Именно в этот момент та манера, в которой я представляла нашу жилищную и налоговую политику, впервые стала идти наперекор общему подходу, который Тед хотел осуществить в этой кампании. По его настоянию я сделала наши предложения максимально твердыми и конкретными. Но предвыборный манифест, особенно в открывающем разделе, намеренно создавал впечатление, что Консервативная партия, возможно, подумывает о создании некоторого рода национального правительства и потому будет гибкой при осуществлении продвигаемой политики.
На пресс-конференции Консервативной партии в пятницу 2 октября Тед подчеркнул свое желание в качестве премьер-министра ввести не-консерваторов в правительство, состоящее из «всех талантов». Это напряжение между твердыми обещаниями и подразумеваемой гибкостью грозило внести путаницу в нашу кампанию и вызвать разногласия среди теневых министров.
В четверг я продолжила свою кампанию в Лондоне, решительно защищая нашу жилищную политику и дополняя ее критикой «социализма, вползающего» вместе с муниципализацией. Вечером я была вызвана на разговор с Тедом на Уилтон-стрит. Его советники, очевидно, побуждали его всерьез начать говорить о возможности коалиционного правительства. Поскольку было известно, что я категорически против этого одновременно по стратегическим и тактическим причинам, и поскольку назавтра я должна была появиться в радиопрограмме «Любой вопрос» в Саутхэмптоне, я была вызвана, чтобы ознакомиться с новой линией. Тед сказал, что теперь он готов создать правительство национального единства, которого, очевидно, хотели «люди». Я была крайне разгневана. В конце концов, он сам настоял, чтобы наша жилищная и налоговая политика, которую я представляла, была максимально конкретной. Теперь, почти в конце кампании, он фактически отказывался от обещаний, представленных в манифесте, потому что это, казалось, давало ему больший шанс вернуться на Даунинг-стрит.
Почему он полагал, что именно он будет лидером коалиционного правительства, мне совершенно не было понятно. Тед в тот момент был фигурой, вызывающей разногласия, и хотя он каким-то образом убедил себя, что представляет «консенсус», это не соответствовало ни его репутации, ни его темпераменту, ни оценке его другими людьми. Со своей стороны я не собиралась отступать от политики, которую по его настоянию я представляла. Я ушла крайне рассерженной.
В последние несколько дней кампании преобладали неудобные вопросы, которые принесли разговоры о коалиции. Но я стояла на своем, повторяя обещания предвыборного манифеста, сидя рядом с Тедом Хитом на последней конференции Консервативной партии во вторник 7 октября. Результаты парламентских выборов два дня спустя продемонстрировали, что вопреки естественному желанию избирателей дать лейбористскому правительству возможность действительно управлять страной к ним все еще сохранялось недоверие. Лейбористы вышли к финалу с абсолютным большинством с преимуществом в три места, что вряд ли означало, что они продержатся полный срок. Но результат Консервативной партии в 277 мест по сравнению с 319 местами лейбористов, даже при том, что все могло быть хуже, едва ли были знаком поддержки нашего подхода.
Хотя в Финчли я потеряла некоторое количество голосов, я считала, что удачно провела кампанию. Начали расти слухи о том, что я могу стать лидером партии, – тема, которая уже сильно волновала некоторых журналистов, хотя не казалась излишне убедительной мне. Мне лично было жаль Теда Хита. У него была его музыка и небольшой круг друзей, но политика была его жизнью. В том году, кроме того, он пережил серию личных несчастий. Утонула его яхта «Утреннее облако», и его крестник был среди погибших. Поражение на выборах было еще одним ударом.
Тем не менее у меня не было сомнений, что Тед должен уйти. Он проиграл трое из четырех выборов. Он сам не мог измениться, и он занял оборонительную позицию, защищая свое прошлое, не будучи способным увидеть, что политике нужны коренные изменения. Так что мое нежелание подтверждать предположения, что у меня самой был шанс стать лидером, имело мало общего с тем, что Тед мог сохранить свою позицию. Оно было связано с тем, что Кит явно брал над ним верх. На самом деле к концу недели я фактически стала неформальным менеджером его кампании. Соответственно я развеяла слухи о своих собственных перспективах.
Затем в субботу 19 октября Кит выступил с речью в Эдгбастоне в Бирмингеме. Она не планировалась как часть серии масштабных речей, целью которых было изменить образ мыслей Консервативной партии, возможно, по этой причине с ней не были знакомы друзья и советники Кита. Естественно, я не имела никакого представления о тексте. Общепризнанно, что Эдгбастонская речь лишила Кита шансов стать лидером партии. Катастрофической стала часть, содержавшая утверждение, что «стабильность нашего населения, нашего человеческого племени находится под угрозой», и продолжавшая сокрушаться по поводу большого и все еще растущего числа детей, рожденных от матерей, «менее всего подходящих дать жизнь детям», ибо они «беременеют в подростковом возрасте в социальном слое общества четвертого и пятого уровней». По иронии судьбы самые возмутительные фразы шли не от самого Кита, а были взяты из статьи, написанной двумя социологами левого крыла и опубликованной Группой борьбы против детской бедности. Этот нюанс, однако, не был замечен епископами, новеллистами, академиками, политиками-социалистами и комментаторами, провозгласившими Кита безумным евгеником.
Поскольку речь была произнесена в субботу вечером, текст был заранее запрещен к использованию в прессе. Но газета «Ивнинг Стандард» нарушила запрет и набросилась на Кита с гневной атакой, искажая то, что он сказал. Я прочла эту версию на станции Ватерлоо, и мое сердце похолодело. Впоследствии и Кит сам не помог делу, постоянно объясняясь, квалифицируя и извиняясь.
Несомненно, благодаря всему этому Тед чувствовал себя в гораздо большей безопасности. Он даже сказал нам на заседании теневого кабинета в следующий вторник, что предвыборная кампания была «довольно неплохим упражнением в политическом сдерживании и что механизмы работали хорошо». Странное чувство нереальности пронизывало наши заседания. Все, кроме Теда, знали, что главной политической проблемой был тот факт, что он все еще оставался лидером.
Тед теперь вступил в жестокую битву с руководителями «Комитета 1922 года». В ответ на их требование по проведению выборов лидера – и в действительности реформы выборной процедуры – он оспаривал их легитимность в качестве представителей рядовых членов парламента на тех основаниях, что они были избраны предыдущим парламентом и сперва сами должны быть переизбранными парламентариями-тори. Тед и его советники надеялись, что смогут выдворить своих противников из числа руководителей «Комитета 1922 года» и заменить их более послушными фигурами. В качестве несколько запоздалой попытки завоевать поддержку рядовых членов парламента Тед также предложил, что из их числа следует пополнить ряд теневых министров и что руководители парламентских комитетов иногда могут выступать с передней скамьи. Еще широко распространились слухи, что скоро в теневом кабинете будет перестановка.
И снова я обнаружила, что пресса была гораздо оптимистичнее по поводу моих политических перспектив, чем я сама. «Сандей Экспресс» и «Обсервер» 3 ноября рассказали, что я буду назначена канцлером теневого кабинета. Это была хорошая мысль, и я бы с радостью взялась за эту работу, но я полагала, что это крайне маловероятно, чтобы Тед предложил ее мне. Это более или менее подтверждалось газетами «Файненшиал Таймс» и «Дэйли Миррор» в понедельник, утверждавшими, что я могу получить высокий пост в управлении экономикой, но не теневое казначейство. И именно так и оказалось. Я была назначена заместителем Роберта Карра, несшим особую ответственность за финансовый законопроект, а также стала членом исполнительного комитета. Некоторые мои друзья были недовольны тем, что я не получила более важного портфеля. Но я знала по опыту работы под началом Иэна Маклеода над финансовым законопроектом, что это как раз была та позиция, где я могла использовать все свои таланты. Ни Тед, ни я еще не знали, какой важной фигурой я стану за три следующих месяца. Перестановка в целом показала шаткость политического положения Теда. Эдвард дю Канн отказался присоединиться к теневому кабинету, что показало, что кабинет больше не интересен правому крылу Консервативной партии, часть которого по меньшей мере Теду нужно было завоевать. Тим Рэйсон и Николас Скотт, вошедшие в кабинет, представляли более или менее левое крыло и, хоть и были способными людьми, не имели большого политического веса.
Перевыборы всех членов «Комитета 1922 года», включая Эдварда дю Канна, в день перестановки – четверг 7 ноября – были для Теда плохой новостью. Теперь борьбы за руководство партией избежать было нельзя. Тед написал Эдварду, что теперь он хочет обсудить изменения в процедуре выбора партийного лидера. С этого момента, очевидно, в интересах Теда было провести выборы как можно скорее, чтобы не дать альтернативному кандидату возможности провести эффективную кампанию.
В это время я стала участником Экономической обеденной группы, которую Ник Ридли основал в 1972 году и которая в основном состояла из таких сильных финансистов, как Джон Биффен, Джок Брюс-Гардайн, Джон Нотт и другие. Кроме того, я углубилась в детали своей новой задачи. Это было непростое время, чтобы за нее взяться, ибо во вторник 12 ноября Дэнис Хили представил один из своих квартальных бюджетов. Он стал панической реакцией на быстро растущие проблемы в промышленности и представлял сокращение налогообложения предпринимателей в размере ₤775 миллионов (₤495 миллионов новых налогов на предпринимательскую деятельность были введены лишь полгода назад) и некоторые ограничения на субсидии для национализированных предприятий. Ответ Теда, в котором, вызвав крайнее изумление консервативных членов парламента, он критиковал канцлера за то, что тот позволил ценам национализированной промышленности вырасти до уровня рыночных, вовсе не принес ему пользы.
На пресс-конференции Консервативной партии в пятницу 2 октября Тед подчеркнул свое желание в качестве премьер-министра ввести не-консерваторов в правительство, состоящее из «всех талантов». Это напряжение между твердыми обещаниями и подразумеваемой гибкостью грозило внести путаницу в нашу кампанию и вызвать разногласия среди теневых министров.
В четверг я продолжила свою кампанию в Лондоне, решительно защищая нашу жилищную политику и дополняя ее критикой «социализма, вползающего» вместе с муниципализацией. Вечером я была вызвана на разговор с Тедом на Уилтон-стрит. Его советники, очевидно, побуждали его всерьез начать говорить о возможности коалиционного правительства. Поскольку было известно, что я категорически против этого одновременно по стратегическим и тактическим причинам, и поскольку назавтра я должна была появиться в радиопрограмме «Любой вопрос» в Саутхэмптоне, я была вызвана, чтобы ознакомиться с новой линией. Тед сказал, что теперь он готов создать правительство национального единства, которого, очевидно, хотели «люди». Я была крайне разгневана. В конце концов, он сам настоял, чтобы наша жилищная и налоговая политика, которую я представляла, была максимально конкретной. Теперь, почти в конце кампании, он фактически отказывался от обещаний, представленных в манифесте, потому что это, казалось, давало ему больший шанс вернуться на Даунинг-стрит.
Почему он полагал, что именно он будет лидером коалиционного правительства, мне совершенно не было понятно. Тед в тот момент был фигурой, вызывающей разногласия, и хотя он каким-то образом убедил себя, что представляет «консенсус», это не соответствовало ни его репутации, ни его темпераменту, ни оценке его другими людьми. Со своей стороны я не собиралась отступать от политики, которую по его настоянию я представляла. Я ушла крайне рассерженной.
В последние несколько дней кампании преобладали неудобные вопросы, которые принесли разговоры о коалиции. Но я стояла на своем, повторяя обещания предвыборного манифеста, сидя рядом с Тедом Хитом на последней конференции Консервативной партии во вторник 7 октября. Результаты парламентских выборов два дня спустя продемонстрировали, что вопреки естественному желанию избирателей дать лейбористскому правительству возможность действительно управлять страной к ним все еще сохранялось недоверие. Лейбористы вышли к финалу с абсолютным большинством с преимуществом в три места, что вряд ли означало, что они продержатся полный срок. Но результат Консервативной партии в 277 мест по сравнению с 319 местами лейбористов, даже при том, что все могло быть хуже, едва ли были знаком поддержки нашего подхода.
Хотя в Финчли я потеряла некоторое количество голосов, я считала, что удачно провела кампанию. Начали расти слухи о том, что я могу стать лидером партии, – тема, которая уже сильно волновала некоторых журналистов, хотя не казалась излишне убедительной мне. Мне лично было жаль Теда Хита. У него была его музыка и небольшой круг друзей, но политика была его жизнью. В том году, кроме того, он пережил серию личных несчастий. Утонула его яхта «Утреннее облако», и его крестник был среди погибших. Поражение на выборах было еще одним ударом.
Тем не менее у меня не было сомнений, что Тед должен уйти. Он проиграл трое из четырех выборов. Он сам не мог измениться, и он занял оборонительную позицию, защищая свое прошлое, не будучи способным увидеть, что политике нужны коренные изменения. Так что мое нежелание подтверждать предположения, что у меня самой был шанс стать лидером, имело мало общего с тем, что Тед мог сохранить свою позицию. Оно было связано с тем, что Кит явно брал над ним верх. На самом деле к концу недели я фактически стала неформальным менеджером его кампании. Соответственно я развеяла слухи о своих собственных перспективах.
Затем в субботу 19 октября Кит выступил с речью в Эдгбастоне в Бирмингеме. Она не планировалась как часть серии масштабных речей, целью которых было изменить образ мыслей Консервативной партии, возможно, по этой причине с ней не были знакомы друзья и советники Кита. Естественно, я не имела никакого представления о тексте. Общепризнанно, что Эдгбастонская речь лишила Кита шансов стать лидером партии. Катастрофической стала часть, содержавшая утверждение, что «стабильность нашего населения, нашего человеческого племени находится под угрозой», и продолжавшая сокрушаться по поводу большого и все еще растущего числа детей, рожденных от матерей, «менее всего подходящих дать жизнь детям», ибо они «беременеют в подростковом возрасте в социальном слое общества четвертого и пятого уровней». По иронии судьбы самые возмутительные фразы шли не от самого Кита, а были взяты из статьи, написанной двумя социологами левого крыла и опубликованной Группой борьбы против детской бедности. Этот нюанс, однако, не был замечен епископами, новеллистами, академиками, политиками-социалистами и комментаторами, провозгласившими Кита безумным евгеником.
Поскольку речь была произнесена в субботу вечером, текст был заранее запрещен к использованию в прессе. Но газета «Ивнинг Стандард» нарушила запрет и набросилась на Кита с гневной атакой, искажая то, что он сказал. Я прочла эту версию на станции Ватерлоо, и мое сердце похолодело. Впоследствии и Кит сам не помог делу, постоянно объясняясь, квалифицируя и извиняясь.
Несомненно, благодаря всему этому Тед чувствовал себя в гораздо большей безопасности. Он даже сказал нам на заседании теневого кабинета в следующий вторник, что предвыборная кампания была «довольно неплохим упражнением в политическом сдерживании и что механизмы работали хорошо». Странное чувство нереальности пронизывало наши заседания. Все, кроме Теда, знали, что главной политической проблемой был тот факт, что он все еще оставался лидером.
Тед теперь вступил в жестокую битву с руководителями «Комитета 1922 года». В ответ на их требование по проведению выборов лидера – и в действительности реформы выборной процедуры – он оспаривал их легитимность в качестве представителей рядовых членов парламента на тех основаниях, что они были избраны предыдущим парламентом и сперва сами должны быть переизбранными парламентариями-тори. Тед и его советники надеялись, что смогут выдворить своих противников из числа руководителей «Комитета 1922 года» и заменить их более послушными фигурами. В качестве несколько запоздалой попытки завоевать поддержку рядовых членов парламента Тед также предложил, что из их числа следует пополнить ряд теневых министров и что руководители парламентских комитетов иногда могут выступать с передней скамьи. Еще широко распространились слухи, что скоро в теневом кабинете будет перестановка.
И снова я обнаружила, что пресса была гораздо оптимистичнее по поводу моих политических перспектив, чем я сама. «Сандей Экспресс» и «Обсервер» 3 ноября рассказали, что я буду назначена канцлером теневого кабинета. Это была хорошая мысль, и я бы с радостью взялась за эту работу, но я полагала, что это крайне маловероятно, чтобы Тед предложил ее мне. Это более или менее подтверждалось газетами «Файненшиал Таймс» и «Дэйли Миррор» в понедельник, утверждавшими, что я могу получить высокий пост в управлении экономикой, но не теневое казначейство. И именно так и оказалось. Я была назначена заместителем Роберта Карра, несшим особую ответственность за финансовый законопроект, а также стала членом исполнительного комитета. Некоторые мои друзья были недовольны тем, что я не получила более важного портфеля. Но я знала по опыту работы под началом Иэна Маклеода над финансовым законопроектом, что это как раз была та позиция, где я могла использовать все свои таланты. Ни Тед, ни я еще не знали, какой важной фигурой я стану за три следующих месяца. Перестановка в целом показала шаткость политического положения Теда. Эдвард дю Канн отказался присоединиться к теневому кабинету, что показало, что кабинет больше не интересен правому крылу Консервативной партии, часть которого по меньшей мере Теду нужно было завоевать. Тим Рэйсон и Николас Скотт, вошедшие в кабинет, представляли более или менее левое крыло и, хоть и были способными людьми, не имели большого политического веса.
Перевыборы всех членов «Комитета 1922 года», включая Эдварда дю Канна, в день перестановки – четверг 7 ноября – были для Теда плохой новостью. Теперь борьбы за руководство партией избежать было нельзя. Тед написал Эдварду, что теперь он хочет обсудить изменения в процедуре выбора партийного лидера. С этого момента, очевидно, в интересах Теда было провести выборы как можно скорее, чтобы не дать альтернативному кандидату возможности провести эффективную кампанию.
В это время я стала участником Экономической обеденной группы, которую Ник Ридли основал в 1972 году и которая в основном состояла из таких сильных финансистов, как Джон Биффен, Джок Брюс-Гардайн, Джон Нотт и другие. Кроме того, я углубилась в детали своей новой задачи. Это было непростое время, чтобы за нее взяться, ибо во вторник 12 ноября Дэнис Хили представил один из своих квартальных бюджетов. Он стал панической реакцией на быстро растущие проблемы в промышленности и представлял сокращение налогообложения предпринимателей в размере ₤775 миллионов (₤495 миллионов новых налогов на предпринимательскую деятельность были введены лишь полгода назад) и некоторые ограничения на субсидии для национализированных предприятий. Ответ Теда, в котором, вызвав крайнее изумление консервативных членов парламента, он критиковал канцлера за то, что тот позволил ценам национализированной промышленности вырасти до уровня рыночных, вовсе не принес ему пользы.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента