Мария Свешникова. Небо № 7

   Только не сдаваться.
   Как меня отец в детстве учил – сила воина в его безупречности. Думаю, данная теория применима и ко лжи.
   Я вздрогнула от прикосновения Макса. Он с силой выдрал нить, на которой висела пуговица.
   – На, – он протянул мне ее, потом положил пуговицу в центр моей ладони, заботливо прикрыв пальцами, – в карман убери, приедем, пришьем!
   Предугадывая его вопросы, я начала отвечать:
   – Рубашка подделка. Стоит копейки – выкину и все.
   – Врешь.
   – Почему ты так думаешь?
   – Иначе бы ты выкинула пуговицу, но ты убрала ее в карман. Хорошее тебе воспитание дали – научили ценить вещи.
   Я промолчала.
   Он так пристально и заботливо на меня смотрел. Так пристально, что мне хотелось провалиться в канализационный люк или даже в саму канализацию.
   У Макса были русские черты лица и все та же русская интеллигентность во взгляде, по которой я так скучала в Лондоне. Не было глубоких морщин, кожа была на уровне двадцатилетних. Он был мужественно упитан, никакого жира и никакой худобы. Широкие плечи.
   Рядом с ним хотелось просыпаться. И быть может, даже засыпать. Так сложилось, что у меня в жизни было только двое мужчин. Он, наверное, думал, что под сотню. Почему мы не встретились иначе?
   А если так? Почему не провести просто ночь?
   Получить деньги.
   Приехать и кинуть матери в лицо. Он был готов меня снять. Жаль, что не на камеру.
   На нем была мятая белая рубашка из тонкого льна и джинсы с очень красивым ремнем. Видимо, он был человеком не бедным. Но привычного пафоса бытия не наблюдалось.
   – У нас с тобой джинсы одного цвета.
   Он смотрел на идеальный бордовый маникюр, красивые босоножки. И складывал в голове неясный образ. Меня. Никем не любимой меня.
   – Да. Одинакового. Ну что, ты докурила? Поехали?
   На этот раз я кивнула. Мне было жарко. Я чувствовала, как тело покрывается ровным налетом потного вещества. Я чувствовала, как запахи наших духов смешивались в неясный симбиоз полутонов.
   Хотелось пить пузырящееся лето в красивых бокалах.
   – Можно странный вопрос?
   – Валяй. – Он смотрел на меня с улыбкой. Весь наш разговор он переключал одну волну на другую в поисках того, что бы ему нравилось. Единственное, на чем он задержал свой слух и мой вечер, – P.Diddy «Thought you said».
   – Если честно, я не знаю точно, сколько стоят мои услуги, но давай будет так – ты купишь бутылку самого вкусного шампанского и мы с тобой ее выпьем на двоих.
   – У тебя сегодня выходной? – Он смеялся.
   – Something like that. – Я, сама того не заметив, слетела на английский. По привычке.
   Он улыбнулся.
   – Хорошо. Но только самого дорого. Чтобы больше не покупала подделок.
   – Спасибо.
   – Больше ничего не хочешь?
   Мы остановились возле «Азбуки вкуса» на проспекте Мира. Когда я уезжала учиться, строили только первую, а теперь они по всему городу.
   – Хочу. Зиму вместо лета.
   – Загранпаспорт с тобой? – спросил он резко и проникновенно.
   – Меня охраняет Королева Великобритании. Я не гражданин России.
   Я не знаю, зачем ляпнула такое. Лучше бы сказала, что из Львова и Хохляндия – родина моя. Но Макс как будто наперед знал мои ответы. Видел насквозь. Рентген хренов.
   Макс протянул мне пакет. Я невольно увидела сумму, пропечатанную на чеке, и подумала: а что, неплохую идею заработка послала мне жизнь. Но почему-то вместе с шампанским в сумке я обнаружила упаковку бокалов.
   – У тебя посуды нет?
   – Там, куда мы едем, – нет.
   У него снова зазвонил телефон. И он снова не брал трубку.
   – Жена?
   – Какая разница. Не важно все это.
   Я разом заткнулась. Меня это не обижало, потому что говорилось это не мне, а проститутке, которую я изображала.
   Теперь я понимаю, почему отец не верил в жизнь после смерти! Вряд ли бы он хотел видеть весь этот позор.
   Точно не хотел бы.
   – Так почему ты села ко мне в машину? Ведь не потому, что я заплачу больше. – Он не отступал в своем желании докопаться до истины.
   – Решила испробовать на досуге маркетинговый ход. Тебя даже не пришлось уговаривать.
   – Это точно.
   – Можно, я буду считать это комплиментом?
   – В полной мере.
   Мы ехали по пробкам еще одну вечность. Я сняла босоножки и забралась с ногами на сиденье, коснулась щекой окна и смотрела на пролетающие мимо дома. По моим подсчетам, мы проехали не больше двадцати километров по Ярославскому шоссе.
   Парадоксально, но любое блядство связано с двумя трассами – Ярославкой и Ленинградкой. Ирония судьбы – вещь великая.
   От асфальта струился легкий пар.
   Мы свернули на хорошо асфальтированную дорогу, миновали два шлагбаума и попали на территорию ухоженного коттеджного поселка.
   – Ну, все! Приехали! Выходи!
   Сосны. Я ничего, кроме этих сосен, не замечала и не хотела замечать. Поздний вечер освещал лишь их верхушки. Они светились янтарным заревом. Так тоскливо и проникновенно.
   Хотелось обнять первого встречного. Или как минимум уткнуться.
   Рядом стоял достаточно большой и ухоженный дом. Недавно построенный. Описывать который у меня, если честно, нет ни малейшего желания. По внешности Макса вы вполне можете понять, что дом был красивый, но не чопорный и тем более не помпейский.
   Мы прошли внутрь. Мебели почти не было.
   Кухня, опоясывающая гостиную, красивая ванная размером с мою комнату в Лондоне.
   Наверх мы не поднимались. Туда, наверное, пускают только своих.
   Макс положил бутылку шампанского в морозильник.
   – Можно я душ приму?
   – Можно даже ванну.
   – Полотенец тоже нет?
   – Зато есть сатиновые простыни.
   – Пойдет.
   Я прошла в светлую ванную византийского типа. Она оказалась еще больше, чем показалась мне вначале. Странный эффект закрытой двери – я всегда думала, что он действует наоборот.
   Я покрутила ручку жалюзи и добилась полумрака. Мое извечное «ни рыба ни мясо».
   – У тебя есть пена для ванны, но нет полотенец? – крикнула я Максу. – Ты, случаем, не гастарбайтер?
   – Ха-ха! Посмотри в стиральной машине – там еще и соль есть. И всякие другие прибамбасы.
   – Ты хранишь вещи в стиральной машине?
   – Если я скажу, что боюсь, как бы рабочие не подмешали мне депилятор, ты же мне все равно не поверишь.
   – Кто тебе сказал такую глупость? За то шампанское, что ты купил, я просто обязана верить каждому твоему слову.
   Неужели сейчас, в этот конкретный момент, есть место для романтики?
   – Слушай, – обратилась я к нему, – а почему блядей принято в сауну возить? Там же душно и сексом не позанимаешься по-человечески?
   Макс рассмеялся, не удостоив меня ответом.
   Я легла под воду. Очутилась на дне и открыла глаза. Сквозь пену данного бытия не было ничего видно. Мокрые волосы опутывали шею.
   Мне было душно от одиночества. Душно на жаркой улице, душно в жаркой ванне, душно в прохладной машине – я задыхалась от собственной жизни. Но любое открытое в настоящий мир окно было всего лишь муляжом. Ненужным реквизитом.
   Я нашла возле унитаза стопку книг. Цвейга, Мопассана и Достоевского.
   – Эй, забытое дитя искусства, еще не утонуло? – послышался голос из-за двери, и поспешное ее открытие.
   Я не могу сказать, что он был красивый. Писанный неведомым писателем красавец. Но, глядя на него, хотелось отдаться. Полностью. Правда, какие-то внутренние, поставленные разумом задачи говорили, что надо держаться и играть поставленную ситуацией игру.
   – Тебе не стыдно в ванне читать Достоевского? По-моему, ты унижаешь, достоинство писателя!
   – А тебе не стыдно вламываться ко мне в ванную?
   – А почему ты дверь не закрываешь?
   Я задумалась. И ответила:
   – А я боюсь!
   – Меня или Достоевского? Шампанского хочешь для бесстрашия?
   – Обоих. Хочу.
   Макс открыл бутылку. Почти не охлаждая. Капли долларов, в смысле шампанского, дождем обрушились на пол. Наутро мы будем прилипать к переливающимся, как слюда, капелькам ночи на паркете.
   – Хотя нет. – Я поняла, что поперхнусь, залпом выпивая шампанское за восемнадцать тысяч рублей.
   – Что нет?
   – Не хочу.
   – Точно? Я же уже открыл.
   – Ну…
   – Какая ты неуверенная в себе.
   Он улыбнулся. Я хотела выскочить из воды и начать доказывать обратное, но отсутствие одежды меня остановило. Все-таки пена – хоть какое прикрытие. Тыла.
   Макс поставил бокал на край ванны и плотно закрыл дверь. С обратной стороны.
   Шагов по ту сторону двери слышно не было. А это значило, что либо я только что столкнулась с призраком (тенью отца Гамлета, уплотнением пространства, нужное подчеркнуть), либо он ждет меня за дверью!
   Но зачем?
   Я потянулась за пачкой сигарет. Она упруго засела в кармане джинсов, неряшливо кинутых на пол. Мне пришлось высунуться из воды и даже переступать по пространству на руках. Они скользили, потому что были мокрые, а я, как следствие, чертыхалась. Во весь голос.
   – Хотел проверить, как у тебя с уверенностью и пьешь ли ты свою зарплату, – сказал он, резко открыв дверь.
   – Последний раз я так же, как ты, смотрела, выпьет ли человек предложенное, классе в седьмом, когда подсыпала слабительное в чай всему классу.
   – То есть ты была хулиганкой?
   – Почему была?
   – И правду, почему была? – Мне показалось, что голос Макса повеселел и преобразился.
   – А ты дверь закрыть не хочешь?
   – Зачем? Тебя что-то смущает? – Он все время пытался подловить меня на несостыковке с профессией.
   – В общем-то да.
   – Точно неуверенность.
   Я резко вернулась в ванну. Зачерпнула ладошками воды и вылила на него. Четкий звук. Резкий взмах. Чуткая реакция. Редкая сосредоточенность на моменте.
   Он сначала попытался отпрыгнуть, но не успел. Потирал руками лицо. Пил игристое лето из запотевшего бокала. На белой жатой рубашке были видны следы брызг.
 
   В секунду, да что там – в секунду, в доли и сотые, а вернее, миллиардные, я ощутила себя невероятно счастливой.
   – Спасибо! – по идее, эту фразу собиралась сказать я, а не Макс.
   – За что? – испуганно переспросила я, решив, что сейчас меня точно огреют моей же зарплатой и, вместе с орудием уничтожения, закопают в соседнем пролеске.
   Макс улыбался.
   – Ты мне своими выходками возраст сбавляешь. Того гляди, ровесниками станем!
   – Можно я выйду из ванны и мы тогда продолжим?
   – Ладно, так уж и быть. Хотя мне нравится смотреть.
   – Я в стриптизерши не нанималась.
   – Мне не сложно съездить за еще одной бутылкой шампанского.
   Он улыбался и посмеивался. Я думала, разрыдаться или продать себя.
   Мы напились шампанского и переместились на крыльцо. Я сидела, завернутая в сатиновую простыню ярко-алого цвета.
   Даже намека на секс не последовало.
   Меня штормило в унисон ветру.
   – Ты же не проститутка. И никогда ей не была. Почему тогда ты это делаешь?
   – Так надо. Потом, мне очень хочется отработать свою бутылку шампанского.
   Мое безумие требовало сиюминутной близости. Душевной или физической – не столь важно. Но тотчас.
   – Вот ты будешь смеяться, но я не могу взять и тебя поцеловать, – сказал он достаточно тихо.
   Я, конечно, услышала, но вполне могла сделать вид, что не разобрала слов.
   – Я думала, что проституток не целуют.
   Простыня упала с одного из моих плеч. Ветер раздувал полувысохшие светлые локоны.
   – Ты же не проститутка.
   – Не важно, кем я была до встречи с тобой и кем я буду, после того как наступит утро. Сейчас я девушка, за ночь с которой ты заплатил.
   – Я не платил, я просто угостил тебя бутылкой шампанского.
   – Хочешь, я тебя сама поцелую?
   – Я хочу, чтобы ты хотела меня поцеловать. Но ведь ты не хочешь.
   – Я не знаю.
   – Ну что, тогда просто пошли спать? Кто платит, тот и заказывает музыку.
   Меня данное предложение удивило. Но спать так спать. Мы забрались в одну кровать, под одно одеяло. Он даже не дотронулся.
   Приставать не стал.
   Храпеть тоже.
   Оба факта вызвали экстренный приступ бессонницы. Данный вид товаров и услуг доставляется крайне быстро. Ибо спрос не велик.
   Было безумно холодно и хотелось чихать. Ветер ударил трехочковым ударом по окну, резко и неистово. За рамой, за странной вылазкой в потусторонний, не принадлежащий ни Максу, ни мне мир, было желто-гнойное небо.
   Эти странные порывы. Ветра и меня.
   Я спряталась в толстое одеяло. Укуталась.
   Приятно поежилась холоду.
   Высунулась в окно проверить ветер, в какую из сторон света (а главное, внутрь или вовне) дуют те самые воздушные потоки. Облизала собственный палец и подставила ветру.
   А то помните всякие «Войны миров». Нужно было проверить, что он дул в нужную сторону, мне было жизненно необходимо знать, здорово ли мое Небо № 7…
   Часы тикали, ТВ работал, мозг жужжал.
   Да и диспансеризация неба прошла успешно.
   От звука «включение» и «выключение» телевизора уже начинающее меня прилично возбуждать мужское тело сделало пару невнятных телодвижений во сне.
   Макс проснулся и посмотрел на меня очень сонно и верно, что ли. Не знаю даже, как правильно описать этот взгляд.
   – Ты чего не спишь?
   – Пытаюсь понять, это просто гроза или нашествие инопланетян!
   Он засмеялся и хлопнул рукой по матрасу.
   – Давай ложись обратно!
   – Я уже не усну. Слишком сильный ветер.
   Я села на подоконник. Спальня находилась на третьем этаже дома. Открывался мой любимый вид. Верхушки сосен. Колоннада домов. И вечное небо.
   Стаи мыслей вместо птиц, громче и быстрее.
   – Знаешь, а мне хочется тебя поцеловать!
   – Это минутное? Или продуманное все же?
   – Дай мне пару минут подумать. Я спущусь покурить. И если ты вдруг захочешь меня поцеловать, то спускайся на крыльцо.
   Дождя еще не было. Но ветер кричал, что скоро наступит. Он рвал мои эмоции и сомнения на клочки. Так яростно!
   Я закутала свои сомнения в простыню. На плечо упала первая капля утреннего, но тем не менее сумеречного дождя. Больно и кропотливо.
   Макс спустился и встал позади меня.
   – Хочешь, я тебя обниму?
   – Хочу.
   – Сигарету дашь?
   Я протянула ему пачку и зажигалку.
   – Только тогда покрепче.
   – Сигарету или обнять?
   – Второе.
   Он выполнил мою просьбу.
   Не знаю, полностью ли вы ощущали это чувство, когда приятное вам тело противоположного пола прикасается к вам, вы прилипаете друг к другу, стесняетесь (стеснялась конечно же я, а не он) поеживаться или совершать какого-либо рода телодвижения. Когда воздух, который он выдыхает, соприкасается с твоей кожей. И ты утопаешь в бессмысленном газе существования.
   Я провела волосами по его груди, не осмеливаясь полностью опрокидывать голову на его грудь.
   Он правой рукой осторожно гладил мое левое плечо, подбородком касался ключицы.
   Ох уж этот спинной мозг, что вечно твердит помедлить.
   На моих часах было полшестого утра. Начался ливень. Я вытянула ноги, так что вся кожа до коленных суставов покрывалась аккуратными каплями первого за месяц дождя.
   – Тебе не холодно? – спросил Макс.
   – На удивление жарко.
   Он отпустил мои плечи и руками провел по спине, каждый мускул его пальцев проминал мои мышцы. Это был не массаж. Это были максимально темпераментные прикосновения.
   Я запрокидывала голову назад. Все еще мокрые волосы прилипали к его животу.
   Гром с молниями раздирал небо на сотни баннеров. Мы сливались в этом странном утре.
   – Хочешь еще выпить? – спросил Макс.
   – Мы же допили бутылку.
   – Ты меня все время недооцениваешь.
   – Да ладно?
   Он отпустил мое тело от кончиков своих пальцев. Мне моментально стало его не хватать. Появилась неимоверная жажда.
   Макс принес бутылку белого вина.
   – Знаешь, ты будешь смеяться, но я не ценитель вин. Обычно я мешаю белое вино, вне зависимости от цены и качества, со спрайтом, ванилью и лаймом. Прекрасно утоляет жажду. Не понимаю я сути в ароматах, осадках и прочей нечисти, – сказала я, пытаясь хоть что-то унюхать в бокале.
   – Ты будешь смеяться, но я не встречал ни одну девушку, которая могла бы состязаться с тобой в оригинальности.
   – Уверен?
   – Даю руку на отсечение.
   – Отсекать буду медленно и больно, так что хорошенько подумай. У меня этими руками на отсечение и зубами на выбивалово уже весь холодильник забит.
   – А ты на органы продавай!
   Лил сильный дождь.
   Мы стояли возле крыльца, так, что крыша уже защищала нас от капель, но еще было видно небо.
   Макс столкнул меня в дождь. Простыня чуть не упала с моего тела. И оставил меня в этом дожде одну. Второй раз за полчаса. Как будто думал или сомневался.
   Я тоже сомневалась. Потому что знала, что не стоит заниматься с человеком сексом, если намереваешься завести с ним отношения. А тем более не стоит спать с человеком, с которым надеешься познакомиться.
   – Что ты делаешь?
   – Стой и охлаждайся. Как надоест, возвращайся на крыльцо.
   Я стояла в холоде начинающегося ливня.
   – Зачем ты так? – спросила я обиженно.
   – Хочу посмотреть, сколько ты продержишься. Да, и зрелище красивое!
   Ледяные капли скользили по моему загоревшему телу. Так просто. И так привычно.
   Дождь бил с такой силой, что мы видели друг друга с трудом. Стоя на расстоянии пары метров. Своеобразная сепия природных явлений.
   – Так ты хочешь? – кричал он, пытаясь стать громче дождя.
   – Хочу чего?
   – Поцеловать меня хочешь?
   – Я хочу, чтобы ты первым сделал шаг.
   Дипломат фигов. Он сделал ровно шаг. Такой шаг, чтобы именно мне пришлось принимать решение, двигаться ли в его сторону. Он сделал свой выбор – и снова перекинул право хода на меня. Следует также заметить, что этот шаг позволял ему оставаться на суше и не покидать порога крыльца.
   Я стояла, мокрая и холодная от дождя. Скупая на эмоции. И эмоционально обнаженная. В ступоре, готовая войти в штопор.
   Я хотела его каждой частью своего тела.
   Но я боялась приблизиться. Все знают этот ступор – когда импульсы неподвластны, когда мышцы перестают сокращаться. И ты замираешь в моменте.
   Дождь лил, нанося сотни тысяч единовременных ударов, повторяя эту природную дробь.
   Слезы смешивались с дождем. Что делаю я? Что я творю?
   Ресницы пили грозу.
   – Я хочу, чтобы ты подошел ближе.
   – Зачем! Сама не можешь? Я свой выбор сделал, пустив тебя в машину. Теперь ты сделай свой.
   Макс улыбался. Он чувствовал каждую мою мысль и знал наперед весь спектр чувств.
   – Стесняюсь!
   – Первая правда, которую ты мне сказала!
   – Хватит на сегодня психоанализа, доктор Фрейд!
   – Правда хочешь, чтобы я приблизился? Только смотри – я не остановлюсь!
   – Значит, мы с тобой будем на одинаковых скоростях.
   Он взял меня за руку и притянул к себе. Сильно и резко.
   Поцелуй имел вкус дождя и спадающей ночной жары. Остывшего в морозильнике шампанского, белого вина восемьдесят какого-то года (и как оно не протухает?) и чего-то еще.
   Наверное.
   Мы касались двадцатью пальцами четырех рук наших тел.
   Мы дотрагивались четырьмя губами четырех губ.
   Мы тянули четырьмя руками четыре руки.
   И сливались в чем-то одном. Чему не хотелось давать названия.
   Переползали в дом. Медленно.
   Обычно мужчина, дорываясь до тела (хотя что я знаю про мужчин), вонзаются в тебя яро и неистово, понимая, что все – дорвался. Тут было иначе. Он делал все так медленно и постепенно, не то чтобы сосредоточенно – скорее сконцентрированно.
   В какой-то момент он резко остановился, сжав безумно сильно мои руки, так что едва ли я могла сделать хоть какое-то телодвижение.
   – Открой глаза!
   – Зачем?
   – Не хочу потакать твоему детскому воображению. Ты вообще с кем занимаешься сексом, со мной?
   Это был мой первый мужчина старше двадцати трех. Сказать правду – это был мой первый мужчина. До этого было так – шушера.
   – Сколько тебе? – спросил он вдруг.
   – Двадцать.
   – Правда, что ли?
   – Сажают до четырнадцати. Расслабься.
   Макс прижал меня к стенке (или это был шкаф) и, хватая пальцами шею, буквально заставлял смотреть на него, когда хотелось отвернуться и уйти в себя, он заставлял смотреть, он заставлял реагировать на каждое прикосновение, он заставлял не стесняться мурашек, которые забежали по моим ногам от практически невесомого касания его мужского символа. И потом он снова отрывался и ждал реакции.
   – Я сдаюсь!
   Понятное дело, что сдалась я, а не он.
   Отныне у нас был один общий вес на двоих.
   На перепутье этажей мы забыли, что есть спальня, простыни и другая мишура. И тупо, обыкновенно и привычно для любого жителя Земли отдавались друг другу. У нас было сегодня. А завтра подождет.
   Ведь Макса ждет целый мир. А меня хотя бы пара континентов.
   Сразу после секса мы собрались и поехали. Не курили, не пили воду, не валялись в обнимку, не молчали, потому что молчание – процесс интимный…
   Просто оделись, синхронно. Сели в машину. Поворот ключа.
   Гуляй, Вася!
   Мы ехали по дороге. Солнце пекло с еще большей силой. Будь проклята эта конденсация (или еще какое-то умное слово, связанное с тропиками, туманами и обманами). Асфальт уже прогрелся, и вокруг чувствовался запах прелости.
   Я закрыла окно.
   – Надышалась? – спросил меня Макс.
   – Там так мерзко.
   – Тебе ничего не нравится. Это я уже понял.
   – Нет, ну почему – мне домики маленькие деревенские нравятся. И церковь вон та. – Я показала рукой на головку храма.
   – Я там ребенка крестил.
   Мне стало безумно не по себе. Ревновать человека, которого ты видишь первый и последний раз в жизни, – простое недоразумение. Женат, ребенок, по голосу звучало, что сын.
   Я промолчала всю оставшуюся дорогу. Смысла говорить я не находила.
   Изучала вывески. За МКАДом в почете психоаналитики, гадалки, а также всевозможные поселки. Один из щитов меня откровенно улыбнул: «Страхую от любви. Дорого». Надо бы мне туда наведаться для перестраховки.
   – Чего молчишь? – Макс не выносил моего молчания, ему все время была нужна реакция. – Ребенка – значит сына лучшего друга. Но мне понравилось, как ты испугалась.
   – И вовсе я не испугалась, я устала и спать хочу.
   – Я тебе отвратителен? Такое иногда случается, что сразу после секса испытываешь безудержное желание помыться, сбежать или даже провалиться.
   – Сбегал?
   Макс кивнул:
   – Как сквозь землю проваливался. А чем ты занимаешься? Учишься? – спросил меня Макс.
   – Смеешься? Я собой торгую. Такая профессия. Древнейшая.
   – Может, на актерский поступишь? Хотя нет, прокалываешься в образах.
   – А ты?
   – Я тоже торгую. То тем, то сем.
   Мой лучший друг, я его называю Другом из Бронкса, ибо все бурное детство мы ходили в широченных штанах и разукрашивали соседские гаражи некоторым подобием граффити, ненавидит таких людей и моментально вешает на них ярлык торгаша.
   – Знаешь, как это называется у нас, простых людей? Барыга.
   Не знаю почему, язык требовал нахамить.
   – В смысле?
   – Ну, человек, который говорит, что он торгует, не любит свою профессию. Ты мог бы сказать: я занимаюсь холодильниками, убрав слово «торгую». Я бы подумала, что ты любишь холодильники…
   – То есть тебе проще было б, если б я холодильники любил?
   – Вопрос спорный.
   – Ты, надо заметить, даже сказав, что торгуешь собой, – себя не любишь.
   – Это почему?
   – Люби ты себя, ты бы ни за что на свете не села в первую попавшуюся машину.
   – У тебя еще много вопросов. Останови меня у ближайшего метро.
   – Давай я тебя до дома довезу – зачем тебе в семь утра в давке толкаться.
   – Нет.
   – А если я тебя не выпущу из машины?
   – Значит, я придумаю адрес, зайду в первый попавшийся подъезд и буду жить на чердаке.
   Он остановил около «Алексеевской». Очень хотелось есть. Открывались палатки с хот-догами, из которых доносился отвратительный аромат фастфуда. Но есть хотелось сильнее, чем следовать канонам аристократических правил. И потом, просить денег на хот-дог – низко.
   Интересно, а как я зайду в метро? Позвонить матери или отчиму с телефона Макса – значит пустить человека под расстрел. Нельзя.
   Я сидела в машине и держалась за ручку двери. Так хотелось придумать повод, чтобы остаться еще на «минуточку». Хотя кому нужна эта «минуточка»? Что может случиться еще за «минуточку»?
   – Когда ты успел надушиться? – спросила я Макса. От него пахло чем-то новым. Не тем, чем вчера.
   Значит, будет не так больно.
   – У меня всегда есть флакон в бардачке.
   – Можно?
   Не дождавшись ответа, я открыла бардачок и достала пузырек. Брызнула на себя трижды. Запомнила название. Выучила назубок.
   Нет, будет больно. Воспоминания – это всегда больно. Как ножом, или ножницами, или даже степлером по сердцу.
   – Эй, – крикнула я, – у тебя есть пятнадцать рублей на метро?
   – Поездка стоит семнадцать рублей!
   – Прости, я три года в Лондоне жила. Не помню.
   Он дал мне двадцать рублей. Новыми и хрупкими бумажками.
   Я шла в сторону метро. Ноги все также утопали в асфальте. Никогда не помню такого жаркого мая.
   Машина Макса все так же стояла возле входа в метро «Алексеевская».
   – Я обещаю, я верну!
   Он рассмеялся. И уехал.
   Я зашла в метро.
   В вагонах пахло потом, от моей кожи все еще чувствовался холод кондиционера. С толикой фреона, с каплей мужских духов. За три года ничего не изменилось. В переходе с «Тургеневской» на «Чистые пруды» все еще играла парочка скрипачей. Я кинула им оставшиеся три рубля.
   Сосед по сиденью в не менее душном, чем до пересадки, вагоне слушал Гришковца. Из его ушей доносилось на полвагона фраза: «Я прожил год без любви».