в самом крайнем случае она имеет в виду более разумное распределение доходов?
   - Ого! - воскликнул Дидерих.
   - Верно ведь? Это вас возмутило бы. И его тоже. Стоять вне течения событий, не управлять ходом вещей, а быть лишь одним из звеньев общей цепи, - да можно ли такое стерпеть?.. Сознавать себя неограниченным самодержцем и в то же время не быть в состоянии даже ненависть возбудить чем-либо иным, кроме слов и жестов. Ибо что дает пищу зоилам?{198} Что особенного произошло? Ведь и дело Люка только жест. Рука опустилась, и опять все как было: но и актер, и публика получили сильное ощущение. Вот чего, собственно, все мы жаждем, дорогой мой Геслинг. Поверьте, тот, кого мы имеем в виду, сам был бы изумлен больше всех, если бы война, призрак которой он непрерывно призывает{198}, или революция, которую он столько раз мысленно пережил, стали бы действительностью.
   - Этого не придется долго ждать! - воскликнул Дидерих. - И вы увидите, что все истинные немцы верой и правдой послужат своему кайзеру.
   - Разумеется. - Бук все чаще пожимал плечами. - Вот стереотипная фраза, продиктованная им самим. Вы употребляете слова, которые он вам диктует, а образ мыслей никогда так превосходно не был отрегулирован сверху, как сейчас. Но деяния? Наше время, милейший мой современник, отличается неспособностью к деяниям. Для того чтобы много пережить, надо прежде всего жить, а всякое деяние сопряжено с риском для жизни.
   Дидерих выпрямился.
   - Вы собираетесь, быть может, свой упрек в трусости бросить по адресу?..
   - Я не выносил никакого морального приговора. Я говорил лишь о факте из истории Германии нашего времени, касающемся всех нас. Впрочем, мы заслуживаем снисхождения. Тот, кто действует на сцене, в жизни уже не действует, ибо свою действенность он изжил там. Чего, в самом деле, требует от него действительность! А знаете ли вы, кого история назовет типичным героем нашего времени?
   - Кайзера, - сказал Дидерих.
   - Нет, - сказал Бук. - Актера.
   Дидерих ответил таким взрывом хохота, что шедшие впереди жених и невеста отскочили друг от друга и оглянулись. Но здесь, на середине Театральной площади, бушевал ледяной ветер, и все поспешили дальше.
   - Ну конечно же, - выговорил наконец Дидерих. - Удивительно, как это я сразу не сообразил, откуда у вас вся эта несусветная чушь! Ведь вы тесно связаны с театром. - Он похлопал Бука по плечу. - Сами-то вы еще не заделались актером?
   В глазах у Бука вспыхнул неспокойный огонек: резким движением он сбросил с плеча руку Дидериха, и тот даже решил, что это не по-товарищески.
   - Я? Нет, не стал, - ответил Бук.
   В сердитом молчании дошли до Герихтсштрассе. И только тут он возобновил разговор:
   - Да, вы, конечно, еще не знаете, что привело меня в Нетциг.
   - Вероятно, желание повидать свою невесту.
   - Разумеется, и это. Но, главное - я взял на себя защиту своего зятя Лауэра.
   - Вы выступаете?.. В процессе Лауэра? - У Дидериха перехватило дыхание, он остановился как вкопанный.
   - Ну да, выступаю, - сказал Бук и пожал плечами. - Вас это удивляет? Я недавно внесен нетцигским судом в списки адвокатов. Вам отец не говорил?
   - Я теперь редко вижу вашего почтенного батюшку... Я почти нигде не бываю. Мои обязанности по фабрике... Эта помолвка... - невнятно бормотал Дидерих. - Тогда, значит, вы часто... Или вы уже совсем сюда переехали?
   - Временно, надеюсь.
   Дидерих овладел собой.
   - Признаться, я не всегда понимал вас. А теперь и вовсе перестал понимать. Вы гуляете со мной по Нетцигу...
   Бук, прищурившись, посмотрел на него:
   - Хотя я завтра выступаю защитником на процессе, где вы являетесь главным свидетелем обвинения? Да ведь это чистая случайность. Могло быть и наоборот: все зависит от распределения ролей.
   - Благодарю покорно! - вскипел Дидерих. - Каждый занимает свое место. Если вы не питаете никакого уважения к своей профессии, то...
   - Уважения? Что это значит? Я с радостью взял на себя защиту, не отрицаю. Вот уж отведу душу, об этом долго будут помнить. В ваш адрес, господин доктор, наговорю кучу неприятных вещей. Не взыщите, мне это нужно для эффекта.
   Дидериху стало страшно.
   - Позвольте, господин адвокат, как же так? Разве вам неизвестны мои показания? Они не так уж неблагоприятны для господина Лауэра.
   - Это уж мое дело! - На лице Бука появилось ироническое выражение, не сулившее ничего хорошего.
   Они вышли на Мейзештрассе. "Процесс!" - думал, громко сопя, Дидерих. В сутолоке последних дней он совсем о нем забыл, а теперь его обуял такой страх, точно завтра ему предстояла ампутация обеих ног. Густа - притворщица, дрянь, с умыслом, значит, ничего не сказала, - пусть, мол, в последний момент его ошарашит. Он простился с Буком, не доходя до дома. Только бы Кинаст ничего не заметил! Бук предложил зайти куда-нибудь в пивную, посидеть.
   - Вас, по-видимому, не очень-то тянет к вашей невесте? - сказал Дидерих.
   - В настоящую минуту меня больше прельщает рюмка коньяку.
   Дидерих язвительно засмеялся:
   - Она, кажется, всегда вас прельщает. - Из опасения, как бы Кинаст не заподозрил недоброе, он пошел провожать Бука.
   - Видите ли, моя невеста, - неожиданно заговорил Бук, - это тоже один из вопросов, которые я оставляю судьбе.
   - Как вас понять? - спросил Дидерих, и Бук продолжал:
   - Если я останусь в Нетциге, то Густа Даймхен вполне на своем месте. Но кто знает? Мало ли какие обстоятельства могут вторгнуться в мою жизнь. Вот на этот случай у меня есть в Берлине другая связь...
   - Я слышал: актриса! - Дидерих покраснел за Бука, который с таким цинизмом признавался в этом. - Простите, - пробормотал он, запинаясь, - я ничего такого не думал.
   - Значит, вам это известно, - заключил Бук. - Ну, так вот. Я там еще не свободен, а потому не могу уделять Густе столько внимания, сколько следовало бы. Не примете ли вы участие в этой славной девушке? - спокойно, почти наивно спросил он.
   - Чтобы я...
   - Так сказать, немножко помешивать варево, которое стоит у меня на огне... Пока я не развяжусь там, Ведь мы питаем друг к другу симпатии.
   - Благодарю, - холодно сказал Дидерих. - Так далеко, во всяком случае, мои симпатии к вам не идут. Поручите это кому-нибудь другому. Я все-таки серьезнее отношусь к жизни.
   И он, не простившись, ушел.
   Помимо отсутствия моральных устоев, Дидериха возмущала в этом человеке его беспринципная фамильярность, и это после того, как сию минуту вновь подтвердилось, что они и по убеждениям, и по образу жизни противники. Как несносны подобные люди, в них ни черта не поймешь! "Какой же сюрприз этот субъект мне готовит?"
   Дома он дал волю своему раздражению.
   - Не человек, а медуза. А самомнение! Сохрани бог нашу семью от подобной все разъедающей беспринципности. Это симптом вырождения!
   Ему сообщили, что Кинаст вечером уезжает.
   - Не жди в письмах от Магды каких-нибудь потрясающих новостей, неожиданно сказал он Кинасту и рассмеялся. - Весь город может ходуном ходить, я дальше своей конторы и дома - ни шагу.
   Но едва Кинаст вышел за дверь, как Дидерих остановился перед фрау Геслинг:
   - Ну? Где повестка из суда?
   Ей пришлось сознаться, что она спрятала зловещее письмо.
   - Я не хотела, чтобы оно испортило тебе праздничное настроение, дорогой мой сын.
   Но он не желал никаких подслащиваний!
   - Заладила одно: дорогой сын, дорогой сын. А что стол становится все хуже за исключением тех дней, когда бывают гости, - это тоже из любви ко мне? Деньги, которые я даю на хозяйство, идут на ваши тряпки. Думаете, я поверю, будто Магда сама сшила кружевную блузку? Как бы не так! Надо быть ослом, чтобы поверить этой басне. - Магда возмутилась: с какой стати он оскорбляет ее жениха, но Дидерих оборвал ее: - Помалкивай лучше! Твой меховой жакет тоже наполовину краденый. Вы в сговоре со служанкой. Когда я посылаю ее за вином, она норовит купить какое подешевле, а сдачу отдает вам.
   Все три женщины пришли в ужас, от чего он только еще больше расшумелся. Эмми сказала, что понимает, почему он так бесится: завтра он осрамится на весь город. Дидерих в ответ схватил со стола тарелку и швырнул ее об пол. Магда встала, пошла к двери и на пороге обернулась:
   - Какое счастье, что я в тебе больше не нуждаюсь!
   Дидерих подскочил к ней:
   - Думай, пожалуйста, о чем говоришь! Если ты наконец выйдешь замуж, то лишь благодаря моей самоотверженности! Твой жених торговался из-за приданого до непристойности. Ты, вообще говоря, только бесплатное приложение!
   Внезапно он почувствовал ожог от звонкой пощечины и не успел опомниться, как Магда уже заперлась в своей комнате. Дидерих, сразу замолчав, тер щеку, Он, правда, побушевал еще немного, но чувство удовлетворения одержало верх. Кризис миновал.
   Ночью он твердо решил явиться в суд с опозданием и всем своим поведением подчеркнуть, как мало его касается вся эта история. Но дома усидеть не мог, и когда он вошел в зал заседаний, там еще слушалось чье-то дело. Ядассон, грозный в своей черной мантии, требовал для какого-то подростка из простонародья двух лет заключения в исправительном доме. Суд приговорил парнишку только к году, но юный преступник так завыл, что Дидериху, который сам был напуган и подавлен, сделалось дурно от жалости. Он вышел из зала и кинулся в уборную, хотя на дверях висела табличка: "Только для господина председателя". Вслед за ним туда вошел Ядассон. Увидев Дидериха, он хотел было улизнуть, но Дидерих спросил, что значит исправительный дом и что в нем делают заключенные.
   - Нам только и заботы, что об этом думать! - бросил Ядассон на ходу и вышел.
   Дидерих весь сжался от ощущения глубокой пропасти, которая легла между Ядассоном, представлявшим здесь власть, и им, Дидерихом, дерзнувшим слишком близко подойти к ее машине. Руководили им самые лучшие намерения, высочайшее почитание власти, но не все ли равно? Теперь держи ухо востро, иначе очутишься между ее жерновами и тебя разотрут в порошок; надо втянуть голову в плечи и быть тише воды, ниже травы, может, как-нибудь удастся унести отсюда ноги. Эх, уйти бы опять в скорлупу своей частной жизни. Он давал себе слово отныне жить только во имя собственных незначительных, но разумных интересов.
   В коридоре уже толпилась публика: и кто попроще, и цвет общества. Пять сестер Бук, расфуфыренные в пух и прах, точно судебный процесс их свояка Лауэра составлял величайшую честь для семьи, без умолку болтали с Кетхен Циллих, ее матерью и супругой бургомистра Шеффельвейса. Теща бургомистра не отпускала его от себя, и по взглядам, которые она бросала на брата старого Бука и его друзей Гейтейфеля и Кона, видно было, что она старается восстановить бургомистра против Буков. Майор Кунце, в полной форме, с мрачной физиономией стоял рядом, но воздерживался от каких бы то ни было высказываний. Вот появились пастор Циллих и учитель Кюнхен; однако, увидев столь многолюдное общество, они остановились за колонной. Редактор Нотгрошен, серенький и невидный, переходил от группы к группе. Тщетно искал Дидерих, к кому бы примкнуть, и уже раскаивался, что запретил своим прийти. Он прятался за поворотом коридора и только осторожно высовывал из-за угла голову. Вдруг он попятился: Густа Даймхен с матерью! Густу тотчас окружили сестры Бук, для их лагеря это было прекрасное подкрепление. Одновременно в глубине коридора открылась дверь, и оттуда вышел Вольфганг Бук в берете и в мантии; из-под мантии виднелись лаковые штиблеты. Сегодня Бук как-то особенно заметно загребал ногами. Он празднично улыбался, точно на каком-нибудь приеме, со всеми поздоровался, а невесте поцеловал руку. "О, это будет увлекательно", - обещал он. Прокурор, да и сам он сегодня в ударе. Затем он отошел к свидетелям защиты и шепотом посовещался с ними. Неожиданно все смолкло: в дверях показались обвиняемый Лауэр и его жена. Супруга бургомистра кинулась ей на шею: до чего же она, фрау Лауэр, мужественна!
   - А что тут особенного? - откликнулась та низким звучным голосом. - Нам не в чем упрекнуть себя, верно ведь, Карл?
   - Конечно, не в чем, Юдифь.
   В эту минуту мимо прошел член суда Фрицше. Наступило молчание; когда он раскланялся с дочерью старого Бука, все вокруг переглянулись, а теща бургомистра обронила замечание; правда, по выражению ее глаз нетрудно было догадаться, что она сказала.
   Дидериха, хотя он и старался держаться в тени, отыскал Вольфганг Бук и подвел к сестре:
   - Дорогая Юдифь, разреши тебе представить, если ты еще не знакома, нашего уважаемого противника, господина доктора Геслинга. Сегодня он нас изничтожит.
   Но фрау Лауэр не улыбнулась, она и на поклон Дидериха не ответила, лишь взглянула на него с беспощадным любопытством. Трудно было выдержать этот сумрачный взгляд, тем труднее, что она была так изумительно хороша. Дидерих почувствовал, как прихлынула к лицу жаркая волна крови, глаза его забегали, он забормотал: