Страница:
А я? Сколько же я прожила без любви? Три года?
Целую жизнь.
Облако № 2
Бывает.
Когда я пыталась принять тот факт, что не стало отца, я попыталась договориться с собой – не вспоминать о маминых полетах во сне и наяву.
Не поверите – это тоже не вышло. У меня ничего, кроме фекалий, вообще не выходит. Так уж я устроена.
Мне было двенадцать, когда мама поведала мне свою историю полетов во сне и наяву. Под утро, расстроенно, будто пытаясь отомстить всему миру в лице меня. Или просто исповедываясь.
– Знаешь, когда я поднималась над телом, мне было так хорошо… Это не значит, что сейчас я не умею ценить жизнь, но и не вижу больше смысла, чем видела тогда.
– А по мне ты скучала?
Она молчала… Строила полузадумчивую гримасу.
– Ну хоть чуточку? А по папе? – продолжала я свой допрос.
– Нет, о вас я не вспоминала, не думала. Мне было слишком хорошо. Очень не хотелось обратно. Но там, как видишь, у меня не сложилось, и я вернулась. – Она засмеялась. – Пришла в себя, долго пыталась отыскать в закромах воспоминаний, чем я занимаюсь на работе. Начала снова жить.
Она обняла меня.
Бах!
Отец умер.
Нет больше его. И там он меня не любит, даже если есть то самое «там».
Моя любовь – снова односторонне направленный вектор.
– Сколько времени? – спросил у меня молодой человек, случайно, как в фильмах, то есть омерзительно банально, толкнувший меня на выходе из метро «Кропоткинская».
– Без пяти минут осень!
Он пробурчал что-то невнятное и обидное.
Мне кажется, единственный человек, способный меня оценить, – это Вуди Аллен. Или Макс, тот оценил в бутылку шампанского, в мое пузырящееся лето.
Лето длится ровно пять минут. Завтра первое июня.
Может, стоит купить проездной билет на метро?
Три года в Лондоне тянулись вечность, и должны были продлиться еще пару. Но не срослось, как у моей мамы с небожительством.
Я добрела до дома неторопливо. Понимая, что причинила боль. Но шла я со своей болью, и именно поэтому не готова была брать на себя свою же вину. Нет на нее свободных рук. Тихо поднялась по ступенькам подъезда.
Я унаследовала от отца одно очень ненужное качество – неумение признавать вину, зато четко осознавала значение слов «презумпция невиновности».
Признаюсь, больше всего на свете мне хотелось пробежать по этим ступенькам и рассказать историю своих ночных приключений, но я снова прикусила язык. Нельзя.
Мать сидела в халате и курила в гостиной, слушая непонятный диск Алены Свиридовой в обработке.
Песня «Если все не так» играла у нее на повторе. Это мне удалось понять за получасовое молчание.
Ну накосячила. Козя-бозя вышла. Виновата.
Не признаюсь.
Думаю, почти все люди так устроены, что единственный человек, которому они могут соврать, – мать. Сначала из страха получить по жопе, потом экономя нервы, а далее все входит в привычку.
С ночи посуда стояла на столе. Она снова уговорила бутылочку винца, а может, две, и, естественно, сейчас я буду в этом виновата.
– Господи, как же мне хорошо жилось, когда тебя не было в стране. Но я же тебя все равно люблю. Как же у меня такое выродилось.
– Мам, я тут недавно по National Geographic смотрела роды в натуральную величину – не надо об этом процессе.
– Даже несмотря на все твои выходки я тебя люблю. Но как нам ужиться, пока не представляю.
– Правильно, я же твоя дочь. С чего тебе меня не любить? Но ты мне очень редко звонила, ни разу не приехала.
– Я, как и ты, вынуждена работать. Как клиенты, нашла себе ночью приключений?
– Ты мне слишком редко звонила.
– Много заработала?
– Почему ты мне практически не звонила?
– Тебе наличными дали или у нас теперь с шлюхами кредитками расплачиваются?
Проснулся Эмиль.
Вопрос не в тему, но вы когда-нибудь испытывали спонтанное сексуальное влечение к собственному отчиму?
Ладно, это у меня спросонья.
– Мам, ты даже не позаботилась о том, чтобы я прилетела на похороны отца, тебе было просто лень своевременно перевести деньги?
– Я ПРОСТО хотела, чтобы ты запомнила его живым. Ты так и не научилась ничего понимать. Я не хочу тебя видеть. – Мама ушла из кухни, пояс халата волочился за ней всю дорогу, пока не застрял в дверной щели. Она повторно открыла дверь и выдернула его с силой. Затем хлопнула дверью так, что нас собакой, которая меня уже практически вспомнила, передернуло.
Эмиль же и ухом не повел. Он стоял напротив меня в одних трусах и пил сок прямо из пакета, почесывая живот.
Вы когда-нибудь знали, как это – не знать, как жить дальше? Я вернулась в чужую Россию, где уже нет близких – это вам не проболеть полчетверти в десятом классе, это сложнее. Или у меня ранние приступы осеннего одиночества в мае месяце. Нет, близкие люди остались, их тела ходят и передвигаются, но у них три года общих воспоминаний, стремлений и свершений, а у меня одиночества? Единственный человек, который готов был отдать для моего будущего все, умер? Куда мне идти, к кому? Не хотеть жить, и я не собиралась этого делать. Единственное, что отвлекало от мысли о самоубийстве, – приступ голода. Я окрестила сегодня днем булимии и съела разом сковородку жареной картошки, не разогревая. Сейчас я наемся, прокакаюсь как следует – чтобы у трупа не было вздутого живота, и обязательно сведу счеты с жизнью как казусом бытия. Хотя нет – еще кое-что отвлекало – новость об очередной части «Пиратов Карибского моря», умереть, не зная, что случилось с Джеком Воробьем, я не могла. Из практически патриотического долга. А еще и Борн…
Ну что за день – одни неприятности. Чес-слово.
Я решила, что высплюсь, отдохну и обязательно закончу со своим существованием.
Интересно, а если бы мы с Максом встретились иначе, у нас могло бы что-то получиться?
Нет, конечно нет – размечталась.
Я посмотрела на потолок и, наконец, обнаружила там пару не расщелин еще, но тонких-претонких трещин, ветвистых и прямолинейных и настойчивых одновременно.
Отныне будет, что изучать. Я передвинула кровать, чтобы обзор был наилучшим.
Такие нынче нервы.
Облако № 3
Мама продолжала слушать ремикс на Алену Свиридову.
Уснуть и встать в солнечном мареве – равносильные по сложности задачи.
Мне предстояли обе.
Хотя что я все о себе да о себе?
Пора рассказать вам о единственном близком мне человеке – Друге из Бронкса. История наша с ним идет не из глубокого детства (так что ни слова о Фрейде), но знакомы мы достаточно давно.
Странно, кто бы мог подумать, что в 1985 г. с разницей в пару месяцев из двух ничем не похожих, кроме вывесок, зданий вынесут двух ничем не сравнимых, кроме будущего, младенцев? Меня и Друга из Бронкса.
Говорят, мой отец, в день, когда я вылупилась, заплакал. Потом он, естественно, все отрицал – но все равно приятно.
А что касательно Друга из Бронкса, то встретились мы только спустя шестнадцать лет – познакомились в Лондоне, а впоследствии выяснилось, что живем в соседних домах. Так я стала пацаном в юбке, а он подружкой в спущенных штанах. Мы сидели и курили купленные напополам сигареты на всех паутинках и качелях от Пречистенской набережной до Арбата и обсуждали все, включая планы на жизнь. Потом я уехала…
А Сашка начал свою взрослую жизнь (в семнадцать-то лет) с мечты заработать свой первый миллион, не догадываясь, что только настоящие глупцы его зарабатывают.
Друг из Бронкса учился в музыкальном училище, пел (и пил, кстати, тоже), трудился как шмель день и ночь, но его голос всегда был одним из… Помните, на Олимпиаде или другом спортивном симпозиуме играла песня Era – Ameno? Так вот, эту песню записывали в 1999 г. на одной из студий в Таллине. В одном из хоров, звучащих в треке, пел Сашка. Мечтающий быть соло.
Соло – это всегда одиночество. Пришло запоздалое понимание, о котором он мне написал в одном из ночных sms, отправленных в пустоту Лондона, что одного голоса мало. Нужен еще и папа.
Папа был, но вкладываться не хотел, потому что в последнюю очередь желал сыну будущего популярного исполнителя. Внешность у Саши была своя, особенная. Но не для сцены – не было в нем той банальной смазливости, которую с таким смаком и удовольствием хавала российская публика. Сашка пел со смаком, но такая публика пока была не по зубам. Сам же Друг из Бронкса откровенно выражался, что «еблом не вышел» – однако многих девушек, влажных от одного его появления, такая характеристика не пугала.
Друг из Бронкса выбрал одну. Еще до начала своей стремительной ошибки карьеры. Его выбором, сознательным, я надеюсь, стала скромная серая мышка, живущая в одном из подмосковных городков. В момент моего отъезда жителям этого городка еще не присваивали московские номера, а теперь аккредитовали странным словом «агломерация».
Я пропустила всю эту историю, мой лучший друг изменился на все градусы и стороны света. Мы валялись дома на диванах вечерами и пили чай – он рассказывал и рассказывал. Мои события по сравнению с его – что концерт симфонической музыки рядом с программой «Окна».
Друг из Бронкса присылал мне ее фотографии, но я даже не открывала их. Не могу сказать, что я ревновала, скорее так – если бы она мне не понравилась, то я бы не стала на это намекать, а высказала бы все напрямую, но все знают, как вредно ругаться на больших расстояниях.
– А как все началось? Ты же считал, что спать больше трех ночей можно только с Евой Герциговой? – спросила я его, доедая пятую по счету банку меда с курагой.
– Обещаешь, что не расскажешь маме, и она не вставит это в свой очередной роман?
– Даю честное пионерское.
– Еще Советским Союзом поклянись!
– Да легко!
– Да история банальна до отвращения. Еще года три назад мы с Ваней, я тебе тоже, кажется, про него писал, банально поспорили, у кого меньше прогулов выйдет. Он все подкатывал к Женьке, а она такая страшненькая была, неухоженная – прямо жуть. – Друг из Бронкса пожался в морозных судорогах собственных описаний. – Ну и я с понтом решил научить его, как делают профи. Ты же меня помнишь, каким я дураком был. Мне поначалу было так стыдно ее куда-то выводить, бррр… все это косые взгляды. Ну, дурак был, сказал уже.
– Кто сказал, что был?
Сашка кинул в меня пачкой с салфетками.
И начал снова поведывать мне свою историю.
В личном плане Друга из Бронкса погубила борзость и половой орган, который он клал на общественное мнение в начале своего романа. И когда лед не просто тронулся, а Женька в него влюбилась, Сашка решил, что становиться законченной сволочью в восемнадцать лет безбожно. И нужно аккуратно всплыть из этой ситуации. Всплыть пытается до сих пор – вдалеке уже показалось брюхо холостой жизни.
Его безумно тронуло (читайте, ему польстило), что стоило ему лишь кинуть взгляд в Женину сторону – как она уже сдалась. Поломалась для виду, покорчила целку – и легла смертью слабых. И не будь она столь серой и столь неприметной, Сашка бы обязательно ее сломал. Но именно эта ее боязливость и неумение идти наперекор зацепили его. Он увидел в ней нечто настоящее, не обезображенное мей-капом и далекое от глянца. Живое.
Много лет назад они поехали после института в центр и засели в «Кофе-хаусе» на Мясницкой, где сейчас только потрескавшийся кафель да обшарпанные стены и куда теперь захаживают лишь местные бедняки, раньше раздававшие флаеры «Две чашки по цене одной» на улице. Так они и пьют те самые чашки разбавленного капучино.
Сашка заходил в подобные места тогда (хотя тогда для студента это вовсе не было постыдным), когда они попадались ему на пути – как в тот раз. Они сели в углу – так, чтобы ничто, кроме сентябрьского вечера, не смогло им помешать. Женька приобрела, войдя в кофейню, сумрачно-серьезный вид.
– Что ты будешь? – спросил Сашка, не переводя взгляда с меню на нее.
– Ничего. – Она испуганно отбарабанила почти заученный ответ.
Видимо, у нее просто не было денег.
– Может, сок? – настаивал Друг из Бронкса.
– Нет. – Она обиженно мотала головой.
Он все равно сделал заказ, с тех пор персиковый сок стал ее любимым.
Женя, казалось, была целиком и полностью в него влюблена, а он поначалу испытывал лишь чувство жалости и стыда, не мог он перебороть это гнетущее чувство и вывести ее в люди. Это потрепанное и молчаливое блеклое создание.
Но Женька уже целиком и полностью зависела от него, и Сашка, понимая это, принимал пол-литра чувства вины. Внутрижизненно.
Спустя пару месяцев общения он привез ей целый пакет одежды, чтобы не краснеть. Любая девушка страшно обиделась бы, развернулась и ушла, а Женя покорно приняла. Повесила в шкаф, но бирки срезала, только когда появился повод все это надеть и выйти в люди.
Никогда не понимала я этого выражения – «выйти в люди», а до этого я что «животное» и в хлеву обитаю, что ли?
Женька аккуратно сложила срезанные бирки в ящик комода и строго-настрого запретила кому-либо все это выбрасывать. Дочь дальнобойщика и буфетчицы в «Олимпийском» сегодня обретет новую славу – славу девушки богатого парня. «Все люди как люди – а я королева», – подумала она тогда. И это чувство стало главным мотиватором ее жизни – один пакет, и глаза наливаются кровью. Чьей?
Странный английский снобизм – судить раньше времени. Если дочь дальнобойщика – то обязательно разводит на деньги, а если дитя искусства – то непременно шлюха?
Жизнь покажет, нарисует и поставит вместо прочерков нужные имена.
Как бы мне хотелось телепортировать Сашке в прошлое одно короткое sms: «Не корми волков с рук».
Пока я поедала вкусности из магазина «Fortnum amp;Mason», параллельно молясь на «Дживса и Вустера», Сашка работал над своей жизнью, не покладая рук. Ему было уже восемнадцать, он часто бывал в те времена в модных клубах, вроде «Суфле», «Diamond Hall» (хотя я бы переименовала в Прихожую фальшивых стразов, а не бриллиантов), «Apriori» и «Министерство». А ну все быстро вспомнили и ударились в ностальгию.
Ведь только люди моего поколения, прочитав сейчас эти слова, искренне улыбнутся тому разбодяженному сексу на пляже, вспоминая утреннюю ловлю такси на выходе, и зарождение r`n`b-тусовки.[5] Сейчас это привычно и обыденно. Бутовские задаваки с палеными сумками «Виттон», живущие по принципу r`n`b – это rich amp;beautiful, и только мы ловили ритм и блюз происходящего. Музыка превратилась во вранье и макияж.
Одним четвергом в «Суфле» Сашка глядел в оба и искал что-то интересное, а главное, новое в посетителях. Среди них он был чужой. Каждый раз, выходя из клуба, за исключением состояний уж очень сильного алкогольного опьянения, он пытался придумать, как бы заработать свой первый миллион. А при белой горячке искренне верил, что уже его заработал. Знаете, как говорят психоаналитики: «Хотите, чтобы ваше желание сбылось – думайте, что оно уже свершилось».
В голову Друга из Бронкса все время лезли махинации с недвижимостью. Но этим занимались все кому не лень. Ему было не лень, но годков маловато. «Так в чем же секрет успеха?» – задавался он вопросом. «А вдруг в молодости?» – отвечала ему теплящаяся чуть выше живота надежда.
Сашке было почти девятнадцать, и ему во что бы то ни стало необходимо попасть туда, где крутятся те самые миллионы. Для начала – в молодежную тусовку, которая жила в двух ипостасях – злачных заведениях и Интернете.
Как-то Друг из Бронкса ехал с очередного слета детей богатеньких буратино домой. На светофоре таксист посмотрел на растяжку «mail.ru» и начал свою почти отческую благодетельность:
– Знаешь, пацан, вот пройдет время и ты попомнишь меня добрым словом. Рви когти и дуй в Интернет. Это не всемирная помойка, а настоящий клондайк – будь у меня деньги, я бы обязательно вложил, но увы… – Сашка сделал вид, что взял совет на заметку, как вдруг действительно взял сказанное на заметку, но виду не подал. – Эх… Глупый ты еще, – махнул старик и выжал сцепление.
Сашка расплатился и ушел. Забыл.
Зашел в прокуренный подъезд старого сталинского дома, молча проехал в лифте все семь этажей, включил компьютер. Тот завизжал, нарушая тишину предутреннего покоя.
Женька спала сном младенца в другом конце города, а точнее, за пределом Московской кольцевой автодороги, не догадываясь, что именно в ту ночь она, само того не зная, встала на новую тропу – Москву.
Сашка залез на www.nightpeople.ru и стал искать свою физиономию на фотохрониках. Не нашел. Расстроился.
Особо модные в то время r`n`b-тусовки освещались очень бегло и примитивно, а куда больше внимания уделялось «более взрослым» вечеринкам. В тот же час размышлений Сашка задался вполне серьезным вопросом: а какие интернет-ресурсы вообще могут развернуто освещать те или иные мероприятия – за исключением достаточно похабных www.rnb.ru и www.rnbstyle.ru, рекламы ни на одной из страничек Саша не увидел, а если и были, то дешевые, слепленные на скорую руку баннеры, все на уровне студенческой самодеятельности. Достаточно фигового пошива.
Друг из Бронкса вышел на балкон закурить свой ночной бутерброд. Он всегда ел на ночь – потому и не толстел. Never ever. Обычно после такой сигареты, фильтр которой имел привкус чая и брауншвейгской колбасы, именно после этого действия он клал (иногда даже не чистя зубы, потому что сильно уставал) голову на подушку и моментально погружался в сон.
Однако в это утро он не уснул ни на секунду. Его заботил только один факт, почему до него еще никто не додумался сделать такое? Начать на жизни зарабатывать деньги? Не ходить на работу – а окружить свою жизнь работой?
Ну чем не рай?
А про бесплатный сыр в мышеловке помните?
К слову, сейчас Друг из Бронкса стал валютным миллионером, открыв крупнейший на территории СНГ r`n`b-портал, и на входе в его постель стоит злобный фейсконтроль. Ходят даже слухи, что у девушек, посягающих на Сашку – а таких, поверьте, не мало, – начинаются проблемы с придатками. Что Женька сходила к бабке, и та поставила на Друга из Бронкса тройную защиту. Потому что многие ей завидовали и говорили разное-безобразное.
О том, как это случилось, я расскажу чуть позже.
За Сашкиными рассказами о случившемся минуло несколько недель. Они тянулись со скоростью улиток или устриц. Кто из этих живых двигается медленнее, я никак не могу запомнить. С матерью отношения стали сухими, но стабильными. Я все также продолжала поиски работы, пока, наконец, не сдалась и не начала помогать маме с графиком и распорядком, иногда отшучиваясь, что крепостное крестьянство отменили еще в 1861 г.
Утро начиналось с привычных фраз: «Я не просила тебя себя рожать», «Знала бы, что такое получится, ни за что не стала бы».
Эмиль по утрам улыбался мне шире и лучезарнее, чем маме. По вечерам менял приоритеты.
Я все еще жила свой очередной год без любви. Иногда подумывала стать лесбиянкой или катилась к фригидности.
Мои чувства изжили себя, когда не прошел перевод и я не успела прилететь на похороны собственного отца.
Ему было всего шестьдесят лет.
Когда они с мамой познакомились, у него уже было трое или четверо детей, а она была его ассистенткой, носила кофе и слушалась во всем. Тогда театральные режиссеры были в почете, позднее в бедности, по большей части. Мой отец покинул театральный помост и занялся ужасной вещью – торговлей. Он всегда говорил, что данный вид деятельности до добра его не доведет. И не довел.
Магазины театральных костюмов приносили деньги. И больше ничего.
Я жила все тот же день без любви.
Сегодня любовнику моей матери исполняется тридцать лет, насчет того, что Эмиль старше меня всего на семь лет, я погорячилась в аэропорту, но он все так же с легкостью мог быть моим старшим братом. Он даже моложе Макса.
Макс втихаря признался, что и имя, и отчество, и даже фамилия начинаются с буквы «м», и я с чистой совестью обозвала его МММ`ом,[6] без оглядки на Мавроди.
Мысли о нем посещали меня со спонтанной регулярностью, кажется, я в действительности подписалась на спам-рассылку мыслей о человеке, которого я никогда не встречу, как в саундтреке к «Юноне и Авось».
Эмиль отмечал свое приближение к старости в небольшом трехэтажном ресторане на Сретенке. Один из залов был полностью закрыт под банкет.
Съехались красивые, но взрослые люди. Друзья, большей частью моей матери. На красивых и недетских машинах. С большими силиконовыми губами, тюнингованными лицами и задницами со штампом «липосакция произведена успешно», в зале ощущался мерзкий аромат «Летуаля» и «Арбат Престижа».
Несмотря на то что скоро мне стукнет двадцать один год, мне запрещалось употреблять алкоголь крепче вина на подобного рода мероприятиях и тем более курить.
Так я и бегала на этаж ниже. Садилась за барную стойку, пила лонг-айлэнд айс-ти, курила мамины сигареты и смотрела на счастливых людей.
Все люди, находящиеся за пределом моего круга общения, казались мне предельно счастливыми.
Я расплатилась с барменом.
Как вдруг увидела Макса. Он сидел за низким столиком в Каминном зале, уютно расположившись на глубоком белом диване. Счастливый человек.
У меня начался внезапный приступ тахикардии – я верю, что даже влюбленность и очарование могут нести неизлечимые болезни, которыми приходится болеть хотя бы в течение часа.
Мне казалось, что сердце уже разбилось о ребра и сейчас просочится сквозь поры и вытечет на пол, испачкав платье.
Рядом с Максом сидела хрупкая девушка чуть старше меня. Ей было около двадцати пяти. Она была простой внешности, не могу сказать, что красивая – скорее ухоженная. Тонкие губы, узкое лицо, аккуратный, чуть задранный кверху нос. И полное отсутствие груди. Она сидела в белом сарафане и периодически сливалась с диваном, мне приходилось заново фокусировать взгляд, чтобы ее заметить.
Какие у нее тонкие руки!
Еще более худощавые ноги.
Хотелось ледяного шампанского. Героини мамы всегда его пьют. На радостях. Я лично подумала, что бегать по ресторану в поисках корвалола достаточно глупо и можно просто загнаться алкоголем.
– Можно мне бокал самого дорогого шампанского, – попросила я шепотом у официанта.
– Девушка, самое дорогое шампанское у нас продается только в виде бутылки.
Мне стало обидно. Вот так оно всегда – соберешься пустить пыль в глаза. А реквизиторы всегда забудут про эту самую пыль, на бутылку у меня нет денег, можно было бы, конечно, прописать эту бутылку в счет банкета, но это так муторно.
Остается довольствоваться грязью, вроде «Кир-Рояля».
Я сделала пару глотков, достала из сумки кошелек. Двадцати рублей двумя бумажками не было. Надо нанимать реквизитора. Я взяла самую ровную и самую гладкую сторублевую купюру.
– У вас ручка есть? – спросила я у бармена. – А еще лучше фломастер.
– Есть только ручка!
– Давайте!
Я написала свой номер на купюре и внизу подписала «Нравятся мои визитки?».
Пошла к столу. Ноги чуть тряслись на каблуках. И это у меня??? Я живу жизнь без любви, у меня такого не бывает. Я же бесчувственная. Точно вам говорю.
Длинное шелковое платье прилипало к ногам, волосы путались и падали на губы, пока шла, пыталась выплюнуть несколько прядей, но они все так же прилипали к блеску. Одним словом, кинематографичной сцены так и не вышло.
Макс сидел ко мне спиной.
Девушка, видя, с каким упорством я направляюсь в их сторону, пыталась знаками показать Максу, что не самым плохим решением было бы обернуться.
Я резким движением положила деньги на стол. Если бы чуть промедлила, то моя нервозность быстро обнажилась бы.
– Вот, возвращаю свой долг. С процентами.
Девушка безумными глазами смотрела в сторону Макса, не понимая, почему незнакомая девица возвращает ему такой смешной долг, и что самое смешное, не зная, при каких обстоятельствах он был дан.
– Кстати, это Ника, – пытался представить нас Макс. – А это Света.
– Если честно, то Маша.
Лицо Макса насупилось.
Ника потеребила его по плечу. Она смеялась во весь голос.
– И не стыдно тебе путать имена! Машенька, простите, он у меня, правда, не всегда тактичный! А ну, извинись перед девушкой!
Он у НЕЕ. Все понятно. Отчаливаю.
– Учитывая обстоятельства знакомства, нет ничего страшного, – решила я хоть как-то сгладить ситуацию. Кривовато вышло.
Ника улыбнулась, но имела достаточную силу самообладания, чтобы не лезть с вопросами, что да как.
Поиски меня увенчались успехом, и я была обнаружена таким субъектом семьи, как Эмиль.
Он был лицом известным. Не то чтобы многие его знали, но узнавали. Он был режиссером-тусовщиком, который снял всего одну картину и с тех пор все время был «в запуске», одним словом, ждал у моря погоды под крылом у моей матери.
– Это твой возлюбленный? – не сдержала удивления Ника.
– Можно я буду звать тебя папой? – Я обернулась на Эмиля, который сначала покраснел, потом позеленел и сменял эти действия беспромедлительно, из-за чего напоминал клубничину.
Целую жизнь.
Облако № 2
ОБМАНия. В стране туманов и обманов
Пусть мама услышит, пусть мама придет,
Пусть мама меня непременно найдет!
Ведь так не бывает на свете,
чтоб были потеряны дети.
© Мамонтенок на льдине
Бывает.
Когда я пыталась принять тот факт, что не стало отца, я попыталась договориться с собой – не вспоминать о маминых полетах во сне и наяву.
Не поверите – это тоже не вышло. У меня ничего, кроме фекалий, вообще не выходит. Так уж я устроена.
Мне было двенадцать, когда мама поведала мне свою историю полетов во сне и наяву. Под утро, расстроенно, будто пытаясь отомстить всему миру в лице меня. Или просто исповедываясь.
– Знаешь, когда я поднималась над телом, мне было так хорошо… Это не значит, что сейчас я не умею ценить жизнь, но и не вижу больше смысла, чем видела тогда.
– А по мне ты скучала?
Она молчала… Строила полузадумчивую гримасу.
– Ну хоть чуточку? А по папе? – продолжала я свой допрос.
– Нет, о вас я не вспоминала, не думала. Мне было слишком хорошо. Очень не хотелось обратно. Но там, как видишь, у меня не сложилось, и я вернулась. – Она засмеялась. – Пришла в себя, долго пыталась отыскать в закромах воспоминаний, чем я занимаюсь на работе. Начала снова жить.
Она обняла меня.
Бах!
Отец умер.
Нет больше его. И там он меня не любит, даже если есть то самое «там».
Моя любовь – снова односторонне направленный вектор.
– Сколько времени? – спросил у меня молодой человек, случайно, как в фильмах, то есть омерзительно банально, толкнувший меня на выходе из метро «Кропоткинская».
– Без пяти минут осень!
Он пробурчал что-то невнятное и обидное.
Мне кажется, единственный человек, способный меня оценить, – это Вуди Аллен. Или Макс, тот оценил в бутылку шампанского, в мое пузырящееся лето.
Лето длится ровно пять минут. Завтра первое июня.
Может, стоит купить проездной билет на метро?
Три года в Лондоне тянулись вечность, и должны были продлиться еще пару. Но не срослось, как у моей мамы с небожительством.
Я добрела до дома неторопливо. Понимая, что причинила боль. Но шла я со своей болью, и именно поэтому не готова была брать на себя свою же вину. Нет на нее свободных рук. Тихо поднялась по ступенькам подъезда.
Я унаследовала от отца одно очень ненужное качество – неумение признавать вину, зато четко осознавала значение слов «презумпция невиновности».
Признаюсь, больше всего на свете мне хотелось пробежать по этим ступенькам и рассказать историю своих ночных приключений, но я снова прикусила язык. Нельзя.
Мать сидела в халате и курила в гостиной, слушая непонятный диск Алены Свиридовой в обработке.
Песня «Если все не так» играла у нее на повторе. Это мне удалось понять за получасовое молчание.
Ну накосячила. Козя-бозя вышла. Виновата.
Не признаюсь.
Думаю, почти все люди так устроены, что единственный человек, которому они могут соврать, – мать. Сначала из страха получить по жопе, потом экономя нервы, а далее все входит в привычку.
С ночи посуда стояла на столе. Она снова уговорила бутылочку винца, а может, две, и, естественно, сейчас я буду в этом виновата.
– Господи, как же мне хорошо жилось, когда тебя не было в стране. Но я же тебя все равно люблю. Как же у меня такое выродилось.
– Мам, я тут недавно по National Geographic смотрела роды в натуральную величину – не надо об этом процессе.
– Даже несмотря на все твои выходки я тебя люблю. Но как нам ужиться, пока не представляю.
– Правильно, я же твоя дочь. С чего тебе меня не любить? Но ты мне очень редко звонила, ни разу не приехала.
– Я, как и ты, вынуждена работать. Как клиенты, нашла себе ночью приключений?
– Ты мне слишком редко звонила.
– Много заработала?
– Почему ты мне практически не звонила?
– Тебе наличными дали или у нас теперь с шлюхами кредитками расплачиваются?
Проснулся Эмиль.
Вопрос не в тему, но вы когда-нибудь испытывали спонтанное сексуальное влечение к собственному отчиму?
Ладно, это у меня спросонья.
– Мам, ты даже не позаботилась о том, чтобы я прилетела на похороны отца, тебе было просто лень своевременно перевести деньги?
– Я ПРОСТО хотела, чтобы ты запомнила его живым. Ты так и не научилась ничего понимать. Я не хочу тебя видеть. – Мама ушла из кухни, пояс халата волочился за ней всю дорогу, пока не застрял в дверной щели. Она повторно открыла дверь и выдернула его с силой. Затем хлопнула дверью так, что нас собакой, которая меня уже практически вспомнила, передернуло.
Эмиль же и ухом не повел. Он стоял напротив меня в одних трусах и пил сок прямо из пакета, почесывая живот.
Вы когда-нибудь знали, как это – не знать, как жить дальше? Я вернулась в чужую Россию, где уже нет близких – это вам не проболеть полчетверти в десятом классе, это сложнее. Или у меня ранние приступы осеннего одиночества в мае месяце. Нет, близкие люди остались, их тела ходят и передвигаются, но у них три года общих воспоминаний, стремлений и свершений, а у меня одиночества? Единственный человек, который готов был отдать для моего будущего все, умер? Куда мне идти, к кому? Не хотеть жить, и я не собиралась этого делать. Единственное, что отвлекало от мысли о самоубийстве, – приступ голода. Я окрестила сегодня днем булимии и съела разом сковородку жареной картошки, не разогревая. Сейчас я наемся, прокакаюсь как следует – чтобы у трупа не было вздутого живота, и обязательно сведу счеты с жизнью как казусом бытия. Хотя нет – еще кое-что отвлекало – новость об очередной части «Пиратов Карибского моря», умереть, не зная, что случилось с Джеком Воробьем, я не могла. Из практически патриотического долга. А еще и Борн…
Ну что за день – одни неприятности. Чес-слово.
Я решила, что высплюсь, отдохну и обязательно закончу со своим существованием.
Интересно, а если бы мы с Максом встретились иначе, у нас могло бы что-то получиться?
Нет, конечно нет – размечталась.
Я посмотрела на потолок и, наконец, обнаружила там пару не расщелин еще, но тонких-претонких трещин, ветвистых и прямолинейных и настойчивых одновременно.
Отныне будет, что изучать. Я передвинула кровать, чтобы обзор был наилучшим.
Такие нынче нервы.
Облако № 3
Ремикс нравов: любовь и доллары
Кто знает курс серебреников? Сколько дают за тридцать?[4]
© МММ
Мама продолжала слушать ремикс на Алену Свиридову.
Уснуть и встать в солнечном мареве – равносильные по сложности задачи.
Мне предстояли обе.
Хотя что я все о себе да о себе?
Пора рассказать вам о единственном близком мне человеке – Друге из Бронкса. История наша с ним идет не из глубокого детства (так что ни слова о Фрейде), но знакомы мы достаточно давно.
Странно, кто бы мог подумать, что в 1985 г. с разницей в пару месяцев из двух ничем не похожих, кроме вывесок, зданий вынесут двух ничем не сравнимых, кроме будущего, младенцев? Меня и Друга из Бронкса.
Говорят, мой отец, в день, когда я вылупилась, заплакал. Потом он, естественно, все отрицал – но все равно приятно.
А что касательно Друга из Бронкса, то встретились мы только спустя шестнадцать лет – познакомились в Лондоне, а впоследствии выяснилось, что живем в соседних домах. Так я стала пацаном в юбке, а он подружкой в спущенных штанах. Мы сидели и курили купленные напополам сигареты на всех паутинках и качелях от Пречистенской набережной до Арбата и обсуждали все, включая планы на жизнь. Потом я уехала…
А Сашка начал свою взрослую жизнь (в семнадцать-то лет) с мечты заработать свой первый миллион, не догадываясь, что только настоящие глупцы его зарабатывают.
Друг из Бронкса учился в музыкальном училище, пел (и пил, кстати, тоже), трудился как шмель день и ночь, но его голос всегда был одним из… Помните, на Олимпиаде или другом спортивном симпозиуме играла песня Era – Ameno? Так вот, эту песню записывали в 1999 г. на одной из студий в Таллине. В одном из хоров, звучащих в треке, пел Сашка. Мечтающий быть соло.
Соло – это всегда одиночество. Пришло запоздалое понимание, о котором он мне написал в одном из ночных sms, отправленных в пустоту Лондона, что одного голоса мало. Нужен еще и папа.
Папа был, но вкладываться не хотел, потому что в последнюю очередь желал сыну будущего популярного исполнителя. Внешность у Саши была своя, особенная. Но не для сцены – не было в нем той банальной смазливости, которую с таким смаком и удовольствием хавала российская публика. Сашка пел со смаком, но такая публика пока была не по зубам. Сам же Друг из Бронкса откровенно выражался, что «еблом не вышел» – однако многих девушек, влажных от одного его появления, такая характеристика не пугала.
Друг из Бронкса выбрал одну. Еще до начала своей стремительной ошибки карьеры. Его выбором, сознательным, я надеюсь, стала скромная серая мышка, живущая в одном из подмосковных городков. В момент моего отъезда жителям этого городка еще не присваивали московские номера, а теперь аккредитовали странным словом «агломерация».
Я пропустила всю эту историю, мой лучший друг изменился на все градусы и стороны света. Мы валялись дома на диванах вечерами и пили чай – он рассказывал и рассказывал. Мои события по сравнению с его – что концерт симфонической музыки рядом с программой «Окна».
Друг из Бронкса присылал мне ее фотографии, но я даже не открывала их. Не могу сказать, что я ревновала, скорее так – если бы она мне не понравилась, то я бы не стала на это намекать, а высказала бы все напрямую, но все знают, как вредно ругаться на больших расстояниях.
– А как все началось? Ты же считал, что спать больше трех ночей можно только с Евой Герциговой? – спросила я его, доедая пятую по счету банку меда с курагой.
– Обещаешь, что не расскажешь маме, и она не вставит это в свой очередной роман?
– Даю честное пионерское.
– Еще Советским Союзом поклянись!
– Да легко!
– Да история банальна до отвращения. Еще года три назад мы с Ваней, я тебе тоже, кажется, про него писал, банально поспорили, у кого меньше прогулов выйдет. Он все подкатывал к Женьке, а она такая страшненькая была, неухоженная – прямо жуть. – Друг из Бронкса пожался в морозных судорогах собственных описаний. – Ну и я с понтом решил научить его, как делают профи. Ты же меня помнишь, каким я дураком был. Мне поначалу было так стыдно ее куда-то выводить, бррр… все это косые взгляды. Ну, дурак был, сказал уже.
– Кто сказал, что был?
Сашка кинул в меня пачкой с салфетками.
И начал снова поведывать мне свою историю.
В личном плане Друга из Бронкса погубила борзость и половой орган, который он клал на общественное мнение в начале своего романа. И когда лед не просто тронулся, а Женька в него влюбилась, Сашка решил, что становиться законченной сволочью в восемнадцать лет безбожно. И нужно аккуратно всплыть из этой ситуации. Всплыть пытается до сих пор – вдалеке уже показалось брюхо холостой жизни.
Его безумно тронуло (читайте, ему польстило), что стоило ему лишь кинуть взгляд в Женину сторону – как она уже сдалась. Поломалась для виду, покорчила целку – и легла смертью слабых. И не будь она столь серой и столь неприметной, Сашка бы обязательно ее сломал. Но именно эта ее боязливость и неумение идти наперекор зацепили его. Он увидел в ней нечто настоящее, не обезображенное мей-капом и далекое от глянца. Живое.
Много лет назад они поехали после института в центр и засели в «Кофе-хаусе» на Мясницкой, где сейчас только потрескавшийся кафель да обшарпанные стены и куда теперь захаживают лишь местные бедняки, раньше раздававшие флаеры «Две чашки по цене одной» на улице. Так они и пьют те самые чашки разбавленного капучино.
Сашка заходил в подобные места тогда (хотя тогда для студента это вовсе не было постыдным), когда они попадались ему на пути – как в тот раз. Они сели в углу – так, чтобы ничто, кроме сентябрьского вечера, не смогло им помешать. Женька приобрела, войдя в кофейню, сумрачно-серьезный вид.
– Что ты будешь? – спросил Сашка, не переводя взгляда с меню на нее.
– Ничего. – Она испуганно отбарабанила почти заученный ответ.
Видимо, у нее просто не было денег.
– Может, сок? – настаивал Друг из Бронкса.
– Нет. – Она обиженно мотала головой.
Он все равно сделал заказ, с тех пор персиковый сок стал ее любимым.
Женя, казалось, была целиком и полностью в него влюблена, а он поначалу испытывал лишь чувство жалости и стыда, не мог он перебороть это гнетущее чувство и вывести ее в люди. Это потрепанное и молчаливое блеклое создание.
Но Женька уже целиком и полностью зависела от него, и Сашка, понимая это, принимал пол-литра чувства вины. Внутрижизненно.
Спустя пару месяцев общения он привез ей целый пакет одежды, чтобы не краснеть. Любая девушка страшно обиделась бы, развернулась и ушла, а Женя покорно приняла. Повесила в шкаф, но бирки срезала, только когда появился повод все это надеть и выйти в люди.
Никогда не понимала я этого выражения – «выйти в люди», а до этого я что «животное» и в хлеву обитаю, что ли?
Женька аккуратно сложила срезанные бирки в ящик комода и строго-настрого запретила кому-либо все это выбрасывать. Дочь дальнобойщика и буфетчицы в «Олимпийском» сегодня обретет новую славу – славу девушки богатого парня. «Все люди как люди – а я королева», – подумала она тогда. И это чувство стало главным мотиватором ее жизни – один пакет, и глаза наливаются кровью. Чьей?
Странный английский снобизм – судить раньше времени. Если дочь дальнобойщика – то обязательно разводит на деньги, а если дитя искусства – то непременно шлюха?
Жизнь покажет, нарисует и поставит вместо прочерков нужные имена.
Как бы мне хотелось телепортировать Сашке в прошлое одно короткое sms: «Не корми волков с рук».
Пока я поедала вкусности из магазина «Fortnum amp;Mason», параллельно молясь на «Дживса и Вустера», Сашка работал над своей жизнью, не покладая рук. Ему было уже восемнадцать, он часто бывал в те времена в модных клубах, вроде «Суфле», «Diamond Hall» (хотя я бы переименовала в Прихожую фальшивых стразов, а не бриллиантов), «Apriori» и «Министерство». А ну все быстро вспомнили и ударились в ностальгию.
Ведь только люди моего поколения, прочитав сейчас эти слова, искренне улыбнутся тому разбодяженному сексу на пляже, вспоминая утреннюю ловлю такси на выходе, и зарождение r`n`b-тусовки.[5] Сейчас это привычно и обыденно. Бутовские задаваки с палеными сумками «Виттон», живущие по принципу r`n`b – это rich amp;beautiful, и только мы ловили ритм и блюз происходящего. Музыка превратилась во вранье и макияж.
Одним четвергом в «Суфле» Сашка глядел в оба и искал что-то интересное, а главное, новое в посетителях. Среди них он был чужой. Каждый раз, выходя из клуба, за исключением состояний уж очень сильного алкогольного опьянения, он пытался придумать, как бы заработать свой первый миллион. А при белой горячке искренне верил, что уже его заработал. Знаете, как говорят психоаналитики: «Хотите, чтобы ваше желание сбылось – думайте, что оно уже свершилось».
В голову Друга из Бронкса все время лезли махинации с недвижимостью. Но этим занимались все кому не лень. Ему было не лень, но годков маловато. «Так в чем же секрет успеха?» – задавался он вопросом. «А вдруг в молодости?» – отвечала ему теплящаяся чуть выше живота надежда.
Сашке было почти девятнадцать, и ему во что бы то ни стало необходимо попасть туда, где крутятся те самые миллионы. Для начала – в молодежную тусовку, которая жила в двух ипостасях – злачных заведениях и Интернете.
Как-то Друг из Бронкса ехал с очередного слета детей богатеньких буратино домой. На светофоре таксист посмотрел на растяжку «mail.ru» и начал свою почти отческую благодетельность:
– Знаешь, пацан, вот пройдет время и ты попомнишь меня добрым словом. Рви когти и дуй в Интернет. Это не всемирная помойка, а настоящий клондайк – будь у меня деньги, я бы обязательно вложил, но увы… – Сашка сделал вид, что взял совет на заметку, как вдруг действительно взял сказанное на заметку, но виду не подал. – Эх… Глупый ты еще, – махнул старик и выжал сцепление.
Сашка расплатился и ушел. Забыл.
Зашел в прокуренный подъезд старого сталинского дома, молча проехал в лифте все семь этажей, включил компьютер. Тот завизжал, нарушая тишину предутреннего покоя.
Женька спала сном младенца в другом конце города, а точнее, за пределом Московской кольцевой автодороги, не догадываясь, что именно в ту ночь она, само того не зная, встала на новую тропу – Москву.
Сашка залез на www.nightpeople.ru и стал искать свою физиономию на фотохрониках. Не нашел. Расстроился.
Особо модные в то время r`n`b-тусовки освещались очень бегло и примитивно, а куда больше внимания уделялось «более взрослым» вечеринкам. В тот же час размышлений Сашка задался вполне серьезным вопросом: а какие интернет-ресурсы вообще могут развернуто освещать те или иные мероприятия – за исключением достаточно похабных www.rnb.ru и www.rnbstyle.ru, рекламы ни на одной из страничек Саша не увидел, а если и были, то дешевые, слепленные на скорую руку баннеры, все на уровне студенческой самодеятельности. Достаточно фигового пошива.
Друг из Бронкса вышел на балкон закурить свой ночной бутерброд. Он всегда ел на ночь – потому и не толстел. Never ever. Обычно после такой сигареты, фильтр которой имел привкус чая и брауншвейгской колбасы, именно после этого действия он клал (иногда даже не чистя зубы, потому что сильно уставал) голову на подушку и моментально погружался в сон.
Однако в это утро он не уснул ни на секунду. Его заботил только один факт, почему до него еще никто не додумался сделать такое? Начать на жизни зарабатывать деньги? Не ходить на работу – а окружить свою жизнь работой?
Ну чем не рай?
А про бесплатный сыр в мышеловке помните?
К слову, сейчас Друг из Бронкса стал валютным миллионером, открыв крупнейший на территории СНГ r`n`b-портал, и на входе в его постель стоит злобный фейсконтроль. Ходят даже слухи, что у девушек, посягающих на Сашку – а таких, поверьте, не мало, – начинаются проблемы с придатками. Что Женька сходила к бабке, и та поставила на Друга из Бронкса тройную защиту. Потому что многие ей завидовали и говорили разное-безобразное.
О том, как это случилось, я расскажу чуть позже.
За Сашкиными рассказами о случившемся минуло несколько недель. Они тянулись со скоростью улиток или устриц. Кто из этих живых двигается медленнее, я никак не могу запомнить. С матерью отношения стали сухими, но стабильными. Я все также продолжала поиски работы, пока, наконец, не сдалась и не начала помогать маме с графиком и распорядком, иногда отшучиваясь, что крепостное крестьянство отменили еще в 1861 г.
Утро начиналось с привычных фраз: «Я не просила тебя себя рожать», «Знала бы, что такое получится, ни за что не стала бы».
Эмиль по утрам улыбался мне шире и лучезарнее, чем маме. По вечерам менял приоритеты.
Я все еще жила свой очередной год без любви. Иногда подумывала стать лесбиянкой или катилась к фригидности.
Мои чувства изжили себя, когда не прошел перевод и я не успела прилететь на похороны собственного отца.
Ему было всего шестьдесят лет.
Когда они с мамой познакомились, у него уже было трое или четверо детей, а она была его ассистенткой, носила кофе и слушалась во всем. Тогда театральные режиссеры были в почете, позднее в бедности, по большей части. Мой отец покинул театральный помост и занялся ужасной вещью – торговлей. Он всегда говорил, что данный вид деятельности до добра его не доведет. И не довел.
Магазины театральных костюмов приносили деньги. И больше ничего.
Я жила все тот же день без любви.
Сегодня любовнику моей матери исполняется тридцать лет, насчет того, что Эмиль старше меня всего на семь лет, я погорячилась в аэропорту, но он все так же с легкостью мог быть моим старшим братом. Он даже моложе Макса.
Макс втихаря признался, что и имя, и отчество, и даже фамилия начинаются с буквы «м», и я с чистой совестью обозвала его МММ`ом,[6] без оглядки на Мавроди.
Мысли о нем посещали меня со спонтанной регулярностью, кажется, я в действительности подписалась на спам-рассылку мыслей о человеке, которого я никогда не встречу, как в саундтреке к «Юноне и Авось».
Эмиль отмечал свое приближение к старости в небольшом трехэтажном ресторане на Сретенке. Один из залов был полностью закрыт под банкет.
Съехались красивые, но взрослые люди. Друзья, большей частью моей матери. На красивых и недетских машинах. С большими силиконовыми губами, тюнингованными лицами и задницами со штампом «липосакция произведена успешно», в зале ощущался мерзкий аромат «Летуаля» и «Арбат Престижа».
Несмотря на то что скоро мне стукнет двадцать один год, мне запрещалось употреблять алкоголь крепче вина на подобного рода мероприятиях и тем более курить.
Так я и бегала на этаж ниже. Садилась за барную стойку, пила лонг-айлэнд айс-ти, курила мамины сигареты и смотрела на счастливых людей.
Все люди, находящиеся за пределом моего круга общения, казались мне предельно счастливыми.
Я расплатилась с барменом.
Как вдруг увидела Макса. Он сидел за низким столиком в Каминном зале, уютно расположившись на глубоком белом диване. Счастливый человек.
У меня начался внезапный приступ тахикардии – я верю, что даже влюбленность и очарование могут нести неизлечимые болезни, которыми приходится болеть хотя бы в течение часа.
Мне казалось, что сердце уже разбилось о ребра и сейчас просочится сквозь поры и вытечет на пол, испачкав платье.
Рядом с Максом сидела хрупкая девушка чуть старше меня. Ей было около двадцати пяти. Она была простой внешности, не могу сказать, что красивая – скорее ухоженная. Тонкие губы, узкое лицо, аккуратный, чуть задранный кверху нос. И полное отсутствие груди. Она сидела в белом сарафане и периодически сливалась с диваном, мне приходилось заново фокусировать взгляд, чтобы ее заметить.
Какие у нее тонкие руки!
Еще более худощавые ноги.
Хотелось ледяного шампанского. Героини мамы всегда его пьют. На радостях. Я лично подумала, что бегать по ресторану в поисках корвалола достаточно глупо и можно просто загнаться алкоголем.
– Можно мне бокал самого дорогого шампанского, – попросила я шепотом у официанта.
– Девушка, самое дорогое шампанское у нас продается только в виде бутылки.
Мне стало обидно. Вот так оно всегда – соберешься пустить пыль в глаза. А реквизиторы всегда забудут про эту самую пыль, на бутылку у меня нет денег, можно было бы, конечно, прописать эту бутылку в счет банкета, но это так муторно.
Остается довольствоваться грязью, вроде «Кир-Рояля».
Я сделала пару глотков, достала из сумки кошелек. Двадцати рублей двумя бумажками не было. Надо нанимать реквизитора. Я взяла самую ровную и самую гладкую сторублевую купюру.
– У вас ручка есть? – спросила я у бармена. – А еще лучше фломастер.
– Есть только ручка!
– Давайте!
Я написала свой номер на купюре и внизу подписала «Нравятся мои визитки?».
Пошла к столу. Ноги чуть тряслись на каблуках. И это у меня??? Я живу жизнь без любви, у меня такого не бывает. Я же бесчувственная. Точно вам говорю.
Длинное шелковое платье прилипало к ногам, волосы путались и падали на губы, пока шла, пыталась выплюнуть несколько прядей, но они все так же прилипали к блеску. Одним словом, кинематографичной сцены так и не вышло.
Макс сидел ко мне спиной.
Девушка, видя, с каким упорством я направляюсь в их сторону, пыталась знаками показать Максу, что не самым плохим решением было бы обернуться.
Я резким движением положила деньги на стол. Если бы чуть промедлила, то моя нервозность быстро обнажилась бы.
– Вот, возвращаю свой долг. С процентами.
Девушка безумными глазами смотрела в сторону Макса, не понимая, почему незнакомая девица возвращает ему такой смешной долг, и что самое смешное, не зная, при каких обстоятельствах он был дан.
– Кстати, это Ника, – пытался представить нас Макс. – А это Света.
– Если честно, то Маша.
Лицо Макса насупилось.
Ника потеребила его по плечу. Она смеялась во весь голос.
– И не стыдно тебе путать имена! Машенька, простите, он у меня, правда, не всегда тактичный! А ну, извинись перед девушкой!
Он у НЕЕ. Все понятно. Отчаливаю.
– Учитывая обстоятельства знакомства, нет ничего страшного, – решила я хоть как-то сгладить ситуацию. Кривовато вышло.
Ника улыбнулась, но имела достаточную силу самообладания, чтобы не лезть с вопросами, что да как.
Поиски меня увенчались успехом, и я была обнаружена таким субъектом семьи, как Эмиль.
Он был лицом известным. Не то чтобы многие его знали, но узнавали. Он был режиссером-тусовщиком, который снял всего одну картину и с тех пор все время был «в запуске», одним словом, ждал у моря погоды под крылом у моей матери.
– Это твой возлюбленный? – не сдержала удивления Ника.
– Можно я буду звать тебя папой? – Я обернулась на Эмиля, который сначала покраснел, потом позеленел и сменял эти действия беспромедлительно, из-за чего напоминал клубничину.