Страница:
Группа по жилищной политике провела уже свое седьмое заседание, и наши предложения были хорошо разработаны к моменту, когда группа по ипотечным ставкам только начала работу 10 июня. Я знала, что Тед и его советники хотят твердого обещания, что мы отменим налоги. Но я не хотела давать такого обещания, пока не будет ясно, чем их можно будет заменить. В любом случае, если осенью должны были пройти выборы, было мало шансов на большее, чем возможность найти жизнеспособную идею для представления в предвыборном манифесте.
Тем временем в течение лета 1974 года я была так часто упоминаема в прессе, как никогда ранее. Иногда это получалось непреднамеренно. Предварительный доклад о работе группы по жилищным вопросам, который я направила в теневой кабинет, появился на первой полосе «Таймс» в понедельник 24 июня. В предыдущую пятницу теневой кабинет провел утро за обсуждением четвертого черновика предвыборного манифеста. К тому моменту главные линии предлагаемой мной жилищной политики были согласованы. Ипотечная ставка понижалась на некий неопределенный уровень за счет уменьшения составной ставки налога, выплачиваемого строительными обществами на счета вкладчиков, другими словами, субсидия представала в виде налоговой скидки. Субсидия выдавалась бы людям, покупавшим жилье впервые и хранившим деньги на счету в банке, хотя и здесь цифры не были определены. Планировалось проведение масштабного иследования в строительных обществах, это была идея, которую я смоделировала для моего предыдущего исследования по поводу тренингов для учителей. Я надеялась, это станет долговременным ответом на проблему высоких ипотечных ставок и при этом убережет нас от бессрочной субсидии.
Последний пункт касался права жильцов покупать дома, находящиеся в собственности муниципалитета. Из всех предложений это должно было оказаться самым далеко идущим и самым популярным. Предвыборный манифест 1974 года предлагал жильцам муниципальных зданий возможность покупать свои дома, но сохранял право муниципалитетов отказаться от продажи и не предлагал скидки. Мы все хотели пойти дальше этого, вопрос был, как далеко. Питер Уокер постоянно настаивал, что «Право на покупку» должно распространяться на жильцов муниципальных зданий при наивозможно низкой цене. Но мои инстинкты подсказывали мне быть осторожной. Не то чтобы я недооценивала выгоды более свободного домовладельчества. Скорее я опасалась отчуждения семей, уже находящихся в затруднительной финансовой ситуации, экономивших ради покупки дома по рыночным ценам в одном из новых частных владений и наблюдавших рост ипотечных ставок и падение цен на их дома. Эти люди составляли фундамент, на котором стояла Консервативная партия и к которым я испытывала естественную симпатию. Они бы, я боялась, сильно возражали против того, что жильцы муниципальных зданий, не идя на жертвы, на которые пошли они, внезапно получили бы от правительства то, что, по сути, стоило крупной суммы денег. В итоге мы бы потеряли поддержку, которую завоевали. Ретроспективно этот аргумент кажется недалеким и лишенным воображения. И таким он и был. Но многое предстояло сказать об этом с политической точки зрения в 1974 году, когда цены на недвижимость падали так катастрофически.
В конечном итоге предвыборный манифест 1974 года предлагалл жильцам муниципальных зданий, проживавших в этих домах от трех и более лет, право купить дом на треть ниже рыночной цены. Если жилец продавал этот дом в течение ближайших пяти лет, он возвращал часть обретенной выгоды. Также к моменту появления окончательного черновика манифеста мы определили размер материальной помощи, оказываемой впервые покупавшим в частное владение дом или квартиру. Мы предлагали дотировать один фунт за каждые два фунта, сохраненные на депозитном вкладе, до определенной суммы. (Мы уклонились от вопроса об отмене контроля ренты.)
Оставался, однако, вопрос, какую максимально низкую ипотечную ставку мы можем пообещать в предвыборном манифесте, и именно он стоил мне наибольших хлопот. Когда в среду 28 августа я ехала в машине по пути из Лондона в Тонбридж на запись предвыборного политического выступления от имени партии, пришло сообщение на пейджер, требующее, чтобы я срочно позвонила. Тед хотел поговорить. Уилли Уайтлоу снял трубку, и было ясно, что они оба и, без сомнения, другие из внутреннего круга Теда совещались. Тед подошел к телефону. Он попросил меня по телевидению объявить точные цифры, к которым мы сведем ипотечные ставки, и сделать их как можно ниже. Я сказала, что понимаю психологический аспект цифры ниже 10 %. Эта необходимость была бы удовлетворена цифрой в 9,5 %, и при всем желании я не могла сделать ее меньшей. Снизить ее еще больше было бы ошибкой. Я и так уже волновалась о цене вопроса. Мне не нравилась тенденция брать цифры с потолка для немедленного политического результата без должного осмысления, куда эти обещания нас заведут. Так что я остановилась на 9,5 %.
Похожей была история с налогами. Когда мы обсуждали этот вопрос на заседании теневого кабинета в пятницу 21 июня, я старалась избегать любых твердых обещаний. Я предложила, что нашей линией должны быть реформы, установленные для всех партий посредством специального комитета. Даже больше, чем в жилищных вопросах, в этой сфере нельзя было давать торопливых обещаний. Тед категорически не согласился и сказал, что мне нужно еще раз подумать.
В июле Чарльз Беллерс из исследовательского отдела Консервативной партии и я работали над черновиком раздела по налогам для нашего манифеста. Мы все еще думали в терминах исследования и временной схемы облегчения налогов. Я вынесла наши предложения на обсуждение в исполнительном комитете теневого кабинета. Я выступала за перевод учительской заработной платы – крупнейший расход в местном бюджете – из местных органов власти в казначейство. Еще одной возможностью была замена налогов системой целевых субсидий, когда местные органы власти сохраняли свободу действий по поводу расходов, но в рамках, установленных центральным правительством. Ни одна из этих возможностей не была особенно привлекательной. Но по меньшей мере дисскуссия дала понять присутствующим, что «что-то делать» с налогами сильно отличалось от «знать, что делать».
В субботу 10 августа в речи, произнесенной в Сент-Стивенс на конференции кандидатов в члены парламента, я обнародовала нашу политику. Я выступала за всеобщую реформу налоговой системы, принимающей во внимание индивидуальную платежеспособность, и предложила перевод заработной платы учителей и лучшее временное ослабление налогов как пути к ее достижению. Это было хорошее время года – период новостного затишья, – чтобы представлять новые предложения, и мы завоевали благосклонное внимание прессы. Мне казалось, что это доказывало, что мы можем провести удачную кампанию, не представляя более конкретной информации. На самом деле, оглядываясь назад, я вижу, что мы уже были слишком конкретны, потому что, как я обнаружила пятнадцать лет спустя, такие меры, как перевод стоимости услуг из местного правительства в центральное, сами по себе не ведут к понижению налогов в местных органах власти.
Я надеялась провести приятный отпуск с семьей в Ламберхерсте вдали от политики. Но тому не суждено было быть. Телефон беспрестанно звонил, и Тед и другие побуждали меня еще подумать над новыми схемами. Затем меня вызвали на еще одно совещание в пятницу 16 августа. Тед, Роберт Карр, Джим Прайер, Уилли Уайтлоу и Майкл Волфф из Центрального офиса – все были там. Было ясно, что их целью было дубинками заставить меня согласиться в предвыборном манифесте совершенно отменить налоги на время работы парламента. Я возражала против этого по все той же причине, что выступала против обещания 9,5 % в ипотечных кредитах. Но контуженные своим неожиданным февральским поражением Тед и его внутренний круг так желали быть переизбранными, что хватались за соломинки, или, используя жаргон, «изюминки» манифеста.
Было несколько способов увеличить доходные статьи для расходования на местные нужды. Нам всем очень не хотелось смещаться к системе, посредством которой центральное правительство просто обеспечивало местное правительство целевыми субсидиями. Так что я сказала теневому кабинету, что полагаю, что реформированный налог на недвижимость будет наименьшим из всех зол. Но из глубины сознания родилась еще одна идея о сопровождении налога на недвижимость местным налогом на бензин. Конечно, было много возражений против обоих, но по меньшей мере они были лучше, чем повышение подоходного налога.
Для моих коллег первостепенное значение, без сомнений, несло обещание отменить налоги, и на Уилтон-стрит Тед на этом настаивал. Я была расстроена и возмущена тем, что меня снова толкали к политике, которая не была должным образом продумана. Но я подумала, что если совместить осторожность по поводу деталей с репрезентативной бравадой, на которую я способна, то я смогу заставить нашу налоговую и жилищную политику завоевать голоса для Консервативной партии. Именно на этом я теперь сосредоточилась.
Вечером в среду 28 августа на пресс-конференции я представила пакет мер, базирующихся на ипотечных ставках в 9,5 % и отмене налогов, без капли сомнения, который, как описал бывалый журналист «Ивнинг Стандард» Роберт Карвел, «был принят тертыми репортерами почти так же хорошо, как и шерри», предоставленное Центральным офисом. Мы были во всех газетах. По всеобщему согласию, это был лучший эффект, произведенный партией в период после провала на февральских выборах. Ассоциация строительных обществ приветствовала ипотечные ставки в 9,5 %, но сомневалась в моих расчетах. Я возмущенно им сказала, что это их расчеты были неверны, и они отступили. Сторонники правоориентированной экономики были по понятным причинам настроены критически, но среди рядовых членов Консервативной партии, которых мы должны были заново завоевать, наше ипотечное предложение было чрезвычайно популярно. То же было и с обещанием по налогам. Лейбористская партия была в замешательстве, и, что было для него необычно, Тони Кросланд среагировал эмоционально, назвав эти предложения моим «Безумием в летнюю ночь». Вся эта шумиха была хороша и для меня лично. Хотя я не могла об этом знать тогда, этот период и избирательная кампания в октябре 1974 года дали мне возможность произвести благоприятное впечатление на консерваторов по всей стране и в парламенте, без чего моя будущая карьера, несомненно, была бы совершенно другой.
Я бы не стала лидером оппозиции и не достигла бы многого в качестве премьер-министра, если бы не Кит. Но справедливости ради надо сказать, что и Кит не смог бы достичь многого, если бы не Центр политических исследований и Альфред Шерман. Помимо того, что Альфред был евреем, он и Кит имели очень мало общего, и не зная, как эффективно было их сотрудничество, трудно было поверить, что они в принципе могут работать вместе.
Альфред был по-своему очень ярок. Он привнес свой пыл новообращенца (как бывший коммунист), свою начитанность и свой талант безжалостного спорщика в задачу создания нового типа консерватизма свободного рынка. Как мне казалось, он был более заинтересован в философии, лежащей в основе политики, нежели в самой политике. Он был гораздо сильнее в разрушении небрежно построенных аргументов, нежели в разработке оригинальных предложений. Но сила и ясность его ума и его полное безразличие к тому, что люди о нем думали и как к нему относились, делали его совершенным дополнением и контрастом Кита. Альфред помог Киту превратить Центр политических исследований в электростанцию, производящую альтернативный консервативный образ мышления по экономическим и социальным вопросам.
Вначале я не принимала участия в этой работе, хотя знала от Кита, что он серьезно думает о там, как направить свои обязанности перед теневым кабинетом по поиску новой политики в конструктивное русло. В марте Кит добился одобрения Теда по созданию исследовательской группы, чтобы провести сравнительное исследование экономики других стран Европы, особенно так называемой социально-рыночной экономики, которая применялась в Западной Германии. Тед посадил в совет директоров ЦПИ Адама Ридла (Адам был его советником по экономике со времен Департамента консервативных исследований), но в остальном Кит был предоставлен самому себе. Найджелу Винсону, успешному бизнесмену, твердо убежденному в необходимости свободного предпринимательства, было поручено обзавестись домом для Центра, который был найден на Уилфред-стрит, близко к Виктории. Я была впервые непосредственно вовлечена в деятельность ЦПИ в конце мая 1974 года. Я не знаю, планировал ли Кит когда-либо пригласить других членов теневого кабинета присоединиться к его Центру; если да, они определенно не заинтересовались. Позиция Кита была рисковой, уязвимой, и страх спровоцировать гнев Тед и насмешки комментаторов левого крыла были сильным сдерживающим средством. Но я ухватилась за шанс стать вице-председателем Кита.
ЦПИ был чрезвычайно небюрократическим учреждением. Альфред Шерман ухватил его главную суть, сказав, что он был «вдохновителем, агентом перемен и политическим ферментом». Изначально предложенный подход социального рынка не принес особых результатов и был в итоге тихо забыт, хотя памфлет под названием «Почему Британии нужна социально-рыночная экономика» был опубликован.
То, что Центр стал разрабатывать после, было обусловлено желанием выставить на всеобщее обозрение недальновидность и обреченность на провал вмешательства правительства в экономику. Он продолжил привлекать политические аргументы в открытых дебатах на самом высоком интеллектуальном уровне. Целью было спровоцировать изменение – изменение в климате общественного мнения и раздвинуть рамки «возможного». Чтобы этого добиться, использовалась еще одна фраза Альфреда – «вообразить невообразимое». Уже скоро из-за этого подхода у многих стала дыбиться шерсть.
Кит решил выступить с серией речей летом и осенью 1974 года, в которых он представлял альтернативный анализ того, что пошло неправильно и что следует делать. Первая речь, целью которой, помимо прочего, было вызвать интерес среди людей, организующих сбор средств на благотворительные нужды, была произнесена в Апминстере в субботу 22 июня. Ее черновик написал главным образом Альфред. Но, как всегда с речами Кита, за исключением роковой речи в Эдгбастоне, о которой я скоро расскажу, он добавил бесчисленное количество комментариев. Все его замечания были со вниманием рассмотрены, а текст сокращен, чтобы избежать многословия. В речах Кита строгий анализ и точность языка всегда преобладали над стилем, но в целом они были сильным ораторским инструментом.
Апминстерская речь разъярила Теда и партийный истеблишмент, потому что Кит собрал вместе ошибки и консервативного, и лейбористского правительства, говоря о «тридцати годах социалистического образа действий». Он прямо сказал, что государственный сектор «откачивал богатства, созданные частным сектором», и поставил под сомнение ценность государственных «инвестиций» в туризм и развитие университетов. Он осудил социалистическую вендетту против прибылей и отметил вред, который контроль в сфере арендной платы и муниципального жилья нанес трудовой мобильности. Наконец и в глазах адвокатов политического консенсуса непростительно, он сказал об «унаследованных противоречиях… смешанной экономики». Это была короткая речь, но она произвела мощный эффект, не в последнюю очередь потому, что люди знали, что это только начало.
Я многому научилась у Кита и Альфреда. Я снова вернулась к чтению плодотворных произведений по либеральной экономике и философии консерватизма. Я стала регулярно обедать в Институте экономических отношений, где Ральф Харрис, Артур Сэлсдон, Алан Уолтерс и другие – иными словами, все, кто был прав, когда мы в правительстве были так ужасно не правы, – были заняты разметкой новой не-социалистической экономики и общественного развития Британии. Я иногда обедала с профессором Дугласом Хэйгом, экономистом, который позднее стал одним из моих неофициальных советников по экономике.
Примерно в это время я познакомилась с изысканным и забавным Гордоном Рисом, бывшим телепродюсером, который консультировал Консервативную партию по вопросам телевизионных выступлений и который, как мне кажется, обладал почти сверхъестественным пониманием этого средства массовой информации. По сути, накануне парламентских выборов в октябре 1974 года я обрела значительное число новых знакомых, на которых я всецело полагалась в годы моего пребывания на посту лидера партии.
Кит выступил с еще одной речью в Престоне в четверг 5 сентября. После скорого и безрезультатного обсуждения в теневом кабинете различных идей Кита Тед отказался от общей экономической переоценки и дискуссии, которой хотел Кит. Кит решил, что он не готов ни замолчать, ни смириться с тем, что его игнорируют, и предупредил, что он намеревается дать большую речь об экономической политике. В результате Джеффри Хау и я поспешили убедить Кита отказаться от этой идеи или по меньшей мере смягчить то, что он намеревался сказать. В любом случае Кит показал мне ранний черновик. Это был один из самых сильных и убедительных анализов, которые я когда-либо читала. Я не предложила никаких изменений. Насколько я знаю, не сделал этого и Джеффри. Престонская речь и сегодня должна рассматриваться как одна из очень немногих, оказавших фундаментальное влияние на образ мысли целого политического поколения.
Она начиналась с мрачного заявления: «Инфляция угрожает разрушить наше общество». В другие времена это бы показалось гиперболой, но в тот момент, когда инфляция составляла 17 % и продолжала расти, люди были одержимы ее влиянием на их жизнь. Это делало еще более взрывоопасным допущение Кита, что следующие одно за другим правительства несли ответственность за то, что позволили ей так разрастись. Он отказался от идеи, признанной теневым кабинетом, что инфляция была «импортирована» и стала результатом резкого роста мировых цен. На самом деле она была результатом чрезмерного роста денежной массы. Он объяснил, что был промежуток времени в «много месяцев или даже год или два» между ослабленной валютной политикой и ростом инфляции; он также всецело – и безошибочно – обвинял правительство Хита в инфляции, которая теперь начиналась и которая обещала вырасти до еще более разрушительных высот в следующем году. Он также отказывался от использования политики доходов как средства по сдерживанию инфляции. Анализ был острым, детальным и разрушительным.
Затем Кит коснулся фундаментальной причины, заставившей нас решиться на катастрофические развороты в сто восемьдесят градусов – страха безработицы. Нервы правительства Хита сдали, когда число зарегистрированных безработных достигло миллиона. Но Кит объяснил, что статистика по безработице скрывала столько же, сколько и показывала, потому что она включала «фрикционную безработицу», то есть людей, которые были временно нетрудоустроены, потому что меняли место работы, и большое число людей, которые были более или менее нетрудоспособны по той или иной причине. Похожим образом было большое количество жульничества, когда люди получали пособия по безработице, будучи на самом деле трудоустроены. На самом деле, замечал Кит, реальная проблема была не в избытке рабочей силы, а в ее нехватке. Он сказал, что мы должны быть готовы признать, что контроль над денежной массой как средство против инфляции рискует на время несколько увеличить безработицу. Но если мы хотим снизить инфляцию (которая сама разрушает рабочие места, хотя к этому аргументу Кит и я впоследствии неоднократно возвращались), денежный рост должен быть остановлен. Кит не утверждал, что, если мы разберемся с денежной массой, все остальное придет в порядок. Он особенно подчеркнул, что не это является его точкой зрения. Но без денежно-кредитного контроля мы никогда не сможем осуществить все остальные наши экономические задачи.
Престонская речь, конечно, была очень неудобной для Теда и партийного истеблишмента. Некоторые все еще надеялись, что сочетание страшных предзнаменований о наступлении социализма, намеки на создание национального правительства и наша новая ипотечная и налоговая политика позволят нам снова втиснуться в кабинет министров – иллюзия, основанная на том факте, что в тот самый день, когда Кит выступил с речью, опросы общественного мнения показали, что мы на два пункта обходим лейбористов. Престонская речь начисто лишила эту стратегию шансов, поскольку было ясно, что такого рода переоценка, за которую выступал Кит, была невозможна, если консерваторы вернутся в правительство с Тедом Хитом в роли премьер-министра. Кит сам рассудительно решил проводить больше времени в Центре политических исследований на Уилфред-стрит, нежели в Вестминстере, где некоторые его коллеги рвали и метали. Со своей стороны я не думала, что у нас есть серьезные шансы победить на выборах. В ближайшее время я была настроена сражаться изо всех сил за политику, защита которой теперь стала моей обязанностью. В долгосрочной перспективе я была убеждена, что мы должны развернуть партию в направлении того образа мыслей, что представлял Кит, и предпочтительно под его лидерством.
Вскоре, во вторник 10 сентября, был опубликован предвыборный манифест Консервативной партии – за неделю до объявления выборов – из-за утечки информации в прессе. Я была захвачена врасплох вопросом о нем, когда открывала Антикварную ярмарку в Челси. Издание манифеста не было хорошим началом для кампании, особенно потому, что нам особо нечего было сказать.
Я никогда не получала столько внимания со стороны прессы, сколько получила в этой кампании. Лейбористская партия осознала, что наши предложения по жилищным вопросам и налоговой политике были фактически единственными привлекательными моментами в нашем манифесте, и соответственно они взялись критиковать их как можно скорее. Во вторник 24 сентября Тони Кросланд окрестил их «пачкой лжи». (Это случилось на той же самой пресс-конференции, на которой Дэнис Хили сделал свое знаменитое заявление о том, что инфляция составляет 8,4 %, выведя эту цифру из расчета за три последних месяца, тогда как годовой рост инфляции на самом деле составлял 17 %). Я немедленно сделала заявление, опровергая это обвинение, и чтобы поддержать эту дискуссию, ибо это выдвигало на первый план нашу политику, в тот вечер я сказала в Финчли, что уменьшение ипотечных ставок будет одним из первых действий нового консервативного правительства. Затем, преследуя ту же цель и предупредив Теда и Роберта Карра, теневого канцлера, я объявила на утренней пресс-конференции в Центральном офисе в пятницу, что уменьшение ипотечных ставок произойдет «к Рождеству», если мы победим. Главные утренние газеты на следующий день рассказывали эту историю, называя меня «Санта Тэтчер», и в общем было сказано, что впервые с начала кампании мы проявили инициативу. В следующий понедельник я охарактеризовала это на телевизионных политичесих дебатах как «твердое, нерушимое обещание». И суровой политической реальностью было то, что вопреки моим сомнениям по поводу разумности раздачи обещаний мы должны были выполнить их фактически любой ценой.
Тем временем в течение лета 1974 года я была так часто упоминаема в прессе, как никогда ранее. Иногда это получалось непреднамеренно. Предварительный доклад о работе группы по жилищным вопросам, который я направила в теневой кабинет, появился на первой полосе «Таймс» в понедельник 24 июня. В предыдущую пятницу теневой кабинет провел утро за обсуждением четвертого черновика предвыборного манифеста. К тому моменту главные линии предлагаемой мной жилищной политики были согласованы. Ипотечная ставка понижалась на некий неопределенный уровень за счет уменьшения составной ставки налога, выплачиваемого строительными обществами на счета вкладчиков, другими словами, субсидия представала в виде налоговой скидки. Субсидия выдавалась бы людям, покупавшим жилье впервые и хранившим деньги на счету в банке, хотя и здесь цифры не были определены. Планировалось проведение масштабного иследования в строительных обществах, это была идея, которую я смоделировала для моего предыдущего исследования по поводу тренингов для учителей. Я надеялась, это станет долговременным ответом на проблему высоких ипотечных ставок и при этом убережет нас от бессрочной субсидии.
Последний пункт касался права жильцов покупать дома, находящиеся в собственности муниципалитета. Из всех предложений это должно было оказаться самым далеко идущим и самым популярным. Предвыборный манифест 1974 года предлагал жильцам муниципальных зданий возможность покупать свои дома, но сохранял право муниципалитетов отказаться от продажи и не предлагал скидки. Мы все хотели пойти дальше этого, вопрос был, как далеко. Питер Уокер постоянно настаивал, что «Право на покупку» должно распространяться на жильцов муниципальных зданий при наивозможно низкой цене. Но мои инстинкты подсказывали мне быть осторожной. Не то чтобы я недооценивала выгоды более свободного домовладельчества. Скорее я опасалась отчуждения семей, уже находящихся в затруднительной финансовой ситуации, экономивших ради покупки дома по рыночным ценам в одном из новых частных владений и наблюдавших рост ипотечных ставок и падение цен на их дома. Эти люди составляли фундамент, на котором стояла Консервативная партия и к которым я испытывала естественную симпатию. Они бы, я боялась, сильно возражали против того, что жильцы муниципальных зданий, не идя на жертвы, на которые пошли они, внезапно получили бы от правительства то, что, по сути, стоило крупной суммы денег. В итоге мы бы потеряли поддержку, которую завоевали. Ретроспективно этот аргумент кажется недалеким и лишенным воображения. И таким он и был. Но многое предстояло сказать об этом с политической точки зрения в 1974 году, когда цены на недвижимость падали так катастрофически.
В конечном итоге предвыборный манифест 1974 года предлагалл жильцам муниципальных зданий, проживавших в этих домах от трех и более лет, право купить дом на треть ниже рыночной цены. Если жилец продавал этот дом в течение ближайших пяти лет, он возвращал часть обретенной выгоды. Также к моменту появления окончательного черновика манифеста мы определили размер материальной помощи, оказываемой впервые покупавшим в частное владение дом или квартиру. Мы предлагали дотировать один фунт за каждые два фунта, сохраненные на депозитном вкладе, до определенной суммы. (Мы уклонились от вопроса об отмене контроля ренты.)
Оставался, однако, вопрос, какую максимально низкую ипотечную ставку мы можем пообещать в предвыборном манифесте, и именно он стоил мне наибольших хлопот. Когда в среду 28 августа я ехала в машине по пути из Лондона в Тонбридж на запись предвыборного политического выступления от имени партии, пришло сообщение на пейджер, требующее, чтобы я срочно позвонила. Тед хотел поговорить. Уилли Уайтлоу снял трубку, и было ясно, что они оба и, без сомнения, другие из внутреннего круга Теда совещались. Тед подошел к телефону. Он попросил меня по телевидению объявить точные цифры, к которым мы сведем ипотечные ставки, и сделать их как можно ниже. Я сказала, что понимаю психологический аспект цифры ниже 10 %. Эта необходимость была бы удовлетворена цифрой в 9,5 %, и при всем желании я не могла сделать ее меньшей. Снизить ее еще больше было бы ошибкой. Я и так уже волновалась о цене вопроса. Мне не нравилась тенденция брать цифры с потолка для немедленного политического результата без должного осмысления, куда эти обещания нас заведут. Так что я остановилась на 9,5 %.
Похожей была история с налогами. Когда мы обсуждали этот вопрос на заседании теневого кабинета в пятницу 21 июня, я старалась избегать любых твердых обещаний. Я предложила, что нашей линией должны быть реформы, установленные для всех партий посредством специального комитета. Даже больше, чем в жилищных вопросах, в этой сфере нельзя было давать торопливых обещаний. Тед категорически не согласился и сказал, что мне нужно еще раз подумать.
В июле Чарльз Беллерс из исследовательского отдела Консервативной партии и я работали над черновиком раздела по налогам для нашего манифеста. Мы все еще думали в терминах исследования и временной схемы облегчения налогов. Я вынесла наши предложения на обсуждение в исполнительном комитете теневого кабинета. Я выступала за перевод учительской заработной платы – крупнейший расход в местном бюджете – из местных органов власти в казначейство. Еще одной возможностью была замена налогов системой целевых субсидий, когда местные органы власти сохраняли свободу действий по поводу расходов, но в рамках, установленных центральным правительством. Ни одна из этих возможностей не была особенно привлекательной. Но по меньшей мере дисскуссия дала понять присутствующим, что «что-то делать» с налогами сильно отличалось от «знать, что делать».
В субботу 10 августа в речи, произнесенной в Сент-Стивенс на конференции кандидатов в члены парламента, я обнародовала нашу политику. Я выступала за всеобщую реформу налоговой системы, принимающей во внимание индивидуальную платежеспособность, и предложила перевод заработной платы учителей и лучшее временное ослабление налогов как пути к ее достижению. Это было хорошее время года – период новостного затишья, – чтобы представлять новые предложения, и мы завоевали благосклонное внимание прессы. Мне казалось, что это доказывало, что мы можем провести удачную кампанию, не представляя более конкретной информации. На самом деле, оглядываясь назад, я вижу, что мы уже были слишком конкретны, потому что, как я обнаружила пятнадцать лет спустя, такие меры, как перевод стоимости услуг из местного правительства в центральное, сами по себе не ведут к понижению налогов в местных органах власти.
Я надеялась провести приятный отпуск с семьей в Ламберхерсте вдали от политики. Но тому не суждено было быть. Телефон беспрестанно звонил, и Тед и другие побуждали меня еще подумать над новыми схемами. Затем меня вызвали на еще одно совещание в пятницу 16 августа. Тед, Роберт Карр, Джим Прайер, Уилли Уайтлоу и Майкл Волфф из Центрального офиса – все были там. Было ясно, что их целью было дубинками заставить меня согласиться в предвыборном манифесте совершенно отменить налоги на время работы парламента. Я возражала против этого по все той же причине, что выступала против обещания 9,5 % в ипотечных кредитах. Но контуженные своим неожиданным февральским поражением Тед и его внутренний круг так желали быть переизбранными, что хватались за соломинки, или, используя жаргон, «изюминки» манифеста.
Было несколько способов увеличить доходные статьи для расходования на местные нужды. Нам всем очень не хотелось смещаться к системе, посредством которой центральное правительство просто обеспечивало местное правительство целевыми субсидиями. Так что я сказала теневому кабинету, что полагаю, что реформированный налог на недвижимость будет наименьшим из всех зол. Но из глубины сознания родилась еще одна идея о сопровождении налога на недвижимость местным налогом на бензин. Конечно, было много возражений против обоих, но по меньшей мере они были лучше, чем повышение подоходного налога.
Для моих коллег первостепенное значение, без сомнений, несло обещание отменить налоги, и на Уилтон-стрит Тед на этом настаивал. Я была расстроена и возмущена тем, что меня снова толкали к политике, которая не была должным образом продумана. Но я подумала, что если совместить осторожность по поводу деталей с репрезентативной бравадой, на которую я способна, то я смогу заставить нашу налоговую и жилищную политику завоевать голоса для Консервативной партии. Именно на этом я теперь сосредоточилась.
Вечером в среду 28 августа на пресс-конференции я представила пакет мер, базирующихся на ипотечных ставках в 9,5 % и отмене налогов, без капли сомнения, который, как описал бывалый журналист «Ивнинг Стандард» Роберт Карвел, «был принят тертыми репортерами почти так же хорошо, как и шерри», предоставленное Центральным офисом. Мы были во всех газетах. По всеобщему согласию, это был лучший эффект, произведенный партией в период после провала на февральских выборах. Ассоциация строительных обществ приветствовала ипотечные ставки в 9,5 %, но сомневалась в моих расчетах. Я возмущенно им сказала, что это их расчеты были неверны, и они отступили. Сторонники правоориентированной экономики были по понятным причинам настроены критически, но среди рядовых членов Консервативной партии, которых мы должны были заново завоевать, наше ипотечное предложение было чрезвычайно популярно. То же было и с обещанием по налогам. Лейбористская партия была в замешательстве, и, что было для него необычно, Тони Кросланд среагировал эмоционально, назвав эти предложения моим «Безумием в летнюю ночь». Вся эта шумиха была хороша и для меня лично. Хотя я не могла об этом знать тогда, этот период и избирательная кампания в октябре 1974 года дали мне возможность произвести благоприятное впечатление на консерваторов по всей стране и в парламенте, без чего моя будущая карьера, несомненно, была бы совершенно другой.
* * *
Хотя обязанности представителя теневого кабинета по вопросам окружающей среды отнимали большую часть моего времени и энергии, с конца июня я стала частью предприятия, которое имело глубокие последствия для Консервативной партии, страны и меня лично. Организация Центра политических исследований (ЦПИ) – это скорее история Кита Джозефа, нежели моя. После краха правительства Хита Кит был уверен в необходимости переосмыслить нашу политику до самого основания. И для достижения этого Кит подходил идеально. Он обладал необходимыми для этого интеллектом, честностью и скромностью. Он глубоко интересовался одновременно и экономической, и социальной политикой. У него был большой опыт работы в правительстве. У него была исключительная способность завоевывать дружбу и уважение среди широкого круга людей с разными взглядами и разного происхождения. Хотя он умел, когда этого хотел, говорить страстно и убедительно, он был превосходным слушателем. Кроме того, Кит никогда не слушал пассивно. Он анализировал аргументы и утверждения и делал заметки, которые обязательно обдумывал дома. Он производил столь сильное впечатление, потому что его интеллектуальная самоуверенность была продуктом постоянной работы над собой. Он смело высказывал непопулярные взгляды перед лицом враждебной аудитории, что заставляло его друзей им восхищаться, потому что все мы знали, что от природы он был застенчив и даже робок. Он был почти слишком хорошим человеком для политики, при том что без нескольких хороших людей политика была бы невыносима.Я бы не стала лидером оппозиции и не достигла бы многого в качестве премьер-министра, если бы не Кит. Но справедливости ради надо сказать, что и Кит не смог бы достичь многого, если бы не Центр политических исследований и Альфред Шерман. Помимо того, что Альфред был евреем, он и Кит имели очень мало общего, и не зная, как эффективно было их сотрудничество, трудно было поверить, что они в принципе могут работать вместе.
Альфред был по-своему очень ярок. Он привнес свой пыл новообращенца (как бывший коммунист), свою начитанность и свой талант безжалостного спорщика в задачу создания нового типа консерватизма свободного рынка. Как мне казалось, он был более заинтересован в философии, лежащей в основе политики, нежели в самой политике. Он был гораздо сильнее в разрушении небрежно построенных аргументов, нежели в разработке оригинальных предложений. Но сила и ясность его ума и его полное безразличие к тому, что люди о нем думали и как к нему относились, делали его совершенным дополнением и контрастом Кита. Альфред помог Киту превратить Центр политических исследований в электростанцию, производящую альтернативный консервативный образ мышления по экономическим и социальным вопросам.
Вначале я не принимала участия в этой работе, хотя знала от Кита, что он серьезно думает о там, как направить свои обязанности перед теневым кабинетом по поиску новой политики в конструктивное русло. В марте Кит добился одобрения Теда по созданию исследовательской группы, чтобы провести сравнительное исследование экономики других стран Европы, особенно так называемой социально-рыночной экономики, которая применялась в Западной Германии. Тед посадил в совет директоров ЦПИ Адама Ридла (Адам был его советником по экономике со времен Департамента консервативных исследований), но в остальном Кит был предоставлен самому себе. Найджелу Винсону, успешному бизнесмену, твердо убежденному в необходимости свободного предпринимательства, было поручено обзавестись домом для Центра, который был найден на Уилфред-стрит, близко к Виктории. Я была впервые непосредственно вовлечена в деятельность ЦПИ в конце мая 1974 года. Я не знаю, планировал ли Кит когда-либо пригласить других членов теневого кабинета присоединиться к его Центру; если да, они определенно не заинтересовались. Позиция Кита была рисковой, уязвимой, и страх спровоцировать гнев Тед и насмешки комментаторов левого крыла были сильным сдерживающим средством. Но я ухватилась за шанс стать вице-председателем Кита.
ЦПИ был чрезвычайно небюрократическим учреждением. Альфред Шерман ухватил его главную суть, сказав, что он был «вдохновителем, агентом перемен и политическим ферментом». Изначально предложенный подход социального рынка не принес особых результатов и был в итоге тихо забыт, хотя памфлет под названием «Почему Британии нужна социально-рыночная экономика» был опубликован.
То, что Центр стал разрабатывать после, было обусловлено желанием выставить на всеобщее обозрение недальновидность и обреченность на провал вмешательства правительства в экономику. Он продолжил привлекать политические аргументы в открытых дебатах на самом высоком интеллектуальном уровне. Целью было спровоцировать изменение – изменение в климате общественного мнения и раздвинуть рамки «возможного». Чтобы этого добиться, использовалась еще одна фраза Альфреда – «вообразить невообразимое». Уже скоро из-за этого подхода у многих стала дыбиться шерсть.
Кит решил выступить с серией речей летом и осенью 1974 года, в которых он представлял альтернативный анализ того, что пошло неправильно и что следует делать. Первая речь, целью которой, помимо прочего, было вызвать интерес среди людей, организующих сбор средств на благотворительные нужды, была произнесена в Апминстере в субботу 22 июня. Ее черновик написал главным образом Альфред. Но, как всегда с речами Кита, за исключением роковой речи в Эдгбастоне, о которой я скоро расскажу, он добавил бесчисленное количество комментариев. Все его замечания были со вниманием рассмотрены, а текст сокращен, чтобы избежать многословия. В речах Кита строгий анализ и точность языка всегда преобладали над стилем, но в целом они были сильным ораторским инструментом.
Апминстерская речь разъярила Теда и партийный истеблишмент, потому что Кит собрал вместе ошибки и консервативного, и лейбористского правительства, говоря о «тридцати годах социалистического образа действий». Он прямо сказал, что государственный сектор «откачивал богатства, созданные частным сектором», и поставил под сомнение ценность государственных «инвестиций» в туризм и развитие университетов. Он осудил социалистическую вендетту против прибылей и отметил вред, который контроль в сфере арендной платы и муниципального жилья нанес трудовой мобильности. Наконец и в глазах адвокатов политического консенсуса непростительно, он сказал об «унаследованных противоречиях… смешанной экономики». Это была короткая речь, но она произвела мощный эффект, не в последнюю очередь потому, что люди знали, что это только начало.
Я многому научилась у Кита и Альфреда. Я снова вернулась к чтению плодотворных произведений по либеральной экономике и философии консерватизма. Я стала регулярно обедать в Институте экономических отношений, где Ральф Харрис, Артур Сэлсдон, Алан Уолтерс и другие – иными словами, все, кто был прав, когда мы в правительстве были так ужасно не правы, – были заняты разметкой новой не-социалистической экономики и общественного развития Британии. Я иногда обедала с профессором Дугласом Хэйгом, экономистом, который позднее стал одним из моих неофициальных советников по экономике.
Примерно в это время я познакомилась с изысканным и забавным Гордоном Рисом, бывшим телепродюсером, который консультировал Консервативную партию по вопросам телевизионных выступлений и который, как мне кажется, обладал почти сверхъестественным пониманием этого средства массовой информации. По сути, накануне парламентских выборов в октябре 1974 года я обрела значительное число новых знакомых, на которых я всецело полагалась в годы моего пребывания на посту лидера партии.
Кит выступил с еще одной речью в Престоне в четверг 5 сентября. После скорого и безрезультатного обсуждения в теневом кабинете различных идей Кита Тед отказался от общей экономической переоценки и дискуссии, которой хотел Кит. Кит решил, что он не готов ни замолчать, ни смириться с тем, что его игнорируют, и предупредил, что он намеревается дать большую речь об экономической политике. В результате Джеффри Хау и я поспешили убедить Кита отказаться от этой идеи или по меньшей мере смягчить то, что он намеревался сказать. В любом случае Кит показал мне ранний черновик. Это был один из самых сильных и убедительных анализов, которые я когда-либо читала. Я не предложила никаких изменений. Насколько я знаю, не сделал этого и Джеффри. Престонская речь и сегодня должна рассматриваться как одна из очень немногих, оказавших фундаментальное влияние на образ мысли целого политического поколения.
Она начиналась с мрачного заявления: «Инфляция угрожает разрушить наше общество». В другие времена это бы показалось гиперболой, но в тот момент, когда инфляция составляла 17 % и продолжала расти, люди были одержимы ее влиянием на их жизнь. Это делало еще более взрывоопасным допущение Кита, что следующие одно за другим правительства несли ответственность за то, что позволили ей так разрастись. Он отказался от идеи, признанной теневым кабинетом, что инфляция была «импортирована» и стала результатом резкого роста мировых цен. На самом деле она была результатом чрезмерного роста денежной массы. Он объяснил, что был промежуток времени в «много месяцев или даже год или два» между ослабленной валютной политикой и ростом инфляции; он также всецело – и безошибочно – обвинял правительство Хита в инфляции, которая теперь начиналась и которая обещала вырасти до еще более разрушительных высот в следующем году. Он также отказывался от использования политики доходов как средства по сдерживанию инфляции. Анализ был острым, детальным и разрушительным.
Затем Кит коснулся фундаментальной причины, заставившей нас решиться на катастрофические развороты в сто восемьдесят градусов – страха безработицы. Нервы правительства Хита сдали, когда число зарегистрированных безработных достигло миллиона. Но Кит объяснил, что статистика по безработице скрывала столько же, сколько и показывала, потому что она включала «фрикционную безработицу», то есть людей, которые были временно нетрудоустроены, потому что меняли место работы, и большое число людей, которые были более или менее нетрудоспособны по той или иной причине. Похожим образом было большое количество жульничества, когда люди получали пособия по безработице, будучи на самом деле трудоустроены. На самом деле, замечал Кит, реальная проблема была не в избытке рабочей силы, а в ее нехватке. Он сказал, что мы должны быть готовы признать, что контроль над денежной массой как средство против инфляции рискует на время несколько увеличить безработицу. Но если мы хотим снизить инфляцию (которая сама разрушает рабочие места, хотя к этому аргументу Кит и я впоследствии неоднократно возвращались), денежный рост должен быть остановлен. Кит не утверждал, что, если мы разберемся с денежной массой, все остальное придет в порядок. Он особенно подчеркнул, что не это является его точкой зрения. Но без денежно-кредитного контроля мы никогда не сможем осуществить все остальные наши экономические задачи.
Престонская речь, конечно, была очень неудобной для Теда и партийного истеблишмента. Некоторые все еще надеялись, что сочетание страшных предзнаменований о наступлении социализма, намеки на создание национального правительства и наша новая ипотечная и налоговая политика позволят нам снова втиснуться в кабинет министров – иллюзия, основанная на том факте, что в тот самый день, когда Кит выступил с речью, опросы общественного мнения показали, что мы на два пункта обходим лейбористов. Престонская речь начисто лишила эту стратегию шансов, поскольку было ясно, что такого рода переоценка, за которую выступал Кит, была невозможна, если консерваторы вернутся в правительство с Тедом Хитом в роли премьер-министра. Кит сам рассудительно решил проводить больше времени в Центре политических исследований на Уилфред-стрит, нежели в Вестминстере, где некоторые его коллеги рвали и метали. Со своей стороны я не думала, что у нас есть серьезные шансы победить на выборах. В ближайшее время я была настроена сражаться изо всех сил за политику, защита которой теперь стала моей обязанностью. В долгосрочной перспективе я была убеждена, что мы должны развернуть партию в направлении того образа мыслей, что представлял Кит, и предпочтительно под его лидерством.
Вскоре, во вторник 10 сентября, был опубликован предвыборный манифест Консервативной партии – за неделю до объявления выборов – из-за утечки информации в прессе. Я была захвачена врасплох вопросом о нем, когда открывала Антикварную ярмарку в Челси. Издание манифеста не было хорошим началом для кампании, особенно потому, что нам особо нечего было сказать.
Я никогда не получала столько внимания со стороны прессы, сколько получила в этой кампании. Лейбористская партия осознала, что наши предложения по жилищным вопросам и налоговой политике были фактически единственными привлекательными моментами в нашем манифесте, и соответственно они взялись критиковать их как можно скорее. Во вторник 24 сентября Тони Кросланд окрестил их «пачкой лжи». (Это случилось на той же самой пресс-конференции, на которой Дэнис Хили сделал свое знаменитое заявление о том, что инфляция составляет 8,4 %, выведя эту цифру из расчета за три последних месяца, тогда как годовой рост инфляции на самом деле составлял 17 %). Я немедленно сделала заявление, опровергая это обвинение, и чтобы поддержать эту дискуссию, ибо это выдвигало на первый план нашу политику, в тот вечер я сказала в Финчли, что уменьшение ипотечных ставок будет одним из первых действий нового консервативного правительства. Затем, преследуя ту же цель и предупредив Теда и Роберта Карра, теневого канцлера, я объявила на утренней пресс-конференции в Центральном офисе в пятницу, что уменьшение ипотечных ставок произойдет «к Рождеству», если мы победим. Главные утренние газеты на следующий день рассказывали эту историю, называя меня «Санта Тэтчер», и в общем было сказано, что впервые с начала кампании мы проявили инициативу. В следующий понедельник я охарактеризовала это на телевизионных политичесих дебатах как «твердое, нерушимое обещание». И суровой политической реальностью было то, что вопреки моим сомнениям по поводу разумности раздачи обещаний мы должны были выполнить их фактически любой ценой.