Третьим важным событием 1889 года стал выход в Вене первого номера журнала Карла Крауса «Die Fackel», который против всякого ожидания поначалу был встречен с восторгом, быстро, впрочем, сменившимся полным молчанием со стороны породившего его движения Jung-Vien («Молодая Вена») и его друзей – Гуго фон Гофмансталя, Артура Шнитцлера, Рихарда Беер-Гофмана, Леопольда фон Андриана и Германа Бара. Само существование этой группы служило знаком широкого культурного обновления, пользовавшегося поддержкой двора. Густав Малер, в 1895 году назначенный директором Оперы, и Макс Буркхардт, руководивший придворным театром, с юности дружили со Шнитцлером и Баром, который слыл главным венским критиком. Представителей «Молодой Вены» охотно принимали в обоих театрах, а в 1906 году Гофмансталь совместно с Рихардом Штраусом поставил в Опере свой дебютный спектакль «Электра». Рассказывая об этих кругах, в которых вращались люди искусства, необходимо также упомянуть Густава Климта, в 1897 году порвавшего с академией и основавшего движение «Венский Сецессион», к которому присоединился Альфред Роллер. По приглашению Малера Климт участвовал в создании декораций для оперного театра.
Подобная «концентрация художественной мощи» являла собой одну из сторон – весьма наглядную – попытки общественной верхушки и лично Франца Иосифа способствовать возрождению империи путем проведения активной культурной политики. Предполагалось, что космополитичное творчество противопоставит узколобым националистам подлинно австрийское искусство. Однако внутри этого «широкого культурного поля» власть оставалась сконцентрированной в руках горстки художников и чиновников, тесно связанных между собой. Кое-кто рассматривает этот феномен как «простую коммерциализацию искусства, ставящую под сомнение как его чистоту, так и его серьезность». Против попытки спасти империю и очарование прошлого выступил Карл Краус, а также поэт Георг Тракль, архитектор Адольф Лоос, композитор Арнольд Шенберг, художник Оскар Кокошка и другие деятели.
Вена конца века была отмечена не только противостоянием различных художественных или литературных школ. Стилевые конфликты затронули и область архитектуры. В 1889 году вышло в свет сочинение Камилло Зитте «Der Städtebau». Как мы уже говорили, представляется маловероятным, чтобы Гитлер его не читал, – учитывая восхищение, которое он испытывал к постройкам на Рингштрассе и торжествующему «монументализму» официозной архитектуры. Зитте придерживался исторического стиля; он считал вполне оправданным прибегать к имитации греко-романских и даже готических архитектурных приемов, если это соответствовало назначению здания. Вопросы эстетики занимали его гораздо больше, чем технические проблемы или функциональность сооружения; кроме того, он уделял огромное внимание организации окружающего здание пространства, напоминая о важном значении греческой агоры и римского форума, рыночной площади, – то есть активно выступал против агорафобии. Под влиянием своего отца он придерживался принципа Gesamtkunst, согласно которому городское строительство должно подчиняться единому художественному замыслу. В своем стремлении к синтезу исторической и художественной традиции, убежденный в своей эстетической и социальной миссии, Зитте нес на себе заметный отпечаток влияния Вагнера. Действительно, последний указал путь к созданию нового мира – после того, как старый был разрушен адептами науки и торговли. Вагнер стал первым, кто создал концепцию Gesamtkunstwerk (всеобъемлющего художественного произведения) и мифического героя: так же, как музыкальная драма объединила самые разные виды искусства, национальный миф должен был объединить современное разрозненное общество. Как тонко отмечает Шорске в своей книге «Вена на рубеже веков», ни Вагнер, ни Зитте – в отличие от Маркса и деятелей Французской революции – не считали народ активным политическим элементом; пассивно-консервативный, он, по их мнению, нуждался в освобождении от подрывных влияний современности и деструктивных идей, идущих сверху, от ученых и торгашей-авантюристов.
Противником Зитте выступил Отто Вагнер, опубликовавший в 1895 году «Современную архитектуру» – труд, в котором он попытался дать объяснение дилемме эклектичного стиля, возобладавшего в XIX веке. Вагнер встал на защиту рационального, по сути – коммерчески утилитарного стиля, образцы которого видел в зданиях Wienzeile. В своем сочинении «Die Grosstadt. Eine Stidie Über diese» («Очерк о большом городе»), опубликованном в 1911 году, он противопоставил стилю Зитте необходимость соответствия образа города современному человеку. Он был назначен главным архитектором проекта сооружения венской железной дороги и профессором архитектуры Школы изящных искусств, возглавив кафедру, которую до него занимали представители «исторического» стиля и классического Возрождения. Зитте также выдвигал свою кандидатуру, но ему предпочли приверженца нового, технически утилитарного стиля.
Пятым важнейшим событием 1888–1889 годов стала консолидация двух политических партий, оказавших глубокое влияние на идеологию гитлеризма: Австрийской социал-демократической партии и пангерманистского движения кавалера Георга фон Шонерера, который, как и отец Гитлера, родился в районе Шпиталя.
Основатель Социал-демократической партии Виктор Адлер поддерживал знакомство с Фрейдом, Малером и Баром. Он являл собой «тип интеллектуала, ставшего политическим лидером, – весьма распространенный тип в истории австрийского социализма. Традиция австрийского марксизма зародилась из органичной связи между рабочим движением и интеллигенцией, озабоченной поиском собственной идентичности, ведущей происхождение из крупной, часто еврейской буржуазии». Эта точка соприкосновения еврейской интеллигенции с защитой общественных интересов начиная с 1908–1909 годов оказала глубокое влияние на негативное отношение Гитлера к марксизму, которое после войны оформилось в своего рода уравнение: большевизм равняется «еврейству».
С другой стороны, с программой «кавалера Розенау» Адольф Гитлер, по всей видимости, ознакомился в годы учебы в Штейре, а затем во время своих «шатаний» по Линцу. Кубицек даже утверждает, что отец его друга был антисемитом и симпатизировал движению Шонерера, что не соответствует автобиографическому рассказу Гитлера. Во всяком случае, можно утверждать, что знамя пангерманизма было ему вручено учителем истории Леопольдом Потшем и различными националистскими ассоциациями, развившими бурную деятельность в австрийской части страны. Гитлер вспоминал, что они предпочитали черно-красно-золотой флаг и Deutschland über alles, то есть Heil австрийскому гимну.
Шонерер, как и Адлер, как и мэр Вены социал-христианин и демагог Люгер, поначалу был либералом. К постепенному отходу от данного течения его вынудили равнодушие и недопонимание либералами важности социального вопроса, а также их вялое отношение к славянскому и чешскому национализму. В программе, принятой в Линце в 1882 году, эти либералы-диссиденты провозглашали радикальную демократию, социальную реформу, таможенный союз и установление более тесных договорных отношений с немецким рейхом. Но они не стремились к аншлюсу, в отличие от Шонерера, который посвятил ему длинную речь в рейхстаге. Впоследствии он высказывал эту же идею в рамках своей борьбы за роспуск монархии Габсбургов. Еще одной стержневой идеей программы Шонерера стал антисемитизм. В своем первом заявлении, сделанном в 1879 году, он связал интересы земельных собственников с интересами рабочих и противопоставил их капиталу и евреям, власть которых зиждется на деньгах и слове. Все более частые нападки кавалера на евреев объяснялись в том числе и тем, что он защищал австро-венгерское государство и положение наций, составляющих большинство. Как пишет Шорске, «Шонерер был самым ярым и самым упорным антисемитом, когда-либо рождавшимся в Австрии. В то же время он показал себя самым яростным противником всякой интеграции, способной сплотить разные народы, населявшие империю: он был врагом либерализма, социализма, католицизма и имперской власти. […] Антисемитизм позволил ему одновременно стать антисоциалистом, антикапиталистом, антикатоликом, антилибералом и врагом Габсбургов». В 20-е годы эта доктрина как нельзя лучше подойдет Гитлеру, только вместо «антигабсбургской» составляющей в ней появится «антивеймарская». Впрочем, Шорске также приписывает Шонереру эдипов бунт, схожий с гитлеровским, и общие черты паранойи; наконец, еще одна дорогая Гитлеру идея, а именно идея «народной общности», также появлялась уже у Шонерера.
Биографы Гитлера указывают на это духовное родство гораздо реже, чем на то влияние, которое оказал на него мэр Вены Карл Люгер. Если Шонерер «преобразовал традицию бывших левых в идеологию новых правых» посредством трансформации демократического национализма grossdeutsh в пангерманизм расистского толка, то Люгер совершил как раз обратное: «Он трансформировал идеологию старых правых, основанную на австрийском политическом католицизме, в идеологию новых левых, принявшую вид христианского социализма». «Прекрасный Карл», как его называли, не восставал против добропорядочного венского общества, но его более грубый и демагогический стиль позволил ему завоевать массовую аудиторию, о которой Шонерер с его идеями не мог и мечтать. Когда в 1887 году Шонерер предложил на рассмотрение Имперского совета проект закона об ограничении еврейской иммиграции, Люгер, который до тех пор особенно не участвовал в антисемитских дебатах, поддержал его, причем явно из соображений, связанных с будущими выборами; точно так же его поддержка левого католицизма несла явный отпечаток выраженного политического оппортунизма. Эта позиция легла в основу знаменитого высказывания, позже повторенного Герингом: «Я решаю, кто еврей, а кто – нет».
Если мы объясняем антисемитизм Гитлера главным образом сильным влиянием Люгера, то этому есть причины. Так, в «Майн Кампф» автор пишет о нем с неприкрытым восхищением. В действительности мэр Вены и кавалер, каждый по-своему, оказали решающее влияние на программу и тактику фюрера.
Констатируя, что ни тому ни другому не удалось достичь поставленной цели: спасти Австрию и защитить немецкий народ от катастрофы соответственно, – Гитлер добавляет, что считает поучительным исследовать причины их неуспеха, поскольку это позволит избежать ошибок, которые «привели одно из движений к краху, а другое сделали бесплодным». Очевидно, что оба австрийских «мэтра» оказали сильнейшее влияние на Гитлера: при составлении собственной программы он во многом вдохновлялся не только идеями Шонерера, но и его «искусством брани и его гениальной способностью наносить врагам оскорбления», а в качестве политика широко пользовался рецептами Люгера.
Завершая изучение почвы, на которой зародился гитлеризм, необходимо упомянуть появление чешской и австрийской национал-социалистических партий. Их создание было обусловлено как альтернативой выбора, стоявшего перед социализмом в отношении национального вопроса, так и социально-экономическими потрясениями, связанными со стремительной индустриализацией. По мнению Карла Дитриха Брахера, «начиная с 1900 года национальный вопрос и кризис адаптации к современному обществу стали трамплином «националистического социализма» в немецкой Богемии». Профсоюзы и партии раскололись на чешские и немецкие: в 1898 году возникла Национал-социалистическая партия, в 1904-м в Траутенау была основана Немецкая рабочая партия (Deutsche Arbeiterpartei; ДАП), которую поддерживали немецкие профсоюзы, объединенные в Центральную комиссию немецких профсоюзных ассоциаций, – треть из них вошла в ДАП. Ее членами стали служащие торговли, рабочие, шахтеры и железнодорожники, часть из которых прежде поддерживали социал-демократов. Первая программа представляла собой смесь социализма, антикапитализма, антиклерикализма и прогерманизма, после 1913 года обогащенного антисемитскими лозунгами. Однако ни в программе, ни в организации партии не было ничего антидемократического, милитаристского, террористического или основанного на принципе вождизма. Впрочем, довольно скоро над личным и классовым началом возобладал национальный элемент. Среди пионеров партийного движения находился рабочий Франц Штайн, поддерживавший тесные связи с движением Шонерера, в 1899 году, то есть за двадцать лет до создания Национал-социалистической рабочей партии Германии (НСДАП), организовавший в Эгере Национальный конгресс трудящихся, который имел программу, состоявшую из 25 пунктов. Эта партия, так и не получившая широкой аудитории (в австрийской части страны за ДАП голосовало всего 26 670 человек, и до 1914 года она не получила ни одного мандата в рейхстаге), объясняла социальную нищету чешской иммиграцией в немецкие города Судетов. Некоторую солидность движение приобрело благодаря доктору Вальтеру Риелю – «социалисту-ревизионисту», который прославился своим участием в уличных схватках, – и инженеру-железнодорожнику Рудольфу Юнгу. В 1913 году они совместными усилиями разработали «программу Иглау», в которой не только подчеркивалось принципиальное расхождение между интернационалистским марксизмом и националистическим социализмом, но и открыто провозглашались антикапитализм, антисемитизм и ксенофобия. В числе конкретных целей – по правде говоря, выраженных достаточно туманно, – фигурировали национализация монополий, осуждение нетрудовых доходов, объявление войны капиталу и «рабству интересов». До Первой мировой войны ДАП выработала еще две программы и летом 1918 года стала именоваться Национал-социалистической рабочей партией Германии (Deutsche Nationalsozialistesche Arbeiterpartei; НСДАП). Один из лозунгов НСДАП (общий интерес важнее личного) был сформулирован уже в одной из статей Юнга, опубликованных в 1919 году под заголовком «Национал-социализм, его будущее и его цели». По мнению Брахера, «эта иррациональная идеология, проповедующая политику силы, содержала бесспорно революционный элемент. […] Революционный элемент состоял в воле к мобилизации масс и тотальному «обновлению» государства и общества. Он прослеживался в той ненависти, которая обрушивалась на все, что было [чуждым народу; то есть на «недочеловеков» – евреев и чехов], а также в рационализации националистического и социального чувства с помощью теории врожденного превосходства «расы господ».
Таким образом, в годы детства и юности Гитлера многие составляющие нацистского мировоззрения уже существовали и были широко распространены в Австрии. Он воспринял их и проникся ими, чтобы в момент, определенный историей, сплавить эту «австрийскую модель» с идеологией, унаследованной от Второго рейха.
Летом Кубицек ушел в армию, а Гитлер, как обычно, поехал в Шпиталь, откуда послал другу последнюю открытку. Спустя короткое время, порвав с семьей, он вернулся в Вену, где его жизнь протекала как обычно – в занятиях рисованием, чтении, прогулках и походах в Оперу. Он съехал с квартиры на Штумпергассе и устроился неподалеку, в Пятнадцатом городском округе, на Фельберштрассе, в доме номер 22. Уезжая, он не оставил своего нового адреса. Если своей первой неудачей он поделился с Густлем, то сообщать приятелю о второй ему, судя по всему, не хватило храбрости. Возможно, Гитлер опасался, что тот поставит в известность его родственников, с которыми у него окончательно испортились отношения. Если бы его лишили сиротского пособия, он потерял бы всякую надежду на продолжение учебы. Кроме того, он довольно часто злился на друга, который, бесконечно упражняясь за пианино, мешал ему. В полиции он указал, что является студентом. У нас мало достоверных сведений об этом периоде его жизни. Гитлер, которому исполнилось девятнадцать лет, переживал жестокий кризис, не дававший ему понять, что он, собственно говоря, собой представляет как личность. Он в существенной мере утратил веру в себя, и ему было необходимо найти новую цель в жизни. Похоже, Адольф окончательно расстался с мечтой стать художником или архитектором – так, он даже не собирался возвращаться в Линц чтобы попытаться сдать экзамены на аттестат зрелости. Наверное, его наставник, человек простой и прагматичный, не поддержал бы его в этом начинании – после двух подряд провалов. К внутренней неуверенности добавлялся страх слишком быстро прожить свой капитал, хотя он вел крайне скромный образ жизни, питаясь в основном хлебом и молоком. Единственное, что он довольно неплохо умел делать, – это рисовать и писать маслом. Но он понимал, что должен еще суметь продать продукты своего скромного дарования. Должно быть, Гитлер в ту пору пребывал в полном смятении – все пошло наперекосяк, будущее представлялось безысходным.
Судя по всему – он сам написал об этом в «Майн Кампф», а позже повторил Невиллу Чемберлену, – антисемитом он стал начиная с 1908 года. Именно в это время, названное Эриксоном латентным периодом, молодой Гитлер, искавший свой путь в расстилавшейся вокруг пустыне, усвоил и принял сердцем основы будущего Weltanschauung [8]. В этот же период, точнее, с осени 1908-го по осень 1909 года, он, по его собственному признанию, «закалился» и почувствовал в себе волю не сдаваться и противостоять материальным трудностям. Гитер все больше замыкается в себе; его аутизм и нарциссизм усиливаются, как и его стремление поворачиваться к миру исключительно «фасадом», не выдавая своих истинных намерений.
Действительно ли он в этот промежуток времени трудился рабочим на стройке, как впоследствии утверждал, неизвестно. Поразительно другое: приводимый им эпизод стычки с рабочими – членами профсоюза, едва не завершившийся его падением со строительных лесов, странным образом напоминает рассказ из «Воспоминаний» Антона Дрекслера – первого руководителя Немецкой рабочей партии (ДАП) в Мюнхене, впоследствии получившей известность как НСДАП (не путать с упоминавшейся выше партией ДАП, основанной в Траутенау в 1904 году). Возможно, Гитлер, не раз заявлявший о том, что узнавал себя во многих пассажах этих «Воспоминаний», воспользовался ими, чтобы продемонстрировать, что в прошлом он занимался ручным трудом. Установлено, что он хватался за разные возможности подработать и у него возникали стычки с рабочими, которых он пытался убедить в том, что партия – это не только инструмент класса буржуазии, законы – не только способ угнетения пролетариата, а школа – отнюдь не то учреждение, где происходит формирование рабов и их хозяев, стоящих по разные стороны баррикады. Говоря об этом, он стремился защищать вовсе не монархию, но свои личные убеждения. Действительно, в смутные годы, проведенные в Вене, в нем, параллельно со страстью к архитектуре, развивался интерес к политике. Кубицек в своих воспоминаниях упоминает о том, что Адольф рвался переделать мир, готовый преодолеть все барьеры, на которые ему указывал друг, рассуждая о революционной буре. В частности, он изучал социальный вопрос и на практике, и в теории, через чтение литературы. В автобиографии Гитлер издевается над теми, кто лично не знаком с проблемами жилья, охраны труда, голода и нищеты. Он либо наблюдал все это в своем квартале, либо узнал из собственного опыта. Также он иронизирует над интеллигентами, скапливающими в голове огромное количество знаний, но не умеющими распорядиться ими с пользой для дела. Он подчеркивает, что чтение – не самоцель, но средство соединения различных элементов, необходимых для занятий ремеслом или выработки мировоззрения: следует не просто запоминать содержание книг как таковое, но скорее хранить его в виде фрагментов мозаики, каждому из которых найдется место в общей конструкции. Искусство «полезного чтения» позволит исправить или дополнить ранее полученные знания. Гитлер уверяет, что сам, начиная с детства, старался читать именно таким образом, и пребывание в Вене оказалось в этом отношении чрезвычайно плодотворным. «Повседневный опыт открывает возможность новых знаний. Умение объяснить реальность в свете теории и сравнить последнюю с реальностью помогло мне избежать скатывания в теоретизирование и поверхностность. По всей видимости, я бы никогда не занялся марксизмом, если бы обстоятельства не подтолкнули меня к этому».
Этот фрагмент важен со многих точек зрения. Он проясняет для нас взаимосвязь между общим контекстом и личностью будущего фюрера. Детство и последующие годы, на протяжении которых он испытал на себе то или иное влияние, оказались источником очень общих, довольно-таки смутных впечатлений, своего рода первым камнем в фундаменте определенных идей, побуждающих к действию. В Вене он столкнулся с суровой реальностью повседневной жизни, и шок от этого непосредственного столкновения имел для него первостепенное значение. Гитлер открывает для себя мир рабочих – до того он вращался во вселенной малой или средней буржуазии. Он полностью разделял страхи последней перед утратой социального статуса, которой отчаянно стремился избежать. Он также открыл для себя мир крупной буржуазии с ее фривольной жизнью, мир аристократии и офицерства – все это «культурное общество», столь ярко описанное драматургом Шнитцлером. Гитлер своими глазами увидел социальное расслоение, характерное для Вены периода belle epoque, когда живущие бок о бок люди понятия не имели о существовании друг друга. Наконец, Гитлер открыл для себя еврейство, образ которого до того оставался размытым. Если он и был антисемитом, то пока в латентной форме. Таким образом, пребывание в Вене послужило ему катализатором, если не источником откровения. Этот период не только принес ему новые идеи, но и позволил старым обрести форму, выкристаллизоваться. Поскольку его чтение носило бессистемный характер – классика, история, памфлеты, брошюры и особенно газеты, – а запоминал он исключительно то, что представляло для него интерес с точки зрения укрепления своего мировоззрения, то не удивительно, что он решил, будто занят выработкой собственного Weltanschauung. Однако произвольный и ограниченный выбор «духовной пищи», а также куцее восприятие реальности привели к тому, что выстраиваемая им идеологическая конструкция оказалась слишком жесткой, исключающей любую альтернативу, что представляло собой немалое, если можно так выразиться, преимущество для формирования стройной системы взглядов.
Подобная «концентрация художественной мощи» являла собой одну из сторон – весьма наглядную – попытки общественной верхушки и лично Франца Иосифа способствовать возрождению империи путем проведения активной культурной политики. Предполагалось, что космополитичное творчество противопоставит узколобым националистам подлинно австрийское искусство. Однако внутри этого «широкого культурного поля» власть оставалась сконцентрированной в руках горстки художников и чиновников, тесно связанных между собой. Кое-кто рассматривает этот феномен как «простую коммерциализацию искусства, ставящую под сомнение как его чистоту, так и его серьезность». Против попытки спасти империю и очарование прошлого выступил Карл Краус, а также поэт Георг Тракль, архитектор Адольф Лоос, композитор Арнольд Шенберг, художник Оскар Кокошка и другие деятели.
Вена конца века была отмечена не только противостоянием различных художественных или литературных школ. Стилевые конфликты затронули и область архитектуры. В 1889 году вышло в свет сочинение Камилло Зитте «Der Städtebau». Как мы уже говорили, представляется маловероятным, чтобы Гитлер его не читал, – учитывая восхищение, которое он испытывал к постройкам на Рингштрассе и торжествующему «монументализму» официозной архитектуры. Зитте придерживался исторического стиля; он считал вполне оправданным прибегать к имитации греко-романских и даже готических архитектурных приемов, если это соответствовало назначению здания. Вопросы эстетики занимали его гораздо больше, чем технические проблемы или функциональность сооружения; кроме того, он уделял огромное внимание организации окружающего здание пространства, напоминая о важном значении греческой агоры и римского форума, рыночной площади, – то есть активно выступал против агорафобии. Под влиянием своего отца он придерживался принципа Gesamtkunst, согласно которому городское строительство должно подчиняться единому художественному замыслу. В своем стремлении к синтезу исторической и художественной традиции, убежденный в своей эстетической и социальной миссии, Зитте нес на себе заметный отпечаток влияния Вагнера. Действительно, последний указал путь к созданию нового мира – после того, как старый был разрушен адептами науки и торговли. Вагнер стал первым, кто создал концепцию Gesamtkunstwerk (всеобъемлющего художественного произведения) и мифического героя: так же, как музыкальная драма объединила самые разные виды искусства, национальный миф должен был объединить современное разрозненное общество. Как тонко отмечает Шорске в своей книге «Вена на рубеже веков», ни Вагнер, ни Зитте – в отличие от Маркса и деятелей Французской революции – не считали народ активным политическим элементом; пассивно-консервативный, он, по их мнению, нуждался в освобождении от подрывных влияний современности и деструктивных идей, идущих сверху, от ученых и торгашей-авантюристов.
Противником Зитте выступил Отто Вагнер, опубликовавший в 1895 году «Современную архитектуру» – труд, в котором он попытался дать объяснение дилемме эклектичного стиля, возобладавшего в XIX веке. Вагнер встал на защиту рационального, по сути – коммерчески утилитарного стиля, образцы которого видел в зданиях Wienzeile. В своем сочинении «Die Grosstadt. Eine Stidie Über diese» («Очерк о большом городе»), опубликованном в 1911 году, он противопоставил стилю Зитте необходимость соответствия образа города современному человеку. Он был назначен главным архитектором проекта сооружения венской железной дороги и профессором архитектуры Школы изящных искусств, возглавив кафедру, которую до него занимали представители «исторического» стиля и классического Возрождения. Зитте также выдвигал свою кандидатуру, но ему предпочли приверженца нового, технически утилитарного стиля.
Пятым важнейшим событием 1888–1889 годов стала консолидация двух политических партий, оказавших глубокое влияние на идеологию гитлеризма: Австрийской социал-демократической партии и пангерманистского движения кавалера Георга фон Шонерера, который, как и отец Гитлера, родился в районе Шпиталя.
Основатель Социал-демократической партии Виктор Адлер поддерживал знакомство с Фрейдом, Малером и Баром. Он являл собой «тип интеллектуала, ставшего политическим лидером, – весьма распространенный тип в истории австрийского социализма. Традиция австрийского марксизма зародилась из органичной связи между рабочим движением и интеллигенцией, озабоченной поиском собственной идентичности, ведущей происхождение из крупной, часто еврейской буржуазии». Эта точка соприкосновения еврейской интеллигенции с защитой общественных интересов начиная с 1908–1909 годов оказала глубокое влияние на негативное отношение Гитлера к марксизму, которое после войны оформилось в своего рода уравнение: большевизм равняется «еврейству».
С другой стороны, с программой «кавалера Розенау» Адольф Гитлер, по всей видимости, ознакомился в годы учебы в Штейре, а затем во время своих «шатаний» по Линцу. Кубицек даже утверждает, что отец его друга был антисемитом и симпатизировал движению Шонерера, что не соответствует автобиографическому рассказу Гитлера. Во всяком случае, можно утверждать, что знамя пангерманизма было ему вручено учителем истории Леопольдом Потшем и различными националистскими ассоциациями, развившими бурную деятельность в австрийской части страны. Гитлер вспоминал, что они предпочитали черно-красно-золотой флаг и Deutschland über alles, то есть Heil австрийскому гимну.
Шонерер, как и Адлер, как и мэр Вены социал-христианин и демагог Люгер, поначалу был либералом. К постепенному отходу от данного течения его вынудили равнодушие и недопонимание либералами важности социального вопроса, а также их вялое отношение к славянскому и чешскому национализму. В программе, принятой в Линце в 1882 году, эти либералы-диссиденты провозглашали радикальную демократию, социальную реформу, таможенный союз и установление более тесных договорных отношений с немецким рейхом. Но они не стремились к аншлюсу, в отличие от Шонерера, который посвятил ему длинную речь в рейхстаге. Впоследствии он высказывал эту же идею в рамках своей борьбы за роспуск монархии Габсбургов. Еще одной стержневой идеей программы Шонерера стал антисемитизм. В своем первом заявлении, сделанном в 1879 году, он связал интересы земельных собственников с интересами рабочих и противопоставил их капиталу и евреям, власть которых зиждется на деньгах и слове. Все более частые нападки кавалера на евреев объяснялись в том числе и тем, что он защищал австро-венгерское государство и положение наций, составляющих большинство. Как пишет Шорске, «Шонерер был самым ярым и самым упорным антисемитом, когда-либо рождавшимся в Австрии. В то же время он показал себя самым яростным противником всякой интеграции, способной сплотить разные народы, населявшие империю: он был врагом либерализма, социализма, католицизма и имперской власти. […] Антисемитизм позволил ему одновременно стать антисоциалистом, антикапиталистом, антикатоликом, антилибералом и врагом Габсбургов». В 20-е годы эта доктрина как нельзя лучше подойдет Гитлеру, только вместо «антигабсбургской» составляющей в ней появится «антивеймарская». Впрочем, Шорске также приписывает Шонереру эдипов бунт, схожий с гитлеровским, и общие черты паранойи; наконец, еще одна дорогая Гитлеру идея, а именно идея «народной общности», также появлялась уже у Шонерера.
Биографы Гитлера указывают на это духовное родство гораздо реже, чем на то влияние, которое оказал на него мэр Вены Карл Люгер. Если Шонерер «преобразовал традицию бывших левых в идеологию новых правых» посредством трансформации демократического национализма grossdeutsh в пангерманизм расистского толка, то Люгер совершил как раз обратное: «Он трансформировал идеологию старых правых, основанную на австрийском политическом католицизме, в идеологию новых левых, принявшую вид христианского социализма». «Прекрасный Карл», как его называли, не восставал против добропорядочного венского общества, но его более грубый и демагогический стиль позволил ему завоевать массовую аудиторию, о которой Шонерер с его идеями не мог и мечтать. Когда в 1887 году Шонерер предложил на рассмотрение Имперского совета проект закона об ограничении еврейской иммиграции, Люгер, который до тех пор особенно не участвовал в антисемитских дебатах, поддержал его, причем явно из соображений, связанных с будущими выборами; точно так же его поддержка левого католицизма несла явный отпечаток выраженного политического оппортунизма. Эта позиция легла в основу знаменитого высказывания, позже повторенного Герингом: «Я решаю, кто еврей, а кто – нет».
Если мы объясняем антисемитизм Гитлера главным образом сильным влиянием Люгера, то этому есть причины. Так, в «Майн Кампф» автор пишет о нем с неприкрытым восхищением. В действительности мэр Вены и кавалер, каждый по-своему, оказали решающее влияние на программу и тактику фюрера.
Констатируя, что ни тому ни другому не удалось достичь поставленной цели: спасти Австрию и защитить немецкий народ от катастрофы соответственно, – Гитлер добавляет, что считает поучительным исследовать причины их неуспеха, поскольку это позволит избежать ошибок, которые «привели одно из движений к краху, а другое сделали бесплодным». Очевидно, что оба австрийских «мэтра» оказали сильнейшее влияние на Гитлера: при составлении собственной программы он во многом вдохновлялся не только идеями Шонерера, но и его «искусством брани и его гениальной способностью наносить врагам оскорбления», а в качестве политика широко пользовался рецептами Люгера.
Завершая изучение почвы, на которой зародился гитлеризм, необходимо упомянуть появление чешской и австрийской национал-социалистических партий. Их создание было обусловлено как альтернативой выбора, стоявшего перед социализмом в отношении национального вопроса, так и социально-экономическими потрясениями, связанными со стремительной индустриализацией. По мнению Карла Дитриха Брахера, «начиная с 1900 года национальный вопрос и кризис адаптации к современному обществу стали трамплином «националистического социализма» в немецкой Богемии». Профсоюзы и партии раскололись на чешские и немецкие: в 1898 году возникла Национал-социалистическая партия, в 1904-м в Траутенау была основана Немецкая рабочая партия (Deutsche Arbeiterpartei; ДАП), которую поддерживали немецкие профсоюзы, объединенные в Центральную комиссию немецких профсоюзных ассоциаций, – треть из них вошла в ДАП. Ее членами стали служащие торговли, рабочие, шахтеры и железнодорожники, часть из которых прежде поддерживали социал-демократов. Первая программа представляла собой смесь социализма, антикапитализма, антиклерикализма и прогерманизма, после 1913 года обогащенного антисемитскими лозунгами. Однако ни в программе, ни в организации партии не было ничего антидемократического, милитаристского, террористического или основанного на принципе вождизма. Впрочем, довольно скоро над личным и классовым началом возобладал национальный элемент. Среди пионеров партийного движения находился рабочий Франц Штайн, поддерживавший тесные связи с движением Шонерера, в 1899 году, то есть за двадцать лет до создания Национал-социалистической рабочей партии Германии (НСДАП), организовавший в Эгере Национальный конгресс трудящихся, который имел программу, состоявшую из 25 пунктов. Эта партия, так и не получившая широкой аудитории (в австрийской части страны за ДАП голосовало всего 26 670 человек, и до 1914 года она не получила ни одного мандата в рейхстаге), объясняла социальную нищету чешской иммиграцией в немецкие города Судетов. Некоторую солидность движение приобрело благодаря доктору Вальтеру Риелю – «социалисту-ревизионисту», который прославился своим участием в уличных схватках, – и инженеру-железнодорожнику Рудольфу Юнгу. В 1913 году они совместными усилиями разработали «программу Иглау», в которой не только подчеркивалось принципиальное расхождение между интернационалистским марксизмом и националистическим социализмом, но и открыто провозглашались антикапитализм, антисемитизм и ксенофобия. В числе конкретных целей – по правде говоря, выраженных достаточно туманно, – фигурировали национализация монополий, осуждение нетрудовых доходов, объявление войны капиталу и «рабству интересов». До Первой мировой войны ДАП выработала еще две программы и летом 1918 года стала именоваться Национал-социалистической рабочей партией Германии (Deutsche Nationalsozialistesche Arbeiterpartei; НСДАП). Один из лозунгов НСДАП (общий интерес важнее личного) был сформулирован уже в одной из статей Юнга, опубликованных в 1919 году под заголовком «Национал-социализм, его будущее и его цели». По мнению Брахера, «эта иррациональная идеология, проповедующая политику силы, содержала бесспорно революционный элемент. […] Революционный элемент состоял в воле к мобилизации масс и тотальному «обновлению» государства и общества. Он прослеживался в той ненависти, которая обрушивалась на все, что было [чуждым народу; то есть на «недочеловеков» – евреев и чехов], а также в рационализации националистического и социального чувства с помощью теории врожденного превосходства «расы господ».
Таким образом, в годы детства и юности Гитлера многие составляющие нацистского мировоззрения уже существовали и были широко распространены в Австрии. Он воспринял их и проникся ими, чтобы в момент, определенный историей, сплавить эту «австрийскую модель» с идеологией, унаследованной от Второго рейха.
Юность и личностный кризис: венские и мюнхенские годы
Ряд авторов полагают, что «путь Гитлера начался в Вене», однако мы уже убедились, что поиск корней его отдельных поступков и идей требует, чтобы мы заглянули дальше. Сам Гитлер озаглавил вторую главу «Майн Кампф», посвященную предвоенному венскому и мюнхенскому периоду, «Годы учебы и страдания» – возможно, не без влияния сочинения Гете «Годы учебы и скитаний Вильгельма Майстера». Было высказано немало критических замечаний по поводу жалобного тона, пронизанного сочувствием к себе, которым отмечены его венские воспоминания. Особенно подчеркивалась неточность утверждений Гитлера относительно бедности и материальных затруднений. Многие историки, тщательно восстановившие его тогдашнее финансовое положение, утверждают, что, получив наследство от матери и тетки Иоганны, он стал относительно обеспеченным человеком. Так что неизвестно, что Гитлер имел в виду, употребляя такие выражения, как «богиня Нищета» или «госпожа Тревога», – всех обездоленных или образ собственного морального упадка. Смерть матери оставила в его душе зияющую пустоту, спровоцировав и ускорив жестокий личностный кризис, по мнению некоторых исследователей, так до конца и не преодоленный. Отъезд в Линц напоминал бегство; о том, что он провалился на экзаменах в академию, он не сказал никому из родственников и даже своему другу. Не признался он в этом и своему наставнику, мэру Леондинга Йозефу Майрхоферу, который, судя по некоторым данным, хотел обучить его ремеслу булочника. Теперь он тем более не смел даже приблизиться к Стефании, в которую был влюблен. Выше мы уже обсуждали тезис о том, что его мать испытывала чувство стыда и передала сыну сознание вины. Не отбрасывая вовсе это предположение, рассмотрим все же более вероятное толкование: Гитлер сам стыдился своей неудачи и переживал из-за того, что не смог обрадовать Клару своими успехами. Стремясь стереть из памяти этот неприятный эпизод, он стал брать уроки у преподавателя скульптуры Панхольцера, намереваясь повторить попытку. Владелица дома в Урфаре дала молодому человеку рекомендацию к Альфреду Роллеру – известному режиссеру и директору Школы искусств и ремесел в Вене. Она представила Гитлера как очаровательного и серьезного юношу из хорошей семьи. Роллер выразил готовность принять его, а Гитлер отправил своей домохозяйке благодарственное письмо. Позже, во время одной из своих «застольных бесед», он заявил, что так и не воспользовался рекомендательным письмом, хотя, вполне вероятно, что оно сослужило бы свою службу и он не провалился бы на экзамене в 1908 году. Ибо на сей раз экзаменаторы нашли его живописный дар еще менее развитым, а способности к рисованию и черчению – еще более явными. Его не допустили даже ко второму туру испытаний. По всей видимости, эту вторую неудачу Гитлер пережил как настоящую катастрофу, сопровождавшуюся глубоким унижением, которого он так никогда и не забыл. В числе преподавателей фигурировало несколько евреев, и он дал себе клятву когда-нибудь им отомстить. Не исключено, что здесь и кроется один из побудительных мотивов формирования его антиеврейского синдрома. Как бы то ни было, одно несомненно: поражение усилило его замкнутость. До этого, с февраля по июль, он жил вместе с Кубицеком на Штумпергассе. Его товарищ продолжал старательно учиться в консерватории и даже взял напрокат пианино, которое заняло бо́льшую часть их комнаты. По вечерам молодые люди совершали вылазки, чаще всего в Оперу. Именно тогда у Гитлера родился замысел сочинить оперу – «Wieland le Forgeron» («Виланд-кузнец»), для которой он, вдохновленный идеей Вагнера о необходимости синтеза музыки и драматического действия, написал либретто и придумал некоторые музыкальные темы, которые его другу Густлю оставалось, по его мнению, «только оформить». Но прожект двух неофитов не вышел за рамки набросков и вскоре был ими заброшен.Летом Кубицек ушел в армию, а Гитлер, как обычно, поехал в Шпиталь, откуда послал другу последнюю открытку. Спустя короткое время, порвав с семьей, он вернулся в Вену, где его жизнь протекала как обычно – в занятиях рисованием, чтении, прогулках и походах в Оперу. Он съехал с квартиры на Штумпергассе и устроился неподалеку, в Пятнадцатом городском округе, на Фельберштрассе, в доме номер 22. Уезжая, он не оставил своего нового адреса. Если своей первой неудачей он поделился с Густлем, то сообщать приятелю о второй ему, судя по всему, не хватило храбрости. Возможно, Гитлер опасался, что тот поставит в известность его родственников, с которыми у него окончательно испортились отношения. Если бы его лишили сиротского пособия, он потерял бы всякую надежду на продолжение учебы. Кроме того, он довольно часто злился на друга, который, бесконечно упражняясь за пианино, мешал ему. В полиции он указал, что является студентом. У нас мало достоверных сведений об этом периоде его жизни. Гитлер, которому исполнилось девятнадцать лет, переживал жестокий кризис, не дававший ему понять, что он, собственно говоря, собой представляет как личность. Он в существенной мере утратил веру в себя, и ему было необходимо найти новую цель в жизни. Похоже, Адольф окончательно расстался с мечтой стать художником или архитектором – так, он даже не собирался возвращаться в Линц чтобы попытаться сдать экзамены на аттестат зрелости. Наверное, его наставник, человек простой и прагматичный, не поддержал бы его в этом начинании – после двух подряд провалов. К внутренней неуверенности добавлялся страх слишком быстро прожить свой капитал, хотя он вел крайне скромный образ жизни, питаясь в основном хлебом и молоком. Единственное, что он довольно неплохо умел делать, – это рисовать и писать маслом. Но он понимал, что должен еще суметь продать продукты своего скромного дарования. Должно быть, Гитлер в ту пору пребывал в полном смятении – все пошло наперекосяк, будущее представлялось безысходным.
Судя по всему – он сам написал об этом в «Майн Кампф», а позже повторил Невиллу Чемберлену, – антисемитом он стал начиная с 1908 года. Именно в это время, названное Эриксоном латентным периодом, молодой Гитлер, искавший свой путь в расстилавшейся вокруг пустыне, усвоил и принял сердцем основы будущего Weltanschauung [8]. В этот же период, точнее, с осени 1908-го по осень 1909 года, он, по его собственному признанию, «закалился» и почувствовал в себе волю не сдаваться и противостоять материальным трудностям. Гитер все больше замыкается в себе; его аутизм и нарциссизм усиливаются, как и его стремление поворачиваться к миру исключительно «фасадом», не выдавая своих истинных намерений.
Действительно ли он в этот промежуток времени трудился рабочим на стройке, как впоследствии утверждал, неизвестно. Поразительно другое: приводимый им эпизод стычки с рабочими – членами профсоюза, едва не завершившийся его падением со строительных лесов, странным образом напоминает рассказ из «Воспоминаний» Антона Дрекслера – первого руководителя Немецкой рабочей партии (ДАП) в Мюнхене, впоследствии получившей известность как НСДАП (не путать с упоминавшейся выше партией ДАП, основанной в Траутенау в 1904 году). Возможно, Гитлер, не раз заявлявший о том, что узнавал себя во многих пассажах этих «Воспоминаний», воспользовался ими, чтобы продемонстрировать, что в прошлом он занимался ручным трудом. Установлено, что он хватался за разные возможности подработать и у него возникали стычки с рабочими, которых он пытался убедить в том, что партия – это не только инструмент класса буржуазии, законы – не только способ угнетения пролетариата, а школа – отнюдь не то учреждение, где происходит формирование рабов и их хозяев, стоящих по разные стороны баррикады. Говоря об этом, он стремился защищать вовсе не монархию, но свои личные убеждения. Действительно, в смутные годы, проведенные в Вене, в нем, параллельно со страстью к архитектуре, развивался интерес к политике. Кубицек в своих воспоминаниях упоминает о том, что Адольф рвался переделать мир, готовый преодолеть все барьеры, на которые ему указывал друг, рассуждая о революционной буре. В частности, он изучал социальный вопрос и на практике, и в теории, через чтение литературы. В автобиографии Гитлер издевается над теми, кто лично не знаком с проблемами жилья, охраны труда, голода и нищеты. Он либо наблюдал все это в своем квартале, либо узнал из собственного опыта. Также он иронизирует над интеллигентами, скапливающими в голове огромное количество знаний, но не умеющими распорядиться ими с пользой для дела. Он подчеркивает, что чтение – не самоцель, но средство соединения различных элементов, необходимых для занятий ремеслом или выработки мировоззрения: следует не просто запоминать содержание книг как таковое, но скорее хранить его в виде фрагментов мозаики, каждому из которых найдется место в общей конструкции. Искусство «полезного чтения» позволит исправить или дополнить ранее полученные знания. Гитлер уверяет, что сам, начиная с детства, старался читать именно таким образом, и пребывание в Вене оказалось в этом отношении чрезвычайно плодотворным. «Повседневный опыт открывает возможность новых знаний. Умение объяснить реальность в свете теории и сравнить последнюю с реальностью помогло мне избежать скатывания в теоретизирование и поверхностность. По всей видимости, я бы никогда не занялся марксизмом, если бы обстоятельства не подтолкнули меня к этому».
Этот фрагмент важен со многих точек зрения. Он проясняет для нас взаимосвязь между общим контекстом и личностью будущего фюрера. Детство и последующие годы, на протяжении которых он испытал на себе то или иное влияние, оказались источником очень общих, довольно-таки смутных впечатлений, своего рода первым камнем в фундаменте определенных идей, побуждающих к действию. В Вене он столкнулся с суровой реальностью повседневной жизни, и шок от этого непосредственного столкновения имел для него первостепенное значение. Гитлер открывает для себя мир рабочих – до того он вращался во вселенной малой или средней буржуазии. Он полностью разделял страхи последней перед утратой социального статуса, которой отчаянно стремился избежать. Он также открыл для себя мир крупной буржуазии с ее фривольной жизнью, мир аристократии и офицерства – все это «культурное общество», столь ярко описанное драматургом Шнитцлером. Гитлер своими глазами увидел социальное расслоение, характерное для Вены периода belle epoque, когда живущие бок о бок люди понятия не имели о существовании друг друга. Наконец, Гитлер открыл для себя еврейство, образ которого до того оставался размытым. Если он и был антисемитом, то пока в латентной форме. Таким образом, пребывание в Вене послужило ему катализатором, если не источником откровения. Этот период не только принес ему новые идеи, но и позволил старым обрести форму, выкристаллизоваться. Поскольку его чтение носило бессистемный характер – классика, история, памфлеты, брошюры и особенно газеты, – а запоминал он исключительно то, что представляло для него интерес с точки зрения укрепления своего мировоззрения, то не удивительно, что он решил, будто занят выработкой собственного Weltanschauung. Однако произвольный и ограниченный выбор «духовной пищи», а также куцее восприятие реальности привели к тому, что выстраиваемая им идеологическая конструкция оказалась слишком жесткой, исключающей любую альтернативу, что представляло собой немалое, если можно так выразиться, преимущество для формирования стройной системы взглядов.