Страница:
. . . . . . . . .
И в Москву ты прилетел,
Обливаясь паром,
С машинистом удалым,
С черным кочегаром.
Может явиться мысль, что все эти маленькие поэты учатся в одной какой-нибудь исключительной школе, где умный, очень культурный словесник воспитывает ребят на строго подобранных образцах. Но это совсем не так. Стихи, которые я цитирую, присланы учениками самых разнообразных школ города и области на конкурс, устроенный Ленинградсоветом.
Достаточно просмотреть все листки и тетради, исписанные детским почерком, чтобы убедиться в том, что авторы стихов и прозы - вовсе не воспитанники Петербургского аристократического лицея прежних времен, а самые настоящие советские ребята.
Они растут вовсе не в какой-то особой теплице, а в обычной школе, где рядом с сыном профессора и инженера учится сын рабочего и крестьянина.
Я спросил у одного из мальчиков, который собрал редкую коллекцию горных пород, что увлекает его в этом коллекционировании. Он мне ответил:
- Я все время изучаю землю снаружи и внутри.
- Почему ты заинтересовался этим делом?
- Я прочел когда-то путешествие "К центру земли" Жюля Верна.
- А чем занимается твой отец?
- Кочегар. Работает на "Красном Гвоздильщике".
Эти ребята роются на полках детских библиотек в поисках утоляющей книги.
Они учатся у классиков, но они вовсе не изолированы и от современной советской поэзии.
Из всех песен они больше всего любят партизанскую песню, которую сейчас поют красноармейцы.
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед,
Чтобы с бою взять Приморье,
Белой армии оплот.
Они бережно хранят в памяти детские стихи, которые читали еще до школы.
Среди длинных и торжественных стихов попадаются такие:
Бортмеханик
И пилот
Быстро входят
В самолет.
. . . . .
Завертелся
Винт мотора,
Затрещал он
Скоро-скоро.
Быстро двинулся
На взлет
По площадке
Самолет.
Набирая
Быстроту,
Поднимаясь
В высоту.
Алюминиевые
Птицы
СССР
Хранят границы.
(Мальчик 11-ти лет)
В этих стихах, несомненно, сказалось влияние нашей советской поэзии для детей. Тут есть и словесная скупость (почти одни глаголы и существительные), и ритмическая четкость, и тема движения, очень характерная для тех наших поэтов, которые пишут стихи для маленьких читателей.
Но все то, что ребята берут от современной поэзии, и взрослой и детской, они как бы устанавливают на прочном постаменте классического стиля, если понимать этот стиль в самом широком смысле, включая сюда и большую, значительную тему, и строгую, чистую форму.
Это радостное и замечательное явление.
Значит, правда, что у нас уже создается большая и самая демократическая из всех культур, если даже первая прививка, первые годы всеобщей грамотности дают такие ростки.
ШУТ КОРОЛЯ ЛИРА
В трагедии "Король Лир" песенки шута занимают не слишком большое месте. Да и вся роль шута невелика. Она почти ничего не вносит в сюжетное движение шекспировской пьесы. Шут только откликается на то, что происходит и на сцене, и за пределами сцены - в современном ему обществе, - откликается то краткой эпиграммой, то целой обличительной тирадой.
Переводить эти песенки нелегко.
Меткость и ясность суждений, продиктованных народным здравым смыслом, сочетаются в них с причудливой, нарочито дурашливой формой. Философское, этическое и даже политическое содержание песенок шута почти всегда замаскировано, упрятано в загадку, в пословицу, в шутку, как будто бы простодушную и ребячливую. По существу же самый взрослый персонаж в трагедии - именно шут, видящий подоплеку всех отношений и трезво их оценивающий.
Для того чтобы перевести его стихотворные реплики, нужно сначала раскрыть, расшифровать подчас загадочный смысл подлинника, а потом вновь замаскировать его, облечь в уклончивую, игривую форму прибаутки.
Пословица, поговорка трудно поддаются переводу. Они своеобразны и сопротивляются пересадке на чужую почву. Буквальный перевод - слово за слово - может их убить.
Для каждой шутки, для каждой пословицы, для каждой присказки нужно найти в своем языке равноценную шутку, пословицу, присказку. Только тогда перевод будет точен не в школьном, а в поэтическом смысле этого слова. Только тогда в нем можно будет узнать подлинник.
В этом-то и, заключалась сложность перевода песенок шута.
Мне хотелось сохранить в переводе и предельную лаконичность подлинника, и его свободную непринужденность, которая заставляет верить в то, что каждая реплика шута рождается тут же на сцене, как острое словцо, сказанное вовремя и к месту, как счастливая импровизация.
Шут не лезет за словом в карман. Не задумываясь, он бросает как будто бы первые пришедшие ему на язык слова, но эти слова бьют метко, клеймят беспощадно.
В его песенках редко можно найти прямое обращение к тому или другому герою трагедии, но и сценическим персонажам, и зрителям совершенно ясно, кого имеет в виду шут, когда в присутствии неблагодарной королевской дочки он произносит насмешливые стихи:
Вскормил кукушку воробей
Бездомного птенца,
А та возьми да и убей
Приемного отца!
А иной раз реплики шута направлены не против персонажей трагедии, находящихся тут же на сцене или за кулисами, а метят дальше и шире. Голос шута становится громким и патетичным:
Тогда-то будет Альбион
До основанья потрясен,
Тогда ходить мы будем с вами
Вверх головами, вниз ногами!
Живую и разнообразную импровизацию, врывающуюся в текст трагедии Шекспира, мне хотелось донести до советского зрителя, не утратив ее непосредственности и остроты.
В поисках того варианта, который был бы наиболее выразителен и более всего соответствовал бы требованиям театра, я переводил каждую из песенок шута по три, по четыре раза.
О том, удалось ли мне справиться со всеми трудностями, пусть судят читатель и зритель. Мне же эта работа, сделанная по предложению Малого театра в Москве и Большого драматического в Ленинграде, доставала немало забот, но и немало радости.
ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ
Много раз случалось мне за эти четырнадцать месяцев войны видеть на железнодорожных станциях, на рельсовых путях длинные цепи вагонов, из окон которых выглядывали только дети, - множество белокурых, темных и золотисто-красных головок в каждом окне.
Издали эти поезда казались веселыми. Дети - всегда дети. Детские вагоны полны шума и суеты, полны какого-то нетерпеливого ожидания. Маленькие пассажиры кого-то зовут, кому-то машут руками, выскакивают на площадки, высовываются из окошек.
Но если приглядеться к каждому ребенку в отдельности, нельзя не заметить, что многие из этих шести-семилетних путешественников перестали быть детьми, оставили свое детство где-то далеко - там, где сгорели их дома, где у них на глазах были убиты их отцы и матери.
С такими детьми нелегко заговорить. Страшно разбудить в них память, которая вновь заставит их пережить то, что не по силам перенести и взрослому.
Детей увозят от войны в края, куда не долетают самыо мощные самолеты врага, где земля не вздрагивает от взрывов фугасных бомб и артиллерийских снарядов, где дома стоят совершенно целые и невредимые, со всеми стеклами в окошках и вечером за этими стеклами беспечно зажигается свет.
По нынешним временам даже трудно себе представить, что есть такие края. Дети едут туда, веря и не веря рассказам взрослых.
А в этих сказочных краях их ждут. Освобождают для них, достраивают и приводят в порядок просторные дома.
Тысячи детей найдут приют в этих домах. Но многие из ребят растекутся по городам и деревням, попадут в семьи врачей, учителей, кузнецов, колхозников. И эти семьи станут для них родными.
В плодоносном Советском Узбекистане, где почти круглый год что-нибудь цветет и зреет, пожилой кузнец Ахмед Шамахмудов за один последний год стал отцом четверых детей. И дети у него все разных национальностей и разных фамилий: Рая Мальцева - белорусска, Малика Исламова - татарка, Володя Урусов - русский, а четвертый сын Ахмеда - безымянный двухлетний мальчик неизвестного происхождения. Ахмед сам дал ему имя - Ногмат, что значит "дар".
Весть о большой семье кузнеца Шамахмудова разнеслась по всей нашей стране, дошла и до фронта.
Ахмед получил письмо и денежный перевод с передовых позиций. Старший лейтенант Левицкий прислал ему несколько сот рублей - большую часть того, что получает в месяц командир его звания - и обещал посылать столько же ежемесячно до тех пор, пока будет жив. Ему хочется помочь Ахмеду хоть чем-нибудь в воспитании детей.
Ахмед не знал, как поступить с деньгами. Всех четверых детей он уже привык считать своими, а брать у кого-то деньги на то, чтобы кормить и одевать свою семью, ему казалось странным. Отказать же хорошему человеку он тоже не хотел - зачем обижать его!
Ахмед Шамахмудов подумал и взял на воспитание еще одного сына - пятого - украинца Саню Брынина.
У Сани - два приемных отца: узбекский кузнец, которого он только что увидел, и русский лейтенант, которого он, может быть, не увидит никогда.
У этого русского лейтенанта были и свои дети. Теперь их нет - их совсем недавно убили немцы.
Человек, так жестоко и бессмысленно ограбленный, сохраняет в душе только большие простые чувства. Эти чувства - любовь и ненависть. Они тесно переплетаются между собой и питают друг друга.
Лейтенанту Левицкому не нужно было видеть своего маленького приемного сына, чтобы отдать ему нерастраченную нежность, чтобы по первому порыву взять на себя заботу о нем.
С такой же силой ненавидит русский лейтенант того неизвестного ему немца, с которым он завтра или даже сегодня, - может быть, через какой-нибудь час встретится в бою лицом к лицу. Этот неизвестный немец родной брат того, который убил детей лейтенанта, и соучастник его преступления. Оба они послушны одной и той же злой воле, которая снесла с лица земли столько теплых домашних очагов и уничтожила на этой земле счастье.
Вот уже несколько лет люди чуть ли не на всей вашей планете лишены самых простых и самых драгоценных своих прав. Им мешают любить, создавать семью, воспитывать детей, возводить дома и города, заниматься наукой, путешествовать, строить планы будущего. Люди перестали верить в прочность своего дома, своей семьи, своей собственной жизни.
И чем дороже нам прелесть земного бытия во всем его разнообразии, чем сильнее мы любим жизнь, тем глубже ненавидим мы смертоносную машину, работающую день и ночь для ограбления, уничтожения и порабощения человека.
В наши дни у нас нет и не может быть других желании, кроме желания остановить и уничтожить эту машину, кромсающую жизнь.
Во время защиты Севастополя пятеро черноморских моряков обвязали себя гранатами и бросились под гусеницы неприятельских танков, чтобы ценой своей гибели задержать и сломить напор врага.
А на Балтийском море краснофлотец Сидоренко бросился в воду и руками отвел мину от своего корабля. Четыре часа он провел в соседстве со смертью, предупреждая проходящие суда.
- Осторожно! Мина!
На Южном фронте летчик, у которого во время боя загорелся самолет, бросил его, как зажигательный снаряд, на немецкие цистерны с нефтью и бензином.
Это - не единственный случай.
Другой летчик, подбитый над вражеским аэродромом, спокойно и трезво выбрал цель - несколько "мессершмиттов", стоявших рядом на линейке - и обрушился на них с высоты. Его раненый истребитель при падении вспыхнул, а вместе с ним загорелись ярким, высоким пламенем фашистские "мессершмитты".
Гибель этих молодых людей и тысяч им подобных, всех этих юношей, которые без оглядки отдают свою единственную, свою неповторимую жизнь, возлагает на нас, на каждого из нас, огромную ответственность.
Не ради разрушения нескольких цистерн с горючим или трех-четырех "мессершмиттов" обрекли они себя на смерть, - слишком велика бы была цена этим цистернам и "мессершмиттам"! - а для того, чтобы силой своей любви и ненависти сломить жестокую, темную волю, направленную на уничтожение всего, что нам дорого на земле.
В Москву, через линию огня, привело письмо из отдаленного района, в котором уже целый год хозяйничают немцы.
Таких писем приходит из глубокого немецкого тыла немало, а сколько их, вероятно, пропадает в пути, вместе с теми людьми, которые берутся их доставить. Но это письмо трогает и волнует больше многих других - не менее замечательных - писем.
Эти несколько страничек представляют собой скромный и добросовестный отчет о простых делах, в которых не было бы ничего удивительного, если бы они не совершались под дулом вражеского автомата. В конце письма стоят подписи нескольких десятков деревенских девушек.
"Вы знаете, - пишут они, - что почти все наши юноши ушли в Красную Армию и партизанские отряды. На нашем собрании присутствует только один молодой парень, а все остальные - девушки. За время нашей работы мы приготовили больше 750 подарков для партизан и для Красной Армии, сшили 250 рубашек, выстирали 1500 пар белья, ухаживали за ранеными бойцами, помогали в сборе продуктов..."
Письмо спокойное и обстоятельное. Шили рубашки, стирали белье, ухаживали за ранеными...
Недосказано в письме только одно: в какой смертельной опасности делались все эти простые дела.
Раненые бойцы или партизаны, за которыми ухаживали девушки, лежали не на лазаретных койках, а где-нибудь в сарае, в погребе или в лесу.
Перевязать им раны или выстирать их окровавленное белье в деревне, занятой немцами, было не менее опасно, чем руками отвести мину от борта корабля.
"У нас в селе, - говорится в этом самом письме, - расстреляно 25 девушек и парней, а одну девушку - Нюру Казанову - закопали в землю живьем за то, что она отказалась работать на фрицев..."
И все-таки девушки собираются и пишут в Москву это тайное письмо, которое может стоить им жизни, и берут на себя новые обязательства, и клянутся их выполнить.
Нет никакого сомнения - они выполнят свою клятву!
Их поддерживает уверенность в том, что они не напрасно рискуют и жертвуют своей жизнью. Пусть только случайно, только урывками доходят до них правдивые вести о тех великих битвах, которые идут на "большой земле" - за вражеским кольцом, окружившим их родной край. Они и без вестей знают, что кольцо это рано или поздно будет прорвано, и делают все, что в их силах и даже больше их сил, чтобы пробиться изнутри навстречу тем, кто идет к ним на выручку.
Работая ночью над рубашкой для бойца или укрывая от немцев собранный в поле хлеб, они сознательно и ответственно борются с бездушной и враждебной всему человеческому гитлеровской системой. Они знают, что с ними их родина, с ними лучшие люди "большой земли".
Их надежды должны быть оправданы. Их подвиг не будет напрасным!
Сегодня у нас в Доме писателей новый год.
Мы начинаем рабочий год нашей комиссии по детской литературе.
Какие задачи ставим мы перед собой?
Лучше и проще всего они выражены в памятном постановлении ЦК партии.
"Сила советской литературы, самой передовой литературы в мире, состоит в том, что она является литературой, у которой нет и не может быть других интересов, кроме интересов народа, интересов государства.
Задача советской литературы состоит в том, чтобы помочь государству правильно воспитать молодежь, ответить на ее вопросы, воспитать новое поколение бодрым, верящим в свое дело, не боящимся препятствий, готовым преодолеть всякие препятствия..." {1}
Если эти слова постановления относятся ко всей литературе в целом, то, разумеется, прямее всего они относятся к литературе, встречающей человека на самом пороге жизни, то есть к детской и юношеской.
Что же мы должны делать для того, чтобы и в этой области советской литературы способствовать осуществлению стоящих перед нами больших целей?
Каждый из писателей решает эти задачи по-своему за своим письменным столом.
Каждый педагог повседневно решает задачи коммунистического воспитания у себя в школе, в детском саду, в детском доме.
Каждый библиотекарь - у полки с книгами.
Но у всех у нас есть потребность и даже необходимость, пройдя какой-то, хотя бы небольшой, участок пути, оглядеться, сделать выводы, обменяться скопившимися мыслями с товарищами, идущими бок о бок с нами.
Вот для этой-то дели мы и создали этот наш так называемый лекторий.
Собственно говоря, я не думаю, что название это вполне соответствует задаче.
Когда мы, группа писателей, собирались в соседнем доме или на Спиридоновке лет пятнадцать тому назад для встреч с Алексеем Максимовичем Горьким и слушали его живые, практичные и в то же время всегда высоко принципиальные, философски направленные замечания и мысли по поводу детской литературы, - мысли, вызывавшие непосредственный ответ слушателей, - нам и в голову не приходило, что мы находимся в каком-то лектории.
Но дело не в названии. То, что мы называем здесь лекциями, есть попытка продолжить эти живые беседы людей, непосредственно и горячо заинтересованных в судьбах нашей детской литературы, занимающихся ею изо дня в день.
Писатель, педагог, библиотекарь, студент, изучающий эту область литературы, должны найти здесь товарищескую; среду, с которой они могут поделиться результатами своей работы, если эта работа касается боевых, сегодняшних наших задач.
Мы начинаем наши занятия словом, посвященным Виссариону Григорьевичу Белинскому.
"В. Г. Белинский и детская литература" - так называется нынешнее выступление Ивана Игнатьевича Халтурина {2}.
Мы вспоминаем сегодня великого русского критика не только в связи с его юбилейным годом.
Белинский - это не вчерашний день.
Он для нас непревзойденный образец критика, сочетавшего в себе публициста, борца, педагога в самом высокими смысле этого слова, философа и поэта.
Его статьи о детской литературе полны мыслей о воспитании, которые и до сих пор не утратили своей действенности, свежести и остроты.
Прочтите его статьи и рецензии, в которых он касается отдельных детских книг, и вы найдете целый поток мыслей - и не только о литературе для детей, но и о воспитании в целом.
Вы найдете страстную и беспощадную критику, направленную не только против ремесленников, стряпающих по скучному рецепту "плохо склеенные рассказы, приправленные резонерскими сентенциями" {3}, но и против родителей, беззаботно и бездумно относящихся к ответственной задаче воспитания растущего человека.
Читая горячие, взволнованные строки Белинского, где одна мысль обгоняет другую, видишь, что эти мысли родились не в процессе писания статьи, а задолго до того - вместе с мыслями о путях развития русского общества, о судьбах родины. Да иначе и быть не может, Вопросы воспитания неотделимы от всех больших, боевых вопросов современности.
Не надо быть профессиональным педагогом, чтобы думать о воспитании юношества.
Не надо быть специально детским писателем, чтобы думать о детском чтении, - и лучшим примером этому может служить Горький,
Не надо быть критиком - специалистом по детской литературе, чтобы писать о ней с живейшим интересом и пониманием ее большого значения и задач, - и этому пример - Белинский.
Перед памятью Белинского да смутятся и покраснеют многие из наших критиков, которые с академической важностью заявляют:
"Разумеется, детская литература - дело весьма, почтенное, но мы в ней ничего не понимаем. Пусть об этом пишут специалисты!"
И если наши журналы - толстые и тонкие, если наши газеты - большие и маленькие, молчат о детской литературе, только изредка прерывая свое молчание краткими сообщениями ТАСС о результатах конкурса в Министерстве народного просвещения, то это означает, что критики не помнят ни Белинского, от которого они как будто бы ведут свою родословную, ни постановления: ЦК партии, так четко говорящего о воспитательных задачах советской литературы.
Белинский нам дорог не как материал для удобных цитат, не как позолоченная икона. Он бы не простил нам такого отношения.
Мы чтим в нем страстного полемиста, пробивавшего рыхлую толщу косности, равнодушия и благополучия.
Мы чтим в нем критика, умевшего от частности, от разговора об одном стихотворении, рассказе или детской сказке переходить к большой социальной и философской теме, видеть в малом целый мир.
Пожалуй, статья Белинского о "Сказках дедушки Иринея" дороже и ценнее для нашей литературы, чем самые сказки, о которых идет речь в статье. Сказки-то к нашему времени несколько устарели, а статья о них до сих пор горит живой мыслью и вдохновляет нас на работу сегодняшнего дня.
Ведь именно в этой статье о детских сказках дедушки Иринея сказаны им знаменитые слова, так удивительно перекликающиеся с одной из важных тем нашего сегодняшнего дня:
"Давайте детям больше и больше созерцание общего, человеческого, мирового, но преимущественно старайтесь знакомить их с этим чрез родные и национальные явления: пусть они сперва узнают не только о Петре Великом, но и об Иоанне III, чем о Генрихах, Карлах и Наполеонах. Общее является только в частном: кто не принадлежит своему отечеству, тот не принадлежит и человечеству".
Белинский с пренебрежением говорит о назидательных или слащавых книжках, которые дарят детям богатые литературы англичан, французов и немцев.
"У французов, например, - говорит Белинский, - писали для детей Беркен, Бульи, Жанлис и прочие, написали бездну, но дети от этого нисколько не богаче книгами для своего чтения".
Любопытнее всего, что на Западе до сих пор кормят детей книжками, которые значатся у Белинского под рубрикой "Жанлис и прочие".
Полтора десятка лет тому назад в Париже я видел в руках у детей и повести мадам Жанлис, и книжки мадам Сегюр, от которых, по словам Белинского, дети не стали богаче.
В противовес "дурно склеенным рассказам, пересыпанным моральными сентенциями", цель которых "обманывать детей, искажая в их глазах действительность", Белинский бережно отбирает для детей книжку за книжкой из русской и мировой литературы, как это делал на наших глазах основоположник советской литературы Алексей Максимович Горький.
Оба они боролись с попытками холодных резонеров убить в детях воображение, "живость, резвость и шаловливость, которые составляют необходимое условие юного возраста".
Оба они говорили о высоком призвании детской литературы.
У нашей советской литературы для детей замечательные традиции. Она взлелеяна великим писателем-революционером Горьким и окружена заботой партии и Советского правительства. Ей предстоит светлое будущее, а наш долг - долг поэтов, прозаиков, критиков и педагогов - собирать ее день за днем, отмечать ее успехи и неудачи, не забывая ни на минуту, что детская книга не в меньшей степени, чем школа, призвана воспитывать строителей нашего будущего.
Я не профессиональный педагог. Но мне хотелось бы поделиться с вами, теоретиками, методистами и практиками педагогического дела, некоторыми соображениями, накопившимися у меня, литератора, за долгие годы моего общения с детьми.
Как известно, игра - одна из существенных потребностей растущего человека. Но играет он всегда всерьез. Если бы вы убедили его, что деревянная лошадь или палка, на которой он ездит верхом, не настоящий конь, игра потеряла бы для него всякий смысл. И если бы вам удалось внушить подростку, жадно глотающему фантастическую повесть или сказку, что "это все про неправду написано", вы неизбежно охладили бы читательский пыл.
Подлинный секрет детской книги в том, что автор ее умеет играть со своим читателем и в то же время быть с ним вполне серьезным. Без этой серьезности детская книга впадает в фальшь и сюсюканье, а без игры - в назидание.
Лучшим примером очень серьезной и очень увлекательной игры с читателем была всесоюзная игра в тимуровцев, которую затеял когда-то Аркадий Гайдар.
Дети любят большие, смелые и ответственные затеи.
В последние годы своей жизни Алексей Максимович Горький сговорился с пионерами - жителями далекой Игарки, о том, что они напишут при его помощи и поддержке историю родного края. Многие из этих пионеров были ровесниками своего заполярного города, а иные из них даже могли вспомнить, первые его улицы и дома.
414
Горький написал пионерам Игарки замечательное, глубоко поэтическое ниеьмо, благословляющее и вдохновляющее авторов на это необычное дело.
Он предложил им самый общий, самый краткий план, полагаясь на собственную инициативу юных историков.
И ребята вполне оправдали надежды Горького. Они основательно поработали и выпустили памятную книгу "Мы из Игарки".
Дело воспитания требует терпеливой и кропотливой работы с детьми. Но наряду с этой кропотливостью нужен и широкий размах, нужно полное доверие к силам и возможностям юного человека.
А главное, ребенок должен видеть перед собой цель, ради которой стоит мобилизовать все силы.
Цель - близкую или далекую - ему непременно надо видеть или угадывать и тогда, когда он играет гаммы, обучаясь музыке, и тогда, когда он решает задачи, учась арифметике или алгебре.
Я часто думал о том, как медленно и вяло обучаются ребята в школе иностранным языкам. Целые годы пишут они упражнения, учат слова, читают стишки и рассказцы, а в конце концов выходят из школы, так и не зная языка.
А между тем я встречал людей, которые в течение года так овладевали английским языком, что свободно читали Диккенса и даже Шекспира.
И в Москву ты прилетел,
Обливаясь паром,
С машинистом удалым,
С черным кочегаром.
Может явиться мысль, что все эти маленькие поэты учатся в одной какой-нибудь исключительной школе, где умный, очень культурный словесник воспитывает ребят на строго подобранных образцах. Но это совсем не так. Стихи, которые я цитирую, присланы учениками самых разнообразных школ города и области на конкурс, устроенный Ленинградсоветом.
Достаточно просмотреть все листки и тетради, исписанные детским почерком, чтобы убедиться в том, что авторы стихов и прозы - вовсе не воспитанники Петербургского аристократического лицея прежних времен, а самые настоящие советские ребята.
Они растут вовсе не в какой-то особой теплице, а в обычной школе, где рядом с сыном профессора и инженера учится сын рабочего и крестьянина.
Я спросил у одного из мальчиков, который собрал редкую коллекцию горных пород, что увлекает его в этом коллекционировании. Он мне ответил:
- Я все время изучаю землю снаружи и внутри.
- Почему ты заинтересовался этим делом?
- Я прочел когда-то путешествие "К центру земли" Жюля Верна.
- А чем занимается твой отец?
- Кочегар. Работает на "Красном Гвоздильщике".
Эти ребята роются на полках детских библиотек в поисках утоляющей книги.
Они учатся у классиков, но они вовсе не изолированы и от современной советской поэзии.
Из всех песен они больше всего любят партизанскую песню, которую сейчас поют красноармейцы.
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед,
Чтобы с бою взять Приморье,
Белой армии оплот.
Они бережно хранят в памяти детские стихи, которые читали еще до школы.
Среди длинных и торжественных стихов попадаются такие:
Бортмеханик
И пилот
Быстро входят
В самолет.
. . . . .
Завертелся
Винт мотора,
Затрещал он
Скоро-скоро.
Быстро двинулся
На взлет
По площадке
Самолет.
Набирая
Быстроту,
Поднимаясь
В высоту.
Алюминиевые
Птицы
СССР
Хранят границы.
(Мальчик 11-ти лет)
В этих стихах, несомненно, сказалось влияние нашей советской поэзии для детей. Тут есть и словесная скупость (почти одни глаголы и существительные), и ритмическая четкость, и тема движения, очень характерная для тех наших поэтов, которые пишут стихи для маленьких читателей.
Но все то, что ребята берут от современной поэзии, и взрослой и детской, они как бы устанавливают на прочном постаменте классического стиля, если понимать этот стиль в самом широком смысле, включая сюда и большую, значительную тему, и строгую, чистую форму.
Это радостное и замечательное явление.
Значит, правда, что у нас уже создается большая и самая демократическая из всех культур, если даже первая прививка, первые годы всеобщей грамотности дают такие ростки.
ШУТ КОРОЛЯ ЛИРА
В трагедии "Король Лир" песенки шута занимают не слишком большое месте. Да и вся роль шута невелика. Она почти ничего не вносит в сюжетное движение шекспировской пьесы. Шут только откликается на то, что происходит и на сцене, и за пределами сцены - в современном ему обществе, - откликается то краткой эпиграммой, то целой обличительной тирадой.
Переводить эти песенки нелегко.
Меткость и ясность суждений, продиктованных народным здравым смыслом, сочетаются в них с причудливой, нарочито дурашливой формой. Философское, этическое и даже политическое содержание песенок шута почти всегда замаскировано, упрятано в загадку, в пословицу, в шутку, как будто бы простодушную и ребячливую. По существу же самый взрослый персонаж в трагедии - именно шут, видящий подоплеку всех отношений и трезво их оценивающий.
Для того чтобы перевести его стихотворные реплики, нужно сначала раскрыть, расшифровать подчас загадочный смысл подлинника, а потом вновь замаскировать его, облечь в уклончивую, игривую форму прибаутки.
Пословица, поговорка трудно поддаются переводу. Они своеобразны и сопротивляются пересадке на чужую почву. Буквальный перевод - слово за слово - может их убить.
Для каждой шутки, для каждой пословицы, для каждой присказки нужно найти в своем языке равноценную шутку, пословицу, присказку. Только тогда перевод будет точен не в школьном, а в поэтическом смысле этого слова. Только тогда в нем можно будет узнать подлинник.
В этом-то и, заключалась сложность перевода песенок шута.
Мне хотелось сохранить в переводе и предельную лаконичность подлинника, и его свободную непринужденность, которая заставляет верить в то, что каждая реплика шута рождается тут же на сцене, как острое словцо, сказанное вовремя и к месту, как счастливая импровизация.
Шут не лезет за словом в карман. Не задумываясь, он бросает как будто бы первые пришедшие ему на язык слова, но эти слова бьют метко, клеймят беспощадно.
В его песенках редко можно найти прямое обращение к тому или другому герою трагедии, но и сценическим персонажам, и зрителям совершенно ясно, кого имеет в виду шут, когда в присутствии неблагодарной королевской дочки он произносит насмешливые стихи:
Вскормил кукушку воробей
Бездомного птенца,
А та возьми да и убей
Приемного отца!
А иной раз реплики шута направлены не против персонажей трагедии, находящихся тут же на сцене или за кулисами, а метят дальше и шире. Голос шута становится громким и патетичным:
Тогда-то будет Альбион
До основанья потрясен,
Тогда ходить мы будем с вами
Вверх головами, вниз ногами!
Живую и разнообразную импровизацию, врывающуюся в текст трагедии Шекспира, мне хотелось донести до советского зрителя, не утратив ее непосредственности и остроты.
В поисках того варианта, который был бы наиболее выразителен и более всего соответствовал бы требованиям театра, я переводил каждую из песенок шута по три, по четыре раза.
О том, удалось ли мне справиться со всеми трудностями, пусть судят читатель и зритель. Мне же эта работа, сделанная по предложению Малого театра в Москве и Большого драматического в Ленинграде, доставала немало забот, но и немало радости.
ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ
Много раз случалось мне за эти четырнадцать месяцев войны видеть на железнодорожных станциях, на рельсовых путях длинные цепи вагонов, из окон которых выглядывали только дети, - множество белокурых, темных и золотисто-красных головок в каждом окне.
Издали эти поезда казались веселыми. Дети - всегда дети. Детские вагоны полны шума и суеты, полны какого-то нетерпеливого ожидания. Маленькие пассажиры кого-то зовут, кому-то машут руками, выскакивают на площадки, высовываются из окошек.
Но если приглядеться к каждому ребенку в отдельности, нельзя не заметить, что многие из этих шести-семилетних путешественников перестали быть детьми, оставили свое детство где-то далеко - там, где сгорели их дома, где у них на глазах были убиты их отцы и матери.
С такими детьми нелегко заговорить. Страшно разбудить в них память, которая вновь заставит их пережить то, что не по силам перенести и взрослому.
Детей увозят от войны в края, куда не долетают самыо мощные самолеты врага, где земля не вздрагивает от взрывов фугасных бомб и артиллерийских снарядов, где дома стоят совершенно целые и невредимые, со всеми стеклами в окошках и вечером за этими стеклами беспечно зажигается свет.
По нынешним временам даже трудно себе представить, что есть такие края. Дети едут туда, веря и не веря рассказам взрослых.
А в этих сказочных краях их ждут. Освобождают для них, достраивают и приводят в порядок просторные дома.
Тысячи детей найдут приют в этих домах. Но многие из ребят растекутся по городам и деревням, попадут в семьи врачей, учителей, кузнецов, колхозников. И эти семьи станут для них родными.
В плодоносном Советском Узбекистане, где почти круглый год что-нибудь цветет и зреет, пожилой кузнец Ахмед Шамахмудов за один последний год стал отцом четверых детей. И дети у него все разных национальностей и разных фамилий: Рая Мальцева - белорусска, Малика Исламова - татарка, Володя Урусов - русский, а четвертый сын Ахмеда - безымянный двухлетний мальчик неизвестного происхождения. Ахмед сам дал ему имя - Ногмат, что значит "дар".
Весть о большой семье кузнеца Шамахмудова разнеслась по всей нашей стране, дошла и до фронта.
Ахмед получил письмо и денежный перевод с передовых позиций. Старший лейтенант Левицкий прислал ему несколько сот рублей - большую часть того, что получает в месяц командир его звания - и обещал посылать столько же ежемесячно до тех пор, пока будет жив. Ему хочется помочь Ахмеду хоть чем-нибудь в воспитании детей.
Ахмед не знал, как поступить с деньгами. Всех четверых детей он уже привык считать своими, а брать у кого-то деньги на то, чтобы кормить и одевать свою семью, ему казалось странным. Отказать же хорошему человеку он тоже не хотел - зачем обижать его!
Ахмед Шамахмудов подумал и взял на воспитание еще одного сына - пятого - украинца Саню Брынина.
У Сани - два приемных отца: узбекский кузнец, которого он только что увидел, и русский лейтенант, которого он, может быть, не увидит никогда.
У этого русского лейтенанта были и свои дети. Теперь их нет - их совсем недавно убили немцы.
Человек, так жестоко и бессмысленно ограбленный, сохраняет в душе только большие простые чувства. Эти чувства - любовь и ненависть. Они тесно переплетаются между собой и питают друг друга.
Лейтенанту Левицкому не нужно было видеть своего маленького приемного сына, чтобы отдать ему нерастраченную нежность, чтобы по первому порыву взять на себя заботу о нем.
С такой же силой ненавидит русский лейтенант того неизвестного ему немца, с которым он завтра или даже сегодня, - может быть, через какой-нибудь час встретится в бою лицом к лицу. Этот неизвестный немец родной брат того, который убил детей лейтенанта, и соучастник его преступления. Оба они послушны одной и той же злой воле, которая снесла с лица земли столько теплых домашних очагов и уничтожила на этой земле счастье.
Вот уже несколько лет люди чуть ли не на всей вашей планете лишены самых простых и самых драгоценных своих прав. Им мешают любить, создавать семью, воспитывать детей, возводить дома и города, заниматься наукой, путешествовать, строить планы будущего. Люди перестали верить в прочность своего дома, своей семьи, своей собственной жизни.
И чем дороже нам прелесть земного бытия во всем его разнообразии, чем сильнее мы любим жизнь, тем глубже ненавидим мы смертоносную машину, работающую день и ночь для ограбления, уничтожения и порабощения человека.
В наши дни у нас нет и не может быть других желании, кроме желания остановить и уничтожить эту машину, кромсающую жизнь.
Во время защиты Севастополя пятеро черноморских моряков обвязали себя гранатами и бросились под гусеницы неприятельских танков, чтобы ценой своей гибели задержать и сломить напор врага.
А на Балтийском море краснофлотец Сидоренко бросился в воду и руками отвел мину от своего корабля. Четыре часа он провел в соседстве со смертью, предупреждая проходящие суда.
- Осторожно! Мина!
На Южном фронте летчик, у которого во время боя загорелся самолет, бросил его, как зажигательный снаряд, на немецкие цистерны с нефтью и бензином.
Это - не единственный случай.
Другой летчик, подбитый над вражеским аэродромом, спокойно и трезво выбрал цель - несколько "мессершмиттов", стоявших рядом на линейке - и обрушился на них с высоты. Его раненый истребитель при падении вспыхнул, а вместе с ним загорелись ярким, высоким пламенем фашистские "мессершмитты".
Гибель этих молодых людей и тысяч им подобных, всех этих юношей, которые без оглядки отдают свою единственную, свою неповторимую жизнь, возлагает на нас, на каждого из нас, огромную ответственность.
Не ради разрушения нескольких цистерн с горючим или трех-четырех "мессершмиттов" обрекли они себя на смерть, - слишком велика бы была цена этим цистернам и "мессершмиттам"! - а для того, чтобы силой своей любви и ненависти сломить жестокую, темную волю, направленную на уничтожение всего, что нам дорого на земле.
В Москву, через линию огня, привело письмо из отдаленного района, в котором уже целый год хозяйничают немцы.
Таких писем приходит из глубокого немецкого тыла немало, а сколько их, вероятно, пропадает в пути, вместе с теми людьми, которые берутся их доставить. Но это письмо трогает и волнует больше многих других - не менее замечательных - писем.
Эти несколько страничек представляют собой скромный и добросовестный отчет о простых делах, в которых не было бы ничего удивительного, если бы они не совершались под дулом вражеского автомата. В конце письма стоят подписи нескольких десятков деревенских девушек.
"Вы знаете, - пишут они, - что почти все наши юноши ушли в Красную Армию и партизанские отряды. На нашем собрании присутствует только один молодой парень, а все остальные - девушки. За время нашей работы мы приготовили больше 750 подарков для партизан и для Красной Армии, сшили 250 рубашек, выстирали 1500 пар белья, ухаживали за ранеными бойцами, помогали в сборе продуктов..."
Письмо спокойное и обстоятельное. Шили рубашки, стирали белье, ухаживали за ранеными...
Недосказано в письме только одно: в какой смертельной опасности делались все эти простые дела.
Раненые бойцы или партизаны, за которыми ухаживали девушки, лежали не на лазаретных койках, а где-нибудь в сарае, в погребе или в лесу.
Перевязать им раны или выстирать их окровавленное белье в деревне, занятой немцами, было не менее опасно, чем руками отвести мину от борта корабля.
"У нас в селе, - говорится в этом самом письме, - расстреляно 25 девушек и парней, а одну девушку - Нюру Казанову - закопали в землю живьем за то, что она отказалась работать на фрицев..."
И все-таки девушки собираются и пишут в Москву это тайное письмо, которое может стоить им жизни, и берут на себя новые обязательства, и клянутся их выполнить.
Нет никакого сомнения - они выполнят свою клятву!
Их поддерживает уверенность в том, что они не напрасно рискуют и жертвуют своей жизнью. Пусть только случайно, только урывками доходят до них правдивые вести о тех великих битвах, которые идут на "большой земле" - за вражеским кольцом, окружившим их родной край. Они и без вестей знают, что кольцо это рано или поздно будет прорвано, и делают все, что в их силах и даже больше их сил, чтобы пробиться изнутри навстречу тем, кто идет к ним на выручку.
Работая ночью над рубашкой для бойца или укрывая от немцев собранный в поле хлеб, они сознательно и ответственно борются с бездушной и враждебной всему человеческому гитлеровской системой. Они знают, что с ними их родина, с ними лучшие люди "большой земли".
Их надежды должны быть оправданы. Их подвиг не будет напрасным!
Сегодня у нас в Доме писателей новый год.
Мы начинаем рабочий год нашей комиссии по детской литературе.
Какие задачи ставим мы перед собой?
Лучше и проще всего они выражены в памятном постановлении ЦК партии.
"Сила советской литературы, самой передовой литературы в мире, состоит в том, что она является литературой, у которой нет и не может быть других интересов, кроме интересов народа, интересов государства.
Задача советской литературы состоит в том, чтобы помочь государству правильно воспитать молодежь, ответить на ее вопросы, воспитать новое поколение бодрым, верящим в свое дело, не боящимся препятствий, готовым преодолеть всякие препятствия..." {1}
Если эти слова постановления относятся ко всей литературе в целом, то, разумеется, прямее всего они относятся к литературе, встречающей человека на самом пороге жизни, то есть к детской и юношеской.
Что же мы должны делать для того, чтобы и в этой области советской литературы способствовать осуществлению стоящих перед нами больших целей?
Каждый из писателей решает эти задачи по-своему за своим письменным столом.
Каждый педагог повседневно решает задачи коммунистического воспитания у себя в школе, в детском саду, в детском доме.
Каждый библиотекарь - у полки с книгами.
Но у всех у нас есть потребность и даже необходимость, пройдя какой-то, хотя бы небольшой, участок пути, оглядеться, сделать выводы, обменяться скопившимися мыслями с товарищами, идущими бок о бок с нами.
Вот для этой-то дели мы и создали этот наш так называемый лекторий.
Собственно говоря, я не думаю, что название это вполне соответствует задаче.
Когда мы, группа писателей, собирались в соседнем доме или на Спиридоновке лет пятнадцать тому назад для встреч с Алексеем Максимовичем Горьким и слушали его живые, практичные и в то же время всегда высоко принципиальные, философски направленные замечания и мысли по поводу детской литературы, - мысли, вызывавшие непосредственный ответ слушателей, - нам и в голову не приходило, что мы находимся в каком-то лектории.
Но дело не в названии. То, что мы называем здесь лекциями, есть попытка продолжить эти живые беседы людей, непосредственно и горячо заинтересованных в судьбах нашей детской литературы, занимающихся ею изо дня в день.
Писатель, педагог, библиотекарь, студент, изучающий эту область литературы, должны найти здесь товарищескую; среду, с которой они могут поделиться результатами своей работы, если эта работа касается боевых, сегодняшних наших задач.
Мы начинаем наши занятия словом, посвященным Виссариону Григорьевичу Белинскому.
"В. Г. Белинский и детская литература" - так называется нынешнее выступление Ивана Игнатьевича Халтурина {2}.
Мы вспоминаем сегодня великого русского критика не только в связи с его юбилейным годом.
Белинский - это не вчерашний день.
Он для нас непревзойденный образец критика, сочетавшего в себе публициста, борца, педагога в самом высокими смысле этого слова, философа и поэта.
Его статьи о детской литературе полны мыслей о воспитании, которые и до сих пор не утратили своей действенности, свежести и остроты.
Прочтите его статьи и рецензии, в которых он касается отдельных детских книг, и вы найдете целый поток мыслей - и не только о литературе для детей, но и о воспитании в целом.
Вы найдете страстную и беспощадную критику, направленную не только против ремесленников, стряпающих по скучному рецепту "плохо склеенные рассказы, приправленные резонерскими сентенциями" {3}, но и против родителей, беззаботно и бездумно относящихся к ответственной задаче воспитания растущего человека.
Читая горячие, взволнованные строки Белинского, где одна мысль обгоняет другую, видишь, что эти мысли родились не в процессе писания статьи, а задолго до того - вместе с мыслями о путях развития русского общества, о судьбах родины. Да иначе и быть не может, Вопросы воспитания неотделимы от всех больших, боевых вопросов современности.
Не надо быть профессиональным педагогом, чтобы думать о воспитании юношества.
Не надо быть специально детским писателем, чтобы думать о детском чтении, - и лучшим примером этому может служить Горький,
Не надо быть критиком - специалистом по детской литературе, чтобы писать о ней с живейшим интересом и пониманием ее большого значения и задач, - и этому пример - Белинский.
Перед памятью Белинского да смутятся и покраснеют многие из наших критиков, которые с академической важностью заявляют:
"Разумеется, детская литература - дело весьма, почтенное, но мы в ней ничего не понимаем. Пусть об этом пишут специалисты!"
И если наши журналы - толстые и тонкие, если наши газеты - большие и маленькие, молчат о детской литературе, только изредка прерывая свое молчание краткими сообщениями ТАСС о результатах конкурса в Министерстве народного просвещения, то это означает, что критики не помнят ни Белинского, от которого они как будто бы ведут свою родословную, ни постановления: ЦК партии, так четко говорящего о воспитательных задачах советской литературы.
Белинский нам дорог не как материал для удобных цитат, не как позолоченная икона. Он бы не простил нам такого отношения.
Мы чтим в нем страстного полемиста, пробивавшего рыхлую толщу косности, равнодушия и благополучия.
Мы чтим в нем критика, умевшего от частности, от разговора об одном стихотворении, рассказе или детской сказке переходить к большой социальной и философской теме, видеть в малом целый мир.
Пожалуй, статья Белинского о "Сказках дедушки Иринея" дороже и ценнее для нашей литературы, чем самые сказки, о которых идет речь в статье. Сказки-то к нашему времени несколько устарели, а статья о них до сих пор горит живой мыслью и вдохновляет нас на работу сегодняшнего дня.
Ведь именно в этой статье о детских сказках дедушки Иринея сказаны им знаменитые слова, так удивительно перекликающиеся с одной из важных тем нашего сегодняшнего дня:
"Давайте детям больше и больше созерцание общего, человеческого, мирового, но преимущественно старайтесь знакомить их с этим чрез родные и национальные явления: пусть они сперва узнают не только о Петре Великом, но и об Иоанне III, чем о Генрихах, Карлах и Наполеонах. Общее является только в частном: кто не принадлежит своему отечеству, тот не принадлежит и человечеству".
Белинский с пренебрежением говорит о назидательных или слащавых книжках, которые дарят детям богатые литературы англичан, французов и немцев.
"У французов, например, - говорит Белинский, - писали для детей Беркен, Бульи, Жанлис и прочие, написали бездну, но дети от этого нисколько не богаче книгами для своего чтения".
Любопытнее всего, что на Западе до сих пор кормят детей книжками, которые значатся у Белинского под рубрикой "Жанлис и прочие".
Полтора десятка лет тому назад в Париже я видел в руках у детей и повести мадам Жанлис, и книжки мадам Сегюр, от которых, по словам Белинского, дети не стали богаче.
В противовес "дурно склеенным рассказам, пересыпанным моральными сентенциями", цель которых "обманывать детей, искажая в их глазах действительность", Белинский бережно отбирает для детей книжку за книжкой из русской и мировой литературы, как это делал на наших глазах основоположник советской литературы Алексей Максимович Горький.
Оба они боролись с попытками холодных резонеров убить в детях воображение, "живость, резвость и шаловливость, которые составляют необходимое условие юного возраста".
Оба они говорили о высоком призвании детской литературы.
У нашей советской литературы для детей замечательные традиции. Она взлелеяна великим писателем-революционером Горьким и окружена заботой партии и Советского правительства. Ей предстоит светлое будущее, а наш долг - долг поэтов, прозаиков, критиков и педагогов - собирать ее день за днем, отмечать ее успехи и неудачи, не забывая ни на минуту, что детская книга не в меньшей степени, чем школа, призвана воспитывать строителей нашего будущего.
Я не профессиональный педагог. Но мне хотелось бы поделиться с вами, теоретиками, методистами и практиками педагогического дела, некоторыми соображениями, накопившимися у меня, литератора, за долгие годы моего общения с детьми.
Как известно, игра - одна из существенных потребностей растущего человека. Но играет он всегда всерьез. Если бы вы убедили его, что деревянная лошадь или палка, на которой он ездит верхом, не настоящий конь, игра потеряла бы для него всякий смысл. И если бы вам удалось внушить подростку, жадно глотающему фантастическую повесть или сказку, что "это все про неправду написано", вы неизбежно охладили бы читательский пыл.
Подлинный секрет детской книги в том, что автор ее умеет играть со своим читателем и в то же время быть с ним вполне серьезным. Без этой серьезности детская книга впадает в фальшь и сюсюканье, а без игры - в назидание.
Лучшим примером очень серьезной и очень увлекательной игры с читателем была всесоюзная игра в тимуровцев, которую затеял когда-то Аркадий Гайдар.
Дети любят большие, смелые и ответственные затеи.
В последние годы своей жизни Алексей Максимович Горький сговорился с пионерами - жителями далекой Игарки, о том, что они напишут при его помощи и поддержке историю родного края. Многие из этих пионеров были ровесниками своего заполярного города, а иные из них даже могли вспомнить, первые его улицы и дома.
414
Горький написал пионерам Игарки замечательное, глубоко поэтическое ниеьмо, благословляющее и вдохновляющее авторов на это необычное дело.
Он предложил им самый общий, самый краткий план, полагаясь на собственную инициативу юных историков.
И ребята вполне оправдали надежды Горького. Они основательно поработали и выпустили памятную книгу "Мы из Игарки".
Дело воспитания требует терпеливой и кропотливой работы с детьми. Но наряду с этой кропотливостью нужен и широкий размах, нужно полное доверие к силам и возможностям юного человека.
А главное, ребенок должен видеть перед собой цель, ради которой стоит мобилизовать все силы.
Цель - близкую или далекую - ему непременно надо видеть или угадывать и тогда, когда он играет гаммы, обучаясь музыке, и тогда, когда он решает задачи, учась арифметике или алгебре.
Я часто думал о том, как медленно и вяло обучаются ребята в школе иностранным языкам. Целые годы пишут они упражнения, учат слова, читают стишки и рассказцы, а в конце концов выходят из школы, так и не зная языка.
А между тем я встречал людей, которые в течение года так овладевали английским языком, что свободно читали Диккенса и даже Шекспира.