Страница:
Он был тогда слишком слаб, чтобы совершить еще одно путешествие, поэтому послал Эмиля в Париж разузнать, где она, но узнал лишь о том, что город объят пламенем. Его зять винил во всем короля и министров. Пытаясь вернуть себе контроль над страной после того, как клятва в Зале для игры в мяч фактически лишила его власти, Людовик пошел на неслыханные уступки Национальному собранию: предложил новую систему законов, объявил конец крепостничеству и ненавистному приказу о заточении без суда. Однако упрямо и, по мнению некоторых, глупо отказался отменить привилегии духовенства и дворянства, отделявшие их от прочих слоев общества. Известие об этом было встречено гробовым молчанием третьего сословия, хотя остальные депутаты с неописуемым энтузиазмом возглашали: «Да здравствует король!» Затем Людовик зачитал им решение, по которому создание Национального собрания объявлялось незаконным с самого начала, и посему приказывалось немедленно его распустить. После чего, не добавив ни слова, он покинул зал.
Депутаты третьего сословия, тем не менее, остались на своих местах. Графу де Мирабо не потребовалось много времени, чтобы убедить их подтвердить клятвы, данные ими в Зале для игры в мяч три дня назад. Как ни странно, к ним присоединились некоторые представители духовенства и дворянства, очевидно, разделявшие их взгляды. Именно это неожиданное отступничество и знаменовало собой конец правления Людовика XVI.
В Париже эти новости были отпразднованы фейерверком и шествиями. Последовали хлебные бунты, а так как эмоции достигли немыслимого накала, – ни в чем не повинных людей избивали и убивали за отказ перейти на сторону третьего сословия. Поскольку в Париже не хватало полиции, чтобы защитить город и обеспечить распределение хлеба, Людовик был вынужден отозвать шесть полков со швейцарской границы. Многие восприняли это как жест отчаяния, каким он и являлся, и когда известие о штурме Дома инвалидов и Бастилии достигло наконец Версаля, Яна больно кольнула мысль о том, что Таунсенд находится в городе одна. Он бросился в Париж, не обращая внимания на слезные мольбы Флер и ее предостережения, что он истечет кровью. Сестра была права, почти так и случилось, силы вернулись к нему только через месяц с лишним, и тогда он отправился в Сезак, где был принят как чужой, как человек, вторгшийся в богатую и полнокровную жизнь, которую Таунсенд удалось создать без него.
Охваченный внезапной тревогой, Ян вышел из столовой и принялся бродить по саду. Солнце сильно припекало, и относительную прохладу можно было найти только возле стен. Засунув руки в карманы бриджей, Ян запрокинул голову, чтобы рассмотреть изумительную резьбу, украшавшую окна и открытые галереи. Он думал о том, как смягчился голос Таунсенд, когда она рассказывала ему за обедом историю Сезака. Да, она все больше привязывалась к этому месту, хотя, возможно, сама того не замечала. Тоскливое чувство, пугающее и раздражающее одновременно, наполнило его душу. А следом вернулась былая, на время забытая, мечта – мирная жизнь с Таунсенд здесь, в Сезаке, вдали от интриг и наскучившего этикета Версаля или сурового нищенского существования в Шотландии. И он мучительно размышлял над тем, осуществима ли эта мечта?
Он усмехнулся. Мог ли он предвидеть, что его ненависть к Анри Бенуа и жажда мести, которые жгли его и придавали ему силы на протяжении девяти долгих лет, уничтожат то, что, возможно, возникло бы между ним и Таунсенд? И что ему, оказывается, так дорого!
Он опустил голову. Выражение его лица показывало, что в эту минуту он впервые в жизни ощутил угрызения совести. Но он знал, что ему будет непросто признаться в этом жене. Эти слова никогда не заставят ее забыть нанесенную ей обиду, да она им и не поверит. Слишком часто предавал он ее незамутненную веру в него и ее любовь и обращался с ней так, словно она ничего для него не значила. По жестокой иронии судьбы, именно он имел глупость сам в это поверить.
Ян побрел назад по мосту, перекинутому через замковый ров. Лебеди плескались среди водяных лилий, и он на миг склонился над низким каменным парапетом, наблюдая за ними.
Поверь он в то, что Таунсенд разлюбила его, не колеблясь, вернул бы ей свободу. Но он был не в силах поверить, что сам разрушил всю радость, счастье и любовь к нему, которые переполняли ее юное сердце. Нет, за показным ее равнодушием по-прежнему таятся эти чувства. Он замечал это во взглядах, которые она невольно бросала на него иногда, в ее настороженности, с какой она держалась с ним, и любопытстве, которое всегда пылало в ее чистых голубых глазах, когда их взгляды встречались. Ведь если бы она его больше не любила, ее не интересовали бы ни его планы на будущее, ни где он провел два последних месяца, ни его чувства к ней, если они у него были.
И он верил, что сумеет заставить ее простить его, если снова влюбит ее в себя. У него хватит и ума и решительности, чтобы заново добиться ее расположения. Пусть она дуется и грубит ему, пусть дерзко вскидывает головку и разговаривает с ним с надменностью вдовствующей герцогини Изабеллы Монкриф, которую она иногда напоминала. Он будет терпеливо выжидать и лаской приманивать ее к себе, используя все свое искусство в занятиях любовью – и в любви.
Ян выпрямился, улыбаясь своим мыслям. Он не рассчитывал на быстрый успех, путь предстоял нелегкий, но он с удовольствием предвкушал его, потому что ясно представлял себе, какая сладостная награда лежит в конце его.
19
Депутаты третьего сословия, тем не менее, остались на своих местах. Графу де Мирабо не потребовалось много времени, чтобы убедить их подтвердить клятвы, данные ими в Зале для игры в мяч три дня назад. Как ни странно, к ним присоединились некоторые представители духовенства и дворянства, очевидно, разделявшие их взгляды. Именно это неожиданное отступничество и знаменовало собой конец правления Людовика XVI.
В Париже эти новости были отпразднованы фейерверком и шествиями. Последовали хлебные бунты, а так как эмоции достигли немыслимого накала, – ни в чем не повинных людей избивали и убивали за отказ перейти на сторону третьего сословия. Поскольку в Париже не хватало полиции, чтобы защитить город и обеспечить распределение хлеба, Людовик был вынужден отозвать шесть полков со швейцарской границы. Многие восприняли это как жест отчаяния, каким он и являлся, и когда известие о штурме Дома инвалидов и Бастилии достигло наконец Версаля, Яна больно кольнула мысль о том, что Таунсенд находится в городе одна. Он бросился в Париж, не обращая внимания на слезные мольбы Флер и ее предостережения, что он истечет кровью. Сестра была права, почти так и случилось, силы вернулись к нему только через месяц с лишним, и тогда он отправился в Сезак, где был принят как чужой, как человек, вторгшийся в богатую и полнокровную жизнь, которую Таунсенд удалось создать без него.
Охваченный внезапной тревогой, Ян вышел из столовой и принялся бродить по саду. Солнце сильно припекало, и относительную прохладу можно было найти только возле стен. Засунув руки в карманы бриджей, Ян запрокинул голову, чтобы рассмотреть изумительную резьбу, украшавшую окна и открытые галереи. Он думал о том, как смягчился голос Таунсенд, когда она рассказывала ему за обедом историю Сезака. Да, она все больше привязывалась к этому месту, хотя, возможно, сама того не замечала. Тоскливое чувство, пугающее и раздражающее одновременно, наполнило его душу. А следом вернулась былая, на время забытая, мечта – мирная жизнь с Таунсенд здесь, в Сезаке, вдали от интриг и наскучившего этикета Версаля или сурового нищенского существования в Шотландии. И он мучительно размышлял над тем, осуществима ли эта мечта?
Он усмехнулся. Мог ли он предвидеть, что его ненависть к Анри Бенуа и жажда мести, которые жгли его и придавали ему силы на протяжении девяти долгих лет, уничтожат то, что, возможно, возникло бы между ним и Таунсенд? И что ему, оказывается, так дорого!
Он опустил голову. Выражение его лица показывало, что в эту минуту он впервые в жизни ощутил угрызения совести. Но он знал, что ему будет непросто признаться в этом жене. Эти слова никогда не заставят ее забыть нанесенную ей обиду, да она им и не поверит. Слишком часто предавал он ее незамутненную веру в него и ее любовь и обращался с ней так, словно она ничего для него не значила. По жестокой иронии судьбы, именно он имел глупость сам в это поверить.
Ян побрел назад по мосту, перекинутому через замковый ров. Лебеди плескались среди водяных лилий, и он на миг склонился над низким каменным парапетом, наблюдая за ними.
Поверь он в то, что Таунсенд разлюбила его, не колеблясь, вернул бы ей свободу. Но он был не в силах поверить, что сам разрушил всю радость, счастье и любовь к нему, которые переполняли ее юное сердце. Нет, за показным ее равнодушием по-прежнему таятся эти чувства. Он замечал это во взглядах, которые она невольно бросала на него иногда, в ее настороженности, с какой она держалась с ним, и любопытстве, которое всегда пылало в ее чистых голубых глазах, когда их взгляды встречались. Ведь если бы она его больше не любила, ее не интересовали бы ни его планы на будущее, ни где он провел два последних месяца, ни его чувства к ней, если они у него были.
И он верил, что сумеет заставить ее простить его, если снова влюбит ее в себя. У него хватит и ума и решительности, чтобы заново добиться ее расположения. Пусть она дуется и грубит ему, пусть дерзко вскидывает головку и разговаривает с ним с надменностью вдовствующей герцогини Изабеллы Монкриф, которую она иногда напоминала. Он будет терпеливо выжидать и лаской приманивать ее к себе, используя все свое искусство в занятиях любовью – и в любви.
Ян выпрямился, улыбаясь своим мыслям. Он не рассчитывал на быстрый успех, путь предстоял нелегкий, но он с удовольствием предвкушал его, потому что ясно представлял себе, какая сладостная награда лежит в конце его.
19
Был вечер. От конюшен и скотных дворов, расположенных южнее замка, доносилось мычание и блеяние загоняемого на ночь скота. Скрипели колеса повозок, на которых возвращались работники с виноградников по дорогам, обсаженным такими высокими липами, что их кроны образовывали тенистый, прохладный свод. В лесу куковали кукушки, и эти однообразные звуки смешивались с журчанием реки, протекавшей у восточных стен замка. Из распахнутых окон просторной гостиной открывался чудесный вид на темнеющие цветочные клумбы и шпалеры самшитовых деревьев вдоль итальянского сада. Свет дня угасал, были зажжены свечи. Легкий ветерок мягко колыхал бархатные портьеры, по обеим сторонам которых висели фландрские гобелены с изображением трех парок. Молодая герцогиня Войн с книгой на коленях сидела под самым большим из них. Полосатый кот мирно умывался у ее ног, но умчался прочь, размахивая хвостом, едва открылись позолоченные двери, – в комнату вошел Ян Монкриф.
Таунсенд подняла голову. Она не подозревала, что темно-синие портьеры создавали для нее прекрасный фон, на котором она смотрелась как дивной красоты портрет. За последние недели лета солнце высветлило ее волосы и подрумянило щеки, так что она больше не походила на ту бледную, напудренную особу в придворном наряде, какой она была в Версале.
– Что случилось? – испуганно спросила она, видя, что Ян остановился в дверях и пристально смотрит на нее. В воображении ее мгновенно возникли толпы вооруженных пиками людей и пылающие дома на улицах Парижа.
– Ничего, абсолютно ничего. – Справившись с волнением, Ян шагнул в комнату. – Я просто хотел пригласить вас испробовать вместе со мной вино.
Таунсенд, не раздумывая, качнула отрицательно головой. Разделить с мужем стакан вина было делом интимным. Слишком многое может произойти между мужчиной и женщиной за бутылкой вина, да она и не очень-то хорошо переносила алкоголь.
– Вам пора научиться ценить хорошие вина, – сказал он, и она бросила на него быстрый взгляд, заподозрив, что он догадывается о причине ее отказа и это забавляет его. – Настоящий винодел должен уметь отличать свое вино от всех прочих.
– Хорошо, – со вздохом произнесла Таунсенд. Отложив в сторону книгу, она поднялась и оправила платье. – Ради приобретения знаний.
– Разумеется, – самым серьезным тоном подтвердил Ян и посторонился, пропуская ее вперед.
В летнем салоне был накрыт самый большой стол, на котором красовалось множество бутылок и несколько хрустальных бокалов. При виде их у Таунсенд отлегло от сердца. Очевидно, Ян и впрямь хотел лишь преподать ей урок дегустации, ничего больше.
– Среди французских вин наибольшим успехом пользуется сейчас бордо – его пьют в Англии и Шотландии, – говорил Ян. Он ходил вдоль стола, тогда как Таунсенд опустилась на стул. – И так, вероятно, будет и в дальнейшем, хотя Людовик поднял налоги и снизил пошлины, чтобы дать и другим французским виноделам возможность конкурировать на мировом рынке.
– Почему бордо так ценится? Из-за его качества?
– Отчасти. – Он подал ей бокал, плеснув в него немного темно-красного вина. – Оно легко поддается транспортировке. Нельзя и надеяться, что Сезак сможет когда-нибудь отправлять в Англию тоннаж, достаточный чтобы оправдать стоимость перевозки. Даже если нам удастся производить вино такого качества, которое сможет конкурировать с лучшими винами Гиенны и Гаскони.
– Тогда каковы же ваши планы относительно Сезака? – спросила Таунсенд, осушив бокал. Ян немедленно налил ей еще, на этот раз из другой бутылки.
– Я хотел бы ознакомиться со скандинавским рынком и французскими колониями в Африке и Индии. До сих пор экспорт вина в те страны едва поспевал за спросом, и я думаю, что рынок будет продолжать расти по мере того, как будут расширяться колонии. Я рассчитываю также на то, что жителям колоний совершенно безразлично, откуда вино, лишь бы оно было хорошим. Не то что вам, англичанам, у которых так чертовски сильны собственнические инстинкты, – вы не в состоянии забыть, что Жиронда когда-то принадлежала вам.
Таунсенд не улыбнулась в ответ на его улыбку. Она не поднимала глаз от бокала.
– Сезак не сможет экспортировать вино в заморские колонии Франции, – медленно, не глядя на него, проговорила она. – Наши виноградники недостаточно велики, чтобы производить так много, даже если мы отведем под виноград невспаханные земли.
– Совершенно верно, – согласился Ян. – Но если мы объединимся с моей семьей в Нюи Домен... – Голос его оборвался, потому что Таунсенд сидела потупившись, совершенно безучастная к его словам. – Таунсенд... – окликнул он. Она подняла голову. – Вам не нравится розовое вино? Мне хотелось, чтобы вы сравнили...
– А как насчет Война? – неожиданно спросила она.
Лицо Яна вытянулось.
– А что насчет Война? Она перевела дух:
– Вы не собираетесь возвратиться туда? Все ваши планы в отношении Сезака... конечно, они требуют больших денежных вложений, упорного труда и... и времени. Значит, вы намерены остаться... здесь?
Ее голос перешел на шепот, а Ян пристально смотрел в эти широко расставленные, серьезные глаза, в которых он так легко мог читать когда-то, но которые теперь остались закрытыми для него.
– Я уеду, если вы попросите меня об этом, – мягко произнес он.
Глаза Таунсенд широко раскрылись, и она уже открыла рот, чтобы ответить, но Ян перегнулся через стол и приложил палец к ее губам.
– Тсс-с... – сказал он, его нахмуренное лицо, его ясные синие глаза были от нее так близко. – Сейчас не время и не место говорить об этом. – Он выпрямился. – Лучше попробуйте вот это. Хороший пример того, каково на вкус вино Сезака. Раз попробовав собственное вино, вы никогда его не забудете. Любопытно будет узнать, что вы о нем думаете.
Таунсенд подняла бокал, смущенная его словами. Она не знала, что думать и чего ожидать от него. Прежде для нее не составляло труда понять, как он относится к ней, а теперь он, похоже, прячет свои мысли под маской дружеского безразличия. «Почему?» – недоумевала она.
Спустя полчаса ей показалось, что нашла ответ.
Благодаря огромному количеству вина, которое он заставил ее выпить – каплю одного, каплю другого, рассуждая при этом о букете, сладости, кислоте, крепости и выдержанности, – она явно опьянела. Из-за многочисленных горящих в комнате свечей – а может, из-за ее затуманенного взора – самый воздух, казалось, стал каким-то сказочно светящимся, и Ян в одной рубашке с открытым воротом склонялся к ней как красивый, улыбающийся Бог, парящий в золотом свете.
Уверенная, что он собирается соблазнить ее, Таунсенд подняла на него непокорный взгляд. Она склонилась вперед и хотела поставить свой пустой бокал на стол. Комната так кружилась перед ней, что она не сомневалась – попробуй она встать, сразу же упадет на пол.
– Осторожно! – Яну удалось подхватить падавший бокал. Таунсенд не рассчитала расстояние до края стола. Отставив бокал в сторону, он повернулся к ней, она же вскинула голову, взгляд стал еще угрюмей. Ян не мог сдержать смеха при виде ее лица, но в этом смехе нежность, от которой у нее, как от физического прикосновения, пробежал по спине трепет. А он вновь наклонился к ней, охватив ее стул обеими руками и фактически поймав в капкан. Его лицо было так близко, что Таунсенд легко могла бы коснуться его губ, даже не приподняв головы. При мысли о поцелуе она вздрогнула.
– Сдается мне, вам пора спать, – сказал он, и она увидела, как его твердые, сильные и страстные губы слегка сжались.
Раздражение Таунсенд усилилось. Ее возмущал его покровительственный, чуть насмешливый тон.
– Пойдемте, – неожиданно произнес Ян и легко, без усилий заставил ее встать. Она слегка качнулась, когда он отпустил ее, поддержав за локоть. Она с досадой стряхнула его руку.
– Благодарю вас, я вполне могу дойти сама, – сказала она.
– Вы уверены?
– Да, – голос был ледяной. Он пожал плечами и отошел.
– Поступайте, как знаете. Только поосторожнее на ступеньках, хорошо?
Таунсенд метнула в него свирепый взгляд. Он склонил свою темную голову на плечо, ожидая ответа, но она не произнесла ни слова.
Таунсенд была в замешательстве. Разве сейчас не самый подходящий момент, чтобы схватить ее руки и – несмотря на ее протесты и сопротивление – отнести в спальню? Конечно, попытайся он это сделать, она сразила бы его наповал каким-нибудь уничтожающим замечанием или ударила по этому красивому, наглому лицу, чтобы стереть с него глупую усмешку. Или лучше было бы отложить это до той минуты, когда они окажутся в спальне?
Пока она ломала над этим голову, Ян склонился к ее руке с подчеркнутой старомодной вежливостью придворного.
– Желаю вам приятных сновидений, мадам. – И, выпустив ее руку, покинул комнату.
Таунсенд смотрела ему вслед с таким бешенством, что готова была от злости запустить в него бутылкой. Как смел он заставить ее поверить, что намерен соблазнить ее, а сам повернулся и ушел? Что с ним происходит? И что происходит с ней? Неужели она за эти несколько месяцев так похудела и огрубела от работы, что не в силах прельстить его? Чем можно соблазнить его изнеженный вкус?
Таунсенд топнула ногой. О, все это приводило ее в ярость. Зачем же он дал ей почувствовать себя отвергнутой, как будто она хотела затащить его к себе в постель?
– Прошу прощения, мадам.
– Да? – крикнула она, резко повернувшись.
Казалось, что вместе с ней повернулись и стены, и она поспешно ухватилась за ближайший стул. – Да? – повторила она более спокойно.
Это был Рене, – его седеющая голова показалась в полуоткрытой двери.
– Господин герцог просил меня проводить вас в ваши комнаты.
– Зачем?
– Не знаю, мадам.
– Я прекрасно себя чувствую, – светским тоном проговорила Таунсенд. – Нет никакой необходимости провожать меня. Спокойной ночи, Рене.
– Спокойной ночи, мадам.
На втором этаже Таунсенд остановилась на минуту, держась за перила. Из-под дверей зеленой комнаты, которую занимал Ян, пробивался свет. Она попыталась представить себе, что он делает: готовится ли лечь спать, или стоит в задумчивости у окна, как всегда перед сном (мало что оставалось для нее неизвестным здесь, в замке), и если так, то думает ли о ней?
При этой мысли перед ее мысленным взором вдруг возник Ян, лежащий в огромной кровати под балдахином, закинув руки за голову. Его красивый профиль четко вырисовывается на подушке, глаза устремлены в потолок. Она представила себе, что отодвигает задвижку на двери и неслышно входит в его комнату. Даже, казалось, различала шуршание подушки, когда Ян повернул голову и увидел ее. Она заранее знала, как он улыбается, и по выражению его лица будет ясно, что он хочет ее. Он раскроет объятия и шепнет: «Приди», и тогда она...
Нет! Она не придет! Она никогда не позволит ему прикоснуться к себе. Из груди Таунсенд вырвался глухой звук, похожий на рыдание. Круто повернувшись, отчего юбки встали колоколом вокруг ее ног, она схватила свечу и убежала.
На следующий день они были приглашены на скромный ужин графом де Гривом и его женой графиней Натальей Анаровской, русской баронессой по рождению. Таунсенд была не совсем уверена, что Ян согласился сопровождать ее, она знала, что он не любит общества малознакомых людей, за исключением тех случаев, когда этого требовали правила версальского этикета. Поэтому крайне удивилась, когда он проявил интерес к этому визиту.
– Граф, как я понимаю, стал для вас чем-то вроде наставника, – сказал он, когда она довольно угрюмо напомнила ему за завтраком об этом приглашении. – Я уже не раз слышал от вас его имя.
Таунсенд, намазывавшая в эту минуту хлеб маслом, не заметила на себе его пристального взгляда.
– Он очень мне помог, когда я приехала сюда. Мне столь многому следовало научиться, и, поскольку он обладал сеньориальным правом над Сезаком и монополией на наши вина, то никто не мог дать мне лучших советов, чем он. Конечно, господин Бретон тоже часто приезжал сюда, но он лишь выполнял свой долг. Граф же, я уверена, помогал мне просто по доброте сердечной.
– Да, – раздраженно обронил Ян. Он понимал, что мало кто из мужчин упустит случай кинуться очертя голову на помощь покинутой, беззащитной молодой герцогине. – Полагаю, что так.
Таунсенд подняла на него глаза, но Ян с мрачным видом занялся завтраком. Она поджала губы и отвернулась. Затевать спор было бессмысленно, хотя очень, очень хотелось накричать на него. Это, наверняка, уменьшило бы пульсирующую в голове боль, которая была результатом чересчур большого количества выпитого накануне вина, а также расплатой за бессонные часы, которые она провела в постели, внушая себе, что уже перестала быть той наивной, беззаветно любящей девочкой, готовой помчаться к мужу, стоит ему улыбнуться и поманить ее пальцем.
– Прошу меня извинить, – учтиво сказана она, поднимаясь из-за стола, – у меня сегодня уйма дел.
– Да, конечно, – с не меньшей учтивостью ответил Ян.
Она решила не оглядываться, чтобы не испортить впечатления от того, с каким достоинством она вышла из комнаты. Когда дверь за ней закрылась, Ян не мог удержаться от смеха. Он вынужден был признать, что это прелестное дитя болот, эта девочка, на которой он женился, явно взрослеет.
А вечером Таунсенд, к великой ее досаде, потратила на свой туалет страшно много времени. Она успокаивала себя тем, что причиной тому – отсутствие Китти, а молоденькая горничная еще не умеет толком ни причесать, ни затянуть корсет. Эта несносная Марианна нещадно дергала ее волосы, колола булавками и накладывала на щеки столько румян, что Таунсенд приходилось стирать их платком.
Тем не менее, когда она наконец появилась на верхних ступенях лестницы и увидела огонек, вспыхнувший при виде ее в глазах Яна, ожидавшего внизу, в прохладном холле, это повергло ее в трепет. Она вдруг ощутила себя привлекательной и желанной. Так оно и было. Она надела одно из вечерних платьев, сшитых ей деревенской портнихой, и хотя ему недоставало элегантности и затейливых вышивок ее придворных туалетов, но простой, ничем не украшенный корсаж кремового шелка и широкие кримплиновые юбки из бледно-розовой парчи придавали ей девственную свежесть, она выглядела такой же юной, невинной и обворожительной, как в день их первой встречи.
Таунсенд грациозно спустилась вниз. Ян взял обе ее руки и поднес к своим губам. Таунсенд затрепетала от прикосновения этих прохладных твердых губ и, не удержавшись, вскинула голову, чтобы поймать его взгляд. Они пристально посмотрели в глаза друг другу, и в это мгновение были так близки, как будто никакие обиды никогда не разделяли их.
Вместе вышли они в темный передний двор. Ян сорвал белый вьюнок, обвивающий террасу, и, наклонившись к Таунсенд, вплел цветок в ее волосы.
– Вам сегодня не нужно других украшений, – сказал он, и она задрожала от того, что услышала в его голосе и увидела в его глазах.
Сидя в карете близко к нему и ощущая тепло его тела, Таунсенд испытывала волнение, вызванное отнюдь не перспективой провести вечер в доме де Гривов. Откинув голову на подушки, она закрыла глаза. Сегодня вечером, только сегодня, она будет делать вид, что Ян любит ее, что он никогда не слышал о Сезаке до того, как сделал ей предложение, никогда не изменял ей и не воспользовался ею так бессердечно для того, чтобы убить Анри Сен-Альбана.
Завтра она скажет ему о решении, которое приняла минувшей бессонной ночью: она вернется домой в Бродфорд, отправится в путь, как только дождется Китти; скажет, что оставляет ему замок со всеми угодьями, чтобы он мог построить большой винокуренный завод – предел его желаний.
Но не сегодня. Пусть сегодня все между ними будет так, как могло бы быть, тогда она будет вспоминать о нем с нежностью.
– Это, вероятно, Торно, – проговорил Ян. Таунсенд приподнялась. Экипаж подъезжал к красивому ренессанскому зданию с многочисленными сводами, башенками и дымоходными трубами. Замок Торно, еще более величественный, чем Сезак, принадлежал семье де Грив с тех давних пор, когда Ричард Блейкли еще и в мыслях не имел покинуть свою родную Ирландию. Тем не менее де Гривы были людьми скромными: несмотря на древний род и богатство, они воздерживались от роскошного образа жизни, к которому имели пристрастие другие знатные семьи в округе.
Теперешнего графа – так же, как его отца и деда до него, – всегда больше занимало виноделие, чем служение королю со шпагой в руке под сводами Версаля. Ему было под шестьдесят, его многочисленные дети рассеяны по всему королевству, и легко предположить, что годы, проведенные только в обществе его второй жены, значительно его моложе, и бывшей тещи – острой на язык Клотильды Оретт, не подавили в нем искрометного юмора. И, вероятно, нет ничего удивительного в том, что они с герцогом Воином мгновенно прониклись взаимной симпатией друг к другу и вскоре повели между собой увлеченный разговор о проблемах виноградарства. Число приглашенных было невелико, Таунсенд почти всех знала и не испытывала одиночества или недостатка в партнерах для танцев и бесед. Напротив, она танцевала и флиртовала со всеми подряд и удивлялась тому, что чувствует себя здесь гораздо свободнее и веселее, чем когда-либо в Версале.
Выть может, это объяснялось тем, что Ян был рядом с нею. Ян, который был выше и красивее всех присутствующих кавалеров, а то, что она читала в его взоре, когда их глаза встречались, делало ее гордой и смелой. Сегодня, по крайней мере, она была очень счастлива сознавать, что он ее муж.
За ужином она сидела за столом напротив него. Разговор шел о политике, которая в эти дни занимала мысли всех присутствующих. Красноречивый и образованный, граф де Грив не принадлежал к числу хозяев, останавливающих серьезные дискуссии за столом из-за присутствия дам. Казалось, всем хотелось говорить о терроре, охватившем Париж месяц назад, когда Людовик вынужден был ввести в Париж и Версаль войска, после того как Национальное собрание дерзко отвергло все уступки, сделанные им во время Королевской сессии двадцать третьего июня.
– Конечно, у Людовика не было другого выхода, как только счесть возникшую ситуацию кризисной, – заметил один из гостей, – и нельзя винить его за то, что он принял срочные меры, чтобы защитить и собственные интересы и интересы Парижа.
– Но была ли необходимость призвать тридцать полков швейцарской гвардии, хорватов и немцев? – возразил второй гость. – Да еще под командованием такого маршала, как герцог де Бролье? У этого идиота недостало ума понять, что создание штаб-квартиры в Версале натолкнет Национальное собрание на мысль, что Людовик замышляет переворот с целью распустить Собрание.
– Дорогой мой, – возразил с тем же пафосом третий, – народ Парижа начал мятеж и взял Бастилию вовсе не потому, что Национальному собранию угрожали королевские войска! Смещение Жана Некера – вот что разъярило толпу и подняло на бунт.
– Чепуха! Я думаю, что прежде всего их привело в неистовство отсутствие в булочных хлеба, – заявила мадам Оретт, как всегда великолепная, вся в черном, осыпанная сверкающими рубинами, сидя во главе стола рядом с бледной и хрупкой Натальей. – Ситуация неминуемо должна была из-за этого обостриться. Беспорядки вспыхивают тогда, когда люди голодны.
– Вы были в Версале четырнадцатого июля, не так ли? – обратился граф к Яну, безучастно потягивавшему вино.
Ян утвердительно кивнул.
– Тогда как вам представляется ситуация, сударь?
Ян отставил бокал.
– Мне пояснил мой зять, лейтенант Национальной гвардии, который сам был в тот день в Париже, что бунт начался лишь после того, как князь де Ламбез, командир немецкого отряда, врезался на коне в толпу в садах Тюильри, пытаясь разогнать ее. Думаю, было весьма глупо замахиваться шпагой на невооруженную Национальную гвардию и сбивать с ног женщин и детей. Толпа, естественно, пришла в ярость и кинулась громить арсеналы в Доме инвалидов, чтобы в свою очередь вооружиться. По этой же причине была взята и Бастилия.
Таунсенд подняла голову. Она не подозревала, что темно-синие портьеры создавали для нее прекрасный фон, на котором она смотрелась как дивной красоты портрет. За последние недели лета солнце высветлило ее волосы и подрумянило щеки, так что она больше не походила на ту бледную, напудренную особу в придворном наряде, какой она была в Версале.
– Что случилось? – испуганно спросила она, видя, что Ян остановился в дверях и пристально смотрит на нее. В воображении ее мгновенно возникли толпы вооруженных пиками людей и пылающие дома на улицах Парижа.
– Ничего, абсолютно ничего. – Справившись с волнением, Ян шагнул в комнату. – Я просто хотел пригласить вас испробовать вместе со мной вино.
Таунсенд, не раздумывая, качнула отрицательно головой. Разделить с мужем стакан вина было делом интимным. Слишком многое может произойти между мужчиной и женщиной за бутылкой вина, да она и не очень-то хорошо переносила алкоголь.
– Вам пора научиться ценить хорошие вина, – сказал он, и она бросила на него быстрый взгляд, заподозрив, что он догадывается о причине ее отказа и это забавляет его. – Настоящий винодел должен уметь отличать свое вино от всех прочих.
– Хорошо, – со вздохом произнесла Таунсенд. Отложив в сторону книгу, она поднялась и оправила платье. – Ради приобретения знаний.
– Разумеется, – самым серьезным тоном подтвердил Ян и посторонился, пропуская ее вперед.
В летнем салоне был накрыт самый большой стол, на котором красовалось множество бутылок и несколько хрустальных бокалов. При виде их у Таунсенд отлегло от сердца. Очевидно, Ян и впрямь хотел лишь преподать ей урок дегустации, ничего больше.
– Среди французских вин наибольшим успехом пользуется сейчас бордо – его пьют в Англии и Шотландии, – говорил Ян. Он ходил вдоль стола, тогда как Таунсенд опустилась на стул. – И так, вероятно, будет и в дальнейшем, хотя Людовик поднял налоги и снизил пошлины, чтобы дать и другим французским виноделам возможность конкурировать на мировом рынке.
– Почему бордо так ценится? Из-за его качества?
– Отчасти. – Он подал ей бокал, плеснув в него немного темно-красного вина. – Оно легко поддается транспортировке. Нельзя и надеяться, что Сезак сможет когда-нибудь отправлять в Англию тоннаж, достаточный чтобы оправдать стоимость перевозки. Даже если нам удастся производить вино такого качества, которое сможет конкурировать с лучшими винами Гиенны и Гаскони.
– Тогда каковы же ваши планы относительно Сезака? – спросила Таунсенд, осушив бокал. Ян немедленно налил ей еще, на этот раз из другой бутылки.
– Я хотел бы ознакомиться со скандинавским рынком и французскими колониями в Африке и Индии. До сих пор экспорт вина в те страны едва поспевал за спросом, и я думаю, что рынок будет продолжать расти по мере того, как будут расширяться колонии. Я рассчитываю также на то, что жителям колоний совершенно безразлично, откуда вино, лишь бы оно было хорошим. Не то что вам, англичанам, у которых так чертовски сильны собственнические инстинкты, – вы не в состоянии забыть, что Жиронда когда-то принадлежала вам.
Таунсенд не улыбнулась в ответ на его улыбку. Она не поднимала глаз от бокала.
– Сезак не сможет экспортировать вино в заморские колонии Франции, – медленно, не глядя на него, проговорила она. – Наши виноградники недостаточно велики, чтобы производить так много, даже если мы отведем под виноград невспаханные земли.
– Совершенно верно, – согласился Ян. – Но если мы объединимся с моей семьей в Нюи Домен... – Голос его оборвался, потому что Таунсенд сидела потупившись, совершенно безучастная к его словам. – Таунсенд... – окликнул он. Она подняла голову. – Вам не нравится розовое вино? Мне хотелось, чтобы вы сравнили...
– А как насчет Война? – неожиданно спросила она.
Лицо Яна вытянулось.
– А что насчет Война? Она перевела дух:
– Вы не собираетесь возвратиться туда? Все ваши планы в отношении Сезака... конечно, они требуют больших денежных вложений, упорного труда и... и времени. Значит, вы намерены остаться... здесь?
Ее голос перешел на шепот, а Ян пристально смотрел в эти широко расставленные, серьезные глаза, в которых он так легко мог читать когда-то, но которые теперь остались закрытыми для него.
– Я уеду, если вы попросите меня об этом, – мягко произнес он.
Глаза Таунсенд широко раскрылись, и она уже открыла рот, чтобы ответить, но Ян перегнулся через стол и приложил палец к ее губам.
– Тсс-с... – сказал он, его нахмуренное лицо, его ясные синие глаза были от нее так близко. – Сейчас не время и не место говорить об этом. – Он выпрямился. – Лучше попробуйте вот это. Хороший пример того, каково на вкус вино Сезака. Раз попробовав собственное вино, вы никогда его не забудете. Любопытно будет узнать, что вы о нем думаете.
Таунсенд подняла бокал, смущенная его словами. Она не знала, что думать и чего ожидать от него. Прежде для нее не составляло труда понять, как он относится к ней, а теперь он, похоже, прячет свои мысли под маской дружеского безразличия. «Почему?» – недоумевала она.
Спустя полчаса ей показалось, что нашла ответ.
Благодаря огромному количеству вина, которое он заставил ее выпить – каплю одного, каплю другого, рассуждая при этом о букете, сладости, кислоте, крепости и выдержанности, – она явно опьянела. Из-за многочисленных горящих в комнате свечей – а может, из-за ее затуманенного взора – самый воздух, казалось, стал каким-то сказочно светящимся, и Ян в одной рубашке с открытым воротом склонялся к ней как красивый, улыбающийся Бог, парящий в золотом свете.
Уверенная, что он собирается соблазнить ее, Таунсенд подняла на него непокорный взгляд. Она склонилась вперед и хотела поставить свой пустой бокал на стол. Комната так кружилась перед ней, что она не сомневалась – попробуй она встать, сразу же упадет на пол.
– Осторожно! – Яну удалось подхватить падавший бокал. Таунсенд не рассчитала расстояние до края стола. Отставив бокал в сторону, он повернулся к ней, она же вскинула голову, взгляд стал еще угрюмей. Ян не мог сдержать смеха при виде ее лица, но в этом смехе нежность, от которой у нее, как от физического прикосновения, пробежал по спине трепет. А он вновь наклонился к ней, охватив ее стул обеими руками и фактически поймав в капкан. Его лицо было так близко, что Таунсенд легко могла бы коснуться его губ, даже не приподняв головы. При мысли о поцелуе она вздрогнула.
– Сдается мне, вам пора спать, – сказал он, и она увидела, как его твердые, сильные и страстные губы слегка сжались.
Раздражение Таунсенд усилилось. Ее возмущал его покровительственный, чуть насмешливый тон.
– Пойдемте, – неожиданно произнес Ян и легко, без усилий заставил ее встать. Она слегка качнулась, когда он отпустил ее, поддержав за локоть. Она с досадой стряхнула его руку.
– Благодарю вас, я вполне могу дойти сама, – сказала она.
– Вы уверены?
– Да, – голос был ледяной. Он пожал плечами и отошел.
– Поступайте, как знаете. Только поосторожнее на ступеньках, хорошо?
Таунсенд метнула в него свирепый взгляд. Он склонил свою темную голову на плечо, ожидая ответа, но она не произнесла ни слова.
Таунсенд была в замешательстве. Разве сейчас не самый подходящий момент, чтобы схватить ее руки и – несмотря на ее протесты и сопротивление – отнести в спальню? Конечно, попытайся он это сделать, она сразила бы его наповал каким-нибудь уничтожающим замечанием или ударила по этому красивому, наглому лицу, чтобы стереть с него глупую усмешку. Или лучше было бы отложить это до той минуты, когда они окажутся в спальне?
Пока она ломала над этим голову, Ян склонился к ее руке с подчеркнутой старомодной вежливостью придворного.
– Желаю вам приятных сновидений, мадам. – И, выпустив ее руку, покинул комнату.
Таунсенд смотрела ему вслед с таким бешенством, что готова была от злости запустить в него бутылкой. Как смел он заставить ее поверить, что намерен соблазнить ее, а сам повернулся и ушел? Что с ним происходит? И что происходит с ней? Неужели она за эти несколько месяцев так похудела и огрубела от работы, что не в силах прельстить его? Чем можно соблазнить его изнеженный вкус?
Таунсенд топнула ногой. О, все это приводило ее в ярость. Зачем же он дал ей почувствовать себя отвергнутой, как будто она хотела затащить его к себе в постель?
– Прошу прощения, мадам.
– Да? – крикнула она, резко повернувшись.
Казалось, что вместе с ней повернулись и стены, и она поспешно ухватилась за ближайший стул. – Да? – повторила она более спокойно.
Это был Рене, – его седеющая голова показалась в полуоткрытой двери.
– Господин герцог просил меня проводить вас в ваши комнаты.
– Зачем?
– Не знаю, мадам.
– Я прекрасно себя чувствую, – светским тоном проговорила Таунсенд. – Нет никакой необходимости провожать меня. Спокойной ночи, Рене.
– Спокойной ночи, мадам.
На втором этаже Таунсенд остановилась на минуту, держась за перила. Из-под дверей зеленой комнаты, которую занимал Ян, пробивался свет. Она попыталась представить себе, что он делает: готовится ли лечь спать, или стоит в задумчивости у окна, как всегда перед сном (мало что оставалось для нее неизвестным здесь, в замке), и если так, то думает ли о ней?
При этой мысли перед ее мысленным взором вдруг возник Ян, лежащий в огромной кровати под балдахином, закинув руки за голову. Его красивый профиль четко вырисовывается на подушке, глаза устремлены в потолок. Она представила себе, что отодвигает задвижку на двери и неслышно входит в его комнату. Даже, казалось, различала шуршание подушки, когда Ян повернул голову и увидел ее. Она заранее знала, как он улыбается, и по выражению его лица будет ясно, что он хочет ее. Он раскроет объятия и шепнет: «Приди», и тогда она...
Нет! Она не придет! Она никогда не позволит ему прикоснуться к себе. Из груди Таунсенд вырвался глухой звук, похожий на рыдание. Круто повернувшись, отчего юбки встали колоколом вокруг ее ног, она схватила свечу и убежала.
На следующий день они были приглашены на скромный ужин графом де Гривом и его женой графиней Натальей Анаровской, русской баронессой по рождению. Таунсенд была не совсем уверена, что Ян согласился сопровождать ее, она знала, что он не любит общества малознакомых людей, за исключением тех случаев, когда этого требовали правила версальского этикета. Поэтому крайне удивилась, когда он проявил интерес к этому визиту.
– Граф, как я понимаю, стал для вас чем-то вроде наставника, – сказал он, когда она довольно угрюмо напомнила ему за завтраком об этом приглашении. – Я уже не раз слышал от вас его имя.
Таунсенд, намазывавшая в эту минуту хлеб маслом, не заметила на себе его пристального взгляда.
– Он очень мне помог, когда я приехала сюда. Мне столь многому следовало научиться, и, поскольку он обладал сеньориальным правом над Сезаком и монополией на наши вина, то никто не мог дать мне лучших советов, чем он. Конечно, господин Бретон тоже часто приезжал сюда, но он лишь выполнял свой долг. Граф же, я уверена, помогал мне просто по доброте сердечной.
– Да, – раздраженно обронил Ян. Он понимал, что мало кто из мужчин упустит случай кинуться очертя голову на помощь покинутой, беззащитной молодой герцогине. – Полагаю, что так.
Таунсенд подняла на него глаза, но Ян с мрачным видом занялся завтраком. Она поджала губы и отвернулась. Затевать спор было бессмысленно, хотя очень, очень хотелось накричать на него. Это, наверняка, уменьшило бы пульсирующую в голове боль, которая была результатом чересчур большого количества выпитого накануне вина, а также расплатой за бессонные часы, которые она провела в постели, внушая себе, что уже перестала быть той наивной, беззаветно любящей девочкой, готовой помчаться к мужу, стоит ему улыбнуться и поманить ее пальцем.
– Прошу меня извинить, – учтиво сказана она, поднимаясь из-за стола, – у меня сегодня уйма дел.
– Да, конечно, – с не меньшей учтивостью ответил Ян.
Она решила не оглядываться, чтобы не испортить впечатления от того, с каким достоинством она вышла из комнаты. Когда дверь за ней закрылась, Ян не мог удержаться от смеха. Он вынужден был признать, что это прелестное дитя болот, эта девочка, на которой он женился, явно взрослеет.
А вечером Таунсенд, к великой ее досаде, потратила на свой туалет страшно много времени. Она успокаивала себя тем, что причиной тому – отсутствие Китти, а молоденькая горничная еще не умеет толком ни причесать, ни затянуть корсет. Эта несносная Марианна нещадно дергала ее волосы, колола булавками и накладывала на щеки столько румян, что Таунсенд приходилось стирать их платком.
Тем не менее, когда она наконец появилась на верхних ступенях лестницы и увидела огонек, вспыхнувший при виде ее в глазах Яна, ожидавшего внизу, в прохладном холле, это повергло ее в трепет. Она вдруг ощутила себя привлекательной и желанной. Так оно и было. Она надела одно из вечерних платьев, сшитых ей деревенской портнихой, и хотя ему недоставало элегантности и затейливых вышивок ее придворных туалетов, но простой, ничем не украшенный корсаж кремового шелка и широкие кримплиновые юбки из бледно-розовой парчи придавали ей девственную свежесть, она выглядела такой же юной, невинной и обворожительной, как в день их первой встречи.
Таунсенд грациозно спустилась вниз. Ян взял обе ее руки и поднес к своим губам. Таунсенд затрепетала от прикосновения этих прохладных твердых губ и, не удержавшись, вскинула голову, чтобы поймать его взгляд. Они пристально посмотрели в глаза друг другу, и в это мгновение были так близки, как будто никакие обиды никогда не разделяли их.
Вместе вышли они в темный передний двор. Ян сорвал белый вьюнок, обвивающий террасу, и, наклонившись к Таунсенд, вплел цветок в ее волосы.
– Вам сегодня не нужно других украшений, – сказал он, и она задрожала от того, что услышала в его голосе и увидела в его глазах.
Сидя в карете близко к нему и ощущая тепло его тела, Таунсенд испытывала волнение, вызванное отнюдь не перспективой провести вечер в доме де Гривов. Откинув голову на подушки, она закрыла глаза. Сегодня вечером, только сегодня, она будет делать вид, что Ян любит ее, что он никогда не слышал о Сезаке до того, как сделал ей предложение, никогда не изменял ей и не воспользовался ею так бессердечно для того, чтобы убить Анри Сен-Альбана.
Завтра она скажет ему о решении, которое приняла минувшей бессонной ночью: она вернется домой в Бродфорд, отправится в путь, как только дождется Китти; скажет, что оставляет ему замок со всеми угодьями, чтобы он мог построить большой винокуренный завод – предел его желаний.
Но не сегодня. Пусть сегодня все между ними будет так, как могло бы быть, тогда она будет вспоминать о нем с нежностью.
– Это, вероятно, Торно, – проговорил Ян. Таунсенд приподнялась. Экипаж подъезжал к красивому ренессанскому зданию с многочисленными сводами, башенками и дымоходными трубами. Замок Торно, еще более величественный, чем Сезак, принадлежал семье де Грив с тех давних пор, когда Ричард Блейкли еще и в мыслях не имел покинуть свою родную Ирландию. Тем не менее де Гривы были людьми скромными: несмотря на древний род и богатство, они воздерживались от роскошного образа жизни, к которому имели пристрастие другие знатные семьи в округе.
Теперешнего графа – так же, как его отца и деда до него, – всегда больше занимало виноделие, чем служение королю со шпагой в руке под сводами Версаля. Ему было под шестьдесят, его многочисленные дети рассеяны по всему королевству, и легко предположить, что годы, проведенные только в обществе его второй жены, значительно его моложе, и бывшей тещи – острой на язык Клотильды Оретт, не подавили в нем искрометного юмора. И, вероятно, нет ничего удивительного в том, что они с герцогом Воином мгновенно прониклись взаимной симпатией друг к другу и вскоре повели между собой увлеченный разговор о проблемах виноградарства. Число приглашенных было невелико, Таунсенд почти всех знала и не испытывала одиночества или недостатка в партнерах для танцев и бесед. Напротив, она танцевала и флиртовала со всеми подряд и удивлялась тому, что чувствует себя здесь гораздо свободнее и веселее, чем когда-либо в Версале.
Выть может, это объяснялось тем, что Ян был рядом с нею. Ян, который был выше и красивее всех присутствующих кавалеров, а то, что она читала в его взоре, когда их глаза встречались, делало ее гордой и смелой. Сегодня, по крайней мере, она была очень счастлива сознавать, что он ее муж.
За ужином она сидела за столом напротив него. Разговор шел о политике, которая в эти дни занимала мысли всех присутствующих. Красноречивый и образованный, граф де Грив не принадлежал к числу хозяев, останавливающих серьезные дискуссии за столом из-за присутствия дам. Казалось, всем хотелось говорить о терроре, охватившем Париж месяц назад, когда Людовик вынужден был ввести в Париж и Версаль войска, после того как Национальное собрание дерзко отвергло все уступки, сделанные им во время Королевской сессии двадцать третьего июня.
– Конечно, у Людовика не было другого выхода, как только счесть возникшую ситуацию кризисной, – заметил один из гостей, – и нельзя винить его за то, что он принял срочные меры, чтобы защитить и собственные интересы и интересы Парижа.
– Но была ли необходимость призвать тридцать полков швейцарской гвардии, хорватов и немцев? – возразил второй гость. – Да еще под командованием такого маршала, как герцог де Бролье? У этого идиота недостало ума понять, что создание штаб-квартиры в Версале натолкнет Национальное собрание на мысль, что Людовик замышляет переворот с целью распустить Собрание.
– Дорогой мой, – возразил с тем же пафосом третий, – народ Парижа начал мятеж и взял Бастилию вовсе не потому, что Национальному собранию угрожали королевские войска! Смещение Жана Некера – вот что разъярило толпу и подняло на бунт.
– Чепуха! Я думаю, что прежде всего их привело в неистовство отсутствие в булочных хлеба, – заявила мадам Оретт, как всегда великолепная, вся в черном, осыпанная сверкающими рубинами, сидя во главе стола рядом с бледной и хрупкой Натальей. – Ситуация неминуемо должна была из-за этого обостриться. Беспорядки вспыхивают тогда, когда люди голодны.
– Вы были в Версале четырнадцатого июля, не так ли? – обратился граф к Яну, безучастно потягивавшему вино.
Ян утвердительно кивнул.
– Тогда как вам представляется ситуация, сударь?
Ян отставил бокал.
– Мне пояснил мой зять, лейтенант Национальной гвардии, который сам был в тот день в Париже, что бунт начался лишь после того, как князь де Ламбез, командир немецкого отряда, врезался на коне в толпу в садах Тюильри, пытаясь разогнать ее. Думаю, было весьма глупо замахиваться шпагой на невооруженную Национальную гвардию и сбивать с ног женщин и детей. Толпа, естественно, пришла в ярость и кинулась громить арсеналы в Доме инвалидов, чтобы в свою очередь вооружиться. По этой же причине была взята и Бастилия.