Мария Свешникова. Небо № 7

Мария Свешникова
Небо № 7
Апофеоз романа в трех частях

   Слепо верящим в счастьепад с неба читать категорически запрещается

   Если все хитросплетения судьбы прописаны на Небе № 7, то витать в облаках – не более чем служебное расследование.

   Dedicated to Frank Sinatra and British airlines.

   Чтобы придать своему роману нарочитой буржуазности, одним словом, чтобы, как всегда, нелепо выпендриться, я начну свое посвящение со старого анекдота.

   Перелетные птицы собираются на юг – минуя Небо № 7. Без пяти минут осень.
   – Пора! – сказал главный Журавль.
   Тут нежданно-негаданно приходит ворона – читайте, молодая девчонка со своим уставом в чужой монастырь.
   Ворона:
   – Я тоже хочу с вами полететь в теплые края!
   Журавли посоветовались и пришли к выводу, что могут взять на свой ветровой борт Ворону, но решили ее предупредить, что путь не близкий:
   – Ты только подумай! Лететь далеко, тяжело будет, ты уверена, что справишься? Вороны обычно зимовать остаются.
   Ворона настояла на своем:
   – Я птица сильная. Птица гордая!
   Нас, белых ворон, не сломаешь. Ну и голой попой тоже не возьмешь.
   Взмыли в небо. Летят. Высота над землей – 5000 стеллажей «IKEA».
   День летят, два летят, три летят.
   У Вороны язык уже на плече, но она никому и виду не показывает, что устала.
   На привале старший Журавль снова подходит к Вороне:
   – Ворона, Ворона… Может, полетишь обратно, а то мы еще и полпути не преодолели, а ты вон как устала!
   – Нет, я птица сильная, птица гордая! Я справлюсь.
   Ворона зажала язык в подмышке и пошла дальше.
   Такая же ситуация продолжалась на всех привалах. Ворона жадно пила воду, задыхаясь от усталости.
   Старший Воробей снова подошел к Вороне:
   – Я понимаю, что мы доплыли уже до середины, но еще не поздно развернуться и полететь обратно, нам же весной возвращаться – это еще одна дорога.
   И тут блондинка развернулась и поплыла обратно, – хотя нет, это из другого анекдота. Но белая ворона – не блондинка, и потому она долетела.
   И как только она лапками коснулась теплого песка, крыльями плескалась в море, она посмотрела на Небо № 7 и сказала:
   – Я, конечно, птица сильная, птица гордая, но ебанутааааа-ааа-яяяя!

Всем сильным, гордым и, простите меня, издатели, за нецензурную брань, ебанутым женщинам посвящаю!

   Почти щенячью благодарность выражаю своим прототипам, чьи имена я предпочитаю оставить в своей телефонной книжке!
   И конечно же спасибо папе за то, что не заставил маму родить меня обратно, и коробкам шоколадных конфет, что не дали выть на луну!
   Стоя в «оскаровской» стойке и тряся гонораром, как статуэткой, вынуждена признать свою несамостоятельность и сказать «спасибо» Коле Алешину за своевременное опускание меня с небес на землю!
 
   Целую в нос, кусаю нежно,
   Маша Свешникова и ее продезинфицированная совесть

   Во время написания романа не было выкурено ни одной сигареты, ни одно животное не пострадало.

 

Часть первая
Ломаю дрова. Дорого

   Телефон звонил не переставая. Хотя как ему перестать, если кнопка «выключить» не работала, и отрубить его можно было, только вынув блок питания. Мои руки слишком дрожали, чтобы произвести данную процедуру без ущерба для окружающей среды.
   Звонили не те люди.
   Мне нужен был один.
   Позвонит до 15.00 – не зайду в этот кабинет.
   Без пяти минут судное время.
   Дурацкое это слово – аборт.
   Как в песне про волны, которые бушуют и плещут и по неясным причинам «бьются о борт корабля». При чем тут дети, аисты и мужчины?
   Я слышала о статистике абортов с тринадцати лет, но почему-то никогда не вписывала себя в группу риска…
   Мама кричала в трубку, что кинула машину в центре и бежит ко мне на метро, просила перенести на час и еще подумать.
   Мне казалось, что если очень сильно думать, то он обязательно перезвонит.
   Выключен или недоступен. Потом автоответчик.
   Рядом на столе лежал «Коммерсант» – в нем статья про отца моего ребенка.
   Моего. Твоего.
   Он ничей.
   Его не будет.
   Я повернула ручку кабинета.
   Стоит ли рассказывать, с какой скоростью проносится жизненная история в такие моменты? Сколько-сколько воспоминаний в секунду?
   Завтра Новый год.
   Елки не будет, и ребенка… Ребенка тоже не будет.

Обратная перемотка на полгода.

Облако № 1
Ненужные дети

   Роман кэпслоком,^[1] или одинокий роман одинокого автора.

© Я

   – Выключи, пожалуйста, микрофон или говори тише. Женька спит, а если она узнает, что мы с тобой снова ночами трещим, от меня уйдет, – умудрялся кричать шепотом Друг из Бронкса в телефонную трубку.
   – Саш, ну как можно ревновать к лучшему другу, который живет за тысячу километров? Смешно, ей-богу.
   – Когда-нибудь и ты влюбишься…
   Он рвал правду в клочья на корню беседы.
   – Хватит с меня неприятностей за последние пару недель. Никаких влюбленностей!
   Меня и сотни таких же неудавшихся эмигрантов, как я, приглашали посетить салон самолета и отправиться восвояси на родину.
   Я шла с великим творением человечества – Blackberry,^[2] куда загрузила не менее могучее изобретение – skype и за полцены осуществляла разговор Лондона с Москвой. Я наполовину еврейка – и потому считаю, что платить один доллар восемьдесят четыре цента за шестьдесят секунд – роскошь для меня пока непозволительная.
   – Ты что, встречаешь кого-то в аэропорту? Кто на этот раз прилетает и экономит на отеле? – Сашка ожидал услышать очередное незнакомое мужское имя.
   – Я. Экономить буду дома. Саш, я возвращаюсь!
   Проснулась его Женька и начала бубнить, что он ее в грош не ставит.
   – Как возвращаешься? Ты же не планировала? – Я не услышала особого восторга в его словах.
   – А ты планировал не заводить серьезных отношений и жениться на мне, когда мы оба отчаемся.
   – Так я и не нарушал обещанного.
   Врун.
   Я не умею сообщать людям о смерти – это как требовать к себе жалости, ну что изменила бы фраза «Саш, у меня умер отец»?
   Вы когда-нибудь возвращались туда, откуда мечтали выбраться и, что самое интересное, выбрались? И когда прошли зону языковой турбулентности, настроили планов и раскатали губу, оказывались у разбитого корыта?
   Знаете, если самолет разобьется – я не удивлюсь. Ни капельки. С моим сегодняшним везением я смогла бы потопить ни один «Титаник».
   Самое странное для человека – осознавать, что он ОДИН из миллионов, из тысяч миллионов, миллиардов. Уникален. Один на свете. ОДИНОК. Не верите – проведите более получаса в зале ожидания. Перед тем как отправиться в небо.
   Дедушка сказал, что Бог на небе не прописан, потом умер.
   Отец подтвердил оба факта.
   Мама же утверждает, что была там и видела свое тело, врачей, больничную палату и утку с кровью со стороны.
   Кому верить?
   Ну не гидрометеобюро же??!
   Видимо, потому мои родители и развелись. Как всегда, не сошлись во мнениях, налево или направо пойти, что и где есть, и главное, как меня назвать.
   Папа давил на Иру, мама – на Марину, как вышла Маша, никто не понял, даже бабушка, написавшая на всех бумажках, положенных в шапку, «Анна».
   С мамиными взглядами на жизнь спорили всю дорогу, а особенно с ее полетами к Богу, о которых она рассказывала на каждом семейном собрании (видимо, поэтому вся эта семья и разбежалась по разным континентам, а отец решил перестраховаться и забраться так далеко, чтобы точно никто не достал). Никто не верил маме, кроме бабушки – матери моего отца, как так получилось, я думаю, не понял даже тот, к которому они летали.
   Я не зря сейчас вспоминаю эту историю, и вовсе не потому, что через двадцать часов я стану проституткой, а потому, что перед взлетом самолета любой нормальный человек думает о смерти.
   Однажды маме делали ножевую биопсию. В год того самого «однажды» мне стукнуло четыре, серьезный возраст, я вам скажу. Под предлогом командировки в Киев она отправилась в центр акушерства и гинекологии РАН, где ей и вкололи стандартную дозу анестезии, не рассчитав точное количество, а мама у меня хрупкая. Раньше мне казалось, что сильный ветерок, не морской бриз, конечно, но вот осенние дуновения под этот критерий подходили, способен унести ее в волшебную страну Оз, и мне придется собирать фронт плюшевых игрушек, объявлять всеобщую мобилизацию и спасать целый мир в лице и теле моей мамы, я даже составила список того, что мне может понадобиться, – туда входили шляпа-невидимка (шапка показалась мне банальным аксессуаром), ступа-самозванка, кошелек-самобранец и прочий реквизит, и в одном полку с шахматными фигурками я готова была спасать целый мир. Ведь двадцать лет назад целый мой мир умещался в утробе матери.
   – Уважаемые пассажиры, – начал пилот свою утрамбованную временем речь.
   Врет он все. Ну, кто уважает множество пьяных тушек, утяжеляющих самолет? Кроме представителей «British airways», хотя и те последнее время выражают свое почтение фальшиво.
   Я бежала в Москву по сожженным мостам. За три часа, и даже не обожгла пятки.
   Меня просили покинуть салон и сообщали температуру воздуха за окном. Если выбирать, я скорее поверю пилоту самолета, чем гидрометеобюро.
   Мой преподаватель по истории английской литературы посоветовал вязать, когда начинаешь думать о смерти, и вместо мыслей: «Для чего все это?» – наматывать нитки на спицы. Я пыталась смотать клубок ниток, который размотался и окутал целый салон. Все русские смотрели на меня как на полную клячу, англичане же пытались помочь. Когда я увидела клубок и нагнулась, то уткнулась взглядом в ботинки, такого же размера, как у папы, морщинистые руки с явными сухожилиями, и даже обручальное кольцо, которое он не снял даже после развода, – все свидетельствовало о том, что это он… Старый, хрипловатый ирландец. Неужели рейсы из Дублина отменили?
   – Thank you!
   Насколько мне известно, в Москве девушка скорее принимает героин, чем вяжет. Так что я снова белая ворона.
   Ладно, крашеная дура.
   А еще я бедная, не потому, что несчастная, а потому, что денег нет. Знаю, о таком не принято писать в романах, – но что поделать, от действительности не убежишь.
   Многие уверены, что жить в Лондоне – значит быть обязательно дочерью кошелька. Неправда. Отец платил мне за обучение из тех денег, что заработал и копил многие годы, добавляя средства, полученные им по наследству при размене квартиры троюродной тети Инны.
   Мы с латиноамериканкой Мияче снимали небольшие апартаменты недалеко от бензоколонки, там, где в пятидесяти метрах проходит метро, – и романтичная жизнь Бриджит Джонс уже не кажется столь притягательной. Ты просыпаешься под грохот, засыпаешь под грохот. Привыкаешь. Оборачиваешься назад – и подписываешься под выражением, что от добра добра не ищут.
   Папа искал, потому и отправил.
   А сейчас с его смертью все рухнуло.
   Разом.
   Папа мечтал, что даст мне хороший старт – что, получив образование, я смогу найти хорошую работу, встретить нужного человека и создать НУЖНУЮ ему семью.
   Снова не вышло.
   Я наскребала денег на билет на самолет, одалживая у всех подряд, потому что мама почти неделю разбиралась с тем, как осуществить перевод.
   Тоже не вышло.
   Мама перепутала время моего прилета, и я проторчала в «Шоколаднице» в Домодедово около двух часов. Для тех, кто не в курсе – wi-fi там нет. Ну или не было тогда, когда я сидела. Я приехала в Москву пустой и несчастной. Кто-то выпил меня в пути, как кофе.
   Мама появилась такая же красивая, как в детстве, когда я хотела спасать ее из страны Оз. Со светлыми, чуть вьющимися на концах волосами, светлой и теплой кожей, серо-зелеными глазами и вздернутыми не домиком, а просто-таки альпийским замком бровями. Худая, в светлой рубашке из тончайшего шелка.
   И с мужчиной?!?
   – Привет, мама! Я твоя дочь! Приятно познакомиться!
   – Ты пьяна? – Она потрогала мой лоб.
   – Нет, констатирую факт, что мы не виделись три года!
   – А она у тебя забавная, в жизни приятнее, чем на фотографиях, – вставил свои пять копеек спутник, сорвавшись с орбиты своим взглядом в мою сторону.
   – Это Эмиль! Мы с ним живем уже почти год вместе. Ну я тебе присылала фотографии по мылу, помнишь?
   – Нет, ты мне не высылала…
   – Ну или это я не тебе… Какая разница, поехали домой. Интересно, Фима тебя узнает?
   Фима – это шоколадный лабрадор, кобель и любимец публики, нам его папа подарил шесть лет назад на Новый год. Мне – на радость, маме – в отместку.
   – Даже не обнялись при встрече – что за холод в нашей семье! – сказал Эмиль, засовывая чемоданы в багажник.
   – Не во всех семьях приветствуются тесные тактильные отношения, – бюрократично подметила мама.
   – Тем более ты пока мне не семья. – Я посмотрела на Эмиля. – Мам, а с каких пор ты занялась усыновлением совершеннолетних детей?
   Эмиль был лет на семь старше меня. С бакенбардами и загорелый. Пожалуй, это самое примечательное, что в нем было.
   Мама огрызнулась и предложила мне выйти в закрытое окно на полном ходу. Она была раздражена, в отличие от своего спутника, которого, казалось, все это забавляло.
   Хихикая и посмеиваясь, он напоминал по мимике отца. Я простила маму за эту слабость. Все мы пытаемся воскресить воспоминания.
   В районе МКАДа Эмиль начал нервничать, что опаздывает, посему он прямо из-за руля вылетел и, сверкая пятками, забежал в ближайшую станцию метро.
   Мама жила по системе ежеквартальных отчислений, мы – просто жили. Я – хорошо, папа – недолго и в разводе. Мы с мамой остались вдвоем в машине. Если честно, эта уединенность меня удручала.
   Непременно хотелось чем-то занять руки.
   – Можно, я сяду за руль? У тебя же все равно страховка безыменная.
   – А у тебя права-то есть?
   Я достала их из сумки.
   – А слабо́ назвать точную дату моего рождения? – спросила ее, чтобы быть правой полностью.
   Мама справилась с этим. Даже вспомнила год.
   Так сменился третий за последние пятьдесят метров человек за рулем. Машина пошла по рукам как девушка легкого поведения.
   – Ты помнишь, что у нас правостороннее движение? – Мама безумно ароматно и со смаком закурила.
   – Спасибо, что напомнила.
   – Вот что! – начала она, прорисовывая контуры губ. – Лето ты поработаешь у меня. Ближе к осени Эмиль проект запустит – пойдешь к нему работать. Администратором или координатором.
   – А чем я буду у тебя заниматься?
   – Придумаем, ты знаешь, я думаю, ты вполне могла бы давать за меня интервью, ну и со своим сценарным высшим…
   – Оборванным высшим, мама, оборванным…
   – Хорошо, со своим оборванным высшим ты вполне сможешь прописывать обстоятельства действия в моих книгах. Да, это черная работа, но надо с чего-то начинать.
   Моя мама – автор женских романов, то детективных, то не очень. Стыдно признаться, ни одного не читала. Продаются неплохо. Больше в регионах. Но это отнюдь не значит, что такой вид деятельности приносит большие деньги. По крайней мере, я этих денег не видела.
   – Мам, я не хочу так жить!
   – А есть ты хочешь?
   – То есть у меня только два варианта: либо подносить кофе друзьям Эмиля, либо быть твоим лит. негром?
   – Ты слишком грубо сформулировала. Это лишь начало. Многие великие сценаристы начинали с того, что носили кофе на съемочной площадке.
   – Знаешь, зачем папа меня отправил в Лондон??? Чтобы я никогда, слышишь, НИКОГДА не носила никому кофе.
   – Все через это проходят. У тебя есть другие варианты? Я рада бы тебе помочь, но у меня своя жизнь – ты уже взрослая. Поносишь кофе, не развалишься. Опустись с небес на землю!
   Когда мама переходит на крик, то иногда у нее в уголках губ появляется капелька слюны. В детстве я протягивала ей салфетку, и мы переставали ругаться.
   Салфеток под рукой не было.
   Как и желания.
   – Варианты всегда есть, – восстал из ада мой оптимизм.
   – Какие? Тебе хоть из одной компании ответили на резюме? Ты витаешь в облаках, думая, что кому-то нужны молодые дарования. Чтобы иметь все и сразу, есть только два пути: стать шлюхой или содержанкой, что в общем-то близко по содержанию.
   – Да легко.
   Я нажала на тормоз и остановила машину в самом центре пробки. Вышла под возгласы других машин, которые сигналили моему экспрессивному поведению. А мне было плевать.
   – Ты совершаешь глупости и работаешь на публику! Я прекрасно знаю, что ты никогда на подобное не решишься! – крикнула она мне вдогонку, потом пересела на переднее сиденье и начала задумываться, каким аперитивом запить данный вид ссоры.
   Лучше на панель. Кофе подносить – та же проституция с наименьшими заработками.
   Никогда не знала, что для меня Никитский бульвар (мама моя не выносит колец, обручальных, жизненных, а тем более Садовое или МКАД и потому ездит только через центр) будет иметь синоним «панель».
   Суть дорожно-транспортных отношений в том, что всегда кто-то кому-то переходит дорогу. Что зеленый для одного, то красный для другого. И так будет вечно. Пока не зажжется желтый, и участники этих странных отношений не пойдут на риск, и не начнут решать, кто же из них прав, а кто лев.
   Машины в правом ряду мигали поворотниками, как цветомузыка. Меня прельщал тот ряд.
   От асфальта бил жар. Каблуки тонули в раскаленном асфальте. Неужели привести с собой дождь – это такой немыслимый перевес багажа?
   И тут, в очередной раз выдернув себя из недр земли асфальтной, я решилась.
   Решилась хоть раз в жизни ответить за собственные слова. Обычно мне удавалось отмазываться.
   Сначала после принятия этого решения было безумно душно, в горле образовался комок нервов, по рту – сушь. В голове царил кавардак. А по ощущениям грядущий обморок.
   Я решила не рисковать своей вегетососудистой дистонией и двинулась в сторону пешеходного перехода.
   …как вдруг из соседней машины заиграл Патрик Вульф.

 
It’s you
Who puts me in the magic position, darling now
Yo u put me in the magic position
To live, to learn, to love in the major key^[3]
 

   Неужели кто-то в Москве слушает брит-поп? Если он еще и читает Стивена Фрая, то я готова не бросаться под поезд в ближайшие полчаса.
   А какого черта и не наломать дров? Если верить отцу, то живем мы только один раз и терять, собственно говоря, нечего. С другой стороны, если верить матери и мы живем много жизней, то тем более, почему бы не рискнуть?
   Гулять так гулять!
   Трясущейся рукой я постучала в окно пассажирской двери первой попавшейся машины – той, из которой доносился Мистер Вульф со своей песней «Magic position».
   Водитель опустил окно.
   Диск заело.
   Кто бы сомневался – с моей-то претензией на везение.
   – Можно я у вас здесь посижу? – Я пыталась не смотреть на мужчину, управляющего данным транспортным средством.
   – Зачем?
   Не могу сказать, чтобы мужчина испугался, скорее он был приветливо насторожен.
   – Откройте, пожалуйста, быстрее, а то сяду в соседнюю.
   В России угроза – всегда самый верный метод манипуляции.
   Он снял блокировку с дверей и пустил меня в свой вечер.
   Зазвонил телефон.
   Его.
   Он звонил так настойчиво и так проворно, но ни я, ни водитель не обращали на этот звук никакого внимания. Мы сидели в пробке и молчали.
   Нам было все равно.
   Мы оба не понимали, что делаем, но, в отличие от меня, мускулы моего спутника были расслаблены. А дыхание ровное.
   – Что у вас случилось с музыкой? Диск заело? Может, протрем диск и поставим снова?
   – Да проще другой диск поставить. Или радио включить. – Для него не было проблем в мелочах – это плюс.
   Видимо, он тоже от чего-то бежал. Его грустный взгляд делил дорогу на дополнительные полосы движения. По радио играла заунывная песня на иврите. Это минус.
   – Он поет о том, что если девушка согласится и пойдет вместе с ним, то он непременно сделает ее счастливой. Только ей надо поверить, – решила я хоть как-то начать разговор о цене, не получилось, конечно, но хоть попыталась.
   – Ты знаешь арабский? – спросил меня водитель.
   – Это иврит.
   – Хорошо, поставлю вопрос иначе, ты знаешь тот язык, на котором исполняется эта песня?
   – Нет, но если бы я вдруг решила спеть такую песню, то непременно вложила бы такой смысл. Такой тональностью только липовые обещания раздавать.
   Водитель рассмеялся.
   – Куда тебе? – спросил он.
   – А какие варианты? Из двух: к тебе или к тебе? – Я сказала это с такой уверенностью, как будто каждый день зарабатываю на жизнь проституцией.
   Я улыбнулась. Потому что Станиславский точно только что перевернулся в гробу и истошно прошептал: «Верю».
   Мужчине, простите, моему первому клиенту было чуть за тридцать. Или под тридцать. Около того.
   Седины ни в волосе, ни в голосе пока не намечалось.
   Поскольку он сидел, точный рост я определить не смогла – но в нем было нечто умиротворенное. Как в рекламе «Пусть весь мир подождет». И он ждал. Не мужчина, а мир.
   Мне нравилось, как холодный воздух смешивается с его ароматом. Последнее, что я привезла отцу, – сейчас так противно вспоминать, – это купленный в duty-free одеколон Dior. От моего первого клиента доносился этот запах.
   Я была уже готова начать набивать sms Зигмунду Фрейду, но тут вспомнила, что не знаю его номера и что свой Blackberry оставила в машине мамы. И к тому же я хоть и дома, но в роуминге, и потому, скорее всего, заблокирована.
   Из левого глаза покатилась предательски одна слеза.
   – Что-то случилось?
   – Нет, просто жарко.
   – Хотите воды? – Он потянулся за бутылкой с минералкой.
   – Нет, спасибо. Мне бы закурить.
   – У меня в машине не курят.
   – Не курят – так не курят! – Я посмотрела на часы. Было начало девятого.
   Знаете, бывает такой сканирующий взгляд, как детектор, счетчик или металлоискатель? Вот именно таким взглядом он окинул мои часы. Мне их мать отдала перед отъездом. Ей часто дарят, как ей кажется, ненужный хлам. А я донашиваю. Часы за несколько тысяч долларов. Я опять же повторяю, что я не богатая и даже не сильно обеспеченная, просто мама моя небожительница, а я с сачком по лужайке жизни бегаю.
   Мне кажется, мой первый клиент сопоставлял факторы и прикидывал, во сколько я ему обойдусь. За час.
   Мы снова намертво встали в пробку, на этот раз уже на Страстном бульваре. Я решила, что это повод или хотя бы причина, чтобы выйти покурить – все равно он далеко не уедет.
   – Ну рассказывай, почему ты села именно в мою машину? Ты же чем-то руководствовалась, совершая этот выбор? – Он резко перешел на «ты».
   – Мне показалось, что ты бы заплатил больше всех.
   – А как же дорогой «Рэндж-ровер», что стоял рядом? Мне кажется, правильнее было бы сесть туда.
   – И нарваться на брюзгу и неврастеника? Ну уж нет!
   Все – я собралась с духом и вышла в духоту поддаваться пагубной привычке.
   – Куда ты? – Он схватил меня за руку, не давая уйти.
   – Покурить. Не волнуйся – не убегу.
   – Как тебя звать-то?
   – Света! – пусть будет так.
   Да будет свет, то есть Света. Звезда… Нет, сегодня просто звезда.
   Я вышла из машины и закурила сигарету. Так странно, я не додумалась взять с собой сумку, телефон или ключи от дома, но схватила мамины сигареты и зажигалку.
   Мой первый клиент включил аварийку. Это было так галантно и трогательно, что я решила сделать ему скидку, окончательно вжившись в роль.
   Солнце било по глазам, а мозгов опустить очки мне не хватило. Мне было грустно и больно, мне хотелось отомстить всему миру. Мне хотелось страдать, чтобы потом предъявить эти страдания и найти виноватых, не догадываясь, что это будет только моя боль, моя сначала, может, но далеко не факт, потом она отголосками вознесется к ней и снова вернется, и в конце будет тоже моя боль. Проще говоря, полное правообладание чувством. Ничтожным таким чувством.
   Он вышел из машины в вечернее пекло. Такая она, эта Москва, один шаг – и ты на обочине ада.
   Все-таки высокий.
   – Меня, кстати, Макс зовут. Давай я с тобой покурю.
   – Тебя угостить сигаретой?
   – Угости.
   Я протянула ему пачку и зажигалку. Последний предмет он очень тщательно осмотрел, как будто делал свои выводы.
   – Так куда поедем? К тебе или к тебе? – Макс, теперь уже можно называть его по имени, смотрел на меня, с четким ожиданием, что сейчас я назову ему адрес. А еще я чувствовала, что он понимает мой блеф.
   – Давай лучше к тебе.
   – Не боишься?
   – А должна?
   Он не ответил. В конце концов, всем бы умирать от рук (и не только рук) таких красивых маньяков.
   – Мы поедем за город смотреть мой дом.
   – Ты меня изнасилуешь и закопаешь?
   – Первое вряд ли, второе – только по желанию.
   Мы стояли и молчали.
   – Обычно в такие моменты девушка спрашивает точный адрес и сообщает его по телефону вышестоящим.
   – А я сама по себе. И телефона у меня нет.
   – У тебя верхняя пуговица оторвалась. Резко расстегивала?
   Да, с театральным выходом из машины на глазах матери я перегнула пуговицу.
   Он посмотрел на мою рубашку. Я чувствовала кожей, как он анализирует происходящее и прекрасно понимает, как я в спешке ее расстегивала.