Страница:
Экипаж вел себя прекрасно и, по-видимому, старался устроиться как можно комфортабельнее на этом островке. На другой день с утра мы вооружились удочками и поймали несколько больших рыб, затем отправились разыскивать подходящее место для постройки садка. В одном месте мы нашли большое отверстие в рифе, которое сочли особенно удобным для данной цели, так как нам оставалось достроить всего только одну стенку. Мы тотчас же принялись отбивать кирками куски рифа, носить их к месту постройки и складывать стенку; словом, всем нашлась работа; мы поработали над этой постройкой целый день. На другой день мы окончили свою постройку и снова отправились на охоту. На этот раз мы наткнулись на черепаху и, обрадовавшись этой находке, тут же убили ее и изготовили из нее род похлебки, весьма вкусной и питательной. Желая сберечь свою соленую провизию, мы почти исключительно питались свежими продуктами острова.
Мы с капитаном часто подолгу совещались, что нам делать и как нам выбраться с этого острова. Построить шлюпку было совершенно невозможно, так как среди нас не было ни одного настоящего плотника и никаких металлических частей и приборов. У нас были, конечно, кое-какие инструменты, обычно употребляемые на судах, и несколько фунтов громадных гвоздей, непригодных для постройки шлюпки. Я предложил осмотреть киль нашей шебеки и исследовать, какие повреждения она потерпела. При тщательном осмотре оказалось, что первая доска, прибиваемая к килю, была расщеплена надвое, что шпунтовый пояс был пробит в одном месте. Починить это было нетрудно, а во всем остальном маленькое судно было невредимо. Тогда я предложил переделать его в баркас. Это был бы тяжелый баркас, правда, но зато при незначительном водоизмещении мы будем в состоянии переправить его через рифы, а, главное, сможем спустить баркас на воду посредством тали, тогда как шебеку мы не могли бы спустить таким образом. Капитан одобрил мою идею, и мы решили попытать счастья. Покончив с постройкой садка и сделав запас провианта на целую неделю, мы решили приступить к работам. Но наши люди, имея теперь вдоволь пищи, стали проявлять известную леность и не особенно-то охотно принимались за работу. Они ели и спали, спали и ели, или даже просто валялись на своих матрацах в приятной тени шатра, или же отправлялись удить рыбу. Заставить их работать над судном нам с капитаном удавалось лишь с трудом. Проработав час или полтора, они кидали свои топоры и ломы и уходили в шатер; так как табаку у них было довольно, то они полдня курили, потом обедали, ужинали и спали без конца.
Но так как капитан и я, мы работали оба очень усердно, то работа все-таки подвигалась.
Дней десять спустя после начала работ мирное житие наше было нарушено внезапно вспыхнувшей среди матросов ссорой, и двое из них поплатились жизнью; остальных мы с капитаном едва уняли и обезоружили.
Впрочем, нет худа без добра: зато четверо уцелевших после того молча принялись за работу и работали упорно и старательно. Мы решили построить палубное судно, и теперь работа подвинулась уже настолько, что неделю спустя и палуба была уже настлана. Но нам оставалось еще много дел; нам пришлось укоротить и мачту, и реи до надлежащего размера, изменить всю оснастку, сделать небольшой руль, изготовить тали, чтобы спустить баркас на воду.
На все это, при убыли числа рабочих рук, нам потребовалось очень много времени, чуть ли не целый месяц.
По вечерам мы охотились на горлиц и черепах и поддерживали постоянно свои запасы.
Теперь у нас была новая забота отыскать достаточно широкий канал между рифами, по которому можно было бы вывести в открытое море наш баркас; мы нашли, по-видимому, подходящий, но основательно исследовать его на всем протяжении не было возможности из опасения акул, которых здесь кругом было великое множество. Однако мы не без некоторого основания полагали, что этот канал, если он был достаточно глубок у самого берега, дальше едва ли может стать мелок. Наконец, мы поставили свой баркас на роллингсы. К тому времени, когда все у нас было готово, прошло уже целых два месяца со времени нашей высадки на этот берег.
Как ни стремился я всей душой в Англию, но все же не могу сказать, чтобы я чувствовал себя несчастным во время пребывания моего на этом острове. Здесь постоянно дул свежий, приятный ветерок, умерявший зной и позволявший нам работать без особого изнеможения. За исключением злополучной распри, все мы жили мирно и дружно. По окончании работы я обыкновенно брался за Библию и читал ее по целым часам.
Наконец мы спустили свой баркас на воду; оказалось, что он был гораздо легче и плавучее, чем ожидали. Как только мы стали на якорь на расстоянии десяти футов или немногим больше от отмели, мы тотчас же настлали мостки, по которым можно было сообщаться с берегом. Затем мы стали грузить на баркас все свои судовые припасы, пресную воду и свежее мясо, какое только могли захватить с собой. Два дня у нас пошло на погрузку, затем мы установили мачту, приладили парус и, приспособив весла, решили выйти в море на другой день.
Так как баркас был очень мало нагружен, то мы решили, на всякий случай, забрать с собой как можно больше черепах и, нагрузив весь наш запас, отправились провести еще одну, последнюю ночь на берегу.
Забрать с собой все наши сундучки не представлялось возможности за отсутствием места, и потому мы решили, что каждый из нас свяжет в узелок все, что ему представляется наиболее ценным в его имуществе. Это привело мне на память мой алмаз, о котором я совершенно было забыл. Вынув его из своего сундучка я решил упаковать его так, чтобы мне было удобнее носить его при себе. Когда все остальные занялись разборкой и складыванием своих вещей или же завалились спать, я обвалял свой алмаз в смоле, затем обернул его в кусок кожи от старой толстой перчатки так, чтобы на случай, если его отымут у меня или я его утеряю, никто не признал бы в этом комочке алмаз. К кожаной оболочке я пришил тоненький, но крепкий ремешок, на котором можно бы было носить алмаз на шее. Сделав это и не обратив на себя ничьего внимания, я взял моток тоненьких бечевок и оплел ими от нечего делать мой алмаз, наподобие найтова на штанге, особым морским плетеньем, так что, когда я кончил, то моя ладанка с алмазом приняла вид миниатюрного якорного буйка. Окончив эту причудливую работу, я надел ремешок с этой своеобразной ладанкой на шею, под рубашку, так что ее нельзя было заметить, затем собрал остававшиеся у меня червонцы, всего числом около 500 штук, и лучшее свое платье, а также мою старую Библию, завязал все это в узелок и лег спать.
Было превосходное тихое утро, когда мы подняли якорь, взялись за весла и вышли глубоким каналом в открытое море; капитан стоял на носу и указывал путь, а я сидел на руле и правил им. Наш баркас шел легко и слушался руля превосходно; теперь оставалось еще посмотреть, как он будет идти под парусами. После двух часов хода на веслах мы, наконец, оставили за собой коралловые рифы и вышли в открытое море. Очутись на широком просторе, мы убрали весла и стали устанавливать парус по ветру, который на этот раз дул с юга.
При установке паруса, в тот момент, как я травил шкот, этот шкот, оказавшийся перегнившим, лопнул, и я, потеряв равновесие, упал правым коленом на гвоздь, который глубоко всадился мне в ногу, причинив нестерпимую боль. Я был принужден растянуться на корме.
Между тем парус был установлен, и баркас прекрасно шел под парусами; это было для всех нас большой радостью. Но колено мое так разбаливалось и так вспухало, что я положительно не мог шевельнуться. Достав из своего узелка одну из своих рубашек, я изорвал ее на бинты, которые наложил на свое больное колено. Мы решили идти к острову Нью-Провиданс, самому значительному из Багамских, где, как нам было известно, был город Нассау, оттуда мы могли рассчитывать захватить какое-нибудь судно, идущее в Европу.
В продолжение нескольких часов наш баркас весело несся по волнам, но к вечеру ветер переменился, и погода начинала становиться угрожающей. Мы даже не знали, в каком направлении нам следует держать путь, и теперь, когда ветер повернул нам в лицо, поневоле должны были повернуть на левый галс и идти на северо-восток. Когда солнце зашло, ветер усилился; по морю заходили высокие волны.
Наш баркас хорошо держался на волнах до тех пор, пока его не стало заливать, но затем нам пришлось беспрерывно вычерпывать воду, чтобы не затонуть. Мы убрали свои паруса, сделали все, что только было возможно, но буря все усиливалась, и баркас заливало так сильно, что мы решили облегчить его и выкинули за борт весь наш запас черепах.
Между тем, стало светать, но день не предвещал ничего хорошего. Море расходилось и бушевало кругом нас, свирепея с каждой минутой; оно пенилось и ревело со всех сторон; бороться с такой бурей было явно не по силам такому маленькому судну, как наше. Около полудня мы вдруг заметили судно, идущее по ветру с подветренной стороны, и это обстоятельство вызвало у нас большую радость. Мы стали держаться прямо на него. Вскоре мы увидели, что это двухмачтовый бриг, у которого взяты все рифы. Мы подошли под корму и окликнули. Несколько человек стояло и смотрело на нас, очевидно, принимая нас за разбойников, так как у всех у них были мушкеты или какое-либо другое оружие в руках. Мы крикнули им, что мы потерпели крушение, и что наш баркас заливает, что мы можем затонуть каждую минуту, затем повернули и зашли с подветренной стороны фрегата, где оставались в продолжение четырех или пяти часов. За это время и ветер, и волнение стали быстро спадать, и теперь баркас уже не заливало водой. Но мы так натерпелись от грозившей нам опасности, так измучились, что теперь уже не решались продолжать наше плавание на этом судне, и так как полагали, что теперь можем с полной безопасностью идти с бригом борт о борт, то снова стали окликать бриг и просить разрешения вступить на палубу.
После некоторых переговоров нам, наконец, кинули канат, к которому мы тотчас же привязали свой баркас и спустили свой парус, держась все же на значительном расстоянии от борта фрегата, так как волнение все еще было довольно сильное. Тогда с брига вступили с нами в переговоры. Я сообщил им все, как было, и осведомился, куда идет бриг.
Мне ответили, что он идет в Джемстоун, в Виргинию. Тогда я спросил их, не могут ли они принять нас в качестве пассажиров до их места назначения, так как мы не имели более мужества продолжать наше плавание на баркасе, если же нет, то не согласятся ли они доставить нас хотя бы только на Нью-Провиданс.
Тогда к борту подошел сам капитан. Это был чрезвычайно смуглый, смуглый, как мулат, человек, с маленькими, темными блестящими глазами и острым, пронизывающим взглядом, с ястребиным носом и белыми сверкающими зубами. Я никогда еще не видал более отталкивающей, неприятной наружности.
Не прибегая к обычным вежливостям, этот человек сказал, что не может заходить в Нью-Провиданс; это ему не по пути, и что мы можем добраться туда и сами, если хотим.
На это я возразил, что наш баркас слишком мал и непригоден для морского плавания, что мы уже чуть было не пошли ко дну, и что в случае другой бури мы, наверное, должны потонуть, а потому я еще раз прошу его принять нас на его судно.
— А есть у вас деньги, чтобы заплатить за проезд? — спросил он.
— Как? Да общий долг человеколюбия и сочувствие каждого моряка к людям, потерпевшим крушение, сами по себе должны побудить вас принять нас и не дать нам погибнуть в море! Но если вам непременно нужны деньги, то у нас их более чем достаточно, чтобы удовлетворить вас!
— Сколько? — спросил он отрывисто.
— Скажите, сколько? — крикнул мальчуган лет четырнадцати, стоявший подле капитана, вылитый портрет его, только в миниатюре.
Но я ничего не ответил на этот вопрос. Тогда капитан снова спросил у меня:
— А что вы думаете делать с баркасом?
— Пустить его по течению, на произвол судьбы, что же больше?
— А что у вас за груз? — спросил капитан.
Я перечислил, насколько помнил, все, что у нас было с собой.
— Хорошо, — сказал черномазый человек, — я подожду, пока волнение несколько успокоится, и тогда мы выгрузим ваш баркас и примем вас на бриг!
После этих слов он сошел со шкафута, на котором стоял до сих пор, и отошел в сторону, а мы продолжали идти на буксире у брига.
— Не нравится мне этот человек, — сказал я своему приятелю-капитану, — он делает вид, как будто принимает нас за пиратов, но он сам гораздо больше похож на пирата!
— Он похож на самого черта! — отозвался португалец. — Требовать плату от потерпевших крушение, да это чудовище, а не моряк! Слава Богу, что у каждого из нас есть по несколько дублонов и найдется, чем ему заплатить за проезд.
Спустя час, когда волнение почти совершенно улеглось, капитан брига приказал нам подойти борт о борт, и чтобы четверо из нас поднялись на бриг; остальные же остались бы на баркасе до тех пор, пока его не выгрузят окончательно.
— Я полагаю, что будет лучше, если вы пойдете, — сказал я нашему капитану, — потому что при такой сутолоке я никогда не буду в состоянии подняться с моей больной ногой.
Мы подошли борт о борт, и капитан и трое из наших матросов взошли на палубу брига. Затем я видел, как они прошли на корму и спустились вниз, вслед за капитаном брига, но после того я больше не видел их на палубе, к великому моему недоумению. Прошло более получаса, прежде чем нас снова окликнули с брига, и снова приказали подойти борт к борту. За это время меня очень мучила мысль, что не все благополучно с нашими товарищами; то, что я не видел на палубе ни нашего капитана, ни одного из наших людей, меня ужасно смущало, и я забрал себе в голову, что этот бриг — пират. Если так, то нас немедленно ограбят, если не убьют. Из предосторожности я разбинтовал свое колено и, сняв с шеи ладанку, заключавшую алмаз, положил его в изгиб под коленом, где он прекрасно уместился, затем снова забинтовал ногу поверх ладанки, полагая, что они едва ли снимут бинт с больной ноги, чтобы убедиться, не спрятано ли что-либо под бинтом. С большим трудом добрался я до палубы брига, и едва только я вступил на нее, как мне было приказано идти вниз в каюту. Идя на корму, я оглядывался по сторонам, надеясь увидеть где-нибудь нашего капитана или кого-нибудь из наших людей, но никого из них не было видно. С невероятным трудом я спустился, наконец, в каюту, и, как только я переступил за ее порог, меня схватили за руки двое матросов, а другие двое связали меня бензелями.
Так как при этом молча присутствовал капитан брига, то я обратился к нему с вопросом, что должно означать подобное насилие и подобное оскорбление. На это он ответил, что мы — шайка пиратов, которые хотели захватить его судно и сделали бы это, если б он не был достаточно предусмотрителен и смышлен. Я возразил, что все это ложь, и я могу доказать ему противное. С нами были еще депеши, порученные нам Его Преподобием и адресованные португальскому правительству, но что я добьюсь справедливости, как только мы придем в Джемстоун, если он не зарежет нас всех еще до того. Он отвечал, что его не обманешь; он арестует нас и препроводит к властям, как только мы придем в порт. Тогда я сказал, что в таком случае ему придется сознаться в своей ошибке и пожалеть о ней, если эта ошибка не умышленная; что поведение его постыдно, что он сам похож на разбойника, и я считаю его за такового.
— Аа… вы называете меня разбойником! — крикнул он, подымая пистолет на уровень моей головы.
— Вы называете нас разбойниками?! — крикнул точно так же из-за его спины мальчик, о котором я уже раньше упоминал, и который, несомненно, был сыном капитана брига; он тоже взял со стола второй пистолет и точно так же навел его на меня.
— Застрелить его, отец?
— Нет, Пелег, погоди еще! Мы их всех перестреляем, когда придем в порт! Уведите его и наденьте кандалы, как и остальным, — приказал капитан, и меня протащили через дверь, проделанную в переборке каюты, в междупалубное помещение, где я увидел и нашего капитана, и троих наших матросов, закованных в кандалы.
— Не правда ли, какое милое обращение? — обратился ко мне капитан.
— Да, действительно! — согласился я. — Но за это я сделаю его шелковым, когда мы прибудем на место!
— А вы думаете, что мы когда-нибудь прибудем туда? — усомнился капитан, плотно сжав губы и многозначительно посмотрев на меня.
— Скажи мне, любезный, — обратился я к матросу, стоявшему над нами с пистолетом и тесаком. — Кто вы такие? Скажи правду, вы пираты?
— Я еще никогда в жизни не был пиратом, — отозвался матрос, — да и не намерен им быть; но наш шкипер говорит, что вы — пираты, он признал вас сейчас же, как вы только подошли к бригу. Вот все, что я могу сказать!
— Но если мы, действительно, пираты, и он сразу признал нас, то, значит, он сам водил дружбу с пиратами! Ведь это, кажется, ясно!
— Что ж, может оно и так, почем я знаю, — заметил матрос, — но только он наш капитан, и мы обязаны ему повиноваться!
В этот момент к нам ввели остальных трех наших людей; они сказали, что баркас совершенно очистили и все из него вынесли, провиант, запасы, паруса, словом, все решительно; затем самый баркас перевернули дном вверх и пустили на произвол волне. Все наши узелки находились теперь в капитанской каюте, его сынишка перерыл один за другим и все деньги, какие нашел там, передавал отцу. Всех их тщательно обыскали, и они слышали, как капитан сказал, что и остальных надо вызвать одного за другим наверх и обыскать точно так же. И, действительно, первым потащили меня, выворотили все карманы, — и маленький негодяй обшарил меня; когда меня отвели обратно, то потребовали для обыска нашего капитана-португальца и наших трех матросов и поступили с ними точно так же. Тогда мы стали опрашивать наших людей, сколько у них было денег в их узелках и при себе. Оказалось, что у каждого было по четыре дублона, полученных ими в Рио в счет жалования; у капитана было около 40 дублонов, а у меня — 50 золотых червонцев, так что в общей сложности нас ограбили на сумму приблизительно в 400 фунтов стерлингов, не считая нашего платья и остального имущества, которое имело также свою цену для нас: во всяком случае мое платье представляло собою несомненную ценность. Матросы, сторожившие нас и сменявшиеся каждую вахту, были вовсе не злонамеренны по отношению к нам. Одного из них я спросил, как он думает, намерен ли капитан лишить нас жизни.
— Нет, — ответил он, — мы этого не допустим. Может быть, вы и пираты, как он уверяет, хотя мы и не думаем, что это так: это на вас не похоже; но даже, если и так, все же вы останетесь живы; это мы решили; с вами будет поступлено по закону: мы не допустим, чтобы вас сперва повесили, а потом судили!
Я долго беседовал с этим человеком, который был весьма общителен. От него я узнал, что судно их называется «Трансендант», что оно идет из Виргинии в Вест-Индию, а иногда заходит и в Англию. Капитан вместе с тем и владелец этого судна, но откуда он родом и кем он был раньше, никто из них не знает; они полагают, что он из Виргинии, где у него находятся табачные плантации, которыми управляет его старший сын. Самого капитана этот матрос называл алчным негодяем, который готов пожертвовать чьей угодно человеческой жизнью, чтобы сберечь один шиллинг, и что в Джемстоуне о нем ходят странные толки.
Беседой с словоохотливым матросом я остался очень доволен, хотя бы потому, что получал уверенность в сохранении жизни, а относительно результатов дознания, по прибытии в Джемстоун я нимало не сомневался: как я упоминал раньше, у мистера Треванниона были суда, заходившие в этот порт, и я отлично помнил имена тех лиц, кому отправлялись наши грузы и с кем наша фирма поддерживала торговые сношения.
На другой день капитан брига в сопровождении своего безобразного сына подошел к нам и остановился перед нами, глядя на нас в упор. Тогда я обратился к нему.
— Вы позволили себе, милостивый государь, заковать нас в цепи, когда мы просили вас оказать нам помощь; вы ограбили нас на сумму около 400 фунтов стерлингов, когда мы соглашались уплатить вам за проезд, и захватили все остальное наше имущество. Я требую, чтобы мы все были немедленно освобождены; на мое предложение доказать вам, что я то самое лицо, за какое я себя выдаю, вы отказались выслушать мои доказательства; но я должен сказать, что я состою компаньоном торговой фирмы Треваннион в Ливерпуле, и что наши суда ведут торговлю с Джемстоуном. Мы издавна поддерживаем торговлю с фирмой Феррозер и Вилькокс, и по прибытии в Джемстоун я сумею вам это доказать и заставлю не только вернуть нам нашу собственность, но и поплатиться за ваше обхождение с нами, можете быть уверены в этом.
— Феррозер и Вилькокс! — прошептал капитан брига. — Черт бы его побрал!.. О, — добавил он, обращаясь ко мне, — вы узнали о существовании этой фирмы на одном из торговых судов, которое вы грабили; это штука нехитрая, знаем мы вас!
— Я думаю, вы сами были пиратом, если и теперь еще не пират, — крикнул я, — во всяком случае, вы — вор и негодяй; но наше время еще придет!
— Да, придет, — сказал капитан шебеки, — и помните, если вам удастся вырваться из наших рук и подкупить судей, то не удастся уйти от семи португальских ножей, знайте это!
— Да, знайте это! — поддержали в один голос своего капитана и все наши матросы-португальцы. — Мы вам этой проделки не простим!
— Я тебе говорю, отец, тут бедой пахнет, — проговорил юноша, подающий большие надежды, — лучше ты их повесь, если не хочешь, чтобы они нас закололи, как свиней. Право, на то похоже, что они не задумаются это сделать.
Я никогда не забуду дьявольского выражения лица капитана брига, после того как наши матросы произнесли свою угрозу. У него за поясом был большой пистолет, который он выхватил сгоряча.
— Так, так, отец, пристрели их! — крикнул паренек. — Сам ты всегда говорил, что «мертвецы лишнего не болтают!»
— Нет, нет! — остановил его стоявший на страже матрос, протянув вперед свой тесак. — Ни расстреливать, ни вешать мы не допустим; мы в этом все поклялись друг другу. И если они в самом деле пираты, так на то есть закон, чтобы их карать, а если нет, если они не пираты, то по какому же праву вы можете казнить их?
При этих словах капитан взглянул на матроса так, как будто хотел уложить его на месте, если бы только посмел, затем круто повернулся на каблуках и, сердито топая ногами, ушел в свою каюту. Его достойный отпрыск молча последовал за ним.
Семь дней мы провели в кандалах, когда, наконец, услышали, что марсовый матрос возвестил сверху берег, и бриг повернул в направлении берега. На ночь мы легли в дрейф, а поутру снова пошли к берегу. Перед закатом спустили якорь. Мы спросили у сторожевого матроса: «Что это, Джемстоун?» Но нам отвечали: «Нет, мы просто в устье какой-то реки; но никто не знает, почему капитан вздумал бросить здесь якорь. Хотя матросы видели на реке несколько индейских лодок, но никакого европейского поселения не видно нигде поблизости».
Все это было крайне таинственно, но поутру стало понятно. С кормы спустили крошечную шлюпку, которая едва могла вместить восемь человек, и причалили ее к борту брига, затем вывели нас одного за другим и, раздев до штанов, не оставив даже рубашки, приказали нам спуститься в шлюпку. Как только все мы оказались на шлюпке, и тяжестью наших тел шлюпка погрузилась в воду до шкафута, нам подали пару весел, и капитан крикнул сверху:
— Ну, а теперь прощайте, негодные пираты, которых я мог перевешать всех до последнего, — я ведь видел вас, когда вы грабили «Эмизу» под Порто-Рико; но если я передам вас властям в Джемстоуне, то мне придется стоять там два или три месяца, пока будут длиться заседания суда, а я вовсе не намерен задерживаться из-за таких негодяев! Так вот, гребите теперь к берегу и пробивайтесь, как знаете! Отчаливайте сейчас же, не то я всажу вам пулю в лоб!
— Держитесь, ребята! — крикнул я. — Пусть стреляет, если посмеет! Эй, вы, матросы «Транссенданта», беру вас в свидетели его бесчеловечного поступка! Ваш капитан ограбил нас на очень большую сумму, а теперь заставляет плыть на шлюпке, куда глаза глядят, без провианта, без одежды, вынуждая нас пристать к берегу, заселенному дикарями, которые, вероятно, не задумаются лишить нас жизни. Обращаюсь к вам, неужели вы допустите такую жестокость?
Матросы вступили в пререкания со своим капитаном, и, вероятно, последнему пришлось бы уступить, но пока шли переговоры, сынишка капитана, перегнувшись за борт брига, перерезал своим ножом причал, удерживавший нашу шлюпку, и так как прилив был очень силен, то нас подхватило и понесло к берегу прямо в устье реки, вверх по течению.
Мы схватились за весла и пытались было грести к бригу, зная, что матросы были на нашей стороне, но наши усилия были напрасны: прилив был настолько силен, что нас несло со скоростью нескольких миль в час, и через минуту-другую, несмотря на все наши старания, нас отнесло чуть не на четверть мили от брига; кроме того, наша шлюпка была настолько тесна, что мы едва смели пошевельнуться в ней из боязни, чтобы она не перевернулась. Нам не оставалось ничего более, как выйти на берег и посмотреть, как быть дальше. Но затем, немного поразмыслив, я решил, что нам лучше не спешить высаживаться: матросы на бриге говорили, что видели индейцев, а потому я подал совет предоставить шлюпке плыть по течению вверх под напором прилива, а при отливе плыть назад, вниз по течению, держась все время посредине реки до тех пор, пока не стемнеет, а тогда можно будет высадиться и укрыться в лесу. Совет мой был принят, и мы плыли по воле судеб, сидя смирно в своей крошечной шлюпке; но так как на нас не было даже и рубашки, то солнце жгло нас нещадно до самого полудня, а за это время мы успели подняться вверх по реке, по моему расчету, миль на двадцать. Река эта была широка, как морской рукав или пролив; когда начался отлив, мы повернули свою шлюпку, и нас понесло вниз по течению, пока мы не очутились снова вблизи моря.
Мы с капитаном часто подолгу совещались, что нам делать и как нам выбраться с этого острова. Построить шлюпку было совершенно невозможно, так как среди нас не было ни одного настоящего плотника и никаких металлических частей и приборов. У нас были, конечно, кое-какие инструменты, обычно употребляемые на судах, и несколько фунтов громадных гвоздей, непригодных для постройки шлюпки. Я предложил осмотреть киль нашей шебеки и исследовать, какие повреждения она потерпела. При тщательном осмотре оказалось, что первая доска, прибиваемая к килю, была расщеплена надвое, что шпунтовый пояс был пробит в одном месте. Починить это было нетрудно, а во всем остальном маленькое судно было невредимо. Тогда я предложил переделать его в баркас. Это был бы тяжелый баркас, правда, но зато при незначительном водоизмещении мы будем в состоянии переправить его через рифы, а, главное, сможем спустить баркас на воду посредством тали, тогда как шебеку мы не могли бы спустить таким образом. Капитан одобрил мою идею, и мы решили попытать счастья. Покончив с постройкой садка и сделав запас провианта на целую неделю, мы решили приступить к работам. Но наши люди, имея теперь вдоволь пищи, стали проявлять известную леность и не особенно-то охотно принимались за работу. Они ели и спали, спали и ели, или даже просто валялись на своих матрацах в приятной тени шатра, или же отправлялись удить рыбу. Заставить их работать над судном нам с капитаном удавалось лишь с трудом. Проработав час или полтора, они кидали свои топоры и ломы и уходили в шатер; так как табаку у них было довольно, то они полдня курили, потом обедали, ужинали и спали без конца.
Но так как капитан и я, мы работали оба очень усердно, то работа все-таки подвигалась.
Дней десять спустя после начала работ мирное житие наше было нарушено внезапно вспыхнувшей среди матросов ссорой, и двое из них поплатились жизнью; остальных мы с капитаном едва уняли и обезоружили.
Впрочем, нет худа без добра: зато четверо уцелевших после того молча принялись за работу и работали упорно и старательно. Мы решили построить палубное судно, и теперь работа подвинулась уже настолько, что неделю спустя и палуба была уже настлана. Но нам оставалось еще много дел; нам пришлось укоротить и мачту, и реи до надлежащего размера, изменить всю оснастку, сделать небольшой руль, изготовить тали, чтобы спустить баркас на воду.
На все это, при убыли числа рабочих рук, нам потребовалось очень много времени, чуть ли не целый месяц.
По вечерам мы охотились на горлиц и черепах и поддерживали постоянно свои запасы.
Теперь у нас была новая забота отыскать достаточно широкий канал между рифами, по которому можно было бы вывести в открытое море наш баркас; мы нашли, по-видимому, подходящий, но основательно исследовать его на всем протяжении не было возможности из опасения акул, которых здесь кругом было великое множество. Однако мы не без некоторого основания полагали, что этот канал, если он был достаточно глубок у самого берега, дальше едва ли может стать мелок. Наконец, мы поставили свой баркас на роллингсы. К тому времени, когда все у нас было готово, прошло уже целых два месяца со времени нашей высадки на этот берег.
Как ни стремился я всей душой в Англию, но все же не могу сказать, чтобы я чувствовал себя несчастным во время пребывания моего на этом острове. Здесь постоянно дул свежий, приятный ветерок, умерявший зной и позволявший нам работать без особого изнеможения. За исключением злополучной распри, все мы жили мирно и дружно. По окончании работы я обыкновенно брался за Библию и читал ее по целым часам.
Наконец мы спустили свой баркас на воду; оказалось, что он был гораздо легче и плавучее, чем ожидали. Как только мы стали на якорь на расстоянии десяти футов или немногим больше от отмели, мы тотчас же настлали мостки, по которым можно было сообщаться с берегом. Затем мы стали грузить на баркас все свои судовые припасы, пресную воду и свежее мясо, какое только могли захватить с собой. Два дня у нас пошло на погрузку, затем мы установили мачту, приладили парус и, приспособив весла, решили выйти в море на другой день.
Так как баркас был очень мало нагружен, то мы решили, на всякий случай, забрать с собой как можно больше черепах и, нагрузив весь наш запас, отправились провести еще одну, последнюю ночь на берегу.
Забрать с собой все наши сундучки не представлялось возможности за отсутствием места, и потому мы решили, что каждый из нас свяжет в узелок все, что ему представляется наиболее ценным в его имуществе. Это привело мне на память мой алмаз, о котором я совершенно было забыл. Вынув его из своего сундучка я решил упаковать его так, чтобы мне было удобнее носить его при себе. Когда все остальные занялись разборкой и складыванием своих вещей или же завалились спать, я обвалял свой алмаз в смоле, затем обернул его в кусок кожи от старой толстой перчатки так, чтобы на случай, если его отымут у меня или я его утеряю, никто не признал бы в этом комочке алмаз. К кожаной оболочке я пришил тоненький, но крепкий ремешок, на котором можно бы было носить алмаз на шее. Сделав это и не обратив на себя ничьего внимания, я взял моток тоненьких бечевок и оплел ими от нечего делать мой алмаз, наподобие найтова на штанге, особым морским плетеньем, так что, когда я кончил, то моя ладанка с алмазом приняла вид миниатюрного якорного буйка. Окончив эту причудливую работу, я надел ремешок с этой своеобразной ладанкой на шею, под рубашку, так что ее нельзя было заметить, затем собрал остававшиеся у меня червонцы, всего числом около 500 штук, и лучшее свое платье, а также мою старую Библию, завязал все это в узелок и лег спать.
Было превосходное тихое утро, когда мы подняли якорь, взялись за весла и вышли глубоким каналом в открытое море; капитан стоял на носу и указывал путь, а я сидел на руле и правил им. Наш баркас шел легко и слушался руля превосходно; теперь оставалось еще посмотреть, как он будет идти под парусами. После двух часов хода на веслах мы, наконец, оставили за собой коралловые рифы и вышли в открытое море. Очутись на широком просторе, мы убрали весла и стали устанавливать парус по ветру, который на этот раз дул с юга.
При установке паруса, в тот момент, как я травил шкот, этот шкот, оказавшийся перегнившим, лопнул, и я, потеряв равновесие, упал правым коленом на гвоздь, который глубоко всадился мне в ногу, причинив нестерпимую боль. Я был принужден растянуться на корме.
Между тем парус был установлен, и баркас прекрасно шел под парусами; это было для всех нас большой радостью. Но колено мое так разбаливалось и так вспухало, что я положительно не мог шевельнуться. Достав из своего узелка одну из своих рубашек, я изорвал ее на бинты, которые наложил на свое больное колено. Мы решили идти к острову Нью-Провиданс, самому значительному из Багамских, где, как нам было известно, был город Нассау, оттуда мы могли рассчитывать захватить какое-нибудь судно, идущее в Европу.
В продолжение нескольких часов наш баркас весело несся по волнам, но к вечеру ветер переменился, и погода начинала становиться угрожающей. Мы даже не знали, в каком направлении нам следует держать путь, и теперь, когда ветер повернул нам в лицо, поневоле должны были повернуть на левый галс и идти на северо-восток. Когда солнце зашло, ветер усилился; по морю заходили высокие волны.
Наш баркас хорошо держался на волнах до тех пор, пока его не стало заливать, но затем нам пришлось беспрерывно вычерпывать воду, чтобы не затонуть. Мы убрали свои паруса, сделали все, что только было возможно, но буря все усиливалась, и баркас заливало так сильно, что мы решили облегчить его и выкинули за борт весь наш запас черепах.
Между тем, стало светать, но день не предвещал ничего хорошего. Море расходилось и бушевало кругом нас, свирепея с каждой минутой; оно пенилось и ревело со всех сторон; бороться с такой бурей было явно не по силам такому маленькому судну, как наше. Около полудня мы вдруг заметили судно, идущее по ветру с подветренной стороны, и это обстоятельство вызвало у нас большую радость. Мы стали держаться прямо на него. Вскоре мы увидели, что это двухмачтовый бриг, у которого взяты все рифы. Мы подошли под корму и окликнули. Несколько человек стояло и смотрело на нас, очевидно, принимая нас за разбойников, так как у всех у них были мушкеты или какое-либо другое оружие в руках. Мы крикнули им, что мы потерпели крушение, и что наш баркас заливает, что мы можем затонуть каждую минуту, затем повернули и зашли с подветренной стороны фрегата, где оставались в продолжение четырех или пяти часов. За это время и ветер, и волнение стали быстро спадать, и теперь баркас уже не заливало водой. Но мы так натерпелись от грозившей нам опасности, так измучились, что теперь уже не решались продолжать наше плавание на этом судне, и так как полагали, что теперь можем с полной безопасностью идти с бригом борт о борт, то снова стали окликать бриг и просить разрешения вступить на палубу.
После некоторых переговоров нам, наконец, кинули канат, к которому мы тотчас же привязали свой баркас и спустили свой парус, держась все же на значительном расстоянии от борта фрегата, так как волнение все еще было довольно сильное. Тогда с брига вступили с нами в переговоры. Я сообщил им все, как было, и осведомился, куда идет бриг.
Мне ответили, что он идет в Джемстоун, в Виргинию. Тогда я спросил их, не могут ли они принять нас в качестве пассажиров до их места назначения, так как мы не имели более мужества продолжать наше плавание на баркасе, если же нет, то не согласятся ли они доставить нас хотя бы только на Нью-Провиданс.
Тогда к борту подошел сам капитан. Это был чрезвычайно смуглый, смуглый, как мулат, человек, с маленькими, темными блестящими глазами и острым, пронизывающим взглядом, с ястребиным носом и белыми сверкающими зубами. Я никогда еще не видал более отталкивающей, неприятной наружности.
Не прибегая к обычным вежливостям, этот человек сказал, что не может заходить в Нью-Провиданс; это ему не по пути, и что мы можем добраться туда и сами, если хотим.
На это я возразил, что наш баркас слишком мал и непригоден для морского плавания, что мы уже чуть было не пошли ко дну, и что в случае другой бури мы, наверное, должны потонуть, а потому я еще раз прошу его принять нас на его судно.
— А есть у вас деньги, чтобы заплатить за проезд? — спросил он.
— Как? Да общий долг человеколюбия и сочувствие каждого моряка к людям, потерпевшим крушение, сами по себе должны побудить вас принять нас и не дать нам погибнуть в море! Но если вам непременно нужны деньги, то у нас их более чем достаточно, чтобы удовлетворить вас!
— Сколько? — спросил он отрывисто.
— Скажите, сколько? — крикнул мальчуган лет четырнадцати, стоявший подле капитана, вылитый портрет его, только в миниатюре.
Но я ничего не ответил на этот вопрос. Тогда капитан снова спросил у меня:
— А что вы думаете делать с баркасом?
— Пустить его по течению, на произвол судьбы, что же больше?
— А что у вас за груз? — спросил капитан.
Я перечислил, насколько помнил, все, что у нас было с собой.
— Хорошо, — сказал черномазый человек, — я подожду, пока волнение несколько успокоится, и тогда мы выгрузим ваш баркас и примем вас на бриг!
После этих слов он сошел со шкафута, на котором стоял до сих пор, и отошел в сторону, а мы продолжали идти на буксире у брига.
— Не нравится мне этот человек, — сказал я своему приятелю-капитану, — он делает вид, как будто принимает нас за пиратов, но он сам гораздо больше похож на пирата!
— Он похож на самого черта! — отозвался португалец. — Требовать плату от потерпевших крушение, да это чудовище, а не моряк! Слава Богу, что у каждого из нас есть по несколько дублонов и найдется, чем ему заплатить за проезд.
Спустя час, когда волнение почти совершенно улеглось, капитан брига приказал нам подойти борт о борт, и чтобы четверо из нас поднялись на бриг; остальные же остались бы на баркасе до тех пор, пока его не выгрузят окончательно.
— Я полагаю, что будет лучше, если вы пойдете, — сказал я нашему капитану, — потому что при такой сутолоке я никогда не буду в состоянии подняться с моей больной ногой.
Мы подошли борт о борт, и капитан и трое из наших матросов взошли на палубу брига. Затем я видел, как они прошли на корму и спустились вниз, вслед за капитаном брига, но после того я больше не видел их на палубе, к великому моему недоумению. Прошло более получаса, прежде чем нас снова окликнули с брига, и снова приказали подойти борт к борту. За это время меня очень мучила мысль, что не все благополучно с нашими товарищами; то, что я не видел на палубе ни нашего капитана, ни одного из наших людей, меня ужасно смущало, и я забрал себе в голову, что этот бриг — пират. Если так, то нас немедленно ограбят, если не убьют. Из предосторожности я разбинтовал свое колено и, сняв с шеи ладанку, заключавшую алмаз, положил его в изгиб под коленом, где он прекрасно уместился, затем снова забинтовал ногу поверх ладанки, полагая, что они едва ли снимут бинт с больной ноги, чтобы убедиться, не спрятано ли что-либо под бинтом. С большим трудом добрался я до палубы брига, и едва только я вступил на нее, как мне было приказано идти вниз в каюту. Идя на корму, я оглядывался по сторонам, надеясь увидеть где-нибудь нашего капитана или кого-нибудь из наших людей, но никого из них не было видно. С невероятным трудом я спустился, наконец, в каюту, и, как только я переступил за ее порог, меня схватили за руки двое матросов, а другие двое связали меня бензелями.
Так как при этом молча присутствовал капитан брига, то я обратился к нему с вопросом, что должно означать подобное насилие и подобное оскорбление. На это он ответил, что мы — шайка пиратов, которые хотели захватить его судно и сделали бы это, если б он не был достаточно предусмотрителен и смышлен. Я возразил, что все это ложь, и я могу доказать ему противное. С нами были еще депеши, порученные нам Его Преподобием и адресованные португальскому правительству, но что я добьюсь справедливости, как только мы придем в Джемстоун, если он не зарежет нас всех еще до того. Он отвечал, что его не обманешь; он арестует нас и препроводит к властям, как только мы придем в порт. Тогда я сказал, что в таком случае ему придется сознаться в своей ошибке и пожалеть о ней, если эта ошибка не умышленная; что поведение его постыдно, что он сам похож на разбойника, и я считаю его за такового.
— Аа… вы называете меня разбойником! — крикнул он, подымая пистолет на уровень моей головы.
— Вы называете нас разбойниками?! — крикнул точно так же из-за его спины мальчик, о котором я уже раньше упоминал, и который, несомненно, был сыном капитана брига; он тоже взял со стола второй пистолет и точно так же навел его на меня.
— Застрелить его, отец?
— Нет, Пелег, погоди еще! Мы их всех перестреляем, когда придем в порт! Уведите его и наденьте кандалы, как и остальным, — приказал капитан, и меня протащили через дверь, проделанную в переборке каюты, в междупалубное помещение, где я увидел и нашего капитана, и троих наших матросов, закованных в кандалы.
— Не правда ли, какое милое обращение? — обратился ко мне капитан.
— Да, действительно! — согласился я. — Но за это я сделаю его шелковым, когда мы прибудем на место!
— А вы думаете, что мы когда-нибудь прибудем туда? — усомнился капитан, плотно сжав губы и многозначительно посмотрев на меня.
— Скажи мне, любезный, — обратился я к матросу, стоявшему над нами с пистолетом и тесаком. — Кто вы такие? Скажи правду, вы пираты?
— Я еще никогда в жизни не был пиратом, — отозвался матрос, — да и не намерен им быть; но наш шкипер говорит, что вы — пираты, он признал вас сейчас же, как вы только подошли к бригу. Вот все, что я могу сказать!
— Но если мы, действительно, пираты, и он сразу признал нас, то, значит, он сам водил дружбу с пиратами! Ведь это, кажется, ясно!
— Что ж, может оно и так, почем я знаю, — заметил матрос, — но только он наш капитан, и мы обязаны ему повиноваться!
В этот момент к нам ввели остальных трех наших людей; они сказали, что баркас совершенно очистили и все из него вынесли, провиант, запасы, паруса, словом, все решительно; затем самый баркас перевернули дном вверх и пустили на произвол волне. Все наши узелки находились теперь в капитанской каюте, его сынишка перерыл один за другим и все деньги, какие нашел там, передавал отцу. Всех их тщательно обыскали, и они слышали, как капитан сказал, что и остальных надо вызвать одного за другим наверх и обыскать точно так же. И, действительно, первым потащили меня, выворотили все карманы, — и маленький негодяй обшарил меня; когда меня отвели обратно, то потребовали для обыска нашего капитана-португальца и наших трех матросов и поступили с ними точно так же. Тогда мы стали опрашивать наших людей, сколько у них было денег в их узелках и при себе. Оказалось, что у каждого было по четыре дублона, полученных ими в Рио в счет жалования; у капитана было около 40 дублонов, а у меня — 50 золотых червонцев, так что в общей сложности нас ограбили на сумму приблизительно в 400 фунтов стерлингов, не считая нашего платья и остального имущества, которое имело также свою цену для нас: во всяком случае мое платье представляло собою несомненную ценность. Матросы, сторожившие нас и сменявшиеся каждую вахту, были вовсе не злонамеренны по отношению к нам. Одного из них я спросил, как он думает, намерен ли капитан лишить нас жизни.
— Нет, — ответил он, — мы этого не допустим. Может быть, вы и пираты, как он уверяет, хотя мы и не думаем, что это так: это на вас не похоже; но даже, если и так, все же вы останетесь живы; это мы решили; с вами будет поступлено по закону: мы не допустим, чтобы вас сперва повесили, а потом судили!
Я долго беседовал с этим человеком, который был весьма общителен. От него я узнал, что судно их называется «Трансендант», что оно идет из Виргинии в Вест-Индию, а иногда заходит и в Англию. Капитан вместе с тем и владелец этого судна, но откуда он родом и кем он был раньше, никто из них не знает; они полагают, что он из Виргинии, где у него находятся табачные плантации, которыми управляет его старший сын. Самого капитана этот матрос называл алчным негодяем, который готов пожертвовать чьей угодно человеческой жизнью, чтобы сберечь один шиллинг, и что в Джемстоуне о нем ходят странные толки.
Беседой с словоохотливым матросом я остался очень доволен, хотя бы потому, что получал уверенность в сохранении жизни, а относительно результатов дознания, по прибытии в Джемстоун я нимало не сомневался: как я упоминал раньше, у мистера Треванниона были суда, заходившие в этот порт, и я отлично помнил имена тех лиц, кому отправлялись наши грузы и с кем наша фирма поддерживала торговые сношения.
На другой день капитан брига в сопровождении своего безобразного сына подошел к нам и остановился перед нами, глядя на нас в упор. Тогда я обратился к нему.
— Вы позволили себе, милостивый государь, заковать нас в цепи, когда мы просили вас оказать нам помощь; вы ограбили нас на сумму около 400 фунтов стерлингов, когда мы соглашались уплатить вам за проезд, и захватили все остальное наше имущество. Я требую, чтобы мы все были немедленно освобождены; на мое предложение доказать вам, что я то самое лицо, за какое я себя выдаю, вы отказались выслушать мои доказательства; но я должен сказать, что я состою компаньоном торговой фирмы Треваннион в Ливерпуле, и что наши суда ведут торговлю с Джемстоуном. Мы издавна поддерживаем торговлю с фирмой Феррозер и Вилькокс, и по прибытии в Джемстоун я сумею вам это доказать и заставлю не только вернуть нам нашу собственность, но и поплатиться за ваше обхождение с нами, можете быть уверены в этом.
— Феррозер и Вилькокс! — прошептал капитан брига. — Черт бы его побрал!.. О, — добавил он, обращаясь ко мне, — вы узнали о существовании этой фирмы на одном из торговых судов, которое вы грабили; это штука нехитрая, знаем мы вас!
— Я думаю, вы сами были пиратом, если и теперь еще не пират, — крикнул я, — во всяком случае, вы — вор и негодяй; но наше время еще придет!
— Да, придет, — сказал капитан шебеки, — и помните, если вам удастся вырваться из наших рук и подкупить судей, то не удастся уйти от семи португальских ножей, знайте это!
— Да, знайте это! — поддержали в один голос своего капитана и все наши матросы-португальцы. — Мы вам этой проделки не простим!
— Я тебе говорю, отец, тут бедой пахнет, — проговорил юноша, подающий большие надежды, — лучше ты их повесь, если не хочешь, чтобы они нас закололи, как свиней. Право, на то похоже, что они не задумаются это сделать.
Я никогда не забуду дьявольского выражения лица капитана брига, после того как наши матросы произнесли свою угрозу. У него за поясом был большой пистолет, который он выхватил сгоряча.
— Так, так, отец, пристрели их! — крикнул паренек. — Сам ты всегда говорил, что «мертвецы лишнего не болтают!»
— Нет, нет! — остановил его стоявший на страже матрос, протянув вперед свой тесак. — Ни расстреливать, ни вешать мы не допустим; мы в этом все поклялись друг другу. И если они в самом деле пираты, так на то есть закон, чтобы их карать, а если нет, если они не пираты, то по какому же праву вы можете казнить их?
При этих словах капитан взглянул на матроса так, как будто хотел уложить его на месте, если бы только посмел, затем круто повернулся на каблуках и, сердито топая ногами, ушел в свою каюту. Его достойный отпрыск молча последовал за ним.
Семь дней мы провели в кандалах, когда, наконец, услышали, что марсовый матрос возвестил сверху берег, и бриг повернул в направлении берега. На ночь мы легли в дрейф, а поутру снова пошли к берегу. Перед закатом спустили якорь. Мы спросили у сторожевого матроса: «Что это, Джемстоун?» Но нам отвечали: «Нет, мы просто в устье какой-то реки; но никто не знает, почему капитан вздумал бросить здесь якорь. Хотя матросы видели на реке несколько индейских лодок, но никакого европейского поселения не видно нигде поблизости».
Все это было крайне таинственно, но поутру стало понятно. С кормы спустили крошечную шлюпку, которая едва могла вместить восемь человек, и причалили ее к борту брига, затем вывели нас одного за другим и, раздев до штанов, не оставив даже рубашки, приказали нам спуститься в шлюпку. Как только все мы оказались на шлюпке, и тяжестью наших тел шлюпка погрузилась в воду до шкафута, нам подали пару весел, и капитан крикнул сверху:
— Ну, а теперь прощайте, негодные пираты, которых я мог перевешать всех до последнего, — я ведь видел вас, когда вы грабили «Эмизу» под Порто-Рико; но если я передам вас властям в Джемстоуне, то мне придется стоять там два или три месяца, пока будут длиться заседания суда, а я вовсе не намерен задерживаться из-за таких негодяев! Так вот, гребите теперь к берегу и пробивайтесь, как знаете! Отчаливайте сейчас же, не то я всажу вам пулю в лоб!
— Держитесь, ребята! — крикнул я. — Пусть стреляет, если посмеет! Эй, вы, матросы «Транссенданта», беру вас в свидетели его бесчеловечного поступка! Ваш капитан ограбил нас на очень большую сумму, а теперь заставляет плыть на шлюпке, куда глаза глядят, без провианта, без одежды, вынуждая нас пристать к берегу, заселенному дикарями, которые, вероятно, не задумаются лишить нас жизни. Обращаюсь к вам, неужели вы допустите такую жестокость?
Матросы вступили в пререкания со своим капитаном, и, вероятно, последнему пришлось бы уступить, но пока шли переговоры, сынишка капитана, перегнувшись за борт брига, перерезал своим ножом причал, удерживавший нашу шлюпку, и так как прилив был очень силен, то нас подхватило и понесло к берегу прямо в устье реки, вверх по течению.
Мы схватились за весла и пытались было грести к бригу, зная, что матросы были на нашей стороне, но наши усилия были напрасны: прилив был настолько силен, что нас несло со скоростью нескольких миль в час, и через минуту-другую, несмотря на все наши старания, нас отнесло чуть не на четверть мили от брига; кроме того, наша шлюпка была настолько тесна, что мы едва смели пошевельнуться в ней из боязни, чтобы она не перевернулась. Нам не оставалось ничего более, как выйти на берег и посмотреть, как быть дальше. Но затем, немного поразмыслив, я решил, что нам лучше не спешить высаживаться: матросы на бриге говорили, что видели индейцев, а потому я подал совет предоставить шлюпке плыть по течению вверх под напором прилива, а при отливе плыть назад, вниз по течению, держась все время посредине реки до тех пор, пока не стемнеет, а тогда можно будет высадиться и укрыться в лесу. Совет мой был принят, и мы плыли по воле судеб, сидя смирно в своей крошечной шлюпке; но так как на нас не было даже и рубашки, то солнце жгло нас нещадно до самого полудня, а за это время мы успели подняться вверх по реке, по моему расчету, миль на двадцать. Река эта была широка, как морской рукав или пролив; когда начался отлив, мы повернули свою шлюпку, и нас понесло вниз по течению, пока мы не очутились снова вблизи моря.