Страница:
— Кто был капитан затонувшего шунера? — спросил старший лейтенант.
— Я, сэр, — сказал Топлифт, — хотя и был им против воли!
— О, конечно! Каждый из вас был на этом судне против своей воли! Как ваше имя? Запишите, мистер Пирсон! Жив еще кто-нибудь из офицеров?
— Нет, сэр! — ответил Топлифт.
Затем стали опрашивать имена всех по порядку и всех записывали; случилось так, что я оказался последним; желая поскорее увидеть брата, я вышел на палубу первым, но нас начали опрашивать с другого конца шеренги.
— Ваше имя? — спросили, наконец, меня.
— Я не принадлежал к экипажу шунера! — сказал я.
— Ну, конечно, нет! Вы попали на него прямо с облаков!
— Нет, сэр, не с облаков, я подплыл к нему вплавь, спасая свою жизнь!
— В таком случае, вы из огня кинулись в полымя, могу вас уверить, потому что теперь вам все равно придется проститься с жизнью, приятель!
— Я думаю, что нет, — сказал я, — напротив, я чувствую себя теперь в полной безопасности!
— Не угощайте нас своими баснями, милейший, а назовите нам просто свое имя, и этого будет вполне достаточно!
— Прекрасно, сэр, я готов! Мое имя — Александр Месгрев, сэр! Я — старший брат вашего капитана Филиппа Месгрева и буду вам очень признателен, если вы спуститесь к нему в каюту и уведомите его о том, что я здесь!
И старший лейтенант, и офицеры с недоумением посмотрели на меня, точно так же, как капитан Топлифт и пираты. Старший лейтенант, по-видимому, не знал, как ему отнестись к моим словам, принять ли их за пустую похвальбу или отнестись с доверием, и не знал, что ему делать, когда капитан Топлифт сказал:
— Я, конечно, не знаю, то ли именно лицо этот джентльмен, каким он себя называет, но, несомненно, верно, что он приплыл к нашему шунеру, спасаясь от преследовавших его индейцев, что вам могут подтвердить все мои люди, а также и то, что он никогда не был одним из нас! Экипаж предлагал ему сделаться их капитаном вместо меня, но он отказался наотрез!
— Да! — подтвердили пираты. — Это правда!
— Прекрасно, сэр, в таком случае я передам капитану то, что вы мне поручили сказать ему!
— Для большей уверенности, — заметил я, — я напишу на клочке бумаги мое имя, и вы отнесете эту записку моему брату; он знает мой почерк и мою подпись.
Мне подали бумагу и перо, я написал свое имя, и старший лейтенант понес этот листок бумаги в каюту капитана. Спустя минуту он вернулся и пригласил меня следовать за ним.
ГЛАВА XXI
ГЛАВА XXII
— Я, сэр, — сказал Топлифт, — хотя и был им против воли!
— О, конечно! Каждый из вас был на этом судне против своей воли! Как ваше имя? Запишите, мистер Пирсон! Жив еще кто-нибудь из офицеров?
— Нет, сэр! — ответил Топлифт.
Затем стали опрашивать имена всех по порядку и всех записывали; случилось так, что я оказался последним; желая поскорее увидеть брата, я вышел на палубу первым, но нас начали опрашивать с другого конца шеренги.
— Ваше имя? — спросили, наконец, меня.
— Я не принадлежал к экипажу шунера! — сказал я.
— Ну, конечно, нет! Вы попали на него прямо с облаков!
— Нет, сэр, не с облаков, я подплыл к нему вплавь, спасая свою жизнь!
— В таком случае, вы из огня кинулись в полымя, могу вас уверить, потому что теперь вам все равно придется проститься с жизнью, приятель!
— Я думаю, что нет, — сказал я, — напротив, я чувствую себя теперь в полной безопасности!
— Не угощайте нас своими баснями, милейший, а назовите нам просто свое имя, и этого будет вполне достаточно!
— Прекрасно, сэр, я готов! Мое имя — Александр Месгрев, сэр! Я — старший брат вашего капитана Филиппа Месгрева и буду вам очень признателен, если вы спуститесь к нему в каюту и уведомите его о том, что я здесь!
И старший лейтенант, и офицеры с недоумением посмотрели на меня, точно так же, как капитан Топлифт и пираты. Старший лейтенант, по-видимому, не знал, как ему отнестись к моим словам, принять ли их за пустую похвальбу или отнестись с доверием, и не знал, что ему делать, когда капитан Топлифт сказал:
— Я, конечно, не знаю, то ли именно лицо этот джентльмен, каким он себя называет, но, несомненно, верно, что он приплыл к нашему шунеру, спасаясь от преследовавших его индейцев, что вам могут подтвердить все мои люди, а также и то, что он никогда не был одним из нас! Экипаж предлагал ему сделаться их капитаном вместо меня, но он отказался наотрез!
— Да! — подтвердили пираты. — Это правда!
— Прекрасно, сэр, в таком случае я передам капитану то, что вы мне поручили сказать ему!
— Для большей уверенности, — заметил я, — я напишу на клочке бумаги мое имя, и вы отнесете эту записку моему брату; он знает мой почерк и мою подпись.
Мне подали бумагу и перо, я написал свое имя, и старший лейтенант понес этот листок бумаги в каюту капитана. Спустя минуту он вернулся и пригласил меня следовать за ним.
ГЛАВА XXI
В объятиях брата, — Доброе слово в защиту капитана Топлифта и двух португальцев. — Моя повесть. — Повесть брата Филиппа. — Что сталось с У иной. — Мой алмаз. — Нежданное наследство.
Спустя минуту после того, как я покинул палубу «Весты» и спустился вслед за офицером вниз, я был уже в объятиях брата. Некоторое время ни он, ни я не могли произнести ни слова. Наконец Филипп заговорил первый:
— Как мне благодарить Бога за то, что я вижу тебя живым и здоровым! Я считал тебя умершим, как и другие, и никак не мог ожидать, что найду на борту пиратского судна, на борту судна, которое я расстреливал без пощады, тогда как каждый выстрел мог причинить тебе смерть! Какое счастье, что я ничего не знал о том, что ты находишься на этом шунере, иначе я не мог бы исполнить свой долг. Я не стану тебя расспрашивать, как ты попал на него; это, вероятно, должно быть концом твоего повествования, а ты должен рассказать мне все от начала до конца с того момента, как ты покинул Рио, а затем и все остальное с того времени, как ты отплыл от берегов Африки.
— Значит, они получили мои письма из Рио?
— Да, после того как они долгое время считали тебя умершим, и эти письма несказанно обрадовали их; но я не хочу торопиться и заглядывать вперед; довольно того, что я вижу тебя живым и здоровым, мой милый Александр, и опять могу прижать тебя к своей груди!
— Но позволь мне задать тебе один вопрос!
— Я уже знаю, какой, — засмеялся Филипп. — Она была здорова, когда я в последний раз видел ее, но очень страдала; ведь от тебя не было никаких известий. И отец ее, и друзья старались уговорить ее примириться с мыслью, что тебя нет уже в живых, так как шебека, на которой ты находился, пропала без вести, но она упорно держится того мнения, что ты жив, и не хочет расстаться с надеждой свидеться с тобой. Но эта самая упорная надежда, упорно не осуществляющаяся, измучила, истомила ее. А теперь, когда ты это знаешь, пройдем в кают-компанию, и позволь мне переодеть тебя, чтобы я мог тебя в приличном виде представить всем как моего брата. Мне думается, что мое платье как раз придется по тебе!
— Благодарю, Филипп! Я не прочь переодеться, но прежде, чем заботиться о моей внешности, я хотел бы позаботиться о моем желудке: я почти целые сутки ничего не ел, а потому, если ты прежде всего распорядишься накормить меня чем-нибудь, то я с удовольствием поем, пока ты будешь выбирать для меня платье.
Филипп позвонил и приказал подать в каюту завтрак и вино. Покушав всласть и подкрепив свои силы, я добрых четверть часа отмывался от грязи и копоти последнего боя, после чего оделся и вышел наверх, уже совершенно не похожий на пирата.
Филипп тотчас же потащил меня наверх знакомить с его офицерами; старший лейтенант рассыпался передо мной в извинениях за свое грубое обхождение, но я сказал ему, что по моему внешнему виду он, конечно, мог принять меня за пирата и как с таковым не особенно церемониться.
— Кстати, Филипп, — сказал я, обращаясь к брату, — раз мы заговорили о пиратах! В числе их есть человек, который хотя и вынужден был нести обязанности капитана на пиратском шунере, но, в сущности, он не пират; я его знаю лично и просил бы тебя отнестись к нему доброжелательно. Я впоследствии объясню тебе его поведение, и ты убедишься, что он не заслуживает участи пирата, равно как и двое португальцев, попавших сюда почти так же, как и я! Это мои бывшие сотоварищи по несчастью, люди из экипажа погибшей шебеки!
— Раз ты говоришь, брат, то твоего слова для меня довольно! Будь спокоен за них! Пусть этих трех людей отпустят на свободу и позаботятся о них! — приказал Филипп тотчас же старшему лейтенанту.
Пробыв минут десять на палубе, я вернулся вместе с братом в каюту.
— Что это за предмет, который ты забыл на моем туалетном столике? — спросил Филипп, разглядывая мою кожаную ладанку, заключавшую в себе мой алмаз.
— Это, Филипп, является частью моей повести и может в настоящее время оказаться при случае чрезвычайно важным для меня! Сейчас я не думаю, что могу подарить тебе эту вещицу!
— Не похоже на то, чтобы она представляла из себя большую ценность! — заметил он.
— Во всяком случае прошу тебя спрятать ее в самое надежное место и запереть как можно тщательнее под замок!
— Если ты этого хочешь непременно, то будь спокоен: я сделаю, как ты желаешь, но теперь расскажи мне обо всем по порядку!
Я рассказал все, что уже известно читателю; обед прервал мое повествование, а после обеда, за чашкой кофе и хорошей сигарой, я продолжал. Когда я кончил, Филипп высказал свое удивление по поводу столько кратного чудесного спасения от самых многообразных бед и задал мне целый ряд вопросов, между прочим спросив меня:
— А этот маленький негодяй Пелег, сын капитана «Транссенданта», здесь, с другими пленными?
Я отвечал, что не видал его и думаю, что, ослабев от потери крови, он, вероятно, остался на шунере и вместе с ним пошел ко дну. Так оно и оказалось на самом деле.
— Странные вещи пришлось мне слышать от тебя, брат, — сказал Филипп, — у тебя, как вижу, заколдованная жизнь! И Бог сохранил ее тебе именно для того, чтобы доказать, что Эми права в своем убеждении, что ты жив и должен вернуться. Ну, а теперь твоя очередь слушать, а моя говорить. Когда я расстался с тобой, то был лейтенантом у капитана Левин на его шунере; вскоре по выходе в море у нас завязалось дело с одним испанским судном, несравненно большей силы, чем наше, вооруженным тридцатью крупными орудиями. Видя, что мы ничего не сделаем с ним вследствие превосходства его вооружения, мы прямо абордировали его, и непривычные к рукопашным схваткам испанцы вскоре подались и дали нам возможность очистить от них палубу, загнав всех вниз. Когда капитан Левин привел свой приз, то был немедленно назначен командиром фрегата с 36-ю орудиями; я последовал за ним в качестве старшего лейтенанта. В следующее плавание нам снова пришлось выдержать бой с судном, равным нам по силе, и мы опять же вышли из него победителями, и я был отправлен отвести приз. При этом капитан Левин послал прекрасное отношение обо мне, вследствие которого, вероятно, и был назначен командиром небольшого брига. Но прежде дозволь мне досказать о капитане Левин. В мое отсутствие он захватил большой галион, давший ему целое состояние, после чего он окончательно отказался от службы на море и поселился на берегу, а мне писал, что до сих пор он только растрачивал деньги, а теперь, получив разом такой куш, намерен сохранить их. На них он купил большое поместье, занялся хозяйством, женился и, кажется, очень счастлив.
— Чего он вполне заслуживает, — добавил я, — и дай ему Бог долгие годы наслаждаться этим заслуженным счастьем.
— Итак, — продолжал Филипп, — в качестве командира брига я был послан сюда стационером и, получив извещение, что судно, на котором ты сейчас находишься, стояло на якоре в заливе близ Гаваны, пошел туда и встретился с ним. Они подняли испанский флаг, я также; вдруг наступил штиль, и я принужден был остаться на месте в четырех милях расстояния от берега. Вследствие этого меня приняли за другое испанское судно, и тогда капитан этого судна или, вернее, испанский капитан испанского брига сел на шлюпку и приехал ко мне и до тех пор не спохватился о своей ошибке, пока не очутился у меня на борту. Я задержал его и экипаж с его шлюпки. Штиль продолжался до самого вечера, а когда, наконец, поднялся ветерок, то я пошел прямо к берегу, как бы намереваясь бросить якорь. Но так как ветер был слабый, то стемнело прежде, чем я подошел и стал борт о борт с судном моего гостя. Там были страшно удивлены, так как полагали, что их капитан обедает со мной, со своим старым приятелем, капитаном испанского брига, и никто не подозревал, что мы не испанцы; поэтому никто не готовился к сопротивлению. Мы ворвались на палубу и завладели ею прежде, чем испанцы успели схватиться за оружие, и я увел это судно за собой. Когда я вернулся с ним в свой порт, то адмирал дал мне командование им, и я командую им теперь вот уже девять месяцев; однако судно это имеет большие недостатки, и меня призывают обратно в порт. Я шел бы теперь обратно в Англию, если б негодяй, капитан «Транссенданта», не уведомил меня о присутствии в здешних водах пиратских судов, что принудило меня идти сюда, за остров. И мог ли я ожидать, какое счастье ждало меня здесь! Ты не думай, пожалуйста, что я такой эгоист, так как говорю только о себе; я это делаю, так сказать для того, чтобы расчистить поле более интересным для тебя сведениям. Итак, «Эми» прибыла благополучно в Ливерпул со своим ценным грузом, и капитан ее донес, что он оставался на назначенном тобою месте встречи до тех пор, пока налетевший ураган не унес его; когда он после того очутился очень далеко от условного места, то счел себя не в праве оставаться еще дольше в открытом море, имея у себя на борту столь ценный груз, и решил идти как можно скорее в Ливерпул. Он, действительно, был прав, и его образ действий был одобрен мистером Треваннионом, который со дня на день ожидал твоего возвращения. Но вот прошла неделя, а тебя нигде не было видно; в доме все стали очень тревожиться за твою жизнь. За неделями стали проходить месяцы, и все стали высказывать предположение, что твое судно погибло во время того самого урагана, который загнал «Эми» так далеко от ее условного места. Бедняжку Уину, как ты можешь думать, очень ласково и сердечно приняли в свой дом мистер и мисс Треваннион, и вскоре все в доме полюбили это милое, кроткое существо.
Но бедняжка ждала твоего возвращения, тосковала по тебе, томилась ожиданием, а когда ей сказали, что ты погиб, это совсем ее сразило, и она не могла больше оправиться после этого удара. Климат тоже, конечно, отозвался на ее здоровье; зимой она стала кашлять, но мне казалось, что всего более она страдала от того, что утратила тебя. Пробыв года полтора в Англии, она впала в чахотку и умерла.
— Бедная Уина! — сказал я, тяжело вздохнув, — милое, славное существо!
— А знаешь, Александр, я думаю, что это случилось к лучшему! Бедняжка так сильно любила тебя, и если бы она была еще жива и жила в семье мистера Треванниона, и ты, вернувшись, стал бы мужем мисс Треваннион, это сделало бы ее глубоко несчастной, я в том уверен. Хотя самая мысль быть соперницей мисс Треваннион может нам с тобой показаться нелепой, тем не менее она питала к тебе то же чувство, что и твоя невеста, и должна была бы страдать так же, как и всякая другая женщина на ее месте, будь она белолицая или чернокожая, без различия. Вот почему я думаю, что ее преждевременная смерть была счастьем и для нее, и для вас. Я видел мистера Треванниона и его дочь всего только один раз до получения ими твоего письма из Рио, в котором ты их извещал о своих несчастиях и благополучном избавлении от пожизненной каторги. Тогда оба они были очень пришиблены и убиты, и мистер Треваннион говорил о ликвидации всех своих дел и о желании поселиться в своем поместье близ Ливерпуля. Но так как я регулярно переписывался все время с Эми, то узнал, что ее отец поступил именно так, как он мне тогда говорил, и только что прикончил свои дела, когда пришло твое письмо из Рио с крупным переводом на Португальский Государственный банк. Надо ли тебе говорить, как велика была при этом радость Эми. Она быстро стала поправляться, а отец ее пожалел, что поторопился ликвидировать свои дела, так как желал перевести их все на тебя. Деньги, присланные тобою из Рио, он считал твоими; кроме того, все это время он откладывал из всех доходов и барышей причитающуюся тебе долю. Он, конечно, не знал, что ты носишь на себе алмаз такой невероятной ценности на виду у всех, и в среде дикарей индейцев, и у английских поселенцев, и даже у пиратов. Что я был не менее рад, чем они, когда узнал содержание твоего письма из Рио, в этом ты не можешь сомневаться, и хотя я должен был как раз в ту пору отплыть в Вест-Индию, все-таки со дня на день ждал получить письмо с извещением о твоем благополучном прибытии в Англию. Представь же себе мое огорчение, когда я, наконец, получил письмо, в котором мне сообщали, что ты не только еще не вернулся в Ливерпул, но вот уже три месяца, как ничего о тебе не слышно. А затем месяц за месяцем я получал все такие же отчаянные, неутешительные письма, в которых мистер Треваннион прямо уже говорил, что шебека, в которой ты отплыл, утонула, и что только одна Эми упорно держится за свою надежду, что ты еще жив. Признаюсь, я тоже считал тебя мертвым, и потому можешь себе представить мою радость, мой неописуемый восторг, когда я увидел на клочке бумаги твою подпись, доказавшую мне, что ты не только жив, но и здесь, на одном со мной судне.
Таков был рассказ брата Филиппа; когда он его докончил, было уже поздно, и все кругом давно спали. Как горячо помолился я в эту ночь Богу за его неизреченное милосердие ко мне!
Когда я проснулся на другой день поутру, Филипп был уже наверху, на палубе, и я пошел туда же.
— Мы скоро будем в Порт-Рояле, — сказал он, — и я надеюсь еще застать там нашего адмирала!
Затем я поговорил немного с офицерами и пошел вниз навестить Топлифта, который не вставал с постели, потому что рана его заставляла сильно страдать. Впрочем, доктор уверял, что он скоро поправится.
— Топлифт, — сказал я — вы не должны ни о чем тревожиться; брат мой обещал, что вы не будете подвергнуты допросу наравне с остальными, и он уверен, что после того, как он объяснит все дело адмиралу, вы получите благодарность за оказанные услуги.
— Благодарность! Вы смеетесь, сэр! Я буду счастлив, если меня не повесят!
— Этого вы не бойтесь, Топлифт, — возразил я, — будьте совершенно спокойны и поправляйтесь скорее!
— Ах, сэр, вы положительно спасли мне жизнь! Ведь если бы вы не приплыли к нам на судно, не было бы никого, кто бы мог сказать хоть одно слово в мое оправдание; никто никогда не поверил бы, что я, в сущности, вовсе не пират, как все остальные на моем судне, кроме разве только тех двух португальцев!
— Если потребуется, они оба будут свидетельствовать за вас, но я не думаю, что потребуется еще чье-либо свидетельство, кроме моего, которым адмирал, вероятно, удовольствуется. Кроме того, я обещал, что впредь вы не будете нуждаться в средствах к существованию, и сдержу свое обещание!
— Благодарю вас, сэр — проговорил Топлифт, — я никогда не забуду вашей доброты ко мне!
Я пожал ему руку и пошел завтракать с братом в каюту.
На другой день мы уже бросили якорь в Порт-Рояле; мой брат отправился с донесением, и адмирал прислал баркас за нашими пленными, кроме Топлифта, которому было дозволено оставаться на свободе и в качестве бесплатного пассажира возвратиться в Англию на судне брата, если он того желает.
Нужно ли говорить, что Топлифт с радостью воспользовался этим разрешением и остался с нами на судне?! Оба португальца также были отпущены на свободу.
Простояв три дня на рейде, мы отплыли в Англию и после благополучного плавания, продолжавшегося пять или шесть недель, бросили якорь в Спитхеде. Брат не мог оставить своего судна, и потому я просил его написать в Ливерпул о том, что он имеет сведения обо мне, что я потерпел крушение и попал в руки индейцев близ английских поселений в Виргинии, но что мне удалось бежать и что я в данное время нахожусь в Джемстоуне. Я считал более благоразумным подготовить таким образом моих друзей к моему возвращению, опасаясь, чтобы слишком внезапная весть о моем прибытии не повлияла пагубно на слабое здоровье моей бедной, исстрадавшейся Эми.
Я пробыл с братом в Портсмуте до того времени, когда пришел из Ливерпуля ответ на его письмо. Писал мистер Треваннион, и, как он уверял, письмо Филиппа положительно возвратило жизнь его бедной дочери, которая, по его словам, находилась в последнее время на краю могилы; она впала в глубокую меланхолию, которую ничем нельзя было рассеять.
Сговорившись с братом относительно того, как ему следует действовать дальше, я отправился в Лондон, где приобрел все для себя необходимое из платья, белья и других обиходных предметов, разыскал известного еврея-торговца драгоценными камнями и предложил ему осмотреть и оценить мой алмаз. Он был положительно поражен, увидя такой величины и такой необычайной красоты камень, и оценил его в сумму 47 тысяч фунтов. Тогда я предложил ему купить его, и мы сошлись на 38 тыс. фунтов.
На другой день все было оформлено и покончено; я получил деньги и чеки и написал тотчас же Филиппу о том, как распорядился своим алмазом.
Филипп ответил на мое письмо поздравлением с удачной продажей и, кроме того, писал, что получил из Ливерпуля письмо с весьма утешительными сведениями относительно состояния здоровья Эми и советовал немедленно ехать в Ливерпул, так как продолжительное тревожное ожидание моего приезда могло пагубно отразиться на здоровье Эми.
Согласно этому я тотчас же принялся готовиться к отъезду из Лондона, приобрел четыре крепких и выносливых коней, раздобыл трех здоровенных и хорошо вооруженных парней, которые должны были сопровождать меня в пути, и отправил с нарочным письмо, в котором назначал день своего приезда в усадьбу мистера Треванниона в окрестностях Ливерпуля.
Мне пришлось пробыть в Лондоне еще два дня, чтобы уладить все свои дела и дать время нарочному приехать раньше меня, так как я рассчитывал ехать чрезвычайно быстро. За эти два дня моего пребывания в Лондоне мне пришлось сделать удивительное и совершенно неожиданное открытие. Я сидел в одном кафе на площади Св. Павла, беседуя с одним бывшим офицером капитана Левин, с которым я случайно познакомился. Когда мой собеседник назвал меня по имени «мистер Месгрев», общипанного вида господин, одетый с ног до головы в черное, стоявший у окна, вдруг круто обернулся и, подойдя ко мне, сказал:
— Я должен извиниться, что позволил себе обеспокоить вас, сэр, но услыхав, что ваш собеседник назвал вас мистер Месгрев, не могу удержаться от желания спросить вас, не родственник ли вы сэру Ричарду Месгреву, баронету, жившему в своем поместье в Кумберланде?
— Жившему, говорите вы? А разве он умер?
— Да, сэр! Он умер вот уже более семи месяцев, и мы теперь разыскиваем его наследника, но нигде не можем его найти!
— Я знал хорошо эту семью, — сказал я, — так как состою с ней в родстве. Наследником покойного баронета должен, конечно, быть его старший сын Ричард, так как все имение майоратное и переходит вместе с титулом старшему в роде.
— Да, но старший сын его, сэр, умер уже несколько лет тому назад; у нас имеются подлинные документы, свидетельствующие об его смерти; кроме того, и второй сын баронета, Чарльз, тоже умер. Он вернулся на родину совершенно больным и вскоре умер, но не в доме своего отца, а у одного из его арендаторов, у которого поселился. Теперь наследником всего — и титула, и земель, и всего имущества является третий сын баронета Александр Месгрев, которого мы повсюду разыскиваем и нигде найти не можем. Мы слышали, что какой-то капитан Месгрев только что пришел со своим судном из Вест — Индии; это, как мы думаем, четвертый сын баронета; но раньше, чем мы не узнаем достоверно, что сталось с Александром Месгревом, до тех пор мы ничего не можем сделать. Я сегодня написал капитану Месгреву, прося у него каких-нибудь сведений о брате, но еще не имею ответа. Полагаю, что вас бесполезно будет просить о том же; едва ли вы что-нибудь знаете о наследнике. А, впрочем…
— Да, я могу вам сказать, сэр, что я и есть тот самый Александр Месгрев, которого вы разыскиваете!
— В самом деле, сэр? А какие вы можете представить доказательства этого?
— Свидетельство моего брата Филиппа, на судне которого я только что прибыл из Вест-Индии, что вам и подтвердит его ответ на ваше письмо. Кроме того, вот его письмо, адресованное ко мне, в котором, как вы сами видите, он обращается ко мне — «Дорогой Александр» и которое он кончает словами «Любящий тебя брат твой Филипп Месгрев».
— Это, действительно, весьма удовлетворительное доказательство, сэр, — проговорил незнакомец, — и мне теперь остается только дождаться письма вашего брата, чтобы привести все в ясность. Позвольте мне поздравить вас, сэр, с унаследованием титула и одного из богатейших поместий в Кумберланде. Надеюсь, что вы не замедлите, как только все необходимые сведения и доказательства будут собраны мной, отправиться вместе со мной в Кумберланд, где, без сомнения, многие признают вас, после чего вы будете утверждены в правах наследства.
— Что я там буду узнан многими, в этом нимало не сомневаюсь, — сказал я, — но сейчас я никоим образом не могу отправиться вместе с вами в Кумберланд; послезавтра я уезжаю из Лондона в Ливерпул по важному делу: меня там ждут, и я не могу обмануть их ожиданий.
— Что же, сэр! Вероятно, это должно быть очень важное дело, если оно может помешать человеку вступить во владение титулом и состоянием, дающим 4000 фунтов ежегодного дохода, — заметил мой собеседник. — Но вот мой адрес, сэр; надеюсь, я услышу о вас в самом непродолжительном времени. Мне, видите ли, придется оставаться в Лондоне до тех пор, пока я не буду иметь возможность привезти наследника самолично в Кумберланд!
Человек в черном как будто начинал теперь сомневаться в моей личности: он не мог понять, что я могу пренебречь вступлением в наследство ради какого-нибудь дела, и потому мои слова казались ему странными. Видя это, я сказал:
— Сэр, я очень долгое время был в отсутствии; мои друзья считали меня умершим. Между тем, у меня в Ливерпуле есть невеста, которая ждала меня все эти годы, и теперь я послал сказать ей, что буду у нее в такой-то день! Я не могу обмануть ее ожиданий; мало того, я должен вам сказать, что без нее и титул, и состояние, и поместья потеряют для меня всякую цену.
— Сэр, — сказал человек в черном, низко кланяясь, — я вполне уважаю ваши чувства и потому хотел бы только надеяться, что вы не слишком долго пробудете в Ливерпуле, так как мне придется ожидать вас в Лондоне, а жизнь здесь дорога, и я тоже желал бы поскорее возвратиться в Кумберланд.
После этого я пожелал этому джентльмену всего лучшего и, распростившись с офицером, возвратился к себе на квартиру. Перед тем как уйти, я оставил этому господину на всякий случай мой адрес, чтобы он мог разыскать меня, если бы я ему понадобился еще до моего отъезда в Ливерпул.
Спустя минуту после того, как я покинул палубу «Весты» и спустился вслед за офицером вниз, я был уже в объятиях брата. Некоторое время ни он, ни я не могли произнести ни слова. Наконец Филипп заговорил первый:
— Как мне благодарить Бога за то, что я вижу тебя живым и здоровым! Я считал тебя умершим, как и другие, и никак не мог ожидать, что найду на борту пиратского судна, на борту судна, которое я расстреливал без пощады, тогда как каждый выстрел мог причинить тебе смерть! Какое счастье, что я ничего не знал о том, что ты находишься на этом шунере, иначе я не мог бы исполнить свой долг. Я не стану тебя расспрашивать, как ты попал на него; это, вероятно, должно быть концом твоего повествования, а ты должен рассказать мне все от начала до конца с того момента, как ты покинул Рио, а затем и все остальное с того времени, как ты отплыл от берегов Африки.
— Значит, они получили мои письма из Рио?
— Да, после того как они долгое время считали тебя умершим, и эти письма несказанно обрадовали их; но я не хочу торопиться и заглядывать вперед; довольно того, что я вижу тебя живым и здоровым, мой милый Александр, и опять могу прижать тебя к своей груди!
— Но позволь мне задать тебе один вопрос!
— Я уже знаю, какой, — засмеялся Филипп. — Она была здорова, когда я в последний раз видел ее, но очень страдала; ведь от тебя не было никаких известий. И отец ее, и друзья старались уговорить ее примириться с мыслью, что тебя нет уже в живых, так как шебека, на которой ты находился, пропала без вести, но она упорно держится того мнения, что ты жив, и не хочет расстаться с надеждой свидеться с тобой. Но эта самая упорная надежда, упорно не осуществляющаяся, измучила, истомила ее. А теперь, когда ты это знаешь, пройдем в кают-компанию, и позволь мне переодеть тебя, чтобы я мог тебя в приличном виде представить всем как моего брата. Мне думается, что мое платье как раз придется по тебе!
— Благодарю, Филипп! Я не прочь переодеться, но прежде, чем заботиться о моей внешности, я хотел бы позаботиться о моем желудке: я почти целые сутки ничего не ел, а потому, если ты прежде всего распорядишься накормить меня чем-нибудь, то я с удовольствием поем, пока ты будешь выбирать для меня платье.
Филипп позвонил и приказал подать в каюту завтрак и вино. Покушав всласть и подкрепив свои силы, я добрых четверть часа отмывался от грязи и копоти последнего боя, после чего оделся и вышел наверх, уже совершенно не похожий на пирата.
Филипп тотчас же потащил меня наверх знакомить с его офицерами; старший лейтенант рассыпался передо мной в извинениях за свое грубое обхождение, но я сказал ему, что по моему внешнему виду он, конечно, мог принять меня за пирата и как с таковым не особенно церемониться.
— Кстати, Филипп, — сказал я, обращаясь к брату, — раз мы заговорили о пиратах! В числе их есть человек, который хотя и вынужден был нести обязанности капитана на пиратском шунере, но, в сущности, он не пират; я его знаю лично и просил бы тебя отнестись к нему доброжелательно. Я впоследствии объясню тебе его поведение, и ты убедишься, что он не заслуживает участи пирата, равно как и двое португальцев, попавших сюда почти так же, как и я! Это мои бывшие сотоварищи по несчастью, люди из экипажа погибшей шебеки!
— Раз ты говоришь, брат, то твоего слова для меня довольно! Будь спокоен за них! Пусть этих трех людей отпустят на свободу и позаботятся о них! — приказал Филипп тотчас же старшему лейтенанту.
Пробыв минут десять на палубе, я вернулся вместе с братом в каюту.
— Что это за предмет, который ты забыл на моем туалетном столике? — спросил Филипп, разглядывая мою кожаную ладанку, заключавшую в себе мой алмаз.
— Это, Филипп, является частью моей повести и может в настоящее время оказаться при случае чрезвычайно важным для меня! Сейчас я не думаю, что могу подарить тебе эту вещицу!
— Не похоже на то, чтобы она представляла из себя большую ценность! — заметил он.
— Во всяком случае прошу тебя спрятать ее в самое надежное место и запереть как можно тщательнее под замок!
— Если ты этого хочешь непременно, то будь спокоен: я сделаю, как ты желаешь, но теперь расскажи мне обо всем по порядку!
Я рассказал все, что уже известно читателю; обед прервал мое повествование, а после обеда, за чашкой кофе и хорошей сигарой, я продолжал. Когда я кончил, Филипп высказал свое удивление по поводу столько кратного чудесного спасения от самых многообразных бед и задал мне целый ряд вопросов, между прочим спросив меня:
— А этот маленький негодяй Пелег, сын капитана «Транссенданта», здесь, с другими пленными?
Я отвечал, что не видал его и думаю, что, ослабев от потери крови, он, вероятно, остался на шунере и вместе с ним пошел ко дну. Так оно и оказалось на самом деле.
— Странные вещи пришлось мне слышать от тебя, брат, — сказал Филипп, — у тебя, как вижу, заколдованная жизнь! И Бог сохранил ее тебе именно для того, чтобы доказать, что Эми права в своем убеждении, что ты жив и должен вернуться. Ну, а теперь твоя очередь слушать, а моя говорить. Когда я расстался с тобой, то был лейтенантом у капитана Левин на его шунере; вскоре по выходе в море у нас завязалось дело с одним испанским судном, несравненно большей силы, чем наше, вооруженным тридцатью крупными орудиями. Видя, что мы ничего не сделаем с ним вследствие превосходства его вооружения, мы прямо абордировали его, и непривычные к рукопашным схваткам испанцы вскоре подались и дали нам возможность очистить от них палубу, загнав всех вниз. Когда капитан Левин привел свой приз, то был немедленно назначен командиром фрегата с 36-ю орудиями; я последовал за ним в качестве старшего лейтенанта. В следующее плавание нам снова пришлось выдержать бой с судном, равным нам по силе, и мы опять же вышли из него победителями, и я был отправлен отвести приз. При этом капитан Левин послал прекрасное отношение обо мне, вследствие которого, вероятно, и был назначен командиром небольшого брига. Но прежде дозволь мне досказать о капитане Левин. В мое отсутствие он захватил большой галион, давший ему целое состояние, после чего он окончательно отказался от службы на море и поселился на берегу, а мне писал, что до сих пор он только растрачивал деньги, а теперь, получив разом такой куш, намерен сохранить их. На них он купил большое поместье, занялся хозяйством, женился и, кажется, очень счастлив.
— Чего он вполне заслуживает, — добавил я, — и дай ему Бог долгие годы наслаждаться этим заслуженным счастьем.
— Итак, — продолжал Филипп, — в качестве командира брига я был послан сюда стационером и, получив извещение, что судно, на котором ты сейчас находишься, стояло на якоре в заливе близ Гаваны, пошел туда и встретился с ним. Они подняли испанский флаг, я также; вдруг наступил штиль, и я принужден был остаться на месте в четырех милях расстояния от берега. Вследствие этого меня приняли за другое испанское судно, и тогда капитан этого судна или, вернее, испанский капитан испанского брига сел на шлюпку и приехал ко мне и до тех пор не спохватился о своей ошибке, пока не очутился у меня на борту. Я задержал его и экипаж с его шлюпки. Штиль продолжался до самого вечера, а когда, наконец, поднялся ветерок, то я пошел прямо к берегу, как бы намереваясь бросить якорь. Но так как ветер был слабый, то стемнело прежде, чем я подошел и стал борт о борт с судном моего гостя. Там были страшно удивлены, так как полагали, что их капитан обедает со мной, со своим старым приятелем, капитаном испанского брига, и никто не подозревал, что мы не испанцы; поэтому никто не готовился к сопротивлению. Мы ворвались на палубу и завладели ею прежде, чем испанцы успели схватиться за оружие, и я увел это судно за собой. Когда я вернулся с ним в свой порт, то адмирал дал мне командование им, и я командую им теперь вот уже девять месяцев; однако судно это имеет большие недостатки, и меня призывают обратно в порт. Я шел бы теперь обратно в Англию, если б негодяй, капитан «Транссенданта», не уведомил меня о присутствии в здешних водах пиратских судов, что принудило меня идти сюда, за остров. И мог ли я ожидать, какое счастье ждало меня здесь! Ты не думай, пожалуйста, что я такой эгоист, так как говорю только о себе; я это делаю, так сказать для того, чтобы расчистить поле более интересным для тебя сведениям. Итак, «Эми» прибыла благополучно в Ливерпул со своим ценным грузом, и капитан ее донес, что он оставался на назначенном тобою месте встречи до тех пор, пока налетевший ураган не унес его; когда он после того очутился очень далеко от условного места, то счел себя не в праве оставаться еще дольше в открытом море, имея у себя на борту столь ценный груз, и решил идти как можно скорее в Ливерпул. Он, действительно, был прав, и его образ действий был одобрен мистером Треваннионом, который со дня на день ожидал твоего возвращения. Но вот прошла неделя, а тебя нигде не было видно; в доме все стали очень тревожиться за твою жизнь. За неделями стали проходить месяцы, и все стали высказывать предположение, что твое судно погибло во время того самого урагана, который загнал «Эми» так далеко от ее условного места. Бедняжку Уину, как ты можешь думать, очень ласково и сердечно приняли в свой дом мистер и мисс Треваннион, и вскоре все в доме полюбили это милое, кроткое существо.
Но бедняжка ждала твоего возвращения, тосковала по тебе, томилась ожиданием, а когда ей сказали, что ты погиб, это совсем ее сразило, и она не могла больше оправиться после этого удара. Климат тоже, конечно, отозвался на ее здоровье; зимой она стала кашлять, но мне казалось, что всего более она страдала от того, что утратила тебя. Пробыв года полтора в Англии, она впала в чахотку и умерла.
— Бедная Уина! — сказал я, тяжело вздохнув, — милое, славное существо!
— А знаешь, Александр, я думаю, что это случилось к лучшему! Бедняжка так сильно любила тебя, и если бы она была еще жива и жила в семье мистера Треванниона, и ты, вернувшись, стал бы мужем мисс Треваннион, это сделало бы ее глубоко несчастной, я в том уверен. Хотя самая мысль быть соперницей мисс Треваннион может нам с тобой показаться нелепой, тем не менее она питала к тебе то же чувство, что и твоя невеста, и должна была бы страдать так же, как и всякая другая женщина на ее месте, будь она белолицая или чернокожая, без различия. Вот почему я думаю, что ее преждевременная смерть была счастьем и для нее, и для вас. Я видел мистера Треванниона и его дочь всего только один раз до получения ими твоего письма из Рио, в котором ты их извещал о своих несчастиях и благополучном избавлении от пожизненной каторги. Тогда оба они были очень пришиблены и убиты, и мистер Треваннион говорил о ликвидации всех своих дел и о желании поселиться в своем поместье близ Ливерпуля. Но так как я регулярно переписывался все время с Эми, то узнал, что ее отец поступил именно так, как он мне тогда говорил, и только что прикончил свои дела, когда пришло твое письмо из Рио с крупным переводом на Португальский Государственный банк. Надо ли тебе говорить, как велика была при этом радость Эми. Она быстро стала поправляться, а отец ее пожалел, что поторопился ликвидировать свои дела, так как желал перевести их все на тебя. Деньги, присланные тобою из Рио, он считал твоими; кроме того, все это время он откладывал из всех доходов и барышей причитающуюся тебе долю. Он, конечно, не знал, что ты носишь на себе алмаз такой невероятной ценности на виду у всех, и в среде дикарей индейцев, и у английских поселенцев, и даже у пиратов. Что я был не менее рад, чем они, когда узнал содержание твоего письма из Рио, в этом ты не можешь сомневаться, и хотя я должен был как раз в ту пору отплыть в Вест-Индию, все-таки со дня на день ждал получить письмо с извещением о твоем благополучном прибытии в Англию. Представь же себе мое огорчение, когда я, наконец, получил письмо, в котором мне сообщали, что ты не только еще не вернулся в Ливерпул, но вот уже три месяца, как ничего о тебе не слышно. А затем месяц за месяцем я получал все такие же отчаянные, неутешительные письма, в которых мистер Треваннион прямо уже говорил, что шебека, в которой ты отплыл, утонула, и что только одна Эми упорно держится за свою надежду, что ты еще жив. Признаюсь, я тоже считал тебя мертвым, и потому можешь себе представить мою радость, мой неописуемый восторг, когда я увидел на клочке бумаги твою подпись, доказавшую мне, что ты не только жив, но и здесь, на одном со мной судне.
Таков был рассказ брата Филиппа; когда он его докончил, было уже поздно, и все кругом давно спали. Как горячо помолился я в эту ночь Богу за его неизреченное милосердие ко мне!
Когда я проснулся на другой день поутру, Филипп был уже наверху, на палубе, и я пошел туда же.
— Мы скоро будем в Порт-Рояле, — сказал он, — и я надеюсь еще застать там нашего адмирала!
Затем я поговорил немного с офицерами и пошел вниз навестить Топлифта, который не вставал с постели, потому что рана его заставляла сильно страдать. Впрочем, доктор уверял, что он скоро поправится.
— Топлифт, — сказал я — вы не должны ни о чем тревожиться; брат мой обещал, что вы не будете подвергнуты допросу наравне с остальными, и он уверен, что после того, как он объяснит все дело адмиралу, вы получите благодарность за оказанные услуги.
— Благодарность! Вы смеетесь, сэр! Я буду счастлив, если меня не повесят!
— Этого вы не бойтесь, Топлифт, — возразил я, — будьте совершенно спокойны и поправляйтесь скорее!
— Ах, сэр, вы положительно спасли мне жизнь! Ведь если бы вы не приплыли к нам на судно, не было бы никого, кто бы мог сказать хоть одно слово в мое оправдание; никто никогда не поверил бы, что я, в сущности, вовсе не пират, как все остальные на моем судне, кроме разве только тех двух португальцев!
— Если потребуется, они оба будут свидетельствовать за вас, но я не думаю, что потребуется еще чье-либо свидетельство, кроме моего, которым адмирал, вероятно, удовольствуется. Кроме того, я обещал, что впредь вы не будете нуждаться в средствах к существованию, и сдержу свое обещание!
— Благодарю вас, сэр — проговорил Топлифт, — я никогда не забуду вашей доброты ко мне!
Я пожал ему руку и пошел завтракать с братом в каюту.
На другой день мы уже бросили якорь в Порт-Рояле; мой брат отправился с донесением, и адмирал прислал баркас за нашими пленными, кроме Топлифта, которому было дозволено оставаться на свободе и в качестве бесплатного пассажира возвратиться в Англию на судне брата, если он того желает.
Нужно ли говорить, что Топлифт с радостью воспользовался этим разрешением и остался с нами на судне?! Оба португальца также были отпущены на свободу.
Простояв три дня на рейде, мы отплыли в Англию и после благополучного плавания, продолжавшегося пять или шесть недель, бросили якорь в Спитхеде. Брат не мог оставить своего судна, и потому я просил его написать в Ливерпул о том, что он имеет сведения обо мне, что я потерпел крушение и попал в руки индейцев близ английских поселений в Виргинии, но что мне удалось бежать и что я в данное время нахожусь в Джемстоуне. Я считал более благоразумным подготовить таким образом моих друзей к моему возвращению, опасаясь, чтобы слишком внезапная весть о моем прибытии не повлияла пагубно на слабое здоровье моей бедной, исстрадавшейся Эми.
Я пробыл с братом в Портсмуте до того времени, когда пришел из Ливерпуля ответ на его письмо. Писал мистер Треваннион, и, как он уверял, письмо Филиппа положительно возвратило жизнь его бедной дочери, которая, по его словам, находилась в последнее время на краю могилы; она впала в глубокую меланхолию, которую ничем нельзя было рассеять.
Сговорившись с братом относительно того, как ему следует действовать дальше, я отправился в Лондон, где приобрел все для себя необходимое из платья, белья и других обиходных предметов, разыскал известного еврея-торговца драгоценными камнями и предложил ему осмотреть и оценить мой алмаз. Он был положительно поражен, увидя такой величины и такой необычайной красоты камень, и оценил его в сумму 47 тысяч фунтов. Тогда я предложил ему купить его, и мы сошлись на 38 тыс. фунтов.
На другой день все было оформлено и покончено; я получил деньги и чеки и написал тотчас же Филиппу о том, как распорядился своим алмазом.
Филипп ответил на мое письмо поздравлением с удачной продажей и, кроме того, писал, что получил из Ливерпуля письмо с весьма утешительными сведениями относительно состояния здоровья Эми и советовал немедленно ехать в Ливерпул, так как продолжительное тревожное ожидание моего приезда могло пагубно отразиться на здоровье Эми.
Согласно этому я тотчас же принялся готовиться к отъезду из Лондона, приобрел четыре крепких и выносливых коней, раздобыл трех здоровенных и хорошо вооруженных парней, которые должны были сопровождать меня в пути, и отправил с нарочным письмо, в котором назначал день своего приезда в усадьбу мистера Треванниона в окрестностях Ливерпуля.
Мне пришлось пробыть в Лондоне еще два дня, чтобы уладить все свои дела и дать время нарочному приехать раньше меня, так как я рассчитывал ехать чрезвычайно быстро. За эти два дня моего пребывания в Лондоне мне пришлось сделать удивительное и совершенно неожиданное открытие. Я сидел в одном кафе на площади Св. Павла, беседуя с одним бывшим офицером капитана Левин, с которым я случайно познакомился. Когда мой собеседник назвал меня по имени «мистер Месгрев», общипанного вида господин, одетый с ног до головы в черное, стоявший у окна, вдруг круто обернулся и, подойдя ко мне, сказал:
— Я должен извиниться, что позволил себе обеспокоить вас, сэр, но услыхав, что ваш собеседник назвал вас мистер Месгрев, не могу удержаться от желания спросить вас, не родственник ли вы сэру Ричарду Месгреву, баронету, жившему в своем поместье в Кумберланде?
— Жившему, говорите вы? А разве он умер?
— Да, сэр! Он умер вот уже более семи месяцев, и мы теперь разыскиваем его наследника, но нигде не можем его найти!
— Я знал хорошо эту семью, — сказал я, — так как состою с ней в родстве. Наследником покойного баронета должен, конечно, быть его старший сын Ричард, так как все имение майоратное и переходит вместе с титулом старшему в роде.
— Да, но старший сын его, сэр, умер уже несколько лет тому назад; у нас имеются подлинные документы, свидетельствующие об его смерти; кроме того, и второй сын баронета, Чарльз, тоже умер. Он вернулся на родину совершенно больным и вскоре умер, но не в доме своего отца, а у одного из его арендаторов, у которого поселился. Теперь наследником всего — и титула, и земель, и всего имущества является третий сын баронета Александр Месгрев, которого мы повсюду разыскиваем и нигде найти не можем. Мы слышали, что какой-то капитан Месгрев только что пришел со своим судном из Вест — Индии; это, как мы думаем, четвертый сын баронета; но раньше, чем мы не узнаем достоверно, что сталось с Александром Месгревом, до тех пор мы ничего не можем сделать. Я сегодня написал капитану Месгреву, прося у него каких-нибудь сведений о брате, но еще не имею ответа. Полагаю, что вас бесполезно будет просить о том же; едва ли вы что-нибудь знаете о наследнике. А, впрочем…
— Да, я могу вам сказать, сэр, что я и есть тот самый Александр Месгрев, которого вы разыскиваете!
— В самом деле, сэр? А какие вы можете представить доказательства этого?
— Свидетельство моего брата Филиппа, на судне которого я только что прибыл из Вест-Индии, что вам и подтвердит его ответ на ваше письмо. Кроме того, вот его письмо, адресованное ко мне, в котором, как вы сами видите, он обращается ко мне — «Дорогой Александр» и которое он кончает словами «Любящий тебя брат твой Филипп Месгрев».
— Это, действительно, весьма удовлетворительное доказательство, сэр, — проговорил незнакомец, — и мне теперь остается только дождаться письма вашего брата, чтобы привести все в ясность. Позвольте мне поздравить вас, сэр, с унаследованием титула и одного из богатейших поместий в Кумберланде. Надеюсь, что вы не замедлите, как только все необходимые сведения и доказательства будут собраны мной, отправиться вместе со мной в Кумберланд, где, без сомнения, многие признают вас, после чего вы будете утверждены в правах наследства.
— Что я там буду узнан многими, в этом нимало не сомневаюсь, — сказал я, — но сейчас я никоим образом не могу отправиться вместе с вами в Кумберланд; послезавтра я уезжаю из Лондона в Ливерпул по важному делу: меня там ждут, и я не могу обмануть их ожиданий.
— Что же, сэр! Вероятно, это должно быть очень важное дело, если оно может помешать человеку вступить во владение титулом и состоянием, дающим 4000 фунтов ежегодного дохода, — заметил мой собеседник. — Но вот мой адрес, сэр; надеюсь, я услышу о вас в самом непродолжительном времени. Мне, видите ли, придется оставаться в Лондоне до тех пор, пока я не буду иметь возможность привезти наследника самолично в Кумберланд!
Человек в черном как будто начинал теперь сомневаться в моей личности: он не мог понять, что я могу пренебречь вступлением в наследство ради какого-нибудь дела, и потому мои слова казались ему странными. Видя это, я сказал:
— Сэр, я очень долгое время был в отсутствии; мои друзья считали меня умершим. Между тем, у меня в Ливерпуле есть невеста, которая ждала меня все эти годы, и теперь я послал сказать ей, что буду у нее в такой-то день! Я не могу обмануть ее ожиданий; мало того, я должен вам сказать, что без нее и титул, и состояние, и поместья потеряют для меня всякую цену.
— Сэр, — сказал человек в черном, низко кланяясь, — я вполне уважаю ваши чувства и потому хотел бы только надеяться, что вы не слишком долго пробудете в Ливерпуле, так как мне придется ожидать вас в Лондоне, а жизнь здесь дорога, и я тоже желал бы поскорее возвратиться в Кумберланд.
После этого я пожелал этому джентльмену всего лучшего и, распростившись с офицером, возвратился к себе на квартиру. Перед тем как уйти, я оставил этому господину на всякий случай мой адрес, чтобы он мог разыскать меня, если бы я ему понадобился еще до моего отъезда в Ливерпул.
ГЛАВА XXII
Мистер Кампбелль. — Вести о домашних. — Свидание. — Свадьба. — Давнее прошлое. — В Лондоне. — В родовом поместье.
На другой день я получил письмо от Филиппа, в которое он вложил письмо, полученное им от мистера Кампбелля, так звали того присяжного поверенного, который вел дело о моем наследстве. Филипп писал, что он ответил на это письмо, и поздравлял меня с унаследованным мною титулом; час спустя ко мне явился и мистер Кампбелль с письмом брата Филиппа в руках. Он объявил мне, что эти доказательства вполне достаточны и будут признаны таковыми законом, а потому дело пойдет теперь своим обычным порядком.
На другой день я получил письмо от Филиппа, в которое он вложил письмо, полученное им от мистера Кампбелля, так звали того присяжного поверенного, который вел дело о моем наследстве. Филипп писал, что он ответил на это письмо, и поздравлял меня с унаследованным мною титулом; час спустя ко мне явился и мистер Кампбелль с письмом брата Филиппа в руках. Он объявил мне, что эти доказательства вполне достаточны и будут признаны таковыми законом, а потому дело пойдет теперь своим обычным порядком.