Страница:
Да и не он один, а все ребята - и большие и маленькие - говорили о будущем с настоящей искренностью и с чувством ответственности. Было похоже на то, что в соседней комнате сидит волшебник, от которого зависит осуществление всех этих желаний. И потому ребята ожесточенно оспаривали всякое легкомысленное предложение. Да таких предложений почти и не было.
Только один из младших пионеров не то в шутку, не то всерьез высказал совершенно невероятную гипотезу:
- Я думаю, что дома будут золотые, в тысячу этажей, автобусы будут тысячеместные, а легковики - стоместные!
Должно быть, этот мальчуган еще не вышел из того возраста, когда все, что блестит, кажется прекрасным и тысяча всегда кажется лучше сотни, а сотня - десятка.
ЗА БОЛЬШУЮ ДЕТСКУЮ ЛИТЕРАТУРУ
1
Всего несколько лет тому назад стране нужны были только пятитысячные и десятитысячные тиражи детских книжек. Сейчас речь идет о стотысячных и даже миллионных тиражах. Отчего это произошло? Оттого ли, что наши книги стали в десять или во сто раз интереснее? Нет, это - результат всеобщей грамотности.
Для литературы расширили и углубили фарватер.
Если книга требуется в таких тиражах, это означает, что она идет в самую глубь страны, в те места, где еще детской книги не знали, ко всем народам и племенам нашего Союза.
Давайте прежде всего вообразим себе этого небывалого по численности и по своему социальному облику читателя детской книги.
Наша обязанность - дать множеству растущих людей представление о широком и сложном мире, в котором они будут со временем жить и действовать.
Разговаривая с нашим читателем, детство которого протекает в тридцатых годах нашего столетия, мы имеем дело с человеком пятидесятых, шестидесятых, семидесятых годов!
Мы должны дать этому человеку мировоззрение борца и строителя, дать ему высокую культуру.
Ведь нельзя же рассчитывать на то, что школа сама по себе, без помощи художественной книги осуществит эту задачу. По одной схеме, без того сложного материала, который дает искусство, человек никогда не станет грамотным, не научится понимать слов, терминов и тех оборотов речи, которые связаны с многовековой жизнью человечества. У него не будет исторической перспективы.
Если мы с вами не путаем Людовика Девятого с Людовиком Восемнадцатым, то только потому, что мы читали в свое время исторические романы и повести. А наши ребята зачастую путают между собой не только восемнадцать французских Людовиков, но и трех русских Александров. Нужно так готовить и вооружать наших ребят, чтобы они могли читать, ценить и понимать большую литературу.
Интернациональное воспитание, которое получают наши дети, не будет иметь под собой прочного фундамента до тех пор, пока они не будут представлять себе достаточно реально и рельефно весь мир с его странами и народами.
У детской литературы - широкие универсальные задачи. Вот почему Детиздат нельзя сравнивать ни с одним из существующих издательств. Ведь он в одно и то же время по своим задачам - и Литиздат, и научное издательство, и техническое, и социально-экономическое, и какое хотите. А при всем том он еще должен создавать книги на трех различных языках, потому что в пять лет человек говорит на одном языке, в десять - на другом, а в пятнадцать - на третьем.
Но универсальность детской литературы не превращает ее в какой-то ГУМ со множеством обособленных разделов и полок. Детская художественная книга должна быть познавательной; познавательная - художественной.
Ни одна научная истина и ни один житейский факт не дойдут до ребенка, если не будут обращены к его воображению, к его чувству. Об этом надо помнить.
Ни один ученый не сможет написать для детей хорошую книгу, если он чужд и враждебен искусству. Ни один литератор не создаст хорошей повести, если он пренебрегает подлинным материалом, научным или житейским.
При помощи тех или других литературных приемов, при известном умении обращаться со словами можно, конечно, произвести на читателя впечатление. Но ведь впечатления, как сказал где-то Горький, бывают и во сне, - какая им цена!
Нет, нам нужны те впечатления, которые остаются надолго и через много лет отражаются на поступках человека, на его чувствах, и мыслях.
А вызвать такие впечатления не так-то просто.
Для этого нужна плотная художественная ткань, а не реденькие, лишь кое-где пересекающиеся нитки фактов и сведений.
А ведь в большинстве детских книжек, написанных неумелыми любителями или небрежными профессионалами по заказу, вы только и найдете эти четыре ниточки основы.
Вот у Диккенса - дело другое. Не так-то легко расплести его на отдельные прядки или даже вытянуть из него хоть одну ниточку. Недаром мы, которые читали его в двенадцать лет, помним то, что прочли, и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят лет. Да и не одного Диккенса можно привести в пример. Все то, что называется искусством, даже самым примитивным, - всегда сложная ткань. Вспомните "Красную Шапочку" или "Морозко", любимую народную песню и присказку. Какое сложное взаимодействие ритма, фабулы, бытовой обстановки и простой поэтической причуды! Вот почему так трудно подражать этим образцам. Попробуйте выбросить хоть одно слово из народной присказки или песни. Нет, из песни слова не выкинешь.
А вот из книжки "Люлик в детском саду" - издание 1935 года - я бы выкинул все слова.
Я бы выбросил их за то, что у автора ничего не было за душой, когда он писал эту книжку, кроме одного только весьма похвального желания показать, как хорошо у нас в детском саду.
Я бы выбросил за то, что автор пишет о детях и не видит детей, не находит ни одного запоминаемого образа или слова.
Вы прочитали книжку и узнали, что в детском саду есть парикмахерская, докторская приемная, живой уголок и комната, где танцуют. Но для одного этого не стоило писать книжку.
Вряд ли в памяти у ребенка останется после этой жалкой и реденькой книжки что-нибудь, кроме жеманных, грамматически неправильных фраз, вроде следующих:
"...Люлику ужасно захотелось... слушаться команды удивительной пианинной тети".
_"Удивительная пианинная тетя"_ - это, и правда, удивительно.
Или вот еще фраза: "Может быть, доктор был хороший человек, но где мама, он _определенно_ не знал".
Мы столько говорим о языке, говорим где надо и где не надо, а в то же время позволяем засорять книжку для маленьких самым скверным жаргоном.
Мне это "определенно" не нравится. Так же "определенно" не нравится мне, что автор этой книжки Р. Энгель позволяет себе искажать слова. Он говорит "Люлик_ины_ кудряшки", "малыш_овая_ группа" и т. д.
Все это из кокетства, из жеманства, из желания замаскировать полное отсутствие мыслей, наблюдений, переживаний.
Но, может быть, вы подумаете, что у этой фальшивой и схематичной книжки есть, по крайней мере, свой прикладной смысл - ну, хоть такой, какой бывает у стихов, которые издает Наркомздрав?
Ничуть не бывало.
У вдумчивого человека книжка способна вызвать ужас. Вы только подумайте! Мать привела Люлика в детский сад и ненадолго оставила его во дворике у кучи песка. Ребенок соскучился без матери и пошел ее разыскивать. И что же? В первой комнате его без всяких разговоров остригли наголо, во второй комнате забинтовали с ног до головы. Потом он прогулялся по всему детскому саду, выпустил из коробки живых лягушек, прошелся по коридорам, и никто его даже не остановил и не заметил. Ходит себе мальчик и ходит.
Но вот наконец мать увидела его.
Энгель описывает эту сцену так:
"Мама приоткрыла дверь и видит - Люлик марширует среди ребят. Люлик или не Люлик? Голова у него вовсе не кудрявая, а остриженная, в руке синий флажок, на другой руке белый бинтик, на ноге - бинтище с этаким громадным бантом, а мордашка, мордашка у Люлика ужасно довольная..."
Интересно, какая мордашка была у его матери в ту минуту, когда она увидела своего остриженного и забинтованного сына.
Выходит, что детский сад - это что-то вроде мясорубки. Попал в воронку, и тебя уже закрутило.
И пойдешь ты, как по конвейеру, по всем парикмахерским и амбулаториям, пока тебя так не отделают, что собственная мать - и та не узнает тебя.
Вот какая бестактность получается в результате механического, равнодушного писания, без настоящего материала и без художественной задачи.
Я потому так долго говорю о такой книжке, как "Люлик в детском саду", что этого самого Люлика очень удобно принять за измерительную единицу вроде киловаттчасов, калорий или градусов. Это единица измерения пустоты, равнодушия, фальши в детской литературе. Может быть, и в книжках писателей получше, чем Энгель, вы тоже найдете иной раз этих Люликов в том или ином проценте.
Вот, например, возьмите книжку, мало похожую на произведение Энгель.
Это книжка о спасении экспедиции, погибающей среди льдов Арктики. Книжка на замечательную тему - о героическом походе "Красина". Написал ее Миндлин, способный литератор-очеркист.
Но вот что подарил он детям младшего возраста.
Тетрадка из тридцати двух страниц, с тремя десятками фотографий, с коротким текстом, набранным самыми разнообразными шрифтами.
На титульном листе книжки напечатано, что рассказал ее для малышей участник похода "Красина".
Если бы этой надписи не было, я бы никогда не поверил, что Миндлин плавал на "Красине".
Нужно ли было так далеко ездить, чтобы сказать, например, что "на далеком севере всегда зима", что "шуба у белого медведя теплая" или что "в море встречались плавучие ледяные горы, к_о_т_о_р_ы_е и_н_о_г_д_а р_а_з_д_а_в_л_и_в_а_л_и к_о_р_а_б_л_и" (выражение автора, разрядка моя).
В книжке нет ни одного человека, которого можно было бы себе представить.
Вот как разговаривают в ней люди:
"- Начинается буря, - сказал начальник Нобиле.
- Не пробиться нам, - говорили капитану красинцы.
- Попробуем, - сказал капитан, - надо добраться!"
И все реплики в таком же телеграфном стиле.
Но любопытнее всего рассказано в книжке об одном человеке по фамилии Вильери. Кто такой Вильери, зачем его понесло на полюс, - об этом автор не говорит ни слова.
И все же этому загадочному Вильери посвящена целая страница из тридцати двух, имеющихся в книжке.
Четверть страницы занимает его фотографический портрет. Молодой человек в кепке и с шарфом. Руки засунуты в карманы. На лице улыбка.
А рядом с портретом текст, набранный крупнейшим шрифтом:
"Был среди спасенных один, которого звали Вильери".
Что же сделал или сказал этот Вильери?
"Теперь, - заявил Вильери, - никогда в жизни я не отправлюсь больше в страну вечной зимы".
Вот и все, что сказал и сделал этот замечательный иностранец Вильери.
Стоило из-за этого огород городить, печатать его портрет в книжке, которая вышла у нас недавно пятым изданием для детей!
Читатели никогда не узнают из книжки Миндлина, как звали капитана "Красина". Они не получат ни малейшего представления о том, что такое полярная экспедиция. Имена Нобиле, Цаппи, Мариано, Чухновского, Мальмгрена свалены просто в кучу. Нет ни одного участника экспедиции, который стал бы для детей героем.
Трагически погибший Мальмгрен, герой Чухновский и Загадочный Вильери занимают в ней одинаковое место. Все они уравнены, все сведены к нулю. Книжка щеголяет только крупными шрифтами разных кеглей. Но эти претенциозные шрифты еще больше выделяют, как бы выставляют напоказ стилистическую неряшливость автора.
В книжке говорится:
"Летит дирижабль. Вот уже миновал города, не видно под ним зеленых полей. Все дальше летит он на север. С каждым часом становится холоднее".
Что становится с каждым часом холоднее - дирижабль или погода? Об этом Миндлин не думает.
Через несколько страниц он опять строит фразу точно таким же образом:
"Возвращается "Красин" домой. Чем дальше идет, тем теплее становится".
Этак недолго и взорвать пароход!
В книжке так мало текста, что легко пересчитать все слова - от первого до последнего.
При такой краткости каждое слово должно быть взвешено и проверено. Ведь по этим коротеньким книжкам дети учатся и мыслить, и чувствовать, и говорить.
Монтаж шрифтов и фотографий - это самый легкий и колодный способ отделаться от темы.
Но дело не в шрифтах и не в фотографиях. Тем или иным холодным способом часто фабрикуются у нас книги на самые горячие, самые патетические, самые ответственные темы дня!
Маленькая книжка не должна быть ничтожной книжкой.
Я не требую, конечно, чтобы крошечная сказочка была подробна, обстоятельна и длинна.
Ведь вот поморские песни и сказки, в которых говорится о море, о звере, о промысле, тоже не претендуют на то, чтобы быть эпопеями. Однако сколько в них глубины! Какое знание моря, промыслового быта вложено в каждую из них!
Мне могут сказать: вы сравниваете поэтическое произведение народного творчества с деловым очерком, написанным по свежим следам событий. Разве могут быть в таком очерке отстоявшиеся образы? Ведь задачей автора была не глубина, а скорость.
Все это так, но тогда встает вопрос: нужна ли нам скорость, которая не позволяет автору заметить, почувствовать или пережить главное содержание своей книги? Нужна ли злободневная книжка, которая беднее газетной заметки? Нужен ли очерк, который считает своим правом быть сухим, скучным и неряшливым?
2
Нам, детским писателям, предстоит огромная работа. Мы должны дать детям тысячи томов повестей, рассказов, стихов, научных книг, приключений, путешествий.
Вот передо мной объемистый справочник Старцева по детской литературе {1}. Он издан в 1933 году "Молодой гвардией".
В этом справочнике перечислено около 11 тыс. названий. Если даже исключить отсюда 2-3 тыс., которые приходятся на переиздания, то ведь и тогда останется 8-9 тыс. книг.
Тысячи детских книг! Да ведь это же целое богатство! Если бы можно было переиздать все это хорошими тиражами, полки наших детских библиотек трещали бы под тяжестью своего груза, прилавки книжных магазинов были бы завалены литературой, и мы перестали бы наконец слышать вечные жалобы родителей, детей и педагогов на то, что детских книг нет и читать нечего.
Просматриваешь тематический указатель в конце этого справочника и только удивляешься. Чего-чего здесь нет! Транспорт - 30 названий. Трамвай около десятка названий. Соя - 2 названия. Займы и сбережения - 5 названий. Заяц - 20 названий. Кролик - 10 названий. Кавказ - 26 названий. Китай около 40 названий.
Какая богатая и разнообразная тематика. Вот бы сейчас кинуть все это в детские библиотеки!
Но страшная беда в том, что, по крайней мере, девять десятых из этих тысяч никуда не годятся.
Некоторые из причин смертности детских книг совершенно очевидны. Их поймет каждый, кто внимательно просмотрит хотя бы страницы справочника и хоть десяток книг из тех, что перечислены на этих страницах.
Часть этих книг заслуженно и справедливо отмела революция. По темам и по содержанию они были нам чужды.
Об этих не стоит сейчас и говорить.
Гораздо большего внимания заслуживают книги, написанные с самыми лучшими намерениями, - книги о животных, растениях, о машинах, а иногда и на политические темы. Возьмем на выборку несколько названий.
"Зрей, ячмень!" (стихи).
"Ваняткина курочка" (рассказ).
"Похождения разбойника Капризки" (из рассказов дедушки).
"Молебен или трактор?" (что нужно знать каждому ребенку на праздник рождества Христова).
"Сказку - на пионерский суд!" (детская пьеса).
"Будь почище!" (шутка).
Каждый человек, который небезразлично относится к искусству и к детям, сразу почувствует, как много в этих названиях фальши и как мало вкуса, как много тенденциозности и как мало идейности.
Кто же авторы этих книжек, написанных неизвестно для кого?
Большей частью это случайные люди. Ведь и по технике, и по географии, и по геологии, и по ботанике, и по экономике писали для детей чаще всего случайные любители, добровольцы.
Не мудрено, что их книжки, содержащие жиденькие сведения, были рассчитаны всего лишь на один день. А уж что касается рассказов и особенно стихов, так их можно было писать без всяких сведений и даже без всяких способностей.
Как же это случилось? Откуда вторглась в советскую библиотеку для детей эта безличная орда?
Да очень просто. В нашу детскую литературу в первые ее годы очень легко было попасть. Она строилась почти на голом месте, традиций у нее никаких не было, или, вернее сказать, были, но очень опасные и плохие.
Какие традиции могла оставить нам канареечная дореволюционная литература, в которой корифеями были Чарская, Лукашевич и Авенариус? Правда, с ними конкурировали иностранцы - Жюль Берн, Марк Твен и Андерсен.
Но русские писатели учиться у них не умели, вероятно, не хватало культуры. А кроме того, почти до самого последнего времени старый Андерсен был, как известно, выставлен за ворота наших библиотек вместе с Чарской и Лукашевич {2}.
Вся эта любительщина долго держаться не могла.
Была еще категория книг, написанных не любителями, а профессионалами по срочному заказу.
Среди них вы найдете книжки о том, что "школа есть цех завода", что главная обязанность школьников и пионеров заключается в сборе лома и утильсырья, что каждый октябренок должен воспитать дюжину кроликов и перевоспитать свою бабушку.
Все левацкие загибы школы отразились в этой сомнительной публицистике или беллетристике для детей.
Детская литература добросовестно отражала все ошибки последних лет РАПП, уже накануне его ликвидации, все левацкие ошибки школы {3}.
Но довольно о покойниках.
Поговорим о живых книгах. Сколько бы ни было у нас брака, аварий, неудач, - все же мы можем сказать, что эти годы мы работали недаром.
До революции у нас в стране не было ни одного талантливого мастера, который занимался бы детской книгой. Сейчас у нас есть сильные мастера, есть ученики, которые скоро будут мастерами.
Детская литература взялась за большие темы. Она решает сложные вопросы искусства и жизни. У нее есть методы, найденные в результате серьезной, творческой работы.
Я думаю, что научно-художественной книжке положено основание. Это сделали и М. Ильин, и Борис Житков, и К. Паустовский, и др.
У нас есть и начало повести о детях.
Детская повесть для детей и во все времена была редким явлением.
В сущности, о детстве обычно писали по воспоминаниям, и не для детей, а для взрослых.
Только англичане считались мастерами детской повести. Недаром во всех странах. Запада до сих пор читают английские детские книги, да еще итальянскую повесть де Амичиса {4}.
У нас возникает своя школьная повесть.
Правда, наша школа из года в год меняется - нелегко о ней писать. В сущности, о моральной, здоровой, веселой школе, какой она у нас должна быть и какой она становится на наших глазах, повестей еще нет. Есть только книги о трудной эпохе перелома.
Но пришла уже пора для рождения и другой, новой книги. И героями в ней будут не те, кто в первые годы своей жизни испытал столько крутых перемен в быту, в семье, в школе, а _нынешние_ дети, гораздо более счастливые, имеющие право и возможность жить законными интересами своего возраста.
Эта "счастливая" книжка отнюдь не должна быть лакированной, нарочито разукрашенной, поверхностной. Мы не должны и не имеем права возвращаться к благополучной англо-американской детской повести вроде книжки Бернет о "Маленьком лорде Фаунтлерое" {5} или повести о "Маленьких женщинах" Олькотт {6}.
Такой идиллии с готовым, заранее придуманным концом нам не надо.
Пусть их фабрикует нынешний Запад, где хозяевами литературного вкуса в области детской книги давно перестали быть крупные и принципиальные писатели.
Я уверен, что авторы, которые создали у нас первые талантливые книги о детях революции, - Гайдар, Пантелеев, Будогоская {7}, Кассиль (и многие другие, которые идут им на помощь), - найдут новый материал и правильный угол зрения, чтобы написать книги о тех наших детях, которые живут спокойнее и легче, чем жили их старшие братья.
Но не одной школьной повестью живет читатель-ребенок! Его интересуют жизнь взрослых, война и мир, наша стран! и чужие страны, путешествия, приключения, природа.
Что же, и для этого всего у нас есть и найдутся люди!
Правда, их еще мало.
Но надо уметь искать, товарищи. В обсерваториях, в лабораториях, на опытных полях, в походных палатках экспедиций всегда найдется на сотню человек один, умеющий увлекательно рассказывать или писать интересные письма. И вот из этих-то людей надо вербовать сотрудников-корреспондентов детских и юношеских журналов, а иногда, в случае большой удачи, и настоящих писателей.
Нам нужно каждый день находить нового человека.
Каждый день нам надо вспоминать, какую еще книгу из классической литературы, из советской литературы для взрослых и из современной западной надо ввести в круг чтения детей.
Мы должны широко использовать литературу пародов нашего Союза. А у нас до сих пор ничего не переведено из стихов своеобразного и талантливого поэта Л. Квитко {8}, никто не знает лучших украинских писателей: Наталью Забилу {9}, Копыленко {10}, Панча {11}, Трублаини {12}, Иваненко {13} и др.
Еще менее известна у нас детская литература Белоруссии, Грузии, Армении и других республик Союза.
Всей этой литературой мы должны обогатить наших детей.
У нас должна возникнуть всесоюзная детская литература.
ГОРДИТЕСЬ ПРАВОМ ПИСАТЬ ДЛЯ ДЕТЕЙ
Это совещание, так же как и прошлогоднее, поможет нам объединиться в коллектив, который возьмет на себя большую творческую задачу - создание детской литературы.
У нас, по правде говоря, литературы для детей, вполне современной и отвечающей на все запросы ребенка, еще нет, а есть только строительство "литературстрой". Первая очередь его уже вступила в работу, но многое еще только строится...
Детский писатель должен знать, какова та книга, которую дети читают, перечитывают и зачитывают до дыр, а не только лениво перелистывают; в чем особенность тех счастливых книг, которые ребенок запоминает надолго - на целые годы.
Повесть (а это для читателей-подростков - самый любимый жанр) должна быть настоящей повестью, то есть рассказывать, _повествовать_ о жизни, о событиях, о людях достаточно глубоко, интересно и связно. У повести должно быть свое стремительное течение, которое с первых же страниц захватывает читателя и несет его до тех пор, пока автор не захочет отпустить его на покой. Эту стремительность и связность повествования вы найдете во всех книгах, любимых детьми: и в "Принце и нищем", и в "Айвенго", и в "Человеке, который смеется", и в "Давиде Копперфильде".
То, что дети именуют "приключениями", в различные времена называлось в литературе по-разному: "подвиги", "странствования", "похождения", "путешествия". Большая Эпическая линия, проходящая через всю мировую литературу, указывает нам направление, по которому должна идти наша повесть для детей. Повествование о подвигах Ахилла или Роланда и похождения Павла Ивановича Чичикова или мистера Пиквика в равной мере могут быть названы эпопеями.
Нам нужны эпопеи патетические и шутливые, а не отдельные лоскутные сцены и эпизоды, наскоро связанные ученически взятой темой. Читатель хочет войти в самую жизнь героя, делить с ним на протяжении всей книги его скорби и радости. Читатель не может и не хочет удовлетвориться только шапочным знакомством с действующими лицами повести.
Но в том-то и беда, что большинство наших повестей и рассказов, - за редкими исключениями, - лишено самого существа повествования. Прочтешь одну главу - и не испытаешь большого разочарования, если тебе почему-либо не удастся прочесть следующую. В первой главе появляются действующие лица, во второй они пропадают. Автор часто сам не помнит обликов и характеров своих героев, не знает, как они должны действовать. Чего уж там ждать от таких героев читателю, если автор ничем их не одарил! Они входят в повесть или роман с пустыми руками, а иной раз и с пустыми головами. Писатели не умеют "изобретать" своих героев, как Сервантес изобрел Дон-Кихота и Санчо Панса. А между тем в этом удачном "изобретении" персонажа повести или пьесы половина успеха. Самые характеры Дон-Кихота, Тиля Уленшпигеля {1}, Санчо Панса, Фальстафа {2} - вместе со всей ситуацией, которая дается в произведении, - определяет линию их действия, обещает читателю или зрителю множество заманчивых и необыкновенных приключений и эпизодов.
Но даже и тогда, когда автору не нужно "изобретать" своего героя, а можно взять его прямо из жизни, герои у нас почти никогда не получаются.
Во всей нашей детской литературе почти нет персонажей, с которыми читатель может подружиться надолго, на годы. Разве только один "Чапаев"? Но он написан не для детей и завоевал внимание ребят лишь после удачного фильма.
Мы не чувствуем самого жанра эпопеи и в лучшем случае создаем только отдельные героические эпизоды. Нам нужно создать повесть, которая не только _рассказывает о героях_, но и _воспитывает героев_. А это может сделать только правдивая и в то же время поэтическая книга. Каким же образом она создается?
Для этого нет никаких рецептов, но одно можно сказать с уверенностью: надо быть ближе к жизни сегодняшнего дня, надо пристально ее изучать и вместе с тем ни на минуту не забывать о той многовековой культуре, которая стоит у нас за плечами. Эта культура помогает писателю видеть, чувствовать и оценивать явления окружающей жизни. Для того, чтобы написать настоящую повесть, надо знать и любить искусство повести. Иначе книга не найдет своего читателя, письмо будет без адреса.
Только один из младших пионеров не то в шутку, не то всерьез высказал совершенно невероятную гипотезу:
- Я думаю, что дома будут золотые, в тысячу этажей, автобусы будут тысячеместные, а легковики - стоместные!
Должно быть, этот мальчуган еще не вышел из того возраста, когда все, что блестит, кажется прекрасным и тысяча всегда кажется лучше сотни, а сотня - десятка.
ЗА БОЛЬШУЮ ДЕТСКУЮ ЛИТЕРАТУРУ
1
Всего несколько лет тому назад стране нужны были только пятитысячные и десятитысячные тиражи детских книжек. Сейчас речь идет о стотысячных и даже миллионных тиражах. Отчего это произошло? Оттого ли, что наши книги стали в десять или во сто раз интереснее? Нет, это - результат всеобщей грамотности.
Для литературы расширили и углубили фарватер.
Если книга требуется в таких тиражах, это означает, что она идет в самую глубь страны, в те места, где еще детской книги не знали, ко всем народам и племенам нашего Союза.
Давайте прежде всего вообразим себе этого небывалого по численности и по своему социальному облику читателя детской книги.
Наша обязанность - дать множеству растущих людей представление о широком и сложном мире, в котором они будут со временем жить и действовать.
Разговаривая с нашим читателем, детство которого протекает в тридцатых годах нашего столетия, мы имеем дело с человеком пятидесятых, шестидесятых, семидесятых годов!
Мы должны дать этому человеку мировоззрение борца и строителя, дать ему высокую культуру.
Ведь нельзя же рассчитывать на то, что школа сама по себе, без помощи художественной книги осуществит эту задачу. По одной схеме, без того сложного материала, который дает искусство, человек никогда не станет грамотным, не научится понимать слов, терминов и тех оборотов речи, которые связаны с многовековой жизнью человечества. У него не будет исторической перспективы.
Если мы с вами не путаем Людовика Девятого с Людовиком Восемнадцатым, то только потому, что мы читали в свое время исторические романы и повести. А наши ребята зачастую путают между собой не только восемнадцать французских Людовиков, но и трех русских Александров. Нужно так готовить и вооружать наших ребят, чтобы они могли читать, ценить и понимать большую литературу.
Интернациональное воспитание, которое получают наши дети, не будет иметь под собой прочного фундамента до тех пор, пока они не будут представлять себе достаточно реально и рельефно весь мир с его странами и народами.
У детской литературы - широкие универсальные задачи. Вот почему Детиздат нельзя сравнивать ни с одним из существующих издательств. Ведь он в одно и то же время по своим задачам - и Литиздат, и научное издательство, и техническое, и социально-экономическое, и какое хотите. А при всем том он еще должен создавать книги на трех различных языках, потому что в пять лет человек говорит на одном языке, в десять - на другом, а в пятнадцать - на третьем.
Но универсальность детской литературы не превращает ее в какой-то ГУМ со множеством обособленных разделов и полок. Детская художественная книга должна быть познавательной; познавательная - художественной.
Ни одна научная истина и ни один житейский факт не дойдут до ребенка, если не будут обращены к его воображению, к его чувству. Об этом надо помнить.
Ни один ученый не сможет написать для детей хорошую книгу, если он чужд и враждебен искусству. Ни один литератор не создаст хорошей повести, если он пренебрегает подлинным материалом, научным или житейским.
При помощи тех или других литературных приемов, при известном умении обращаться со словами можно, конечно, произвести на читателя впечатление. Но ведь впечатления, как сказал где-то Горький, бывают и во сне, - какая им цена!
Нет, нам нужны те впечатления, которые остаются надолго и через много лет отражаются на поступках человека, на его чувствах, и мыслях.
А вызвать такие впечатления не так-то просто.
Для этого нужна плотная художественная ткань, а не реденькие, лишь кое-где пересекающиеся нитки фактов и сведений.
А ведь в большинстве детских книжек, написанных неумелыми любителями или небрежными профессионалами по заказу, вы только и найдете эти четыре ниточки основы.
Вот у Диккенса - дело другое. Не так-то легко расплести его на отдельные прядки или даже вытянуть из него хоть одну ниточку. Недаром мы, которые читали его в двенадцать лет, помним то, что прочли, и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят лет. Да и не одного Диккенса можно привести в пример. Все то, что называется искусством, даже самым примитивным, - всегда сложная ткань. Вспомните "Красную Шапочку" или "Морозко", любимую народную песню и присказку. Какое сложное взаимодействие ритма, фабулы, бытовой обстановки и простой поэтической причуды! Вот почему так трудно подражать этим образцам. Попробуйте выбросить хоть одно слово из народной присказки или песни. Нет, из песни слова не выкинешь.
А вот из книжки "Люлик в детском саду" - издание 1935 года - я бы выкинул все слова.
Я бы выбросил их за то, что у автора ничего не было за душой, когда он писал эту книжку, кроме одного только весьма похвального желания показать, как хорошо у нас в детском саду.
Я бы выбросил за то, что автор пишет о детях и не видит детей, не находит ни одного запоминаемого образа или слова.
Вы прочитали книжку и узнали, что в детском саду есть парикмахерская, докторская приемная, живой уголок и комната, где танцуют. Но для одного этого не стоило писать книжку.
Вряд ли в памяти у ребенка останется после этой жалкой и реденькой книжки что-нибудь, кроме жеманных, грамматически неправильных фраз, вроде следующих:
"...Люлику ужасно захотелось... слушаться команды удивительной пианинной тети".
_"Удивительная пианинная тетя"_ - это, и правда, удивительно.
Или вот еще фраза: "Может быть, доктор был хороший человек, но где мама, он _определенно_ не знал".
Мы столько говорим о языке, говорим где надо и где не надо, а в то же время позволяем засорять книжку для маленьких самым скверным жаргоном.
Мне это "определенно" не нравится. Так же "определенно" не нравится мне, что автор этой книжки Р. Энгель позволяет себе искажать слова. Он говорит "Люлик_ины_ кудряшки", "малыш_овая_ группа" и т. д.
Все это из кокетства, из жеманства, из желания замаскировать полное отсутствие мыслей, наблюдений, переживаний.
Но, может быть, вы подумаете, что у этой фальшивой и схематичной книжки есть, по крайней мере, свой прикладной смысл - ну, хоть такой, какой бывает у стихов, которые издает Наркомздрав?
Ничуть не бывало.
У вдумчивого человека книжка способна вызвать ужас. Вы только подумайте! Мать привела Люлика в детский сад и ненадолго оставила его во дворике у кучи песка. Ребенок соскучился без матери и пошел ее разыскивать. И что же? В первой комнате его без всяких разговоров остригли наголо, во второй комнате забинтовали с ног до головы. Потом он прогулялся по всему детскому саду, выпустил из коробки живых лягушек, прошелся по коридорам, и никто его даже не остановил и не заметил. Ходит себе мальчик и ходит.
Но вот наконец мать увидела его.
Энгель описывает эту сцену так:
"Мама приоткрыла дверь и видит - Люлик марширует среди ребят. Люлик или не Люлик? Голова у него вовсе не кудрявая, а остриженная, в руке синий флажок, на другой руке белый бинтик, на ноге - бинтище с этаким громадным бантом, а мордашка, мордашка у Люлика ужасно довольная..."
Интересно, какая мордашка была у его матери в ту минуту, когда она увидела своего остриженного и забинтованного сына.
Выходит, что детский сад - это что-то вроде мясорубки. Попал в воронку, и тебя уже закрутило.
И пойдешь ты, как по конвейеру, по всем парикмахерским и амбулаториям, пока тебя так не отделают, что собственная мать - и та не узнает тебя.
Вот какая бестактность получается в результате механического, равнодушного писания, без настоящего материала и без художественной задачи.
Я потому так долго говорю о такой книжке, как "Люлик в детском саду", что этого самого Люлика очень удобно принять за измерительную единицу вроде киловаттчасов, калорий или градусов. Это единица измерения пустоты, равнодушия, фальши в детской литературе. Может быть, и в книжках писателей получше, чем Энгель, вы тоже найдете иной раз этих Люликов в том или ином проценте.
Вот, например, возьмите книжку, мало похожую на произведение Энгель.
Это книжка о спасении экспедиции, погибающей среди льдов Арктики. Книжка на замечательную тему - о героическом походе "Красина". Написал ее Миндлин, способный литератор-очеркист.
Но вот что подарил он детям младшего возраста.
Тетрадка из тридцати двух страниц, с тремя десятками фотографий, с коротким текстом, набранным самыми разнообразными шрифтами.
На титульном листе книжки напечатано, что рассказал ее для малышей участник похода "Красина".
Если бы этой надписи не было, я бы никогда не поверил, что Миндлин плавал на "Красине".
Нужно ли было так далеко ездить, чтобы сказать, например, что "на далеком севере всегда зима", что "шуба у белого медведя теплая" или что "в море встречались плавучие ледяные горы, к_о_т_о_р_ы_е и_н_о_г_д_а р_а_з_д_а_в_л_и_в_а_л_и к_о_р_а_б_л_и" (выражение автора, разрядка моя).
В книжке нет ни одного человека, которого можно было бы себе представить.
Вот как разговаривают в ней люди:
"- Начинается буря, - сказал начальник Нобиле.
- Не пробиться нам, - говорили капитану красинцы.
- Попробуем, - сказал капитан, - надо добраться!"
И все реплики в таком же телеграфном стиле.
Но любопытнее всего рассказано в книжке об одном человеке по фамилии Вильери. Кто такой Вильери, зачем его понесло на полюс, - об этом автор не говорит ни слова.
И все же этому загадочному Вильери посвящена целая страница из тридцати двух, имеющихся в книжке.
Четверть страницы занимает его фотографический портрет. Молодой человек в кепке и с шарфом. Руки засунуты в карманы. На лице улыбка.
А рядом с портретом текст, набранный крупнейшим шрифтом:
"Был среди спасенных один, которого звали Вильери".
Что же сделал или сказал этот Вильери?
"Теперь, - заявил Вильери, - никогда в жизни я не отправлюсь больше в страну вечной зимы".
Вот и все, что сказал и сделал этот замечательный иностранец Вильери.
Стоило из-за этого огород городить, печатать его портрет в книжке, которая вышла у нас недавно пятым изданием для детей!
Читатели никогда не узнают из книжки Миндлина, как звали капитана "Красина". Они не получат ни малейшего представления о том, что такое полярная экспедиция. Имена Нобиле, Цаппи, Мариано, Чухновского, Мальмгрена свалены просто в кучу. Нет ни одного участника экспедиции, который стал бы для детей героем.
Трагически погибший Мальмгрен, герой Чухновский и Загадочный Вильери занимают в ней одинаковое место. Все они уравнены, все сведены к нулю. Книжка щеголяет только крупными шрифтами разных кеглей. Но эти претенциозные шрифты еще больше выделяют, как бы выставляют напоказ стилистическую неряшливость автора.
В книжке говорится:
"Летит дирижабль. Вот уже миновал города, не видно под ним зеленых полей. Все дальше летит он на север. С каждым часом становится холоднее".
Что становится с каждым часом холоднее - дирижабль или погода? Об этом Миндлин не думает.
Через несколько страниц он опять строит фразу точно таким же образом:
"Возвращается "Красин" домой. Чем дальше идет, тем теплее становится".
Этак недолго и взорвать пароход!
В книжке так мало текста, что легко пересчитать все слова - от первого до последнего.
При такой краткости каждое слово должно быть взвешено и проверено. Ведь по этим коротеньким книжкам дети учатся и мыслить, и чувствовать, и говорить.
Монтаж шрифтов и фотографий - это самый легкий и колодный способ отделаться от темы.
Но дело не в шрифтах и не в фотографиях. Тем или иным холодным способом часто фабрикуются у нас книги на самые горячие, самые патетические, самые ответственные темы дня!
Маленькая книжка не должна быть ничтожной книжкой.
Я не требую, конечно, чтобы крошечная сказочка была подробна, обстоятельна и длинна.
Ведь вот поморские песни и сказки, в которых говорится о море, о звере, о промысле, тоже не претендуют на то, чтобы быть эпопеями. Однако сколько в них глубины! Какое знание моря, промыслового быта вложено в каждую из них!
Мне могут сказать: вы сравниваете поэтическое произведение народного творчества с деловым очерком, написанным по свежим следам событий. Разве могут быть в таком очерке отстоявшиеся образы? Ведь задачей автора была не глубина, а скорость.
Все это так, но тогда встает вопрос: нужна ли нам скорость, которая не позволяет автору заметить, почувствовать или пережить главное содержание своей книги? Нужна ли злободневная книжка, которая беднее газетной заметки? Нужен ли очерк, который считает своим правом быть сухим, скучным и неряшливым?
2
Нам, детским писателям, предстоит огромная работа. Мы должны дать детям тысячи томов повестей, рассказов, стихов, научных книг, приключений, путешествий.
Вот передо мной объемистый справочник Старцева по детской литературе {1}. Он издан в 1933 году "Молодой гвардией".
В этом справочнике перечислено около 11 тыс. названий. Если даже исключить отсюда 2-3 тыс., которые приходятся на переиздания, то ведь и тогда останется 8-9 тыс. книг.
Тысячи детских книг! Да ведь это же целое богатство! Если бы можно было переиздать все это хорошими тиражами, полки наших детских библиотек трещали бы под тяжестью своего груза, прилавки книжных магазинов были бы завалены литературой, и мы перестали бы наконец слышать вечные жалобы родителей, детей и педагогов на то, что детских книг нет и читать нечего.
Просматриваешь тематический указатель в конце этого справочника и только удивляешься. Чего-чего здесь нет! Транспорт - 30 названий. Трамвай около десятка названий. Соя - 2 названия. Займы и сбережения - 5 названий. Заяц - 20 названий. Кролик - 10 названий. Кавказ - 26 названий. Китай около 40 названий.
Какая богатая и разнообразная тематика. Вот бы сейчас кинуть все это в детские библиотеки!
Но страшная беда в том, что, по крайней мере, девять десятых из этих тысяч никуда не годятся.
Некоторые из причин смертности детских книг совершенно очевидны. Их поймет каждый, кто внимательно просмотрит хотя бы страницы справочника и хоть десяток книг из тех, что перечислены на этих страницах.
Часть этих книг заслуженно и справедливо отмела революция. По темам и по содержанию они были нам чужды.
Об этих не стоит сейчас и говорить.
Гораздо большего внимания заслуживают книги, написанные с самыми лучшими намерениями, - книги о животных, растениях, о машинах, а иногда и на политические темы. Возьмем на выборку несколько названий.
"Зрей, ячмень!" (стихи).
"Ваняткина курочка" (рассказ).
"Похождения разбойника Капризки" (из рассказов дедушки).
"Молебен или трактор?" (что нужно знать каждому ребенку на праздник рождества Христова).
"Сказку - на пионерский суд!" (детская пьеса).
"Будь почище!" (шутка).
Каждый человек, который небезразлично относится к искусству и к детям, сразу почувствует, как много в этих названиях фальши и как мало вкуса, как много тенденциозности и как мало идейности.
Кто же авторы этих книжек, написанных неизвестно для кого?
Большей частью это случайные люди. Ведь и по технике, и по географии, и по геологии, и по ботанике, и по экономике писали для детей чаще всего случайные любители, добровольцы.
Не мудрено, что их книжки, содержащие жиденькие сведения, были рассчитаны всего лишь на один день. А уж что касается рассказов и особенно стихов, так их можно было писать без всяких сведений и даже без всяких способностей.
Как же это случилось? Откуда вторглась в советскую библиотеку для детей эта безличная орда?
Да очень просто. В нашу детскую литературу в первые ее годы очень легко было попасть. Она строилась почти на голом месте, традиций у нее никаких не было, или, вернее сказать, были, но очень опасные и плохие.
Какие традиции могла оставить нам канареечная дореволюционная литература, в которой корифеями были Чарская, Лукашевич и Авенариус? Правда, с ними конкурировали иностранцы - Жюль Берн, Марк Твен и Андерсен.
Но русские писатели учиться у них не умели, вероятно, не хватало культуры. А кроме того, почти до самого последнего времени старый Андерсен был, как известно, выставлен за ворота наших библиотек вместе с Чарской и Лукашевич {2}.
Вся эта любительщина долго держаться не могла.
Была еще категория книг, написанных не любителями, а профессионалами по срочному заказу.
Среди них вы найдете книжки о том, что "школа есть цех завода", что главная обязанность школьников и пионеров заключается в сборе лома и утильсырья, что каждый октябренок должен воспитать дюжину кроликов и перевоспитать свою бабушку.
Все левацкие загибы школы отразились в этой сомнительной публицистике или беллетристике для детей.
Детская литература добросовестно отражала все ошибки последних лет РАПП, уже накануне его ликвидации, все левацкие ошибки школы {3}.
Но довольно о покойниках.
Поговорим о живых книгах. Сколько бы ни было у нас брака, аварий, неудач, - все же мы можем сказать, что эти годы мы работали недаром.
До революции у нас в стране не было ни одного талантливого мастера, который занимался бы детской книгой. Сейчас у нас есть сильные мастера, есть ученики, которые скоро будут мастерами.
Детская литература взялась за большие темы. Она решает сложные вопросы искусства и жизни. У нее есть методы, найденные в результате серьезной, творческой работы.
Я думаю, что научно-художественной книжке положено основание. Это сделали и М. Ильин, и Борис Житков, и К. Паустовский, и др.
У нас есть и начало повести о детях.
Детская повесть для детей и во все времена была редким явлением.
В сущности, о детстве обычно писали по воспоминаниям, и не для детей, а для взрослых.
Только англичане считались мастерами детской повести. Недаром во всех странах. Запада до сих пор читают английские детские книги, да еще итальянскую повесть де Амичиса {4}.
У нас возникает своя школьная повесть.
Правда, наша школа из года в год меняется - нелегко о ней писать. В сущности, о моральной, здоровой, веселой школе, какой она у нас должна быть и какой она становится на наших глазах, повестей еще нет. Есть только книги о трудной эпохе перелома.
Но пришла уже пора для рождения и другой, новой книги. И героями в ней будут не те, кто в первые годы своей жизни испытал столько крутых перемен в быту, в семье, в школе, а _нынешние_ дети, гораздо более счастливые, имеющие право и возможность жить законными интересами своего возраста.
Эта "счастливая" книжка отнюдь не должна быть лакированной, нарочито разукрашенной, поверхностной. Мы не должны и не имеем права возвращаться к благополучной англо-американской детской повести вроде книжки Бернет о "Маленьком лорде Фаунтлерое" {5} или повести о "Маленьких женщинах" Олькотт {6}.
Такой идиллии с готовым, заранее придуманным концом нам не надо.
Пусть их фабрикует нынешний Запад, где хозяевами литературного вкуса в области детской книги давно перестали быть крупные и принципиальные писатели.
Я уверен, что авторы, которые создали у нас первые талантливые книги о детях революции, - Гайдар, Пантелеев, Будогоская {7}, Кассиль (и многие другие, которые идут им на помощь), - найдут новый материал и правильный угол зрения, чтобы написать книги о тех наших детях, которые живут спокойнее и легче, чем жили их старшие братья.
Но не одной школьной повестью живет читатель-ребенок! Его интересуют жизнь взрослых, война и мир, наша стран! и чужие страны, путешествия, приключения, природа.
Что же, и для этого всего у нас есть и найдутся люди!
Правда, их еще мало.
Но надо уметь искать, товарищи. В обсерваториях, в лабораториях, на опытных полях, в походных палатках экспедиций всегда найдется на сотню человек один, умеющий увлекательно рассказывать или писать интересные письма. И вот из этих-то людей надо вербовать сотрудников-корреспондентов детских и юношеских журналов, а иногда, в случае большой удачи, и настоящих писателей.
Нам нужно каждый день находить нового человека.
Каждый день нам надо вспоминать, какую еще книгу из классической литературы, из советской литературы для взрослых и из современной западной надо ввести в круг чтения детей.
Мы должны широко использовать литературу пародов нашего Союза. А у нас до сих пор ничего не переведено из стихов своеобразного и талантливого поэта Л. Квитко {8}, никто не знает лучших украинских писателей: Наталью Забилу {9}, Копыленко {10}, Панча {11}, Трублаини {12}, Иваненко {13} и др.
Еще менее известна у нас детская литература Белоруссии, Грузии, Армении и других республик Союза.
Всей этой литературой мы должны обогатить наших детей.
У нас должна возникнуть всесоюзная детская литература.
ГОРДИТЕСЬ ПРАВОМ ПИСАТЬ ДЛЯ ДЕТЕЙ
Это совещание, так же как и прошлогоднее, поможет нам объединиться в коллектив, который возьмет на себя большую творческую задачу - создание детской литературы.
У нас, по правде говоря, литературы для детей, вполне современной и отвечающей на все запросы ребенка, еще нет, а есть только строительство "литературстрой". Первая очередь его уже вступила в работу, но многое еще только строится...
Детский писатель должен знать, какова та книга, которую дети читают, перечитывают и зачитывают до дыр, а не только лениво перелистывают; в чем особенность тех счастливых книг, которые ребенок запоминает надолго - на целые годы.
Повесть (а это для читателей-подростков - самый любимый жанр) должна быть настоящей повестью, то есть рассказывать, _повествовать_ о жизни, о событиях, о людях достаточно глубоко, интересно и связно. У повести должно быть свое стремительное течение, которое с первых же страниц захватывает читателя и несет его до тех пор, пока автор не захочет отпустить его на покой. Эту стремительность и связность повествования вы найдете во всех книгах, любимых детьми: и в "Принце и нищем", и в "Айвенго", и в "Человеке, который смеется", и в "Давиде Копперфильде".
То, что дети именуют "приключениями", в различные времена называлось в литературе по-разному: "подвиги", "странствования", "похождения", "путешествия". Большая Эпическая линия, проходящая через всю мировую литературу, указывает нам направление, по которому должна идти наша повесть для детей. Повествование о подвигах Ахилла или Роланда и похождения Павла Ивановича Чичикова или мистера Пиквика в равной мере могут быть названы эпопеями.
Нам нужны эпопеи патетические и шутливые, а не отдельные лоскутные сцены и эпизоды, наскоро связанные ученически взятой темой. Читатель хочет войти в самую жизнь героя, делить с ним на протяжении всей книги его скорби и радости. Читатель не может и не хочет удовлетвориться только шапочным знакомством с действующими лицами повести.
Но в том-то и беда, что большинство наших повестей и рассказов, - за редкими исключениями, - лишено самого существа повествования. Прочтешь одну главу - и не испытаешь большого разочарования, если тебе почему-либо не удастся прочесть следующую. В первой главе появляются действующие лица, во второй они пропадают. Автор часто сам не помнит обликов и характеров своих героев, не знает, как они должны действовать. Чего уж там ждать от таких героев читателю, если автор ничем их не одарил! Они входят в повесть или роман с пустыми руками, а иной раз и с пустыми головами. Писатели не умеют "изобретать" своих героев, как Сервантес изобрел Дон-Кихота и Санчо Панса. А между тем в этом удачном "изобретении" персонажа повести или пьесы половина успеха. Самые характеры Дон-Кихота, Тиля Уленшпигеля {1}, Санчо Панса, Фальстафа {2} - вместе со всей ситуацией, которая дается в произведении, - определяет линию их действия, обещает читателю или зрителю множество заманчивых и необыкновенных приключений и эпизодов.
Но даже и тогда, когда автору не нужно "изобретать" своего героя, а можно взять его прямо из жизни, герои у нас почти никогда не получаются.
Во всей нашей детской литературе почти нет персонажей, с которыми читатель может подружиться надолго, на годы. Разве только один "Чапаев"? Но он написан не для детей и завоевал внимание ребят лишь после удачного фильма.
Мы не чувствуем самого жанра эпопеи и в лучшем случае создаем только отдельные героические эпизоды. Нам нужно создать повесть, которая не только _рассказывает о героях_, но и _воспитывает героев_. А это может сделать только правдивая и в то же время поэтическая книга. Каким же образом она создается?
Для этого нет никаких рецептов, но одно можно сказать с уверенностью: надо быть ближе к жизни сегодняшнего дня, надо пристально ее изучать и вместе с тем ни на минуту не забывать о той многовековой культуре, которая стоит у нас за плечами. Эта культура помогает писателю видеть, чувствовать и оценивать явления окружающей жизни. Для того, чтобы написать настоящую повесть, надо знать и любить искусство повести. Иначе книга не найдет своего читателя, письмо будет без адреса.