Страница:
В октябре кабинет должным образом утвердил Белую книгу «Стадия 3». Она была чрезвычайно сложной и представляла собой кульминацию – если можно так выразиться – коллективизма правительства Хита. Все возможные случайности, которые вы бы сумели вообразить, были учтены. Но как показал прошлый опыт политики оплаты труда, вы бы все равно ошиблись.
Мое единственное непосредственное участие в работе над этой новой, детально проработанной политикой оплаты труда состояло в том, что я заседала в соответствующем подкомитете кабинета министров по экономике, обычно под председательством Теренса Хиггинса, министра казначейства. Даже те, кому нравилась концепция политики доходов, основанная на принципах «справедливости», начали сомневаться, когда увидели, как эти принципы применяются к частным случаям. Мое присутствие на заседаниях Хиггинса обычно объяснялось необходимостью решить вопросы об оплате труда учителей.
Однажды был потрясающий случай: мы обсуждали, какой должна быть норма заработной платы у парламентских секретарей. Это была последняя соломинка. Я сказала, что пришла в политику не затем, чтобы принимать такие решения, и что я бы сама платила своему секретарю столько, сколько нужно, чтобы удержать ее на рабочем месте. Другие министры согласились. Но дело в том, что они знали своих секретарей; они не знали других людей, решения о заработной плате которых принимали.
В любом случае реальность скоро стала очевидной. Два дня спустя после объявления «Стадии 3» Национальный профсоюз горняков отверг предложение Национального управления угольной промышленности стоимостью в 16,5 процента в обмен на соглашение о производительности. Правительство немедленно взяло на себя переговоры. (Дни нашего «невмешательства» давно прошли.) Тед встретился с представителями Национального профсоюза горняков на Даунинг-стрит, 10. Но к соглашению они не пришли. В начале ноября Национальный профсоюз горняков наложил запрет на сверхурочную работу. Морис Макмиллан сказал нам, что хотя скорое голосование о забастовке кажется маловероятным и, даже если будет проведено, не обеспечит необходимого большинства для проведения забастовки, все равно запрет на сверхурочную работу резко снизит производство угля. Общим чувством в кабинете было то, что правительство не могло пойти на уступки в свете недавно введенного кодекса оплаты труда. Вместо этого нам следовало сделать особое усилие, чтобы продемонстрировать, чего можно добиться в его рамках. Шахтеры к тому же не были единственной угрозой. Пожарники, электрики и инженеры выставляли свои требования.
Общеизвестно, что угроза эмбарго на ввоз нефти и рост цен на нефть, последовавшие за арабо-израильской войной той осенью, очень сильно ухудшили ситуацию. Когда последствия забастовки шахтеров стали жалить сильнее, усилилось чувство, что мы больше не контролируем происходящее. Как-то надо было прорываться. Поэтому скорые парламентские выборы выглядели чрезвычайно привлекательными. Что бы мы делали, если бы нас переизбрали, это, конечно, сложный вопрос. Тед, должно быть, захотел бы пойти дальше по пути контролируемой экономики. Другие, возможно, захотели бы найти способ выплатить шахтерам их дань. Кит и я и большая часть членов парламента – консерваторов хотели бы избавиться от атрибутов корпоративного и государственного контроля, которые теперь окружали правительство, и постарались бы вернуться к свободному рынку, от которого мы позволили себе уйти в начале 1972 года.
Заседание кабинета во вторник 13 ноября было мрачным, поскольку кризис усилился на всех фронтах. Тони Барбер сказал нам, что октябрьская торговая статистика в тот день снова продемонстрировала большой дефицит.
Дальновидным шагом со стороны Теда в начале декабря стало то, что он перевел Уилли Уайтлоу из Министерства по делам Северной Ирландии на пост министра по вопросам трудоустройства, заменив Мориса Макмиллана. Уилли был одновременно примиренческим и хитрым, особенно необходимое сочетание качеств, когда нужно было найти выход из сложной ситуации с шахтерами. Сила правительства укреплялась еще тем, что, возможно, неожиданно, по опросам общественного мнения мы бесспорно опережали лейбористов, так как общественность была возмущена действиями шахтеров. В тех обстоятельствах все, кроме самых агрессивных профсоюзных активистов, убоялись бы конфронтации, могущей ускорить парламентские выборы.
В четверг 13 декабря Тед объявил о введении трехдневной рабочей недели с целью экономии энергии. Тем вечером он также выступил по телевидению. Это произвело впечатление кризиса, разделившего страну на два лагеря. Сначала объем промышленного производства оставался более или менее таким же, что само по себе было признаком неэффективности и раздутости штатов на столь многих предприятиях британской промышленности. Но мы этого тогда не знали. Не могли мы и знать, как долго мы продержимся даже на трехдневной неделе. Консерваторы сильно поддерживали предпринятые меры. Также с пониманием была воспринята необходимость сокращения государственных расходов на 1,2 миллиарда, о котором было объявлено несколько дней позже.
На этом этапе мы верили, что можем положиться на лидеров делового мира. Незадолго до Рождества Дэнис и я пошли на вечеринку в доме друга в Ламберхерсте. У них были перебои с электричеством, так что, чтобы подняться по лестнице, дорогу освещали свечками, помещенными внутрь банок из-под варенья. В этом было некоторое ощущение военного времени. Все присутствующие бизнесмены говорили в один голос: «Нужно противостоять. Ведите борьбу до конца. Выпроводите их. Мы не можем так продолжать». Это очень воодушевляло. В тот момент.
Все еще казалось невозможным найти достойный или удовлетворительный выход из этого конфликта. Предложение правительства о немедленном расследовании в будущем проблем горной промышленности и вопросов о заработной плате шахтеров, при условии, что Национальный профсоюз горняков вернет шахтеров на работу, приняв сегодняшнее предложение, было отвергнуто вчистую.
Было ясно, что, если и когда мы сможем пройти через данный кризис, нужно будет ответить на фундаментальные вопросы о направлении политики правительства. Шахтеры, в разной степени поддерживаемые другими профсоюзами и Лейбористской партией, попирали закон, принятый парламентом. Профсоюзные активисты явно хотели свалить правительство и продемонстрировать раз и навсегда, что Британией можно управлять лишь с согласия профсоюзного движения. Это было невыносимо не только для меня, как члена консервативного кабинета министров, но и для миллионов других людей, которые видели, что фундаментальные свободы страны находятся под угрозой. Дэнис и я, наши друзья и большая часть моих партийных коллег чувствовали, что теперь мы должны поднять перчатку и что единственным способом это сделать было созвать и выиграть парламентские выборы. С этого момента именно к этому я призывала при каждом удобном случае.
Однако я была удивлена и разочарована отношением Теда Хита. Он, казалось, не видел реальности, все еще более углубленный в будущее «Стадии 3» и в нефтяной кризис, нежели в насущные вопросы о выживании правительства. Заседания кабинета министров концентрировались на тактике и деталях, и никогда на фундаментальной стратегии. Такие обсуждения, должно быть, проводились на других совещаниях, но я даже в этом сомневаюсь. Определенным и странным образом ему это не казалось срочным. Я подозреваю, это было потому, что Тед тайно и отчаянно хотел избежать выборов и не хотел серьезно о них думать. В конце концов, возможно, – как некоторые из нас думали – потому что его внутренний круг разошелся во мнении по этому вопросу, Тед наконец пригласил некоторых из нас прийти к нему, несколькими маленькими группами, в понедельник 14 января в его кабинет на Даунинг-стрит.
На тот момент лишь несколько дней оставалось до крайнего срока созыва выборов на 7 февраля – лучшая и вероятно «ранняя» дата. На встрече с нашей группой в доме номер 10 в основном говорили Джон Дэвис и я. Мы оба стремились заставить Теда признать тот факт, что мы не можем позволить профсоюзам так попирать закон и политику демократически избранного правительства. Нам следует организовать внесрочные выборы и бесстыдно сражаться под девизом «Кто правит Британией?». Тед мало что сказал. Он, казалось, созвал нас ради чистой формальности. Я пришла к выводу, что он не согласился, хотя он этого и не сказал. Я ушла в подавленном состоянии. Я до сих пор верю, что, если бы он согласился на внесрочные выборы, мы бы выкарабкались.
В следующую среду, 30 января, все еще под угрозой голосования о забастовке, срочно было созвано заседание кабинета. Тед сказал нам, что получил доклад комиссии по оплате труда о расчетной относительности. Вопрос был в том, стоит ли нам принять доклад и запустить новый механизм расследования заявлений об «относительности». Шахтеры всегда требовали улучшения своей относительной зарплаты – отсюда их отказ от предложения оплаты «неудобных часов», которая применялась ко всем шахтерам, работающим посменно. Комиссия по оплате труда могла бы предоставить основание для их урегулирования в рамках политики о доходах – тем более потому, что это четко подтверждало идею, что изменения в относительной важности промышленности также могут быть приняты в расчет благодаря «внешним событиям», когда будет решено платить. Быстро растущие цены на нефть были как раз таким «внешним событием».
Мы знали, что у правительства нет иного выбора, кроме как запустить механизм относительности. Если мы этого не сделаем – с докладом об относительности на руках прежде всего, – это будет выглядеть, как будто мы активно стараемся избежать соглашения с шахтерами. А в связи с грядущими выборами мы должны были оглядываться на общественное мнение на каждом шагу.
Выборы стали неизбежными, когда во вторник 5 февраля мы узнали, что 81 % принявших участие в голосовании Национального профсоюза горняков поддержал забастовку. Слухи о выборах достигли крайней точки, откуда уже не было пути назад. Два дня спустя Тед сказал кабинету, что он решил распустить парламент. Выборы были назначены на четверг 28 февраля.
Уилли предложил формально направить требования шахтеров Комиссии по оплате труда для исследования относительности. Он сформулировал свои доводы в пользу этого курса так: это давало нам возможность что-то сказать во время выборов в ответ на неизбежный вопрос: «Как вы решите конфликт с шахтерами, если победите?» Тогда кабинет принял роковое решение согласиться на предложение Уилли. Из-за того, что выборы проходили в такой спешке, я не принимала участия в создании чернового проекта манифеста даже в разделе образования, который должен был быть опубликован уже через несколько дней. Мало что нового можно было сказать, и главная тема документа – необходимость твердого и честного правительства во время кризиса – была ясной и суровой. Главным новым обещанием было изменить систему, в соответствии с которой семьям бастующих выдавались пособия социального страхования.
Почти все время кампании я была довольно уверена в том, что мы победим. Сторонники Консервативной партии, отвернувшиеся от нас из-за разворотов на сто восемьдесят градусов, стали возвращаться. Действительно, само разочарование от того, что они считали нашей слабостью, заставило их вернуться к нам теперь, когда, как они видели, мы восстали против воинственности профсоюзов. Гарольд Уилсон представлял подход Лейбористской партии в контексте «общественного договора» с профсоюзами. Те, кто стремился к тихой жизни, могли этим соблазниться. Но я думала, что если мы будем держаться главной темы, которую в общем можно выразить вопросом «Кто правит?», мы бы выиграли спор и выборы.
Я почувствовала, как победа – почти ощутимо – ускользнула от нас в последнюю неделю. Я просто не могла поверить в это, когда услышала по радио об утечке данных, рассматриваемых Комиссией по оплате труда, которые означали, что шахтеры смогут получать больше в рамках «Стадии 3», что подразумевало, что в проведении выборов не было необходимости. Попытки правительства это отрицать – и на самом деле это все оказалось ошибкой в расчетах – были сбивчивыми и не смогли никого убедить. С того момента все покатилось вниз. Два дня спустя Инок Пауэлл призвал людей голосовать за лейбористов, чтобы гарантировать референдум по вопросу об Общем рынке. Я могла понять логику его позиции, состоящей в том, что членство в Общем рынке аннулировало британский суверенитет и что потому важнейшим политическим вопросом было его теперь восстановить. Но меня шокировала его манера это сделать – заявить в день, когда были объявлены выборы, что он не будет выставлять свою кандидатуру от Волверхэмптона и затем сбросить эту бомбу в конце кампании. Мне казалось, что таким образом он бессердечно предал местных сторонников и работников избирательного округа. Я подозреваю, что решение Инока имело критические последствия.
Кэмпбелл Адамсон, генеральный директор Конфедерации британской промышленности, публично призвал аннулировать Закон о промышленных отношениях. Это был жест, типичный для лидеров британской промышленности – храбриться до начала битвы и не иметь мужества в бою.
Ко дню выборов мой оптимизм сменился предчувствием беды.
Это чувство росло, когда в то утро из Финчли и других мест по всей стране стали приходить новости о неожиданно большой явке избирателей на избирательные участки. Мне бы хотелось верить, что это все были рассерженные консерваторы, вышедшие продемонстрировать свой протест против силы и шантажа профсоюзов. Но казалось более вероятным, что это были избиратели из округов, где в местных советах преобладали лейбористы, которые вышли, чтобы преподать тори урок.
Результаты вскоре показали, что нам нечему было радоваться. Мы потеряли тридцать три места. Мы получили «подвешенный» парламент, где ни у одной партии не было подавляющего большинства голосов. Лейбористы захватили 301 место, им не хватило семнадцати до большинства. Нам досталось 296 мест, хотя при чуть большем проценте голосов, чем у лейбористов; либералы завоевали почти 20 процентов голосов и четырнадцать мест, а маленькие партии, включая «Юнионистскую партию Ольстера», захватили двадцать три места. Мое собственное преимущество упало с 11000 до 6000 голосов, хотя отчасти это объяснялось изменениями границ избирательного округа.
В пятницу вечером мы собрались, измученный и подавленный осадок правительства, и Тед Хит спросил наше мнение о том, что нам следует делать. Было несколько мнений. Тед мог посоветовать королеве пригласить на разговор Гарольда Уилсона как лидера партии, набравшей большее число голосов. Еще правительство могло созвать парламент и узнать, может ли оно рассчитывать на поддержку своей программы. Еще Тед мог попытаться договориться с маленькими партиями о создании программы, чтобы справиться с сегодняшними проблемами страны. Поскольку из-за нашей политики в Северной Ирландии «Юнионистская партия Ольстера» с нами бы сотрудничать не стала, мы должны были бы вступить в союз с либералами, хотя и это не дало бы нам большинства. Было мало сомнений, судя по тому, как говорил Тед, что именно этот курс он предпочитал.
Моим инстинктивным чувством было, что партия, занявшая в Палате общин большинство мест, имела все права ожидать, что им предложат сформировать правительство. Но Тед возразил, что, поскольку Консервативная партия завоевала большинство голосов, он был обязан использовать возможность коалиции. Так что он предложил лидеру Либеральной партии Джереми Торпу место в коалиционном правительстве и обещал созвать конференцию о реформе избирательной системы. Торп ушел совещаться со своей партией. Хотя я хотела остаться министром образования, я не хотела делать это за счет того, что Консервативная партия больше никогда не сможет сама формировать правительство. А ведь введение пропорционального представительства, которое потребовали бы либералы, могло к этому привести. К тому же я думала, что из-за этого торгашества мы выглядели нелепо. Британия не любит тех, кто не умеет проигрывать. Пришла пора уйти.
Когда мы снова собрались в понедельник утром, Тед дал нам полный отчет о своих переговорах с либералами. Они не были согласны с тем, чего хотел Джереми Торп. Мы все еще ожидали от него формального ответа. Но теперь казалось, что почти наверняка Теду придется подать в отставку. Последнее заседание кабинета было созвано в 16.45 тем вечером. К тому моменту ответ Джереми Торпа был получен. Из того, что сказал Тед, было ясно, что в его голове уже крутилась идея о создании национального правительства, где были бы представлены все партии, и эта идея казалась ему все более интересной. Мне, конечно же, это совершенно не нравилось. В любом случае либералы не собирались участвовать с нами в коалиционном правительстве. Больше было нечего сказать.
Я покинула Даунинг-стрит с грустью, но и с некоторым облегчением. Я не думала о будущем. Но в глубине души я знала, что теперь пришло время не только для смены правительства, но и для перемен в Консервативной партии.
Глава 8
Мое единственное непосредственное участие в работе над этой новой, детально проработанной политикой оплаты труда состояло в том, что я заседала в соответствующем подкомитете кабинета министров по экономике, обычно под председательством Теренса Хиггинса, министра казначейства. Даже те, кому нравилась концепция политики доходов, основанная на принципах «справедливости», начали сомневаться, когда увидели, как эти принципы применяются к частным случаям. Мое присутствие на заседаниях Хиггинса обычно объяснялось необходимостью решить вопросы об оплате труда учителей.
Однажды был потрясающий случай: мы обсуждали, какой должна быть норма заработной платы у парламентских секретарей. Это была последняя соломинка. Я сказала, что пришла в политику не затем, чтобы принимать такие решения, и что я бы сама платила своему секретарю столько, сколько нужно, чтобы удержать ее на рабочем месте. Другие министры согласились. Но дело в том, что они знали своих секретарей; они не знали других людей, решения о заработной плате которых принимали.
В любом случае реальность скоро стала очевидной. Два дня спустя после объявления «Стадии 3» Национальный профсоюз горняков отверг предложение Национального управления угольной промышленности стоимостью в 16,5 процента в обмен на соглашение о производительности. Правительство немедленно взяло на себя переговоры. (Дни нашего «невмешательства» давно прошли.) Тед встретился с представителями Национального профсоюза горняков на Даунинг-стрит, 10. Но к соглашению они не пришли. В начале ноября Национальный профсоюз горняков наложил запрет на сверхурочную работу. Морис Макмиллан сказал нам, что хотя скорое голосование о забастовке кажется маловероятным и, даже если будет проведено, не обеспечит необходимого большинства для проведения забастовки, все равно запрет на сверхурочную работу резко снизит производство угля. Общим чувством в кабинете было то, что правительство не могло пойти на уступки в свете недавно введенного кодекса оплаты труда. Вместо этого нам следовало сделать особое усилие, чтобы продемонстрировать, чего можно добиться в его рамках. Шахтеры к тому же не были единственной угрозой. Пожарники, электрики и инженеры выставляли свои требования.
Общеизвестно, что угроза эмбарго на ввоз нефти и рост цен на нефть, последовавшие за арабо-израильской войной той осенью, очень сильно ухудшили ситуацию. Когда последствия забастовки шахтеров стали жалить сильнее, усилилось чувство, что мы больше не контролируем происходящее. Как-то надо было прорываться. Поэтому скорые парламентские выборы выглядели чрезвычайно привлекательными. Что бы мы делали, если бы нас переизбрали, это, конечно, сложный вопрос. Тед, должно быть, захотел бы пойти дальше по пути контролируемой экономики. Другие, возможно, захотели бы найти способ выплатить шахтерам их дань. Кит и я и большая часть членов парламента – консерваторов хотели бы избавиться от атрибутов корпоративного и государственного контроля, которые теперь окружали правительство, и постарались бы вернуться к свободному рынку, от которого мы позволили себе уйти в начале 1972 года.
Заседание кабинета во вторник 13 ноября было мрачным, поскольку кризис усилился на всех фронтах. Тони Барбер сказал нам, что октябрьская торговая статистика в тот день снова продемонстрировала большой дефицит.
Дальновидным шагом со стороны Теда в начале декабря стало то, что он перевел Уилли Уайтлоу из Министерства по делам Северной Ирландии на пост министра по вопросам трудоустройства, заменив Мориса Макмиллана. Уилли был одновременно примиренческим и хитрым, особенно необходимое сочетание качеств, когда нужно было найти выход из сложной ситуации с шахтерами. Сила правительства укреплялась еще тем, что, возможно, неожиданно, по опросам общественного мнения мы бесспорно опережали лейбористов, так как общественность была возмущена действиями шахтеров. В тех обстоятельствах все, кроме самых агрессивных профсоюзных активистов, убоялись бы конфронтации, могущей ускорить парламентские выборы.
В четверг 13 декабря Тед объявил о введении трехдневной рабочей недели с целью экономии энергии. Тем вечером он также выступил по телевидению. Это произвело впечатление кризиса, разделившего страну на два лагеря. Сначала объем промышленного производства оставался более или менее таким же, что само по себе было признаком неэффективности и раздутости штатов на столь многих предприятиях британской промышленности. Но мы этого тогда не знали. Не могли мы и знать, как долго мы продержимся даже на трехдневной неделе. Консерваторы сильно поддерживали предпринятые меры. Также с пониманием была воспринята необходимость сокращения государственных расходов на 1,2 миллиарда, о котором было объявлено несколько дней позже.
На этом этапе мы верили, что можем положиться на лидеров делового мира. Незадолго до Рождества Дэнис и я пошли на вечеринку в доме друга в Ламберхерсте. У них были перебои с электричеством, так что, чтобы подняться по лестнице, дорогу освещали свечками, помещенными внутрь банок из-под варенья. В этом было некоторое ощущение военного времени. Все присутствующие бизнесмены говорили в один голос: «Нужно противостоять. Ведите борьбу до конца. Выпроводите их. Мы не можем так продолжать». Это очень воодушевляло. В тот момент.
Все еще казалось невозможным найти достойный или удовлетворительный выход из этого конфликта. Предложение правительства о немедленном расследовании в будущем проблем горной промышленности и вопросов о заработной плате шахтеров, при условии, что Национальный профсоюз горняков вернет шахтеров на работу, приняв сегодняшнее предложение, было отвергнуто вчистую.
Было ясно, что, если и когда мы сможем пройти через данный кризис, нужно будет ответить на фундаментальные вопросы о направлении политики правительства. Шахтеры, в разной степени поддерживаемые другими профсоюзами и Лейбористской партией, попирали закон, принятый парламентом. Профсоюзные активисты явно хотели свалить правительство и продемонстрировать раз и навсегда, что Британией можно управлять лишь с согласия профсоюзного движения. Это было невыносимо не только для меня, как члена консервативного кабинета министров, но и для миллионов других людей, которые видели, что фундаментальные свободы страны находятся под угрозой. Дэнис и я, наши друзья и большая часть моих партийных коллег чувствовали, что теперь мы должны поднять перчатку и что единственным способом это сделать было созвать и выиграть парламентские выборы. С этого момента именно к этому я призывала при каждом удобном случае.
Однако я была удивлена и разочарована отношением Теда Хита. Он, казалось, не видел реальности, все еще более углубленный в будущее «Стадии 3» и в нефтяной кризис, нежели в насущные вопросы о выживании правительства. Заседания кабинета министров концентрировались на тактике и деталях, и никогда на фундаментальной стратегии. Такие обсуждения, должно быть, проводились на других совещаниях, но я даже в этом сомневаюсь. Определенным и странным образом ему это не казалось срочным. Я подозреваю, это было потому, что Тед тайно и отчаянно хотел избежать выборов и не хотел серьезно о них думать. В конце концов, возможно, – как некоторые из нас думали – потому что его внутренний круг разошелся во мнении по этому вопросу, Тед наконец пригласил некоторых из нас прийти к нему, несколькими маленькими группами, в понедельник 14 января в его кабинет на Даунинг-стрит.
На тот момент лишь несколько дней оставалось до крайнего срока созыва выборов на 7 февраля – лучшая и вероятно «ранняя» дата. На встрече с нашей группой в доме номер 10 в основном говорили Джон Дэвис и я. Мы оба стремились заставить Теда признать тот факт, что мы не можем позволить профсоюзам так попирать закон и политику демократически избранного правительства. Нам следует организовать внесрочные выборы и бесстыдно сражаться под девизом «Кто правит Британией?». Тед мало что сказал. Он, казалось, созвал нас ради чистой формальности. Я пришла к выводу, что он не согласился, хотя он этого и не сказал. Я ушла в подавленном состоянии. Я до сих пор верю, что, если бы он согласился на внесрочные выборы, мы бы выкарабкались.
В следующую среду, 30 января, все еще под угрозой голосования о забастовке, срочно было созвано заседание кабинета. Тед сказал нам, что получил доклад комиссии по оплате труда о расчетной относительности. Вопрос был в том, стоит ли нам принять доклад и запустить новый механизм расследования заявлений об «относительности». Шахтеры всегда требовали улучшения своей относительной зарплаты – отсюда их отказ от предложения оплаты «неудобных часов», которая применялась ко всем шахтерам, работающим посменно. Комиссия по оплате труда могла бы предоставить основание для их урегулирования в рамках политики о доходах – тем более потому, что это четко подтверждало идею, что изменения в относительной важности промышленности также могут быть приняты в расчет благодаря «внешним событиям», когда будет решено платить. Быстро растущие цены на нефть были как раз таким «внешним событием».
Мы знали, что у правительства нет иного выбора, кроме как запустить механизм относительности. Если мы этого не сделаем – с докладом об относительности на руках прежде всего, – это будет выглядеть, как будто мы активно стараемся избежать соглашения с шахтерами. А в связи с грядущими выборами мы должны были оглядываться на общественное мнение на каждом шагу.
Выборы стали неизбежными, когда во вторник 5 февраля мы узнали, что 81 % принявших участие в голосовании Национального профсоюза горняков поддержал забастовку. Слухи о выборах достигли крайней точки, откуда уже не было пути назад. Два дня спустя Тед сказал кабинету, что он решил распустить парламент. Выборы были назначены на четверг 28 февраля.
Уилли предложил формально направить требования шахтеров Комиссии по оплате труда для исследования относительности. Он сформулировал свои доводы в пользу этого курса так: это давало нам возможность что-то сказать во время выборов в ответ на неизбежный вопрос: «Как вы решите конфликт с шахтерами, если победите?» Тогда кабинет принял роковое решение согласиться на предложение Уилли. Из-за того, что выборы проходили в такой спешке, я не принимала участия в создании чернового проекта манифеста даже в разделе образования, который должен был быть опубликован уже через несколько дней. Мало что нового можно было сказать, и главная тема документа – необходимость твердого и честного правительства во время кризиса – была ясной и суровой. Главным новым обещанием было изменить систему, в соответствии с которой семьям бастующих выдавались пособия социального страхования.
Почти все время кампании я была довольно уверена в том, что мы победим. Сторонники Консервативной партии, отвернувшиеся от нас из-за разворотов на сто восемьдесят градусов, стали возвращаться. Действительно, само разочарование от того, что они считали нашей слабостью, заставило их вернуться к нам теперь, когда, как они видели, мы восстали против воинственности профсоюзов. Гарольд Уилсон представлял подход Лейбористской партии в контексте «общественного договора» с профсоюзами. Те, кто стремился к тихой жизни, могли этим соблазниться. Но я думала, что если мы будем держаться главной темы, которую в общем можно выразить вопросом «Кто правит?», мы бы выиграли спор и выборы.
Я почувствовала, как победа – почти ощутимо – ускользнула от нас в последнюю неделю. Я просто не могла поверить в это, когда услышала по радио об утечке данных, рассматриваемых Комиссией по оплате труда, которые означали, что шахтеры смогут получать больше в рамках «Стадии 3», что подразумевало, что в проведении выборов не было необходимости. Попытки правительства это отрицать – и на самом деле это все оказалось ошибкой в расчетах – были сбивчивыми и не смогли никого убедить. С того момента все покатилось вниз. Два дня спустя Инок Пауэлл призвал людей голосовать за лейбористов, чтобы гарантировать референдум по вопросу об Общем рынке. Я могла понять логику его позиции, состоящей в том, что членство в Общем рынке аннулировало британский суверенитет и что потому важнейшим политическим вопросом было его теперь восстановить. Но меня шокировала его манера это сделать – заявить в день, когда были объявлены выборы, что он не будет выставлять свою кандидатуру от Волверхэмптона и затем сбросить эту бомбу в конце кампании. Мне казалось, что таким образом он бессердечно предал местных сторонников и работников избирательного округа. Я подозреваю, что решение Инока имело критические последствия.
Кэмпбелл Адамсон, генеральный директор Конфедерации британской промышленности, публично призвал аннулировать Закон о промышленных отношениях. Это был жест, типичный для лидеров британской промышленности – храбриться до начала битвы и не иметь мужества в бою.
Ко дню выборов мой оптимизм сменился предчувствием беды.
Это чувство росло, когда в то утро из Финчли и других мест по всей стране стали приходить новости о неожиданно большой явке избирателей на избирательные участки. Мне бы хотелось верить, что это все были рассерженные консерваторы, вышедшие продемонстрировать свой протест против силы и шантажа профсоюзов. Но казалось более вероятным, что это были избиратели из округов, где в местных советах преобладали лейбористы, которые вышли, чтобы преподать тори урок.
Результаты вскоре показали, что нам нечему было радоваться. Мы потеряли тридцать три места. Мы получили «подвешенный» парламент, где ни у одной партии не было подавляющего большинства голосов. Лейбористы захватили 301 место, им не хватило семнадцати до большинства. Нам досталось 296 мест, хотя при чуть большем проценте голосов, чем у лейбористов; либералы завоевали почти 20 процентов голосов и четырнадцать мест, а маленькие партии, включая «Юнионистскую партию Ольстера», захватили двадцать три места. Мое собственное преимущество упало с 11000 до 6000 голосов, хотя отчасти это объяснялось изменениями границ избирательного округа.
В пятницу вечером мы собрались, измученный и подавленный осадок правительства, и Тед Хит спросил наше мнение о том, что нам следует делать. Было несколько мнений. Тед мог посоветовать королеве пригласить на разговор Гарольда Уилсона как лидера партии, набравшей большее число голосов. Еще правительство могло созвать парламент и узнать, может ли оно рассчитывать на поддержку своей программы. Еще Тед мог попытаться договориться с маленькими партиями о создании программы, чтобы справиться с сегодняшними проблемами страны. Поскольку из-за нашей политики в Северной Ирландии «Юнионистская партия Ольстера» с нами бы сотрудничать не стала, мы должны были бы вступить в союз с либералами, хотя и это не дало бы нам большинства. Было мало сомнений, судя по тому, как говорил Тед, что именно этот курс он предпочитал.
Моим инстинктивным чувством было, что партия, занявшая в Палате общин большинство мест, имела все права ожидать, что им предложат сформировать правительство. Но Тед возразил, что, поскольку Консервативная партия завоевала большинство голосов, он был обязан использовать возможность коалиции. Так что он предложил лидеру Либеральной партии Джереми Торпу место в коалиционном правительстве и обещал созвать конференцию о реформе избирательной системы. Торп ушел совещаться со своей партией. Хотя я хотела остаться министром образования, я не хотела делать это за счет того, что Консервативная партия больше никогда не сможет сама формировать правительство. А ведь введение пропорционального представительства, которое потребовали бы либералы, могло к этому привести. К тому же я думала, что из-за этого торгашества мы выглядели нелепо. Британия не любит тех, кто не умеет проигрывать. Пришла пора уйти.
Когда мы снова собрались в понедельник утром, Тед дал нам полный отчет о своих переговорах с либералами. Они не были согласны с тем, чего хотел Джереми Торп. Мы все еще ожидали от него формального ответа. Но теперь казалось, что почти наверняка Теду придется подать в отставку. Последнее заседание кабинета было созвано в 16.45 тем вечером. К тому моменту ответ Джереми Торпа был получен. Из того, что сказал Тед, было ясно, что в его голове уже крутилась идея о создании национального правительства, где были бы представлены все партии, и эта идея казалась ему все более интересной. Мне, конечно же, это совершенно не нравилось. В любом случае либералы не собирались участвовать с нами в коалиционном правительстве. Больше было нечего сказать.
Я покинула Даунинг-стрит с грустью, но и с некоторым облегчением. Я не думала о будущем. Но в глубине души я знала, что теперь пришло время не только для смены правительства, но и для перемен в Консервативной партии.
Глава 8
Уловить момент
Парламентские выборы в октябре 1974 года и кампания за лидерство в Консервативной партии
Всегда нелегко уйти из правительства в оппозицию. Но по нескольким причинам это было особенно проблематично для консерваторов под началом Теда Хита. Прежде всего, конечно, мы до самого последнего момента надеялись победить. При всех недостатках экономической стратегии нашего правительства, каждый департамент обладал своей собственной политической программой, нацеленной в будущее. Теперь все это должно было быть оставлено из-за пребывания в оппозиции. Во-вторых, сам Тед отчаянно хотел остаться на посту премьер-министра. Он был бесцеремонно выставлен с Даунинг-стрит и в течение нескольких месяцев вынужден был жить в квартире своего старого друга и личного парламентского секретаря Тима Китсона, поскольку своего дома у него не было – поэтому несколько лет спустя я приняла решение: когда придет мое время покинуть Даунинг-стрит, по меньшей мере у меня будет дом, куда уйти. Страстное желание Теда вернуться в качестве премьер-министра во многом объясняло разговоры о коалиции и национальном объединении правительств, которые обеспокоили партию. Чем больше Консервативная партия отдалялась от взглядов Теда, тем больше он хотел склонить ее к коалиции. В-третьих, и, наверное, это хуже всего, отравленным наследством разворотов на сто восемьдесят градусов было то, что у нас не было твердых принципов и тем более достижений, на которых мы могли бы строить свои аргументы. А в оппозиции аргументы – это все.
Я была рада, что Тед не попросил меня занять место в департаменте образования, а вместо этого дал пост теневого министра по вопросам окружающей среды. Я была убеждена, что и налоги, и жилищные условия – в особенности последнее – были вопросами, способствовавшими нашему поражению. Меня привлекала задача разработать и представить трезвую и понятную политику в этой сфере. Было много шума о позиции самого Теда, но шумом это и осталось. Это было отчасти потому, что многие из нас ожидали созыва досрочных выборов, могущих дать Лейбористской партии значительный перевес голосов, и едва ли имело смысл теперь менять лидера. Но были и другие причины. Тед все еще провоцировал нервозность, даже страх среди многих своих коллег. В некотором смысле даже развороты на сто восемьдесят градусов создавали некую ауру вокруг него. Ибо одной рукой он развернул политику консерваторов и далеко зашел со своими помощниками в преобразовании Консервативной партии. Парадоксальным образом и те, кто поддерживал подход Теда, и те, кто – как Кит и я и многие другие члены парламента – думал совершенно иначе, были согласны с тем, что политика подкупа избирателей, проводимая теперь Лейбористской партией, неизбежно вела к экономическому краху. Каковы были бы политические последствия, нельзя сказать наверняка. Но было много мечтателей-тори, веривших, что это может каким-то образом вернуть Консервативную партию к власти в роли «доктора». И у Теда не было сомнений в своих «медицинских полномочиях».
Однако он не пошел на уступки своим критикам в партии, на которые нужно было бы пойти. Он, возможно, более эффективно защитил бы себя от будущих опасностей по поводу его позиции, если бы изменил свой подход к некоторым вещам. Он мог бы по крайней мере, продемонстрировать некоторое желание признать ошибки правительства и учиться на них. Он мог бы пригласить талантливых критиков из числа рядовых членов парламента присоединиться к нему в роли лидера оппозиции и принять участие в пересмотре политики. Он мог бы полностью изменить состав теневого кабинета, чтобы он лучше отражал мнение парламента.
Но он ничего этого не сделал. Он заменил Тони Барбера – который объявил, что собирается покинуть Палату общин, хотя остается пока в теневом кабинете без портфеля – Робертом Карром, человеком еще более преданным политике экономического вмешательства, принесшей нам столько проблем. В течение года он привел в теневой кабинет таких членов парламента, как Майкл Хезелтайн и Пол Ченнон, которые были его последователями и не представляли мнение большинства парламентариев в то время. Только Джон Дэвис и Джо Годбер, ни один из которых не был идеологически яркой фигурой, вышли из состава кабинета. Прежде всего Тед отвернулся от любого политического переосмысления, которое подразумевало, что экономическая и промышленная политика, осуществляемая его правительством, была глубоко ошибочной. Когда Кит Джозеф не получил портфель канцлера, он сказал, что не хочет никакого поста, но скорее хочет сконцентрироваться на поисках новой политики, что обернулось столь же опасным для Теда, сколь и плодотворным для партии. В общем, это все были депрессивные сигналы «снова то же самое», в то время как электорат явно желал чего-то нового. Вдобавок к этому важный Исполнительный комитет теневого кабинета министров был сформирован еще более в угоду Теда. Я не была приглашена к нему присоединиться, и из всех членов кабинета только Кит и, возможно, Джеффри Хау могли противостоять желаниям Теда.
Между февралем и октябрьскими выборами 1974 года большая часть моего времени была занята работой по проблемам жилищных условий и ипотечных ставок. По вопросам жилищной политики со мной работала продуктивная группа парламентариев. Хью Росси, друг и сосед по избирательному округу, был прекрасным экспертом по жилищным вопросам, с опытом работы в местных органах власти. Майкл Лэтхем и Джон Стэнли прекрасно разбирались в строительной промышленности. У блестящего Найджела Лоусона, новоизбранного члена парламента, всегда были собственные идеи. Нам также помогали люди из строительных обществ и строительной промышленности. Это была яркая группа, было удовольствием ею руководить. Политическим приоритетом были, конечно, более низкие ипотечные ставки. Технической проблемой было, как их можно достичь, не прибегая к не ограниченным по срокам субсидиям. В правительстве мы ввели ипотечные субсидии, и шли разговоры о том, чтобы захватить контроль над ипотечными ставками. Лейбористское правительство быстро предложило свою собственную схему, разработанную Гарольдом Левером, давать большие и дешевые краткосрочные займы строительным обществам. Нашей задчей было придумать что-либо более привлекательное.
Обладая талантом выбирать политически привлекательную стратегию, я также всегда верила в демократию собственников и более свободное домовладельчество. Гораздо дешевле помочь людям покупать дома в ипотеку – субсидируя ли ипотечные ставки или помогая с депозитными вкладами, или просто делая налоговые послабления на ипотечный процент, – нежели строить новые муниципальные жилые здания или покупать частные дома и передавать их в собственность муниципалитетов. Я часто цитировала результаты исследования, проведенного Исследовательским фондом по жилищным вопросам: «В среднем каждое новое муниципальное жилое здание сегодня обходится приблизительно в ₤900 в год в виде налоговых субсидий и ставок (включая субсидии для очень старых муниципальных жилых зданий)… Налоговая скидка на обычный ипотечный кредит, если рассматривать его как субсидию, в среднем составляет ₤280 в год». Моя группа по жилищным вопросам регулярно собиралась по понедельникам. Эксперты жилищного строительства и представители строительных обществ давали свои советы. Для меня было ясно, что Тед и другие были решительно настроены сделать наши предложения по жилищным вопросам и, возможно, ипотечным ставкам центральным пунктом на следующих выборах, которые мы ожидали скорее раньше, чем позже. Например, на заседании теневого кабинета в пятницу 3 мая мы целый день обсуждали политические стратегии для представления в нашем предвыборном манифесте. Я сделала доклад о жилищных вопросах, и мне было поручено создать группу для работы над политикой ипотечных ставок. Но это заседание было значительным по другой причине. На нем Кит долго, но напрасно говорил о широком «монетаристском» подходе к решению проблем инфляции.
Вопрос о налогах был гораздо более сложным, чем любой аспект жилищной политики, и несколько иная группа мне здесь помогала. Реформа, не говоря уж об отмене, налогов означала серьезные последствия для отношений между центральной и местной властью и для разных служб местных органов власти, особенно в сфере образования. Я полагалась на советы экспертов – муниципальные казначейства оказались наилучшим их источником и с готовностью давали свои технические рекомендации. Но работать, как это было в моем случае, в стрессе из-за нехватки времени и под внимательным взглядом Теда и других, ожидавших от меня чего-то радикального, доступного и могущего быть защищенным, было нелегко.
Всегда нелегко уйти из правительства в оппозицию. Но по нескольким причинам это было особенно проблематично для консерваторов под началом Теда Хита. Прежде всего, конечно, мы до самого последнего момента надеялись победить. При всех недостатках экономической стратегии нашего правительства, каждый департамент обладал своей собственной политической программой, нацеленной в будущее. Теперь все это должно было быть оставлено из-за пребывания в оппозиции. Во-вторых, сам Тед отчаянно хотел остаться на посту премьер-министра. Он был бесцеремонно выставлен с Даунинг-стрит и в течение нескольких месяцев вынужден был жить в квартире своего старого друга и личного парламентского секретаря Тима Китсона, поскольку своего дома у него не было – поэтому несколько лет спустя я приняла решение: когда придет мое время покинуть Даунинг-стрит, по меньшей мере у меня будет дом, куда уйти. Страстное желание Теда вернуться в качестве премьер-министра во многом объясняло разговоры о коалиции и национальном объединении правительств, которые обеспокоили партию. Чем больше Консервативная партия отдалялась от взглядов Теда, тем больше он хотел склонить ее к коалиции. В-третьих, и, наверное, это хуже всего, отравленным наследством разворотов на сто восемьдесят градусов было то, что у нас не было твердых принципов и тем более достижений, на которых мы могли бы строить свои аргументы. А в оппозиции аргументы – это все.
Я была рада, что Тед не попросил меня занять место в департаменте образования, а вместо этого дал пост теневого министра по вопросам окружающей среды. Я была убеждена, что и налоги, и жилищные условия – в особенности последнее – были вопросами, способствовавшими нашему поражению. Меня привлекала задача разработать и представить трезвую и понятную политику в этой сфере. Было много шума о позиции самого Теда, но шумом это и осталось. Это было отчасти потому, что многие из нас ожидали созыва досрочных выборов, могущих дать Лейбористской партии значительный перевес голосов, и едва ли имело смысл теперь менять лидера. Но были и другие причины. Тед все еще провоцировал нервозность, даже страх среди многих своих коллег. В некотором смысле даже развороты на сто восемьдесят градусов создавали некую ауру вокруг него. Ибо одной рукой он развернул политику консерваторов и далеко зашел со своими помощниками в преобразовании Консервативной партии. Парадоксальным образом и те, кто поддерживал подход Теда, и те, кто – как Кит и я и многие другие члены парламента – думал совершенно иначе, были согласны с тем, что политика подкупа избирателей, проводимая теперь Лейбористской партией, неизбежно вела к экономическому краху. Каковы были бы политические последствия, нельзя сказать наверняка. Но было много мечтателей-тори, веривших, что это может каким-то образом вернуть Консервативную партию к власти в роли «доктора». И у Теда не было сомнений в своих «медицинских полномочиях».
Однако он не пошел на уступки своим критикам в партии, на которые нужно было бы пойти. Он, возможно, более эффективно защитил бы себя от будущих опасностей по поводу его позиции, если бы изменил свой подход к некоторым вещам. Он мог бы по крайней мере, продемонстрировать некоторое желание признать ошибки правительства и учиться на них. Он мог бы пригласить талантливых критиков из числа рядовых членов парламента присоединиться к нему в роли лидера оппозиции и принять участие в пересмотре политики. Он мог бы полностью изменить состав теневого кабинета, чтобы он лучше отражал мнение парламента.
Но он ничего этого не сделал. Он заменил Тони Барбера – который объявил, что собирается покинуть Палату общин, хотя остается пока в теневом кабинете без портфеля – Робертом Карром, человеком еще более преданным политике экономического вмешательства, принесшей нам столько проблем. В течение года он привел в теневой кабинет таких членов парламента, как Майкл Хезелтайн и Пол Ченнон, которые были его последователями и не представляли мнение большинства парламентариев в то время. Только Джон Дэвис и Джо Годбер, ни один из которых не был идеологически яркой фигурой, вышли из состава кабинета. Прежде всего Тед отвернулся от любого политического переосмысления, которое подразумевало, что экономическая и промышленная политика, осуществляемая его правительством, была глубоко ошибочной. Когда Кит Джозеф не получил портфель канцлера, он сказал, что не хочет никакого поста, но скорее хочет сконцентрироваться на поисках новой политики, что обернулось столь же опасным для Теда, сколь и плодотворным для партии. В общем, это все были депрессивные сигналы «снова то же самое», в то время как электорат явно желал чего-то нового. Вдобавок к этому важный Исполнительный комитет теневого кабинета министров был сформирован еще более в угоду Теда. Я не была приглашена к нему присоединиться, и из всех членов кабинета только Кит и, возможно, Джеффри Хау могли противостоять желаниям Теда.
Между февралем и октябрьскими выборами 1974 года большая часть моего времени была занята работой по проблемам жилищных условий и ипотечных ставок. По вопросам жилищной политики со мной работала продуктивная группа парламентариев. Хью Росси, друг и сосед по избирательному округу, был прекрасным экспертом по жилищным вопросам, с опытом работы в местных органах власти. Майкл Лэтхем и Джон Стэнли прекрасно разбирались в строительной промышленности. У блестящего Найджела Лоусона, новоизбранного члена парламента, всегда были собственные идеи. Нам также помогали люди из строительных обществ и строительной промышленности. Это была яркая группа, было удовольствием ею руководить. Политическим приоритетом были, конечно, более низкие ипотечные ставки. Технической проблемой было, как их можно достичь, не прибегая к не ограниченным по срокам субсидиям. В правительстве мы ввели ипотечные субсидии, и шли разговоры о том, чтобы захватить контроль над ипотечными ставками. Лейбористское правительство быстро предложило свою собственную схему, разработанную Гарольдом Левером, давать большие и дешевые краткосрочные займы строительным обществам. Нашей задчей было придумать что-либо более привлекательное.
Обладая талантом выбирать политически привлекательную стратегию, я также всегда верила в демократию собственников и более свободное домовладельчество. Гораздо дешевле помочь людям покупать дома в ипотеку – субсидируя ли ипотечные ставки или помогая с депозитными вкладами, или просто делая налоговые послабления на ипотечный процент, – нежели строить новые муниципальные жилые здания или покупать частные дома и передавать их в собственность муниципалитетов. Я часто цитировала результаты исследования, проведенного Исследовательским фондом по жилищным вопросам: «В среднем каждое новое муниципальное жилое здание сегодня обходится приблизительно в ₤900 в год в виде налоговых субсидий и ставок (включая субсидии для очень старых муниципальных жилых зданий)… Налоговая скидка на обычный ипотечный кредит, если рассматривать его как субсидию, в среднем составляет ₤280 в год». Моя группа по жилищным вопросам регулярно собиралась по понедельникам. Эксперты жилищного строительства и представители строительных обществ давали свои советы. Для меня было ясно, что Тед и другие были решительно настроены сделать наши предложения по жилищным вопросам и, возможно, ипотечным ставкам центральным пунктом на следующих выборах, которые мы ожидали скорее раньше, чем позже. Например, на заседании теневого кабинета в пятницу 3 мая мы целый день обсуждали политические стратегии для представления в нашем предвыборном манифесте. Я сделала доклад о жилищных вопросах, и мне было поручено создать группу для работы над политикой ипотечных ставок. Но это заседание было значительным по другой причине. На нем Кит долго, но напрасно говорил о широком «монетаристском» подходе к решению проблем инфляции.
Вопрос о налогах был гораздо более сложным, чем любой аспект жилищной политики, и несколько иная группа мне здесь помогала. Реформа, не говоря уж об отмене, налогов означала серьезные последствия для отношений между центральной и местной властью и для разных служб местных органов власти, особенно в сфере образования. Я полагалась на советы экспертов – муниципальные казначейства оказались наилучшим их источником и с готовностью давали свои технические рекомендации. Но работать, как это было в моем случае, в стрессе из-за нехватки времени и под внимательным взглядом Теда и других, ожидавших от меня чего-то радикального, доступного и могущего быть защищенным, было нелегко.